Магический круг

МАТРИЦА

Любой может сделать ошибку, но моя ошибка была высшего класса. И выражение «Меа culpa, mea culpa»[20] всецело относилось ко мне. Сэм ведь ничего не говорил о рунах или о том, что послал мне именно рукопись, — он упомянул лишь, что размер посылки составляет пару пачек писчей бумаги. За один-единственный день я чуть не задавила своего домовладельца, пронеслась по двум штатам и едва не погибла под лавиной, развлекаясь с шикарным австрийским ученым, — и все это из-за совсем не того пакета! Я поклялась богам, что перестану суетиться, если судьба прекратит подбрасывать мне головоломки. Но никакие клятвы не могли изменить критической ситуации: подлинный пакет Сэма по-прежнему был неизвестно где. А теперь, благодаря моей излишне острой реакции, возможно, пропал и Сэм.

Пока я, побитая и окровавленная, спускалась с гор, Вольфганг пытался рассказать мне о посланном им манускрипте — непростая задача во время лыжного спуска, поскольку мы оба стремились как можно скорее добраться до медпункта нижней базы, где мне могли оказать помощь. Попутно ему удалось объяснить, что по прибытии в Айдахо для подключения меня к

своему проекту он первым делом собирался отдать мне манускрипт, но обнаружил, что я укатила на похороны Сэма. Поскольку мое отсутствие затягивалось, а ему необходимо было уехать из города по делам, то он отправил эти руны по почте, чтобы я получила их сразу по возвращении. А сегодня утром, когда Под послал Оливера найти меня, Вольфганг и сам подъехал к почте. Увидев, в какой панике я умчалась, он решил догнать меня.

Когда мы с Вольфгангом пришли на базу, я спросила, что за манускрипт таскаю в рюкзаке и зачем он мне, если я не могу даже прочитать его. Вольфганг объяснил, что моя родственница из Европы попросила его передать мне эту копию старинного рунического манускрипта, предполагая, что он как-то связан с документами, только что унаследованными мной от кузена Сэма. Как только мне окажут медицинскую помощь и мы останемся наедине, он расскажет мне все, что знает.

Около часа мы провели в клинике базового лагеря в окружении едко пахнущих пузырьков и суматошного лыжного патруля, который шумно сновал туда-сюда с носилками, доставляя партии травмированных туристов, пострадавших от лавины. И в этой суматохе я позволила медикам распластать меня на металлическом столе, всадить укол, забинтовать голову и наложить четырнадцать швов на руку.

В хаосе операционно-хирургического потока наши с Вольфгангом разговоры, естественно, пришлось урезать. Но думать мне никто не мешал. Я поняла, что наш ядерный проект не был главной целью поездки Вольфганга Хаузера в Айдахо. Прежде всего, очевидно, что он числится в высшем эшелоне МАГАТЭ, иначе не смог бы получить свободный доступ в наш центр, а уж тем более разрешение лицезреть досье сотрудников особо секретного отдела безопасности. То есть тут все было ясно: он действовал на законном основании.

Однако оставался непонятным один ключевой вопрос: зачем профессор Вольфганг К. Хаузер прибыл в Айдахо, пока я была в Сан-Франциско на похоронах Сэма? Откуда мог кто-то знать — а кто-то должен быть знать заранее, — что после смерти Сэма эти ценные, но пока отсутствующие документы попадут в мои руки?

Учитывая, что хирург всадил в меня обезболивающий укол и подвязал мою заштопанную руку, мы с Вольфгангом решили, что будет лучше всего, если он отвезет меня домой на моей «хонде», а для доставки служебной машины из ущелья Джэксона вызовет водителя из нашей конторы.

Обратное путешествие промелькнуло как в тумане. Когда анестезия начала отходить, вернулась пульсирующая боль. Потом я вспомнила — к сожалению, уже после того, как приняла выданные врачом таблетки, — что у меня повышенная реакция на кодеин. И она не замедлила проявиться: я чувствовала себя так, словно меня огрели молотком по голове. Почти всю обратную дорогу я ничего не соображала, и поэтому мои вопросы остались без ответа.

В город мы вернулись уже в сумерках. Позднее я не могла припомнить, чтобы объясняла, как доехать до моего дома; помню только, что сидела в машине на нашей подъездной аллее и Вольфганг спрашивал меня, может ли он воспользоваться моей машиной, чтобы добраться до отеля, или ему лучше зайти ко мне и вызвать по телефону такси. Мой ответ и все последующие события покрыты мраком неизвестности.

Поэтому я безмерно удивилась, обнаружив утром следующего дня, что лежу в собственной постели, а на стуле аккуратно сложены мой рюкзак, вчерашняя одежда и черный лыжный костюм, и уж он-то совершенно точно не мой! Под одеялом на мне, похоже, не было ничего, кроме эластичных шелковых рейтуз, практически не оставлявших места для игры воображения.

Завернувшись в одеяло, я села на кровати и увидела, что из расстеленного на полу спального мешка торчит лохматая шевелюра, загорелые руки и оголенная мускулистая спина профессора Вольфганга К. Хаузера. Пошевелившись, он перевернулся на спину, и в утреннем свете, проникающем через верхние фрамуги окон, мне удалось хорошо разглядеть черты его лица: густые черные ресницы, бросающие тень на рельефно очерченные скулы, длинный тонкий нос, ямочку на подбородке и чувственный рот, — в сочетании напоминавшие профиль римской статуи. Даже во сне он выглядел самым красивым мужчиной из всех, что я видела. Но что он делает полуобнаженный в спальном мешке на полу в моей комнате?

