Марксистская философия в XIX веке. Книга вторая (Развитие марксистской философии во второй половине XIX века)

Предмет философии

Критикуя «системотворчество» Дюринга, Энгельс выступает отнюдь не против «системы», как таковой, в том числе и не против понимания философии как системы знания. Каждая наука, создавая свою теорию, тем самым строит и соответствующую систему категорий, а ее содержание по мере развития все более тяготеет к системной упорядоченности. В свое время Гегель справедливо заметил, что научный метод, становясь диалектическим, «расширяется в систему», осуществляясь при этом как «система целокупности» [3, т. 3, с. 304, 306].

Но Дюринг в своем «системотворчестве» пошел не по пути использования рационального содержания учения Гегеля, а по пути возрождения гегелевских претензий на создание метафизической системы как «науки наук». Дюрингианская «система» приобрела крайний метафизический вид пресловутой «мировой схематики» [1, т. 20, с. 34 – 35]. Последняя и должна была, по замыслу ее создателя, быть «наукой наук», которая диктовала бы специальным отраслям знания свои априорные положения. Естественно, что с действительно научной системой такая метафизически-спекулятивная конструкция не имела ничего общего.

Подвергнув критике дюринговское понимание философии как «науки наук» и спекулятивный метод ее построения, Энгельс противопоставляет априоризму Дюринга марксистское определение предмета философии. Диалектический материализм, как показывает Энгельс, не может быть системой завершенного «абсолютного знания». В ходе истории, в процессе познания наряду с изменением предметов других наук происходит также и изменение предмета философии. Понимание философии как «науки наук» было естественным для некоторых прошлых этапов ее развития, но, когда естествознание завершило свое формирование как самостоятельной отрасли знания (XVII – XVIII вв.), натурфилософия начинает превращаться в анахронизм, хотя в свое время в ее рамках возникали многие научные и даже гениальные догадки. Но с падением «науки наук», наиболее развитым видом которой была философская система Гегеля, «из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах – формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и истории» [1, т. 20, с. 25]. Эти слова Энгельса было бы, разумеется, неверно понимать в том смысле, что формальной логикой и диалектикой и должен быть ограничен состав марксистской философии. Далее Энгельс уточняет представление о ее содержании.

Раскрывая содержание предмета философии, Энгельс обращает внимание на то, что в него входит «понимание всего природного, исторического и интеллектуального мира как мира бесконечно движущегося, изменяющегося, находящегося в постоянном процессе возникновения и исчезновения. Теперь не только перед философией, но и перед всеми науками было поставлено требование открыть законы движения этого вечного процесса преобразования в каждой отдельной области» [там же, с. 23]. Таким образом, марксистская философия – ядро мировоззрения, и в ее задачу, согласно Энгельсу, входит изучение законов движения природного, исторического и духовного мира, а не только движения одного лишь мышления. Но эту задачу философия может выполнить не в обособлении от частных наук, а только опираясь на их достижения.

Диалектику Энгельс определяет также как науку «о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления» [там же, с. 145]. Эту мысль Энгельс подчеркивает и в своих заметках по диалектике природы, указывая, что законы диалектики «должны иметь силу как для движения в природе и человеческой истории, так и для движения мышления» [там же, с. 582]. Сходство определения Энгельсом задач философии и содержания науки диалектики означает прежде всего указание на первостепенную важность диалектического метода для правильного понимания предмета философии марксизма. Законы движения во всех областях действительности не могут быть чем-либо иным, как законами диалектического развития и его отражения.

Это понимание предмета философии не имеет ничего общего с неким переходом на позиции позитивизма по данной проблеме, как ложно утверждают ревизионисты. Современный научный материализм, т.е. философия марксизма, – это «мировоззрение, которое должно найти себе подтверждение и проявить себя не в некоей особой науке наук, а в реальных науках» [там же, с. 142]. У Энгельса речь идет здесь не о вытеснении философии и не о растворении философии в «реальных науках»: «Философия, таким образом, здесь „снята“, т.е. „одновременно преодолена и сохранена“, преодолена по форме, сохранена по своему действительному содержанию» [там же].

Беспочвенно также и другое, внешне противоположное, мнение ревизионистов и буржуазных «марксологов» из франкфуртской школы, будто марксисты, определяя философию как мировоззрение, «впали» в односторонний «онтологизм», сосредоточив свое внимание только на изучении объективного мира и «забыв о человеке». Обвинения марксистской философии в одностороннем «онтологизме» так же несостоятельно и ненаучно, как обвинение в «гносеологизме». И то, и другое суть фальсификации, связанные по своим гносеологическим корням с метафизической абсолютизацией того или иного из действительных аспектов марксистской философии и по сути дела не имеющие ничего общего с марксистским решением этого вопроса.

Марксистская философия представляет собой диалектическое единство мировоззрения и метода как учение о всеобщих законах бытия и познания на основе материалистического решения основного вопроса философии. Поэтому она совершенно необходима и для естествознания и для обществоведения как совокупности соответствующих частных наук. Она снабжает их общими понятиями и категориями для правильных мировоззренческих и методологических оценок научных гипотез и теорий, развивает теоретическое мышление ученых и дает им научный философский метод познания. Только будучи вооружено диалектическим методом, естествознание способно, писал Ф. Энгельс, избавиться, «с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой – от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограниченного метода мышления» [1, т. 20, с. 14]. Идеи о взаимосвязи диалектического материализма и естествознания получили у Энгельса дальнейшее развитие в «Диалектике природы», работу над которой, прерванную в связи с написанием «Анти-Дюринга», он продолжил позднее.

Таким образом, Энгельс, защищая и развивая диалектико-материалистическое мировоззрение, выступает одновременно и против спекулятивной натурфилософии (ее конструировали по преимуществу объективные идеалисты), и против другой ложной и метафизической позиции – позитивистского отрицания философии как мировоззрения (что нашло свое выражение у английских эмпириков-позитивистов вроде Дж.С. Милля). Обе эти позиции означали в конечном счете идеализм, квалифицируемый Энгельсом в «Анти-Дюринге» как одна из форм «идеологического» (в смысле ложной идеологии) сознания.

Единство мира. Материя и движение как способ ее бытия. Время и пространство

Опровергая порочный метод Дюринга, его пресловутый «новый способ мышления», Энгельс обращает специальное внимание на проблему единства мира, которая трактовалась Дюрингом в духе, близком одновременно объективному идеализму Гегеля и позитивизму. Дюринг «выводил» наиболее общие свойства мира из понятия «бытие» [1, т. 20, с. 40]: существование бытия вообще как содержание понятия о бытии явилось, по Дюрингу, причиной и обоснованием реального единства мира. Отсюда, по мнению Дюринга, вытекает отсутствие «раскола» мира на мир материальный и на мир идеальный и его «нейтрально-бытийное» онтологическое тождество.

Это мнимое «доказательство» вело к идеализму и опиралось на чисто формальный дедуктивный вывод из априорно принятого положения. Но в действительности единство реального мира не может обусловливаться тем, что мы «посредством нашей мысли» объединяем его в некоторое единство. «Мышление, если оно не делает промахов, может объединить элементы сознания в некоторое единство лишь в том случае, если в них или в их реальных прообразах это единство уже до этого существовало» [там же, с. 41].

«Действительное единство мира, – пишет Энгельс, – состоит в его материальности, а эта последняя доказывается не парой фокуснических фраз, а длинным и трудным развитием философии и естествознания» [там же, с. 43]. Подлинное материальное единство мира – это факт научный, который доказывается всей общественно-исторической практикой и историей развития науки. Само понятие бытия, как и другие философские категории, сформировалось не сразу, оно явилось результатом длительного исторического развития. Поэтому в зависимости от исторической эпохи и философской позиции того или иного теоретика в понятие «бытие» вкладывалось различное философское содержание. Энгельс развивал свои теоретические положения, как отмечал Ленин, «целиком под лозунгом последовательного проведения материализма, обвиняя материалиста Дюринга за словесное засорение сути дела, за фразу, за приемы рассуждения, выражающие собой уступку идеализму, переход на позицию идеализма» [2, т. 18, с. 359].

Фундаментальная категория философского материализма – материя. Энгельс в «Анти-Дюринге» развивает эту категорию в процессе критики заблуждений Дюринга касательно проблемы соотношения материи и движения. Дюринг не только не продвинулся здесь вперед по сравнению с метафизическими материалистами XVIII в., но и остался позади них, встав на позиции вульгарного материализма, эклектически смешанного с идеализмом. Он сводил движение к его якобы «основной форме» – механическому движению [см. 1, т. 20, с. 59], которое появляется в результате выведения материи из первоначального состояния равновесия. Энгельс справедливо указывает, что по сути дела это – возвращение к фидеизму в объяснении происхождения движения, ибо при таких посылках логически неизбежно признание внешней по отношению к материи супранатуральной силы, которая-де и вывела материю из состояния покоя. Энгельс разъясняет, что абсолютный покой представляет собой идеализацию, ибо «всякий покой, всякое равновесие только относительны, они имеют смысл только по отношению к той или иной определенной форме движения» [там же, с. 59]. Движение же есть «способ бытия (Daseinsweise) материи», а не некая привносимая извне механическая «сила» (механическое движение), как считали материалисты XVII – XVIII вв.

Отмечая, что «движение возникает из другого движения, но никогда не возникает из неподвижности» [там же, с. 55], Энгельс подчеркивает внутреннюю активность самой материи как причину ее движения. «Материя без движения, – говорит Энгельс, – так же немыслима, как и движение без материи» [там же, с. 59]. Неуничтожимость движения есть, таким образом, свидетельство того, что существует «несотворимость и неразрушимость материи и ее простых элементов…» [там же, с. 65], «нельзя отделять от материи ни движения как такового, ни какой-либо из его форм… не приходя к абсурду» [там же, с. 632].

Метафизическое понимание движения привело Дюринга к столь же метафизическому решению проблемы соотношения материи, пространства и времени. Он исходил из признания начала времени и ограниченности пространства, и это наряду с фактическим признанием «первотолчка» также вело к фидеистическому постулату о сотворении мира. К тому же само время Дюринг определял как форму отсчета движения, существующего независимо от материи.

Энгельс, опираясь на диалектико-материалистическое понимание соотношения материи и движения, определяет пространство и время как формы существования (Existenzformen) материи, без которых материи быть не может. Время – это всеобщая объективная характеристика процесса смены состояний движущейся в пространстве материи. А бесконечность материи есть бесконечный в пространстве и во времени процесс. Отсюда «основные формы всякого бытия суть пространство и время; бытие вне времени есть такая же величайшая бессмыслица, как бытие вне пространства» [там же, с. 51]. Пространство и время неотъемлемо связаны с движущейся материей и друг с другом, существуя в отдельности только в виде соответствующих абстракций. Развивая идею об атрибутивном понимании пространства и времени, Энгельс создает тем самым философские предпосылки для будущего перехода физики к релятивистской картине мира. Однако этими предпосылками теоретическая физика непосредственно воспользоваться не смогла, и создатели теории относительности двигались впоследствии к тому же философскому решению проблемы взаимоотношений движения, пространства и времени «наощупь», зигзагами и замедленно.

Современная нам физика достигла существенных результатов в изучении структуры материи и ее атрибутивных свойств. Но в методологическом отношении многие открытия в этой области, связанные с пониманием соотношения материи, движения, пространства и времени, были предвосхищены Энгельсом еще в «Анти-Дюринге».

Сущность жизни

Диалектико-материалистический подход помогает Энгельсу найти пути решения одной из кардинальных проблем философии естествознания – вопроса о сущности жизни. Дюринг механистически (и маловразумительно) толковал жизнь как некую «систему самосовершающихся возбуждений» [см. 1, т. 20, с. 79], где осуществляется не развитие, а телеологически предопределенная «композиция» [см. там же, с. 77]. В противоположность этому Энгельс, исходя из диалектического понимания развивающейся материи и перехода одних форм движения материи в другую, рассматривает жизнь как результат предшествующего развития материи. Жизнь есть форма движения материи [см. там же, с. 59], и характерной сущностью ее является обмен веществ [ср. там же, с. 21 – 23], который совершается на белковой основе.

Жизнь – это своего рода «химизм белков» [там же, с. 66], пишет Энгельс, и белок является носителем простейшей формы жизни, основанной на противоречии процесса обмена веществ [см. там же, с. 124]. Отсюда Энгельс делает вывод: «Жизнь есть способ существования белковых тел, и этот способ существования состоит по своему существу в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел» [там же, с. 82]. При этом Энгельс подчеркивает относительный характер данной им дефиниции жизни, которая, «разумеется, весьма недостаточна, поскольку она далека от того, чтобы охватить все явления жизни, а, напротив, ограничивается самыми общими и самыми простыми среди них» [там же, с. 84]. Однако эта общность определения конкретно раскрывает главное существо жизни, составляя теоретический фундамент последующего развития науки о ней, полностью подтвердившего правильность методологического подхода Энгельса к определению жизни. В наши дни определение жизни целесообразно расширить через указание на то, что она есть способ существования биополимеров, т.е. белков, ДНК и РНК.

Программа разработки материалистической диалектики

Роль труда Ф. Энгельса «Анти-Дюринг» в развитии марксистской философии заключается не только в изложении и защите основ марксистского мировоззрения. Место «Анти-Дюринга» в истории марксистской мысли связано с тем, что Энгельс приступает здесь к разработке материалистической диалектики как целостной научной теории в ее систематическом виде. О размахе изысканий Энгельса в этом направлении стало известно лишь позднее, когда в послеоктябрьский период широким кругам общественности стала доступной «Диалектика природы». Многие положения, сжато сформулированные в «Анти-Дюринге», в развернутом виде изложены в этих исследованиях (речь об этом пойдет в следующей главе книги).

Но программа работы над материалистической диалектикой как систематической научной теорией по существу уже сформулирована в «Анти-Дюринге». Здесь определены источники и направления этой работы и указана ее значимость. Позднее эта линия исследований в области марксистской философии будет продолжена В.И. Лениным, о чем свидетельствуют его «Материализм и эмпириокритицизм», «Философские тетради», статья «О значении воинствующего материализма» и другие работы.

В связи с постоянными попытками буржуазных марксологов и ревизионистов противопоставить друг другу Маркса и Энгельса как философов принципиальное значение имеет замечание самого Энгельса в предисловии ко второму изданию «Анти-Дюринга» (1885): «Замечу мимоходом, что так как излагаемое в настоящей книге миропонимание в значительнейшей своей части было обосновано и развито Марксом и только в самой незначительной части мной, то для нас было чем-то само собой разумеющимся, что это мое сочинение не могло появиться без его ведома. Я прочел ему всю рукопись перед тем, как отдать ее в печать…» [1, т. 20, с. 9].

Всю работу Энгельса пронизывает мысль о первостепенной значимости метода материалистической диалектики в структуре марксистского мировоззрения, о том, что лишь материалистическая диалектика, являясь выводом, теоретическим итогом развития истории познания, единственно способна быть методологией познания и революционной практики. Именно этим и обусловлены постановка Энгельсом перед марксистскими теоретиками программной задачи разработки теории диалектики и его собственные исследования в данном направлении. «…Точное представление о вселенной, о ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалектическим путем…» – подчеркивает Энгельс [там же, с. 22].

История позднее покажет, что глубоко были оправданы опасения Энгельса, которые у него были связаны с наметившейся тогда тенденцией к недооценке метода материалистической диалектики не только естествоиспытателями, но и деятелями рабочего движения, считавшими себя марксистами. Пренебрежение к диалектике как методологии познания и революционной деятельности, как убедительно доказал своими работами В.И. Ленин, явилось одной из решающих теоретических предпосылок краха II Интернационала и неспособности его лидеров выработать наступательную стратегию и тактику применительно к новой эпохе. Лишь Лениным, а затем его последователями была всецело осознана огромная значимость программных установок Маркса и Энгельса относительно дальнейшей теоретической работы в области материалистической диалектики.

Эта программа включала в себя, во-первых, требование осмысления всей истории познания вообще, истории культуры и в особенности истории философии. В этой связи Энгельс указывает на те основные исторические вехи, которыми отмечен путь становления диалектики как высшей формы мышления. У ее истоков стоят древнегреческие философы. Они «были все, – пишет Энгельс, – прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, самая универсальная голова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления» [там же, с. 19]. Новая философия, хотя в ней диалектика и имела блестящих представителей, все более погрязала в метафизическом способе мышления. Особую роль в истории диалектики Энгельс отводит немецкой классической философии, особенно Канту и Гегелю. Историческая заслуга Гегеля в том, пишет Энгельс, «что он впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса, т.е. в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии, и сделал попытку раскрыть внутреннюю связь этого движения и развития» [там же, с. 23]. Указание на важность материалистической переработки гегелевской диалектики было особенно актуально в обстановке частого ее непонимания и третирования. «Маркс и я, – справедливо отмечает Энгельс, – были едва ли не единственными людьми, которые спасли из немецкой идеалистической философии сознательную диалектику и перевели ее в материалистическое понимание природы и истории» [там же, с. 10]. Как известно, задачу материалистического «прочтения» наследия Гегеля, материалистической переработки гегелевской диалектики как одного из компонентов разработки теории диалектики Ленин поставил перед философами-марксистами в своем философском завещании – статье «О значении воинствующего материализма» (1922) [см. 2, т. 45, с. 29 – 31].

Вторым, основополагающим пунктом сформулированной Энгельсом программы исследований в области теории диалектики является требование союза философии с естествознанием и общественными науками, союза необходимого и плодотворного для обеих сторон. Естествознание, отмечает Энгельс, «подвинулось настолько, что оно не может уже избежать диалектического обобщения» [1, т. 20, с. 14]. Именно непонимание диалектики, метафизический метод мышления естествоиспытателей, показывает Энгельс, «объясняет ту безграничную путаницу, которая господствует теперь в теоретическом естествознании…» [там же, с. 22]. В свою очередь, достижения науки выступают источником для разработки теории самой диалектики. «Природа является пробным камнем для диалектики, и… современное естествознание… доказало, что в природе все совершается в конечном счете диалектически, а не метафизически» [там же]. К теоретическому осмыслению этого факта и призывает Энгельс. На примере естествознания Энгельс показывает, что к диалектическому пониманию явлений можно подойти по крайней мере двояким образом. Один путь, самый трудный – прийти к диалектике, так сказать, наощупь, стихийно, будучи вынужденным к этому самими накопляющимися фактами науки. Но есть и другой путь. Естествознание «облегчит себе этот процесс, если не будет забывать, что результаты, в которых обобщаются данные его опыта, суть понятия и что искусство оперировать понятиями не есть нечто врожденное… а требует действительного мышления, которое тоже имеет за собой долгую эмпирическую историю…» [там же, с. 14]. Вполне очевидно, что сказанное имеет отношение не только к естествознанию, но и к науке и практике в целом. И в этом пункте с мыслями Энгельса непосредственно перекликаются мысли Ленина о необходимости для марксистской философии «союза с представителями современного естествознания…» [2, т. 45, с. 29].

В-третьих, программа разработки теории диалектики включала в себя требование осмысления закономерностей развития истории и обобщения опыта классовой борьбы трудящихся. Без диалектики, показывает Энгельс, невозможно было само материалистическое понимание истории, благодаря которому социализм стал наукой. Энгельс убедительно раскрывает это, в частности, на примере истории утопического социализма, виднейшие представители которого страдали метафизичностью мышления.

Энгельс в «Анти-Дюринге» не только поставил перед марксистской философской наукой задачу разработки теории диалектики, но и сам сделал большой вклад в ее развитие. Такова разработка Энгельсом ряда категорий материалистической диалектики, его идеи относительно диалектики познавательного процесса, о соотношении диалектики и формальной логики, о законах диалектики и др.

Всеобщие законы диалектики

Энгельс подчеркивает всеобщность действия законов диалектики, хотя в каждой из отдельных областей действительности эта всеобщность проявляется в специфической форме. «…B природе, – пишет Энгельс, – сквозь хаос бесчисленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий, – те самые законы, которые, проходя красной нитью и через историю развития человеческого мышления, постепенно доходят до сознания мыслящих людей» [1, т. 20, с. 11]. Эти законы впервые, хотя и в мистифицированной форме, были раскрыты Гегелем. «И одним из наших стремлений было извлечь их из этой мистической формы и ясно представить во всей их простоте и всеобщности» [там же].

Центральное место в марксистской теории диалектики занимает закон единства и борьбы противоположностей, составляющий, по определению Ленина, «ядро диалектики» [2, т. 29, с. 203]. Именно учение о диалектических противоречиях Дюринг избрал в качестве главной мишени в своем «Курсе философии», называя это учение «верхом бессмыслицы», «абсурдной идеей» и т.д., заявляя, что противоречия могут относиться «только к комбинации мыслей, но никак не к действительности» [см. 1, т. 20, с. 122; ср. 9, с. 20].

Энгельс показывает, что любому явлению материальной действительности присуща внутренняя противоречивость. Разрешение противоречий составляет основу и главное условие поступательного развития материи. В то же время в каждой форме движения противоречивость проявляется специфичным, особым для нее образом. В механическом движении противоречивость на уровне кинематики проявляется в виде противоречия прерывности и непрерывности движения в «точках» траектории и «моментах» процесса движения, а на уровне динамики – в виде взаимоотношения действия и противодействия [см. 1, т. 20, с. 123]. И математика, связанная, в частности, с описанием механического движения, имеет в качестве одной из главных своих основ противоречие, она, как подчеркивает Энгельс, буквально «кишит противоречиями» [там же, с. 124]. Противоречие как единство противоположностей обнаруживается и в соотношениях переменных и постоянных величин, и в понятии квадрата отрицательных чисел, и в «поведении» математической бесконечности [см. там же, с. 125, 146 и др.]. Указанные Энгельсом различные диалектические противоречия в математике описаны им в краткой форме, но указывают на самые характерные аспекты математического знания.

В физической форме движения противоречивость проявляется, например, как единство притяжения и отталкивания. Решающий поворот в сторону диалектического представления о закономерностях развития физического мира сделал, как указывает Энгельс, Кант своей теорией возникновения небесных тел из вращающейся пылевой туманности, в которой взаимодействие сил притяжения и отталкивания составило источник движения и развития Вселенной [см. там же, с. 56 – 60][2]. В биологии мы сталкиваемся, указывает Энгельс, с различными противоречиями жизненных процессов, «живое существо в каждый данный момент является тем же самым и все-таки иным. Следовательно, жизнь тоже есть существующее в самих вещах и процессах, беспрестанно само себя порождающее и себя разрешающее противоречие, и как только это противоречие прекращается, прекращается и жизнь, наступает смерть» [там же, с. 124]. В процессе развития живого – как в онтогенезе, так и в филогенезе – разворачиваются самые различные противоречия – единство и противоположность, ассимиляции и диссимиляции [см. там же, с. 81 – 84], наследственности и изменчивости, противоречия внутривидовых и межвидовых отношений [см. там же, с. 68 – 70] и т.д.

В общественной жизни противоречия выступают прежде всего как борьба классов, как следствие качественных различий в характере и формах собственности. Последние же в свою очередь явились результатом противоречивого развития производства [см. там же, с. 151 – 152]. Государство и вся его последующая эволюция оказываются результатом раскола общества на классы, продуктом развития межклассовых противоположностей [см. там же, с. 152]. Социальные противоречия составляют, таким образом, сложную экономическую, политическую и идеологическую систему, охватывающую собой разные уровни общественной жизни.

Следующий всеобщий закон диалектики указывает на единство количественных и качественных изменений. Этот закон, так же как и закон единства и борьбы противоположностей, в различных областях реальности реализуется по-разному. Наиболее подробно Энгельс рассматривает действие этого закона на примере химической формы движения материи, показывая, как увеличение или уменьшение числа атомов в молекуле приводит к соответствующим ее качественным превращениям. При этом Энгельс подчеркивает наличие и обратного процесса: появившиеся новые качества вызывают дальнейшие количественные изменения объекта уже на новой его качественной основе.

Третий всеобщий закон диалектики – закон отрицания отрицания. Энгельс показывает его действие в основном на социальном материале – экономических отношениях, раскрытых Марксом в «Капитале», на истории развития общества в целом, истории науки, философии, истории социальных учений [см., напр., там же, с. 133]. При этом Энгельс раскрывает несостоятельность метафизического понимания отрицания как простой ликвидации предмета внешним воздействием. Такое отрицание встречается в действительности, но метафизики необоснованно придают ему всеобщность, исключая возможность развития предмета через диалектические его отрицания.

Диалектическое понимание отрицания включает в себя признание наличия связующих звеньев между качественно разными состояниями развивающегося предмета, признание преемственности в развитии спиралевидного процесса поступательного развития. Отрицание отрицания связано не только с качественными переходами системы из одного состояния в другое, но и с противоречивостью как источником всякого развития, ибо противоречия в результате своего разрешения приводят к самоотрицанию. В результате этого и возникает движение по спирали, в которой противоречиво соединяются два рода движения: с одной стороны, поступательное, а с другой – как бы попятное к исходным состояниям. Но происходит не буквально возвращение назад, а сохранение рациональных моментов. Это видно из примеров, которые приводит Энгельс в главе XIII первого отдела «Анти-Дюринга» [см. там же, с. 142].

Таким образом, взаимодействие всех трех законов объективной диалектики образует собою единую систему отношений, каждый элемент которой охватывает некоторую определенную сторону развития. Закон единства и борьбы противоположностей обнаруживает свое действие в каждом пункте развития, закон перехода количественных изменений в качественные – при переходе к новому этапу развития, а действие закона отрицания отрицания выявляется в процессе взаимодействия ряда этапов развития. По поводу последнего закона Энгельс замечает, что это «весьма общий и именно потому весьма широко действующий и важный закон развития…» [там же, с. 145].

Субъективная диалектика и логика

Мир един и едина его диалектическая структура, но в ней имеется область диалектической познавательной деятельности людей. «Так называемая объективная диалектика царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей…» [1, т. 20, с. 526]. Иначе говоря, субъективная диалектика производна от объективной. Энгельс подчеркивает при этом, что диалектика также едина: наше субъективное мышление и объективный мир подчинены одним и тем же общим законам и потому они, в конечном счете, не могут противоречить друг другу в своих результатах. Но их единство не означает тождества законов мышления и законов бытия.

Диалектическому мышлению присущи некоторые свои специфические особенности, касающиеся диалектики законов и форм самого процесса отражения.

Говоря о существовании субъективной диалектики, Энгельс имеет в виду и содержание диалектического мышления и его форму. Диалектическое мышление своим содержанием отражает объективную диалектику изучаемых науками процессов и явлений, тогда как его форма обладает определенными специфическими чертами, подлежащими специальному исследованию. Таким образом, под субъективной диалектикой Энгельс понимает отраженную в мышлении субъекта диалектику объективного мира, законы и формы самого процесса отражения.

В подготовительных материалах к «Анти-Дюрингу» Энгельс указывает на внутренний род опыта, в который входят «законы мышления и формы мышления» [там же, с. 629]. При этом роль диалектических законов мышления исполняют прежде всего всеобщие законы диалектики, действующие не только в природе и обществе, но и в познающем мышлении. Энгельс подчеркивает ту мысль, что познания фактов природы «легче достигнуть, если к диалектическому характеру этих фактов подойти с пониманием законов диалектического мышления» [там же, с. 14].

Например, специфичны уже сами противоречия познавательного процесса, поскольку они присущи лишь определенной сфере – а именно познающему мышлению. Энгельс пишет в этой связи: «…люди стоят перед противоречием: с одной стороны, перед ними задача – познать исчерпывающим образом систему мира в ее совокупной связи, а с другой стороны, их собственная природа, как и природа мировой системы, не позволяет им когда-либо полностью разрешить эту задачу. Но это противоречие не только лежит в природе обоих факторов, мира и людей, оно является также главным рычагом всего умственного прогресса и разрешается каждодневно и постоянно в бесконечном прогрессивном развитии человечества….» [там же, с. 36]. В результате этого возникает противоречие между богатством содержания объекта и результатами его познания. Энгельс говорит о противоречии «между характером человеческого мышления, представляющимся нам в силу необходимости абсолютным, и осуществлением его в отдельных людях, мыслящих только ограниченно. Это противоречие может быть разрешено только в бесконечном поступательном движении… В этом смысле человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность познавания столь же неограниченна, как ограниченна» [там же, с. 88].

Диалектика процесса познания в конечном счете есть отражение объективной диалектики, поскольку познающее мышление имеет в принципе прямую задачу: воспроизводить реально существующие связи и отношения, не изобретать их из головы, а «открывать их при помощи головы…» [там же, с. 278]. Это исходный принцип материалистической гносеологии, вытекающий из материалистического решения основного вопроса философии. Естественно, что в принципе «законы мышления и законы природы до такой степени согласуются между собой» [там же, с. 34] – до степени воспроизведения последних в первых по содержанию и по форме. Но в конкретной реализации этого принципа дело обстоит отнюдь не просто. Диалектика процесса познания проявляется в том, что содержание знания лишь приблизительно и неполно отражает объективную действительность, а логические формы знания обладают определенным своеобразием в соответствии с указанной выше спецификой субъективной диалектики. Процесс взаимодействия объективной и субъективной диалектики в познании оказывается более сложным, чем образование непосредственного «слепка» законов объективной диалектики в сознании людей, – он включает в себя еще ряд особых проблем, подлежащих специальному исследованию, на которые и обращает внимание Энгельс в «Анти-Дюринге». Это проблемы движения от относительных истин к абсолютным, критериальных функций практики, взаимодействия диалектики и формальной логики, диалектики и специфических методов частных наук.

Соотношение и взаимосвязь диалектики и формальной логики как структур познающего мышления и как соответствующих теорий об этих структурах и протекающих в них процессах Энгельс рассматривает в ходе анализа диалектического противоречия. Именно в данном анализе это соотношение обрисовывается наиболее четко, поскольку оно приобретает вид контроверзы между действием диалектического закона единства и борьбы противоположностей, с одной стороны, и действием формально-логического закона непротиворечия в познающем мышлении – с другой. Эта последняя ситуация сама по себе обладает диалектическим характером, что присуще и общему взаимоотношению как этих наук, так и описываемых ими процессов.

Энгельс отмечает, что и диалектика и формальная логика как науки исследуют законы мышления [см. там же, с. 21, 25]. Не только диалектика, но и «формальная логика представляет собой прежде всего метод для отыскания новых результатов, для перехода от известного к неизвестному» [там же, с. 138]. Иначе говоря, нельзя пренебрежительно сбрасывать формальную логику со счетов научно-теоретического мышления. Но здесь же Энгельс указывает, что диалектика, «прорывая узкий горизонт формальной логики, содержит в себе зародыш более широкого мировоззрения» [там же].

Таким образом, Энгельс сопоставляет эти два способа мышления и соответственно – науки. С одной стороны, это сопоставление проводится в плане различных мировоззренческих трактовок. Диалектика прорывает «узкий горизонт» метафизического мировоззрения, гнездящегося в определенном истолковании, а именно в абсолютизации формально-логического материала. Диалектика преодолевает пределы метафизически понимаемой и применяемой формальной логики. И только, пишет Энгельс, считая возможным повторить известную формулу Гегеля, в условиях «домашнего обихода», «обыденной жизни» [см. там же, с. 21] употребление метафизически абсолютизированной формальной логики «является правомерным и даже необходимым» [там же]. Но оно «рано или поздно достигает каждый раз того предела, за которым… становится односторонним, ограниченным, абстрактным…» [там же]. С другой стороны, Энгельс выступает против того, чтобы считать формальную логику «каким-то инструментом простого доказывания», что возможно лишь «при ограниченном понимании дела» [там же, с. 138] и тем более не применимо к диалектике. Как метод для отыскания новых результатов формальная логика делает свое полезное, но подчиненное диалектике дело.

Сочетание двух указанных подходов Энгельса к формальной логике глубоко органично и обусловлено не только конкретной ситуацией в этой науке во время написания «Анти-Дюринга», но и устойчивой особенностью ее существования и развития в атмосфере метафизического понимания мира и мышления в течение долгого периода времени, пока не появились уже в наше, советское время труды логиков, стоящих на марксистских, т.е. на диалектических, методологических и мировоззренческих позициях. Многие столетия формальная логика существовала, как и другие науки, на метафизической основе[3]. Толчок к пересмотру этой основы дал Гегель, который справедливо подверг резкой критике современную ему формальную логику в двух различных, но равно метафизических интерпретациях – вольфианской и кантианской. Но он нередко сам склонялся к ошибочной трактовке формальной логики как якобы всегда и везде в принципе метафизической [см. 3, т. 1, с. 105]. Высказав строгую и в целом справедливую оценку по-вольфиански и по-кантовски «метафизированной» формальной логики, Гегель не разработал ее конкретных диалектических основ, хотя сам подчеркивал, что логика теперь «нуждается в полной переработке» [см. там же], а в учении о субъективном понятии более конкретно наметил несколько разных подходов к такой переработке с позиций диалектической логики. В целом, однако, соотношение формальной логики и диалектики осталось у Гегеля неясным, а иногда и неверно понятым[4].

Энгельс, как и Маркс, а впоследствии Ленин, исходит из необходимости двоякого отношения к тогдашней формальной логике. С одной стороны, он остро критикует ее метафизический, а потому низкий методологический уровень, а этот уровень был таков, что лишь в условиях «домашнего обихода» и вообще анализа простейших отношений метафизичностью старой формальной логики можно было практически пренебречь. С другой стороны, он считает необходимым сохранение на диалектической методологической основе ее рационального теоретического содержания, применяемого при решении всех научных и практических, в том числе и социально-политических, вопросов, которые уже выходят за пределы «домашнего обихода». Эта позиция по отношению к формальной логике и нашла свое выражение в «Анти-Дюринге», где Энгельс последовательно реализует требования законов диалектического мышления, в том числе закона единства и борьбы противоположностей, и показывает, что несоблюдение законов формальной логики, в том числе закона непротиворечия, приводит к нелепостям, ведущим в тупик.

В полемике с Дюрингом Энгельс использует все возможности для разоблачения непоследовательности и нелогичности, в том числе многочисленных нарушений элементарных правил формальной логики, в ходе мыслей своего противника. Дюринг тщетно надеялся с помощью «строгой» логической последовательности (основанной у него как раз на метафизической, а не на диалектической методологии) «сокрушить» диалектические учения как Гегеля, так и Маркса [см. 1, т. 20, с. 122, 126]. Останавливаясь, например, на рассуждениях Дюринга о «сосчитывании» бесконечного числового ряда, Энгельс указывает, что тот в своих доказательствах подсовывает в виде предпосылки то, что еще должен доказать, и в итоге такое рассуждение содержит в самом себе абсурдное противоречие [см. там же, с. 124]. Отрицание диалектики и диалектических противоречий не помогло Дюрингу избавиться от формально-логических противоречий, наоборот, он запутался в последних. Аналогичная ситуация складывается, когда Дюринг толкует о «цели» в развитии природы и о «воле». В результате, указывает Энгельс, у него возникает «не только спиритическая, но и логическая путаница» [там же, с. 71], которая далее приводит мнимого «материалиста» Дюринга «к творцу, осуществляющему свои цели, т.е. к богу» [там же, с. 72].

Дюринг, как и позднейшие позитивисты, пытался, таким образом, обессмыслить марксистскую диалектику посредством интерпретации диалектического единства противоположностей как якобы тождества противоречивых в формально-логическом отношении высказываний. Так, говоря о марксистском понимании единства индивидуальной и общественной собственности, Дюринг пытается критиковать мнимый «туман» этой формулы единства, которое существует, по его мнению, в одном и том же отношении. В ответ на это Энгельс замечает, что «находится в этом „тумане“ совсем не Маркс, а опять-таки сам г-н Дюринг», который «без большого труда может поправлять Маркса по Гегелю, подсовывая ему какое-то высшее единство собственности, о котором Маркс не сказал ни слова» [там же, с. 134]. И далее Энгельс показывает, что это единство существует в действительности во взаимосвязанных, но разных отношениях: «общественная собственность простирается на землю и другие средства производства, а индивидуальная собственность – на остальные продукты, т.е. на предметы потребления» [там же]; следовательно, никакого формально-логического противоречия в этой диалектической формуле единства нет. Или еще: «В теории стоимости… дело свелось к тому, что под стоимостью г-н Дюринг понимает пять совершенно различных вещей, находящихся в кричащем противоречии друг к другу, и, следовательно, в лучшем случае, не знает сам, чего хочет» [там же, с. 265 – 266].

Так «поход» Дюринга против диалектики обернулся для него жестоким поражением в области логики. Это еще раз показывает, что достигнуть точности, строгой логической последовательности и доказательности при решении проблем теории можно, только опираясь на диалектику. Применение же формальной логики при этом необходимо, но оно может быть вполне успешным лишь при условии, если она базируется на диалектико-материалистической методологической и мировоззренческой основе.

Учение об истине. Практика – критерий истины

Для науки XVIII в., находившейся под влиянием метафизической методологии, было типичным понимание истины как только абсолютной, а тем самым и вечной. Это понимание унаследовал и Дюринг: «Всеобъемлющая, раз навсегда законченная система познания природы и истории», т.е. абсолютное знание объективных закономерностей, с претензией на которое выступил Дюринг, «противоречит, – подчеркивает Энгельс, – основным законам диалектического мышления» [1, т. 20, с. 24]. Несмотря на то, что открытия в теоретическом естествознании первой половины XIX в. начинали «даже самого упрямого эмпирика все более и более подводить к осознанию диалектического характера процессов природы» [там же, с. 13], многие естествоиспытатели продолжали оставаться приверженцами метафизического метода.

