Лунная соната для бластера

Глава 6. Хозяйка

Чем хороша Луна — можно годами ходить мимо какой-нибудь двери и не знать, что она есть вообще. Свернув в тупичок, я пробежался костяшками пальцев по стене и замер в недоумении. Код, который меня не раз выручал, полагалось скидывать с инфора на установленный здесь нелегальный узел. Но инфора у меня не было.

— Элери, — проговорил я вслух, чувствуя себя ужасно глупо. — Раз, два, три, элери.

— Заходи, заходи, — лязгнул динамик, заставив меня подпрыгнуть — до сего дня я и не предполагал о его существовании.

Потайная дверь распахнулась. Я нырнул в пурпурные сумерки и пошел напролом через ряды тяжеленных бархатных портьер. Поворот направо… стена (ой!)… еще поворот… а вот и апартаменты хозяйки.

Нет — Хозяйки.

Я был знаком с ней не первый год. Из всех содержательниц притонов она пользовалась у меня особым уважением. Во всяком случае, она не принадлежала ни к одному из групарских Домов, и в ее заведении никто еще не пропадал бесследно. Мы с ней даже заключили негласный договор: покуда она не нарушает определенных статей закона, я ищу себе добычи в другом месте. Может, это и аморально, или, как это говорят, «нечестная игра» (термин, которого я никогда не мог понять), но я ведь не играю.

Теперь мне требовалась ее помощь.

— Если бы гость предупредил о своем приходе, я встретила бы его у дверей, — послышался насмешливый голос из-за последней занавеси.

Я прошел в гостиную, привычно прищурив глаза. Хозяйка обожала яркий свет. В потолок ее обиталища было вмонтировано с полдюжины хороших прожекторов. С чем связать такой странный вкус, я так и не выяснил.

— Если бы я воспользовался инфором, — парировал я, — встречать было бы некого.

— И кто же на сей раз жаждет взять тебя за… жабры? — полюбопытствовала она.

Я поднял голову, чтобы посмотреть ей в прозрачно-розовые глаза. Росту в Хозяйке было добрых два метра. Если еще учесть телосложение, какого постыдилась бы и оголодавшая вешалка, моя визави производила на неподготовленных людей ошеломительное впечатление.

Обычно люди хорошо приспосабливаются к лунному тяготению, но изредка в семьях потомственнных лунарей рождаются «паучки». Их кости и мышцы — лунные, легкие, едва поддерживающие вес хрупкого тела. Мне, несмотря на то, что вся моя жизнь прошла в Городе, оказалось достаточно пары недель мучительных занятий в тренажере и на центрифуге, чтобы обрести возможность переносить полное земное «же» без вреда для здоровья (хотя и без малейшего удовольствия). Хозяйке не приходится об этом и мечтать. Возможно, поэтому паучки страдают таким жестоким, выедающим их изнутри комплексом неполноценности, хотя Землю вряд ли увижу еще раз и я.

— Именно этот вопрос я и пришел тебе задать, — сознался я. — Мне бешено нужна твоя помощь, и в долгу я не останусь.

— Ну-у… — Хозяйка опустилась на исполинскую кушетку и лениво вытянулась во весь рост. Паучки быстро устают даже при нашем тяготении. И стараются как можно больше лежать.

— Не валяй дурака, Сара, — подбодрил ее я. В Глюколовне не принято обращаться по именам — только клички, ники, как говорит здешняя шваль, — но я заметил, что Хозяйка иногда мягчает, стоит напомнить, что и у нее была когда-то нормальная жизнь.

— Только не говори, как в прошлый раз, «и срам прикрой», — усмехнулась она. Нет, не получилось ее разжалобить. — Вопрос, как ты понимаешь, сложный. Времени требует.

— Нет у меня времени, — отрезал я.

— Гостеприимству моему не доверяешь? — притворно удивилась Хозяйка.

«Да я стенам каменным не доверюсь после сегодняшнего», хотел ответить я, но передумал. Еще обижу ее ненароком. Своим уголовным законам Глюколовня подчиняется строго. Если найдет на нее блажь прикрыть меня от голубцов, если она даст мне слово — я этому слову поверю, не раздумывая. А это можно сказать далеко не обо всех так называемых «приличных» людях.

— Почему не доверяю? — Я так же театрально развел руками. — Не рассчитывал.

— Рассказывай. — Хозяйка повернулась на бок и остро глянула на меня.

Я рассказал.

— Миленько. — Хозяйка дернула головой. Внешне она оставалась спокойной, но я смотрел на ее руки — длиннопалые, дергающиеся, извивающиеся, живущие своей насекомой жизнью. Волнуется Сара. — Можешь отдохнуть, пока я ответа поищу. Не здесь только. В смотровую пойди. Позову.

Она одним странно неуклюжим движением вздернулась с кушетки, сбросив с плеч тонкую накидку, составлявшую единственное ее одеяние. Кожа Хозяйки имела детски-розовый цвет, под стать радужкам. Несмотря на хрупкое сложение, она не казалась худой — мало мышц, но достаточно клетчатки, создающей фигуру. И даже в повадках ее проскальзывало нечто нелюдское. Если каждый новый мир будет оставлять на поселенцах такие метки, на всей программе эмиграции можно ставить крест.

В смотровую, значит. Дареному коню… но все равно противно. Сама Сара в смотровую не ходит, а заказала строителям из каприза, заявив, что во всяком приличном борделе должна быть и смотровая. С моей точки зрения, заведение ее — даже не бордель, а так — клуб мастурбаторов. Куклы ведь не люди. Правда, Хозяйка дешевки не держит, с ее девочками и поговорить можно, если не на особо интеллектуальные темы, но все равно.

