Любовь и честь

21

После полудня меня разбудил Горлов.

— Одевайся, Петр уже ждет в санях.

— Куда мы едем? — спросил я, когда мы выходили из «Белого гуся», но он не ответил.

Выпавший за день снег затруднял дорогу. Мы проехали через весь город, пересекая каналы, мимо прекрасных дворцов и скелетов будущих зданий, а то и пустых мест, где сотни рабочих осушали болота, чтобы построить на этом месте новые дворцы.

Сани остановились у большого мрачного дома, выходившего окнами на Зимний дворец. Видимо, это был один из первых роскошных домов в Санкт-Петербурге, построенных еще в петровские времена. Дом был большой, старый, но с колоннами, и походил на богатого, но старомодно одетого вельможу среди современных щеголей. Но выглядел он довольно мрачно — ни огонька, ни дыма из трубы, а стекла были кое-где разбиты.

Горлов, не обращая внимания на все это, вошел в дом. Я последовал за ним, и первое, что бросилось мне в глаза, это груда запыленной мебели в огромном холле. Горлов уверенно переходил из комнаты в комнату, нигде не задерживаясь, пока, наконец, мы не вошли в одну из комнат на третьем этаже.

— Ну вот, Светлячок, — он неожиданно повернулся ко мне. — Это дом моего отца. Здесь я вырос.

Я не знал, что сказать, когда позади нас на лестнице раздался пронзительный крик. Я обернулся и увидел седую женщину, которая, кутаясь в красную шаль, удивленно уставилась на Горлова, словно не верила своим глазам. Одной рукой незнакомка схватилась за сердце, а другой рукой за распятие, висевшее у нее на шее. Она снова вскрикнула, но теперь я понял, что это крик радости. Даже Второе Пришествие не способно вызвать такой восторг и обожание, с какими она смотрела на Горлова. Женщина перекрестилась и повалилась ему в ноги.

Горлов широко улыбнулся.

— Маша, — сказал он и попытался поднять ее, но она вцепилась ему в колени, орошая слезами сапоги.

В дверях я заметил Петра, посасывающего погасшую трубку. Горлову, наконец, удалось поднять женщину, и она пустилась в пляс от охвативших ее чувств.

— Это Маша, жена Петра, — пояснил Горлов и представил меня этой достойной женщине, которая тут же покрыла мою руку благодарными поцелуями.

Она отвела нас всех в другое крыло дома, на кухню, где приветливо пылал огонь, и напоила чаем с вареньем. Она без конца то говорила, то смеялась, то плакала, то крестилась.

В конце концов, она все-таки отпустила нас, и мы с Горловым прошлись по дому, заваленному мебелью, и уселись на диван в одном из залов.

— Ну, как тебе дом? — спросил он.

— Отличный дом… и, вижу, с мебелью проблем нет.

— Жена часто покупала мебель.

— И часто переезжала.

— Кто тебе сказал? — покраснел Горлов.

— Да кто бы на такое осмелился? И кого я стал бы слушать?

— Тогда откуда ты знаешь, что она часто переезжала?

— Я догадался об этом, взглянув на мебель. Один диван новый, другой старый, третий давно пора выбросить. И стили не сочетаются, поэтому я подумал, что она каждый раз покупала себе мебель там, где жила, а потом перевозила ее сюда, как в кладовку.

Сергей несколько секунд смотрел на меня, а потом печально улыбнулся.

— Иногда ты изумляешь меня, Светлячок. Ты бываешь довольно сообразителен. Да, моя жена часто переезжала. От мужчины к мужчине. Она не хотела жить со мной в этом доме.

Он пнул ногой одно из кресел.

— Маша была мне вместо матери. Конечно, у меня были и учителя, и гувернеры, но она убаюкивала меня в детстве, утешала, когда мне было больно, и это она молилась за меня ночами.

— А твоя мать умерла, когда ты был маленьким?

— Наверное, — задумчиво ответил Горлов и пояснил свой загадочный ответ: — Мой отец тоже был кавалеристом в Преображенском полку. Это один из самых элитных гвардейских полков. Он отослал мою мать в монастырь, и я никогда не видел ее. Как-то, лет в двенадцать, я застал Машу рыдающей на кухне, но когда я спросил, почему она плачет, она вдруг принялась утешать меня, хотя так и не объяснила, чем вызваны ее слезы. Может, в тот день умерла моя мать?

— Горлов! — не выдержал я. — Что ты несешь? Как можно отослать жену в монастырь?

— В России можно, — мрачно ответил он. — В наказание за неверность.