Глаза Вольфганга Хаузера открылись. Повернувшись на бок, он приподнялся на локте и улыбнулся мне своими невероятными бирюзовыми глазами, подобными коварным озерам с подводным течением. Или речным омутам.

— Как видите, я остался у вас на ночь, — сказал он. — Надеюсь, вы не сочтете, что я вел себя чересчур нахально. Просто, когда вчера вечером я помог вам выйти из машины, вы потеряли сознание прямо на дороге. Я едва успел подхватить вас, чтобы вы не упали на землю. Мне удалось кое-как спуститься сюда, извлечь вас из рваной и грязной одежды и уложить на кровать. Я боялся оставить вас одну под действием обезболивающих, поэтому остался, желая убедиться, что с вами все будет в порядке. Как вы?

— Пока не знаю, — ответила я, чувствуя, что голова словно набита ватой и в воспаленной руке пульсирует боль. — Но я благодарна, что вы остались. Вчера вы спасли мне жизнь. Если бы не вы, то лежать бы мне на дне каньона, под тоннами снега и камней. Я все еще не могу прийти в себя.

— Вы ничего не ели со вчерашнего ланча. — Вольфганг сел и расстегнул молнию спального мешка. — Однако сегодня я должен уехать отсюда: из-за вчерашней прогулки я выбился из расписания. Может, приготовить завтрак? Я знаю, где что лежит на вашей кухне: ваш кот любезно показал мне все вчера вечером. Он, видимо, надеялся, что я накормлю его ужином, и я не обманул его ожиданий.

— Невероятно, — со смехом сказала я. — Вы спасли мне жизнь и не позволили умереть с голода моему коту! А кстати, где же Ясон?

— Видимо, он проявляет тактичность, — с загадочной улыбкой предположил Вольфганг.

Отвернувшись от меня, он выбрался в одних трусах из спального мешка, взял свой лыжный костюм и быстро натянул его. Даже при столь недолгом созерцании его со спины я не могла не заметить, что профессор Вольфганг К. Хаузер отличается поистине великолепным телосложением. Перед моим мысленным взором вдруг пронеслись всевозможные эротические видения. И это, к моему ужасу, тут же воспламенило мою кровь. Прежде чем он успел повернуться и прочесть тайные мысли, проявившиеся на моих зардевшихся щеках, я схватила подушку и зарылась в нее лицом.

Слишком поздно. Я услышала, как его босые ноги прошлепали по холодному бетонному полу. Пружины скрипнули, когда он присел на край кровати. Он отнял подушку и взглянул на меня своими бездонными глазами. Его пальцы коснулись моих плеч, он привлек меня к себе и поцеловал.

Не скажу, что мне в жизни не приходилось целоваться. Но такого поцелуя еще не было: слишком часто в моем недостойном упоминания прошлом бывали притворно жадные слюнявые поцелуи с многозначительными вздохами и закусыванием губ. Но сейчас, когда наши губы встретились, мощный энергетический поток хлынул от него ко мне, заполняя меня горячим, расплавленным желанием. Мы словно уже когда-то занимались с ним любовью и нуждались в повторении этого опыта. Причем неоднократном.

Как жаль, подумала я, что нельзя откачать и закупорить в бутылку энергию профессора Вольфганга К. Хаузера.

— Ариэль, ты так прекрасна, — сказал он и, коснувшись кончиками пальцев моих волос, посмотрел на меня затуманенными синими глазами. — Даже сейчас, после этой ужасной катастрофы, несмотря на все эти синяки, шрамы и ссадины, я мечтаю обладать твоим великолепным телом, как еще никогда ни о чем не мечтал.

— Я думаю… я не думаю… — бессмысленно пролепетала я, отупевшая от переизбытка гормонов.

Мои попытки овладеть собой и вновь обрести дар осмысленной речи потерпели фиаско, как только Вольфганг приложил палец к моим губам.

— Нет, позволь мне продолжить. Вчера я вел себя как полный идиот, совершенно неуместно начав откровенничать. У нас все должно быть по-другому. Я восхищаюсь тобой, моя милая; ты очень сильная и храбрая. А известно ли тебе, что твое имя происходит от древнего названия Иерусалима, этого святого города трех мировых религий? Ари'ил, или лев Божий, — аллегорическое название Иерусалима, поскольку лев был эмблемой Иудеи. То есть в древности Ариэль означало «Львица Божия».

— Львица? — удивилась я, впервые после поцелуя заговорив нормальным тоном. — Такую репутацию надо еще заслужить.

Такова же участь Вольфа, или волка, — вновь с таинственной улыбкой заметил он.

— А-а, понятно: мы оба из рода хищников, — улыбнувшись в ответ, сказала я. — Только на охоте я обычно солирую, а ваш брат сбивается в стаи.

Поиграв прядью моих волос, он отпустил ее и очень серьезно взглянул на меня.

Я не охочусь за тобой, дорогая. Хотя ты пока не доверяешь мне. Я приехал сюда, чтобы оказать тебе помощь, защитить тебя, только и всего. Какие бы чувства я к тебе ни испытывал, они остаются только моими проблемами и не должны помешать осуществлению целей или выполнению того задания, с которым меня послали.

Я уже поняла, что ты являешься чьим-то посланцем, неизвестно лишь, кто именно послал тебя, — нетерпеливо сказа-лая. — Вчера ты заявил, что дружишь с моим дядей Лафкадио, но он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Думаю, тебе лучше знать, что мы с ним встретимся в эти выходные в Солнечной долине. И мне не составит труда узнать правду.