Метафизикам XVII – XIX вв. был, в частности, чужд принцип рассмотрения полярно противоположных категорий в их взаимосвязи и единстве. Энгельс, развивая диалектическую концепцию истины, опирается именно на этот принцип и рассматривает категорию «истина» в диалектическом соотношении с категорией «заблуждение». «Истина и заблуждение, подобно всем логическим категориям, движущимся в полярных противоположностях, – пишет Энгельс, – имеют абсолютное значение только в пределах чрезвычайно ограниченной области… Дюринг знал бы это, если бы был сколько-нибудь знаком с начатками диалектики, с первыми посылками ее, трактующими как раз о недостаточности всех полярных противоположностей. Как только мы станем применять противоположность истины и заблуждения вне границ вышеуказанной узкой области, так эта противоположность сделается относительной и, следовательно, негодной для точного научного способа выражения. А если мы попытаемся применять эту противоположность вне пределов указанной области как абсолютную, то мы уже совсем потерпим фиаско: оба полюса противоположности превратятся каждый в свою противоположность, т.е. истина станет заблуждением, заблуждение – истиной» [там же, с. 92]. Для метафизика же истина существует независимо от условий и времени, является неизменной, абсолютной истиной в «последней инстанции».

Критикуя в «Анти-Дюринге» метафизическую концепцию абсолютного знания, Энгельс разрабатывает проблему относительности истины применительно к различным областям знания. Относительность наших знаний обусловливается прежде всего бесконечностью и неисчерпаемостью мира в целом, а следовательно, бесконечностью самого процесса познания. «Если бы человечество пришло когда-либо к тому, чтобы оперировать одними только вечными истинами… то оно дошло бы до той точки, где бесконечность интеллектуального мира оказалась бы реально и потенциально исчерпанной и тем самым совершилось бы пресловутое чудо сосчитанной бесчисленности» [там же, с. 88]. Другим источником относительности наших знаний является усложнение действительности по мере ее перехода ко все более высоким уровням развития. Чем более высоко организован объект познания, тем более в нем развиты сложные и многообразные противоречия, и «если уже простое механическое перемещение содержит в себе противоречие, то тем более содержат его высшие формы движения материи, а в особенности органическая жизнь и ее развитие» [там же, с. 124]. Нарастающая сложность диалектической структуры объектов и процессов составляет определенные трудности для их познания. Наконец, надо иметь в виду ограниченность возможностей индивидов и отдельных поколений, ту «несуверенность» нашего познания, которая преодолевается только «суверенностью» бесконечного прогресса человеческого рода в целом.

Не только обыденное знание, но и научные теории являются исторически ограниченными ступеньками знания, правомерными для соответствующих условий развития исследуемого объекта и уровня развития самого познания. Так, «незрелому состоянию капиталистического производства, незрелым классовым отношениям соответствовали и незрелые теории» [там же, с. 269] в области политической экономии и учений о социализме. Энгельс называет осмысление событий Французской революции XVIII в. как процессов классовой борьбы «в высшей степени гениальным открытием» [там же], но оно было таковым для условий 1802 г., когда это открытие было сделано утопистом Сен-Симоном и не было и не могло еще быть общей материалистической теории общественного развития.

Энгельс, указывая на многие трудности и сложности познания, преисполнен в то же время гносеологического оптимизма. Он систематически разъясняет ложность не только гегелевского отождествления бытия с познающим мышлением, но и кантианского (неокантианского) агностицизма: мы «нигде не встречаемся с теоретически непреодолимыми препятствиями» [там же, с. 64]. Закономерность роста познания такова, что чем более развиты общество и наука, тем более быстрыми темпами происходят качественные перестройки научных теорий. С точки зрения диалектики это не «отдаление» от абсолютной истины, а, наоборот, свидетельство интенсификации познания на пути к ней. Не стабильность научных теорий, а революционные перевороты в них, все более часто сменяя друг друга, постепенно становятся характерной чертой развития научного знания в единстве эволюционных и революционных процессов. Надежды на создание таких учений, которые воплотили бы в себе «абсолютную истину в последней инстанции», всегда оказываются иллюзорными и призрачными. На непреходящее истинное значение, и в этом смысле на вечность, в состоянии претендовать только та теория, которая своей внутренней логикой сама предполагает с необходимостью свое собственное непрерывное качественное развитие по пути вечного процесса овладения истиной. Такая теория появилась во второй трети XIX в. – марксистская диалектика как наука о диалектически противоречивом развитии природы, общества и мышления. В «Диалектике природы» она получила дальнейшую разработку.

Выступая против дюрингианской концепции «вечных истин в последней инстанции», Энгельс отнюдь не отрицал существования абсолютных истин, имея в виду, что такое отрицание как раз и было бы другой, противоположной и не менее ложной крайностью в понимании истины (к ней впоследствии пришли, под влиянием кризиса физики конца XIX в., релятивисты). Энгельс указывает, что существуют истины «настолько твердо установленные, что всякое сомнение в них представляется нам равнозначащим сумасшествию» [там же, с. 88]. Больше всего такого рода истин – среди констатаций, отражающих точно зафиксированные факты, вроде тех, что «Париж находится во Франции» или что «человек без пищи умирает с голоду».

В познании каждой из областей действительности существуют отдельные «вечные истины», но чем более сложна и динамична эта область, тем меньший удельный вес в науках о ней занимают вечные истины. Хуже всего обстоит дело с «вечными истинами» в социальных науках. Вследствие этого познание «носит здесь по существу относительный характер, так как ограничивается выяснением связей и следствий известных общественных и государственных форм, существующих только в данное время и у данных народов и по самой природе своей преходящих. Поэтому, кто здесь погонится за окончательными истинами в последней инстанции… тот немногим поживится, – разве только банальностями и общими местами худшего сорта, вроде того, что люди в общем не могут жить не трудясь, что они до сих пор большей частью делились на господствующих и порабощенных, что Наполеон умер 5 мая 1821 г. и т.д.» [там же, с. 90]. В ходе развития познания наука вновь и вновь возвращается к «вечным истинам» с целью их проверки и нового рассмотрения. Так, например, одиннадцатая аксиома Евклида о параллельных потеряла свое значение «вечной истины» после открытия Н.И. Лобачевским неевклидовой геометрии.

Крайний релятивизм в естествознании конца XIX – начала XX в. явился новой формой метафизики, паразитирующей уже на изменчивости законов науки, т.е. на относительности знания. С этой формой метафизического искажения понимания истины пришлось впоследствии бороться Ленину, когда потребовалось защитить момент абсолютности в наших знаниях. В содержании знания имеется, действительно, часть абсолютной истины, а в наиболее истинных научных теориях абсолютно истинно их ядро. Таков прежде всего марксизм как наука, и, «идя по пути марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи» [2, т. 18, с. 146].

Раскрывая относительный характер ряда истин, Энгельс показывает, что то или иное теоретическое знание квалифицируется как абсолютно или же относительно истинное на основании действия практики как критерия. Но практика не только критерий истинности наших знаний, но и их основа, на которой созидается здание научных теорий. В частности, отмечает Энгельс, как и другие науки, «математика возникла из практических потребностей людей…» [1, т. 20, с. 37]. В «Диалектике природы» Энгельс подробно рассмотрит зависимость развития астрономии, физики и других наук от уровня и потребностей развития практики. С другой стороны, в практике материализуются, опредмечиваются уже имеющиеся знания, ранее сделанные научные открытия. Уже в этом смысле практика оказывается диалектическим синтезом противоположностей – предметной, объективной действительности и субъективного познания ее человечеством.

Из предшествующих глав этой книги читателю уже известно, что всестороннее раскрытие и научное обоснование функций практики в познании принадлежит Марксу, провозгласившему новый взгляд на практику в «Тезисах о Фейербахе», и это привело теорию познания к глубокому преобразованию, которое составляет одну из сторон великого революционного переворота в философии, совершенного Марксом. Позднее, оценивая это важнейшее достижение теории марксизма, Ленин писал: «Мысль включить жизнь в логику понятна – и гениальна – с точки зрения процесса отражения в сознании (сначала индивидуальном) человека объективного мира и проверки этого сознания (отражения) практикой…» [2, т. 29, с. 184]. Научное познание есть высшая форма отражения, и в этом смысле теория научного социализма, например, «есть не что иное, как отражение в мышлении» [1, т. 20, с. 279] противоречия между производительными силами и производственными отношениями буржуазного общества.

Проблема практики как основы, источника и критерия познания – в центре внимания Энгельса в «Анти-Дюринге». Практическая деятельность людей и их познавательная активность рассматриваются здесь Энгельсом как необходимо предполагающие друг друга и теснейшим образом взаимообусловленные социальные процессы. Взаимодействие познающего мышления и объективной действительности, познаваемой в ходе исторической практики, преобразует обе стороны этого диалектического двучлена, а не только лишь какую-либо одну из них, как это считали метафизики. Отражение развивающегося материального мира в головах людей «может быть получено только диалектическим путем, при постоянном внимании к общему взаимодействию…» [там же, с. 22].

Метафизический метод автоматически уступал идеализму «право» на изучение и признание активной стороны познания. Обращая внимание на это обстоятельство, Маркс еще в 1845 г. отмечал, что «деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась абстрактно идеализмом – который, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой» [1, т. 42, с. 261; ср. там же, с. 264, а также 1, т. 3, с. 1]. Ту же мысль проводит Энгельс, давая оценку взглядам Фейербаха [см. 1, т. 21, с. 290]. В этой связи обнаруживают свою ложность нападки на Энгельса представителей франкфуртской школы и ревизионистов загребской группы «Праксис» за его якобы «одномерный», созерцательный «сциентизм», выразившийся в отрицании активности познания и недооценке функции практики в познании.

Другие проблемы теории познания

Очень плодотворными для развития теории познания марксизма (и весьма актуальными и в наши дни) оказались соображения Энгельса в «Анти-Дюринге», высказанные им по поводу различных видов абстракций. Так, чтобы успешно исследовать пространственные формы и количественные соотношения, надо их изучать «в чистом виде», а для этого «необходимо совершенно отделить их от их содержания, оставить это последнее в стороне как нечто безразличное» [1, т. 20, с. 37]. Это положение Энгельса, формулирующее в теоретическом очерке марксистской философии мысль Маркса, неоднократно высказывавшуюся им в «Капитале», имеет огромный методологический смысл, который раскрывается посредством его сопоставления с подготовительными материалами к «Анти-Дюрингу», а также с «Математическими рукописями» Маркса.

Энгельс по существу дела указал на методологическую операцию образования идеализаций, которые затем в процессе получения вещественных результатов их применения подвергаются отрицанию через противоположную данной операции операцию конкретизации. Эти два соотносительных термина Энгельсом не употреблялись, но объяснение им того, чтó означает изучение объектов «в чистом виде», прямо подводит к соответствующим понятиям логики научного познания XX в., а вместе с тем и к обозначающим их терминам. В «Диалектике природы» (в состав которой включены упомянутые подготовительные материалы) об операции идеализации идей речь идет там, где Энгельс дает гносеологический комментарий к идеальной тепловой машине С. Карно, а в «Математических рукописях» Маркса эта операция является стержневой для того анализа, которому подвергнуто в них понятие дифференциала[5].

В ходе этой операции образуются так называемые идеализированные абстракции. Формируя их, теоретик сначала отвлекается от всех тех свойств данной группы объектов, которые несущественны в исследуемом отношении и даже могут затемнить его, осуществляя это отвлечение условно, с сознанием временного его характера, поскольку оно проводится только для целей указанного исследования; после этого сохраненные для изучения свойства доводятся посредством мышления до предельно развитого состояния, несвойственного им в реальности; и, наконец, из этого состояния выводятся обоснованные его наличием следствия, что позволяет уже отказаться от ранее проведенной идеализации, перейдя к конкретным результатам. В «Анти-Дюринге» Энгельс, используя по необходимости ту терминологию, которую применяла наука XIX в., имеет в виду перечисленные операции при разборе вопроса о реальных прообразах дифференциального и интегрального исчислений. Описывая конечный конкретный результат под углом зрения действия закона отрицания отрицания, Энгельс отмечает, что в результате операций дифференцирования и интегрирования, в результате происшедшего в ходе этого процесса отрицания отрицания мы не просто возвращаемся опять к тем же x и y, но получаем некоторый готовый результат, который недостижим в обычной алгебре, т.е. разрешаем задачу [см. там же, с. 140 – 142].

В «Анти-Дюринге» ставятся и освещаются многие вопросы теории познания марксизма. Таковы вопросы соотношения материализма и идеализма в различных исторических формах их существования и той или иной их роли в философском познании, а также воздействия науки, и в особенности революционной теории, на общественную жизнь и др. Однако главное в методологическом и гносеологическом применении диалектики Энгельс усматривает в диалектичности самого процесса познания, что в наиболее общем виде выражается в требовании конкретности истины. Рассматривая вопрос о характере использования закона отрицания отрицания в процессе познания, Энгельс указывает, что «способ отрицания определяется здесь, во-первых, общей, а во-вторых, особой природой процесса» [там же, с. 145]. Специфическая природа конкретного вида этого процесса определяет то, кáк именно возможно первое диалектическое отрицание, чтобы можно было произвести (в познании: выявить) второе отрицание. «Для каждого вида предметов, как и для каждого вида представлений и понятий, существует, следовательно, свой особый вид отрицания, такого именно отрицания, что при этом получается развитие. В исчислении бесконечно малых отрицание происходит иначе, чем при получении положительных степеней из отрицательных корней. Этому приходится учиться, как и всему прочему» [там же, с. 146]. Данный подход сохраняет свою полную силу и применительно как ко всем другим всеобщим законам диалектики, так и к собственно гносеологическим ее закономерностям, принципам и правилам.

Структура «Анти-Дюринга» воспроизводит систему марксистского мировоззрения. Но проблематика исторического материализма при этом пронизывает весь труд Энгельса. Его вопросы освещаются в особенности в IX – XI главах первого отдела, а также в трех главах о теории насилия во втором (политико-экономическом) разделе. Непосредственное отношение к вопросам исторического материализма имеет весь третий отдел – о социализме. Таким образом, историко-материалистическая проблематика исследуется во всех трех отделах книги, что говорит о том огромном значении, которое ей придает автор «Анти-Дюринга».

Материалистическое понимание законов общественного развития. Роль насилия в истории

Третий отдел «Анти-Дюринга» начинается с исторического очерка, в котором кратко рассмотрена предыстория научного социализма и вместе с тем сжато охарактеризован ряд этапов прогрессивной домарксистской философии истории. «Как всякая новая теория, социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного материала…» [1, т. 20, с. 663]. Анализ предыстории марксизма в «Анти-Дюринге» не только составил классический образец применения метода исторического материализма к конкретному материалу, но в значительной мере содержит яркую обрисовку и его теории.

Характерной чертой прогрессивных домарксовских социологов и философов, в том числе французских мыслителей-материалистов XVIII в., было то, что все они «апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим» [там же, с. 267]. Это неизбежно приводило их к идеалистическому пониманию причин и источников общественного развития. Следствием такого рода заблуждений было очередное разочарование в концепциях «разума», что в свою очередь создавало питательную почву для агностицизма в философии истории и социологии.

Создать подлинно научную теорию, способную действительно понять и указать путь к разрешению коренных социальных конфликтов, можно было не ранее, чем сами эти конфликты могли приобрести характер полной исторической зрелости и развитости, что превратило бы их во вполне познаваемые объекты исследования. Иными словами, научная зрелость создаваемых социологических теорий в большой степени зависит от уровня зрелости общественных отношений [см. там же, с. 269]. Такие условия стали складываться только тогда, когда возникли капиталистические отношения, обнажившие механизм экономических связей эксплуатации человека человеком и когда появился пролетариат как класс, заинтересованный в истинном познании закономерностей общественного развития. Энгельс тщательно выявляет эти объективные социальные условия, обеспечившие возможность создания подлинно научного философского учения об обществе, т.е. исторического материализма, с присущим ему истолкованием общественного производства как основного и определяющего фактора всего социального прогресса [см. там же, с. 278]. Тенденция развития общества, определяясь динамикой экономических отношений, и прежде всего противоречием между характером производства и формой собственности, такова, что «в этом противоречии… уже содержатся в зародыше все коллизии современности» [там же, с. 282].

Анализ материалистического понимания социальных закономерностей конкретизирован во втором отделе «Анти-Дюринга» – «Политическая экономия». Именно через предварительный анализ экономических закономерностей подводит автор «Анти-Дюринга» читателя к научному пониманию социальных отношений и тенденций их изменения, вызвавших появление и развитие социалистических учений.

Энгельс в «Анти-Дюринге» характеризует ряд вторичных общественных закономерностей – политических, правовых, этических и вообще ценностных, вскрывает зависимость эволюции военного дела от уровня и характера развития производства [там же, с. 175]. Важно отметить, что, анализируя взаимоотношение вооруженных сил и государства, Энгельс предсказывает тенденцию к нарастающему подчинению буржуазного государства порожденному им же и непомерно разрастающемуся милитаризму, который в свою очередь, поглотив все ресурсы государства, должен погибнуть «в силу диалектики своего собственного развития» [там же], ибо его рост в конце концов разрушает его же собственную экономическую капиталистическую основу, которая его питает.

Еще более важно то, что в «Анти-Дюринге» Энгельс, как и в написанном им дополнении «Биржа» к третьему тому «Капитала» [см. 1, т. 25, ч. II, с. 484 – 486], обращает внимание на наметившуюся в западноевропейском капитализме в последней трети XIX в. тенденцию к концентрации капитала, образованию и росту монополий и зарождению механизмов государственно-капиталистического ведения хозяйства. Рост этой тенденции еще более обостряет противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением, о чем столь резко свидетельствуют кризисы перепроизводства. Но как бы много экономических функций ни брало на себя капиталистическое государство, оно «опять-таки есть лишь организация, которую создает себе буржуазное общество для охраны общих внешних условий капиталистического способа производства от посягательств как рабочих, так и отдельных капиталистов» [1, т. 20, с. 290]. Буржуазная экономика подходит на грань социализма, но без пролетарской революции переступить эту грань невозможно. Необходимо установление общественной собственности на средства производства.

Подводя итог историческому развитию социальных и собственно социалистических теорий, Энгельс подчеркивает несовместимость и противоположность научного социализма какому бы то ни было спекулятивному конструированию и доктринерству [см. там же, с. 667 – 668]. Созданная Марксом научная методология и теория общественного развития позволили по-новому, без всякой спекулятивной предвзятости, осмыслить все основные качественные этапы развития человеческого общества. В подготовительных работах к «Анти-Дюрингу» Энгельс, в частности, детализирует характеристику особенностей рабовладельческой общественно-экономической формации, отличающую ее от других формаций классово-антагонистического типа. Но в центре теоретического внимания Энгельса остается проблематика капиталистического способа производства, ибо с ее анализом связаны вопросы осуществления социалистической революции. Исследование закономерностей развития ранних общественно-экономических формаций представляло собой более специальную задачу. К ней Энгельс обращается в своих заметках и набросках по истории древних германцев и других сочинениях.

В «Анти-Дюринге» уделено значительное внимание роли насилия в истории. Это было вызвано необходимостью критики так называемой теории насилия, которая у Дюринга являлась основополагающей как в социологии, так и в его экономических построениях. В данном случае Дюринг был не оригинален и следовал лишь общему для многих буржуазных историков и социологов шаблону, сохранившемуся, впрочем, и до наших дней. Разоблачение несостоятельности «теории насилия» вырастало, таким образом, в принципиальную задачу.

Энгельс указывает, что насилие – это важная составляющая исторического процесса и имеет место внутри любого классово-антагонистического общества, но выступает в различных видах и формах. Через насилие, опираясь на государственный аппарат принуждения, эксплуататоры пытаются замедлить прогрессивное развитие общества, а прогрессивные классы в качестве ответной меры вынуждены прибегать к революционному насилию, которое в переломные моменты истории играет решающую роль. Так, Маркс отмечает важнейшее значение в период французской революции насильственных действий народа, которые стерли феодальные руины с лица Франции, расчистив тем самым путь дальнейшему капиталистическому развитию. Энгельс приводит слова Маркса о насилии как повивальной бабке всякого старого общества, когда оно беременно новым [1, т. 20, с. 189].

Существование насилия в классовом обществе, следовательно, есть объективный факт, и он был хорошо известен всей домарксовской социологии. Но при этом роль насилия обычно в принципе преувеличивалась. «Представление, будто громкие политические деяния есть решающее в истории, является столь же древним, как и сама историография» [там же, с. 163]. В абсолютизации роли политических, а также правовых, моральных и прочих факторов и в непризнании, непонимании причин экономических выражался, как известно, идеализм буржуазной социологии. Дюринг в этом отношении ничем не отличался от многих других буржуазных социологов.

В методологическом плане содержание «теории насилия» Дюринга определялось его же пресловутой «аксиоматикой», в данном случае основанной на «постулате», что человеку от природы присуще стремление порабощать другого, более слабого [см. там же, с. 170]. Насилие, по Дюрингу, является причиной «хозяйственного положения», «экономической силы» [см. там же]. Все содержание политической экономии было сведено им к поверхностной «логической схеме» взаимоотношения двух людей, один из которых, пользуясь силой, принуждает другого заниматься хозяйственной деятельностью, обеспечивающей продуктами питания и прочими материальными благами их обоих. Эти «исходные отношения», в которых налицо еще и такой метафизический момент, как пресловутая «робинзонада», соответствующая индивидуалистически-«атомистическому» буржуазному сознанию, экстраполировались Дюрингом на все общество, и в итоге «теория насилия» фактически переносила его «с экономической почвы на почву морали и права, т.е. из области прочных материальных фактов в область более или менее шатких мнений и чувств» [там же, с. 160]. Происхождение насилия в обществе с такой точки зрения утрачивает социальный и приобретает биологический характер [см. там же, с. 189, 224].

Решающим шагом на пути научного исследования функции насилия в историческом развитии явилась марксистская теория, которая обосновала не только объективную неизбежность насилия в соответствующих условиях, но и вскрыла его подлинную материальную основу, характер и границы его действия. Эта материальная основа – экономические отношения, тогда как в рамках политических отношений основные формы классового насилия получают свою реализацию [см. там же, с. 164].

Маркс и Энгельс не только открыли, но и детально исследовали зависимость форм насилия от уровня развития производства. Эволюция способов насилия – от грубо физических в рабовладельческом обществе до экономического принуждения голодом при капитализме – находится в несомненной зависимости от экономики. Будет ли физическое насилие осуществляться посредством копья, а потом шпаги или посредством применения огнестрельного оружия вплоть до тяжелой артиллерии линейных кораблей – целиком зависит от уровня развития производительных сил. Какую именно цель преследует насилие – строительство пирамид или поддержание режима максимальной эксплуатации рабочих на современном капиталистическом предприятии, – также определяется в конечном итоге уровнем, характером и тенденциями развития производства, из которых вытекает вид социальных потребностей, ради каковых и совершается то или иное конкретное насилие.

Вся система эксплуататорского общества с неизбежностью пронизывается насилием. Но все его проявления являются реализацией соответствующих экономических требований: «…насилие только охраняет эксплуатацию, но не создает ее» [там же, с. 156 – 157], причем для охраны последней создается специальный аппарат насилия – государство.

Открытие законов развития общества дало Марксу и Энгельсу возможность выявить происхождение и функции государства, которое представляет собой не воплощение чьей-либо разумной доброй или, напротив, злой воли, а организацию, создаваемую правящим классом «для охраны общих внешних условий» [там же, с. 290] соответствующего способа производства. В статье «Роль насилия в истории», написанной позднее «Анти-Дюринга», Энгельс детально раскрывает механизм взаимодействия экономических отношений и производного от них политического принуждения посредством государственного аппарата на примере истории Германии XIX в. [см. 1, т. 21, с. 419 – 479].

Что касается возникновения и изменения форм производства и производственных отношений, лежащих в основе изменения форм принуждения, то эти процессы обусловливаются только экономическими причинами, и «насилие не играет при этом никакой роли. Ведь ясно, что институт частной собственности должен уже существовать, прежде чем грабитель может присвоить себе чужое добро, что, следовательно, насилие, хотя и может сменить владельца имущества, но не может создать частную собственность как таковую» [1, т. 20, с. 166]. В основе классового принуждения, таким образом, лежит, если быть более точным, экономическое неравенство. Но это означает, что не только насилие, но и добровольность, свобода и равенство, выступающие как явления, насилию и неравенству противоположные[6], также зависят от уровня и характера развития производства.

Итак, роль насилия в истории, в том числе политическая и революционная, в принципе вторична по отношению к экономическим потребностям, тенденциям и процессам. Если насилие противоречит экономической необходимости, долговечным оно не бывает. Таковым оно может стать лишь тогда, когда оно совпадает с насущными потребностями хозяйственной деятельности, в целом соответствуя уровню и задачам поддержания последней (например, в условиях древневосточных деспотий).

Критикуя Дюринга и за то, что в его концепции «все сводится к психологии, которая, к сожалению, оказывается еще гораздо более „отсталой“, чем политика» [там же, с. 647], Энгельс отмечает в то же время действительную роль социально-психологических механизмов, в частности традиций, которые широко и умело использовались правящей верхушкой в процессе ее возвышения над общинами и консолидации в господствующий класс. «Даже образование первобытной аристократии на почве общей собственности на землю – как это было у кельтов, германцев и в индийском Пенджабе – опирается вначале вовсе не на насилие, а на добровольное подчинение и привычку» [там же, с. 166]. Данный вывод Энгельса подтверждается новейшими исследованиями.

Опровержение Энгельсом концепции насилия как главной и решающей силы исторического процесса чрезвычайно важно в наши дни в идеологическо-политическом плане. В стратегической направленности полемики Энгельса против Дюринга содержатся методологические принципы очень актуальной на нынешнем этапе мирового революционного процесса критики марксистами анархизма и всякого иного ультра-«левого» экстремизма, абсолютизирующего насилие при игнорировании его производной, объективно экономически обусловленной функции.

Право. Диалектика свободы и необходимости

Каждая общественно-экономическая формация предполагает не только свои формы и виды насилия, но и свои формы и виды свободы и равенства. В условиях первобытнообщинного строя относительным равенством и свободой пользовались только члены общины, а на иноплеменников, как правило, распространялось абсолютное насилие. В античном обществе абсолютное насилие сохраняется, но оно распространяется уже по классовому признаку – по отношению к рабам (которые в своем подавляющем большинстве являлись военнопленными, т.е. теми же иноплеменниками) [см. 1, т. 20, с. 105]. Равенство всех людей все еще «представлялось античному человеку не только безумным, но и преступным…» [там же, с. 636]. В свою очередь среди свободных граждан рабовладельческого общества равенство начинает дифференцироваться на политическое и экономическое. Если первое лежало на поверхности, создавая в периоды господства рабовладельческой демократии иллюзию полного равенства среди всех свободных граждан, то второе исподволь продолжало углублять дифференциацию общества даже в эти периоды, экономически подчиняя одни слои свободных граждан другим, экономически более влиятельным.

Гражданское право возникает как продукт разрешения противоречия между сохраняющимся формальным политическим равенством и возникающим действительным экономическим неравенством среди свободных граждан античного римского общества. Наряду с уголовным правом оно было призвано регулировать применение средств принуждения во взаимоотношениях между политически равноправными свободными гражданами.

С возникновением в Европе феодальных отношений и благодаря формированию государственных образований, замечает Энгельс, зарождаются элементы межгосударственных правовых отношений, призванных в этой области хотя бы в какой-то степени регулировать и контролировать механизм насилия и принуждения. Однако лишь буржуазные производственные отношения формально регламентировали посредством правовых норм соотношение равенства и принуждения, возложив на каждую из этих сторон свою функцию в общественных отношениях в соответствии с потребностями общественного производства в условиях господства частной собственности.

Наконец, в условиях коммунистического общества, предсказывает Энгельс, будет достигнуто действительное и полное экономическое равенство между людьми именно потому, что в условиях неизмеримо возросшего уровня развития производства станут совершенно излишни не только классы вообще, не говоря уже о классах взаимно-антагонистических, но и деление граждан по национальным и государственным признакам. Всякая опирающаяся на насилие политическая диктатура как господство одной части общества над другой полностью отпадет, навсегда отойдет в прошлое.

Но будет ли это означать, что полное социальное равенство граждан коммунистического общества будет носить абсолютный характер и что совершенно исчезнут всякие формы общественного регулирования, всякие формы общественного авторитета?

Говоря о содержании пролетарского требования равенства, которое «сводится к требованию уничтожения классов» [там же, с. 108], Энгельс подчеркивает, что «всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости», которая была характерна и для писаний Дюринга насчет будущего [см. там же]. Более подробно эту мысль о неизбежности определенных регламентированных форм принуждения Энгельс поясняет в работе «Об авторитете» (см. выше § 2 главы 11 настоящей книги) в связи с критикой в адрес анархистов.

В «Критике Готской программы», написанной за год до начала работы Энгельса над «Анти-Дюрингом», Маркс указывает конкретно, какая именно сфера права должна в первую очередь отмереть на высшей фазе коммунистического общества, и он именует ее «буржуазным правом» [см. 1, т. 19, с. 20]. Маркс имеет в виду прежде всего совокупность юридических норм, направленных при социализме на поддержание системы распределения по труду, что фактически не обеспечивает полного экономического равенства между трудящимися. Сохранение экономического неравенства приводит в конечном итоге к сохранению и уголовного права (оно исторически было первой и определяющей во всей системе правовых отношений формой права, поскольку именно через него карательными средствами проводились и защищались политические интересы господствующего класса). Неизбежность уголовного права на первой фазе коммунизма вызывается тем, что в условиях распределения по труду есть необходимость насилия по отношению к преступным элементам, нарушающим нормальное течение жизни в экономике и других сферах социалистического общества.

Отмирание уголовного права вместе с политической формой сознания не означает отмирания всех других административных норм, сохранение, возникновение и дальнейшее развитие которых будет диктоваться в первую очередь непосредственными потребностями развития и планирования производства, обслуживания, воспитания, обучения и т.д. Административные функции, регулирующие социальные отношения и контролирующие их выполнение, могут быть эффективно и регулярно действующими лишь тогда, когда они конституированы в определенную совокупность общественных норм. Следует еще раз подчеркнуть, что отношения между людьми и соответствующие им нормы в целом приобретают в коммунистическом обществе качественно иное содержание, чем в условиях классово-антагонистических формаций.

Наряду с анализом диалектических отношений между экономическими, политическими и правовыми факторами Энгельс исследует и то, как с ними соотносятся моральные нормы. В «Анти-Дюринге» получили яркое освещение взгляды Маркса и Энгельса на мораль как на элемент идеологической надстройки общества, исторически изменяющейся в зависимости от характера производственных и классовых отношений в обществе.

К анализу содержания и роли насилия, а также морали в развитии общества примыкает в «Анти-Дюринге» проблема соотношения свободы и необходимости, которая является одной из центральных в марксистской философии. К анализу этой проблемы в ее разных аспектах и моментах Маркс и Энгельс возвращались неоднократно [см. 8]. Еще в домарксовской философии и социологии эти вопросы, решаясь по-разному, занимали важное место, что объясняется огромным их значением для практики общественной жизни людей. Само понятие свободы коренным образом не раз менялось в ходе исторического развития общества и общественного сознания. Эти изменения, так же как и изменения в понимании равенства, были в конечном итоге отражением соответствующих изменений уровня и характера развития общественного производства, ибо «люди завоевывали себе свободу всякий раз постольку, поскольку это диктовалось им и допускалось не их идеалом человека, а существующими производительными силами» [1, т. 3, с. 433].

Особое значение в процессе теоретического становления понятия свободы имеют взгляды таких предшественников марксизма, как Руссо, Фейербах и Гегель. Для Гегеля «свобода есть познание необходимости». «Слепа необходимость, – цитирует Гегеля Энгельс, – лишь поскольку она не понята» [1, т. 20, с. 116; ср. 4, т. 1, с. 323]. От абстрактного понимания свободы, метафизически обособленного как от соответствующих форм необходимости, так и от исторических условий, Гегель сделал важный методологический шаг к ее конкретному пониманию. Но происхождение и сущность самой свободы, как и необходимости, понимались им идеалистически.

Принимая рациональное ядро гегелевского положения о свободе как познанной необходимости, Энгельс дает этому положению принципиально новое, глубоко материалистическое обоснование, во-первых, связывая содержание необходимости и свободы не с телеологическим развитием «абсолютного духа» и способностью его к «игре» присущих ему сил, но с объективными каузальными законами естественного и социального развития, а во-вторых, включая в понятие свободы тезис о практической реализации людьми обретенных ими возможностей. «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится, – далее развивает свою мысль Энгельс, – как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека… Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела… Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы… господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического развития» [1, т. 20, с. 116]. Более детально процесс становления свободы как начала овладения человеком силами природы был исследован Энгельсом в отдельной статье «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» [см. там же, с. 486].

На первый взгляд кажется, что достаточно приобрести знание объективных законов, чтобы обрести по отношению к ним свободу действия. Но диалектика здесь такова, что «чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе» [там же, с. 116].

Энгельс подчеркивает, что само по себе знание объективных законов оказывается хотя и необходимым, но недостаточным условием для претворения свободы в жизнь. Ведь свобода обретает реальный смысл только тогда, когда человек, опираясь на свои знания, подчиняет своим интересам соответствующие объекты, связи и отношения действительности. Такое подчинение может быть осуществлено только в ходе практической деятельности, опирающейся на достигнутый уровень развития производительных сил и познания законов природы и общества. В свою очередь, практика как социальный процесс определяется в основном не автономной субъективной волей и деятельностью отдельных индивидуумов, а существующей общественной системой, которая детерминирует характер интересов и целей отдельных людей и коллективов.

Степень реализации и характер свободы человека зависят, таким образом, не только от общего уровня знания им законов природы и достигнутого в данную эпоху уровня развития производительных сил, но и от типа социально-экономических отношений, в рамках которых люди за нее борются. Поэтому подлинная свобода человека, не ограниченная узостью классовых рамок, указывает Энгельс, наступит лишь в коммунистическом обществе, «где впервые можно будет говорить о действительной человеческой свободе, о жизни в гармонии с познанными законами природы» [там же, с. 117]. Только коммунистические отношения создадут условия, позволяющие совершить «скачок человечества из царства необходимости в царство свободы» [там же, с. 295]. Решить такую задачу – «историческое призвание современного пролетариата» [там же]. А исследование условий и закономерностей этого переворота есть «задача научного социализма» [там же]. Таково диалектико-материалистическое решение проблемы свободы и необходимости, обоснованное в «Анти-Дюринге».

Закономерности перехода от первобытнообщинного строя к классовому

Во втором отделе «Анти-Дюринга» получил освещение чрезвычайно важный теоретический вопрос о закономерностях процесса становления эксплуататорского общества как исторически первой классово-антагонистической формации. Великий сподвижник Маркса охарактеризовал ряд методологических моментов диалектики перехода от первобытнообщинной формации к классово-антагонистическому обществу, анализируя закономерности экономических отношений.

Связывая классовые различия с различиями в распределении, Энгельс подчеркивает их обусловленность способом производства и обмена. Он вводит понятие динамичности последнего, отмечая, что «чем подвижнее данный способ производства и обмена, чем больше он способен к совершенствованию и развитию, тем скорее и распределение достигает такой ступени, на которой оно перерастает породивший его способ производства и обмена и вступает с ним в столкновение» [1, т. 20, с. 152]. Еще раз обнаруживается, что движущие силы исторического развития заключены в самом обществе, а не во внешнем по отношению к нему и «подстегивающем» его насилии, как полагал Дюринг. Общественный прогресс, базируясь на развитии способа производства, всегда включает в себя изменение форм распределения, отношений собственности, а тем самым всей структуры жизнедеятельности людей и системы их социальных отношений. Концепция смены первобытнообщинного строя классово-антагонистическим, развиваемая Энгельсом в «Анти-Дюринге», пронизана диалектическим подходом к выявлению различных типов («пар») противоположностей и их противоречивого единства в рамках всемирно-исторического процесса.

Энгельс не отождествляет процессы разложения первобытнообщинной формации и генезиса классово-антагонистического общества. Он говорит о закономерной тенденции разложения древних первобытных общин, а при этом – о путях возникновения классов. Разумеется, оба этих процесса диалектически взаимодополняют и взаимообусловливают друг друга. Но в их взаимопроникновении исторически первичным и исходным для дальнейшего движения человечества выступает первый из них. Энгельс обращает внимание на то, что разложение первобытнообщинного типа социальных связей – необходимая, но не единственная предпосылка формирования зрелых классово антагонистических отношений, происходящего по собственным внутренним законам.

Другое дело, что в реальных исторических ситуациях эти процессы могли причудливо переплетаться и даже как бы «меняться» местами. Например, разложение первобытнообщинного строя могло получать толчок и значительное ускорение под влиянием эксплуататорских отношений, переносимых ранее существовавшими древнейшими цивилизациями на первобытнообщинную и варварскую периферию последних. Некоторые формы начавшегося генезиса классово-антагонистического общества могли в течение длительного времени развиваться в известной мере «в обход» генетически первичного процесса разложения первобытных общин либо обгонять его. Обращаясь к этой мысли в подготовительных материалах к «Анти-Дюрингу», Энгельс пишет, что «общая собственность мирно существовала в Индии и в России при различнейших насильственных завоеваниях и деспотиях и служила для них основой» [там же, с. 645].

Это свидетельствует прежде всего о том, что процессы разложения первобытнообщинного строя и генезиса классовых антагонизмов диалектически дополняют друг друга в рамках целостности истории как всемирного феномена. Однако их взаимообусловленность не дает оснований для метафизической абсолютизации второго из них, тем более неправомерно отождествляемого лишь с одной из его исторических форм – с завоеванием, как это делал Дюринг, по существу произвольно «переставлявший» разложение первобытнообщинного строя и генезис классов иным образом, нежели они объективно взаимодействовали и следовали друг за другом в истории человечества.