А пакостность моего положения заключалась в том, что экран в смотровой не выключался. Хоть тресни. Вначале я долго искал панель ручного управления, потом до одури гнул над ней пальцы мудрами, наблюдая, как сменяются на экране «номера», потом плюнул, убавил звук до минимума и, сковырнув с плеча стим-мушку, попытался заснуть прямо в кресле перед экраном, под электрические вздохи и стоны. Понятное дело, не удалось. Пробовал читать данные из свидетеля, но так ничего и не вычитал — отвлекали нелепые звуки.

Спасла меня горничная. Тоже кукла. Вот преимущество криминального образа жизни — Сара могла не тратить денег на живую прислугу, как того требует закон о праве на труд. Перепрограммирует свой персонал, да и на том экономит — старую программу оставляет, так что действовала эта штучка как горничная, а вела себя как… ну, вы поняли. Я старался не обращать внимания. Что-то меня в гиндроидах отталкивает до рвоты. Марионетки электрические. Пока ходят, двигаются, говорят — ничего еще, а довелось мне один раз испорченную гиндроид видеть… Лежит здоровая девка, фигура — мечта подростка, слюни из угла рта стекают на щеку и глаза… Принять говорить — пустые. Вранье. Не пустота это, а та дрянь, куда налифтнувшиеся проваливаются. Дробномерие. Так и сознание ее липовое налифтнулось. Это даже не пародия на человека — пародия подразумевает чувство юмора. Это эрзац. Когда-то их делали из резины. Теперь — из клонированных тел под управлением примитивного сьюда. А разницы никакой.

Повиливая клубящимися бедрами, горничная провела меня обратно в гостиную. По дороге я поспешно перелепливал мушку обратно, чтобы разогнать предсонный туман в глазах. Я уже понял, что ничего хорошего не услышу — слишком быстро меня позвали, не успела бы моя знакомая выяснить что-то существенное.

Хозяйка сидела перед инфорным видео-объемом, нервно поводя плечами.

— Вот что, Миша, — произнесла она, не оборачиваясь — дурной знак, — мой тебе совет — не задерживайся в городе. Уезжай. Как можно скорее. И не возвращайся. Пару циклов.

— Почему? — глупо спросил я.

— Вирт кишит джиннами, — просто ответила Хозяйка. — Тебя ищут. Ты что-то узнал. Не представляю, что. Не говори! — предостерегающе вскинула она руку. — Знать не желаю. За это убивают.

Какие интересные вещи порой сообщают добрые знакомые. Оказывается, я узнал что-то. А я-то ничтоже сумняшеся полагал, что тычусь, как котенок слепой!.

— Поэтому уезжай. Не маячь. Схлынет — возвращайся. Теперь уходи.

Я подчинился. Потайная дверь захлопнулась за моей спиной с издевательским лязгом.

Само собой, домой я возвращался не в лучшем настроении. Зато едва не нарвался. Двое парней, аугментированных поверхностно, но явно напоказ, встретили меня у входа в наше ответвление.

— Макферсон? — спросил один из них — не меня, а своего приятеля. Тот, не утруждаясь ответом, кивнул, и оба дредноутами надвинулись на меня. Тот, кто посылал их, явно не читал моего досье — ребята не годились даже на то, чтобы напугать меня, не говоря о том, чтобы убить (последняя цель, думаю, перед ними и не стояла). Через первого я просто перешагнул, на второго наступил всем весом — очень уж рожа у него была мерзкая.

Внимание невидимого противника становилось навязчивым. Как бы мне от него избавиться? Сыграть в наивность? Хорошая мысль, но несколько запоздалая. Кто же поверит моим чистым глазам после того, как я залез в нейраугмент Меррилла?

И я снова задумался — какими же вычислительными мощностями надо обладать, чтобы засечь мое проникновение? Не считаю себя лучшим вскрышечником Луны, но доселе я полагал, что по моим следам не удастся пройти никому. Ошибся. Тем сильней я убеждался, что именно Колониальная служба стоит за проросшими по всему вирту, как плесень, ловушками, и за убийством Яго Лауры.

Как же невовремя я решил поиграть в секретного агента! Теперь не знаю, что и делать.

Хотя — почему не знаю? Подумаем: меня всеми силами стараются оттеснить от вирта, отстраняют от расследования, но почему-то оставляют в живых. Хотели бы — убили б давно. (Уикканец Сиграм с гаузером в эту картину не вписывался, но в тот момент я этого не сообразил). Одним словом, меня нейтрализуют. Вот и надо нейтрализоваться. Последовать совету Хозяйки. Уехать… В конце концов, у меня отпуск! Уеду в глушь. Скажем, в… м-м… в Апеннины. Отличные горы. Вакуум-слалом, восхождение на пик Арета, поиски драгоценностей в расселинах, потертости от скафандров. А еще дорога на Апеннины проходит через кратер Лаланд. Местечко, откуда был родом Эрнест Сиграм.

И сделать это надо демонстративно. Чтобы ни у кого не осталось сомнений — Миша Макферсон будет отдыхать. Что может быть естественнее, чем погостить у друзей?

Звонить из дома я не рискнул — предпочел выйти и воспользоваться коридорным терминалом. Сьюд связи покорно связал меня с управляющим контуром городка Арета — таким примитивным, что в нем даже не было псевдоразумной программы-интерфейса, — а тот соединил с домом Банко.

Этот веселый и совершенно непохожий на типичного алиениста, каким тот видится общественному сознанию, парень был моим добрым знакомым уже года два. Одно время я под влиянием Банко серьезно подумывал, а не перейти ли мне в его линдале , но понял, что провалю тест веры, и отказался от этой безумной затеи. Но отношения мы с ним поддерживали, насколько это возможно через инфор — в Апеннины я давненько не выбирался. Теперь, кажется, пришла пора.