Я говорил о знакомстве, а не о дружбе, — отвернувшись, туманно заметил Вольфганг. Он уставился на свои руки. Потом встал и взглянул на меня, по-прежнему сидевшую под смятым одеялом. — Ты закончила с вопросами?

Не совсем, — сказала я, возвращаясь к интересующей меня теме. — Во-первых, как это так получилось, что о моем треклятом наследстве знали чуть ли не все даже еще до смерти моего кузена?

Я могу объяснить, если ты действительно хочешь знать, — спокойно сказал Вольфганг. — Но сначала должен предупредить, что, к сожалению, такие знания могут оказаться очень и очень опасными.

Знания не могут быть опасными, — возразила я, начиная сердиться. — Опасно неведение. А особенно неведение относительно того, что может повредить твоей жизни. Меня уже тошнит оттого, что все стремятся что-то скрыть от меня, заявляя, что делают это ради моего же блага! Меня тошнит от всей этой таинственности!

Сказав это, я вдруг осознала, как многозначны мои слова. В сущности, именно тайны сопровождали и омрачали всю мою жизнь. Не так уж страшен этот неизвестный и таинственный пакет, даже если из-за его содержимого могли погибнуть люди. Страшно само неведение — невозможность добиться правды. Похоже, мания секретности, пронизывающая наш ядерный центр, завладела также и моей семьей: все считали, что ничего нельзя делать открыто, что любое дело требует конспирации и тайного сговора.

Благодаря Сэму я могла стать настоящим мастером такой игры. Благодаря Сэму я уже не доверяла никому на свете. И никто не мог доверять мне.

Вольфганг смотрел на меня странным взглядом. Моя внезапная страстная вспышка удивила и меня саму. До сих пор я не осознавала, как глубоко задевают меня эти чувства — и с какой готовностью они способны вырваться на свободу.

— Если это необходимо, чтобы завоевать твое доверие, то я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать, невзирая на то, какой опасностью могут обернуться для каждого из нас эти знания, — сказал он, по-видимому, с полнейшей искренностью. — Ведь для меня жизненно важно, чтобы ты всецело доверяла мне, даже если тебе не понравятся мои ответы. Ты спрашиваешь, кто послал меня сюда и поручил передать тебе рунический манускрипт. — Он показал рукой на лежавший на стуле рюкзак. — Ты еще никогда не встречалась с этой дамой, но, полагаю, знаешь ее имя. Меня послала сюда твоя тетушка, Зоя Бен.

Странно, почему при любых потрясениях или огорчениях с моих уст неизменно срываются слова «святое дерьмо». Что, в сущности, они могут значить? Неужели боги и святые, подобно нам, простым смертным, удаляют из организма какие-то отходы? И неужели я настолько лишена творческого начала, что не способна создать более оригинальное выражение, пусть даже для собственного мысленного употребления?

Но, как я уже говорила, при нашей работе у нас вошло в привычку придумывать остроумные изречения о разнообразных отбросах, вероятно, потому, что мы каждый божий день сталкивались с весьма неприятной и наводящей тоску задачей — уборкой за постоянно увеличивающимся и производящим все больше отходов населением нашей необратимо уменьшающейся планеты.

Поэтому, войдя в наш рабочий кабинет, я восприняла как должное приветствие Оливера, восторженно встретившего меня очередным каламбуром из песни Тома Лерера «Мусор», нашего отраслевого фаворита по фразочкам типа: «Ошметки завтрака, что зашвырнул ты в Бей, к обеду приплывут к нам в Сан-Хосе». Развернувшись на кресле и увидев меня, Оливер прищелкнул пальцами, как кастаньетами.

— О милостивый пророк Морони! — воскликнул он. — Только не пойми меня превратно, Ариэль, но ты выглядишь точь-в-точь как некий предмет, который твой аргонавт иногда притаскивает с улицы. Что с тобой случилось? Неужели, упорно стараясь вчера передавить пешеходов, ты поцеловалась с фонарным столбом?

— Из-за моего упорного старания убежать от жизни меня вчера чуть не раздавила лавина, — ответила я, понимая, что доставка служебной машины Вольфганга с горного курорта все равно породит в центре обильную пищу для сплетен, когда выяснится, что мы с ним целый день прокатались там на лыжах. — Мне очень жаль, Оливер, что я так глупо вела себя около почты. Просто последние дни я слегка не в себе.

— Лавина? Она встретилась тебе по пути с почты на работу? Обалдеть, каких только приключений не бывает в нашем отделе. — Оливер подошел ко мне и заботливо помог устроиться за моим рабочим столом. Примостившись на ручку кресла, он продолжил: — Но ты ведь так и не вернулась вчера сюда, а когда часов в семь я приехал домой, твоей машины еще не было и весь дом стоял темным и молчаливым. Мы с Ясоном по-холостяцки поужинали, удивляясь, куда ты запропастилась.

Значит, умненький Ясон выпросил себе два ужина: первый — наверху у Оливера, из его гурманских кошачьих запасов, а второй — в моих нижних апартаментах. Ну и ловкач! Хотелось бы мне, чтобы он превратился в человека, тогда я смогла бы привлечь его к решению моих проблем. Однако, как я догадывалась, Оливер ждал ответа. Прикрыв веки, я прижала пальцы к повязке над ноющим глазом. Дольше молчать было нельзя.

— Я надеюсь, ты не поставил на кон еще и средства на покупку экологически чистых цыплят и фермерской оленины, — сказала я.

Открыв рот, Оливер изумленно вытаращился на меня.

— Не может быть! — выдохнул он. — Не хочешь же ты сказать, что на самом деле…

— Провела ночь с доктором Хаузером? Да, провела. Но ничего особенного не случилось.