Будучи обусловлен развитием производительных сил, процесс разложения первобытнообщинных социально-экономических структур требовал для своего развертывания и определенных внешних по отношению к жизни автаркической общины условий и стимулов: разложение первобытнообщинной формации происходило не в пустоте. Дюринг, обращаясь в качестве модели формирования нового типа общественных связей к извращенно толкуемым взаимоотношениям героев книги Д. Дефо, по существу помещает их в социологический вакуум, превосходящий по своей изолирующей силе даже условия необитаемого острова. Но банальной модели «Робинзон – Пятница», замечает Энгельс, место не в науке, а в детской. На деле этот процесс всякий раз совершается в определенной конкретно-исторической обстановке, в основе которой лежит определенная производственная деятельность людей; этот процесс стихийно «впитывает» в себя экологические, демографические и социально-культурные условия данного этапа всемирной истории и его региональных особенностей.

Энгельс тесно связывал конкретно-исторические пути реализации общесоциологической тенденции развития производительных сил, выводящей общество за рамки первобытнообщинной формации, с характером внешних условий, в которых развертывался данный процесс. Выявленное им различие типов условий разложения первобытнообщинной формации позволило ему выразить в теоретическом виде различные механизмы, «русла» развития производительных сил, времени складывания земледелия и скотоводства, или, в современной терминологии, эпохи неолитической революции[7]. Энгельс наметил контуры диалектически противоположных путей реализации общесоциологической тенденции повышения производительности общественного труда в существенно различных внешних условиях, подчеркивая, что масштаб хозяйственной деятельности, будучи ее количественной характеристикой, может выступать предпосылкой качественных социальных сдвигов.

Разложение первобытнообщинного строя происходит под действием двух диалектически взаимосвязанных процессов: появления постоянного прибавочного продукта, что создавало объективные предпосылки преодоления внешней обособленности первичных хозяйственных ячеек, и регулярного обмена, преобразующего и расшатывающего внутреннюю структуру общин. Каждый из этих процессов вырос из объективных предпосылок первобытного производства. Определенный минимум трудоспособного населения как условия выживания и тем более развития общин и племен требовал пополнения людских ресурсов в случае их истощения задолго до того, как рабочая сила стала источником прибавочного продукта[8].

Оба названных выше процесса стали генетической почвой разложения первобытнообщинной формации, взаимно детерминируя друг друга. Интенсивный обмен стал возможен лишь тогда, когда «производство развилось уже настолько, что человеческая рабочая сила могла произвести теперь больше, чем требовалось для простого поддержания ее» [1, т. 20, с. 185]. В свою очередь мощным стимулом увеличения прибавочного продукта выступала возможность его превращения «из количества в качество» путем обмена.

Диалектическая взаимообусловленность основных тенденций разложения первобытнообщинной формации имеет еще один методологически важный аспект. Появление значительного прибавочного продукта, связанное с ирригационным земледелием в долинах крупных субтропических рек, стало почвой формирования институтов централизации и исполнения общественных функций, которые Энгельс определил как «зачатки государственной власти» [там же, с. 184]. Под эгидой «единого начала» происходила постепенная кристаллизация социального механизма манипулирования волей и сознанием людей в интересах складывающегося господствующего класса с помощью аппарата вооруженного и духовного подавления.

В свою очередь в интенсификации обмена, ставшего регулярным, находились корни будущей частной собственности, в зависимости от развития которой прогрессирует «известная ступень неравенства в распределении» [там же, с. 164]. В специфических условиях дифференцированной – и в этом смысле конфликтной – среды на первый план в качестве стимула развития производительных сил объективно выходила вторая и в известном смысле незримая сторона вещи как продукта труда – ее уже не потребительная, а меновая стоимость [см. там же, с. 238]. Здесь был исходный пункт процесса формирования индивидуально-семейной собственности вначале на движимое имущество (оружие, орудия, скот, драгоценности), а затем на землю, строения, инженерные сооружения. Энгельс усматривает истоки этого процесса в первобытной общине и подчеркивает его постепенность и зависимость от обмена [см. там же, с. 165].

Такова диалектика процесса формирования общества, основанного на эксплуатации и угнетении человека человеком. Она смыкается в концепции Энгельса с противоречивым единством различных тенденций утверждения классовых антагонизмов: эксплуатации «своих» общинников и «чужих» пленных, отчуждения прибавочного труда и отчуждения прибавочного продукта, генезиса государственной власти и частной собственности. Далее Энгельс, уточняя содержание этого процесса, рассматривает две тенденции образования классов, проявившиеся в разных условиях существования древних обществ.

Рассмотрение государства исключительно как результата и органа насилия неправомерно; нельзя также трактовать собственность как специфическую функцию власти. Последнее логически ведет, по словам Энгельса, к ухудшенному переизданию прудоновского афоризма: «Собственность есть кража» [см. там же, с. 192]. В действительности, наоборот, формирование частной собственности на средства производства неизменно подталкивает и подкрепляет генезис государственной власти, который в противоположном случае заходит в тупик деспотической стагнации. Но и в том случае, когда развитие государства выходит на первый план и как бы «опережает» процесс складывания частной собственности, это происходит опять-таки в силу экономической необходимости. Государственная власть вырастает из насущных социальных потребностей, и в первую очередь из потребности развития производительных сил.

Основоположники марксизма убедительно продемонстрировали абсурдность позиции Дюринга, утверждавшего, будто для ведения хозяйства на больших земельных пространствах изначально потребовались помещики и порабощенные люди [см. там же, с. 181]. Маркс дает взглядам Дюринга, не понимающего экономических причин образования классов, резкую оценку: «…невежество автора доходит до того, что в начале истории культурных народов он ставит „крупного землевладельца“, ни словом не обмолвившись относительно общности земельной собственности родовых и сельских общин, являющейся в действительности исходным пунктом всей истории. Это невежество почти непостижимо в наши дни» [там же, с. 266]. Энгельс в свою очередь подчеркивает, что частная собственность отнюдь не является исходным пунктом истории человечества, как веками утверждали идеологи эксплуататорских классов, ибо она есть продукт и одна из форм исторического развития [см. там же, с. 166].

Методологические принципы анализа Энгельсом в «Анти-Дюринге» узловых вопросов теории исторического процесса докапиталистической эпохи сохраняют все свое значение и в наше время, когда обобщение новых научных данных привело к дискуссиям по широкому кругу проблем философии истории, а главным образом относительно структуры исторического процесса в древности. И тем более важно, что Энгельс выражает в «Анти-Дюринге» не только свои взгляды, но и взгляды Маркса, относившиеся к данному предмету. Этот факт необходимо специально подчеркнуть, поскольку у некоторых современных нам исследователей бытует мнение, что при написании позже «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Энгельс чуть ли не отказался от своих взглядов, выраженных в «Анти-Дюринге». Формальным основанием для такого мнения обычно служит оговорка, сделанная Энгельсом в предисловии ко второму изданию «Анти-Дюринга» (1885) насчет того, что книга Л. Моргана побуждала Энгельса изменить некоторые моменты, относящиеся к первобытной истории человечества, ключ к пониманию которой Морган дал только в 1877 г. [см. там же, с. 10].

Переход от первобытнообщинной формации к классово-антагонистическому обществу, несмотря на разнообразные его конкретно-исторические формы и стадии и опережение (отставание) той или другой из двух рассмотренных выше тенденций в разных конкретных регионах, совершался на единой материальной основе развития производительных сил и производственных отношений.

В «Анти-Дюринге» Энгельс мастерски применяет исторический материализм в качестве метода исследования, поставив принцип историзма на подлинно научную основу. Мы находим в «Анти-Дюринге» всестороннее изложение исторического материализма как теории. Энгельс анализирует здесь состав, содержание и структуру общественных отношений, глубоко раскрывает диалектику процесса всемирно-исторического развития и его объективную направленность. Энгельс анализирует здесь механизм возникновения классов и дает характеристику основных классообразующих признаков, причем подчеркивает, что «в основе деления на классы лежит закон разделения труда» [там же, с. 293]. В «Анти-Дюринге» подчеркивается необходимость взятия пролетариатом государственной власти в свои руки [см. там же, с. 291]. Здесь формулируются основные идеи научного коммунизма, раскрываются его социально-экономические, революционно-практические и идеологические истоки, указываются пути разрешения коммунистическим обществом противоречий, унаследованных от старого мира, – между умственным и физическим трудом, между промышленностью и сельским хозяйством, между городом и деревней и т.п. Разрешив противоречие между современными производительными силами и оковами, наложенными на них частнокапиталистическим способом ведения производства и присвоения, люди в результате социалистической революции начнут планомерно и «вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы. Совершить этот освобождающий мир подвиг – таково историческое призвание современного пролетариата» [там же, с. 295].

Исследование Энгельсом в «Анти-Дюринге» ряда кардинальных проблем философии, политической экономии и теории научного социализма с позиций диалектического материализма составило неоценимый вклад в теорию марксизма. Теоретическое поражение Дюринга было полным и бесповоротным. Но полностью сохранило свою актуальность гениальное произведение Энгельса, явившееся исторически первой энциклопедией марксизма, в которой подытожены, сформулированы и развиты важнейшие теоретические положения диалектического и исторического материализма.

Завершив работу над «Анти-Дюрингом», Энгельс вновь вернулся к работе над «Диалектикой природы», но теперь его работа была обогащена итогами, достигнутыми в «Анти-Дюринге».

Существенной составной частью материализма К. Маркса и Ф. Энгельса является диалектико-материалистическое понимание природы. Поэтому основоположники марксизма очень часто обращались к философскому осмыслению данных естественных наук. При этом они выявляли узость метафизического метода мышления и необходимость диалектико-материалистического истолкования результатов теоретической мысли для плодотворного развития самой науки, критиковали иррационально-спиритуалистические и идеалистические интерпретации науки.

Необходимость перехода к диалектической точке зрения на основе материализма осознавалась медленно, но такой процесс шел под влиянием новых открытий, которые не могли быть последовательно осмыслены с метафизических позиций. К середине XIX в. с развитием естественнонаучного знания становилось все более явным противоречие между потребностями наук о природе в диалектике и господствовавшим среди естествоиспытателей механико-метафизическим способом мышления.

Анализируя естественнонаучные предпосылки диалектического материализма, Энгельс среди многих достижений естествознания того времени специально выделяет три великих открытия, которые ввиду их фундаментальности, мировоззренческой и методологической значимости сыграли огромную роль в возникновении и становлении диалектико-материалистического понимания явлений природы (доказательство превращения энергии, открытие органической клетки, эволюционная теория Дарвина). Однако было бы неверно ограничивать естественнонаучные предпосылки диалектического материализма только этими открытиями. При знакомстве с «Диалектикой природы» и другими сочинениями Маркса и Энгельса становится очевидным, что ими были философски осмыслены многие наиболее существенные природоведческие достижения ученых как современных им, так и предшествовавших десятилетий.

Свое наиболее систематическое и полное освещение проблема взаимоотношения между естественнонаучным знанием и диалектико-материалистической философской теорией получила в «Диалектике природы» Фридриха Энгельса. В этом труде Энгельс дал глубокий и всесторонний анализ современного ему естествознания с позиций материалистической диалектики. Он показал, что природа, общество и познающее мышление суть звенья единой цепи, в силу чего и стало возможным не только представить отдельные науки о природе в виде восходящей динамичной иерархии, но и выдвинуть на этой основе важные предположения о ходе дальнейшего познания природы.

«Диалектика природы» Энгельса не является продуктом философствования в домарксистском смысле слова, ибо в этой работе нет положений, которые не вытекали бы из данных современной ей науки и были бы плодом умозрительных рассуждений. Вместе с тем это не эмпирическое произведение, которое лишь следует за естественными науками, в лучшем случае классифицируя чувственно-эмпирический материал о природе, вводя его в упорядоченную систему. Такая полупозитивистская манера, свойственная ряду эмпирически мыслящих естествоиспытателей и философам-метафизикам, вызывала резко отрицательное отношение со стороны Энгельса. «Диалектика природы» – философское в марксистском понимании этого слова произведение. Оно представляет собой последовательное применение принципов новой философии – диалектического материализма – к достижениям естественнонаучного знания, применение на столь высоком философском уровне, что в результате его получают развитие законы и категории самой же научной философии. Это первое систематическое применение философии марксизма к проблемам развития естествознания и в то же время – это первое в истории мысли систематическое естественнонаучное обоснование исходных положений материалистической диалектики, связанное с разработкой ее категориального аппарата именно на основе данных наук о природе.

Философская оценка естествознания в ранних произведениях Маркса и Энгельса

Как всякая подлинная наука, диалектический материализм развивается в результате осмысления и анализа новых фактов науки и общественно-исторической практики в изменяющихся и усложняющихся условиях. Маркс и Энгельс всегда, начиная со своих ранних произведений, подчеркивали роль открытий, которые, будучи фундаментальными, оказывают существенное влияние на понимание природы и потому имеют важное философско-мировоззренческое значение. Так, в Передовице в № 179 «Kölnische Zeitung», написанной Марксом в 1842 г., он называет учение Коперника «великим открытием» [1, т. 1, с. 111]. В этой же статье он высоко оценивает философию Ф. Бэкона за то, что она способствовала освобождению физики от оков теологии: «Бэкон Веруламский назвал теологическую физику посвященной богу девой, которая остается бесплодной; он освободил физику от теологии – и она стала плодотворной» [там же].

В «Немецкой идеологии» (1845 – 1846) Маркс и Энгельс приводят для защиты своей философской позиции также и естественнонаучные аргументы. Критикуя представления М. Штирнера о Демокрите, Маркс и Энгельс отмечают, что Демокрит был «эмпирическим естествоиспытателем и первым энциклопедическим умом среди греков…» [1, т. 3, с. 126], и сравнивают его понимание атома с трактовкой этой проблемы Дальтоном: у Демокрита, «в отличие от Эпикура, атом был лишь физической гипотезой, вспомогательным средством для объяснения фактов, совершенно так же, как в соотношениях соединений с точки зрения новой химии (Дальтон и т.д.) – все это не по вкусу Jacques le bonhomme[9]» [там же].

Там же, в «Немецкой идеологии», рассматривая роль естественных наук в развитии капитализма, Маркс и Энгельс указывают, что теоретическая механика, завершенная Ньютоном, являлась в XVIII в. широко известной и авторитетной наукой в Англии и во Франции [см. там же, с. 60]. Анализируя проблему связей между промышленностью и естественными науками в этот период, они отмечают, что крупная промышленность «подчинила естествознание капиталу и лишила разделение труда последних следов его естественного характера» [там же]. Уже в середине 40-х годов Маркс и Энгельс предсказывают усиливающуюся необходимость коллективных действий ученых для более интенсивного развития науки [см., например, там же, с. 392 – 393].

Уже в ранних исследованиях Маркс и Энгельс развивают свое понимание единства природы, общества и мышления, исходя из объективной диалектики их развития. Тот факт, что в последующем основоположникам марксизма, и особенно Марксу, приходилось уделять преимущественное внимание разработке диалектики общественного развития, конечно, не говорит об отрицании ими диалектического характера явлений природы, как это стараются изобразить ныне многие буржуазные философы.

Сосредоточив свои усилия на раскрытии законов капиталистического общества, Маркс в дальнейшем не имел возможности специально заниматься философскими проблемами все более широко развивающегося естественнонаучного знания. Но существование объективной диалектики в природе всегда было для него основой субъективной диалектики, основой диалектико-материалистического понимания истории.

Также несостоятельны попытки буржуазных философов (в частности, представителя франкфуртской школы А. Шмидта) доказать, что, занявшись естествознанием, Энгельс все более отходил от марксистской концепции социальной истории, погружаясь в догматическую метафизику природы. По мнению Шмидта, это имело место тогда, когда Энгельс вводил диалектику в естественные науки, «выдумывая» (?) философию природы [см. 17, с. 12 – 13][10]. Как известно, Энгельс не только исследовал диалектику природы, но и занимался диалектико-материалистическим анализом социальных процессов.

Методологические проблемы науки обсуждались Энгельсом еще в 1844 г. в статье «Положение Англии. Восемнадцатый век», где он следующим образом характеризует состояние науки: «Восемнадцатый век собрал воедино результаты прошлой истории, которые до того выступали лишь разрозненно и в форме случайности, и показал их необходимость и внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные познания были упорядочены, выделены и приведены в причинную связь; знание стало наукой, и науки приблизились к своему завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с другой – с практикой. До восемнадцатого века никакой науки не было; познание природы получило свою научную форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях, несколькими годами раньше. Ньютон своим законом тяготения создал научную астрономию, разложением света – научную оптику, теоремой о биноме и теорией бесконечных – научную математику и познанием природы сил – научную механику» [1, т. 1, с. 599].

В этом отрывке намечается единый диалектический подход как к наукам об обществе (когда говорится о первых шагах на пути превращения истории в науку), так и к естествознанию и математике. Характеризуя уровень развития других естественнонаучных дисциплин, Энгельс пишет: «Физика точно так же приобрела свой научный характер в восемнадцатом веке; химия была еще только создана Блэком, Лавуазье и Пристли; география была поднята на уровень науки определением формы Земли и многочисленными путешествиями, которые лишь теперь стали предприниматься с пользой для науки; точно так же естественная история была поднята на уровень науки Бюффоном и Линнеем; даже геология стала постепенно высвобождаться из пучины фантастических гипотез, в которой она тонула. Для восемнадцатого века характерной была идея энциклопедии; она покоилась на сознании, что все эти науки связаны между собой, но она не была еще в состоянии совершать переходы от одной науки к другой, а могла лишь просто ставить их рядом» [там же].

Столь основательная научная и методологическая характеристика состояния естественнонаучного знания XVIII в. с единой философской точки зрения свидетельствует о глубине проникновения молодого Энгельса в историю и сущность наук о природе.

При этом, характеризуя состояние науки в XVIII в., Энгельс проводит различие между знанием и собственно наукой, которая отличается прежде всего системностью, выделяя в каждой области фундаментальные открытия и делая необходимым решение проблемы связи, единства различных наук. Коренным методологическим недостатком естествознания XVIII в. Энгельс считает то, что в нем различные науки лишь «стояли рядом» и еще не была поставлена проблема их всеобщей взаимосвязи. В начале XIX в. связи между науками стали более очевидными. Однако связи эти понимались чисто внешне, ибо не были определены критерии научности и еще не выявилось внутреннее единство материальных систем, изучаемых различными науками.

Правильная методологическая установка, опирающаяся на философское положение о материальном единстве мира, позволила Энгельсу еще в 1844 г. выявить методологический аспект взаимосвязи естественных наук и указать направление развития этой взаимосвязи. В то же время изучение достижений естествознания давало дополнительный импульс теоретическим исследованиям Маркса и Энгельса, ускоряло процесс формирования их универсального диалектико-материалистического учения о природе, обществе и познании. Так, в цитировавшейся уже работе 1844 г. Энгельса можно проследить влияние естественнонаучных аргументов на формирование его диалектико-материалистических воззрений. Он обращается, в частности, к открытию Франклином существования двух противоположных состояний электричества, к высказанной им идее о взаимопереходе электричества из положительного состояния в отрицательное. Следует подчеркнуть, что еще Шеллинг, а вслед за ним Гегель обратили внимание на фундаментальность этого открытия. Гегель в «Науке логики» истолковал существование отрицательного и положительного состояний электричества как подтверждение закона единства и борьбы противоположностей, однако подлинно материалистическое истолкование этому открытию дали Энгельс и Маркс. Оценивая отношение Маркса к естествознанию, необходимо иметь в виду, что систематическое изучение гегелевской философии и ее критический анализ требовали знания состояния естественных наук, которым Гегель уделял немалое внимание с целью обоснования всеобщности принципов своей философской системы.

Маркс и Энгельс уделяли также большое внимание техническим знаниям и технике. Интерес молодого Энгельса к работам Дж. Уатта, Дж. Уэджвуда, Дж. Харгривса, Р. Аркрайта и многих других изобретателей показывает, что он уже тогда внимательно следил за приложениями науки к технике. Энгельса особенно интересовала проблема взаимосвязи науки и производства, что, несомненно, было связано с основной ориентацией его интересов на социально-экономическую проблематику.

На формирование научного мировоззрения Маркса и Энгельса определенное влияние оказал великий немецкий поэт Гёте, который был широко образованным мыслителем и профессионально интересовался естественными науками. Энгельс сравнительно рано, еще в 1844 г., обратил внимание на предвосхищение в его работах некоторых элементов диалектики: «То, что Гёте мог высказать лишь непосредственно, т.е. в известном смысле, конечно, „пророчески“, получило развитие и обоснование в новейшей немецкой философии» [1, т. 1, с. 594]. В зрелые годы Энгельс приводит слова Мефистофеля из «Фауста» как образец диалектического мышления о природе: «все, что возникает, заслуживает гибели» [см. 1, т. 20, с. 359].

Взгляды молодого Маркса по методологическим вопросам, связанным с развитием науки, были определены им при анализе философских учений Л. Фейербаха и младогегельянцев. Критически преодолевая антропологический материализм Фейербаха, Маркс отмечает, что автор «Сущности христианства» преувеличивает роль природы и недооценивает политику. Между тем, по мнению Маркса, единственный союз, благодаря которому философия может стать истинной, это союз природы и политики. Видимо, здесь имеются в виду не только связь философии и политики, но и «тройственный союз» философии, общественных и естественных наук.

В «Святом семействе» Маркс и Энгельс, анализируя теоретические построения адептов «критической критики», отмечают: «Подобно тому как она („критическая критика“. – Авт.) отделяет мышление от чувств, душу от тела, себя самоё от мира, точно так же она отрывает историю от естествознания и промышленности, усматривая материнское лоно истории не в грубо-материальном производстве на земле, а в туманных облачных образованиях на небе» [1, т. 2, с. 166]. Таким образом, уже на этом этапе становления и развития взглядов Маркса и Энгельса хорошо видно осознание ими необходимости единства философии, естествознания и общественно-исторической практики, направленное на то, чтобы «материнское лоно истории» искать не в «туманных облачных образованиях на небе», а в действительной практике на земле.

Особенно важными для понимания характера становления взглядов Маркса по методологическим проблемам естественных наук являются положения, высказанные им еще в 1844 г. при анализе сущности труда. Маркс рассматривает трудовую деятельность как регулятор отношений между человеком и природой, как процесс, превращающий человека в собственно социальное существо. К идее о единстве диалектики природы и диалектики истории Маркс приходит именно через раскрытие роли труда в объективизации сущностных сил человека. Он показывает, что диалектика истории опирается на диалектику природы, которая, будучи предпосылкой человеческой истории, в свою очередь имеет свою историю. Таким образом, Маркс подчеркивает исторический характер и становления человека из природы и самой природы. Он пишет: «Ни природа в объективном смысле, ни природа в субъективном смысле непосредственно не дана человеческому существу адекватным образом. И подобно тому как все природное должно возникнуть, так и человек имеет свой акт возникновения, историю, которая, однако, отражается в его сознании и потому в качестве акта возникновения является сознательно снимающим себя актом возникновения. История есть истинная естественная история человека» [1, т. 42, с. 164].

Маркс указывает на историческое единство природы и человека, которое служит объективной предпосылкой и основой как науки о природе – естествознания, так и науки об обществе – обществознания. «Человек есть непосредственный предмет естествознания; ибо непосредственной чувственной природой для человека непосредственно является человеческая чувственность…» [там же, с. 124]. На наш взгляд, было бы неверным видеть в этих словах только остатки еще не до конца преодоленной натуралистической фразеологии Фейербаха. Молодой Маркс выступает против метафизического противопоставления природы и человека, утверждая диалектическое единство и различие природного и общественного. Острие критики Маркса было направлено против дуализма природы и общества, который в разных видах господствовал в философской литературе тех лет. Внутреннее единство природного и общественного, основывающееся на единстве мира, позже нашло свое выражение в знаменитой формуле Маркса (1867): «Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс» [1, т. 23, с. 10].

Таким образом, единство естественных и общественных наук имеет объективную основу, оно вытекает из единства мира, находящего свое отражение в диалектико-материалистическом монизме. Поэтому науки о природе и науки о человеке и человеческом обществе не рядоположны, а суть ступени и стороны истории (в самом широком смысле этого термина). «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории», – читаем мы в «Немецкой идеологии» [1, т. 3, с. 16]. А незадолго до этого, в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», Маркс разъясняет эту мысль следующим образом: «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука» [1, т. 42, с. 124].

Философские выводы из наук о природе в трудах Маркса и Энгельса 50 – 60-х годов

Начиная с 1858 г. Энгельс занимается теоретической проблематикой естествознания, систематически изучая при этом конкретные достижения различных естественных наук. Проблемы, которые позже будут решены Энгельсом в «Диалектике природы», органически вытекали из существа всей философской системы основоположников марксизма, всегда считавших единство мира, связи и взаимообусловленность различных частей его одним из основных положений своего воззрения. Еще в «Немецкой идеологии», отмечая единство природы и общества, Маркс и Энгельс писали: «Первая предпосылка всякой человеческой истории – это, конечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому первый конкретный факт, который подлежит констатированию, – телесная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной природе. Мы здесь не можем, разумеется, углубляться ни в изучение физических свойств самих людей, ни в изучение природных условий – геологических, оро-гидрографических, климатических и иных отношений, которые они застают. Всякая историография должна исходить из этих природных основ и тех их видоизменений, которым они, благодаря деятельности людей, подвергаются в ходе истории» [1, т. 3, с. 19]. Разработка в дальнейшем Энгельсом специально диалектики природы явилась необходимым шагом в выполнении этой философско-методологической программы.

Маркс и Энгельс показали глубокую ошибочность не только отождествления материи и сознания, но и их абсолютного противопоставления за пределами основного вопроса философии. Критикуя Фейербаха, во многом сводившего социальное к натуральному, Маркс и Энгельс писали: «Фейербаховское „понимание“ чувственного мира ограничивается, с одной стороны, одним лишь созерцанием этого мира, а с другой – одним лишь ощущением…» [1, т. 3, с. 42]. Фейербах «не замечает, что окружающий его чувственный мир вовсе не есть некая непосредственно от века данная, всегда равная себе вещь, а что он есть продукт промышленности и общественного состояния, притом в том смысле, что это – исторический продукт, результат деятельности целого ряда поколений, каждое из которых стояло на плечах предшествующего, продолжало развивать его промышленность и его способ общения и видоизменяло в соответствии с изменившимися потребностями его социальный строй» [там же].

Основоположники марксизма указывают на односторонность «чисто» естественнонаучного взгляда на мир, оторванного от истории и человека. «Даже это „чистое“ естествознание, – пишут они, – получает свою цель, равно как и свой материал, лишь благодаря торговле и промышленности, благодаря чувственной деятельности людей» [там же, с. 43].

Указанный основной недостаток созерцательного материализма Фейербаха, состоявший в том, что «материализм и история у него полностью оторваны друг от друга…» [там же, с. 44], в дальнейшем привлекал пристальное внимание Энгельса. В «Диалектике природы», в частности в статье «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», Энгельс много размышляет о диалектике единства общества и природы, о возможных последствиях все более полного овладения человеком силами природы. Анализируя различные проблемы, которые встают перед людьми в процессе практического освоения природы, Энгельс подчеркивает необходимость сознательного отношения к ней, учета возможных отдаленных последствий вмешательства человека в природные процессы. «И мы, – пишет Энгельс, – в самом деле, с каждым днем научаемся все более правильно понимать ее законы и познавать как более близкие, так и более отдаленные последствия нашего активного вмешательства в ее естественный ход. Особенно со времени огромных успехов естествознания в нашем столетии мы становимся все более и более способными к тому, чтобы уметь учитывать также и более отдаленные естественные последствия по крайней мере наиболее обычных из наших действий в области производства и тем самым господствовать над ними. А чем в большей мере это станет фактом, тем в большей мере люди снова будут не только чувствовать, но и сознавать свое единство с природой и тем невозможней станет то бессмысленное и противоестественное представление о какой-то противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом, которое распространилось в Европе со времени упадка классической древности и получило наивысшее развитие в христианстве» [1, т. 20, с. 496].

Диалектический подход к дилемме, заключающейся в том, что, с одной стороны, человек изменяет природу в процессе практического преобразования реальной действительности, а с другой – для существования человека необходимо сохранение ее основных свойств, позволил Энгельсу высказать ряд важных методологических соображений, звучащих особенно актуально в XX в., когда под влиянием научно-технической революции, огромных успехов естественных наук ученые все чаще задумываются над возможными отрицательными последствиями применения своих открытий. Во второй половине XX в. естествоиспытатели и философы стали все больше осознавать методологическую порочность абсолютизации естественнонаучного исследования природы, обособленности его от анализа общественного развития. Отсюда – стремление преодолеть разрыв между естественными и общественными науками, проявляющееся, в частности, в образовании «стыковых» наук такого рода, как экология, науковедение и др.

Глубокий концептуальный анализ процесса развития наук о природе, выявление их внутренней взаимосвязи и присущих этому процессу противоречий, а также изучение диалектики отражения объективного в сфере субъективности с помощью развивающейся системы понятий – все эти исследования, осуществленные Марксом и Энгельсом применительно к современному им естественнонаучному знанию, явились существенным шагом на пути к созданию будущей единой науки о природе и человеке.

Диалектическое понимание природы Маркс применил в полной мере в своем главном труде – «Капитале». Анализируя процесс превращения денег в капитал, Маркс пишет: «Владелец денег или товаров только тогда действительно превращается в капиталиста, когда минимальная сумма, авансируемая на производство, далеко превышает средневековый максимум. Здесь, как и в естествознании, подтверждается правильность того закона, открытого Гегелем в его „Логике“, что чисто количественные изменения на известной ступени переходят в качественные различия» [1, т. 23, с. 318]. Убеждение Маркса в единстве законов природы, общества и мышления находит свое выражение в том, что он универсально применяет всеобщие диалектические законы. Из множества примеров приведем лишь один. Маркс замечает, что «принятая в современной химии молекулярная теория… основывается именно на этом (перехода количественных изменений в качественные и наоборот. – Авт.) законе» [там же].

В экономических рукописях 1861 – 1863 гг. (второй вариант «Капитала») мы находим мысль, что естествознание образует основу всякого знания. В этих же рукописях Маркс, анализируя внутреннюю взаимосвязь и взаимозависимость различных экономических общественных формаций, сравнивает характер их смены со сменой различных геологических формаций. Он пишет: «Так же как и при последовательной смене различных геологических формаций, при образовании различных экономических общественных формаций не следует верить во внезапно появившиеся, резко отделенные друг от друга периоды» [1, т. 47, с. 460]. Разбирая далее вопрос о том, как технологические условия и соответствующая им экономическая структура производства создаются в рамках предшествующей формы, Маркс отмечает: «Величайшие открытия – порох, компас и книгопечатание – принадлежат ремесленному периоду, как принадлежат ему также и часы, один из самых удивительных автоматов. Подобным же образом гениальнейшие и революционнейшие открытия Коперника и Кеплера в астрономии принадлежат эпохе, когда все механические средства наблюдения находились в стадии младенчества» [там же]. В своих исследованиях Маркс использует огромный исторический материал, показывающий зависимость уровня развития промышленности от уровня технических средств, он внимательно следит за успехами химии, в том числе агрономической [см. там же, с. 401 – 525]. Открытие пороха, компаса и книгопечатания характеризуется им как «три великих изобретения, предваряющие буржуазное общество» [там же, с. 418].

Проблемы «диалектики природы» не раз обсуждались также в переписке между Марксом и Энгельсом. В письме от 22 июня 1867 г., написанном в ответ на письмо Энгельса от 16 июня 1867 г.[11], Маркс не только одобряет направление выбранного Энгельсом исследования над «Диалектикой природы», но и указывает на собственные примеры из «Капитала», где он использовал различные объективные законы диалектики, имеющие «силу в истории и в естествознании» [1, т. 31, с. 260]. В мае 1873 г. Энгельс излагает Марксу свои основные идеи о диалектике природы и о классификации форм движения материи (письмо от 30 мая) и встречает полное его понимание: письмо Энгельса, пишет Маркс в своем ответе от 31 мая, доставило ему «большое удовольствие» [см. 1, т. 33, с. 67 – 71].

Таким образом, можно считать доказанным тезис о том, что «идея диалектики природы рождалась параллельно и у Маркса и у Энгельса и что это фактически была их общая идея» [4, с. 101]. Это объясняется общей методологической установкой их философского материализма, предполагавшей систематическую разработку диалектики естественнонаучного знания. Критическое преодоление Марксом и Энгельсом абстрактного гуманизма и натурализма и создание ими реального научно-революционного гуманизма возможно было только на основе разработки принципов материального единства мира и органического единства природы и человека, диалектики природы и диалектики общества. Теория диалектики природы и диалектико-материалистическая методология развивающегося естественнонаучного знания суть, таким образом, неотъемлемые и существенные части марксистской материалистической философии.

Замысел «Диалектики природы» и работа Энгельса над ней

Положение В.И. Ленина о том, что «нельзя понять марксизм и нельзя цельно изложить его, не считаясь со всеми сочинениями Энгельса» [2, т. 26, с. 93], имеет самое прямое отношение к трудам Энгельса, посвященным мировоззренческим, гносеологическим и методологическим проблемам природы и естествознания.

Проблемы диалектики природы Энгельс разрабатывает не только в «Диалектике природы», но и в таких важнейших своих трудах по философии, как «Анти-Дюринг», «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», а также в письмах и других сочинениях. Во всех работах Энгельса, посвященных самым различным проблемам марксизма, чувствуется благотворное влияние изучения естественных наук и внимательного учета всех известных ему достижений в этих областях. При разработке законов и категорий материалистической диалектики Энгельс всегда исходит не только из анализа структуры экономического базиса, классов и классовой борьбы, но и опирается на данные естествознания. С другой стороны, он сам уделяет много внимания разработке методологических проблем естественных наук, что нашло наиболее полное отражение в «Диалектике природы», которая посвящена проблемам как объективной диалектики, так и диалектики естествознания, его методологическим, логико-гносеологическим и мировоззренческим вопросам. В.И. Ленин при исследовании методологических основ кризиса физики в труде «Материализм и эмпириокритицизм», защищая и развивая основные принципы диалектического материализма в новых условиях, очень часто ссылается на сочинения Энгельса.

Работу над «Диалектикой природы» Энгельс начал в 1873 г. [см. 1, т. 20, с. 708 – 712] и продолжал ее вплоть до смерти Маркса в 1883 г. Некоторые материалы были добавлены к рукописи «Диалектики природы» в 1885 – 1886 гг. Первоначально Энгельс намеревался написать работу, посвященную критике вульгарно-материалистических воззрений Л. Бюхнера. Позднее он пришел к мысли о необходимости более обстоятельного исследования, в котором следует не только обобщить с диалектико-материалистических позиций естественнонаучные открытия, но и дать систематическую критику различных метафизических и идеалистических интерпретаций достижений науки о природе. Эта мысль была изложена Энгельсом в письме Марксу от 30 мая 1873 г. [см. 1, т. 33, с. 67 – 71]. Здесь же была сформулирована стержневая идея «Диалектики природы» – идея классификации наук, опирающейся на классификацию форм движения и в основном ей соответствующей. Необходимость исследований в русле этих замыслов была поддержана также другом Маркса, первым марксистом-естествоиспытателем, известным ученым-химиком К. Шорлеммером.

В работе Энгельса над «Диалектикой природы» можно выделить два периода: май 1873 г. – май 1876 г. и июль 1878 г. – март 1883 г. Эти периоды разделены временем работы над «Анти-Дюрингом». Сразу же после выхода в свет «Анти-Дюринга» Энгельс немедленно возвращается к прерванному труду. Материалы, относящиеся к «Диалектике природы», были объединены Энгельсом в четыре связки, получившие у него следующие заголовки: «Диалектика и естествознание», «Исследование природы и диалектика», «Диалектика природы», «Математика и естествознание. Разное». Среди заметок, составляющих четвертую связку, имеются два наброска плана «Диалектики природы». Следуя основным линиям плана Энгельса, исследователи теоретического и философского наследия основоположников марксизма расположили материал «Диалектики природы» в следующей последовательности: а) историческое введение, б) общие вопросы материалистической диалектики, в) классификация наук, г) соображения о диалектическом содержании отдельных наук, д) рассмотрение актуальных методологических проблем естествознания, е) диалектика перехода от естественных наук к общественным. Разработке последней части Энгельс успел уделить меньше всего времени.

В силу различных обстоятельств Энгельс не смог полностью завершить свой фундаментальный труд. Но проделанная им работа в концептуальном отношении является тем не менее законченным целым и представляет собой систематическое и развернутое рассмотрение основных мировоззренческих результатов и методологических уроков, извлеченных из современного ему естествознания с позиций диалектического материализма. Анализ, проведенный великим сподвижником Маркса, не только показал действие диалектических законов в природе и вскрыл естественнонаучные основы диалектического материализма, но и позволил ему высказать ряд общих основополагающих идей марксистской философской науки, углубить категориальную и методологическую основу диалектического материализма.

Судьба «Диалектики природы» поучительна. Материалы, которые входят в «Диалектику природы», при жизни Энгельса опубликованы не были. Вскоре после его смерти увидели свет лишь две статьи – «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» в 1896 г. и «Естествознание в мире духов» в 1898 г. Публикация этого философского труда, сразу после написания ставшего объектом идеологической борьбы, была затруднена тем, что архив основоположников марксизма после смерти Энгельса оказался в руках теоретиков германской социал-демократической партии. В частности, Э. Бернштейн не был заинтересован в полной публикации философского наследия Энгельса. Основная линия, проходящая через письма и труды Энгельса, – доказательство необходимости разработки диалектики на основе материализма, защита и развитие диалектического материализма в целом существенно расходилась со взглядами Бернштейна. Именно в эти годы Бернштейн в «Проблемах социализма» (1899) стремился доказать «вред» диалектики для науки и пытался «освободить» учение Маркса и Энгельса от диалектической «опасности». Бернштейн и другие влиятельные деятели германской социал-демократии поддержали лозунг «Назад к Канту» и всячески доказывали необходимость дополнения марксизма кантианской философией или иными буржуазно-философскими построениями.

«Диалектика природы», как и ряд других теоретических работ Маркса и Энгельса, пролежала долгие десятилетия под спудом в социал-демократических архивах и впервые была опубликована на русском языке на родине ленинизма в 1925 г.