В объеме закружились снежинки; пурга несла их мне в лицо, но, отсекаемые гранью объема, они таяли в гаерной радуге. Я даже не сразу понял, что это имитация. Кто их разберет, этих алиенистов, что они могут соорудить для вящей земноподобности? Лес я у них видел — понятно и полезно, но ведь у них там и пустоши есть! Целые купола, а под ними — травка, мелким кустичком горки поросли, цветочки такие мелкие, лиловые, запах странный, пчелы жужжат. Я от тех пчел, помню, с воплями шарахался…

Пурга стихла, объем раскрылся в просторную комнату. К стац-инфору подошла симпатичная девушка с очень серьезным взглядом светло-серых глаз — мне сразу вспомнилась Элис Релер.

— Добрый день, — осторожно произнесла она, приглядываясь к моей помятой физиономии.

— Добрый день, — ответил я, чувствуя себя несколько неловко. — А где Банко?

— Он линдалиен , — ответила девушка. — Оре тревожит его уже полную луну. А что вы хотели?

— Я… хотел напроситься к нему в гости. — Я потер переносицу от смущения. С Банко я договорился бы быстро, но, раз в его доме живет теперь эта юница… не оказаться бы третьим, который всегда лишний (у алиенистов, по крайней мере). — Завтра… может, послезавтра.

— О! — Улыбка у нее была замечательная — меня как теплом обдало. — Мы будем очень рады!

Очень похоже на эту команду — радоваться совершенно незнакомым гостям. Даже имени моего не спросила. Хорошо, что я не поддался тогда на уговоры — я все же не настолько сумасшедший.

— Вы, наверное, офицер Макферсон?

Вот и все в пользу дедуктивного мышления.

— Да. А как вы меня узнали?

— О, Банко о вас очень много рассказывал! — Он полагает, девушка доверительно понизила голос, — что вам место в линдале . Вы не от мира сего.

От алиениста подобное выражение — не хамство, а комплимент.

— Благодарю, — сказал я как мог серьезно. — Так я могу к вам заглянуть?

— Конечно! Мы вас будем очень ждать!

Сразу видно человека, у которого я не гостил. Испытавшие это удовольствие обычно не жаждут повторения.

— Но я, может, не один буду, — счел своим долгом предупредить я.

— Тем лучше! — И что можно противопоставить такому гостеприимству? Разве что гаузер. И то вряд ли поможет. — Заходите в любое время!

— Спасибо, — поблагодарил я. — И передайте привет Банко.

— Не за что. Передам.

Объем погас. Пора переходить ко второй части плана, и, не отходя от приемного угла, связаться еще кое с кем.

Сьюд связи нашел Алису Релер в гостевых комнатах купола Диана.

— Кто там? — недовольно проговорила девушка. Взгляд ее стал осмысленным не сразу — верный признак того, что она долго вглядывалась в гаерное марево, порожденное проектором объемного изображения. Профессиональная болезнь всех компарей — близорукость… хотя, возможно, она просто смотрела новости.

— Я. — Полагаю, что вида моей физиономии вполне достаточно для опознания.

— А, офицер Макферсон, — сменила она гнев на милость. — Зачем пожаловали?

— Насчет следующего занятия…

— Но мы вроде бы собирались встретиться во вторник?

— Собирались. Но я уезжаю в Апеннины. Если хотите, можем поехать вместе, или придется нам отложить занятия.

— Отпуск? — Брови ее удивленно поднялись.

— Примерно. — Я не собирался посвящать ее в свои дела.

— Интересное приглашение. — Она задумчиво улыбнулась.

— Оно не интимное, если вы этого боитесь.

— Боюсь? — Она улыбнулась так очаровательно, что у меня засосало под ложечкой. Кажется, я только что нечаянно соврал… Проклятие! А на мне даже инфора нет, чтобы фильтровать подсознательные сигналы. — Не боюсь! — И добавила серьезно: — Я ничего не боюсь.

Экстравагантная особа. Пожалуй, она правильно сделала, что осталась на Луне. У нас почти все такие.

— Так что вы решите? — Я, в общем-то, ожидал, что она откажется, как всякий нормальный человек на ее месте. Да и я в общем-то не нуждаюсь в сопровождении. Обратиться к Алисе Релер меня подвигло простое соображение — в ее обществе я буду выглядеть куда менее подозрительно.

— Согласна, — решительно ответила девушка.

Я сумел только ошалело кивнуть.

— Когда отбываем?

— Сегодня, — бросил я первое, что показалось мне разумным. — Я вам перезвоню.

— Ладно. — Она поглядела на меня так, словно ожидала возражений, которых не последовало.

— Вы знаете, что ваш дядя умер? — спросил я, в общем-то, не ожидая осмысленного ответа.

— Да, разумеется, — небрежно бросила она. — Потому-то я и здесь.

Час от часу не легче. Может, и впрямь кончина старика на ее совести?

— Я вам перезвоню, — только и смог я повторить, прежде чем отключил связь.

Ну и ладно. Тем лучше будет мое прикрытие. Боже всевышний, как низко я пал, что пользуюсь методами позапрошлого века? Как в плохом историческом вифильме.

Однако до отбытия оставалось немало времени, которое надо чем-то занять. Сделаю еще пару звонков, и можно будет ненадолго баиньки. Где, интересно, Сольвейг ходит? Пора бы ей уже вернуться.

Я вызвал Хиля итд., но сьюд ответил, что абонент находится в полете. Я оставил ему запись — пусть позвонит мне, как только сможет — и потребовал Вилли — уж этот точно на месте, куда он денется из интелтронной сети!

Лосенок, как ему и полагалось, исправно проявился в объеме.