В конце концов, учитывая ажиотаж, вызванный появлением Вольфганга Хаузера, в городке такого размера все равно узнают об этом достаточно скоро.

— Ничего не случилось?! — почти завопил Оливер. Он захлопнул дверь и плюхнулся в свое кресло. — Тогда что же все это, по-твоему, означает?

— Оливер, этот человек спас мне жизнь. Я была ранена, как ты видишь, и он привез меня домой. Потом я потеряла сознание, поэтому ему пришлось переночевать у меня.

Я обхватила руками ноющую голову.

— Кажется, мне пора сменить религию, — вставая, сказал Оливер. — Пророк Морони, видимо, не слишком хорошо разбирается в мотивации импульсивного поведения женщин. Меня всегда восхищала иудейская вера, в основном из-за могущества еврейского возгласа «ой!». Каково его этимологическое происхождение, ты не задумывалась? Почему становится легче на душе, даже если ты просто ходишь, приговаривая «оёёй» ?

Оливер начал курсировать вокруг меня, продолжая горестно ойкать.

Я решила, что пора вмешаться, и спросила:

— Кстати, ты собираешься на выходные в Солнечную долину?

— А зачем же еще, по-твоему, я задерживаюсь каждый вечер на работе? — парировал он.

— Если Вольфганг Хаузер к тому времени успеет вернуться из командировки, то тоже поедет с нами, — сообщила я. — Все-таки с понедельника я начинаю работать по его проекту, и к тому же он спас мне жизнь.

— Оёёй! — взвыл Оливер, воздев очи к потолку. — Мой пророк, ты и правда куда-то испарился!

Я надеялась, что Оливер все-таки разберется с толкованием восклицания «ой», причем по возможности быстро. Потому что это восклицание начало казаться вполне подходящим описанием моей нынешней жизни.

Сегодня утром, поскольку я еще не могла нормально двигать рукой из опасения, что разойдутся швы, Вольфганг подвез меня до работы. По пути я решила заглянуть на почту и попросила его остановиться там на минутку, не выключая зажигания. Подойдя к сидевшему за стойкой Джорджу, одному из служащих, я подписала заявку с просьбой не доставлять мне почту в течение нескольких дней, пока не заживет моя рука. Я попросила его также позвонить мне на работу в случае, если на мое имя придет большой пакет — чтобы не гонять водителя к моему почтовому ящику с извещением. Тогда, пояснила я, если это окажется чем-то важным, я заеду на почту по пути с работы, а кто-нибудь из служащих поможет мне донести пакет до машины.

— Я надеюсь, тебя не слишком потрясло известие о тетушке Зое? — спросил меня еще до отъезда из дома Вольфганг, когда я жадно заглатывала омлет со сметаной и икрой, который он приготовил, ознакомившись со своеобразным содержимым моего холодильника. — Твоей тете очень хотелось бы познакомиться с тобой, чтобы вы с ней, как говорится, узнали друг друга поближе. Она очаровательная женщина, потрясающе обаятельная. Впрочем, она понимает, почему остальные члены вашей семьи считают ее паршивой овцой.

Хорошо еще, что понимает, подумала я. Большинство подробностей о жизни Зои были широко известны благодаря постоянно обсуждаемым автобиографическим книгам, которые она уже успела опубликовать. К примеру, ее легендарное призвание как одной из самых знаменитых танцовщиц Европы, наряду с ее добрыми приятелями Айседорой Дункан, Жозефиной Бейкер и Вацлавом Нижинским. Или не менее легендарное второе призвание как одной из самых знаменитых дам полусвета в Европе, наряду с такими образцами для подражания, как Лола Монтес, Коко Шанель и героиня романа «Дама с камелиями». И так далее, и тому подобное.

Но до сегодняшнего завтрака с Вольфгангом я ни разу не слышала о некоторых других деталях, к примеру о том, что во время Второй мировой войны моя пользующаяся дурной славой тетушка Зоя была членом французского Сопротивления, не говоря уже о ее деятельности в качестве информатора Бюро стратегических служб — первой в Америке международной шпионской организации.

Мне стало любопытно, что из сказанного может оказаться правдой. Хотя для нашей ветви родового дерева подобные стремления и поступки были бы вполне органичны, я сильно сомневалась в том, что организация типа БСС, действующая в условиях строжайшей секретности и занимающаяся шифровкой и дешифровкой шпионских донесений, стала бы иметь дело с такой экзальтированной и легкомысленной особой, к тому же такой первоклассной болтуньей, как тетя Зоя. Но если задуматься, подобная репутация могла служить великолепным прикрытием, чему был превосходный пример — ее мудрая предшественница, также танцовщица, Мата Хари.

Допустим, если верны последние сведения о Зое, то сейчас, в восемьдесят три года, она живет в свое удовольствие в Париже, купаясь в шампанском и ведя свою обычную непристойную и скандальную жизнь. Меня заинтриговало, как же ей удалось подцепить такого типа, как Вольфганг Хаузер, чиновника высшего ранга из венского МАГАТЭ.

Вольфганг объяснил мне, что в прошлом марте, год назад, на пятидесятой ежегодной международной встрече «стражей мира» в Вене, он пополнил ряды поклонников Зои, познакомившись с ней во время веселого застолья в местном винном погребке, одном из тех традиционных австрийских ресторанчиков, где пьют виноградные вина свежесобранного урожая. По словам Вольфганга, после нескольких галлонов молодого вина Зоя уже доверяла ему достаточно, чтобы рассказать об этом руническом манускрипте. А потом она попросила его о помощи.

