Магадан — с купюрами и без

Неспетая песня без слов

Один начинающий поэт, красавец-мужчина Сергей Всепогодин решил перейти на прозу, сгоряча накатал толстую тетрадку, принес показать свои опусы: пусть старшие товарищи присоветуют, в каком направлении продолжить изыски.

Я служу литконсультантом, и он обращается по адресу. Человек я тяжелый и прямой, не люблю лукавить, а врать не умею, отчего, кстати, успел настрадаться в своей довольно занудной жизни, перевалившей рубеж среднестатистической продолжительности. Каждый раз что-то меня подмывает резануть правду-матку в глаза, погладить против шерсти и чешуи, а там — будь что будет. Рожденный ползать летать не может, если не дать ему полновесного пинка. Пусть обидится, понервничает, а там глядишь, и успокоится, на ус намотает.

А как прикажете собаке хвост рубить: частями, что ли? Такая позиция не всем нравится, правда, один молодой коллега-двоеженец лет восемь назад говорил: тебя приятно иметь во врагах, на тебя опереться можно. Вероятно, это комплимент наоборот. А пусть не лезут! Он сам теперь в Хабаровске, не разведясь, женат в третий раз — на главной редактрисе женского журнала, а тоже был вахлак вахлаком. Не мог трансвестита от мастера художественного свиста, как мы ни бились, отличить. Теперь поднаторел, под псевдонимом выдает женские сокровенные тайны. Но пол он не поменял, не думайте.

Но что это я все о себе? Пришел талант, дай ему зеленую улицу с односторонним движением!

В одной из миниатюр Сергея приводится такая ситуация: герой ковырял во рту зубочисткой после обеда в ресторане, и так ему нравилось изображать пресыщенного человека, что и на улицу в этой роли вышел. А там соблазнов немало: загляделся на красотку, споткнулся на ровном месте, упал и проткнул щеку.

Внимательно гляжу на автора, тот не дрогнет ни единым мускулом. Редактору приходится иногда быть следователем угрозыска. Пожалуй, пострадавший — не он.

Что ж, факт забавный и даже поучительный, хотя и потакает садистским наклонностям, но почему это проза? Всего лишь наблюдение, с ним надо еще долго нянчиться, чтобы превратить в полноценное произведение, пусть и малой формы.

Наш вялый разговор слушает, работая за компьютером, Кирюша Заец (так в паспорте) — молодой и, как самому ему кажется, подающий большие надежды поэт: ваяет руководящую статью по стихосложению: «Ну, сделал ты две табуретки, и одну тебе выбили из-под ног. Что тогда? Жидкий стул?»

Сатанея от собственного остроумия, Заец притворно хмурится и топорщит тощие прокуренные усы, шевеля крупными продолговатыми ушами с красными прожилками. В процессе сочинения, по своему обыкновению, он шумно, с ультразвуковым подвывом подсасывает воздух, хлебая кофе «Акробат», и так же шумно, словно это свист наоборот, поедает корейскую лапшу, вызывающую у Кирюши необходимость пользоваться зубочисткой. Он купил целую коробку первоклассных зубочисток из экологически чистого материала — сосны и расточительно, с шиком применяет данное орудие гигиены в борьбе с последствиями потребления синтетической пищи. Использованные зубочистки сукровичного цвета живописно валяются на столе и на компьютере, напоминая икебану.

Кажется, я основательно запутал Сергея Всепогодина, поддавшись искушению объяснить на пальцах, как строить композицию рассказа. У прозы свои законы, до них надо смолоду дойти своим умом. Излагать теорию — малопродуктивно: ставишь пишущего в тупик. Это все равно что инструктировать, как любить женщину — сам надыбает. Приходим к коллективному выводу: начинающему прозаику следует прочувствовать ситуацию изнутри и накропать что-то новое, добавить мне материала для разбора полетов.