— Тебе разве не передали? — спросил он.

— Передали, — отрезал я. — И брось мне фамильярничать. Перепрограммировать тебя пора. На большую почтительность.

— Лучше не стоит, — несколько напряженно попросил сьюд. Если что-то и способно вызвать в псевдоинтеллекте настоящие, а не имитированные эмоции, так это угроза влезть в составляющую его путаницу интерфейсных программ. — Так чего вы хотели, офицер?

— Хотел спросить, не знаешь ли ты чего про…

— Не знаю, — перебил Вилли. — И не скажу. Тебе же приказ дан — отдыхать до особого распоряжения.

Спорить я не стал — бесполезно, разве что на оверрайд лосенка поставить, а для таких серьезных мер рановато еще. Вместо этого я осведомился, где сейчас Сольвейг.

— Еще не вернулась? — риторически переспросил Вилли. — Тогда жди. Никаких заданий за ней не числится… Сейчас гляну. — Он запнулся на миг, перешаривая мириады кадров, передаваемых вездесущими камерами слежения. — А, понял. Разобралась с нарушением режима в куполе Тардия… сейчас двинется домой.

— Спасибо, — машинально отозвался я.

Вилли фыркнул и отключился. Сам. Почему, стоит машине научиться имитировать сознание, как она тут же начинает хамить?

Ладно. Я отсоединился, переспросил у сьюда еще раз, не вышел ли из полета групарь, потом вернулся в команту и прилег. В голове начинало звенеть, мысли улетучивались, оставляя приятную легкость — верный признак того, что мушка сдохла. Я снял ее, бросил на пол и принялся тупо наблюдать, как шевелятся ворсинки интел-ковра, подталкивая мушку к мусороприемнику. Стоило прерваться эффекту стимулятора, как тут же захотелось спать, но я решил вытерпеть до прихода Сольвейг.

К счастью, ждать пришлось недолго — с четверть часа. За это время я, борясь с противоестественной сонливостью, успел поразмыслить кое о чем, и даже сделать выводы.

Итак: За сегодняшний день меня успели дважды предупредить, притом серьезно (трижды, если считать слова Хозяйки Сэри). Но убивать не стали — то ли нужды не видят, то ли какие-то свои планы на мой счет имеют. И по-прежнему никакой связи между безумными событиями последних дней. Как нет ее. Вот поисками указанной связи я и займусь по дороге на курорт. Если миз Релер не помешает.

А сведения из досье скорее рвут хлипкие соответствия, чем устанавливают их. Вот разве что странное отношение властей к Сиграму… не работал ли он каким-то образом на Службу? Тогда легко объясняется и снисхождение к милым шалостям черной уикки. И наличие у законопослушного лунаря запрещенного гаузера. Но делать такой серьезный вывод на основании дел давно минувших дней рановато. Значит, следует проверить. Заглянуть по дороге в купола Лаланда.

Как я объясню это миз Релер? А никак. Пусть думает, что хочет.

Сольвейг вошла бесшумно. Походка ее выдавала усталость.

— Тяжелый день? — вместо приветствия спросил я.

Моя подруга молча кивнула, раздеваясь.

— Восемь нарушений, — бросила она, наконец. — Столько никогда не было. И шеф всех продрал.

— Это в его духе.

— А Мерриллу разносы полиции устраивать — в его духе? Он такой концерт устроил — мы боялись, что стены рухнут. Миш, ты хоть понимаешь, какую кашу заварил?

— Еще нет, — признался я честно.

— Так вот, если ты немедленно не скроешься с глаз, — объявила Сольвейг, швыряя одежду на ковер и валясь рядом, — ты этого уже не узнаешь. Никогда.

Который раз за день я это слышу?

Только тут я сообразил, что, как дурак, сижу одетый в собственном доме. Я поспешно стянул шорты и откинул поближе к мусорнику, чтобы не валялись на полу.

— Так серьезно?

Сольвейг только пробормотала что-то неразборчивое в ответ.

— Ну так я выполню твой совет, — небрежно ответил я, титаническим усилием подавляя зевок. — Еду в Арету. Навещу Банко… в алиенисты уйду…

Она настороженно взглянула на меня.

— С каких это пор ты стал слушаться советов?

— Да вот — повзрослел, остепенился…

Сольвейг хихикнула.

— Повзрослел! Да ты так и останешься до ста лет хулиганом! Социопат!

Я изобразил натуральную обиду.

— Я?! Пент… э-э… полицейский? — И я выдал по полной программе пантомиму «Защитник мира и спокойствия на боевом посту». Этот номер я довел до блеска года три назад, но он почему-то еще вызывал хохот.

— Да что ты выяриваешься! — Сольвейг едва не плакала от смеха. Думаю, правда, что веселили ее в основном мои зевки, прорывавшиеся наружу в самые неподходящие моменты (я сделал заметку на будущее включить в программу и их). — Можешь ты хоть раз в жизни серьезно поговорить?

— Вряд ли, — улыбнулся я против своей воли и в очередной раз зевнул, едва не вывихнув челюсть.

— Ну вот что, хватит, — Сольвейг посерьезнела резко, как это у нее в обычае. Порой ее внезапные переходы от слез или смеха к ледяному спокойствию действуют пугающе. В этот же раз я ощутил какую-то внезапную тяжелую усталость, превратившую меня в расползшуюся медузу.

— Не держись за это дело. Пожалуйста.

Я не стал спорить. Пусть думает, что я еду в Апеннины кататься на вакуум-лыжах. Мы молча разделись, так же молча почистились и легли.