Изменение предмета философии и диалектика природы

Вырабатывая новое мировоззрение, К. Маркс и Ф. Энгельс существенным образом изменили понимание содержания и целей философского знания. Они отвергли трактовку философии как законченной и завершенной системы знания, «науки наук», противостоящей всем частным наукам и диктующей им истины «в последней инстанции». Уже в «Анти-Дюринге» Энгельс отмечает: «Современный материализм – отрицание отрицания – представляет собой не простое восстановление старого материализма, ибо к непреходящим основам последнего он присоединяет еще все идейное содержание двухтысячелетнего развития философии и естествознания, как и самой этой двухтысячелетней истории» [1, т. 20, с. 142]. Отрицая истолкование диалектического материализма просто как восстановления старого материалистического мировоззрения, Энгельс вместе с тем подчеркивает наличие у материализма «непреходящей основы», которую необходимо углубить, опираясь на содержание истории природы и наук о ней, истории философии и гражданской истории, не сводя ее, однако, к этому содержанию. Именно в результате подобного углубления философия будет «снята», но, будучи преодолена по форме, сохранит свое действительное содержание [см. там же]. Спекулятивность и плоский эмпиризм, стирающие различие между философией и частнонаучными описаниями, – это две крайности, которые решительно отвергаются философией марксизма. Нельзя философски рассуждать о мире, не изучая данных наук, стремящихся познать этот мир в тех или иных его разрезах, но нельзя и сводить философские рассуждения к данным этих наук.

Систематический характер высказываний Энгельса в «Диалектике природы» показывает, что он был противником сведения предмета философского материализма к науке о природе или к науке о познании ее. Как в «Диалектике природы», так и в «Анти-Дюринге» Энгельс исходит из того, что диалектический материализм есть наука о наиболее общих законах «движения и развития природы, человеческого общества и мышления» [там же, с. 145], которая не есть сумма абсолютно «самостоятельных» и независимых друг от друга философских наук: диалектики природы, диалектики истории, диалектики познания и логики. Философия также не является их непосредственным тождеством. Ведь ясно, например, что диалектика развития природы не тождественна диалектике истории наук.

Органическая связь частных наук с философией диалектического материализма вытекает из самой ее сущности. В отличие от идеалистических философских систем марксистская философия, как указывает Энгельс, стоит «над» положительными науками не в том смысле, что она диктует им истины «в последней инстанции», а только в том, что, опираясь на естественные науки, стремится к достижению наивысшей степени общности и общезначимости своих выводов.

Энгельс подчеркивает коренное отличие диалектического материализма не только от таких течений прежней философии, как узкий, полуагностический эмпиризм и спекулятивный рационализм, но и от прежнего метафизического материализма. На принципиальные недостатки старого материализма, которому чужда диалектика и понимание общественно-исторической практики как основы познания, в силу чего он не мог исследовать сознание общественного субъекта, Маркс и Энгельс обратили внимание уже в 40-х годах XIX в. в «Святом семействе». Анализируя особенности «одностороннего материализма» Т. Гоббса, они писали: «Физическое движение приносится в жертву механическому или математическому движению; геометрия провозглашается главной наукой. Материализм становится враждебным человеку. Чтобы преодолеть враждебный человеку бесплотный дух в его собственной области, материализму приходится самому умертвить свою плоть и сделаться аскетом» [1, т. 2, с. 143]. Возникает разрыв между человеческим как субъективным и природным как объективным, а это искажает понимание процесса познания и роли в нем практики. Позже Энгельс возвращается к этой проблеме и, указывая на ошибочность подобного взгляда на процесс познания, отмечает: «Как естествознание, так и философия до сих пор совершенно пренебрегали исследованием влияния деятельности человека на его мышление. Они знают, с одной стороны, только природу, а с другой – только мысль. Но существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу» [1, т. 20, с. 545].

Энгельс показывает методологическую несостоятельность абсолютизации чисто природного, естественного, что ведет к натуралистическому пониманию человека, его истории. «…Натуралистическое понимание истории – как оно встречается, например, в той или другой мере у Дрейпера и других естествоиспытателей, стоящих на той точке зрения, что только природа действует на человека и что только природные условия определяют повсюду его историческое развитие, страдает односторонностью и забывает, что и человек воздействует обратно на природу, изменяет ее, создает себе новые условия существования» [там же, с. 545 – 546]. С другой стороны, исключение звена практики из теории познания природных процессов и явлений ведет к забвению тех специфических изменений, которые практика вносит в познание объективного и которые необходимо должны быть внесены, но столь же необходимо должны быть затем элиминированы.

Новое понимание предмета философского знания, в котором органически соединены материализм и диалектика, позволили Энгельсу выработать новую трактовку познания как общества и мышления, так и природы. Энгельс выступает против абсолютизации как самостоятельности философии, так и обусловленности ее комплексом частных, в том числе естественных, наук.

Необходимость философского осмысления достижений естественных наук и истории познания в целом

В начале и особенно в середине XIX в. естествоиспытатели сделали ряд существенных открытий, которые имели большое мировоззренческое значение. Труды Джоуля, Майера, Гельмгольца и других ученых позволили сформулировать и дать естественнонаучное обоснование закона сохранения и превращения энергии. Фундаментальный характер для развития идей о взаимопревращениях различных видов энергии носили работы Фарадея, который открыл электромагнитную индукцию. Большое значение имели проникнутые идеей эволюции работы Лайеля в геологии, Шванна и Шлейдена о клеточной структуре всех живых тел. Буржуазно-демократические революции 1848 – 1849 гг. оказали благотворное влияние на развитие промышленности, что в свою очередь привело к мощному подъему естествознания [см. 1, т. 20, с. 368], к развитию физики, химии, биологии, медицины.

Открытия в естествознании настоятельно требовали преодоления имевшей до этого место отчужденности различных естественных наук друг от друга и от материалистической диалектики. Еще в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс писал: «Естественные науки развернули колоссальную деятельность и накопили непрерывно растущий материал. Но философия осталась для них столь же чуждой, как и они оставались чужды философии» [1, т. 42, с. 123 – 124].

Анализ развивающегося естественнонаучного знания, проведенный Гегелем в «Философии природы», не отвечал методологическим потребностям науки, во-первых, ввиду ложности его исходного идеалистического принципа и, во-вторых, потому, что Гегель не был знаком или не счел нужным философски анализировать ряд фундаментальных научных открытий, сделанных еще при его жизни. Именно в «Философии природы» Гегеля более всего сказались коренные недостатки его философской системы. Натурфилософия Гегеля, как отмечает Энгельс, грешила в том отношении, что она не признавала у природы никакого развития во времени, никакого следования «одного за другим», а признавала только сосуществование «одного рядом с другим».

Таким образом, сложилась настоятельная теоретическая и практическая потребность в последовательном и систематическом философском анализе результатов основных естественных наук. Задача, которая в связи с этим встала перед Энгельсом, была сформулирована им следующим образом: «…дело шло о том, чтобы и на частностях убедиться в той истине, которая в общем не вызывала у меня никаких сомнений, а именно, что в природе сквозь хаос бесчисленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий…» [1, т. 20, с. 11]. В «Капитале» и других трудах Маркс научно исследовал материализм и диалектику общества, так сказать, «вверху», теперь надо было разработать «внизу» соответствующее учение о природе. Для решения этой задачи Энгельс рассматривает с позиций марксистской философии такие проблемы, как взаимоотношение философии и естествознания, отношение между диалектикой и естественными науками, классификацию форм движения материи, диалектику необходимости и случайности и другие.

«Маркс был основательным знатоком математики…» – писал Энгельс [там же], но для систематических занятий естественными науками ни у Маркса, ни у Энгельса долгое время не было возможности. Когда эта возможность появилась, Энгельс, по его словам, «подверг себя в области математики и естествознания процессу полного „линяния“… и в течение восьми лет затратил на это бóльшую часть своего времени» [там же].

Анализируя новейшие естественнонаучные открытия с позиций диалектического материализма, Энгельс настаивает в «Диалектике природы» на необходимости органического единства философии и естественных наук. В этой связи он подвергает систематической критике метафизичность эмпиризма, позитивистскую абсолютизацию чувственно данного, а также спекулятивно-рационалистическое конструирование «исходной» реальности. Энгельс показывает, что выявилась острая необходимость в качественно новой философии природы, основанной на достижениях науки и общественно-исторической практики. «Эмпирическое естествознание накопило такую необъятную массу положительного материала, что в каждой отдельной области исследования стала прямо-таки неустранимой необходимость упорядочить этот материал систематически и сообразно его внутренней связи. Точно так же становится неустранимой задача приведения в правильную связь между собой отдельных областей знания. Но, занявшись этим, естествознание вступает в теоретическую область, а здесь эмпирические методы оказываются бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление» [там же, с. 366]. Энгельс подчеркивает необходимость сознательного и целенаправленного освоения философской культуры, ибо столь необходимое для познания «теоретическое мышление является прирожденным свойством только в виде способности. Эта способность должна быть развита, усовершенствована, а для этого не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения всей предшествующей философии» [там же].

Огромным количеством примеров Энгельс демонстрирует силу диалектического метода, обосновывая высказанную в «Анти-Дюринге» главную идею о том, что точное представление о Вселенной, о ее развитии и развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалектическим путем. Энгельс показывает, как сильно страдает развитие наук от узости метафизического метода с его неподвижными, застывшими категориями. Пренебрежение к материализму и диалектике мстит естествоиспытателям, приводит к тому, что они, часто не замечая этого, во-первых, попадают под влияние наиболее реакционных философских школ и, во-вторых, вынуждены сами, с ошибками, открывать заново уже открытые философские истины. Они воображают, пишет Энгельс в «Диалектике природы», что «освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические категории, а эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного общего сознания так называемых образованных людей, над которым господствуют остатки давно умерших философских систем, либо из крох прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по философии (которые представляют собой не только отрывочные взгляды, но и мешанину из воззрений людей, принадлежащих к самым различным и по большей части к самым скверным школам), либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, – то в итоге они все-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной, и те, кто больше всех ругает философию, являются рабами как раз… наихудших философских учений» [там же, с. 524 – 525]. «Эмпирическое презрение к диалектике наказывается тем, что некоторые из самых трезвых эмпириков становятся жертвой самого дикого из всех суеверий – современного спиритизма» [там же, с. 382].

Критикуя узкий эмпиризм за недооценку роли теоретического мышления в процессе познания, Энгельс показывает относительность пресловутой «бесспорности факта» и его зависимость от той или иной интерпретационной модели, в рамках которой факт осмысливается. В «Диалектике природы» раскрывается недостаточность единичного «решающего эксперимента», ибо только общественно-историческая практика может служить веским аргументом в пользу истинности той или иной гипотезы или теории. В основе критики Энгельсом как догматического рационализма и априоризма, так и эмпиризма лежит мысль о диалектике субъективного и объективного в познании. Эту диалектику во многом исказил идеалист Гегель и не поняли большинство исследователей природы. Последние относились к философскому анализу основ своей науки с безразличием, будучи сторонниками узко эмпирической позиции и совершенно некритически пользуясь устаревшими понятиями и сомнительными гипотезами. «Исключительная эмпирия, – пишет Энгельс, – позволяющая себе мышление в лучшем случае разве лишь в форме математических вычислений, воображает, будто она оперирует только бесспорными фактами. В действительности же она оперирует преимущественно традиционными представлениями, по большей части устаревшими продуктами мышления своих предшественников…» [там же, с. 455 – 456; ср. также с. 384].

При решении проблемы взаимоотношения диалектического материализма и естественных наук Энгельс исходит прежде всего из признания социального характера наук о природе, которые внутренне связаны как с производством, так и с господствующим мировоззрением. И лишь сознательное овладение диалектико-материалистической методологией позволяет избежать ошибок, проистекающих от незнания истории науки и истории философии.

Доказывая внутреннюю связь науки с философией, Энгельс подводит к выводу, что «какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями. Физика, берегись метафизики!» – пишет Энгельс [там же, с. 525], понимая под метафизикой недиалектичность мышления. Опираясь на факты истории науки, Энгельс убедительно доказывает, что диалектика «является для современного естествознания наиболее важной формой мышления, ибо только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области исследования к другой» [там же, с. 367].

Таким образом, подход Энгельса к проблеме взаимоотношения философии и естественных наук с самого начала был направлен против односторонности как фактографического эмпиризма, так и спекулятивного рационализма и догматизма. Диалектико-материалистический подход к этой проблеме и ее решение соединяют в себе опору на добытые наукой и практикой факты и восхождение к теоретическому их обобщению, интерпретации и объяснению. Исследуя содержание наук, философия выявляет объективно-диалектические связи и закономерности действительности, а изучая процессы приращения знания об этих связях и закономерностях и развивающуюся форму этого приращения, познает логико-гносеологические связи и закономерности, т.е. субъективную диалектику в узком смысле слова. Только широкая методологическая установка, исходящая из внутреннего единства и взаимообусловленности этих двух форм философского познания, способна обеспечить правильную постановку и решение философских проблем развивающегося естественнонаучного знания.

Необходимость диалектического метода для естествознания

Центральной идеей «Диалектики природы» является идея о необходимости диалектического метода для естественных наук. Обоснование этой идеи сочетается у Энгельса с критикой господствовавшего в науках метафизического способа мышления. Метафизический способ изучения был в свое время исторически оправдан, но, как отмечает Энгельс, оставил «привычку рассматривать вещи и процессы природы в их обособленности, вне их великой общей связи, и в силу этого – не в движении, а в неподвижном состоянии, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвыми» [1, т. 20, с. 20 – 21].

Развитие эмпирического естествознания в конце XVIII – начале XIX в. выявило объективную потребность в таком методе, который был бы ориентирован на отыскание общих связей между явлениями, на раскрытие процессов изменения и развития, при сохранении материалистического подхода к объектам исследования. В результате «диалектический характер процессов природы стал непреодолимо навязываться мысли…» [там же, с. 368]. В особенности это относилось к развитию таких фундаментальных разделов естествознания, как физика, космология, биология и химия.

Недооценка теоретического мышления и абсолютизация непосредственно воспринимаемых данных приводили либо к субъективно-идеалистическому эмпиризму, либо в качестве реакции на него к объективно-идеалистическим и даже религиозным спекуляциям. Проанализировав «экспериментальные основания» спиритизма, Энгельс показывает в статье «Естествознание в мире духов» (1878), что путь от естествознания к мистицизму есть «самая плоская эмпирия, презирающая всякую теорию и относящаяся с недоверием ко всякому мышлению» [там же, с. 381].

Узкоэмпирическая методология становится тормозящим фактором познания, ибо при столкновении с новыми фактами она старается «спасти старую традицию от натиска научного мышления» [там же, с. 455].

В разделе «Электричество» на примере анализа работы Видемана «Учение о гальванизме и электромагнетизме» Энгельс показывает, как «в трактовку даже самого простого электрического явления вносится фальсификация», поскольку «эмпирия уже не в состоянии правильно изображать факты, ибо в изображение их у нее прокрадывается традиционное толкование этих фактов» [там же, с. 456]. Энгельс тем самым обращает, в частности, внимание на то, что вообще не бывает никакой «абсолютно чистой» эмпирии: фактическая база наук всегда подвержена воздействию со стороны прежних или заново выдвинутых теоретических концепций, и поэтому факты подчас перетолковываются в зависимости от той концепции, в которую они включаются. Систематически доказывая узость философского эмпиризма, Энгельс отнюдь не призывает «конструировать связи и вносить их в факты»: он подчеркивает, что необходимо «извлекать их из фактов и, найдя, доказывать их, насколько это возможно, опытным путем» [там же, с. 370 – 371]; произвольным конструкциям в науке нет места.

В «Диалектике природы» развивается выдвинутая в «Анти-Дюринге» мысль о диалектике как итоге развития истории познания. Поэтому ознакомление естествоиспытателей с этой историей Энгельс относит к числу важнейших средств выработки у них способности к теоретическому мышлению. «Теоретическое мышление каждой эпохи, а значит и нашей эпохи, это – исторический продукт, принимающий в различные времена очень различные формы и вместе с тем очень различное содержание. Следовательно, наука о мышлении, как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления» [там же, с. 366 – 367].

Изучение истории развития научного знания с убедительностью подтверждает справедливость диалектического подхода к действительности. Оно показывает, что «теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная „вечная истина“», «дает масштаб для оценки выдвигаемых им самим теорий» [там же, с. 367]. Незнание того, как ставились и решались в прошлом философские проблемы и чего уже достигла философская наука в своем развитии, часто приводило естествоиспытателей к серьезным методологическим просчетам в оценке выдвигаемых ими теорий.

Анализируя с философских позиций основные достижения естествознания, Энгельс специально выделяет те открытия, которые имеют важное методологическое и мировоззренческое значение, и отмечает, что эвристической силой обладает даже неосознанное использование диалектического подхода к природе. Так, например, обстояло дело с составившей эпоху кантовской теорией возникновения небесных тел из вращающихся пылевидных масс. Именно благодаря стихийно-диалектическому подходу, даже не имея еще достаточных эмпирических данных, Кант смог нанести первый существенный удар по господствовавшим в то время метафизическим воззрениям. «Первая брешь в этом окаменелом воззрении на природу, – пишет Энгельс, – была пробита не естествоиспытателем, а философом. В 1755 г. появилась „Всеобщая естественная история и теория неба“ Канта. Вопрос о первом толчке был устранен; Земля и вся солнечная система предстали как нечто ставшее во времени» [там же, с. 350 – 351]. Знаменитый трактат И. Канта и труды П.С. Лапласа «Изложение системы мира» (1796), «Трактат о небесной механике» (1798 – 1825) сыграли важную методологическую роль в переходе от метафизической трактовки природы к диалектической.

Методологическое новаторство кантовского подхода к проблеме происхождения Вселенной заключается в фактическом признании борьбы противоположностей как источника самодвижения материи, что означало по существу устранение из науки проблемы «первотолчка» и признание саморазвития материи. И хотя работы Канта в области космологии не оказали немедленного воздействия на развитие естественных наук, что было во многом связано с отсутствием в них необходимого математического аппарата, но они, как указывает Энгельс в «Диалектике природы», предвосхитили естественнонаучные приложения всеобщего закона единства и борьбы противоположностей, и в этом их непреходящее значение.

Диалектические по существу представления проникли постепенно и в другие естественнонаучные дисциплины – геологию, антропологию, географию и т.д. Так, исследования Ч. Лайеля, получившие отражение в его «Основах геологии» (1830 – 1833), способствовали становлению этой отрасли познания как науки, в которой утверждалось представление об объективном процессе развития природы. Оценивая философское значение этих исследований, Энгельс подчеркивает: «Лишь Лайель внес здравый смысл в геологию, заменив внезапные, вызванные капризом творца, революции постепенным действием медленного преобразования Земли. Теория Лайеля была еще более несовместима с допущением постоянства органических видов, чем все предшествовавшие ей теории» [там же, с. 352]. Эти теории Энгельс критикует с методологических позиций прежде всего именно за метафизичность, за абсолютизацию «внезапности» в виде спонтанных скачков, катастроф, что давало возможность интерпретировать процессы, имевшие место в истории природы, в духе «первотолчка». Так же, прежде всего с методологической точки зрения, оценивает Энгельс новые теории, подчеркивая появление в них идей всеобщей связи, развития, противоречивости изучаемых объектов.

Диалектика эмпирического и теоретического

Исследование структуры процессов познания приводит Энгельса к выделению в нем эмпирического и теоретического уровней. При этом он диалектически переосмысливает давнюю гносеологическую проблему приоритета чувственного или рационального в познании. Энгельс выявляет неправомерность подобной постановки проблемы и связанных с нею односторонностей как эмпиризма, так и рационализма. Для прояснения истинного смысла этой дилеммы Энгельс, во-первых, исследует общий вопрос об исходных принципах всякой теории, а во-вторых, анализирует пути возникновения нового знания, обращаясь с этой целью к вопросу о роли индукции и дедукции в познавательном процессе.

«Эмпирическое наблюдение, – пишет Энгельс, – само по себе никогда не может доказать достаточным образом необходимость» [1, т. 20, с. 544]. Таким образом, уже во второй половине XIX в. Энгельсом был отмечен факт принципиальной невыводимости основных положений и законов теории из одних лишь эмпирических данных, факт, обсуждение которого приобрело столь острую форму в логике науки середины XX в. В то же время он критикует и априоризм, подчеркивая вторичность принципов познания по отношению к объективному миру: «…принципы верны лишь постольку, поскольку они соответствуют природе и истории» [там же, с. 34]. Будучи проверены практикой, принципы становятся важными методологическими инструментами познания, выступают как ведущая, направляющая идея, обладающая дедуктивной силой.

Энгельс предвосхитил принципиальные идеи гипотетико-дедуктивного метода познания и их сегодняшнее применение. Бывает, что исходные принципы теории формулируются как догадки, которые после своего подтверждения получают теоретический статус. Эти принципы применительно к новой теоретико-познавательной ситуации, на новом уровне знания, могут быть дополнены новыми принципами, трансформированы или вообще заменены ввиду полной неприменимости в новой области. Решающим критерием истинности исходных принципов познания в конечном счете всегда остается общественно-историческая, в том числе научно-экспериментальная, практика.

Но бывает и так, что принципы, которые многократно подтверждались на практике, в дальнейшем не исследуются и приобретают со временем характер предрассудка. Такое положение, отмечает Энгельс, может иметь место, например, в математике. Он пишет, что в этой науке, «как и во всех других областях мышления, законы, абстрагированные из реального мира, на известной ступени развития отрываются от реального мира, противопоставляются ему как нечто самостоятельное, как явившиеся извне законы, с которыми мир должен сообразоваться» [там же, с. 38]. Подобный отрыв может служить гносеологической предпосылкой многих абстрактных математических понятий, и в силу этого обстоятельства значительно возрастает видимость независимости математического знания от связей и отношений реального мира. Однако практика научного познания, развитие техники и общественного производства доказывают справедливость материалистического подхода Энгельса к математике. Применение «чистой математики» в практической деятельности (т.е. приложение ее к «миру») есть доказательство не того, что она навязывает миру свои законы, а напротив, лишь того, что сама она «заимствована из этого самого мира и только выражает часть присущих ему форм связей, – и как раз только поэтому и может вообще применяться» [там же]. Если, отмечает Энгельс, «у нас математические аксиомы представляются каждому восьмилетнему ребенку чем-то само собой разумеющимся, не нуждающимся ни в каком опытном доказательстве, то это является лишь результатом „накопленной наследственности“» [там же, с. 582]. Позднее В.И. Ленин напишет в «Философских тетрадях»: «ПРАКТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА МИЛЛИАРДЫ РАЗ ДОЛЖНА БЫЛА ПРИВОДИТЬ СОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К ПОВТОРЕНИЮ РАЗЛИЧНЫХ ЛОГИЧЕСКИХ ФИГУР, ДАБЫ ЭТИ ФИГУРЫ МОГЛИ ПОЛУЧИТЬ ЗНАЧЕНИЕ АКСИОМ. ЭТО NOTA BENE» [2, т. 29, с. 172].

Рассматривая роль индукции и дедукции, анализа и синтеза в научном познании, Энгельс выступает против абсолютизации каких-либо способов познания: «…восхождение от единичного к особенному и от особенного к всеобщему совершается не одним, а многими способами…» [1, т. 20, с. 540]. Объективное единство различных явлений требует применения в познании принципов диалектической логики, которая «не довольствуется тем, чтобы перечислить и без всякой связи поставить рядом друг возле друга формы движения мышления…» [там же, с. 538]. Диалектическая логика «выводит эти формы одну из другой, устанавливает между ними отношение субординации, а не координации, она развивает более высокие формы из нижестоящих» [там же].

Характеризуя позицию тех ученых, которые абсолютизируют формально-логические методы познания, Энгельс особенно резко критикует разделение и абсолютное противопоставление друг другу индукции и дедукции: «Эти люди так увязли в противоположности между индукцией и дедукцией, что сводят все логические формы умозаключения к этим двум, совершенно не замечая при этом, что они 1) бессознательно применяют под этим названием совершенно другие формы умозаключения, 2) лишают себя всего богатства форм умозаключения, поскольку их нельзя втиснуть в рамки этих двух форм, и 3) превращают вследствие этого сами эти формы – индукцию и дедукцию – в чистейшую бессмыслицу… Индукция и дедукция связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ» [там же, с. 541, 542], и поэтому нельзя преувеличивать роль одной противоположности за счет другой, а «надо стараться применять каждую на своем месте…» [там же, с. 543].

В науке XVIII – XIX вв. были распространены концепции, преувеличивающие роль индукции в познании. В этой связи Энгельс подвергает основательной критике узкоиндуктивистскую трактовку формирования и развития научного знания вообще и английский «всеиндуктивизм», идущий еще от Ф. Бэкона, в особенности. На основе анализа обширного историко-научного материала Энгельс опровергает мнение индуктивистов, что индукция является непогрешимым методом: «Это настолько неверно, что ее, казалось бы, надежнейшие результаты ежедневно опрокидываются новыми открытиями» [там же]. Ученый-материалист, конечно, опирается на индукцию, но она не в состоянии достаточно полно объяснить возникновение новых теорий и методов и нового знания вообще. «Никакая индукция на свете, – пишет по этому поводу Энгельс, – никогда не помогла бы нам уяснить себе процесс индукции. Это мог сделать только анализ этого процесса» [там же, с. 542]. Позиция Энгельса была направлена против отрицания продуктивной роли мышления в познании, что было свойственно многим позитивистам XIX в. Позитивистский характер приобрел в этом столетии односторонний «английский эмпиризм», позитивизм придал агностический вид старому сенсуализму, «первым позитивизмом» назвал Энгельс индуктивизм Дж.С. Милля. Поэтому критика Энгельсом узости индуктивизма была одновременно и ударом по позитивизму.

Критика Энгельсом абсолютизации возможностей не только индукции, но и всякого другого отдельного способа познания носила программный характер и была подчинена более общей задаче – показать эвристический характер материалистической диалектики, которая по самому существу своему не совместима с абсолютизацией какого-либо одного метода познания, каких бы то ни было заранее данных схем мышления. Недаром к проблеме прообразов математических абстракций Маркс и Энгельс подходили с разных сторон, взаимодополняя друг друга: Маркс – с позиции применения частного метода конструктов, а Энгельс – с точки зрения вопроса о приблизительных эмпирических прообразах [см. 12, 161 – 167][12].

Актуален критический анализ Энгельсом гегелевской классификации суждений. Подчеркивая рациональные моменты идеи Гегеля о развитии форм суждения в ходе познания и о переходе их друг в друга, Энгельс замечает, что на первый взгляд эта классификация суждений в тех или иных пунктах кажется совершенно произвольной, однако в действительности это не так. Анализируя с материалистической точки зрения основания гегелевской классификации суждений, Энгельс отмечает преимущества диалектического подхода к проблеме, в силу которого эта классификация коренится в законах не только мышления, но и природы. Последнее, впрочем, не было и не могло быть раскрыто Гегелем ввиду идеалистических принципов его учения о суждении: «То, что у Гегеля является развитием мыслительной формы суждения как такового, выступает здесь перед нами как развитие наших, покоящихся на эмпирической основе, теоретических знаний о природе движения вообще» [1, т. 20, с. 539]. Это положение Энгельс использует далее для критики агностицизма, ибо «законы мышления и законы природы необходимо согласуются между собой, если только они надлежащим образом познаны» [там же, с. 539 – 540]. Исходя из этого Энгельс классифицирует суждения на суждения единичности, особенности и всеобщности, показывая, что во многих случаях процесс познания идет по пути единичного – особенного – всеобщего, но абсолютизировать эту форму развития познания, связанную, в частности, с индуктивным восхождением (хотя и не сводящуюся к нему), нельзя [см. там же, с. 538 – 539].

Энгельс обращает внимание на диалектически противоречивый характер формирования научной теории, отмечая относительный и преходящий характер существовавших в его время теоретических систем, хотя некоторыми естествоиспытателями они рассматривались как окончательные и абсолютные. Когда эти «ученые мужи» метафизически упорствуют в своих заблуждениях, они начинают «искать спасения во всякого рода уловках, в жалких увертках, в затушевывании непримиримых противоречий и тем самым сами попадают в конце концов в такой лабиринт противоречий, из которого для них нет никакого выхода» [там же, с. 456]. Конечно, в таких случаях выход есть – честно признать ошибку и начать теоретическое исследование заново, обратившись к новым, более плодотворным гипотезам. Но не все на это способны.

Энгельс подчеркивает огромную эвристическую роль гипотезы в научном познании: «Формой развития естествознания, поскольку оно мыслит, является гипотеза» [там же, с. 555]. В наиболее развитых естественнонаучных дисциплинах – астрономии и механике, физике и химии – «находишься среди гипотез, словно в центре пчелиного роя. Да иначе оно и не может быть. В физике мы имеем дело с движением молекул, в химии – с образованием молекул из атомов, и если интерференция световых волн не вымысел, то у нас нет абсолютно никакой надежды когда-либо увидеть эти интересные вещи собственными глазами. Окончательные истины в последней инстанции становятся здесь с течением времени удивительно редкими» [там же, с. 89]. Обнаружение все новых и новых связей и отношений, а отсюда возрастающая «потребность в систематизации изучаемых связей постоянно вынуждает нас к тому, чтобы окружать окончательные истины в последней инстанции густым лесом гипотез» [там же].

Таким образом, наличие элемента гипотетичности в структуре знания является постоянным атрибутивным свойством развития науки. Научная и общефилософская значимость защищаемой Энгельсом концепции о роли гипотез в познании исключительно велика. Она состоит прежде всего в собственно методологической направленности, которая верно ориентирует естествоиспытателей, остерегая их от узости индуктивизма. Концепция Энгельса важна и в мировоззренческом отношении. Дело в том, что во второй половине XIX в. получил распространение позитивистский взгляд на гипотезу, согласно которому она истолковывалась не как предвосхищение истины, а как ее замена, что по существу означало устранение гипотетических моментов из структуры знания. Иными словами, позитивисты отрицали возможность превращения предположений в твердое знание. Между тем, как показывает Энгельс, в постоянном осуществлении этой возможности и состоит генеральный путь познания.

Исключительно важны сегодня глубокие логико-методологические положения Энгельса о роли и функции так называемого идеализированного объекта в познании. В заметке о Сади Карно Энгельс отмечает, что последний «изучил паровую машину, проанализировал ее, нашел, что в ней основной процесс не выступает в чистом виде, а заслонен всякого рода побочными процессами, устранил эти безразличные для главного процесса побочные обстоятельства и сконструировал идеальную паровую машину (или газовую машину), которую, правда, так же нельзя осуществить, как нельзя, например, осуществить геометрическую линию или геометрическую плоскость…» [там же, с. 543 – 544]. Но подобная познавательная процедура «оказывает, по-своему, такие же услуги, как эти Математические абстракции: она представляет рассматриваемый процесс в чистом, независимом, неискаженном виде» [там же, с. 544]. Эвристический характер процесса идеализации, таким образом, основан на теоретическом конструировании мысленного объекта, при котором стороны, существенные для данного направления исследования, берутся в максимально развитом виде, а несущественные вообще отбрасываются. Этот прием все более широко применяется в современной нам научно-исследовательской практике. «Математическое пространство», «абсолютно черное тело», «несжимаемая жидкость» и т.п. стали ныне естественным элементом научного знания. Идеализация – это необходимая сторона процесса познания, ибо, как показывает Энгельс, создание научной теории высокого уровня общности не возможно без исключения тех свойств изучаемого объекта, которые для данного класса задач не существенны. Объективные основания этой процедуры образует, в частности, относительная независимость отдельных явлений и свойств и различия их ролей при протекании изучаемого процесса.

Существенное возрастание роли абстрактно-теоретического начала в современной науке, пользующейся обобщениями высокого уровня, а также идеализациями и идеальными конструктами, показывает научную прозорливость Энгельса, который, еще по существу находясь в рамках классического естествознания, смог указать на методологическое и эвристическое значение тех частных приемов научного исследования, которые в то время вообще еще не были осмыслены.

Законы диалектики как фундаментальные принципы бытия и познания. Три основных закона диалектики

Исследование методов и приемов научного исследования было органически связано Энгельсом с дальнейшей разработкой основных законов и категорий материалистической диалектики. Рассматривая реальный ход процесса познания в естественных и общественных науках, он существенным образом переосмысливает ряд законов диалектики, сформулированных Гегелем. Это означало дальнейшее развитие категориальной основы марксистской философии.

В разделе «Диалектика» Энгельс, доказывая ошибочность гегелевского сведéния законов диалектики к законам мышления, пишет, что законы диалектики абстрагируются из истории природы и человеческого общества. «Они как раз не что иное, как наиболее общие законы обеих этих фаз исторического развития, а также самого мышления» [1, т. 20, с. 384]. Будучи познанными, общие диалектические законы сами становятся эвристическим средством в дальнейшем исследовании природы, истории и самого процесса познания.

Анализируя характер действия в природе диалектических законов, Энгельс отмечает их всеобщность для теоретического естествознания. В частности, говоря о законе перехода количества в качество и обратно, Энгельс пишет: «…в природе качественные изменения – точно определенным для каждого отдельного случая способом – могут происходить лишь путем количественного прибавления либо количественного убавления материи или движения (так называемой энергии)» [там же, с. 385]. Рассматривая под этим углом зрения данные физики и химии, Энгельс приходит к выводу, что «невозможно изменить качество какого-нибудь тела без прибавления или отнятия материи либо движения, т.е. без количественного изменения этого тела» [там же]. Соответственно, с другой стороны, «чисто количественная операция деления имеет границу, где она переходит в качественное различие: масса состоит из одних молекул, но она представляет собой нечто по существу отличное от молекулы, как и последняя в свою очередь есть нечто отличное от атома» [там же, с. 386].

Опираясь на достигнутый уровень научного знания своего времени, Энгельс высказывает идеи, на много десятилетий опередившие развитие науки. Так, подчеркивая в приведенной выше цитате отличие тела от молекул, его составляющих, он привлекает внимание исследователей к изучению сущности массы, но при этом предостерегает их от упрощенно-механического представления о предопределенности свойств целого свойствами составных его частей. Тем самым Энгельс указывает на сложность понятия массы (эта проблема далеко еще не разрешена и в современной физике).

Диалектический подход помогает Энгельсу глубоко осмыслить методологическую функцию физических постоянных в познании: «…константы физики в значительной своей части суть не что иное, как обозначения узловых точек, где количественное прибавление или убавление движения вызывает качественное изменение в состоянии соответствующего тела, – где, следовательно, количество переходит в качество» [там же, с. 387]. В плане познавательной деятельности это значит, что нарушение определенных единств качественных и количественных изменений, соответствующих константам, означает «снятие» старого уровня и переход к новому уровню реальности, а в познании это влечет за собой необходимость перехода к новой теоретической системе знания.

Большое внимание Энгельс уделяет рассмотрению естественных наук как теоретической целостности, в которой действуют всеобщие диалектические закономерности. Такой подход, например, привел его к характеристике химии как науки, где закон перехода количественных изменений в качественные проявляется наиболее ярко и празднует «свои величайшие триумфы» [там же]. Это дает Энгельсу основание определить химию как науку «о качественных изменениях тел, происходящих под влиянием изменения количественного состава» [там же].

Диалектико-материалистическая исходная позиция позволяет Энгельсу глубоко научно определить предметы различных естественных наук на современном ему историческом уровне их развития. Он определил механику как науку «о небесных и земных массах», физику как «механику молекул», а химию как «физику атомов» [там же, с. 386]. Дальнейшее развитие естественнонаучного знания внесло поправки в перечень объектов отдельных наук, но полностью подтвердило истинность общей концепции [см., напр., 6][13].

Анализ механизма «перехода» количественных изменений в качественные и наоборот опирается у Энгельса на положение о всеобщности борьбы противоположностей как причины развития всякого процесса и явления. В «Анти-Дюринге», критикуя метафизический способ мышления, который «за отдельными вещами… не видит их взаимной связи, за их бытием – их возникновения и исчезновения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не видит леса» [1, т. 20, с. 21], Энгельс показывает, что, например, «органическое существо в каждое данное мгновение является тем же самым и не тем же самым…» [там же]. В общем виде «оба полюса какой-нибудь противоположности – например, положительное и отрицательное – столь же неотделимы один от другого, как и противоположны, и… они, несмотря на всю противоположность между ними, взаимно проникают друг друга» [там же, с. 22].

В «Диалектике природы», анализируя обширный естественнонаучный материал и критически оценивая категориальный состав гегелевской «Науки логики», Энгельс выделяет и формулирует три основных закона материалистической диалектики, которые получили свое яркое освещение в «Анти-Дюринге». Это законы взаимопроникновения, единства и борьбы противоположностей (т.е. всеобщей противоречивости вещей, процессов и явлений), взаимодействия количественных и качественных изменений и отрицания отрицания.

В «Диалектике природы» Энгельс собрал большой фактический материал, показывающий всеобщность действия закона единства и борьбы противоположностей. Классический образец универсальности диалектического противоречия Энгельс видит в единстве объективной и субъективной диалектики. «Так называемая объективная диалектика, – пишет Энгельс, – царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей, которые и обусловливают жизнь природы своей постоянной борьбой и своим конечным переходом друг в друга, resp.[14] в более высокие формы. Притяжение и отталкивание. В магнетизме начинается полярность; она здесь обнаруживается у одного и того же тела; в электричестве же она распределяется между двумя или несколькими телами, приходящими во взаимное напряжение. Все химические процессы сводятся к явлениям химического притяжения и отталкивания. Наконец, в органической жизни образование клеточного ядра надо рассматривать тоже как явление поляризации живого белкового вещества, а теория развития показывает, как, начиная с простой клетки, каждый шаг вперед до наисложнейшего растения, с одной стороны, и до человека – с другой, совершается через постоянную борьбу наследственности и приспособления» [там же, с. 526]. В данной цитате под «субъективной диалектикой» понимается отражение объективной диалектики в содержании наук.