Сергей — человек по жизни конкретный: занимается анализами загрязнения окружающей среды, поэтому легко соглашается со мной и с облегчением переводит стрелки: загадили природу, романтики-первопроходцы, откуда ж стихам взяться? Русский язык исковеркали, к тому же сюжеты запопсовали телесериалами. Надо у Достоевского учиться, а эти прохвосты от него рожки да ножки оставили.

Беседа начинает принимать все более и более отвлеченный характер, а ведь рабочий день уже закончился. Вообще-то мы можем продолжить разговор на улице, нам по пути. Идем по Маркса, я рассказываю Всепогодину о таких атрибутах прозаика, как дневниковые записи, черновики и убеждаю, какая это радость — переписывать написанное десяток раз. «У-у, так надо все держать в голове сутками», — восклицает молодой талант, и, похоже, такая перспектива его не прельщает.

Навстречу нам потоком идут красивые девушки, и каждая приветливо кивает Сергею, отвлекая от разговора, слишком кабинетного, чтобы вести его на плейере. Я чувствую себя лишним и расшаркиваюсь.

А Кирюша тем временем продолжает хлопотать над своим рукодельным журналом «Тень на». Домой он вообще ходит редко, порой и ночует тут же, на стульях, среди рукописей и книг. Этот антураж дает ему пищу для романтических стихотворений. Из-за него в учреждении почти домашняя обстановка: художественный беспорядок и носки. Да, толстые шерстяные носки: стоит снять ботинки и надеть их, чувствуешь себя как на даче. Аналогия галстука-бабочки: нацепил, и ты артист. Жаль только, есть нужда переобуваться, выходя покурить. А смолить приходится часто, душа горит и просит яда.

Покурив, Кирюша делает в носках шаг-другой, и вдруг нестерпимая боль пронзает пятку. В первую миллисекунду он и понять-то ничего не может, но тут его пронзает догадка: зубочистка. Именно эта заостренная, отшлифованная, словно стрела африканского охотника, пронзила кожу и мякоть до самой кости и, казалось пострадавшему, впилась в самое сердце.

Юноша заблеял, как раненый баран, сделал движение вырвать суперзанозу, но не тут-то было: та уже обломилась. Хорошо хоть, телефон под рукой. Он вызвал частное такси и помчался в травмпункт. Кое-как допрыгал на одной ножке сквозь очередь страдальцев, кому в этот день довелось испытать теорию бутерброда, падающего маргарином вниз.

Кирилла было обсмеяли: подумаешь, заноза. Но хирург, отодвинув очередь, занялся пронзенным и не удержался от восклицания: тут как вражеский спецназ поработал! Или это покушение? Доктору, измученному недофинансированием и задержками зарплаты, пришлось применить все свое мастерство, чтобы вынуть инородное тело из нежного тела стихотворца.

Зубочистка была сделана на совесть: умеют и китайцы работать. Не расщепилась деревяшка, и ранка чистая. Конечно — и это важно — материал добротный, видимо, одна из тех сосен, которые российские браконьеры за бесценок гонят железнодорожными составами в Поднебесную. И что поразительно, никакой инфекции: ни тебе столбняка, ни стафилококка, а ведь зубочистка побывала во рту, где всякой гадости бессчетно, не считая никотина и сквернословия.

Прошло недели две, Сергей Всепогодин вновь пришел излить свои проблемы, нога к тому времени у Кирюши заросла, как собачья лапа. Не хотелось лишний раз напоминать молодому нежноранимому человеку о пережитом страдании, но что поделаешь: искусство требует и не такого живодерства. Кстати, он полностью восстановил и свою творческую потенцию, и писал статью об авторской песне: «Наши так называемые барды не сделали в жизни ни одной табуретки, а ведь строят из себя зеркальный шкаф».

Сергей выслушал Кирюшину историю в моей подаче без энтузиазма, и тема зубочисток, которая вполне могла разрастись до широких обобщений и послужить укреплению обороноспособности страны через перевооружение спецназа, повисла в воздухе. А мне самому браться за нее было как-то не с руки: не я же страдал от боли, не я проткнул щеку и пятку. Вроде как авторское право на случаи из жизни. Мне бы тоже не очень хотелось, чтобы о моих житейских бурях писал кто-то другой. Так вот пусть уж сам напишет, как страдал и очистил душу муками.