Странно, но сон ушел куда-то. Что за комиссия, Создатель! Почему меня тянет на матрас в разгар дня и на размышления — к вечеру? Ведь как нарочно — не дают подумать по-человечески, вечно лезут какие-то личности, мешают…

Я потер лоб. А и впрямь — ради чего я мучаюсь? Так просто было бы бросить все, отправиться в Апеннины на самом деле, а не понарошку, подурачиться, приударить за девушками — можно во множественном числе, не сошелся свет клином на подозреваемой в убийстве эмигрантке… Только почему-то тянет меня не нежиться в солярии, а с риском для жизни лазить по вирту.

Бездельник я. Вот в чем штука. Не подавитесь таким признанием? Сам я не знаю, чего мне надо. Захотелось подвигов на свою задницу. И не приставайте больше.

Нет, Миша, эти шуточки ты с кем другим откалывай, ради Бога, а с собой — не надо. Отвечай.

Порефлексировав немного, я понял, что определение себе дал удивительно точное. Дела мне не хватает. Такого, чтобы на всю жизнь и до гробовой доски. Человечество хочу спасать! Горы сворачивать! Ей-богу, пошел бы и в колонисты куда-нибудь — не на Новатерру, не на Фрейю, а на Афродиту, на Энки, на Миктлан, наконец! Только вот в колонисты не берут непривычных к стандартному тяготению лунарей с антисоциальными наклонностями. Берут туда здоровых и уравновешенных. А я вскрывашествую и бешусь со скуки. Сегодня под плазму лез, как слэннер за дозой; точно — мазохист, права Сольвейг.

А раз так — если гора не идет к Макферсону… Я раскопаю это дело, чего бы мне это не стоило. Лучше так, чем всю жизнь марки собирать. Я чувствовал, как меня захватывает неудержимый, бешеный поток — крестовый поход, личный джихад Миша Макферсона под знаменем «А вот вам всем!». Что было сейчас совсем не к месту, потому что стенные часы показывали десять минут шестого, а мне перед отъездом следовало выспаться. Интуиция подсказывала мне, что ночные часы я проведу с гораздо большей пользой для следствия.

Кино, что ли, посмотреть?

Я перебрал пакет мушек, откладывая в сторону нужные листы. Отличная штука эта стандартная кодировка. Синие кружочки — легкий транквилизатор, белые ромбики — галлюциноген, розовые сердечки — и так понятно. Я помедлил немного, потом добавил к набору еще сиреневую звездочку гипногена — для надежности, и отработанным движением налепил все четыре на область сонной артерии, чтобы быстрее всасывались.

Очнулся я через два часа, как и рассчитывал, расслабленный и отдохнувший — правда, уши еще горели. Всякий раз поражаюсь, какие интересные фильмы показывает мне раскрепощенное наркотиком подсознание. Правда, суточные ритмы мои окончательно налифтнулись; преследовало ощущение, что сейчас, вопреки хронометру, утро… чуть не сказал «ясное», хотя для меня это выражение всегда было не совсем понятной фигурой речи.

Расписание рейсов по линии Город-Арета я проверил еще днем, сразу после разговора с Алисой Релер. Оказалось, что я ей почти не приврал — в графике нашлось окно около восьми вечера.

С миз Релер мы встретились вокзале. Я в очередной раз беззвучно пошипел на ее наряд. На сей раз она одела радужные глаза и летучее платье под цвет — многокрасочные полосы, словно ленты серпантина, обтекали ее, так что глаз попросту терял ткань, по которой струились эти разводы, вытекая из ирреальности и утекая в ирреальность. Прохожие выворачивали шеи и падали с глиссад.

— Пока вы не позвонили, я уж думала, что это одна из ваших шуток, — усмехнулась она.

— Никаких шуток, эм, — ответствовал я. — Я совершенно официально приглашаю вас совершить со мною круиз по лучшим лунным курортам. С уроками самообороны.

— Если с уроками — согласна.

Я уже успел заметить и запомнить ее привычные жесты — как она вскидывает голову, отбрасывая косу за плечи, как поводит подбородком. При первой встрече мне даже не потребовалось прикладывать усилий, чтобы тонкие черты ее лица отложились в памяти — наоборот, Элис Релер всплывала непрошено перед моим мысленным взором в самые неподходящие минуты. Теперь картинка вновь ожила.

Я помог Элис забраться в салон. Зашипели герметики, ускорение мягко вжало меня в кресло. Скользя между кольцами маглева, капсула выходила на нуль-орбиту — так на техническом жаргоне именуется очень низкая орбита, проходящая над самой поверхностью. Отсутствие атмосферы позволяет капсулам лететь над самым реголитом с первой космической скоростью — для Луны это около двух километров в секунду. Больше, к сожалению, набрать не получается, иначе капсула с круговой орбиты перейдет на эллиптическую, а та рано или поздно пересечется с лунной поверхностью. Единственное неудобство такого способа передвижения — не все хорошо переносят невесомость. Впрочем, четверть часа можно перетерпеть даже стоя на голове.

Полетную скуку мы перебивали беседой, причем разговор, вместо того, чтобы вертеться вокруг почившего дядюшки Релера (который, скорее всего, и не дядюшка вовсе), как-то сам собой соскользнул на те вопросы, по которым могут вести спор даже совершенно незнакомые люди — то есть на так именуемые «глобальные проблемы». Притом что начинался он совершенно банально — Алиса поинтересовалась, почему в капсуле нет окон, оптических или интелтронных.

— Потому что смотреть снаружи не на что, — ответил я. — Во-первых, снаружи ночь — почти полночь, если быть точным, полноземлие. Во-вторых, на скорости полтора километра в секунду и днем ничего не разглядишь. А в-третьих, вы даже представить себе не можете, до чего однообразен лунный пейзаж. Камень и черные тени. Кое-где трещины. Кратеры слишком велики, чтобы их можно было разглядеть — большая кривизна поверхности совершенно их скрывает. Вот и все. Над Городом еще купола выпирают — знаете, «земля рождает пузыри»… А так не за что взглядом зацепиться. Честно сказать, на поверхности есть только одна вещь, на которую действительно стоит поглядеть, — добавил я, — но нам туда не по пути.