Демонстрируя на конкретном естественнонаучном материале всеобщность диалектического закона единства и борьбы противоположностей, Энгельс указывает на относительность разграничительных линий между противоположностями и подчеркивает качественное разнообразие видов противоречий. Фиксация наличия противоположностей – это лишь первая, начальная ступень исследовательской работы; гораздо более важная задача состоит в выявлении взаимосвязей, взаимодействия, взаимопроникновения и взаимопревращения противоположностей. «Hard and fast lines[15] несовместимы с теорией развития», – подчеркивает Энгельс [там же, с. 527], доказывая метафизичность «застывания» науки на уровне жесткого и неподвижного противопоставления противоположностей. Энгельс приходит к выводу: «„Или – или“ становится все более и более недостаточным» [там же]. Отсюда – обобщение Энгельса, важность и истинность которого доказывается как прошлой, так тем более и всей последующей историей науки: «Диалектика, которая точно так же не знает hard and fast lines и безусловного, пригодного повсюду „или – или“, которая переводит друг в друга неподвижные метафизические различия, признает в надлежащих случаях наряду с „или – или“ также „как то, так и другое“ и опосредствует противоположности, – является единственным, в высшей инстанции, методом мышления, соответствующим теперешней стадии развития естествознания» [там же, с. 527 – 528].

Энгельс доказывает взаимозависимость противоположностей (положительное и отрицательное, часть и целое, простое и составное и т.д.), которые «имеют смысл только в своем взаимоотношении, а не каждое само по себе» [там же, с. 528].

Много размышляет Энгельс над гносеологическим смыслом формально-логического принципа тождества. Развитие естественных наук приносило с собой все больше фактов, свидетельствовавших об узости метафизически интерпретированного формально-логического принципа тождества и подводивших к выводу, что «истинное, конкретное тождество содержит в себе различие, изменение» [там же, с. 530]. Опираясь на историю наук и историю философии, Энгельс убедительно критикует все еще разделявшиеся многими естествоиспытателями представления, что «тождество и различие являются непримиримыми противоположностями, а не односторонними полюсами, которые представляют собой нечто истинное только в своем взаимодействии, во включении различия в тождество» [там же, с. 531].

Таким образом, через все рассуждения Энгельса проходит основополагающая методологическая идея, которая состоит в том, что законы диалектики являются фундаментальными принципами бытия и познания. Познающий субъект всегда должен учитывать, что противоположные категории – «тождество и различие – необходимость и случайность – причина и действие… превращаются друг в друга» [там же]. Жесткое их противопоставление связано с метафизическим пониманием роли и задач формальной логики в познании. В «Диалектике природы», как и в «Анти-Дюринге», Энгельс выступает не против принципов формальной логики, которые являются необходимыми инструментами познания, а против принципов тождества и непротиворечия, взятых «в старометафизическом смысле».

Каузальность, необходимость и случайность

Большой интерес представляют идеи, высказанные Энгельсом при анализе проблемы соотношения таких фундаментальных для развития естественнонаучного знания категорий, как необходимость и случайность, причина и действие (следствие). Энгельс вскрывает метафизичность укоренившегося взгляда, согласно которому необходимость и случайность рассматриваются лишь как определения, «раз навсегда исключающие друг друга» [1, т. 20, с. 532], и доказывает истинность диалектической точки зрения о взаимодополнении, взаимопереходе случайного и необходимого, хотя они одновременно и взаимоисключают друг друга. Любое материальное образование представляет собой диалектическое единство случайного и необходимого. Необходимое как проявление реально возможного, не имеющего вариантов, выступает как процесс, который на различных ступенях приобретает различную степень полноты, завершенности. Случайное также имеет реальные основания, но иные: базируясь не на данной совокупности факторов, определяющих данную закономерность, случайность вариативна, но тем не менее объективна, ибо имеет основание хотя и в ином комплексе объективных факторов, но тем не менее именно объективных.

Такой подход к проблеме позволил Энгельсу дать глубокую философскую критику распространенного заблуждения, будто лишь необходимое единственно достойно научного интереса, тогда как случайное для познания якобы безразлично. Энгельс показывает, что наука без диалектики по самому своему существу не в состоянии последовательно преодолеть это заблуждение. При недиалектическом подходе различение необходимости и случайности носит субъективный характер, ибо все, что удалось каким-либо образом подвести под категорию закона, объявляется необходимым, а все связи и отношения, которые пока не укладываются в строго определенную необходимую закономерность, не считаются предметом научного анализа, так что характер их существования оказывается всецело зависящим от желания познающего субъекта. Тем самым вольно или невольно в познание вносится априоризм, с одной стороны, и агностицизм – с другой.

Попытка построить научное знание исключительно на необходимых связях приводит к далеким от действительной науки положениям, ибо вне систематического анализа остаются случайные связи, которые тем не менее не перестают оказывать влияние на происходящие процессы. Метафизическая философская установка, таким образом, ведет не к исследованию внутренней связи и взаимообусловленности необходимого и случайного через более глубокое раскрытие диалектической природы причинности, а к снятию самого вопроса о статусе случайности в мире и в познании.

Как и при анализе других категорий, Энгельс подходит к общей оценке категории причинности диалектически, прилагая немало усилий, чтобы дать идеям Гегеля о единстве причины и действия последовательно материалистическую интерпретацию: «Если Гегель рассматривает силу и ее проявление, причину и действие как тождественные, то это теперь доказано в смене форм материи, где равнозначность их доказывается математически. Эта равнозначность уже и раньше признавалась в мере: сила измеряется ее проявлением, причина – действием» [там же, с. 595]. (Энгельс понимает здесь под «тождественностью» эквивалентность энергетических преобразований.)

В теоретическом и практическом отношениях особенно актуальны для науки идеи, высказанные Энгельсом при анализе методологических основ той формы детерминизма, которая перешла «в естествознание из французского материализма…» [там же, с. 533]. «Согласно этому воззрению, – отмечает Энгельс, – в природе господствует лишь простая, непосредственная необходимость» [там же]. Подобная трактовка природы случайности и необходимости, при которой случайность просто отрицается, а необходимость отождествляется с неизбежностью единичных элементарных событий, принципиально неудовлетворительна: отрицание объективной природы случайности приводит к идее о фатальной и в общем загадочной и даже теологически окрашенной предопределенности всего сущего, ибо «необходимость остается пустой фразой, а вместе с этим и случай остается тем, чем он был» [там же, с. 534]. Подобный метафизический подход к проблеме приводит к утрате существа самой проблемы: «…случайность не объясняется здесь из необходимости; скорее, наоборот, необходимость низводится до порождения голой случайности» [там же].

Для преодоления методологических трудностей науки при ее попытках решить проблему взаимоотношения необходимости и случайности, сущности закона, случайности и причинности Энгельс мастерски применяет метод материалистической диалектики. Он показывает, что беспомощность многих естествоиспытателей в вопросах методологии связана с тем, что они не смогли осмыслить диалектику реального мира и процесса познания, не увидели никакого рационального содержания в гегелевской диалектике. Это привело к тому, что они предпочли гегелевской диалектике вольфовскую метафизику с ее жестким противопоставлением случайного и необходимого. Между тем, по убеждению Энгельса, прав в общей постановке вопроса Гегель, который выдвинул идею взаимообусловленности этих двух категорий. Энгельс высказывает согласие с диалектическим подходом к вопросу Гегеля, а именно, что случайное имеет основание в необходимости и одновременно не имеет такого основания. Вместе с тем взгляд Энгельса, по сути дела, существенно отличается от гегелевской чисто мыслительной диалектики: основание того, что случайное коренится в необходимости, и основание того, что оно в то же время является все-таки случайным, не совпадают. Видимо, именно поэтому существуют разные виды случайности: во-первых, случайность как выражение необходимости, во-вторых, как «дополнение» последней. Следует также иметь в виду, что не только случайность имеет различные основания и виды, но то же происходит и с необходимостью, ибо «следует различать взаимосвязанные, но не тождественные два вида необходимости: (а) непременность возникновения следствия, коль скоро налицо причина и весь комплекс ее действия; (б) неукоснительность появления следствий, составляющих в своей совокупности основную, магистральную линию развития объекта» [10, с. 216].

Решение проблемы соотношения необходимости и случайности связывается Энгельсом с коренной проблемой причинности. Причинно-следственную детерминистскую связь он трактует как происходящую непременно через перенос движений разного рода от одних объектов к другим. При этом Энгельс рассматривает понятия причины и следствия как моменты универсального взаимодействия, отмечая, что в процессе познания, «чтобы понять отдельные явления, мы должны вырвать их из всеобщей связи и рассматривать их изолированно, а в таком случае сменяющиеся движения выступают перед нами – одно как причина, другое как действие» [1, т. 20, с. 546 – 547]. На основе подготовительных работ к «Диалектике природы» эта идея формулируется Энгельсом в «Анти-Дюринге» следующим образом: «…причина и следствие суть представления, которые имеют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю; но как только мы будем рассматривать этот отдельный случай в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и переплетаются в представлении универсального взаимодействия, в котором причины и следствия постоянно меняются местами; то, что здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием и наоборот» [там же, с. 22]. Опираясь на эти положения Энгельса, В.И. Ленин писал, что «человеческое понятие причины и следствия всегда несколько упрощает объективную связь явлений природы, лишь приблизительно отражая ее, искусственно изолируя те или иные стороны одного единого мирового процесса» [2, т. 18, с. 160].

Привлекая обширный естественнонаучный материал, в первую очередь работы Ч. Дарвина, который в своем эпохальном произведении «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859) «исходит из самой широкой, покоящейся на случайности, фактической основы» [1, т. 20, с. 535], Энгельс дает содержательную критику механистического детерминизма. Важным моментом анализа Энгельсом проблемы соотношения необходимости, случайности и закономерности является проницательная диалектико-логическая трактовка причинно-следственных связей.

Уже рассмотрение вопроса о статусе случайности и необходимости в естествознании требовало определенного решения проблемы соотношения случайности и причинности. Энгельс не сомневался в том, что всякая случайность так или иначе причинно обусловлена. При этом он полностью избежал крушения, неизбежно настигающего всякого мыслителя-метафизика при попытке обойти Сциллу фатализма, вытекающего из гипостазирования необходимости, и Харибду индетерминизма, абсолютизирующего случайность. Диалектико-материалистическая позиция позволила Энгельсу преодолеть ложную антитезу «причинность или случайность».

Рассматривая необходимость, причинность и случайность как внутренне взаимосвязанные и взаимозависимые категории, отражающие различные связи и отношения бытия и познания, марксистская диалектика проводит различие между существенными, определяющими причинно-следственными связями в объекте, с одной стороны, и связями также каузальными, но несущественными, привходящими и в этом смысле «случайными» – с другой. «Ряды» внешних связей (Энгельс приводит пример со связями, влияющими на число горошин в одном стручке) разветвляются до бесконечности и расходятся в ней. «Интерпретация случайности как пересечения двух или нескольких „рядов“ необходимости позволяет преодолеть не только индетерминизм, но и фатализм не посредством ссылки на контраст внутреннего (существенного) и внешнего, ибо все внешнее во Вселенной оказывается внутренним, но лишь посредством отрицания фаталистической посылки, возводящей эти ряды к некоему гипотетическому всеобщему логически „исходному пункту“» [9, с. 50]. Факт диалектического единства бесконечной природы не снимает различия между существенным и привходящим в каждом определенном объекте или процессе, но придает этому различию диалектически относительный смысл.

Категория взаимодействия

Анализ природы причинности у Энгельса тесно связан с трактовкой категории взаимодействия, ибо «взаимодействие – вот первое, что выступает перед нами, когда мы рассматриваем движущуюся материю в целом…» [1, т. 20, с. 546], и «только исходя из этого универсального взаимодействия, мы приходим к действительному каузальному отношению» [там же].

По мнению Энгельса, «спинозовское: субстанция есть causa sui[16] – прекрасно выражает взаимодействие» [там же]. С позиции диалектического понимания действительности «вся доступная нам природа образует некую систему, некую совокупную связь тел, причем мы понимаем здесь под словом тело все материальные реальности, начиная от звезды и кончая атомом и даже частицей эфира, поскольку признается реальность последнего. В том обстоятельстве, что эти тела находятся во взаимной связи, уже заключено то, что они воздействуют друг на друга, и это их взаимное воздействие друг на друга и есть именно движение» [там же, с. 392].

Процесс познания непосредственно связан с движением как взаимодействием, ибо только во взаимодействии те или иные свойства вещей проявляют себя как определенные качества. Энгельс убежден, что «телá неотделимы от движения: их формы и виды можно познавать только в движении; о телах вне движения, вне всякого отношения к другим телам, ничего нельзя сказать. Лишь в движении тело обнаруживает, чтó оно есть. Поэтому естествознание познает телá, только рассматривая их в отношении друг к другу, в движении» [1, т. 33, с. 67 – 68]. Отмечая, что «взаимодействие является истинной causa finalis[17] вещей», Энгельс подчеркивает фундаментальность этой категории: «Мы не можем пойти дальше познания этого взаимодействия именно потому, что позади его нечего больше познавать» [1, т. 20, с. 546].

Признание универсальности движения, таким образом, необходимо ведет к признанию универсальности взаимодействия. Любое материальное образование так или иначе, непосредственно или опосредованно, активно связано с другими материальными образованиями. С этой точки зрения, нет и не может быть абсолютно изолированных и принципиально неизменных вещей. Отсюда, между прочим, следует, что надо различать частные каузальные связи и отношения, с одной стороны, и структурные связи всеобщего развития вещей и их бесконечного взаимодействия – с другой. Хорошо известен знаменитый тезис Энгельса о том, что движение есть абсолютное свойство бытия. Вместе с тем Энгельс трактует движение диалектически и отнюдь не абсолютизирует момент изменчивости всего существующего. «Возможность относительного покоя тел, – отмечает он, – возможность временных состояний равновесия является существенным условием дифференциации материи и тем самым существенным условием жизни» [там же, с. 561]. Существование, таким образом, качественно отличных друг от друга материальных образований, их дискретность и расчлененность возможны именно благодаря покою и равновесию. Последнее не означает, что категории движения и покоя имеют одинаковый статус, ибо «всякое равновесие лишь относительно и временно» [там же, с. 562], тогда как движение есть не просто состояние или свойство материи, а ее атрибут, способ бытия материи, без которого она не существует.

Признание целостности и системности мира не исключает, но, наоборот, предполагает наличие в его объектах многообразных отдельных качеств, которые относительно изолированы и устойчивы. Но чтобы понять отдельные явления, которые вовлечены во всеобщую связь и находятся в цепи универсального взаимодействия, мы должны, как уже говорилось, вырвать их из всеобщей связи и рассматривать изолированно [см. там же, с. 546 – 547]. Очевидно, что это не метафизический, а, так сказать, диалектически-«рассудочный», необходимый для познания прием, поскольку «вырывание» и «изоляция» понимаются как условная познавательная операция.

Под этим же углом зрения Энгельс рассматривает так называемые каузальные цели людей. Благодаря преобразовательно-практической деятельности человек может вызвать искусственно такие изменения в природе, которые «вовсе не встречаются в природе (промышленность)» и придать им «определенные заранее направление и размеры» [там же, с. 544 – 545], что доказывает на практике наличие причинности, т.е. что «одно движение есть причина другого» [там же, с. 545]. В конечном итоге именно целеполагающая деятельность людей доказывает всеобщность как категории взаимодействия, так и тех или иных, общих или особенных каузальных связей.

Материя и движение. Формы существования материи

Значительное место в работах Энгельса по диалектике природы и естествознания уделено философскому анализу категории «материя» и понятию «формы существования материи». Ввиду того, что в рассматриваемый период имело место господство «своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы» [1, т. 20, с. 348], Энгельс больше внимания уделил не систематическому рассмотрению содержания категории «материя», а доказательству диалектического характера бытия и познания, с перенесением акцента на анализ категорий «движение», «пространство» и «время».

Энгельс различает материю как термин, обозначающий совокупность всех объективных вещей и их свойств, и материю как абстрактное понятие. «Causa finalis – материя и внутренне присущее ей движение. Эта материя не абстракция», – говорит он [там же, с. 558]. Вместе с тем, характеризуя понятие материи как абстракцию высокого уровня, Энгельс замечает: «Материя как таковая, это – чистое создание мысли и абстракция. Мы отвлекаемся от качественных различий вещей, когда объединяем их, как телесно существующие, под понятием материи. Материя как таковая, в отличие от определенных, существующих материй, не является, таким образом, чем-то чувственно существующим» [там же, с. 570]. Таким образом, термин «материя» объединяет то, что обще всем объектам действительности, а именно их объективность.

Но исследование не может ограничиваться фиксацией только общего, а должно выявить различные виды и формы существования материи. Формами существования материи являются пространство и время. Пространство и время «без материи суть ничто, пустые представления, абстракции, существующие только в нашей голове» [там же, с. 550]. Методологическая ценность этого философского положения тем более велика, что оно было сформулировано в период господства классических, ньютоновских представлений о пространстве и времени. Связь пространства, времени и движущейся материи, глубоко исследованная ныне релятивистской механикой, методологически реализует идеи Энгельса.

Мысли Энгельса о внутреннем единстве материи, пространства и времени соответствует его трактовка движения. Поскольку движение есть изменение вообще, то из этого следует, что все уровни развития материи в различной форме реализуют способность изменения. В связи с этим Энгельс последовательно проводит мысль об ошибочности отождествления движения с механическим перемещением тел в пространстве: редукционистская программа, которая ориентирует исследователя на полное сведéние всех форм движения к его простейшей форме, должна быть отвергнута. Механическая форма движения всеобща, универсальна только в том смысле, что, как простая форма движения, она в снятом виде входит во все остальные, более высокие формы движения.

Энгельс связывал движение с взаимодействием сторон противоречия объекта, утверждая, что движение есть само противоречие. «Движение, рассматриваемое в самом общем смысле слова, т.е. понимаемое как способ существования материи, как внутренне присущий материи атрибут, – напоминает Энгельс, – обнимает собой все происходящие во вселенной изменения и процессы, начиная от простого перемещения и кончая мышлением» [там же, с. 391]. Но совершенно бесспорно, что «изучение природы движения должно было исходить от низших, простейших форм его и должно было научиться понимать их прежде, чем могло дать что-нибудь для объяснения высших и более сложных форм его» [там же].

Такой подход к проблеме движения позволил Энгельсу обосновать положение о принципиальной, сущностной неуничтожимости движения. Качественная и количественная неуничтожимость движения органически связаны друг с другом и логически следуют из атрибутивности движения по отношению к материи. Следовательно, «неуничтожимость движения надо понимать не только в количественном, но и в качественном смысле» [там же, т. 360], причем именно качественная неуничтожимость движения связана с неуничтожимостью материи, вечностью и неисчерпаемостью материального мира.

Проблема «круговорота» в природе

Идея качественной и количественной неуничтожимости материи и движения послужила методологической предпосылкой критического анализа трактовки Клаузиусом второго закона термодинамики. Клаузиус истолковал этот закон в духе идеи об «энтропийной», или «тепловой», смерти Вселенной. Он утверждал, что «энтропия мира стремится к максимуму» и что через определенное время она во всей Вселенной достигнет своего максимального значения, в результате чего наступит «тепловая смерть», ибо прекратятся все изменения. Это утверждение подвергается Энгельсом научной критике с диалектико-материалистических позиций. Энгельс показывает, что вывод Клаузиуса о «тепловой смерти» Вселенной был основан на абсолютизации второго закона термодинамики (физический смысл которого он не ставит под сомнение). Клаузиус упустил из виду, что любая задача в физике решается с наложением некоторых ограничений на условия задачи и ее решения и выводы нельзя экстраполировать на реальность вообще (в данном случае на всю Вселенную), абстрагируясь от этих ограничений (в данном случае от представления об изолированной, замкнутой системе).

Далее, Энгельс показывает, что интерпретация второго закона термодинамики в духе «энтропийной смерти» ведет к антинаучным теологическим идеям о необходимости исходного вмешательства «свыше», неявно предполагает наличие «первотолчка». «Энтропия не может уничтожаться естественным путем, – отмечает Энгельс, – но зато может создаваться. Мировые часы сначала должны быть заведены, затем они идут, пока не придут в состояние равновесия, и только чудо может вывести их из этого состояния и снова пустить в ход. Потраченная на завод часов энергия исчезла, по крайней мере в качественном отношении, и может быть восстановлена только путем толчка извне. Значит, толчок извне был необходим также и вначале; значит, количество имеющегося во вселенной движения, или энергии, не всегда одинаково; значит, энергия должна была быть сотворена…» [1, т. 20, с. 600]. Энгельс показывает также, что Клаузиус абсолютизировал известные науке его времени необходимые связи, нацело исключив действие и влияние случайного.

Доказав ненаучность гипотезы о «тепловой смерти» Вселенной, Энгельс выдвигает тезис о том, что «вся природа движется в вечном потоке и круговороте» [там же, с. 354], и на этом основании делает предположение, что «излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем, – путем, установление которого будет когда-то в будущем задачей естествознания, – превратиться в другую форму движения, в которой она может снова сосредоточиться и начать активно функционировать. Тем самым отпадает главная трудность, стоявшая на пути к признанию обратного превращения отживших солнц в раскаленную туманность» [там же, с. 362]. Ныне эти идеи автора «Диалектики природы» нашли подтверждение в современной астрофизике и космологии.

Нет совершенно никакой необходимости обращаться «к помощи творца» для выяснения того, как «материя нашего мирового острова превратила в теплоту такое огромное количество движения… что отсюда могли развиться солнечные системы…» [там же, с. 361]. Чтобы объяснить, как это произошло, следует, считает Энгельс, «сделать тот вывод, что раскаленное сырье для солнечных систем нашего мирового острова возникло естественным путем, путем превращений движения, которые от природы присущи движущейся материи и условия которых должны, следовательно, быть снова воспроизведены материей, хотя бы спустя миллионы и миллионы лет, более или менее случайным образом, но с необходимостью, внутренне присущей также и случаю» [там же]. Последовательно проводя материалистическую точку зрения на эти вопросы, Энгельс опровергает всякую попытку религии опереться на соответствующую интерпретацию второго закона термодинамики. Его гипотеза о естественном происхождении Солнечной системы основана на идее абсолютности движения; для объяснения неизвестных процессов, связанных с эволюцией бесконечной Вселенной, он обращается к диалектике необходимости и случайности.

Важно подчеркнуть, что, выдвигая определенную научную гипотезу, которая должна быть проверена в ходе дальнейшего развития науки, Энгельс тем самым ориентирует ученых на поиск, однако он далек от мысли навязывать им какое-либо решение данной естественнонаучной проблемы, как якобы непосредственно вытекающее из высказанных им философских соображений.

Идеи Энгельса о «круговороте материи», о ее вечности, о том, что во Вселенной идут процессы возникновения и исчезновения многообразных конкретных астрономических объектов, получили блестящее подтверждение в современной астрономии. Эта древнейшая из наук в последние десятилетия XX в. вступила в эпоху новых великих открытий, обнаружения «диковинных» объектов и принципиально новых явлений и процессов. Ее развитие ведет к формированию новой картины Вселенной, значительно более адекватной объективной реальности, чем картина мира, предлагавшаяся астрономией XIX в.

Современная наука о Вселенной переживает революцию, связанную с огромным прогрессом в средствах и инструментах исследования, включая небывалые перспективы, открываемые выходом человека в космос. Открыты такие объекты и явления во Вселенной, как квазары, пульсары, мощные источники излучения рентгеновских лучей и другие, общей отличительной чертой которых является резкая нестационарность. Объяснение этих явлений столкнулось с немалыми трудностями, разрешение которых требует привлечения новых, пока еще не сформулированных методологических идей, которые, вероятно, приведут к коренному изменению всей системы наших физических знаний о материальном мире. Важнейшие фазы развития космических объектов, как стало очевидно, связаны с процессами взрывов, распадов, дезинтеграций и новых образований на всех ступенях космической иерархии, характеризующимися огромным диапазоном мощностей энергетических превращений.

Методологические идеи «Диалектики природы» Энгельса получили в современных астрономических исследованиях фундаментальное подтверждение. Но бурное развитие астрофизики привело также к возникновению принципиально новых подходов и открытию новых перспектив исследования, что стимулирует обогащение и развитие не только частнонаучной, но и общей диалектико-материалистической методологии.

Тесная связь с философией, неизменно присущая на протяжении всей истории познания науке о Вселенной, с особенно большой силой обнаруживается в революционных научных ситуациях, подобных современной. В ней еще более отчетливо, чем прежде, проявляется непримиримая борьба материализма и идеализма. Не случайно, что в трудах ряда зарубежных астрофизиков многие вопросы науки о Вселенной сегодня интерпретируются с идеалистических позиций [см. 18; 13; 14]. Вопреки идеям «умирающей Вселенной» (А. Эддингтон, Дж. Джинс), «стационарной Вселенной» (Ф. Хойл) и т.п., получившим ныне заметное распространение за рубежом, согласно представлениям материалистически мыслящих астрономов, «Вселенная – это быстро и глубоко изменяющийся окружающий нас мир, наполненный богатейшим разнообразием жизненных процессов космических тел». Эти слова принадлежат академику В.А. Амбарцумяну, который добавляет при этом: «Я сознательно употребил слова „жизненные процессы“, чтобы подчеркнуть сложность, своеобразие и вместе с тем автономность многих процессов развития, которые мы изучаем» [5, с. 403].

Природа космических тел и явлений не может быть глубоко понята вне изучения их происхождения и развития. Астрофизики и философы, стоящие на позициях диалектического материализма, показали, что именно положение о внутренних противоречиях как источнике развития помогло осмыслить, какую роль в космической эволюции играют нестационарные объекты Вселенной как закономерные фазы этой эволюции.

Классификация форм движения материи

Методологические принципы энгельсовской классификации имеют непреходящее значение. За время, прошедшее после разработки Энгельсом классификации форм движения материи, наука обогатилась знанием о новых формах движения, изменились представления и о тех формах движения, о которых шла речь в «Диалектике природы». Однако все принципиальные положения этого труда сохраняют свою действенность.

Термин «форма движения материи» у Энгельса носит обобщенный характер и употребляется им в нескольких смыслах. Так, при анализе взаимодействий он отмечает, что «мы наблюдаем ряд форм движения: механическое движение, теплоту, свет, электричество, магнетизм, химическое соединение и разложение, переходы агрегатных состояний, органическую жизнь…» [1, т. 20, с. 546]. В «Анти-Дюринге» Энгельс наряду с социальной формой движения говорит об экономической форме движения [см. там же, с. 153].

В основе всех этих рассуждений лежит идея универсального движения, исходя из которой Энгельс считает необходимым введение термина «основные формы движения материи» и «побочные формы движения материи» [см. там же, с. 563]. При этом «понятие основной формы движения материи выступает как обозначение наиболее общей из них, по отношению к которой другие многочисленные формы движения материи выступают в качестве частных. В принципиальной классификации форм движения основные формы существуют не наряду с неосновными, не рядоположны им, а соотносятся с ними как часть и целое, как общее и частное» [12, с. 306 – 307].

Маркс и Энгельс при подходе к классификации форм движения исходят из всеобщности движения, его атрибутивного, «прирожденного» характера. Идея о «прирожденности» движения, его неразрывности с материей была сформулирована ими еще в процессе формирования диалектического материализма. При этом была подвергнута критике точка зрения естествоиспытателей XVII и XVIII вв., которые признавали наличие движения в природе и его всеобщность, но понимали под ним только изменение положения тела в пространстве, т.е. отождествляли всякое движение с движением механическим. Энгельс показывает, что уже само утверждение о всеобщности механического движения приводит к отрицанию других форм движения материи.

Отождествление движения вообще с механическим движением имело широкое распространение в естественнонаучном познании вплоть до XVIII в., когда возникла химия. Позднее, с развитием биологии, сведéние разных форм движения к какой-либо одной стало на пути познания существенной помехой. Мнение о «привилегированности» (фундаментальности) и всеобщности механического движения имело определенные исторические и гносеологические основания. Этот взгляд воспитывался и поддерживался в течение ряда веков широко распространенным и во многом даже повседневным опытом, подтверждавшимся также и тогдашней наукой, которая в наибольшей степени продвинулась лишь в изучении макроскопического механического движения тел. Второе, не менее важное обстоятельство, которое способствовало утверждению мнения о всеобщности и единственности механического движения, заключалось в том, что «всякое движение связано с каким-нибудь перемещением…» [1, т. 20, с. 392]. Это перемещение, как указывает Энгельс далее, «никоим образом не исчерпывает природы соответствующего движения, но оно неотделимо от него» [там же], что и послужило для многих естествоиспытателей основанием для абсолютизации механического движения.

Подход Энгельса к данной проблеме с самого начала опирался на идею качественного разнообразия явлений объективного мира и принципиальной несводимости различных форм движения материи к его механической форме. Отсюда с неизбежностью следовала необходимость создания классификации форм движущейся материи, соответствующей самой природе объектов.

При создании классификации Энгельс вначале (май 1873 г.) исходит только из понятия формы движения материи, как таковой. В дальнейшем он углубляет созданную им классификацию, дополнив результаты, полученные при применении системообразующего понятия «форма движения материи», итогами исследования вопроса о том, как соотносятся между собой материальные носители различных форм движущейся материи. Принципиальное значение энгельсовской классификации форм движения материи связано не только с тем, что науки рассматривались в ней как отражение объективно существующих форм движения материи, но и с особой трактовкой самого отражения. Примененная к данной теоретико-познавательной ситуации диалектико-материалистическая концепция отражения позволила Энгельсу прояснить принципиально важный вопрос о взаимосвязях различных форм движения материи. Энгельс систематически подчеркивает три момента: во-первых, взаимопроникновение различных форм движения материи, во-вторых, тот факт, что перемещение тел в пространстве никоим образом не исчерпывает существа более высоких форм движения материи и, в-третьих, что высшие формы движения в «снятом» виде содержат в себе низшие. Энгельс на обширном научном материале подтверждает и углубляет огромной важности тезис из «Анти-Дюринга»: «Движение, в применении к материи, – это изменение вообще» [там же, с. 563].

Но вытекающее из этого определения признание существования других, не сводимых к механическому, форм движения не означает «смазывания», стирания «специфического характера» как механической, так и других сравнительно низших форм движения материи. Как диалектик-материалист, Энгельс далек от абсолютизации специфики той или иной отдельной формы движения материи и отмечает, что в природе нет «чистых» форм движения материи, «вся доступная нам природа образует некую систему, некую совокупную связь тел…» [там же, с. 392]. Энгельс подчеркивает два важных обстоятельства, которые в XX в. стали предметом специального изучения: системность объектов реальности, находящая свое отражение также и в системном характере научного знания, и существование действительно универсальных связей, вне которых не возможно ни бытие неисчерпаемой по своим качествам и движениям материи, ни ее познание,

Энгельс исходит из атрибутивного характера движения: «абсолютно всеобщим значением обладает одно лишь движение» [там же, с. 554]. Это означает, что нет ни одного материального объекта, который не находился бы в процессе изменения, благодаря чему и проявляются те или иные его свойства и качества. Вместе с тем нигде нет движения «самого по себе», без движущейся материи, помимо взаимодействий конкретных материальных объектов и их систем. В этом смысле Энгельс подчеркивает преходящий характер всякого конкретного вида движения: «Каждая конечная форма существования материи – безразлично, солнце или туманность, отдельное животное или животный вид, химическое соединение или разложение – одинаково преходяща… ничто не вечно, кроме вечно изменяющейся, вечно движущейся материи и законов ее движения и изменения» [там же, с. 362 – 363].

Каждый данный конкретный вид движения связан с тем или иным особым в качественном отношении материальным объектом, и уничтожение этого объекта (и в этом смысле «вида» материи) есть в то же время превращение его в другой вид материи, а это означает и превращение связанного с ним вида движения в иной вид. Энгельс указывает, что при всех трансформациях не уничтожимы как материя, так и движение. Всякий конкретный вид изменения преходящ, наличие же изменений в принципе абсолютно. Из этого следует неуничтожимость не только движения вообще, но в принципе и той или иной формы движения. Поэтому положение об относительности конкретных видов изменения и об абсолютности изменения вообще как атрибута материи принципиально применимо и к формам движения материи. Каждая форма движения «снимается» более высокой его формой и присутствует в последней в том или ином виде. Сказанное служит дополнительным аргументом в пользу тезиса о том, что методы и приемы исследования низшей формы движения материи могут и должны служить для изучения особенностей более высокой формы, хотя и не исчерпывают этого изучения.

Энгельс рассматривает конкретные законы природы, изучаемые естественными науками, как «формы проявления одного и того же универсального движения…» [там же, с. 553 – 554]. Он неоднократно возвращается к характеристике сути движения как взаимодействия и анализирует понятие «формы движения материи» в различных взаимодополняющих аспектах.

Изучение генезиса видов движения необходимо должно было начаться с познания низших, простейших форм, прежде чем ученые научились объяснять природу высших и более сложных форм движения. Именно такая последовательность и имела место в историческом развитии естественных наук: «…раньше всего разрабатывается теория простого перемещения, механика небесных тел и земных масс; за ней следует теория молекулярного движения, физика, а тотчас же вслед за последней, почти наряду с ней, а иногда и опережая ее, наука о движении атомов, химия» [там же, с. 391]. Познание форм движения, которые господствуют в области неживой природы, сделало затем возможным уже более глубокое изучение специфики живого: «Объяснение этих явлений (жизни. – Авт.) шло вперед в той мере, в какой двигались вперед механика, физика и химия» [там же]. Вместе с тем Энгельс указывает на все еще слабую разработанность вопросов физико-химических основ жизни, уровень исследования которых «находится почти в самой начальной стадии своего развития» [там же].

Доказывая существование внутренней связи между различными формами движущейся материи, подчеркивая их взаимопереход и взаимопроникновение, Энгельс решительно выступает против недооценки и затушевывания качественных различий между формами движения материи. Вопрос об этих качественных различиях и их принципиальной несводимости друг к другу особенно остро встал при обсуждении проблемы соотношения дарвинизма и марксизма. Известно отношение Маркса к Дарвину. Энгельс также высоко оценивает естественнонаучное и методологическое значение теории развития органического мира и вместе с тем резко отвергает попытки эклектически соединить идеи Дарвина с построениями Мальтуса. Он показывает реакционный характер мальтусовской теории народонаселения и выступает против попыток объяснения истории общества дарвиновской борьбой за существование. Поскольку человек «создает такие жизненные средства (в широчайшем смысле этого слова), которые природа без него не произвела бы», невозможно, как указывает Энгельс, «всякое перенесение, без соответствующих оговорок, законов жизни животных обществ на человеческое общество» [там же, с. 622]. Далее он снова отмечает, что при общественном производстве средств развития человека уже «неприменимы категории из животного царства» [там же, с. 623]; «…понимание истории как ряда классовых битв гораздо содержательнее и глубже, чем простое сведение ее к слабо отличающимся друг от друга фазам борьбы за существование» [там же].

Следует отметить, что в «Диалектике природы» по вполне понятным причинам преимущественное внимание уделено не систематическому анализу содержания той или иной формы движения материи, а созданию новой, диалектико-материалистической, общей классификации форм движения материи. В разделе «Основные формы движения» Энгельс пишет: «…исследуя здесь природу движения, мы вынуждены оставить в стороне органические формы движения. Сообразно с уровнем научного знания мы вынуждены будем ограничиться формами движения неживой природы» [там же, с. 391]. Последнее не означает, будто Энгельс пренебрегает анализом содержания биологической и социальной форм движения материи. Как очевидно из приведенного замечания, Энгельс ясно сознает, что современное ему естествознание дает еще слишком мало материала для анализа особенностей биологического движения. Если бы Энгельсу удалось завершить свое произведение, он, несомненно, с необходимой широтой использовал бы новые данные биологии конца XIX в.

Что касается социальной формы движения материи, то ее исследованию посвящены фундаментальные труды Маркса и Энгельса по историческому материализму. Характером самого замысла Энгельса – создать труд о диалектике природы – объясняется то относительно малое внимание, которое уделено в рукописи социальной форме движения. Законы функционирования общества в качественном отношении принципиально отличаются от тех законов, которые господствуют и являются определяющими в растительном и животном мире. Сказанное не отрицает, а предполагает генетическую и другие виды связи, которые существуют между человеком как общественным существом и животным миром и систематическое исследование которых привело Энгельса к созданию трудовой теории происхождения человека[18].

Исследование различных форм движения материи в их взаимосвязи и изучение особенностей взаимоперехода тех форм движения материи, которые следуют непосредственно одна за другой (т.е. на основе другой), позволили Энгельсу не только создать глубоко научную в своей основе и плодотворную классификацию форм движения материи, но и определить более четко и строго характер каждой отдельной формы исходя из ее связей с другими. Подобный подход Энгельса к проблемам классификации форм движения материи создал методологические предпосылки для выявления и изучения новых, еще неизвестных (в частности, и самому Энгельсу) форм движения материи. В наши дни в физике выявлен целый ряд качественно различных форм движения, особенно на субмикроуровне. Эти новые факты углубляют и обогащают концепцию Энгельса.

Принципы классификации наук

Анализ соотношения различных уровней развития материи и выделение на этой основе системы форм ее движения в структурном и генетическом аспектах привели Энгельса к другой важной как с научно-теоретической, так и с практической точек зрения проблеме – классификации наук. Опираясь на созданную им классификацию форм движения материи, Энгельс выдвинул принципы классифицирования отраслей и ветвей научного знания, создав классификацию наук, которая сохранила свою значимость и в XX в. Энгельс пишет: «Классификация наук, из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения, является вместе с тем классификацией, расположением, согласно внутренне присущей им последовательности, самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение» [1, т. 20, с. 564 – 565]. Из этого следует, что в самых крупных членениях классификация форм движения материи Энгельса изоморфна классификации наук. Очень важно при этом учитывать мысли автора «Диалектики природы» о различении наук теоретических и прикладных, о связи естественных и общественных наук через посредство совокупности наук технических, а также о специфических принципах, которые необходимо положить в основу классификации наук: 1) по мере сложности; 2) убывающей общности; 3) по возрастающей сложности материальных объектов наук как носителей форм движения материи [см. 15, с. 166 и др.].