Вольфганг сказал, что Зоя раздобыла этот манускрипт, копия которого теперь имеется у меня, несколько десятков лет назад. Не вдаваясь в подробности его приобретения, она пояснила, что эти раритеты появились во времена Вагнера (Рихарда), когда в конце прошлого века в Германии и Австрии вспыхнул интерес к возрождению корней их якобы высшей тевтонской культуры. Создавались целые общества, представители которых сновали по всей Европе, записывая и расшифровывая надписи с древних каменных памятников.

Зоя считала, что ее документы являются редкими и ценными и что они могут иметь какую-то связь с рукописями, унаследованными Сэмом от Эрнеста, брата Зои, избегавшего семейных отношений. Возможно даже, сказала она Вольфгангу, что имевшаяся у Сэма рукопись тоже представляет собой рунический текст, который поможет понять и расшифровать ее собственный. Но после смерти Эрнеста все попытки Зои связаться и поговорить с Сэмом оказались безуспешными.

Зная статус Вольфганга в международной ядерной сфере, Зоя надеялась, что он сумеет через меня связаться с Сэмом и обсудить все вопросы без привлечения других членов семьи, хотя Вольфганг так и не понял, почему она сделала его, совершенно незнакомого человека, своим доверенным лицом.

Учитывая тетушкину репутацию, причины этого показались мне вполне ясными. Конечно, восемьдесят три — почтенный возраст, но ведь Зоя не страдала слепотой. Развлекавшие ее мужчины не всегда обладали сказочным богатством, но неизменно отличались впечатляющей красотой, а герр Вольфганг Хаузер был поистине великолепен. Если бы я на самом деле не держала в руках этот пресловутый манускрипт, то заподозрила бы, что выжившая из ума старая кокетка заварила всю эту кашу только для того, чтобы добавить Вольфганга в качестве последней безделушки к своей и без того перегруженной драгоценностями короне.

Согласившись в принципе помочь Зое, не поддерживавшей родственных отношений, связаться с нашей семьей, чтобы найти нас с Сэмом и склонить к участию в этом плане, Вольфганг начал действовать только после того, как нашел законную причину для поездки в Айдахо. Он не знал, что ко времени его прибытия Сэма уже не будет в живых, как не знал и того, соглашусь ли я иметь дело еще с одной представительницей той ветви нашей семьи, общения с которой я обычно всячески избегала.

Бессмысленно было объяснять Вольфгангу, что если бы подобный манускрипт даже на короткое время оказался в руках Сэма, то он был бы уже расшифрован. Единственной непокоренной шифровальной системой нашего века оставалась та, что изобрели индейцы племени навахо во время Второй мировой войны. Культурные традиции коренного населения Америки порождают склонность к подобным вещам, и я знала, что криптография была необходима Сэму как воздух.

Однако то, что Сэм все еще продолжал активно дышать земным воздухом, известно было на всей планете только мне одной, о чем я неустанно напоминала себе. И теперь, чтобы выпутаться из этого узла, который затягивался вокруг меня, нужно было как можно скорее установить с ним связь.

Оставшаяся часть недели прошла разочаровывающе тихо. Не то чтобы я надеялась, что гонки с преследованиями или очередная лавина помогут мне избавиться от скуки. Просто никакого пакета я так и не получила. И с Сэмом мне тоже не удалось связаться.

Я заглянула в ковбойский салун и как можно небрежнее поинтересовалась телефонными звонками. Бармен сообщил мне, что вроде бы пару раз на этой неделе звонил телефон, висящий на стенке в зале. Но никто не взял трубку, только и всего.

Ежедневно я проверяла свою компьютерную почту, но там тоже все было пусто.

Несколько дней, пока Вольфганг не вернулся из командировки и моя рука была еще недееспособна, нам с Оливером пришлось согласовывать наши передвижения по городу. Поэтому в каком-то смысле я даже порадовалась, что таинственный пакет еще не объявился, сознавая, что не могу пока самостоятельно забрать его. Тем временем я спрятала рунический манускрипт в таком месте, где никому его не найти, — прямо под носом у десятитысячного коллектива государственных служащих Соединенных Штатов: в Нормативах Министерства обороны.

Нормативы Министерства обороны представляли собой руководство по всем отраслям исследования и развития федерального управления, тридцать пять объемистых томов с правилами и инструкциями, которые необходимо было учитывать при осуществлении любых творческих проектов, начиная от модернизации компьютерного обеспечения и кончая изобретением нового ядерного реактора на легкой воде. Выпуск и модернизация такого незаменимого документа стоили налогоплательщикам целого состояния. В нашем центре было много нормативных комплектов. Один из них хранился в шестифутовом книжном шкафу, стоявшем прямо за стеной нашего офиса. За все пять лет, что я работала здесь, мне ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-то, прогуливаясь по коридору, хотя бы мельком глянул в ту сторону, не говоря уже о попытках использования приведенных там нормативов в какой-то разработке. Грубо говоря, этими оборонными нормативами вполне можно было бы обклеить стены отхожих мест, но и тогда вряд ли кто-нибудь обратил бы на них внимание.

Насколько мне известно, я была единственной, кто действительно попытался прочитать их, и мне хватило одного раза на всю оставшуюся жизнь. То, что я увидела, оказалось еще менее вразумительным, чем исправленный Закон о внутреннем налогообложении. Я была уверена, что никто и никогда не найдет там спрятанный мной рунический манускрипт.