— И что же это? — поинтересовалась Элис. — Кратер Тихо?

— Не-ет, — улыбнулся я. — Тихо рассматривать лучше всего с орбиты. Достаточно высокой и циркумполярной. Иначе лучи просто не видны. Да и вообще кратеры с поверхности, как я уже сказал, не заметны. Нет, я про Памятник Кларку.

— Кому-кому? — переспросила моя спутница.

— Вы не слышали эту историю? — изумился я. — Ну даете!

— А вы напомните, — предложила Элис.

— Ладно, — покладисто согласился я. — Еще в двадцать первом веке, в долифтовую эпоху, когда Луну исследовали довольно активно, в средних широтах северного полушария близ кратера Платон обнаружили преинтересную штуковину. В стене разлома — даже не отвесной, а нависающей, так что ни с какой орбиты незаметно — был вырублен, другого слова не подберу, ангар. Небольшой, метров пятьдесят в поперечнике, и втрое меньше высотой…

— Погодите, я вспомнила! — воскликнула Элис. — Первые следы Предтеч?

— Верно, — кивнул я. — Тогда это наделало большого шуму — еще бы, контакт с внеземной цивилизацией, пусть и… опосредованный.

— А при чем тут памятник?

— Это, видите ли, шутка, — объяснил я. — Ангар был пуст, за исключением валявшейся в углу железяки в человеческий рост, похожей на пьяного осьминога. Исследовали ее на месте — поначалу боялись что-то трогать, а потом поленились отправить в какой-нибудь музей, тем более, что выгодней оказалось возить магометов к горе, то есть туристов к железке. А среди лунарей железку прозвали в лучшем случае Памятником Кларку — был такой фантаст в двадцатом веке, написал однажды о мусоре, оставленном пришельцами на Луне. Возраст мусора, кстати, совпадает — четыре с хвостиком миллиона лет. — Я помолчал и добавил: — А еще эту штуку называют Семиугольной гайкой.

— Вы, кажется, неплохо знакомы с историей вопроса, — заметила моя спутница.

— Приходится, — пожал я плечами. — Моя подруга Сольвейг серьезно увлекается прекурсологией. Вот и я заодно подковался. Интересная наука. Знаете, кстати, что ученые до сих пор ломают зубы об эту железку?

— А что в ней такого странного? Кроме формы, конечно. Я видела ее снимок в учебной презентации. Этакая подтаявшая снежинка.

— Поначалу вообще решили, что это инопланетный металлолом, — объяснил я. — Потом разобрались, что для металлолома у нее слишком сложная внутренняя структура — взаимопроникающие слои оч-чень странных сплавов. Уже потом, когда появились лифты, разобрались, что геометрия этой «гайки» подчиняется формулам Пенроуза. То есть это активный элемент ТФП-генератора. У нас они выглядят по-другому… и, кстати, люди никогда не стали бы делать такой элемент цельным. Считается, что Предтечи умели строить монопольные генераторы, способные переносить сами себя, без приемной камеры. Но загвоздка не в этом. Посчитали, какого размера должен быть генератор, если у него такие эффекторы. И получилось, что поперечник зоны смятия у него — метров триста!

— И что… О!

— Вот-вот. — Я усмехнулся. — Не мог он поместиться в этот «ангар». А следов посадки корабля вокруг разлома — нет.

— И как прекурсологи решают эту проблему? — полюбопытствовала Элис.

— А никак не решают! — беспечно отмахнулся я. — Не их это дело — решать. Их работа — собирать данные и задавать вопросы. Мало ли как Предтечи разбирались со своими проблемами? И какие проблемы были у каждой Волны?

— А сколько всего было этих… Волн? — спросила Элис.

— Твердо установлено шесть, — ответил я. — Последняя завершилась всего полтора миллиона лет назад. Пятая — четыре с половиной. Третья и четвертая — шестнадцать и четырнадцать. Вторая — намного раньше, приблизительно пятьдесят миллионов. Есть серьезные подозрения, что это на самом деле две волны, или два всплеска активности одной и той же, но серьезно разделенные по времени.

— А первая?

— А «Первой волной» называют все, что старше динозавров, — сообщил я. — Похоже, на самом деле это не одна цивилизация, а целый выводок, они все появились почти одновременно, около ста-ста двадцати миллионов лет тому обратно, столкнулись друг с другом и, кажется, здорово перецапались, потому что это единственная волна, в которой наблюдаются следы военных действий. Хотя с тем же успехом это могла быть гражданская война. Или расовое самоубийство.

— Интересно, почему они не заселили Землю? — задумчиво проговорила Элис.

— Не факт, — лениво парировал я. — Водно-кислородные миры неласково относятся к следам цивилизаций. Первая волна легко могла колонизировать Метрополию, поохотиться на динозавров лет этак миллион… а потом сгинуть. А мы ничего бы не заметили. Хотя мне больше импонирует другая гипотеза. Земля — не слишком привлекательный мир для заселения.

— Почему? — Моя спутница подняла брови.

— Большая часть террестроидных планет в Галактике, как мы теперь знаем, обращается вокруг оранжевых карликов, — объяснил я. — И имеет возраст шесть-шесть с половиной миллиардов лет. С точки зрения обитателя такой планеты Земля — мир бешеного солнца, к тому же непристойно богатый тяжелыми металлами, токсичными, кстати, почти для любой биохимии. Да и вообще, мы не имеем никаких доказательств тому, что все Волны порождала водно-кислородная жизнь… третья почти точно основывалась на аммиаке и водороде, и заселяла умеренно холодные миры с повышенным тяготением, типа Протея. Меня гораздо больше волнует другой вопрос.