Идеи Энгельса в области классификации наук в методологическом отношении глубоко эвристичны. Во-первых, он показал, чем одна наука отличается от другой, во-вторых, указал характер взаимосвязей между различными науками, а самое главное – сформулировал необходимые философские основания для применения в одной отрасли познания методов и приемов исследования, выработанных в другой. Последнее, по мнению Энгельса, вытекает из структурно-материального единства мира, лежащего в основе взаимопроникновения наук, что проявляется также в определенной общности их математического аппарата. Этим единством и определена принципиальная возможность применения методов одних наук, например физики или химии, в другой, например в биологии. Вместе с тем различные формы движения материи качественно отличны друг от друга и потому перенесение методов одних наук на другие не должно быть полным и неограниченным. Некритическое перенесение методов, а тем более редукционистские тенденции ошибочны, хотя качественную специфику форм движения, несводимость одних из них к другим, их автономность нельзя возводить в абсолют[19].

В современной науке идея о взаимосвязях различных наук общепризнанна. Но очевидной она стала только в XX в., когда диалектические идеи развития и взаимосвязи «всего со всем» в явной или неявной форме уже вошли в сознание ученых и в науку, стали предметом специальных научных исследований и, наконец, методологическим регулятивом. Наиболее плодотворные результаты ожидают современных исследователей часто именно в пограничных областях различных научных дисциплин. Сталкиваясь с затруднениями в собственной области, исследователи привлекают на помощь теоретический аппарат других, более развитых наук. Восхождение этих методологических приемов к «Диалектике природы» Энгельса отмечается многими современными исследователями природы[20].

Намечая методологическую программу для дальнейшего развития познания, Энгельс не считает те или иные предложенные им формулировки и классификационные подразделения окончательными. В методологическом плане принципиально важны для Энгельса не отдельные конкретные положения, которые всегда подлежат развитию, но творческое применение принципов материалистической диалектики как всеобщей методологии, которая уже стала абсолютной необходимостью для дальнейшего развития наук о природе и успех применения которой зависит от знания дела. И, конечно, в наши дни системы классификации наук, очень детальные и разветвленные, представляют собой значительный шаг вперед по сравнению с 70 – 80-ми годами XIX в., когда Энгельс писал свою замечательную работу, но и современные классификации верны прежде всего в той мере, в какой в их основу заложены методологические принципы классификации знаний, разработанные Энгельсом, вполне доказавшие и многократно подтвердившие свою правильность в главном.

К. Маркс неоднократно проявлял большой интерес к математике. Как сообщает в своих воспоминаниях П. Лафарг, Маркс считал, что «наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой» [7, с. 11]. Начиная с 1858 г. Маркс стал заниматься математическими проблемами более или менее систематически.

Математика была необходима Марксу в первую очередь для его экономических исследований, что он подчеркивал в письме Энгельсу от 11 января 1858 г. [1, т. 29, с. 210]. Известно, что в «Капитале» он широко пользуется математическими методами, начиная от простой коммерческой арифметики и кончая высшей математикой. Однако математика интересовала его не только с такой узкой, чисто прикладной точки зрения. Систематическое изучение высшей математики убедило Маркса в том, что исходные понятия и принципы анализа бесконечно малых величин недостаточно обоснованы с логической и теоретико-познавательной точек зрения. Вместе с тем обнаружилось, что нахождение верного решения проблемы связано с рядом методологических проблем диалектики познания вообще. В 70-х годах, особенно с 1878 г., Маркс специально занялся исследованием этих проблем; он проанализировал целый ряд попыток решить проблемы обоснования анализа бесконечно малых и обнаружил в них существенные методологические изъяны. Тогда он взялся за эту проблему заново, с более широкой методологической и теоретико-познавательной точек зрения. Так возникли математические рукописи Маркса объемом около 1.000 листов, оставшиеся в его рукописном наследстве, которым Энгельс придавал большое теоретическое значение[21].

Подход Маркса к обоснованию дифференциального исчисления

Основное содержание «Математических рукописей» составляют вопросы философско-методологического обоснования такой важнейшей ветви математического анализа, какой является дифференциальное исчисление. Во фрагменте «Исторический ход развития» Маркс критически анализирует три этапа в обосновании этого исчисления. По времени они охватывают вторую половину XVII в. и XVIII в. Этот период начинается с выдающихся работ И. Ньютона и Г.В. Лейбница, которые независимо друг от друга заложили основы дифференциального и интегрального исчислений.

С созданием этих исчислений наука получила мощный инструмент для количественного исследования явлений природы. Однако успехи в применении новых методов математики на долгое время заслонили задачу логического обоснования этих методов. Многие последователи Ньютона и Лейбница, увлеченные вновь открывающимися возможностями анализа, не обращали достаточного внимания на исследование его исходных понятий и принципов. В конечном итоге все это привело к кризису оснований математики, который был вторым по счету в ее истории. Первый такой кризис произошел в античной математике и был вызван открытием несоизмеримых отрезков.

Возникшими трудностями анализа бесконечно малых не замедлили воспользоваться идеалисты и фидеисты еще в XVII в. В этом отношении весьма примечателен эпизод с появлением памфлета «Аналитик», написанного субъективным идеалистом епископом Дж. Беркли и посвященного критике неверующих математиков. Беркли, прокламируя, что догматы христианства не доказуемы, заявлял, что принципы исчисления бесконечно малых еще менее доказуемы и тем не менее математики верят в них. Он, в частности, упрекал Ньютона в том, что последний выводит значение флюксий (производных) с помощью своеобразного математического фокуса, а не аргументированного рассуждения. И хотя критика Беркли была продиктована отнюдь не интересами науки, все же он нащупал действительно слабые пункты анализа бесконечно малых. Таким образом, проблема обоснования анализа уже давно приобрела философский характер. Она привлекла и внимание Гегеля в его «Науке логики», но он не смог пойти дальше туманного вывода, что бесконечно малые – это «ничто и нечто» одновременно.

В «Математических рукописях» Маркс указывает, что творцы анализа бесконечно малых начинали строить исчисление сразу же с готовых дифференциалов и оперативных формул. Поскольку, однако, смысл и происхождение этих формул оставались невыясненными, то и само исчисление приобретало у них крайне таинственный характер. Действительно, в первое время бесконечно малые рассматривались учеными то как нули, то как конечные величины. Но если их принимали за нули, то было непонятно, как из операций с ними получаются конечные величины. Если же они не нули, то их отбрасывание, или, как выражается Маркс, насильственное устранение, оказывалось математически необоснованным. Такой формально противоречивый характер исходного понятия нового исчисления как раз и вызывал наибольшие возражения со стороны традиционно мыслящих математиков. «Итак, – заключает Маркс, – сами верили в таинственный характер новооткрытого исчисления, которое давало правильные (и притом в геометрическом применении прямо поразительные) результаты математически положительно неправильным путем. Таким образом, сами себя мистифицировали и тем более ценили новое открытие, тем более бесили толпу старых ортодоксальных математиков и вызывали с их стороны враждебные вопли, будившие отклик даже в мире неспециалистов и необходимые для прокладывания пути новому» [3, с. 169]. В последней фразе Маркс, по-видимому, имеет в виду полемику, разгоревшуюся вокруг упомянутого памфлета Беркли.

Второй этап обоснования дифференциального исчисления Маркс характеризует как рациональное дифференциальное исчисление и связывает прежде всего с работами Ж.Л. Д’Аламбера. Хотя Д’Аламбер и начинает построение исчисления с отправного пункта, принятого Ньютоном и Лейбницем, он вносит весьма существенную поправку. Превращение конечного приращения в дифференциал, отмечает Маркс, «у него лишь конечный результат развития или по крайней мере его заключительная стадия, тогда как у мистиков и инициаторов исчисления оно является исходным пунктом» [3, с. 169 – 171]. Д’Аламбер показывает, как из отношения приращения функции к приращению аргумента может быть получена производная. Он прослеживает, как происходит превращение конечных приращений в дифференциалы на левой, символической стороне равенства. Это и позволяет ему, как указывает Маркс, сорвать покров тайны с дифференциального исчисления и тем самым сделать огромный шаг вперед.

Третий этап обоснования дифференциального исчисления Маркс называет чистым алгебраическим исчислением и связывает главным образом с работами Ж.Л. Лагранжа. По идее Лагранжа производные различного порядка представляют дифференциальные коэффициенты в алгебраическом разложении приращения функции по возрастающим степеням аргумента. Маркс видит заслугу Лагранжа не только в алгебраическом обосновании дифференциального исчисления, но и во введении понятия производной функции, которым неявно пользовались его предшественники [см. 3, с. 203].

Критикуя и желая преодолеть имевшиеся методы обоснования дифференциального исчисления, Маркс стремился, конечно, устранить антиномическое формально-логическое противоречие в самом понимании бесконечно малой величины, которая отождествлялась то с нулем, то с конечной, хотя и весьма малой, величиной. Решение этой задачи побудило Маркса заняться проблемой генезиса и развития весьма сложных и многоступенчатых математических абстракций, объединенных в некоторые системы исчислений. Эту проблему Маркс решал на конкретном материале исчисления бесконечно малых, но затем это привело его к важным выводам в отношении абстракций и их значений вообще.

Для Маркса самым существенным было лишь это исчисление покрова таинственности. Но обоснование анализа бесконечно малых нельзя было осуществить без уяснения происхождения и реального смысла таких исходных понятий нового исчисления, какими являются производная и дифференциал. В одной из основных рукописей, «О понятии производной функции», Маркс на примере конкретных алгебраических функций анализирует способ нахождения производных функций и выясняет реальный характер совершающихся при этом математических процессов. Если представить ход рассуждений Маркса в современной математической символике, то суть его подхода сводится к следующему.

Пусть нам дана некоторая функция y=f(x). Чтобы получить ее производную, Маркс дает переменным действительно изменяться, а не начинает с готовых дифференциалов, как поступали Ньютон и Лейбниц. Когда аргумент х возрастает до значения x₁, то и функция как зависимая переменная также возрастает до некоторого значения y₁=f(x₁). Приращение Δy, которое функция при этом получает, можно вычислить, если вычесть из полученного значения функции у₁ ее первоначальное значение у:

Δу = y₁ – у = f(x₁) – f(x).

Представив полученное значение аргумента в виде суммы x + Δx, мы можем выразить приращение функции Δу в другой форме:

Δy = f(x + Δx) – f(х).

Если приравнять приращение аргумента Δх к нулю, тогда сама функция получит первоначальное значение, в результате чего мы получим тождество 0 = 0. «Сначала полагание разности, – указывает Маркс, – а затем обратное ее снятие приводит, таким образом, буквально к ничему. Вся трудность в понимании дифференциальной операции (как и в понимании отрицания отрицания вообще) заключается именно в том, чтобы увидеть, чем она отличается от такой простой процедуры и как ведет поэтому к действительным результатам» [3, с. 29]. Первым шагом в дифференциальной операции Маркс считает получение «предварительной производной», которую он обозначает символом f'(x). В современной терминологии она будет представлять отношение приращения функции к приращению аргумента, т.е.

f'(x) = Δy/Δx = (y₁ – y)/(x₁ – x) = (f(x+Δx) – f(x))/Δx

Для определения «настоящей» производной при некотором фиксированном значении х необходимо не только придать некоторое приращение аргументу, но и диалектически «снять» полученную разницу. В современной математике «снятие» разности x₁ – x происходит с помощью операции предельного перехода. Маркс по сути дела подчеркивает ту же идею, когда характеризует окончательную производную как «предварительную „производную“, приведенную к ее минимальной величине» [там же, с. 37]. Если в формуле «предварительной» производной x₁, убывая, будет стремиться к x, тогда и y₁ также будет стремиться к у. В конечном итоге отношение приращения функции к приращению аргумента превратилось бы в 0/0. В таком выражении, указывает Маркс, «испарился всякий след… происхождения и значения» этих приращений. Однако они снова «появляются в символической форме как снятые или исчезнувшие разности, так что Δx/Δy превращается в dy/dx» [там же, с. 33]. Символ dy/dx указывает, таким образом, способ получения производной функции из первоначальной, или, по выражению Маркса, родословную производной функции [см. там же, с. 37]. В свою очередь, отправляясь от найденной производной, можно определить другую производную, которая по отношению к первоначальной функции будет выступать уже как производная второго порядка.

Когда выяснен реальный характер происхождения дифференциальных символов, введение производных различного порядка уже не кажется больше таинственным. Маркс указывает, что таинственными производные различного порядка «становятся лишь в том случае, если трактовать их как исходный пункт движения, а не просто как выражения последовательно выведенных функций х» [там же, с. 37]. Уже Д’Аламбер вместо готовых дифференциалов рассматривал сначала конечные приращения, чтобы понять происхождение производной. Но на этом пути возникают две принципиальные трудности. Первая из них состояла в обосновании перехода от конечных приращений к дифференциалам. Вторая – в том, чтобы рационально объяснить, почему дифференциалы превращаются в оперативные символы, т.е. символы операций, которые должны быть осуществлены для нахождения производных. Маркс решает эту задачу с помощью особого диалектического приема, который он называет «оборачиванием метода». Вначале символы дифференцирования возникают как отображение некоторых реальных математических процессов, которые совершаются на правой стороне равенства. Все алгебраические преобразования происходят именно справа от знака равенства, вот почему Маркс называет этот процесс алгебраическим дифференцированием. Левая же сторона равенства в символической форме выражает изменения, происходящие на правой. Затем эти роли коренным образом меняются. Инициатива с правой стороны переходит к левой. Если раньше символ дифференцирования свидетельствовал об операциях, уже выполненных над функциями, то теперь он начинает играть роль оперативного символа, т.е. символа тех операций, которые предстоит еще осуществить.

«Символический дифференциальный коэффициент, – пишет Маркс, – становится, таким образом, самостоятельным исходным пунктом, реальный эквивалент которого лишь должен быть найден» [там же, с. 55]. Переход к специфическому дифференциальному исчислению становится необходимым потому, что он позволяет применить одну и ту же схему вычисления, или, как говорит Маркс, «стратагему действия», для решения самых разнообразных задач определенного класса.

Значение «Математических рукописей» для методологии и гносеологии науки

Со времени, когда Маркс занялся проблемами обоснования математики, математический анализ, как и вся математика вообще, сделал гигантский шаг вперед. Не только появились новые, более общие и абстрактные математические теории и дисциплины, но значительное изменение претерпели принципы и методы, на которых строится обоснование математики. И тем не менее ряд идей теоретико-познавательного и методологического характера, выдвинутых Марксом, продолжает сохранять свою большую ценность не только для математики, но и для других наук.

Обращение к методологии становится особенно необходимым тогда, когда в науке возникают трудности и кризисные ситуации. В математике такие трудности стали особенно заметными в первой четверти нашего века, когда для многих стало очевидным, что канторовская теория множеств, по крайней мере в ее прежней форме, не может претендовать на роль фундамента здания классической математики. Парадоксы, обнаруженные в ней, свидетельствовали о том, что идея актуальной бесконечности, на которой базируется канторовская теория, нуждается в пересмотре. Более критически настроенные математики, принадлежавшие к интуиционистам и конструктивистам, полностью отказались от актуальной бесконечности. Так, интуиционисты Брауэр, Вейль и Гейтинг стали считать, что источник всех трудностей в теории множеств состоит в том, что Кантор неправомерно переносит на бесконечность принципы, справедливые только для конечных множеств. Уподобляя бесконечное множество конечному, рассматривая его как совокупность готовых элементов, Кантор и его последователи забыли о подлинной сущности бесконечного – его незавершенности. Но диалектика потенциальной и актуальной бесконечности с ее антиномиями не была осмыслена интуиционистами, а здесь также необходим диалектический Марксов подход.

В «Математических рукописях» Маркс неоднократно подчеркивает необходимость исследования переменных в процессе их изменения и становления. По словам Энгельса, существо метода Маркса состоит в том, что он дает возможность «х превращаться в x₁, следовательно, действительно изменяться, тогда как другие исходят из x+h, что всегда представляет лишь сумму двух величин, но никак не изменение одной величины» [1, т. 35, с. 92]. Эта идея о диалектически потенциальном характере математической бесконечности успешно разрабатывается сторонниками конструктивного направления в математике как за рубежом, так и у нас.

«Математические рукописи» Маркса проливают свет и на многие трудные проблемы методологии математики, касающиеся происхождения и роли символических исчислений. В связи с разработкой вопросов математического обеспечения вычислительной техники эти исчисления приобретают ныне особенно важное значение. На примере дифференциального исчисления Маркс подробно прослеживает, как исторически возникают исходные символы и понятия этого исчисления. Без такого анализа невозможно объяснить не только рациональное содержание самого дифференциального исчисления, но и обосновать объективное содержание его понятий.

Исторический очерк развития дифференциального исчисления, о котором вкратце говорилось вначале, может служить образцом применения материалистической диалектики к исследованию истории математики, ее концепций и теорий. Тщательно проанализировав происхождение и реальный смысл исходных понятий и символов дифференциального исчисления, Маркс затем показывает, как впоследствии эти понятия и символы после соответствующего «оборачивания» их роли становятся самостоятельным исходным пунктом для разработки специфического исчисления. В более широком смысле гносеологическое «оборачивание» имеет место в истории математики вообще, например в случае перехода от эмпирически-индуктивной геометрии древних египтян к аксиоматическому ее построению у Евклида и других дедуктивистов.

Рассматривая математические понятия в отрыве от их исторической почвы, игнорируя чрезвычайно сложный, опосредованный характер связи математических теорий с действительностью, идеалисты склоняются к тому, чтобы считать их чистыми созданиями нашей мысли – врожденными, априорными идеями или комбинациями их или же простыми условными соглашениями (конвенциями). Конечно, в процессе исследований ученый иногда строит такие абстракции, вводит такие идеальные объекты и создает такие исчисления, которые являются собственно продуктом его творчества. Без такой активной субъективной деятельности теоретическое познание невозможно, но эта деятельность опирается на объективные законы реального мира. Создание новых абстрактных понятий и теорий стимулируется мыслительным материалом, так или иначе опосредованным внешним опытом, а разработка исчислений проводится в соответствии с законами логики, онтологическая база которых также вовсе не произвольна и не априорна. Именно поэтому получаемые результаты находят практическое подтверждение. В тех же случаях, когда эти результаты не подтверждаются, они подлежат отбрасыванию как не оправдавшая себя часть теоретического «задела».

Марксова концепция обоснования математики дает возможность преодолевать также ограниченность метафизических и наивно-материалистических взглядов на развитие математики. Сторонники этих взглядов, правильно подчеркивая зависимость развития математики от потребностей практики, не видят относительной самостоятельности процесса этого развития. В «Математических рукописях» Маркс со всей силой подчеркивает важность и необходимость чисто логического развития теории в результате «оборачивания метода».

Положительное значение принципа «оборачивания метода» не ограничивается одной лишь математикой, но в ней он выступает особенно рельефно и притом в разных аспектах. С исследованием все более глубоких количественных отношений реального мира математики создают все более абстрактные системы понятий, которые ныне находят свое воплощение в очень разнообразных аксиоматических системах или исчислениях. Эти исчисления, хотя и отображают опосредованно некоторые стороны действительности, строятся, однако, по своим специфическим законам. При этом исходные термины и предложения исчисления на стадии синтаксического анализа рассматриваются как лишенные предметного значения символы и формулы. Только впоследствии, при семантическом анализе, для них подыскивается соответствующая интерпретация, и исчисление, которое прежде было лишь знаковой структурой как таковой, приобретает характер содержательной теории. Этот широко применяемый в современной математике метод исследования представляет типичный случай действия принципа «оборачивания метода». При создании первых аксиоматических систем и исчислений математики то и дело возвращались к анализу реальной действительности и постоянно опирались на содержательные предпосылки. Однако после того как аксиоматическая система построена, ее дальнейшее развертывание происходит чисто логическим путем. Именно так строилась аксиоматика геометрии Евклидом.

Но со временем математики осознали, что наряду с содержательными аксиоматическими системами (системами с заранее заданной интерпретацией) вполне допустимы и даже желательны также и формальные системы, для которых такая интерпретация будет подыскиваться только впоследствии. Иначе говоря, наряду с движением мысли от реальных объектов к системам понятий и исчислений целесообразно и обратное движение от абстрактных понятий и исчислений к их реальным и на этот раз уже приблизительным прообразам. Поэтому Маркс допускает наличие только приблизительных прообразов дифференциала, на каковые Энгельс и указал в «Диалектике природы». И такой метод «оборачивания» исследования оказывается весьма эффективным, он значительно расширяет возможности математического творчества и применения создаваемых исчислений к самым разнообразным областям знания.

Рассматривая аксиомы теории как некоторые гипотезы, можно получить из них эмпирически проверяемые следствия и таким образом уже судить об истиннности или ложности самой теории. Плодотворность указанного метода математической гипотезы была убедительно продемонстрирована в современной физике, например при построении квантовой механики. Этот и другие примеры свидетельствуют о том, что принцип «оборачивания метода» представляет собой ныне все более широко практикуемый в математике способ исследования, при котором некоторые неопределяемые вначале термины и предложения исчисления становятся, по выражению Маркса, «самостоятельным исходным пунктом», реальный эквивалент которого должен быть найден только впоследствии.

«Оборачивание метода» в математике и в гносеологическом исследовании ее понятий есть частный случай широкой диалектической закономерности, на которую Маркс указывает в методологическом «Введении» из «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов». «Оборачиваются» не только абстракции и их интерпретации, но и целые методы познавательной деятельности, и притом не только частный метод идеальных конструктов. Так, движение от чувственно-предметной практики к абстрактно-рациональной теории сменяется движением от теории к практике, движение от конкретного к абстрактному «снимается» последующим восхождением от абстрактного к конкретному, индукция «снимается» дедукцией, анализ – синтезом и т.д.

Наконец, следует подчеркнуть важность Марксова анализа роли символов в математике и науке вообще в плане семиотики, а именно структуры значения знака. В математических исчислениях, в частности дифференциальном, исходные термины становятся оперативными символами, которые, по словам Маркса, выражают будущую «стратагему действий». В этой идее о роли оперативных символов нельзя не заметить глубокой внутренней связи с современным понятием алгоритма, играющим фундаментальную роль не только в математике, но и во многих других науках. Значение символов (знаков) оказывается функциональным, оно состоит в рабочей функции знака, т.е. в его роли в рамках данного теоретического построения как своего рода указателя операций, которые производятся посредством этого знака. Эти операции знак за собою влечет и в них активно участвует [см. 8, с. 157 – 160]. Здесь обнаруживается своеобразная диалектика: значение знака присуще ему, а в то же время оно – «вне» его самого.

«Математические рукописи» Маркса, создававшиеся параллельно с работой над «Капиталом», помогают более глубоко понять и вскрыть колоссальное богатство методологических идей, к которым пришел и которым он следовал в ходе своих экономических исследований. Огромное значение этих идей для теории познания и методологии диалектического материализма особенно ярко выступает в наши дни, в условиях научно-технической революции.

Анализ научно-теоретического и философского наследия К. Маркса и Ф. Энгельса показывает, что они рассматривали диалектический материализм как единственно научную универсальную методологию, применимую для изучения явлений природы, общественного развития и познания. Они убедительно доказали, что принцип материалистического монизма при изучении процессов общественной жизни людей может быть последовательно проведен только тогда, когда признается диалектический характер природы и учитывается единство природы и общества. Именно такой подход к философским проблемам развивающегося научного знания позволил Марксу и Энгельсу сделать и в отношении общества и в отношении природы важные теоретические предсказания, которые подтверждаются современной наукой и практикой.

Среди работ Маркса и Энгельса, посвященных методологическим проблемам естественнонаучного знания, «Диалектика природы» занимает особое место. Это первое целостное, хотя, к сожалению, и незаконченное философское исследование, полностью посвященное анализу данных наук о природе с позиций диалектического материализма. «Диалектика природы» имеет огромное методологическое значение прежде всего потому, что она убедительно показывает действенность материалистической диалектики, ее неисчерпаемые творческие возможности при решении актуальных философских проблем естествознания, имеющих конкретно-научные последствия. В этом труде намечена далеко идущая методологическая перспектива развития наук о природе, которая внутренне связана с философско-мировоззренческой позицией марксизма. Здесь получил существенное развитие категориальный базис материалистической диалектики. Труд Энгельса приобретает тем большее значение, что Маркс не смог осуществить свой замысел – исследовать проблемы диалектики в специальной работе.

Одна из основных идей «Диалектики природы» – необходимость адекватного отражения объективного мира в системе понятий – остается актуальной и сегодня. «Природа является пробным камнем для диалектики, – писал Энгельс, – и надо сказать, что современное естествознание доставило для такой пробы чрезвычайно богатый, с каждым днем увеличивающийся материал и этим материалом доказало, что в природе все совершается в конечном счете диалектически, а не метафизически» [1, т. 20, с. 22].

Успехи естествознания за время, прошедшее с тех пор, как были написаны эти строки, убедительно показывают, что слова Энгельса – «в природе все совершается… диалектически» – блестяще подтвердились. В то же время на каждом новом этапе развития знания это положение приобретает форму новых проблем, требующих своего разрешения и дальнейшей разработки материалистической диалектики. В.И. Ленин не был знаком с «Диалектикой природы», но, работая над трудами «Материализм и эмпириокритицизм», «Философские тетради», «О значении воинствующего материализма» и другими, он всегда имел в виду принципиальное решение Энгельсом философских проблем естествознания в известных ему сочинениях и письмах Энгельса. Развивая принципиальные положения диалектико-материалистической философии в новых условиях, Ленин при решении важнейших философских проблем, поставленных развивающимся естествознанием и общественно-исторической практикой начала XX в., неоднократно ссылается на труды Энгельса, в частности на «Анти-Дюринг».

В условиях научно-технической революции XX в. выявилась исключительная новаторская глубина «Математических рукописей» Маркса. Его идеи о специфических путях образования идеальных конструктов в науках высокой степени абстрагирования и формализации, в сочетании с соответствующими положениями «Диалектики природы», существенно стимулируют современные нам исследования в области теории познания и логики науки.

Естественно, что отдельные конкретные данные, которыми оперировал Энгельс в «Диалектике природы», могли за прошедшие десятилетия устареть и действительно устарели, но все основные его гносеологические идеи и сегодня обладают непреходящей ценностью и являются надежным методологическим руководством для естествоиспытателей и философов. Это тем более знаменательно, что за это время естественные науки пережили коренную ломку представлений, понятий и законов, в естествознании произошли глубокие изменения, затрагивающие концептуальные основы науки, в результате чего многие классические положения, господствовавшие в период создания трудов Энгельса, стали достоянием истории или сохранились в современном естествознании лишь как частный случай. Философский анализ революционных изменений в науке показывает, что в методологическом отношении Энгельс значительно опередил уровень развития естествознания своего времени, и наука XX в. доказала истинность и плодотворность его идей.

Необходимость придания диалектико-материалистическому мировоззрению теоретической целостности и полноты предполагает его эффективное применение не только собственно к объяснению настоящего и предвидению будущего, но и к анализу далеких глубин истории, начиная с зари человечества и первых ступеней классово-антагонистического строя. Без познания прошлого познание настоящего и будущего невозможно. Важнейшее место в осуществлении этой задачи занимают работы Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (1876) и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884).

Значение работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» в развитии марксизма

Эта работа Энгельса, написанная, по всей вероятности, в середине 1876 г., была задумана первоначально как введение к более обширному труду, который автор предполагал вначале назвать «Три основные формы порабощения», а затем «Порабощение работника. Введение». Именно этим объясняется многосюжетность небольшой по объему, но чрезвычайно содержательной статьи Энгельса. Замысел написать специальную работу о формах порабощения остался нереализованным, и Энгельс в оставленном им оглавлении «Диалектики природы» дал написанной вводной части работы о порабощении тот заголовок, под которым она известна сегодня. Этот очерк был включен Энгельсом в состав материалов к «Диалектике природы».

Обращение Ф. Энгельса к проблематике происхождения человека и общества было стимулировано научными открытиями в биологии и развернувшейся вокруг них острой идейной борьбой. В очерке «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» рельефно проступает идея, являющаяся стержневой для «Диалектики природы», – идея взаимосвязи форм движения материи, «включенности» низших форм в высшие, их несводимости друг к другу. Идея Энгельса об отсутствии в природе резких разграничительных линий и абсолютных скачков получила блестящее подтверждение при анализе генетической связи животного мира и человеческого общества.

Исследование Ф. Энгельсом этой проблемы имело в то время очень актуальную методологическую значимость.

В третьей четверти XIX в. на стыке биологических и социальных наук сложилась очень острая ситуация. Доказательство животного происхождения человека произвело эффект взрыва в научных и мировоззренческих представлениях того времени. Резко встал вопрос о «рубеже» между животным и социальным мирами, о характере их связи и возможности отыскания переходных форм. Уже сама постановка этих вопросов была шагом вперед, ибо до этого в научной литературе либо абсолютизировался экологический момент эволюции, либо же, наоборот, преувеличивался экологический аспект жизнедеятельности высших животных. Причем в обоих случаях в конце концов приходилось апеллировать к существованию некоей внеприродной силы как источника «высшей целесообразности». Так телеология смыкалась с теологией. Вместе с тем метафизическое мышление естествоиспытателей того времени колебалось между тезисом о «животной сущности» человека и положением о «социальности» животного мира.

Преодолев однолинейный детерминизм Ж.Б. Ламарка, Ч. Дарвин превосходно прояснил биологический аспект этой проблемы. Но исследовав собственно биологическую проблематику, Дарвин оставил в тени социальный аспект антропогенеза.

Энгельсу принадлежит заслуга подлинно научной разработки социального аспекта антропогенеза, причем в условиях, когда палеоантропология едва только зарождалась.

Энгельс убедительно доказал, что становление человека и общества суть диалектически взаимодействующие стороны единого процесса антропосоциогенеза. «…С появлением готового человека, – пишет Энгельс, – возник вдобавок еще новый элемент – общество» [1, т. 20, с. 490]. Это положило конец идеалистическим мифам о «бедном» одиноком дикаре, рано или поздно «догадывающемся» о желательности объединения с себе подобными.

Звеном, связующим антропогенез и социогенез, согласно марксизму, выступает труд в диалектическом единстве его материальных и духовных моментов, представляющий собой «первое основное условие всей человеческой жизни…» [там же, с. 486]. В своей работе Энгельс развивает одну из важнейших идей «Капитала» – мысль Маркса о том, что труд есть процесс изменения не только природы, но и самого человека. Труд есть также процесс порождения человека как рода. Эта небольшая статья до сих пор сохраняет огромное методологическое значение, будучи классическим примером эвристической роли диалектико-материалистического метода в познании непосредственно не наблюдаемых процессов.

Стадии антропогенеза

Развитие антропологической науки подтвердило правильность принципиальных моментов сформулированной Энгельсом идеи относительно взаимосвязи трех элементов в процессе перехода от обезьяны к человеку. Это – выработка способности к прямой походке, развитие руки и развитие мозга. При этом их развитие не было синхронным, будучи диалектически детерминировано изменениями в характере и структуре их взаимозависимостей. Различные этапы развития характеризуются опережающим совершенствованием именно того из трех элементов, который открывал новую ступень взаимодействия становящегося человека с природой и новые горизонты социальности.

Решающий шаг в процессе перехода от обезьяны к человеку заключался вначале в выработке прямой походки, что повлекло за собой определенные изменения скелета, строения черепа, органов зрения, двигательных центров мозга и т.д. Но главным было то, подчеркивает Энгельс, что «рука стала свободной и могла теперь усваивать себе все новые и новые сноровки…» [1, т. 20, с. 487]. Это был толчок ко второму этапу антропогенеза. Развитие руки как естественного орудия труда, с помощью которого начинается создание искусственных орудий, привело к тому, что с этого времени человеческая жизнедеятельность из пассивно приспособляющейся к среде превращается в активную деятельность, направленную на изменение самой этой среды.

Это дало толчок третьему этапу антропогенеза, развитию мозга, формированию его верхних отделов и лобных долей – субстратной основы речевого общения и обобщающего мышления, формирования языка как средства общения и аккумуляции опыта, как средства идеального орудия преобразования материального мира.

Многие исследователи, отвергающие идеалистический миф о божественном сотворении человека, все же продолжают метафизически акцентировать внимание только на одном из двух основных моментов антропосоциогенеза. Одни видят его исходный пункт в экологической сфере, в изменении среды и соответственно биологической, а затем и групповой организации антропоидов. Другие ищут причину разрыва антропоидов с животным миром лишь в сфере этологии, т.е. в формировании определенного образа жизни, в известной мере как бы навязываемого окружающей средой.

Главной мыслью очерка Энгельса является идея теснейшей взаимосвязи изменения среды и поведения населяющих ее высших антропоидов. Как причина и следствие они непрерывно переходили друг в друга, образуя сложную и многонаправленную структуру чрезвычайно длительного эволюционного процесса.

Становление труда как специфически человеческого способа жизнедеятельности и ступени социогенеза

Силой, направляющей процесс морфологических изменений предковых форм высших антропоидов, явился труд. В каком смысле труд создал человека, если собственно труд сложился, как пишет Энгельс, именно только в процессе антропогенеза? Ведь именно труд, подчеркивает Энгельс, составляет «характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян» [1, т. 20, с. 491].

Метафизическое мышление сегодня, так же как и во времена Энгельса, не способно вскрыть противоречивую природу труда, отыскать «намеки» на труд в животном мире и в то же время избежать биологизации этого социального феномена. В современной буржуазной литературе распространены концепции, либо игнорирующие роль труда в процессе антропогенеза (П. Тейяр де Шарден, А. Харди и др.), либо сводящие суть трудовой деятельности ископаемых форм высших антропоидов к чрезвычайно примитивной манипуляции материальными предметами, причем отбрасываются скрытые механизмы их коммуникативной деятельности и формирующейся рефлексии (Р. Лики).

Абсолютизация любого из указанных моментов искажает как социальную сущность человека, так и биологическую сущность животного мира. Например, З. Фрейд рассматривал человека как животное, «скованное» культурой, а К. Лоренц, подобно Ф. Ницше, считает современного человека лишь промежуточным звеном между животным и собственно человеком. Другая крайность – искусственная социализация отношений в животном мире, поиски там «классов», «собственности», «агрессии». Словом, либо социальные отношения человеческого общества «накладываются» на определенные явления животного мира, либо биологические механизмы этого мира трактуются в качестве стержня социальных отношений и движущих сил общественного развития. Поэтому для установления истины становится актуальным обращение к творческому наследию Энгельса, убедительно доказавшего, что труд, являясь фундаментальной основой всякой практики и ее главным видом, не только создал, но и продолжает непрерывно «воссоздавать» человека как общественное существо.

Энгельс развивает мысль о том, что труд в своих генетических истоках основан на специфических формах биологического приспособления высших животных к окружающей среде. Суть этой адаптации состоит в том, что жизнедеятельность организма может быть обеспечена не только пассивным, рефлекторным приспособлением к среде, но и активным изменением, преобразованием этой среды, чему на первых порах служит образование соответствующих инстинктов и естественных органов труда.

Источником человеческого труда, вероятно, является инстинктивный, животнообразный труд как особый вид биологической специализации, при которой адаптация к среде происходила через воздействие на среду. Энгельс воссоздает картину того, как предковые формы высших антропоидов встали на путь вначале эпизодического, а затем и систематического использования отдельных предметов природы в качестве дополнения к естественным органам обеспечения своей жизнедеятельности. Энгельс прослеживает, как эта деятельность изменяла морфологию предковых форм высших антропоидов, как новая форма приспособления привела к появлению охоты в качестве основного средства обеспечения жизни, а следовательно, к употреблению мясной пищи, способствующей ускоренному развитию мозга, и к развитию его сигнально-коммуникативных функций [см. там же, с. 492, 489].

Постоянное использование биологически бесполезных предметов природы в качестве средств обеспечения жизни постепенно приводило к выбору наиболее удобных и к исправлению найденных в природе «полуфабрикатов» и требовало ускоренного развития мозга. Словом, отбор и доделка естественных неорганических предметов перед непосредственным использованием их в качестве орудий труда открывали новую страницу антропогенеза. Постепенные количественные изменения на этом пути вели к качественному скачку, суть которого – создание искусственных орудий труда, прежде всего каменных. «Труд, – резюмирует Энгельс, – начинается с изготовления орудий» [там же, с. 491].

В этом пункте развития произошли изменения в соотношении доминировавших до сих пор биологических и качественно новых социальных закономерностей. Согласно современным представлениям, биологическая перестройка организма к этому времени в основных чертах уже завершилась, далее совершенствовалась уже лишь структура мозга при практически неизменной его массе. И именно отсюда берет начало развитие присущих человеку форм собственно социальности. Это – тот «перерыв постепенности» развития, тот рубеж двух периодов данного процесса, относительно которых можно говорить как «о естественном рождении человека в ходе биологической эволюции и „самопорождении“ человека в результате собственной предметной деятельности» [6, с. 21].

«Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению, – говорит Энгельс, – оказывало обратное воздействие на труд и на язык, давая обоим все новые и новые толчки к дальнейшему развитию. Это дальнейшее развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не закончилось, а, наоборот, продолжалось и после этого…» [1, т. 20, с. 490]. Совершенствовалась идеальная сторона труда. Развитие мозга, подчиненных ему органов чувств и целенаправленности сознания оказывало обратное воздействие на труд и на язык. В рамках второй сигнальной системы формируется качественно новый тип «орудий» труда – слово, знание и предвидение.