— Прости…

— Да откуда ты мог знать? — махнул он рукой. — И это еще удел дворянских жен. Крестьянин запросто может забить неверную жену до смерти. Монастырь же является уделом и неудачливых претендентов на престол, которым удалось избежать казни или яда. Им милостиво позволяют гнить в монастыре. — Сергей помолчал, но потом продолжил:

— Маша говорила мне, чтобы я не думал плохо о матери. Она, мол, всего-навсего только переписывалась с одним офицером из отцовского полка. Так это или нет, мне никогда не узнать, потому что когда отец нашел письма, он немедленно отправил ее в монастырь, чтобы больше никогда не видеть, а офицера вызвал на дуэль и убил.

И с тех пор все покатилось по наклонной плоскости. Мать была в родстве с Меншиковыми, и у отца под различными предлогами отобрали почти все земли. Но он и глазом не моргнул. Кремень человек был. Я всего два раза видел, как он улыбается. Первый раз мой отец улыбнулся, когда я стал офицером, а второй раз, когда его назначили командиром в одну из частей во время кампании против турок. Он умер от воспаления легких, здесь, в этом доме, в комнате наверху. — Горлов прошелся по залу и повернулся ко мне. — Когда я женился, то, как и положено солдату, часто уезжал, оставляя жене все, что мне досталось от отца: вот этот дом и еще один в Москве. Там она сейчас и живет. Во всяком случае, она живет в Москве, а дом использует под склад, как и этот.

Я тоже поднялся, слишком взволнованный, чтобы говорить, и мы с Горловым бесцельно бродили по дому, пока не забрели в кабинет. Горлов взял с полки какую-то коробку со стеклянной крышкой, вытер рукавом пыль, и я увидел множество орденов и медалей на красном бархате.

— Награды отца, — пояснил Горлов. — Он был полковником. А я теперь генерал. Полагаю, что сейчас он улыбнулся бы в третий раз…

Сергей помолчал, а потом вдруг заторопился.

— Пора уходить. Я вообще-то не должен был появляться здесь.

— Это почему? Ведь это твой дом!

— Нет, брат, не мой. Он принадлежит моей жене. Он перешел к ней после того, как она стала любовницей одного вельможи. — Он сдвинул брови и взглянул на меня. — Помни, что царица милует, но она же и казнит.

Горлов достал из кармана часы и щелкнул крышкой.

— Однако действительно пора. У тебя ведь встреча с князем Потемкиным.

Вернувшись в «Белый гусь», я переоделся в русский мундир и спустился вниз, чтобы отправиться во дворец. Горлов кивнул мне и продолжил беседу с окружившими его военными, желавшими присоединиться к нам в походе против казаков. Петр ожидал меня у входа.

На ступенях дворца меня встретил человек в штатском и, представившись секретарем его светлости князя Потемкина, пригласил следовать за ним.

— Вы уже бывали во дворце? — спросил он на ходу и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вон там библиотека, а там скульптурная галерея… вот эта вещь стоит восемнадцать тысяч рублей…

Он показывал мне разные залы и комнаты и так хорошо знал их, словно сам был здесь хозяин. Потом он показал комнату, где останавливался Дидро, и говорил о нем, словно о личном друге, равно как и о других знаменитостях, гостивших здесь.

— Вы же знаете, государыня переписывается с Вольтером, — рассказывал он.

Остановившись перед одной из дверей, секретарь почтительно постучал, открыл дверь и пропел:

— Сэр Кайрен Селкерк на аудиенцию к его светлости!

Я вошел в кабинет, и он закрыл за мной дверь.

Воздух в комнате был спертый от множества свечей, горевших там. Еще ни разу я не видел, чтобы комната была так завалена коврами, подушками, мехами. На стенах висело множество картин и гобеленов. На диванах, кушетках и креслах лежало столько подушек, что невозможно было определить стиль мебели. Я поймал себя на мысли, что именно так представлял себе покои турецкого паши. И действительно, в комнате было много восточных вещей, включая кальян.

— Мсье Селкерк, — раздался сонный голос. — Прошу вас, присаживайтесь.

Я не только не видел места, куда бы я мог присесть, но мне до сих пор не удалось рассмотреть и хозяина апартаментов. Но тут гора подушек на кровати зашевелилась и встала. На Потемкине было что-то вроде шелковой ночной рубахи до колен, а голые ноги он сунул в мягкие тапки. Он бросил на кровать какой-то документ, который читал до моего появления, хотя, судя по его глазам, ему было не до чтения.

— Вон там вам будет удобно, — кивнул Потемкин на груду мехов, под которыми оказался стул. Сам он уселся на другой стул и, указав на уставленный напитками столик между нами, спросил:

— Выпьете?

— Нет, благодарю вас.

— Нет, сэр. Я ведь генерал все-таки.

— Прошу простить, сэр.

— Не очень-то я похож на военного, да?

— У себя дома каждый волен одеваться, как его душе угодно.

— Вчера вы были более откровенны. Ну, давайте начистоту. Не очень-то я похож на военного, как вы полагаете?