— Какой?

— Куда они все подевались, если были такие умные? — вопросил я. — Шесть, если не больше, разумных рас. Очень разных — от гуманоидов до чего-то вроде колониальных насекомых, если «ульи» Энки и Новатерры о чем-то говорят. С кардинально различной биохимией. Общее у них только одно. Все они вымерли. Причем сделали это очень быстро — вышли в космос, наследили у ближайших звезд и вымерли. И мне жутко интересно, почему.

— Ближайших? — переспросила моя спутница.

— В космических масштабах, — поправился я. — Во всяком случае, чем старше волна, тем реже попадаются ее следы. Звезды разносит галактическим течением… Вторая волна вообще известна только по одной системе. Исключение — первая, но это, я уже сказал, была целая группа цивилизаций.

— Может, это общее свойство разума? — предположила Элис. — Самоуничтожаться?

— Ага, — хмыкнул я. — Карма у нас у всех плохая. Шутить изволите? Я вообще не понимаю, как может вымереть цивилизация. Даже если сейчас Солнце взорвется сверхновой — я знаю, что это невозможно, но все же! — останутся домены. Это сорок колоний, сорок населенных миров в радиусе пятнадцати парсек. Допустим, половина передохнет без метрополии, но остальные-то никуда не денутся! Те же Гея с Антеей, Новатерра, Заря, Тянь-шэ, Мундо-дель-Парадизо… устоявшиеся домены, со своей производственной базой…

— Я могу предложить вам сценарий гибели разумного вида, — каким-то отстраненным голосом заявила Элис.

— Да? — Я картинно развел руками. — Прошу, миз Релер!

— Что ж… — Элис помолчала, потом заговорила странным тоном — никогда не слышал, чтобы люди так разговаривали. Так мог говорить плохо запрограммированный сьюд, потерявший иниц-файл интонаций. — Представьте себе вид, попавший в ловушку собственного инстинкта продолжения рода. Вид, чье размножение обгоняло его способность к расселению настолько, что все его звездные колонии оказывались функционально перенаселены — несмотря на то, что этот вид использует какую-то разновидность пенроуз-транспорта. А теперь представьте, что на центральной планете ареала расселения происходит некий генетический сдвиг, на порядки повышающий скорость мутагенеза. — Она горько усмехнулась. — Бедняги даже не успели понять, что их погубило. В таких условиях любой вид вымрет за время, не превышающее срока жизни одного поколения.

— Это все, извините, фантастика, — ответил я. — Вы постулируете этот ваш сдвиг…

— А я его не постулирую, — поправила Элис. — В земной биосфере такой сдвиг возможен.

Я воззрился на нее, как на ожившего динозавра.

— С какой стати? — только и смог произнести я.

Элис пожала плечами.

— Это встроено в гены, — объяснила она. — Нечто вроде дополнительного контрольного механизма… обеспечивающего одновременно стабильность популяции и эволюционный рост. Когда функциональная перенаселенность достигает предельных значений, активируются механизмы адаптивной радиации. А если это не выход, если вид уже достиг адаптации — он или вымирает из-за мутаций, или… преобразуется.

— Не верю, — пробормотал я.

— Ну а как вы думаете, почему вымерли динозавры? — На лице Элис вдруг промелькнула улыбка.

— Их убила Юкатанская астроблема, — оттарабанил я по школьному учебнику.

— Нет, — Элис покачала головой. — Это упрощенный подход, для пролов. Вымирание началось за миллионы лет до столкновения. И почему вымерли именно динозавры? Почему не крокодилы? Или не млекопитающие? Почему аммониты, а не кальмары? Почему выжили птицы-эуорнитиды, а не потомки археоптериксов? На самом деле что-то — палеонтологи так и не разобрались до конца, что именно — спровоцировало функциональное перенаселение абсолютно для всех видов на Земле. Те, кто смог — двинулись дальше, стали родоначальниками новых видов, родов, групп. А кто не смог… те вымерли.

Меня пробрала дрожь.

— Даже если так, — упрямо отозвался я, — нигде не сказано, что ксеноформы жизни должны быть устроены по нашему образу и подобию. Вон, на Соледад…

Элис пожала плечами.

— Вы просили выдумать вам сценарий, — проронила она. — Я выдумала.

Я помолчал чуть-чуть. Часы на стене капсулы отсчитывали секунды полета. От Города до Лаланда меньше тысячи километров — восемь минут на нуль-орбите, плюс еще немного на разгон и торможение.

— Знаете, — предложил я с некоторой неловкостью, — давайте лучше о политике поспорим.

— На Земле обычно говорят — о погоде, — заметила Элис.

— У нас нет погоды, — извинился я. — Хотя, в сущности, разница невелика…

Каждый человек в глубине души убежден, что, окажись он на месте недоделков из правительства, то уж точно решил бы все проблемы. Мы с Элис исключения не составляли.

Мы обсудили действия КОХКа в арбор-очагах Центральной Америки, сошлись на том, что санкордоны себя не оправдывают. Пару минут обсуждение топталось на месте, как подслеповатый слон, а потом Элис задала довольно неожиданный вопрос:

— Скажите, а как вы попали в полицию?

— Случайно, — ответил я абсолютно искренне. — Это не слишком престижное занятие на Луне. Понимаете, карьеру у нас можно сделать либо в церкви, либо в кино. В верующие я не гожусь, а менять лица каждый месяц не хочу.

— Вы зря так говорите, — серьезно произнесла девушка.

— Что именно?