Рассматривая, таким образом, становление труда, являющегося специфически общественным, собственно человеческим способом бытия, в качестве основы социогенеза, Энгельс последовательно реализует диалектико-материалистический принцип закономерной смены объективных стадий движения от одного качества к другим также и применительно к стадиям становления социальной формы развития. Он направляет острие своей концепции как против мифа о дикарях-одиночках, впоследствии будто бы «договорившихся» об объединении в общество, так и против примитивной натурфилософской идеи о заимствовании человеком социальных навыков у животных. Энгельс предостерегает против проведения метафизической аналогии между формами общежития у формирующихся первобытных людей и структурой отношений в обезьяньих стадах; он отвергает неправомерную экстраполяцию закономерностей, свойственных последним, на процесс антропогенеза. Однако ошибочность этой аналогии не означает отсутствия всякой генетической связи между социальными животными и предлюдьми.

Мысль Энгельса состоит в том, что предковые формы высших антропоидов были общественными животными, и было бы нелогично «выводить происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предков» [1, т. 20, с. 488 – 489]. Энгельс выдвигает в своем очерке плодотворную идею существования в отдаленном прошлом «переходных существ» как своеобразного связующего звена и одновременно границы между животным и социальным мирами. Этап «отрыва» человека от животного мира связан, по его мнению, с развитием наших обезьяноподобных предков, которые были «общественными животными» [там же, с. 488], а стадия завершения антропосоциогенеза – с эволюцией формировавшихся людей [см. там же, с. 489]. Эта идея «раздвоенности» скачка от биологической к социальной форме движения материи нашла свое отражение в общепринятой у нас ныне концепции двух диалектических скачков в процессе антропосоциогенеза.

Вскрытая Энгельсом диалектика развития труда и формирования речи отражает объективное противоречие между уже сложившимся качественно новым отношением предлюдей к природе и инерцией прежнего типа связей. Это противоречие имеет одним из этапов своего разрешения «второй скачок» на пути социогенеза, осуществление которого было обусловлено возросшей потребностью в координации и организации деятельности индивидов. Развивается язык как средство коммуникации, организации и познания.

Взгляды Ф. Энгельса на проблемы социогенеза сохраняют все свое методологическое значение и в наши дни. До сих пор ряд западных ученых стремится принизить роль труда в процессе антропосоциогенеза. Э. Майр, например, утверждает, что использование орудий и даже их изготовление широко распространено уже в царстве животных, что только речь, а не труд, стала «ключевым изобретением, которое сыграло роль пускового механизма при переходе от гоминид к человеку» [3, с. 38]. Противопоставление речи и труда встречается и у других буржуазных авторов – лингвистов, социологов, антропологов, историков. Так, Маклюэн провозглашает решающей детерминантой общественных отношений средства и механизмы знаково-коммуникативной связи. Превращая эту сторону социальной деятельности в абсолютную силу, он противопоставляет средства коммуникации средствам производства.

Энгельс показал, что именно труд порождает объективную потребность речевого общения. Коллективный труд на заре человечества обусловил коллективизм в других сферах жизнедеятельности людей. Но речь оказала обратное влияние на развитие труда.

Экологическая проблематика в работе Энгельса

Содержание работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» значительно выходит за рамки проблемы антропогенеза. Энгельс прослеживает роль уже сформировавшегося труда в жизни общества и вскрывает в этой связи диалектику объективного и субъективного, стихийного и целесообразного, творческого и репродуктивного в трудовой деятельности, диалектику расчленения последней на труд умственный (контроль, руководство, предвидение) и физический.

Подчеркивая принципиальное отличие трудовой деятельности человека от отношения животных к природе, Энгельс пишет: «Коротко говоря, животное только пользуется внешней природой и производит в ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же вносимыми им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней» [1, т. 20, с. 495]. Вместе с тем это господство над природой отнюдь не безгранично. На каждом шагу, пишет Энгельс, факты напоминают нам о том, «что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять» [там же, с. 496].

Познание законов природы давало возможность ставить все более высокие цели и достигать их. Трудовые операции становились все более сложными, все более разнообразными, совершенными и многосторонними. В ходе расселения человека по планете складывались «новые отрасли труда и вместе с тем новые виды деятельности, которые все более отдаляли человека от животного… А чем более люди отдаляются от животных, тем более их воздействие на природу принимает характер преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определенных, заранее известных целей» [там же, с. 493, 494].

Дефицит природных ресурсов, ставящий естественную границу архаической форме присваивающего хозяйства, вел к новому уровню целеполагания как компонента труда – к корректировке человеком условий протекания определенных природных процессов. Создание искусственных условий протекания этих процессов (путем ирригации, агрикультуры, кочевого скотоводства и специализированного ремесла), дифференциация процесса общественного преобразования природы на частные разнородные направления делает целеполагание прерогативой отдельных лиц, а с возникновением развитого товарного производства становится функцией анонимного регулятора – рынка. Отныне субъект труда в состоянии схватывать лишь отдельные фрагменты все более расширяющегося общественного производства. Энгельс отмечает: «Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира» [там же, с. 493].

Вскрытая Энгельсом материальная связь социальных условий производства с характером его воздействия на внешнюю природу, с одной стороны, и связь их с идеологическими представлениями – с другой, имеет важное методологическое значение. Ведь модные ныне на Западе концепции будто бы неизбежной «экологической катастрофы» человечества в методологическом плане игнорируют зависимость отношения людей к природе от характера социальных условий, в которых это отношение формируется и реализуется. Присущее именно капитализму хищническое, деструктивное воздействие на природу ложно истолковывается как выражение некоего всеобщего и фатального безразличия людей к отдаленным последствиям их действий. Между тем Энгельс подчеркивает, что регулирование процесса труда, учитывающее отдаленные общественные последствия производственной деятельности, возможно; но «для того чтобы осуществить это регулирование, требуется нечто большее, чем простое познание. Для этого требуется полный переворот в нашем существующем до сего времени способе производства и вместе с ним во всем нашем теперешнем общественном строе» [там же, с. 497].

Энгельс показывает, что структура и формы организации общественного труда зависят не только от степени достигнутого человечеством господства над природой, но и от природы социального строя. Власть над природой была вырвана людьми ценой все возрастающей их зависимости от стихийных сил общественного развития, и это коренным образом изменило характер самого труда и его воздействия на внешнюю природу. Дальнейшее развитие производства, пишет Энгельс, объективно повело к «разделению населения на различные классы и тем самым к противоположности между господствующими и угнетенными классами. В результате этого интерес господствующего класса стал движущим фактором производства…» [там же, с. 498].

Таким образом, вскрывая объективную обусловленность возникновения эксплуатации человека человеком, Энгельс наметил в статье основные стадии развития этого процесса с учетом взаимосвязи производственного, экологического и демографического моментов.

Генезис частной собственности на землю рассматривается Энгельсом не как «кража» (Прудон) или «захват» (Дюринг) определенных природных предпосылок производства, а как объективно необходимое условие его дальнейшего развития. В этой связи большое методологическое значение имеет развернутый затем в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» тезис Энгельса о регулирующей роли собственности в общественной жизни и о ее обусловленности отношением людей к природе в рамках материального производства. Диалектико-материалистический анализ данной проблемы Энгельсом опровергает идеалистические, в том числе открыто теологические, руссоистские, прудонистские и иные концепции появления частной собственности, а также встречающуюся в новейшей буржуазной литературе идею ее «переноса» в социальный мир из мира животных.

Дальнейшее исследование роли труда в истории человечества и выяснение того, как последствия крупных общественных разделений труда взломали первобытнообщинную формацию, было осуществлено Ф. Энгельсом в капитальном труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Основоположники марксизма, сосредоточив основное внимание на исследовании актуальных проблем современного общественного развития и стратегии реализации его революционных перспектив, длительное время касались вопросов древней истории лишь попутно. В конце жизни Маркс вплотную приступил к изучению накопленных этнографической наукой данных, однако задуманный им капитальный труд по исследованию генезиса классово-антагонистического общества он так и не успел создать.

Вскоре после смерти Маркса Энгельс, используя его подробный конспект книги Л.Г. Моргана «Древнее общество», а также свои собственные многочисленные исследования[22], в течение двух месяцев (с конца марта до конца мая 1884 г.) пишет «Происхождение семьи, частной собственности и государства», рассматривая эту работу как выполнение завещания покойного друга [см. 1, т. 21, с. 25]. Этот труд – систематическое освещение характера и структуры древних этапов развития человечества с позиций материалистического понимания истории. Книга Энгельса вышла в свет в Цюрихе в октябре 1884 г. В 1890 – 1891 гг. Энгельс подготовил четвертое издание книги, в которое он внес много дополнений и уточнений, учитывавших новые открытия этнографии и археологии, и снабдил его новым предисловием.

Гипотеза Л. Моргана и концепция Ф. Энгельса

Труд «Происхождение семьи, частной собственности и государства» был написан в связи с вышедшей семью годами раньше (1877) книгой Льюиса Г. Моргана «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации». Объясняя свой и Маркса интерес к исследованию крупнейшего американского этнографа, Энгельс пишет: «Ведь Морган в Америке по-своему вновь открыл материалистическое понимание истории, открытое Марксом сорок лет тому назад, и, руководствуясь им, пришел, при сопоставлении варварства и цивилизации, в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс» [1, т. 21, с. 25]. Высоко оценивая научную добросовестность Моргана и называя его книгу одним из немногих произведений своего времени, составляющих эпоху [см. там же, с. 26], Энгельс подчеркивает, что отношение к ней буржуазной науки в некоторой мере похоже на отношение ее к «Капиталу» Маркса, который ученые годами столь же усердно списывали, сколь упорно замалчивали.

Вместе с тем приведенная оценка Энгельса не означает, что Морган был последовательным материалистом. Материалистическая теория исторического процесса, разработанная Марксом и Энгельсом, получила в ряде пунктов убедительное подтверждение со стороны исследователя, субъективно далекого от научного социализма, но отличающегося талантом и добросовестностью.

В своих характеристиках Энгельс не дает ни малейшего повода для отождествления взглядов Моргана с марксизмом даже применительно только к объяснению древней истории. Он специально подчеркивает, что в подробных выписках Маркса из «Древнего общества» имеются критические замечания, воспроизводимые в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», и что «экономические обоснования, которые были достаточны для целей, поставленных Морганом», для целей марксистского анализа «совершенно недостаточны, все заново переработаны» [там же, с. 27].

Тематическая связь книг Энгельса и Моргана делает актуальной в философско-историческом плане проблему соотнесения их взглядов на развитие первобытнообщинного строя в классово-антагонистическое общество. Это тем более важно, что в буржуазной литературе существует устойчивая тенденция к их сближению и даже отождествлению[23], которая порою проскальзывает и в работах некоторых марксистов.

Прежде всего отметим, что Энгельс занимался проблемой генезиса классового общества и материалистическим обоснованием такового задолго до появления книги Моргана, о чем свидетельствуют, например, соответствующие разделы «Анти-Дюринга». Кроме того, Морган и Энгельс в анализе древнего общества шли разными путями. Морган подходит к проблеме как этнограф, проделавший кропотливый сравнительно-исторический анализ богатейшего эмпирического материала. Энгельс же берет за основу общие принципы диалектико-материалистического мировоззрения, сознательно ставя задачу его применения к конкретному анализу проблем древней истории, в силу чего ему и удается перебросить логические мосты через многие «пустоты» историографии того времени.

Далее, Морган был стихийным материалистом лишь в результатах, но не в методологических принципах своего исследования. Он видит в основе истории развитие интеллекта в результате изобретений и открытий, развитие идеи управления, идеи семьи и идеи собственности, представляя себе при этом развитие общественных учреждений как плоско-эволюционистское развертывание скорее сопутствующих, нежели взаимообусловливающих форм [см. 4, с. 158].

Морган акцентирует главным образом генетическую связь социальных институтов, преувеличивая их преемственность и постепенность развития в ходе истории, трактуемой в духе однолинейного прогресса, и не выходит за рамки узкоакадемических исследований. Лишь изредка и весьма глухо Морган упоминает о «социальном движении» и об «элементе социального недовольства» в античном мире [см. 4, с. 148, 154] как предвестнике общественных перемен, не анализируя специально феномен эксплуатации и вообще не замечая глубокой специфики классово-антагонистической эпохи всемирной истории.

Энгельс глубоко вскрывает именно эту, оставленную Морганом в тени существеннейшую сторону исторического развития, выявляет тенденции и перспективы общественных изменений далекого от нас прошлого, указывает на подлинного субъекта этих изменений. Благодаря этому Энгельсу удалось материалистически связать историю древности и современности в единый процесс, целостность которого отнюдь не исключает, а, напротив, предполагает глубокое качественное различие его закономерно возникающих и сменяющих друг друга стадий.

Материалистическая интерпретация Энгельсом моргановской схемы исторического процесса вытекает из самой сущности марксистской теории общественно-экономических формаций и их закономерной смены. Энгельс вскрыл контуры первобытнообщинного строя (эпоха «дикости»), классово-антагонистического общества («цивилизация», основанная на угнетении) и переходной ступени превращения первого во второе, которую он, сохраняя терминологию Моргана, называет «варварством».

Энгельс существенно обогатил, а по сути дела и преобразовал идущую в конечном счете от Лукреция Кара и систематизированную Морганом схему периодизации древней истории, введя в нее важнейшую идею классовой борьбы и ее апогея – социальной революции. Таким образом, Энгельс не просто материалистически интерпретировал гипотезу Моргана, но и выявил важнейшую закономерность исторического развития исследуемой эпохи, которая не была замечена Морганом и без учета которой не возможно адекватное познание социальных процессов, происходивших в эпоху предыстории человечества.

Развитие первобытного общества и переход от него к классово-антагонистическому обществу

Воспроизводя в своей книге разработанную Морганом «триадичную» структуру эпохи дикости, Энгельс проясняет и углубляет ее материалистическое понимание. Он акцентирует внимание на формировании речи, постоянном употреблении огня и создании лука со стрелами как на первых, но важных вехах закономерного процесса поступательного развития производительных сил. В трактовке Энгельса импульсы к тем интеллектуальным усилиям, которые были необходимы для этих открытий и изобретений, их характер и результативность и, наконец, сама потребность в открытиях и изобретениях определенного типа детерминируются достигнутой к этому времени ступенью взаимодействия людей с природой, развитием труда.

Ранняя ступень дикости – по существу грань между биологическим и социальным уровнями материального мира, этап завершения антропогенеза и начала собственно общественной истории. Называя этот период «переходным состоянием» [1, т. 21, с. 29], Энгельс как бы возвращается конспективно к некоторым идеям своей работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Он вновь подчеркивает созидательную роль речи как средства коммуникации, накопления и хранения знаний об окружающем мире. Язык – порождение этой ступени – стал первым средством объединения формирующегося первобытного коллектива.

Средняя ступень дикости начинается с изобретения огня и знаменует собой классические формы первобытнообщинного строя. Огонь коренным образом изменил и энергетический потенциал, и демографическую структуру [см. 5, с. 116 – 117], и обычаи первобытных людей, открыл возможность освоения новых природных зон.

Поздняя ступень дикости – зрелость и закат первобытнообщинного строя. Энгельс видит начало этой ступени в изобретении лука со стрелами, что стало не только вехой в развитии производительных сил, по и «зерном» будущих коренных преобразований производственных отношений.

Анализируя древнюю историю, Энгельс вскрывает глубочайшую связь между отношением людей к природе и их отношением друг к другу, исследует положение индивида в общине и особенности психики первобытного человека. И здесь он идет значительно дальше Моргана, который намечает связь хозяйственных форм с социальными отношениями лишь через посредство психологических факторов. Энгельс коренным образом меняет положение Моргана, помещая между экономическими и психологическими явлениями собственно социальное звено – общественные отношения, подчеркивая примат материальных предпосылок развития древнего общества и выявляя в самой сущности хозяйственной деятельности определенные этапы развития, а затем и назревающей смены способов производства. Благодаря научному подходу классический первобытнообщинный строй выступает у Энгельса вовсе не как некий идиллический рай, «золотой век» Руссо, и не как ад, «война всех против всех» Гоббса, Дюринга и сторонников. Суть общественных отношений этого периода Энгельс видит в чрезвычайно жесткой зависимости человека от природы, диалектически отразившейся на характере как сплоченности внутри общин, так и соперничества их друг с другом.

Энгельс дает научную характеристику первобытнообщинной формации как объективно обусловленной формы общественной жизни, на развалинах которой складываются более высокие общественные порядки.

Моргановское понятие «варварство» выступает в контексте концепции Энгельса как обозначение перехода от первобытнообщинной формации к классово-антагонистическому обществу. Энгельс убедительно показывает, что в сфере производственных отношений основой этого перехода стало общественное разделение труда. Грань между дикостью и варварством была определена как переход от периода «преимущественно присвоения готовых продуктов природы» к периоду «овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности» [1, т. 21, с. 33] – земледелия и скотоводства.

Низшая ступень варварства характеризуется началом социальной дифференциации общин и племен на стадии неолита в зависимости от экологических условий и демографических предпосылок развития производства и представляет собой по существу этап разложения первобытнообщинной формации. На прежнее возрастное и половое разделение труда наслаивается межплеменное – между племенами земледельчески-скотоводческими и еще остающимися на стадии присваивающей экономики.

Средняя ступень варварства, экономически основывавшаяся на первом крупном общественном разделении труда, – это своего рода «перевал», поворотный пункт процесса смены первобытнообщинной формации классово-антагонистическим обществом. Это – эпоха противоречивого сосуществования и противоборства различных типов организации общественного производства и брачно-семейных институтов, собственности примитивно-коллективистской и складывающейся корпоративно-обособленной (развивающейся затем в частную), первобытнодемократической и раннеаристократической политических форм.

Экономическим фундаментом высшей ступени варварства было использование железных орудий, формирование ремесла и резко активизировавшиеся обменные связи. Главное социально-экономическое содержание этой ступени – процесс складывания частной собственности, антагонистических классов и государства и вытеснение либо глубокое преобразование институционных и духовных реликтов первобытнообщинного строя.

Высшая ступень варварства вплотную примыкает по времени к цивилизации, т.е. к классово-антагонистическому обществу. Но их хронологически-генетическое соседство отнюдь не должно, по мысли Энгельса, затмить «разительную противоположность между ними обоими» [там же] как существенную разницу между различными общественно-экономическими формациями.

Следуя методу Энгельса, можно отметить совпадение трех стадий развития производства эпохи варварства с тремя специфическими типами регулирования хозяйственной деятельности. Речь идет о последовательном переходе человечества от создания запасов средств жизни, сырья и природных предпосылок производства к складыванию новых связей с окружающей средой, а затем и к целенаправленному изменению среды. Возникают частная собственность, государственная власть и моногамная семья.

Развитие производства, обусловливавшее смену стадий варварства, вело также к изменениям в размещении населения. Генезис производящей экономики обусловил тенденцию к оседлости и увеличение населения. Возникновение городов способствовало объединению в одном месте ремесленников различных специальностей. В городах же размещаются общественные органы и должностные лица, а значит, социальная верхушка, развивающаяся в господствующий класс. Сельскохозяйственная округа превращается в поставщиков продуктов и сырья для городских жителей, постепенно оставляющих занятия земледелием и скотоводством. Происходит разделение города и деревни.

В структуре социальных связей родовой общины постепенно все более отчетливо выделяются три основных аспекта общественного бытия – производство, продолжение человеческого рода и социальное регулирование, которые, как подчеркивает Энгельс, развиваются в диалектически-противоречивой взаимообусловленности. И если у Моргана движущей силой исторических изменений выступает развитие интеллекта, на основе которого формируются «идеи» семьи, собственности и управления (которые отнюдь не адекватны по содержанию реальным социальным институтам), то Энгельс, исследуя объективные процессы генезиса моногамии, частной собственности и государственной власти, определяет в качестве их материальной основы общественное разделение труда.

Диалектика брачно-семейных и социально-классовых отношений. Генезис частной собственности

Глубокое различие представлений Моргана и Энгельса о структуре исторического процесса исследуемой эпохи заключается и в том, что Энгельс материалистически преобразует моргановскую «идею управления», подчеркивая классовый характер государственной власти в антагонистическом обществе и глубочайшую связь частнособственнических и семейно-брачных отношений с последней. В предисловии к первому изданию своего труда Энгельс пишет: «Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны – производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой – производство самого человека, продолжение рода… Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей» [1, т. 21, с. 25 – 26]. Но чем более развивается труд, тем более экономические связи вторгаются в семейно-брачные отношения как форму производства человека, начинают над ними господствовать и изменяют их. Так, процесс происхождения моногамной семьи был обусловлен, как подчеркивает Энгельс, формированием частной собственности.

Брачно-семейные отношения сложились не только как сфера интимного общения между индивидами противоположных полов, как ячейка воспроизводства человеческого рода, но и как первичная хозяйственно-бытовая «клеточка» общества. Глубоко вскрывая диалектику развития семьи и социально-классовых отношений, Энгельс показывает исторический путь развертывания каждой из этих функций семьи и их обусловленность соответствующей ступенью общественно-экономического развития, в частности, общественного разделения труда.

Выделив три основные формы брака – групповой, парный и моногамный – как специфические формы социальной регуляции отношений между полами, Энгельс тем самым показал обусловленность их сложившимися общественно-экономическими отношениями. Групповой брак фиксировал главным образом сферу полового общения, парный – деторождение, а моногамная семья через институт наследования имущества и социальных привилегий – образование хозяйственной, потребительско-производственной микроячейки. Моногамия, пишет Энгельс, «была первой формой семьи, в основе которой лежали не естественные, а экономические условия», а потому «первая появляющаяся в истории противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским» [там же, с. 68][24].

Полем борьбы противоположных тенденций хозяйственной деятельности явилась община. Внутри нее развивались эти тенденции, которые в конце концов подорвали общинные традиции и открыли простор для имущественной дифференциации и развития классовых антагонизмов.

Истоки развития частной собственности Энгельс видит в развитии производительных сил, в углублении разделения труда, а также в обусловленной этими факторами интенсификации обмена.

Эскизно намеченные в концепции Энгельса стадии формирования частной собственности естественно связываются с последовательным обособлением сначала собственности отдельных общин внутри племени, затем собственности глав больших семей внутри общины и наконец – с концентрацией объективных предпосылок процесса производства в пределах малых, индивидуальных семей. Процесс формирования частной собственности персонифицируется автором «Происхождения семьи, частной собственности и государства» в новых складывающихся социальных группах – военной аристократии, жреческой верхушке, купцах и ростовщиках. Развитие частной собственности в конечном счете, оказывается главной основой генезиса антагонистических классов.

Таким образом, осуществляя диалектико-материалистическое исследование генезиса частной собственности, Энгельс показывает, что появление частной собственности обусловлено определенной ступенью развития производительных сил и общественного разделения труда. Поэтому оно не плод деятельности интеллекта, реализующего субъективно поставленные цели определенных социальных групп, а результат объективно сложившейся потребности в принципиально новом способе общественного регулирования производства и потребления, открывшем человечеству возможность дальнейшего развития производительных сил и культуры.

Диалектика становления государства

Специфической формой социальных отношений, типичных для первобытнообщинной формации, является род. Морган впервые в мировой науке дал систематическое описание рода, акцентируя при этом внимание на генетической связи между институтами рода и складывающимся государством. Энгельс дал последовательное диалектико-материалистическое истолкование открытия Моргана, вскрыв в объективных противоречиях рода элементы качественно противоположного ему института – будущего государства. Он рассматривает государство как конструктивное отрицание рода, тем самым преодолевая идеализацию последнего Морганом.

Энгельс показывает, что «вырастание» государственной власти из институтов рода – только одна, хотя и очень важная, сторона проблемы. Одновременно происходит расшатывание и «размывание» рода новыми социальными связями – профессиональными, территориальными, хозяйственными. С ходом изменения социальных связей в общих чертах совпадает развитие форм и методов регулирования общественных отношений и производственных процессов. Распадается «естественно выросшая структура» раннего варварства, основанная на кровнородственных связях. В ее рамках не было места для социальных конфликтов, ибо, не говоря уже о малой степени индивидуальности личных устремлений того периода, «все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал» [1, т. 21, с. 98]. В ходе экономического развития интеграция производителей выходит далеко за пределы родственных уз и разрушает родо-племенную организацию. Объединение общин друг с другом увеличивало потребность в деятельности по регулированию их отношений. Главным образом вне родовых структур, на почве слияния верхушки различных общин формируется особый слой людей, выключившихся из непосредственного участия в производстве и лишь «сверху» регулирующих его. Знатные и богатые семьи, подчеркивает Энгельс, «начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс» [там же, с. 111], пока выполнявший общественные дела, но уже объективно имеющий и свои специфические, отличные от общественных, экономические интересы.

С вступлением человечества в железный век и высшую ступень варварства, по мере углубления социальной дифференциации, публичная власть интенсивно развивается в собственно государство, т.е. такую форму организации классового общества, в рамках которой экономические интересы господствующего класса обеспечиваются специальными политическими институтами, и на первый план выдвигаются средства и методы вооруженного насилия.

Энгельс формулирует три основных признака государства и критерий коренного его отличия от системы самоуправления при первобытнообщинном строе.

Энгельс показывает, что власть авторитета родо-племенных старейшин и обычая, которая отражает первоначально интересы всего общества, еще не знающего сколько-нибудь развитого разделения труда и социально-имущественной дифференциации, в ходе становления классовых антагонизмов сменяется публичной властью, оторванной от основной массы населения и противопоставленной ему. Последнее обусловливает новый компонент публичной власти: наличие специального слоя людей, персонифицирующих и охраняющих эту власть. Публичная власть становится орудием привилегированной верхушки, перерастающей в господствующий класс, для навязывания своей воли и определенных стереотипов социального поведения подавляющему большинству населения. Публичная власть превращается в машину подавления угнетенных и дискриминируемых социальных слоев и групп. Именно в этом – сущность государства как классового феномена, и это первый, важнейший его признак.

Вторым отличительным признаком государства является, по Энгельсу, территориальная организация населения, в известной мере обусловленная спецификой размещения новых отраслей хозяйства и обмена и локализацией объективных предпосылок (земли и построек) общественного производства.

В качестве третьего признака государства Энгельс указывает на взимание с населения налогов и регулирование долговой системы. Методологическое значение этой черты государства в научной литературе неправомерно до сих пор почти не учитывается.

Между тем налоги являются специфической формой содержания машины подавления трудящихся масс за счет самих эксплуатируемых и дополнительной формой эксплуатации.

Одна из сторон диалектики развития государства заключается в том, что, вырастая на обломках рода, сохраняя по отношению к нему известную преемственность, государство вместе с тем – это антиродовая сила, ломающая оковы родовых форм управления и социального контроля. В изменившихся социальных условиях родовой строй утратил свою силу. «…Даже худшие из зол, возникавшие на глазах у всех, он не мог ни ограничить, ни устранить», – констатирует Энгельс [там же, с. 114], добавляя: «Так как родовой строй не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи, то оставалось рассчитывать только на возникающее государство» [там же]. Трудящиеся слои оказались как бы между двух огней. С одной стороны, им угрожал властный произвол родовой знати, оторвавшейся от общинников, а с другой – безжалостная частнособственническая стихия ростовщичества, бушевавшая вне узких рамок рода. В этих условиях формирующееся государство становилось связующей силой цивилизованного общества.

Сущность процесса становления государства заключается в том, что государство возникает как организация собственников против несобственников, как организация по защите привилегий первых от притязаний со стороны вторых, как закрепление господства одних социальных групп над другими. Рассмотрение Энгельсом этой проблемы до сих пор сохраняет огромную методологическую актуальность, в частности, в плане критики буржуазных социологических концепций относительно «свободы» государства от господства частной собственности.

Ученые-марксисты исходят в своих исследованиях из классовой природы государства, но сложность проблем его генезиса породила различные точки зрения. Центром полемики является вопрос о соотношении во времени становления классов и становления государства. Обращение к теоретическому наследию Энгельса существенно проясняет названную проблему. Энгельс показал, что в масштабе всемирной истории процессы генезиса классов и государства являются одновременными.

В анализе становления классово-антагонистического общества, несмотря на большое сходство используемых Морганом и Энгельсом материалов, коренное различие их взглядов обнаруживается с особой силой. Энгельс в отличие от эволюционистской концепции Моргана убедительно показывает, что всемирной истории объективно присущи как целостность и единство, так и диалектические «перерывы постепенности», скачки – социальные революции. Он подчеркивает роль насилия как повивальной бабки истории, не отождествляя при этом социальное насилие лишь с одним из его видов – вооруженным подавлением.

В современной марксистской исторической литературе порой высказываются сомнения о применимости понятия социальной революции к истории древнего мира. Энгельс, специально изучавший становление классового общества и государства в древнем мире, не оставляет никаких сомнений относительно характеристики этого процесса именно как первой социальной революции в истории. Революция эта совершалась в несколько этапов, в ходе которых коренным образом изменялись отношения собственности и формы организации общественной жизни.

Солон, пишет Энгельс, «открыл ряд так называемых политических революций, причем сделал это вторжением в отношения собственности. Все происходившие до сих пор революции были революциями для защиты одного вида собственности против другого вида собственности. Они не могли защищать один вид собственности, не посягая на другой. Во время Великой французской революции была принесена в жертву феодальная собственность, чтобы спасти буржуазную; в революции, произведенной Солоном, должна была пострадать собственность кредиторов в интересах собственности должников. Долги были попросту объявлены недействительными» [там же, с. 115].

Нередко обращают внимание на то, что Энгельс в пределах одного абзаца называет деятельность Солона и реформой и революцией. Термин «реформа Солона» принят в буржуазной историографии, которая избегает понятия «революция», видя в последней как бы «вывих», аномалию общественного развития, нарушение хода истории. По форме, насколько известно, это была реформа, объявление нового закона, несомненно, принятого на фоне интенсивного брожения масс в ходе сложной и напряженной борьбы в среде самих привилегированных слоев. Но по своему содержанию и значению, по воздействию на направление дальнейшего развития греческого общества, по радикальности вторжения в отношения собственности, по резкости противопоставления одной части населения другой – это была революция. Естественно, Энгельс, называя событие, говорит о реформе (в духе принятой терминологии), но, оценивая его, оперирует термином «революция».

Эта революция «переключала» развитие общества, находящегося на пороге классовых антагонизмов, с довольно далеко зашедшего закабаления «своих» на противопоставление «единого» греческого народа окружающим варварским племенам и союзам и на закабаление последних, и тем самым назревшая экономическая потенция широкого использования прибавочного труда переводилась на путь эксплуатации и угнетения иноплеменников. «Вместо того чтобы по-старому жестоко эксплуатировать собственных сограждан, – резюмирует Энгельс экономическую подоплеку деятельности Солона и поддерживавших его социальных сил, – теперь стали эксплуатировать преимущественно рабов и покупателей афинских товаров вне Афин» [там же, с. 116]. Это произвело соответствующий переворот и в социальных отношениях. «Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизмом между знатью и простым народом, а антагонизмом между рабами и свободными, между находившимися под покровительством и полноправными гражданами» [там же, с. 119].

Что касается становления классового общества и государства в Древнем Риме, и в частности мероприятий Сервия Туллия, во многом аналогичных законам Солона, то, отказываясь из-за низкого качества имевшихся тогда источников комментировать обстоятельства и подробности этого процесса, Энгельс вместе с тем очень определенно оценивает его как революцию, «которая положила конец древнему родовому строю», добавляя в качестве факта, не вызывающего у него сомнений, что «причина ее коренилась в борьбе между плебсом и populus» [там же, с. 128].

И наконец, выход из того исторического тупика, «в который попал римский мир», в связи с растущей экономической девальвацией рабского труда и глубочайшим, веками взращенным презрением к физическому труду в среде свободных, также лежал на путях «коренной революции» [см. там же, с. 149]. Что касается последней, то ни Маркс, ни Энгельс никогда не отождествляли эту революцию с упрощенно понимаемой общей «революцией рабов», которая в Древнем Риме, несмотря на отдельные и довольно многочисленные, но жесточайше подавляемые восстания, не смогла произойти.

В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс обобщает содержание фаз всемирно-исторического формационного развития, указывая на существование трех сменяющих последовательно друг друга форм угнетения, порабощения и эксплуатации. Собственно «рабство – первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации; открытое, а с недавних пор замаскированное рабство всегда ее сопровождает» [там же, с. 175]. Таким образом, Энгельс совершенно определенно указывает на существование в истории трех классово-антагонистических формаций.

Книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» – классический образец диалектического анализа проблем древней истории. Блестяще применив выработанный им совместно с Марксом метод диалектико-материалистического анализа общественной жизни, Энгельс дал подлинно научную теорию перехода человечества от первобытнообщинного строя к классово-антагонистическому обществу.

Работа Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» была написана в 1886 г. и опубликована в том же году в журнале «Die Neue Zeit» («Новое время»). Непосредственным поводом для ее написания послужило предложение редакции журнала дать критический разбор произведения датского философа К. Штарке о Людвиге Фейербахе[25]. Энгельс решил воспользоваться предоставленной ему возможностью для того, чтобы в систематической форме и с достаточной полнотой изложить отношение марксистской философии к философии теоретических предшественников Маркса – Гегеля и Фейербаха[26]. Это было тем более необходимо, что учение Маркса распространялось вширь и предпринимались неоднократные попытки извратить сущность марксистской философии, в частности отождествить ее либо с философией Гегеля, либо с философией Фейербаха.

Этим попыткам требовалось дать отпор и изложить подлинное отношение марксизма к немецкой классической философии. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс дает глубокую и четкую характеристику философии Гегеля и Фейербаха, оценку другим домарксистским философским учениям в их отношении к марксизму, а вместе с тем в концентрированной форме излагает суть диалектического и исторического материализма как философии марксизма. Важнейшее значение этой работы состоит и в том, что здесь Энгельс дает четкое марксистское понимание предмета философии и основных закономерностей истории ее развития.

В домарксовский период, как показывает Энгельс, философия, как правило, выступала в виде натурфилософии, которая пыталась чисто умозрительно построить общую картину мира и «заменяла неизвестные еще ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении» [1, т. 21, с. 304]. Критика Энгельсом натурфилософских тенденций в теоретическом познании мира полностью сохранила свое значение и в настоящее время, ибо до сих пор все еще предпринимаются попытки вменить в обязанность философии построение «картины всего мира», анализ «природы в целом», т.е. в той или иной форме возродить натурфилософию.

Энгельс показывает, что понимание задач философии как натурфилософии (в смысле спекулятивной онтологии природы) находится в противоречии с результатами естественнонаучного исследования природы. На основе изучения в различных конкретных науках тех связей, которые существуют между процессами природы в отдельных ее областях и между этими отдельными областями, появилась возможность «с помощью фактов, доставленных самим эмпирическим естествознанием… в довольно систематической форме дать общую картину природы как связного целого» [там же]. В этих условиях натурфилософии пришел конец. «Всякая попытка воскресить ее, – подчеркивает Энгельс, – не только была бы излишней, а была бы шагом назад» [там же, с. 305].

Основной вопрос философии и ее предмет

Среди проблем, которыми занимается философия, Энгельс особо выделяет вопрос об отношении мышления к бытию. Этот вопрос Энгельс называет основным вопросом всякой философии, ибо, как он показывает, от решения данного вопроса зависит характер решения всех других философских проблем: истолкование процесса познания, практической деятельности, исторического процесса и т.д.

Сам основной вопрос философии, согласно Энгельсу, имеет две стороны. «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей, философии, – пишет Энгельс, – есть вопрос об отношении мышления к бытию… Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счете, так или иначе признавали сотворение мира… составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма» [1, т. 21, с. 282, 283]. Вместе с тем вопрос об отношении мышления к бытию имеет еще и другую сторону: «Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности?» [там же, с. 283].

В свете современных дискуссий о предмете философии, о взаимоотношении двух упомянутых аспектов основного вопроса философии особо следует подчеркнуть их неразрывную связь. Эта связь тотчас же обнаруживается, как только мы попытаемся конкретно охарактеризовать то или иное решение какой-либо из этих сторон основного вопроса философии в некотором определенном учении. Очевидно, что диалектический материализм, будучи материализмом, решает первую сторону основного вопроса философии так, что признает первичность материи и вторичность сознания. Но каков полный смысл этого положения? Если попытаться раскрыть его, мы должны указать на следующее: 1) сознание представляет собой продукт длительного исторического процесса развития материи и ее высокоорганизованного состояния; 2) сознание – продукт общественного развития; 3) в индивидуальном развитии человека сознание появляется лишь на определенной ступени развития, когда его мозг достигает известной степени зрелости и когда индивид, воспитываясь в коллективе, накапливает известный опыт и овладевает членораздельной речью; 4) сознание человека является отражением предметов и явлений реального мира – отражением активным, так что имеет место диалектическое взаимодействие материи и сознания.

С другой стороны, если раскрыть диалектико-материалистическое решение второй стороны основного вопроса философии – вопроса о познаваемости мира, необходимо опираться на правильное научное решение первой стороны основного вопроса. Поэтому смысл второй стороны основного вопроса проблемы состоит не только в ответе на вопрос «познаваем мир или нет» (ведь среди идеалистов есть и агностики и «абсолютисты» в гносеологии, например Гегель), но и в том, чтó представляет собой объект познания и как соотносится с ним субъект познания. В этом плане философские ответы на вопрос о познаваемости мира самым тесным образом зависят от того, кáк решается первая сторона основного вопроса философии. На эту зависимость применительно именно к марксистской философии указал В.И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» [см. 2, т. 18, с. 98 – 99].

В ходе современных дискуссий о предмете марксистской философии подход Энгельса к решению вопроса о предмете философии иногда изображается односторонне и упрощенно, а значит, неверно. Так, высказывалось мнение, будто, согласно Энгельсу, марксистская философия, материалистическая диалектика исключает всякую «онтологию» и сводится только к учению о мышлении и познании. В подтверждение этого часто приводятся слова Энгельса из его работы «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»: «За философией, изгнанной из природы и из истории, остается… еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика» [1, т. 21, с. 316]. При этом, однако, не учитывается то, что здесь Энгельс говорит о судьбе предмета прежней философии, а также оставляются без внимания другие высказывания Энгельса, в которых он в качестве одной из наиболее важных задач марксистской философии рассматривает анализ наиболее общих законов развития, действующих и в природе, и в обществе, и в мышлении. Он указывает, в частности, что диалектика – это наука «об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления…» [там же, с. 302].