И вот в пятницу, впервые сама доехав до центра, я решила задержаться на работе и добраться до дома самостоятельно. Оливер даже не удивился. Завтра на рассвете мы отправлялись в Солнечную долину, поэтому сегодня нужно было закончить все запланированные на неделю дела. Как только он ушел собирать свои вещи и готовиться к поездке, я начала вытаскивать с ближайших полок тома комплекта нормативов и развязывать веревочки. Примерно через сорок или пятьдесят страниц каждого тома я вставляла по странице манускрипта, зарядив им практически весь комплект.

Часам к десяти вечера мне удалось справиться с этой задачей. Перетаскивание тяжелых папок — дело нелегкое, и я порадовалась, что моя «зарядка» не повредила больной руке. Опустившись в свое рабочее кресло, чтобы передохнуть и собраться с мыслями, я случайно задела рукой коврик мышки на столе. Кружившиеся тестовые шаблоны исчезли, и в полутемной комнате на экране монитора появилась новая заставка.

Я удивленно уставилась на нее. Какой-то неизвестный символ, похожий на здоровенную звезду, занимал половину экрана.

Под символом красовался жирный знак вопроса.

Как эта заставка попала на экран моего компьютера? Никто здесь, в офисе, не мог сделать этого: я весь день просидела за столом.

Я воспользовалась электронным помощником, чтобы выяснить источник нового символа. Помощник выдал мне новое сообщение, которое я лично не вводила: оно заключалось в том, что мне следует проверить почту.

Свой почтовый ящик я сама полностью очистила всего пару часов назад. Тем не менее в нем оказался один новый документ. Я попыталась открыть его.

На экране построчно начала появляться информация, словно скрытая в мониторе рука выводила буквенную таблицу. В немом изумлении я смотрела на таинственно возникающие передо мной буквы. И разумеется, еще до конца вывода я поняла, кто прислал мне весточку. Это мог быть только Сэм.

Заправив бумагу в лазерный принтер, я распечатала на всякий случай несколько экземпляров нового послания и приступила к его изучению.

Хотя я знала, что согласно первому правилу безопасности нужно как можно быстрее удалить из компьютера полученную шифровку, я также знала Сэма. Если бы Сэм захотел сразу уничтожить свое послание, то запрограммировал бы саморазрушение документа после вывода на печать. То, что таблица все еще маячила на экране, означало, что в ней содержится еще какая-то важная информация, не связанная с простым буквенным набором. Фактически одну подсказку я, возможно, уже получила — звезду.

Я вытащила из ящика стола три дешевые прозрачные шариковые ручки, скрепила их в центре резиновым колечком и развернула веером, получив нечто вроде снежинки или моей экранной звездочки. Проводя этой звездой по распечатанной таблице, я выписала буквы, попадающие на эти три оси, выясняя, не составится ли из них какой-то связный текст. Идея оказалась неудачной, хотя я ни на что особенно и не рассчитывала. Это был слишком простой ключ и, следовательно, слишком опасный для того, чтобы Сэм оставлял его на моем компьютере.

Откинувшись на спинку кресла, я всмотрелась в таблицу издали. При расшифровке неизвестного кода вы получаете огромное преимущество, если исходный шифровальщик стремится связаться именно с вами. А если этот самый шифровальщик с детства приобщал вас к своему искусству, как меня Сэм, то разгадать шифровку будет еще легче.

К примеру, мне сразу же стало кое-что ясно относительно этого закодированного послания: Сэм никогда не послал бы его или любое другое сообщение по компьютерной почте, которую считал весьма ненадежной, если бы такое сообщение не было очень важным, или очень срочным, или и тем и другим. Поскольку он знал, что завтра я уезжаю в Солнечную долину, следовательно, закодированные здесь сведения мне обязательно надо узнать до отъезда. И даже при этом он выжидал целую неделю и отправил сообщение лишь в самом конце последнего рабочего дня, в пятницу. Очевидно, ему не удалось придумать другого способа связи, и он был вынужден воспользоваться таким небезопасным, с его точки зрения, способом. Все это подсказало мне две важные особенности в характере использованной им шифровки.

Во-первых, полагая, что его сообщение может попасться на глаза любителям совать нос не в свои дела, он зашифровал его многоуровневым способом, нагружая каждый уровень ложными отвлекающими маневрами, которые потребуют много времени и труда от любого, кто попытается расшифровать их.

Во-вторых, поскольку срочная необходимость вынуждала Сэма идти на риск, он составил код, достаточно простой для того, чтобы я смогла быстро и точно расшифровать его самостоятельно.

Сочетание этих двух важных элементов подсказало мне, что ключ к шифровке должен быть чем-то таким, что только я смогу увидеть и понять.

Используя линейку в качестве направляющей, я тщательно исследовала таблицу. Первая зацепка обнаружилась сразу. Два, и только два, символа в этой таблице не являлись буквами алфавита: два амперсанда (знак &) в шестой и шестнадцатой строках, считая сверху. Поскольку амперсанд символически изображает союз «и», то, возможно, это были связующие звенья между частями исходного сообщения. Хотя об этом мог бы догадаться любой, я была почти уверена, что именно вокруг них следует искать начала и концы слов — как обманных, так и правильных. И у меня вдруг появилась интуитивная уверенность, что я смогу найти ключ, просто разглядывая таблицу, — она сама подскажет мне, в какую сторону следует свернуть с очевидного пути.

Я не разочаровалась в своей догадке. Амперсанд в шестнадцатой строке соединял слова «Сцилла» и «Харибда» и привел меня к полному сообщению: «Ущелье Джэксона два часа Сцилла и Харибда». Это был явно ложный след, не только потому, что я сама придумала для скал такие названия — слова эти, в общем, достаточно известны, — а скорее потому, что Сэм отлично знал о моей встрече с дядей Лафом именно в Солнечной долине, а не в ущелье Джэксона. Но ложный это след или не ложный, он дал мне понять, что правильное сообщение подскажет мне, где мы с Сэмом сможем встретиться в эти выходные. Слава тебе господи.