— Как вам сказать, сэр… по моим личным представлениям о воинской выправке вы не очень соответствуете своему званию.

Он громко расхохотался.

— Ага, значит, я все-таки отличаюсь от других генералов, которых вы знали? Впрочем, не думаю, что вы были знакомы со многими из них. И уж точно не с такими молодыми, как я. Но раз уж вы так откровенны, скажите, вы находите меня эксцентричным?

— Простите, сэр?

— Не делайте вид, что не понимаете.

— Не мне судить…

— Не вам? Но ведь вы прямой и откровенный человек, это все вчера заметили. Отвечайте на вопрос! Я желаю услышать ответ.

В его голосе не было гнева или раздражения, только властная нетерпеливость.

— Если вам интересно мое мнение, сэр, то извольте — было бы гораздо лучше, если бы вы спрашивали мое мнение по военным вопросам, а не по личным, ибо я чувствую себя компетентным только в солдатском ремесле.

Ответ, похоже, пришелся Потемкину по душе, но он все равно продолжал сверлить меня взглядом.

— Отличный ответ, сэр! Настоящий благородный рыцарь! Вы этого хотите добиться? Стать американским рыцарем императрицы? Храбрый, честный, благородный. Она ценит это в мужчинах, вы это знаете? Ах да, простите, это бестактный вопрос и мне не следовало его задавать.

Потемкин соединил кончики пальцев и вдруг усмехнулся мне.

— Ваша просьба удовлетворена. Горлов будет генералом. Хотя почему будет — он уже генерал. А вы будете полковником, но это не означает, что вы можете избегать поля боя и отсиживаться в тылу с нами, штабными крысами. Вас с Горловым ждут настоящие дела, настоящие битвы, как у истинных рыцарей! Но я хотел сказать вам еще кое-что… полковник Селкерк…

Он вдруг понизил голос и наклонился ко мне через стол.

Я тоже наклонился к нему, и тут Потемкин коснулся пальцами своего правого глаза и… вынул его[4].

Я отпрянул, потому что никогда раньше не видел искусственного глаза и не подозревал, что Потемкин носит такой. Я повидал много ужасных ран на поле боя, но это бескровное вынимание глаза среди гобеленов и восточной роскоши почему-то показалось мне куда более жутким и зловещим, чем любые раны.

Потемкин опустил глаз в стакан с водой, стоявший на столе, и развернул его так, что глаз смотрел на меня из стакана. Другой глаз светлейшего князя тоже уставился на меня, причем Потемкин широко открыл веки, так что мне надо было либо отвести взгляд, либо смотреть в пустую глазницу.

— Знаете, как я лишился глаза? — улыбнувшись, спросил он. — И откуда взял этот, искусственный? Ах да, я опять задаю вопросы, в которых вы э… э… некомпетентны. Поэтому рассказываю. Григорий Орлов был любовником царицы и со своими четырьмя братьями помог ей избавиться от безумного мужа и взойти на трон. Орлов жил вот в этой самой комнате, а вон та лестница, — Потемкин махнул рукой, указывая на винтовую лестницу в углу комнаты, — эта лестница ведет прямо в спальню императрицы. Но Орлов изменял ей и разбил ее сердце. Удивительно, правда? Он соблазнил Екатерину, возвел ее на трон, а потом чуть ли не в открытую заводил себе любовниц. Что ж, он был человек прямой. И ревнивый. Но я и сам был прямой. И поступил так же, как и вы — попросился на войну с турками. И на Екатерину это произвело впечатление. Причем такое, что Орловы, все пятеро, вечером спровоцировали драку в бильярдной и так измолотили меня, что я лишился глаза. Тем не менее я все-таки отправился на войну, а когда вернулся, то снова встретил Григория Орлова и спросил его: «Как здесь дела? Что нового?» А он мне в ответ: «А новость у нас только одна — ты идешь в гору, а я качусь вниз».

Потемкин на секунду опустил веки, но тут же снова поднял их.

— И вот теперь я фаворит императрицы, полковник Селкерк. И я счастлив, потому что люблю ее больше жизни и она отвечает мне взаимностью. Екатерина очень щедра со мной. Кстати, этот искусственный глаз она заказала для меня в Париже. Ну и, сами понимаете, подарила мне куда больше, чем этот глаз…

Он перестал улыбаться.

— Она научила меня видеть. Вы понимаете, о чем я, полковник Селкерк? И я буду внимательно следить за вами, где бы вы ни были…

После этих слов он так долго и задумчиво смотрел на меня, погруженный в свои мысли, что я решился напомнить о себе.

— Могу я идти, ваша светлость?

— Да… идите.

Я встал и отдал честь. Потемкин тоже отдал честь, но не двинулся с места, поэтому этот жест показался мне скорее насмешкой, чем данью традиции.