— Что не годитесь в верующие. Вам как раз нужно во что-то верить, только вы пока не знаете, во что. Это, кажется, чисто лунарская черта. Или эмигрантская.

— Вы психолог? — поинтересовался я.

— Любитель. Я вообще очень интересуюсь локальными культурами Доминиона. Отклонениями от стандарта, я имею в виду.

— А разве есть такой? Я что-то не заметил.

— Вы живете в заповеднике, офицер. Культура Доминиона унифицирована. Есть еще остатки надкультур — американской, китайской, российской — особенно в доменах, но Служба стирает и их.

— А вам не нравится? По мне, чем меньше поводов для несогласия, тем спокойнее, — возразил я.

Самая большая моя проблема в любой дискуссии заключается в том, что, не утруждаясь приобретением собственных убеждений, я просто начинаю опровергать противника — вне зависимости от того, что он там отстаивает. А как раз сейчас этого делать не следовало, чтобы не разрушить неоправданное доверие миз Релер. Чем дольше мы с ней общались, тем любопытней мне становилось — что заставило ее остаться на Луне, и как связана с этим кончина дядюшки Ноя.

— Ой ли? Для несогласия повод всегда найдется. А унификация культуры приводит к ее распаду. Понимаете, — Глаза ее загорелись; похоже было, что Элис села на любимого конька (еще одно совершенно бессмысленное выражение древних эпох), — наша так называемая цивилизация уже четвертый век роет себе могилу.

— Так долго?

— Уже вырыла. Вы не были на Земле, вы не знаете…

— Почему не был? Был однажды. Три месяца там проторчал.

— Три месяца… А всю жизнь проведи там — взвыли бы. Мы старательно избавлялись от пережитков темного прошлого… боролись с голодом, болезнями, перенаселением и, конечно, со всяческой рознью, предрассудками, тоталитаризмом, а в особенности — нетерпимостью. И доборолись до того, что установили по всей Земле стандарт мировоззрения. Те, кто ему не соответствует, или эмигрируют сами, или отправляются в ссылку по приговору суда.

Замечательный у нее стиль, надо будет перенять.

— Мы уничтожили все ритуалы социализации, — продолжила Элис. Слово «ритуалы» ассоциировалось у меня в основном с обрядами уикканцев, а следующее попросту оставалось китайской грамотой. Сообщив об этом миз Релер, я был вознагражден кратким разъяснением. Имелось в виду, что люди перестали общаться — за ненадобностью. На Луне этого не замечаешь — Город невелик, постоянно наталкиваешься на знакомых, а Землю это явление поразило давно и прочно.

— А потому, — продолжала Элис с фанатическим огоньком в глазах (тем самым, который я приучился замечать в глазах евангелистов, а, заметив — сворачивать в другой коридор), — культура умирает. Цивилизация тоже умирает. Восемь миллиардов человек заняты только тем, что выпихивают в домены каждого, кто хоть немного выбивается из общего ряда. А потом специалисты Службы удивляются, отчего так много стихийных бунтов.

— Знаете что, — я отчего-то возмутился, — так ведь огульно что хочешь охаять можно! Я конечно, не большой любитель голубцов, вот только подавчера… — Тут я осекся, запоздало сообразив, что сообщать миз Релер о моих натянутых отношениях с Мерриллом не стоит.

— Почему огульно, — спокойно возразила Элис, будто не обратив внимания на мою заминку. — Вот скажите мне, Майкл…

— Миша, — поправил я. — Это полное имя у меня такое — Миша.

— Извините, — Она по прежнему мило улыбалась при каждом извинении, но теперь это производило на меня совсем иное впечатление: вроде резиновой оплетки на стальном стержне. — Вот скажите, Миша: отчего в последние полтора столетия прекратили присуждать Нобелевские премии по литературе?

— Правильно сделали, что перестали, — высказал я свое неквалифицированное мнение. — Кого сейчас помнят из лауреатов двадцать первого века? Или двадцатого? А кто прикладную социодинамику предсказал? Азимов! И работы его, между прочим, входят в обязательный курс по этому предмету. Я уже не говорю об алиенистах. Ихнее священное писание тоже премий не удостаивалось. Премии, если хотите знать мое мнение, дают тем, кто вписался в свое время. А чтобы тебя запомнили, свое время надо обогнать.

— Возможно, вы и правы, — В глазах ее мелькали искры, — но я не об этом. За последние двести лет практически не появлялось новых идей, новых течений в искусстве, в науке. Мы пережевываем наработанное предыдущими поколениями, и не создаем своего.

— Не пережевываем, а перевариваем, — поправил я. — Предки столько всего натворили — нам еще сотню лет питаться.

— Нет, Миша, — Элис покачала головой. — Это все словоблудие, а не ответ.

— Ответ может дать социодинамический анализ, — буркнул я, обиженный столь низкой оценкой своих логических построений.

— Я его провела, — ответила Элис гордо.

Я не обманул ее ожиданий — выпучил глаза.

— И?

— И, по моим оценкам, культура Доминиона находится в состоянии нестабильного равновесия. Колонизация поглощает все ресурсы, но стремление развиваться — оно-то не исчезает, не сублимируется, как могло бы быть, иди экспансия спонтанно, а накапливается. Достаточно чуть толкнуть — и…

— И?

— Много сект на Луне? — ответила Элис вопросом на вопрос.

— Много! — брякнул я. — Сотни четыре мелких, а главных с десяток.

— Вот и ответ. Унифицированная культура на нынешнем этапе просто нежизнеспособна. Начнется дивергенция. Мы вступим в эпоху Расщепленного человечества.

— И когда же наступит это светлое время? — попытался я поиронизировать.

— Через неделю, — усмехнулась Элис, и я усмехнулся с ней. Я еще не знал, что она права.