По таблице было разбросано еще несколько сообщений. Одно из них начиналось со слова «Гранд» в четырнадцатой строке и назначало мне встречу на Гранд-Тарги у третьего подъемника в четыре дня в воскресенье.

Однако значительно вероятнее, что настоящее послание Сэм спрятал среди противоречивых сообщений, ответвлявшихся от второго амперсанда. И все они так или иначе должны быть связаны с реальными местами Солнечной долины.

Амперсанд в шестой строчке соединял два слова: «долина» и «день». Поднимаясь с юго-восточной стороны таблицы к северу, можно было прочесть: «Солнечная долина & день»[21]. Далее начинались трудно прослеживаемые разветвления.

Одно из них, возможно, намекало на «полдень», но после этого я заплутала в буквенном лабиринте. Немного погодя я нашла около «долины» слово «десять» и, следуя по некой петле к началу фразы, прочла: «Десять утра номер тридцать семь». Черта с два Сэм стал бы так возиться, чтобы передать столь элементарное сообщение. Более хитрым пока было словечко «приют», которое я в итоге выискала возле этого амперсанда. Новое послание гуляло по всей таблице: «Приют ресторан в восемь вечера накинь желтый шарф». Можно подумать, что он способен узнать меня только по шарфику. Нелепость какая-то.

Кроме того, хотя мы могли встретиться в окрестностях Солнечной долины, где находились три городка, два горных хребта и обширные долины, покрытые редколесьем, я была уверена, что Сэм предпочел бы встречу на самой популярной у лыжников Лысой горе, потому что мы оба знали ее очень хорошо. Учитывая мою заштопанную руку и плачевное физическое состояние, я не слишком стремилась вновь встать на лыжи. Но, видимо, особого выбора у меня не будет.

Однако я чувствовала, что пока не нашла нужное мне послание. Возможно, куда-нибудь меня приведет слово «полдень», только непонятно, куда именно. Я выискала слово «иди», которое вроде бы могло быть частью какой-то длинной фразы, но мне не удавалось найти связь. Я вновь присмотрелась к таблице. Выделилось слово «на», рядом с которым стояло слово «по». У меня уже начали уставать глаза, хотя я старательно водила пальцем по этому буквенному лабиринту.

Наконец я обнаружила кое-что важное: «для нас свят». Это буквосочетание поворачивало на восток от слова «день», а потом спускалось к югу. «Для нас свят» — какой день для нас может быть святым? Пределом моих религиозных познаний являлся День всех святых. Мои детские посещения церкви ограничивались теми случаями, когда Джерси приглашали выступить во время богослужения, и сейчас я даже не могла толком сказать, что подразумевается под этим днем: то ли День всех душ, то ли масленица — но все равно ни один из этих праздников не выпадал на грядущее воскресенье. И хотя все лыжные склоны в Солнечной долине имели особые названия, не было среди них ни Хэллоуина, ни Марди-граса. Однако, как ни странно, главные склоны Лысой горы действительно были названы в честь праздничных событий: Рождественский, Пасхальный, Первомайский и Каникулярный. И вероятно, не случайно.

Прищурившись, я вновь уставилась на таблицу. Уже целый час я разгадывала этот хитроумный кроссворд, и моя подживающая рана отчаянно чесалась и зудела. Слова «для нас свят» вроде бы сочетались с несколькими найденными раньше словами, такими как «иди» и «на», но потом след вновь терялся. Черт побери, Сэм! При чем тут какой-то наш святой день и куда именно идти!

От четырех упомянутых мной «праздничных» склонов ответвлялось множество других, не таких высоких и сложных. Глубоко вздохнув, я закрыла слезящиеся от напряжения глаза и попыталась представить общую трехмерную картину этой горы. Например, если выйти с кресельного подъемника к верхней обзорной вышке, то можно увидеть три вышеупомянутых склона — все, кроме Первомайского; а если потом спуститься оттуда своим ходом, то сверху лыжный маршрут пройдет путь, сильно смахивающий на тот, по которому буквы в таблице складываются в слова! Точно, даже если вернуться в самое начало послания, к обнаруженным мной в таблице словам «Солнечная долина», то — если память мне не изменяет — именно по такой трассе взбирается на гору и сам лыжный подъемник!

Я поняла, что нашла верный ход, и опять мысленно представила себе общий вид, открывающийся с горной вершины. От подъемника лыжня сначала резко идет вниз, а потом вновь поднимается, переваливая через небольшую горку, и далее сворачивает на большое кочковатое поле. Открыв глаза, я поискала слово «поле» рядом с тем местом, где в действительности находилось бы это поле, если считать буквенную таблицу своеобразной картой местности. Не сразу, конечно, но я нашла это слово — оно складывалось из букв, следующих друг за другом по кривой в соответствии с реальной лыжней, — и сразу за ним слова «с кочками». Мое сердце учащенно забилось.

Однако я расшифровала еще не все сообщение.

За «кочками» обнаружилось слово «спуск», и я знала, что за кочковатым полем действительно начинается пять разных лыжных маршрутов, но воспоминаний об их названиях у меня было не больше, чем о «святом дне», случайно обнаруженном мной в начале пути. Я могла вспомнить лишь примерные географические очертания, номера подъемников и их трассы, да еще таблички с уровнями сложности в начале каждого маршрута: зеленые, синие или черные, с кругом, квадратом или ромбом. Непонятно только, помогут ли мне такие сведения.