Но прошло уже три месяца, никто так и не подсуетился осчастливить читателей новым остро проникновенным произведением. Ни в поэзии, ни в прозе. Счастья своего не знают. Ну, молодежь, погоди! Вот куплю я пачку зубочисток, поэкспериментирую, подберу табуретку!

Ну, это я, конечно, так, погорячился: не могу пользоваться зубочистками, поскольку у меня не осталось ни одного зуба, а с моими пластмассовыми челюстями шутки плохи. Тем более, эксперименты. Два раза уже топил зубы в унитазе.

В рассказе труднее всего — финал. Вот если бы я придумал, что Кирюша сломал ногу — это бы посчитали натяжкой. Фантазия — да, она имеет право на существование. Но правду жизни, банальную статистику и теорию вероятности никто не отменял. Будь твое повествование хоть трижды правда, кто тебе поверит?

А телевидение подкидывает материалу: то гвоздь у одного бедолаги торчит из головы, как антенна космического пришельца, то наши доблестные хирурги достают у пострадавшего кухонный нож из головы. Жуть, но не то! И вот очередной случай: пуля пронзила череп одного бедолаги так, что не задела ни одного жизненно важного центра. Хоть стой, хоть падай.

Стоп! А ведь был у меня в юности случай, который можно закомпоновать в рассказ. Пришел в нашу заводскую газету молодой талант Юра Гурин. До этого работал в столярном цехе, мастерски делал табуретки, параллельно рабкорил: пописывал в газету заметки, сообщал об имеющихся недостатках. Вот и обласкал его наш редактор, взял в штат. Хотя мужик и потерял в зарплате, пошел с радостью, тогда многих журналистика влекла.

Не чужды Юрию были и занятия литературой: сочинял смешные рассказы. Один был про зубную боль. Якобы один юноша так боялся врача, что стоматолог после нескольких неудачных случаев придумал отвлекающий маневр: когда удалял нервному пациенту зуб, ассистентка уколола того больного в пятку иглой. Несчастный даже не пикнул: ему показалось, что корни зуба насквозь пронзили ему тело. Все ухохатывались от Юриного рассказа, только я криво улыбнулся. А потом я нечаянно узнал, что он на меня доносы пишет, буквально по часам: куда ходил, с кем встречался, называя реальные имена. Так мне стало муторно, что ушел я из этой редакции, расстался и со своей девчонкой, чтобы нечаянно ее не подставить. А Гурин, я слыхал потом, лет через пять вырос до директора бани.

Какие уж тут, простите, зубочистки?

Совсем уж стал забывать нелепый случай. Кирюша курить бросил, подновил компьютер. А то ему приходилось становиться на колени и продувать вентилятор, словно пламя в печурке. Многовато пыли накопилось на решетке, и звук у подшипника был рисковый — как железом по стеклу. Могло все нутро крякнуться. Теперь тишина и порядок.

И вдруг поутру звонок. Кирилл сломал ногу. Как? А сам не знает. Ну, вот и разбери-пойми — или я накаркал, или он зубочисткой центровку собственного биополя сбил?

А где-то к обеду приносит Всепогодин новый рассказик. Будто бы один магаданский горнолыжник спускался по трассе в горах Памира и здорово навернулся — и лыжу сломал, и ногу — винтовой перелом. Не редкость в условиях высокогорья.

— Ну, — говорю ему, не в силах сдержать непрошеное волнение, — долго думал? В доме повешенного не говорят о табуретке. Кирюша, вон, в гипсе. Обезножил. Вот да чего доводят неуемные фантазии!

— И вовсе это не выдумки. Я всегда пишу без вранья, только факты. Сам сколько раз спускался с Эльбруса. Какой-то злодей табуретку оставил, прямо на лыжне. Что он там делал? Неизвестно. Много еще у нас в писательском мире непознанного!