Я напомнила себе, как хорошо Сэм знал меня. Сразу за словом «спуск» я увидела букву «ч» и, пройдя от нее по крючковатой загогулине, получила два слова: «черный ромб». За кочковатым полем от очередного подъемника начинался спуск именно по маршруту с черным ромбом. Если я правильно поняла, то мне надо подняться на вершину следующего склона. Я проверила, какие слова можно найти по соседству. Вот что сложилось: «далее следуй такой тропой через», и еще одно, заворачивающее на север слово: «рощу». Поскольку «роща» заканчивалась в крайнем столбце таблицы, я предположила, что это конец послания. И значит, именно в роще мы должны встретиться с Сэмом в воскресный полдень.

Итак, теперь я четко видела путь, проложенный словами по буквенному лабиринту: я поднимусь на третьем подъемнике к обзорной вышке, прокачусь на лыжах по кочковатому полю и сверну на самый сложный маршрут с черным ромбом. Все было просто, за исключением крутизны этого спуска: мне не хотелось растянуться там с больной рукой. Эта лыжня, как я поняла, приведет меня на другой склон горы, подальше от туристов, на окраину курорта, где Сэм мог чувствовать себя в безопасности, оставляя для меня какие-то знаки на лесных тропинках и заменяя их в любой момент в случае необходимости.

Я очень гордилась, что мне удалось расшифровать эту своеобразную матрицу из 26 строк и 26 столбцов, хотя, конечно, именно Сэм был по-настоящему гениален, привязывая свою шифровку к географии местности, чтобы прочесть ее мог только тот, кому она знакома так же хорошо, как ему.

Я собралась уже закрыть маячившую на экране матрицу, как вдруг вспомнила, что не разгадала еще одного, более глубокого уровня послания.

Я дважды щелкнула мышкой по звездочке, но ничего не произошло. Тогда я повторила ту же процедуру с первой буквой из Солнечной долины и в итоге щелкнула по последней букве в слове «рощу». Матрица сразу исчезла, и вместо нее появилось сообщение:

И подписано: «Роб ле Окаесо».

Роб ле Окаесо являлось анаграммой Серого Облака — известного только мне тайного имени Сэма. В детстве, загадывая друг другу головоломки, мы придумали несколько подобных анаграмм с нашими именами. Так у Сэма появилось еще несколько имен: Лао Б. Соереко и О. С. Обелаокер. А это означало, что первая часть этой строчки тоже была некой анаграммой, содержавшей закодированное послание от Сэма, Похоже, мне предстоял долгий вечерок.

Но оказалось, что не такой уж долгий. Я весьма преуспела в загадочных анаграммах, на что Сэм, видимо, и рассчитывал.

Первые два слова в этой анаграмме — «пой сон» — могли означать, что речь в сообщении идет о нереальном певце. Учитывая, что Сэм был формально мертв, весьма возможно также, что он намекал на какие-то духовные песнопения.

Другие два слова — «морока нот», — возможно, указывали на то, чтобы я не заморачивалась с поисками реальных мелодий или песен, связанных с одаренностью всего нашего семейства музыкальными талантами. А еще слово «морока» вполне соответствовало роду моей деятельности и нынешней ситуации, когда я сидела за компьютером с совершенно замороченной головой.

Самым легким и быстрым способом расшифровки анаграмм является выделение всех одинаковых букв в группы и последующая проверка возможных новых слов из данного буквенного набора. Например, в состоящем из девятнадцати букв послании Сэма «Пой сон если морока нот» выделялись следующие группы гласных и согласных: а — 1, е — 1, и — 1, о — 5, й — 1, к — 1, л — 1, м — 1, н — 2, п — 1, р — 1, с — 2, т — 1. Не так уж много фраз можно придумать из такого ограниченного набора. Чтобы упростить даже эту задачу, Сэм дал две подсказки в словах «пой сон» и «морока нот».

Если все-таки имелось в виду пение, то, возможно, речь шла о необычном исполнении. А учитывая, что моя мать и бабушка были в свое время известными певицами, вполне могло быть, что Сэм намекал на какие-то особые ноты или речитативное исполнение.

Из набора имевшихся у меня букв сложились слова «песни» и «Соломона», которые, в общем-то, подходили под разряд духовных или нереальных песен. Из оставшихся букв мне быстро удалось сложить слово «открой». Следовательно, нужно было открыть библейскую книгу Песни Песней Соломона и поискать в ней дальнейшие указания.

Что ж, можно попробовать.

В верхнем ящике стола Оливера Священное Писание было представлено лишь Библией мормонов. Но слава богу, в нашей конторе хватало религиозных фанатиков, почитывающих Библию даже в обеденный перерыв, когда все подкрепляются принесенными из дома бутербродами. Наверняка они оставляют здесь свои Библии. Заглянув в соседние комнаты, я нашла один экземпляр и открыла на соответствующей странице.

Заглавие гласило: Книга Песни Песней Соломона.

От моего внимания не ускользнуло, что Сэм уже не первый раз обращается к помощи Соломона. Для начала он завязал соломонов узел на зеркале заднего вида моей машины, послав мне первую весточку после своего чудесного «возрождения». Осознав, что сегодня вечером мне не хватит никакого времени на поиск скрытых значений в этих восьми древних песнях, и поныне имевших множество восторженных почитателей, я погасила вспыхнувший на мгновение интерес, просто глянув на последний стих этой книги:

И я поняла, что должна, образно говоря, бежать в горы.