Неверно, однако, понимать позицию Энгельса как синкретическую, ссылаясь на то, что, с одной стороны, он рассматривает философию (диалектику) как науку только о мышлении, а с другой стороны – как науку о наиболее общих законах всякого движения. Ведь, согласно Энгельсу, законы движения внешнего мира и законы человеческого мышления – это «два ряда законов, которые по сути дела тождественны, а по своему выражению различны лишь постольку, поскольку человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, – а до сих пор большей частью и в человеческой истории – они прокладывают себе путь бессознательно, в форме внешней необходимости, среди бесконечного ряда кажущихся случайностей» [там же]. Другими словами, диалектика понятий является «лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира» [там же]. Именно поэтому для Энгельса диалектика выступает и как наука о законах бытия, и как наука о законах отражающего бытие мышления.

При обосновании этого положения важно учитывать также и следующие моменты, которые вытекают из концепции, развиваемой в трудах Маркса и Энгельса, в том числе и в рассматриваемой книге: 1) законы диалектики – всеобщие законы, действующие в природе, в обществе и в мышлении, т.е. уже поэтому они суть и законы мышления, чем не отрицается возможность существования и ряда специфических законов мышления; 2) диалектика – всеобщий метод познания, а следовательно, она есть и метод исследования мышления; 3) при диалектико-материалистическом подходе ко всему богатству знаний, накопленных человечеством в ходе истории, открывается реальная возможность выявить определенные специфические особенности и закономерности процесса познания, и в особенности закономерности диалектического типа познающего мышления, с помощью которого любой изучаемый предмет мысленно воспроизводится как собственно диалектический, т.е. как сложное органическое целое, изменяющееся и развивающееся диалектически противоречивым образом, как единство противоположностей.

В философской литературе можно встретить также такую точку зрения, что упомянутое понимание Энгельсом предмета философии якобы не отвечает принципам гуманизма, и в этом смысле Энгельс противопоставляется «гуманисту Марксу»[27]. Но такое умозаключение совершенно неправомерно, ибо смысл позиции Энгельса состоит в том, что решение основного вопроса философии об отношении сознания к бытию немыслимо вне рассмотрения отношения человека к миру и другим людям, причем человека не как природного, а как социального существа. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс показывает, в частности, что невозможно решить вопрос о познаваемости мира, о критерии истины, подвергнуть критике агностицизм, ограничиваясь рассмотрением лишь теоретического отношения человека к миру [см. там же, с. 284]. По его мнению, проблема критического преодоления агностицизма, вопрос о критерии истины могут быть решены лишь путем всестороннего учета практического отношения человека к миру, путем рассмотрения его активной творческой деятельности по преобразованию окружающего нас мира. Вопрос же о практическом преобразовании познаваемого человеком окружающего мира является для Энгельса вопросом о путях и средствах к тому, чтобы поставить мир на службу потребностям, интересам и счастью человека.

Методологические вопросы истории философии

Огромное методологическое значение для развития марксистской философии, и особенно в свете современных нам дискуссий о предмете, задачах и методах историко-философского исследования, представляет не только данная Энгельсом характеристика философии Гегеля, Фейербаха, всей предшествующей марксизму философской мысли, но и сам его подход к исследованию их творчества, особенности и принципы конкретно осуществленного Энгельсом историко-философского исследования.

Одна из важных особенностей анализа Энгельсом историко-философского процесса состоит в том, что он рассматривает этот процесс в рамках более широкой проблемы диалектической зависимости от социально-экономического базиса всех форм общественного сознания – и философии, и морали, и религии (на примере отношения к ней Фейербаха). Поэтому он исследует историко-философский процесс в контексте общего социально-исторического развития, в неразрывной связи с определенными событиями политической и идейной жизни общества. Говоря о таких отвлеченных формах общественного сознания, как философия и религия, Энгельс специально подчеркивает: «Здесь связь представлений с их материальными условиями существования все более запутывается, все более затемняется промежуточными звеньями. Но все-таки она существует» [1, т. 21, с. 312]. И эту связь нельзя не учитывать. Не случайно саму книгу «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс начинает с рассмотрения именно тех исторических условий, которые были характерны для Германии в начале и середине XIX в.

На примере философии Гегеля Энгельс показывает, что связь философских концепций с социальными условиями и зависимость их от последних может быть весьма сложной и опосредованной. На первый взгляд трудно усмотреть какую-либо определенную связь между крайне абстрактными философскими сочинениями Гегеля, как и других представителей немецкой классической философии, и немецкой историей первой трети XIX в., а затем – революцией 1848 – 1849 гг.

Энгельс поясняет наличие и характер этой связи на примере рассмотрения известного изречения Гегеля из работы «Основы философии права»: «Все действительное разумно; все разумное действительно». Данное положение, отмечает Энгельс, как правило, использовалось для оправдания всего существующего, для философского благословения деспотизма, полицейского государства, королевской юстиции и цензуры. На первый взгляд оно совершенно не совместимо с высказываниями наиболее передовых французских просветителей, которые рассматривали современное им феодальное общество как неразумное и потому подлежащее полному отрицанию. На самом деле смысл упомянутого положения Гегеля существенно иной. Ведь для Гегеля, указывает Энгельс, отнюдь не все, что существует, являлось безоговорочно также и действительным. «Атрибут действительности принадлежит у него лишь тому, что в то же время необходимо» [там же, с. 274]. Необходимость же, а следовательно, и действительность, разумность тех или иных явлений, согласно Гегелю, свойственны им лишь при определенных социальных условиях. В других условиях они становятся лишенными необходимости, действительности, а следовательно, неразумными.

Значит, отмечает Энгельс, если постоянно следовать логике диалектического мышления, мы должны сделать следующий вывод: «Каждая ступень необходима и, таким образом, имеет свое оправдание для того времени и для тех условий, которым она обязана своим происхождением. Но она становится непрочной и лишается своего оправдания перед лицом новых, более высоких условий, постепенно развивающихся в ее собственных недрах. Она вынуждена уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет» [там же, с. 275 – 276].

Энгельс показывает тем самым, что в абстрактном, туманном и даже на первый взгляд реакционном положении гегелевской философии на самом деле было заложено революционное диалектическое зерно. Вместе с тем он подчеркивает, что четкий вывод о неизбежной смене одних общественных явлений другими «никогда не был сделан им самим (Гегелем. – Авт.) с такой определенностью» [там же, с. 276], ибо этому препятствовал идеализм системы Гегеля и его компромиссно-буржуазные классовые позиции. Этот вывод лишь в скрытом и неполном виде содержится в гегелевской философии и может быть четко сформулирован лишь на основе последовательного применения диалектического метода, что и делает марксистская философия. Иначе говоря, Энгельс показал путь истолкования формулы Гегеля с диалектико-материалистических позиций.

В этой связи необходимо отметить очень важную особенность методологического подхода Энгельса к историко-философскому исследованию. История философии рассматривается Энгельсом и как история философских форм выражения классовой идеологии и как история познания. Она представляет собой, по его мнению, в целом закономерный исторический процесс развивающегося отражения природных и социальных явлений, процесс все более глубокого решения тех проблем, которые составляют предмет философского рассмотрения. Специфика последнего определяется содержанием основного вопроса философии, а на характер достигаемых решений оказывает свое воздействие классовая борьба в идеологии, преломляющаяся в философии прежде всего как борьба между материализмом и идеализмом.

В соответствии с таким подходом Энгельс строго различает действительное познавательное содержание какой-либо философской теории (т.е. действительные результаты, полученные в этой теории при решении определенных философских проблем) и ту форму, в которой это содержание выступает у создателя этой теории (т.е. его формулировки и утверждения). Соответственно Маркс говорит, в частности, что «у философов, которые придали своим работам систематическую форму, как, например, у Спинозы, действительное внутреннее строение его системы совершенно отлично ведь от формы, в которой он ее сознательно представил» [1, т. 29, с. 457]. В другой связи Маркс и Энгельс отмечают, что «философские фразы материалистов о материи» необходимо отличать от «действительного ядра и содержания их мировоззрения» [см. 1, т. 3, с. 91][28]. Только такая методологическая позиция, по мысли Маркса, позволяет уяснить действительный смысл рассматриваемой философской концепции (теории), ее «рациональное зерно», ее подлинное место в историко-философском процессе.

Именно такой подход к философским воззрениям Гегеля и Фейербаха дает основания охарактеризовать их как теоретическую предпосылку возникновения диалектического и исторического материализма. Энгельс показывает, например, что гегелевское учение об абсолютной идее, его идеалистическая «система» и те многочисленные «насильственные конструкции», к которым он неоднократно прибегает в целях построения такой системы, не должны заслонять от читателя того глубокого реального содержания, которое за ними скрывается. «Но эти конструкции, – отмечает Энгельс, – служат только рамками, лесами возводимого им здания. Кто не задерживается излишне на них, а глубже проникает в грандиозное здание, тот находит там бесчисленные сокровища, до настоящего времени сохранившие свою полную ценность» [1, т. 21, с. 278]. Наиболее ценным, по Энгельсу, в философии Гегеля является открытый им, но изложенный на идеалистической основе, а потому во многом искаженный, диалектический метод.

Отношение марксизма к философским традициям

Выявляя «рациональное содержание» философии Фейербаха, Энгельс отмечает, в частности, что хотя Фейербах иногда выступал против оценки его философии как материалистической, но фактически при решении большинства философских проблем (за исключением основных проблем общественной жизни) он стоял на позициях материализма. Энгельс признает то огромное влияние, которое на него и на Маркса в период их формирования как философов оказали лучшие работы Фейербаха, изложенное в них атеистическое и материалистическое мировоззрение. «Воодушевление было всеобщим: все мы стали сразу фейербахианцами, – пишет он. – С каким энтузиазмом приветствовал Маркс новое воззрение и как сильно повлияло оно на него, несмотря на все критические оговорки, можно представить себе, прочитав „Святое семейство“» [1, т. 21, с. 281]. Историческая роль Фейербаха, по мнению Энгельса, заключается в том, что он возродил материализм в Германии 40-х годов XIX в. (и тем самым, добавим мы, в немалой степени способствовал становлению Маркса и самого Энгельса как философов-материалистов).

Характеризуя отношение философии марксизма к немецкой классической философии, Энгельс показывает, что марксизм усвоил присущие ей рациональные моменты, но при этом критически переработал все то положительное и ценное, что в ней имелось. Марксистская философия возникла не как механическое соединение диалектического метода Гегеля и материализма Фейербаха. Формирование диалектического и исторического материализма, происходя в процессе коренной переработки всех предшествовавших философских учений, заключалось прежде всего в выработке принципиально новых решений прежних философских проблем и в решении тех новых проблем, которые ставила современность.

Существенной переработки требовали, в частности, идеи материализма в той его исторической форме, в какой он выступал в XVII – первой половине XIX в., в том числе и в философии Фейербаха.

К недостаткам материализма XVII – XVIII вв. Энгельс относит прежде всего его созерцательность, механицизм и общую метафизичность, его неспособность «понять мир как процесс, как такую материю, которая находится в непрерывном историческом развитии» [там же, с. 287]. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс специально обращает внимание на то, что метафизический метод имел в свое время историческое оправдание, ибо существует определенная закономерность познания изменяющихся и развивающихся явлений: «Надо было исследовать предметы, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов. Надо сначала знать, что такое данный предмет, чтобы можно было заняться теми изменениями, которые с ним происходят» [там же, с. 303].

Однако по мере развития науки и усложнения практики все более очевидной становилась необходимость исследования процессов изменения и развития. Важную роль в этом отношении, отмечает Энгельс, сыграли три великих открытия в естествознании, указавшие на диалектический характер структур и процессов природы[29]. В условиях нового значительного прогресса наук обнаружилась несостоятельность метафизического способа мышления. На повестку дня встал вопрос о замене его диалектическим методом.

Анализ Энгельсом сущности метафизического метода и изменения задач философии в связи с эволюцией естественных наук обнаруживает еще одну особенность методологии Энгельса применительно к историко-философскому исследованию. Он рассматривает не только экономические и социально-политические условия, под воздействием которых протекает историко-философский процесс, но и условия теоретические, в том числе развитие частных естественных и общественных наук, оказывающих воздействие на изменения в философии, на смену философских взглядов и концепций. Противоречивость общественного развития и процесса познания получает свое отражение в противоречивости не только историко-философского процесса в целом, но и отдельных философских учений, систем и воззрений.

Так, например, рациональное содержание гегелевской диалектики вступило в противоречие с идеалистической ее формой. Для марксистской философии «этот метод в его гегелевской форме был непригоден» [там же, с. 301]. Задача критического преодоления философии Гегеля состояла поэтому, согласно Энгельсу, в том, чтобы преодолеть свойственное этой философии противоречие между методом и системой, устранив те искусственные, вымученные идеалистические конструкции, в которые был втиснут диалектический метод, «перевернуть» гегелевскую диалектику, вновь поставить ее на ноги, «так как прежде она стояла на голове» [там же, с. 302]. И когда это было сделано Марксом и Энгельсом, когда был совершен на более высоком уровне диалектический возврат к материалистической точке зрения, «мы снова увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того чтобы в действительных вещах видеть отображения тех или иных ступеней абсолютного понятия» [там же, с. 301 – 302]. При этом коренным образом изменилось представление о самой диалектике, которую стали наконец понимать как науку о наиболее общих законах движения внешнего мира и человеческого мышления, а также как науку о диалектических законах развития человеческой практики и познания. Тем самым было сохранено и восстановлено революционное зерно гегелевской философии, а диалектика была «освобождена от тех идеалистических оболочек, которые у Гегеля затрудняли ее последовательное проведение» [там же, с. 302].

Критика идеализма в понимании истории

Раскрывая коренное отличие марксистской философии от всех предшествующих философских систем, Энгельс обращает внимание на то, что в процессе создания марксизма предстояло решить чрезвычайно важную задачу, перед которой в бессилии останавливался прежний материализм: выработать материалистическое понимание истории.

Энгельс отмечает, что в одном важном пункте история развития общества существенно отличается от исторического развития природы. В природе, если оставить в стороне обратное влияние на нее человека, действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы. Здесь нет сознательной, желаемой цели. Наоборот, в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, ставящие себе определенные цели и стремящиеся к их достижению. Люди действуют, руководствуясь и некоторыми идеальными побуждениями, хотя они могут пребывать в глубоких иллюзиях относительно степени их «идеальности» и подлинной их мотивации.

Старый материализм, в том числе и фейербаховский, указывает Энгельс, по существу не задавался вопросом о том, какие действительные движущие силы скрываются за этими побуждениями и каковы те исторические причины, которые в головах действующих людей принимают форму именно данных побуждений. Вот почему «в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами событий, вместо того чтобы исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил. Непоследовательность заключается не в том, – подчеркивает Энгельс, – что признается существование идеальных побудительных сил, а в том, что останавливаются на них, не идут дальше, к их движущим причинам» [1, т. 21, с. 307].

Этот недостаток, как показывает Энгельс, в полной мере был присущ и Фейербаху. Будучи материалистом в понимании взаимоотношения природы и сознания, он остается идеалистом, когда речь заходит об отношении сознания и общества, общества и природы, о самом историческом процессе и об отношениях между людьми. Исходным пунктом анализа общества у Фейербаха является человек, понимаемый как «человек вообще», абстрактное природное существо. «Хотя он находится в общении с другими людьми, но каждый из них столь же абстрактен, как и он сам» [там же, с. 295]. Человеческое общество у Фейербаха – это царство естественной морали, нравственных отношений. «Идеализм Фейербаха состоит здесь в том, что он все основанные на взаимной склонности отношения людей – половую любовь, дружбу, сострадание, самопожертвование и т.д. – не берет просто-напросто в том значении, какое они имеют сами по себе… Он утверждает, что полное свое значение эти отношения получат только тогда, когда их освятят словом религия» [там же, с. 293].

Задача состояла в том, чтобы упразднить создаваемый Фейербахом культ абстрактного человека, это ядро новой его религии, и заменить его наукой о действительных людях и подлинных объективных законах их исторического развития. Фейербах указал на «земные» корни религиозных иллюзий, но неверно понял сами эти земные корни, усмотрев их в психологии биологических чувствований, и задача состояла в том, чтобы раскрыть социально-экономические корни всех идеологических иллюзий. Именно эти задачи и были решены Марксом, подчеркивает Энгельс.

Резюмируя вышеизложенное, можно констатировать, что в книге «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс раскрывает диалектику процесса возникновения марксистской философии как учения, качественно отличного и от диалектики Гегеля и от материализма Фейербаха. Марксизм совершил революционный переворот в философии, коренным образом переработав рациональные моменты из предшествовавших философских учений, и на основе революционного мировоззрения и диалектико-материалистического метода дал принципиально новое решение основных философских проблем, не решенных в классической буржуазной домарксовской философии. В книге Энгельса научно обосновываются особенности теоретического генезиса марксистской философии и диалектика ее связей с предшествующими традициями материализма и диалектики.

Развив основы марксистской истории философии как науки, Энгельс опроверг в этой связи ряд буржуазных предрассудков и ложных концепций, в частности представление об историко-философском процессе как о некоем «едином потоке», для которого борьба между материализмом и идеализмом есть лишь спорадическое, случайное явление. Энгельс разбил ложную буржуазную теорию, отрицающую историческое развитие материализма. Он показал, что в действительности материализм в своем развитии уже прошел по крайней мере два важнейших этапа, а именно этап античного материализма, проникнутого мотивами стихийной диалектики, и метафизического материализма XVII – XVIII вв. Энгельс далек и от метафизической мысли об абсолютной бесплодности идеализма. В историческом процессе познания идеализм подчас выдвигал глубокие диалектические догадки или хотя бы ставил важные проблемы развития теории и метода познания. Но значение этих догадок в полной мере оценил только диалектический материализм.

Энгельс раскрывает существо великого революционного переворота в философии, осуществленного марксизмом. И одно из важнейших его завоеваний – это введение категории практики в философию в полном ее объеме: практики, понимаемой не только в качестве основы познания и его цели, но и в качестве диалектически действующего объективного критерия истинности знаний. Труд Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» представляет собой, таким образом, шаг вперед также и в развитии теории познания марксизма.

Разработав в 40-х годах XIX в. основы диалектического материализма, К. Маркс и Ф. Энгельс в борьбе с буржуазной идеалистической философией и различными формами мелкобуржуазного социализма уже тогда наметили основные этические и эстетические выводы из своего научно-революционного мировоззрения. Этим вопросам уделено определенное внимание в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» К. Маркса, в совместных трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, «Святое семейство» и «Немецкая идеология». Собственно этической проблематикой Маркс и Энгельс занимались спорадически, и четко проследить этапы развития их взглядов на эти вопросы в содержательном отношении очень трудно. Но бесспорно, что становление их взглядов на мораль шло рука об руку с формированием и развитием их историко-материалистических воззрений вообще. Впервые выраженные в философских, исторических и экономических работах 40-х годов, этические и эстетические идеи К. Маркса и Ф. Энгельса получают дальнейшее развитие в более поздних работах. Он приобретают четкую и строгую формулировку в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов», «Капитале», «Анти-Дюринге», «Происхождении семьи, частной собственности и государства», а также в других зрелых трудах основоположников марксизма, в их переписке между собой и с деятелями международного социалистического движения.

Учение Маркса и Энгельса о морали

Рассматривая мораль как форму общественного сознания, Маркс и Энгельс разносторонне обосновали тезис об историчности морали, об изменчивости моральных норм, идеалов и обыденных моральных представлений в условиях разных социально-экономических формаций. Основоположники марксизма, раскрывая классовую обусловленность морального сознания, оценивают его прежде всего с точки зрения интересов революционного движения. Поэтому они тщательно выявляют диалектическое взаимодействие между моралью и политикой в различных фазах классовой борьбы, а также сосуществующие слои и последовательные стадии в самом развитии морального сознания и комплексов моральных норм в соответствии с задачами борющегося пролетариата в настоящем и будущем.

Маркс и Энгельс тесно связывают вопросы морали с проблемой реальной свободы трудящегося человека. В противоположность различным концепциям идеалистической этики, развитие человеческой свободы представляет собой, согласно Марксу и Энгельсу, естественно-исторический процесс. В ходе расширения своего воздействия на природу и своего поступательного исторического развития общественный человек раздвигает границы естественной необходимости, создает широкую и все более универсальную систему общественных связей, приобретает способность целенаправленно и целесообразно действовать, опираясь на закономерности развития природы, а в условиях социализма – и на познанные законы развития общества. Таким образом, понятия «свободы» и «необходимости» являются для человеческого общества не отвлеченными, а конкретными и развивающимися понятиями. Их содержание в каждую эпоху определяется присущим ей характером и уровнем материального производства и общественно-исторического развития в целом.

Идеалистическая этика рассматривает моральные нормы и этические идеалы или как некие метафизические данности или же – как выражение столь же «вечных» и неизменных требований человеческой природы и разума. На последней точке зрения стояло также большинство прежних материалистов и утопических социалистов до Маркса, за исключением тех из них, которые были склонны вообще отрицать общезначимость любых моральных норм, объясняя их всецело частными условиями места и времени и тем самым – вольно или невольно – скатываясь в конечном счете к крайнему этическому релятивизму. Диалектический материализм Маркса и Энгельса впервые позволил разорвать этот порочный круг, из которого буржуазная философия на Западе не может вырваться и по сей день.

Маркс и Энгельс научно выяснили и установили, что этические идеалы и моральные нормы не существуют извечно, но вырабатываются человечеством в ходе его исторического развития. В процессе своей трудовой деятельности, воздействующей на природу, в ходе общественно-исторического взаимодействия, сотрудничества и классовой борьбы между собой люди создают не только определенные материальные продукты и формы общественной жизни. По мере развития сознания они учатся также ставить себе определенные цели, выходящие за пределы ближайших узкоутилитарных задач; у них возникает представление о некоторых общих нормах и идеалах, которые должны регулировать их общественную жизнь, отношения человека с природой и другими людьми, его поведение и личную жизнь. Эти этические представления и моральные нормы далеко не всегда формулируются сознательно – чаще всего они усваиваются отдельной личностью полусознательно или даже вовсе бессознательно, под влиянием сложившейся, устойчивой системы жизненных норм и обычаев данной социальной общности.

С развитием общества в целом и под воздействием обусловленных прогрессом общественного производства ломки и изменения социальных форм, исторически закономерно и неизбежно происходит время от времени ломка также и господствующих в обществе этических идеалов и нравственных норм. Однако это не значит, что этические представления каждой эпохи имеют силу действия только в ее пределах и навсегда умирают вместе с ней: как и все прогрессивные достижения каждой из эпох развития общества, ее лучшие, прогрессивные, гуманистические морально-этические принципы и идеалы, так же как и простые всеобщие нормы нравственности, наследуются человечеством. Они входят в непосредственном или видоизмененном виде в тот фонд передовой общечеловеческой культуры, который вырабатывается человечеством исторически и который сохраняется, наследуется и совершенствуется социалистической культурой пролетариата. С другой стороны, антигуманистические, отчужденные и тлетворные принципы и сложившиеся шаблоны оценок прогресс решительно отметает прочь. Так, в «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс решительно осудили буржуазно-мещанские взгляды на мораль, брак, семью, ценность человека и отношения между людьми.

Марксизм, пишет Энгельс в «Анти-Дюринге», отвергает «какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона», якобы стоящего «выше» истории [1, т. 20, с. 95]. «…Всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счете продуктом данного экономического положения общества» [там же]. В классово-антагонистическом обществе «мораль всегда была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, как только угнетенный класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетенных» [1, т. 20, с. 95 – 96].

Анализируя процесс исторического развития морально-этических представлений, а также историю этических учений, Маркс и Энгельс показывают, что их развитие в прошлом отличалось той же неравномерностью и диалектической сложностью, что и весь процесс исторического развития общества. В доклассовом, родовом обществе начатки норм морали складывались в качестве одинаковых, единообразных для всех членов рода. Маркс отмечает мысль Моргана, что «узы родства» и совместный труд «являлись мощным элементом взаимной поддержки» [2а, с. 67], залогом единства личности и коллектива; в эпоху варварства «начали развиваться высшие свойства человека», в том числе личное достоинство, искренность и прямота, мужество, храбрость. Но вместе с ними «появились жестокость, предательство и фанатизм» [там же, с. 45]. Индивид в первобытную эпоху еще был слит с коллективом, не осознавал себя личностью, а коллективизм его носил ограниченный характер: «Все, что было вне племени, было вне закона» [1, т. 21, с. 99].

Возникновение частной собственности, образование классов и государства явились на заре цивилизации мощным рычагом развития личности и общества. Но древняя родовая организация «была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения – вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния… воровство, насилие, коварство, измена…» [там же] – явились как предвестниками классового общества, так и спутниками его на всем протяжении дальнейшего развития. Своей вершины это противоречие находит в эпоху капитализма, когда между людьми не остается «никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного „чистогана“» [1, т. 4, с. 426], и победы техники, науки и искусства покупаются ценой продолжающей возрастать моральной деградации общества.

Маркс и Энгельс в ряде своих сочинений прослеживают, как в ходе развития классового общества, под воздействием борьбы угнетенных классов постепенно возникали, расширялись и обогащались представления передовых идеологов о равенстве людей. На примере различных форм античной, средневековой и буржуазной морали (в том числе различных форм христианской морали, жизнерадостной гедонистической философии XVII – XVIII вв. и противостоявшей ей буржуазно-аскетической морали бережливости, труда и самоотречения) основоположники марксизма анализируют связь моральных представлений различных эпох с объективным положением и борьбой классов этого времени, а вместе с тем характеризуют общее поступательное движение моральных идей и представлений в эпоху цивилизации, отражение в нем противоречивого и все же совершавшегося в целом по восходящей линии прогресса человечества. Наиболее широкие выводы в этом отношении были сделаны Энгельсом на страницах «Анти-Дюринга».

«Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль, – пишет Энгельс, – станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике» [1, т. 20, с. 96]. Условия жизни пролетариата, рост его сплоченности и сознательности в борьбе за социалистическую революцию позволяют ему уже в период до ее победы выработать элементы своей пролетарской морали. Эта мораль благодаря свойственному ей началу солидарности и духу коллективизма обладает несравненно более высокими потенциями, чем индивидуалистическая мораль господствующих классов капиталистического общества – аристократии и буржуазии. Именно пролетарская мораль является хранительницей лучших моральных ценностей, приобретенных за многие века истории человечества, она есть зачаток и основа будущей, подлинно общечеловеческой морали.

Дальнейшее развитие новой, социалистической морали становится, как указывают Маркс и Энгельс, возможным после победы пролетарской революции, в ходе и в результате которой пролетариат сможет «сбросить с себя всю старую мерзость…» [1, т. 3, с. 70]. Новая мораль развивается в процессе широкого практического участия трудящихся в строительстве социалистического общества и государства – в процессе, который, как предсказали основоположники марксизма, должен явиться для трудящихся одновременно и процессом массового преобразования их собственного сознания и нравственного воспитания.

Внутренне глубоко противоречивая природа морали классово-антагонистических обществ обусловлена тем, что диалектически противоречивое взаимодействие свободы и необходимости, наслаждения и аскетизма, личного и общественного в этих обществах доведено до степени непримиримых противоположностей. Эти противоречия казались и кажутся буржуазным идеологам не только присущими капиталистическому обществу, но и вообще неразрешимыми, поскольку в классово-антагонистическом (и в особенности капиталистическом) обществе они постоянно воспроизводятся самой действительностью. Уничтожение классово-антагонистического общества и построение коммунизма создают реальные условия для реализации гармонического единства личного и общественного. Тем самым устраняется антагонистический характер противоречий между трудом по необходимости и свободной творческой деятельностью, долгом и природой индивида, свободным изъявлением его воли и общественной необходимостью – противоречий, свойственных досоциалистическим формам общества, где необходимость принимала форму господства над человеком отчужденных от него и враждебно противостоящих ему, неподвластных общественному контролю стихийных сил природы и общества. «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей» [1, т. 20, с. 116]. Эта глубокая мысль Энгельса является основой не только марксистской теории познания, но и марксистской этики. На этой основе, таким образом, понятие человеческой свободы в рамках марксистской этики впервые получает научный характер и реальное содержание.

Эстетические взгляды Маркса и Энгельса

Маркс и Энгельс всесторонне обосновали кардинальное положение марксизма, согласно которому материальные и духовные способности общественного человека, его чувства и все его сознание в целом формируются исторически, в процессе развития общества. В полной мере это положение относится и к художественным способностям человека. Умение эстетически осваивать мир, способность постигать красоту во всех ее основных видах и создавать подлинные произведения искусства, высоко развитое эстетическое чувство и эстетическое восприятие развиваются лишь в обществе и являются в конечном счете продуктом облагораживающего воздействия человеческого труда. Уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс проявил большой интерес к этим аспектам эстетики, связывая их с диалектико-материалистическим решением общих вопросов мировоззрения и проблемой зависимости художественных взглядов от реальных общественно-экономических отношений.

Обмен веществ между человеком и окружающей природой по мере его освобождения от давления грубой потребности и развития у него досуга приобретает все более свободный, сознательный и целесообразный характер. Благодаря этому человек получает возможность формировать материю «также и по законам красоты» [1, т. 42, с. 94], руководствуясь не только практически-трудовым, но и эстетическим – в широком смысле слова – отношением к действительности, основанном на ощущении той внутренней «меры» и тех закономерностей, которые присущи предмету.

Рассматривая общий ход развития литературы и искусства в единстве с процессом развития объективного мира и историей человеческого общества, Маркс и Энгельс утвердили тот взгляд, что содержание и формы художественного творчества не представляют собой чего-то раз и навсегда данного, застывшего и неподвижного. Они неизбежно и закономерно изменяются и развиваются вместе с развитием человеческого общества. Общественные отношения каждой исторической эпохи обусловливают соответствующий ей, своеобразный и неповторимый при другой системе общественных отношений характер присущих ей эстетических идеалов и ценностную направленность художественного творчества. Вместе с качественным изменением существующей системы общественных отношений изменяется и складывающийся на ее основе определенный характер эстетических отношений людей к природе и прежде всего к явлениям собственной общественной жизни, характер их эстетических идеалов и вкусов; вместе с этими изменениями трансформируются и господствующие в искусстве и литературе их виды и жанры.

Вскрывая конечную обусловленность развития литературы и искусства, как и других форм общественного сознания, развитием «реального базиса», т.е. экономической структуры общества, Маркс и Энгельс указывают тем самым путь к научному объяснению особенностей их в каждую историческую эпоху. Дело не только в том, что эстетические идеалы и художественное творчество каждой эпохи по своему характеру связаны «с известными формами общественного развития» [1, т. 46, ч. I, с. 48]. От того какова природа общественных отношений данной эпохи, зависят не только качественный вид и направление художественного творчества, но и то, насколько широк тот простор, который она дает для его развития. Гармонический или, наоборот, антагонистический характер общественных отношений в целом, большая или меньшая степень остроты развития экономических и классовых противоречий (и самый их характер), те исторические возможности, которые существуют в условиях данной социально-экономической формации для развития человеческой индивидуальности, положение писателя и художника в обществе и условия жизни широких трудящихся масс при данной системе производства – все это имеет значение и для искусства, определяет собой возможности, характер и направление его развития в данную эпоху.

Вот почему, как отмечает в 1857 г. Маркс в своем знаменитом «Введении» из «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов», расцвет искусства и уровень развития собственно материальной основы общества «отнюдь не находятся» в прямом соответствии между собой [см. там же, с. 47]. Благоприятна ли данная система общественных отношений для развития искусства и литературы, в каком именно направлении способно развиваться и развивается художественное творчество в эту эпоху, какие формы, жанры и стили выдвигаются в нем на первое место – все это определяется не только уровнем развития материального производства (и всей материальной основы общества) в данную эпоху. Это зависит прежде всего от общего характера свойственных эпохе общественных отношений – классовых или бесклассовых, антагонистических или неантагонистических, благоприятствующих или враждебных развитию человека, а с другой стороны (и здесь своя диалектика), – наоборот, от неповторимого сочетания частных социальных обстоятельств. Так, духовным материалом древнегреческому искусству послужила развитая античная мифология.

Выражением специфической природы буржуазного общества – общества, в котором меновая стоимость господствует над потребительной, производство товаров – над потреблением, процесс накопления капитала – над процессом живого общественного труда, является специфическая форма отношения буржуазного общества к искусству. «…Капиталистическое производство, – пишет Маркс в „Теориях прибавочной стоимости“, формулируя в этих словах одно из центральных положений своей эстетики, – враждебно известным отраслям духовного производства, например искусству и поэзии. Не учитывая этого, можно прийти к иллюзии французов XVIII века, так хорошо высмеянной Лессингом. Так как в механике и т.д. мы ушли дальше древних, то почему бы нам не создать и свой эпос? И вот взамен „Илиады“ появляется „Генриада“» [1, т. 26, ч. I, с. 280].

Рост эксплуатации, накопление богатств в руках буржуазии и усиление нищеты трудящихся масс, подъем материального производства и упадок духовной культуры, соединение цивилизации и одичания – эти общие противоречия капиталистического общества – обусловливают собой в эпоху капитализма также неравномерность и противоречивость развития искусства в целом и отдельных его видов. При капитализме, по замечанию Маркса, не существует и не может существовать соответствия между уровнем развития искусства (и отдельных его областей) и технико-экономическим прогрессом. Поэтому отдельные отрасли, виды и формы искусства могли переживать в прошлом высокий расцвет на сравнительно неразвитой общественной ступени, предшествовавшей возникновению капиталистического производства.

Так, общественный строй древних греков был, по выражению Маркса, «историческим детством человечества» [1, т. 46, ч. I, с. 48] не только в том смысле, что это была эпоха еще сравнительно низкого развития производства и культуры вообще, но и в том, что классовые противоречия и антагонизмы, присущие цивилизации и достигающие вершины своего развития при капитализме, во времена античности еще лишь зарождались. Вот почему в Древней Греции, на ранней ступени развития искусства, могла быть создана «классическая форма» эпоса, возникновение которой, как показывают Маркс и Энгельс, было связано исторически с эпохой родовой демократии и которая поэтому уже не могла быть создана вновь в условиях позднейшего, классового общества, «как только началось производство искусства как таковое» [там же, с. 47].

Выяснив, что вся история со времени разложения первобытнообщинного социального строя и до эпохи пролетарской революции была историей борьбы взаимноантагонистических общественных классов, угнетателей и угнетенных, Маркс и Энгельс вскрывают на этой основе классовый характер литературы в условиях рабовладельческого, дворянского и буржуазного общества. Они показывают, что литература и искусство являются важнейшим оружием идеологической борьбы классов, – борьбы между угнетателями и угнетенными, а в XIX в. конкретно – между буржуазией и пролетариатом. Утверждая определенный взгляд на человека, природу и общество, искусство и литература в зависимости от содержания этого взгляда укрепляют или же, наоборот, расшатывают власть эксплуататоров, служат защите и сохранению классового угнетения или же, наоборот, становятся орудием духовного подъема, воспитания и идейного развития передовых общественных классов, за которыми будущее. Тем самым Маркс и Энгельс доказывают не только обусловленность развития искусства и литературы развитием общественно-экономических отношений и классовой борьбы, но и огромную активную роль искусства в познании и преобразовании жизни. Ленинские мысли о партийности литературного творчества явились дальнейшим развитием этих идей Маркса и Энгельса.

Выдвинутые Марксом и Энгельсом идеи материалистической теории отражения впервые дали возможность последовательно материалистически истолковать понятие эстетического идеала. Особенно много в этом отношении дает их переписка разных лет. Нет и не может быть, показывают Маркс и Энгельс, такого человеческого идеала, который так или иначе не соотносился бы с действительностью, не представлял бы собой ее отражения – прямого или косвенного, верного или извращенного, глубокого или поверхностного. Сила передового общественного и эстетического идеала определяется богатством и глубиной его связей с действительностью и с общественной практикой, его способностью отразить наиболее существенные, передовые революционные тенденции самой жизни.

С материалистическим истолкованием категории эстетического идеала связано то принципиальное значение, которое Маркс и Энгельс придают проблеме нового, в их время находившегося лишь в зачаточном состоянии революционного пролетарского искусства. Еще в «Святом семействе» Маркс противопоставляет идеалистической эстетике, игнорирующей саморазвитие действительности и превращающей реальные человеческие характеры в «абстракции» [см. 1, т. 2, с. 211], призыв к художнику исходить при воспроизведении жизни и человеческих характеров не из априорных спекулятивных схем, но из процесса революционного развития самой реальной жизни и ее реальных светотеней. Это понимание сущности и задач реалистического искусства, намеченное уже в 40-х годах, последовательно развивается основоположниками марксизма в более поздних произведениях.

В письмах к Ф. Лассалю Маркс и Энгельс подвергают резкой критике его трагедию «Франц фон Зиккинген» за недостаточное реалистический характер изображения революционной обстановки эпохи Крестьянской войны начала XVI в. в Германии [см. 1, т. 29, с. 483 – 485, 490 – 495]. Маркс и Энгельс подчеркивают значение для социалистической исторической драмы будущего применение реалистического и в этом смысле «шекспировского» метода [см. там же, с. 484, 494], причем Энгельс призывает Лассаля за идеальным не забывать реалистического [см. там же, с. 494]. Они требуют от исторического драматурга, претендующего на революционное постижение действительности, представлять отдельные характеры не в качестве воплощения неких отвлеченных идей, а в виде действующих, жизненно полнокровных в их реальных противоречиях образов людей, гармонически сочетающих в себе мысль и чувство, классовые социально-типические и личные индивидуально-неповторимые черты. Умение Бальзака, несмотря на его легитимизм и симпатии к дворянству, подняться в своем «поэтическом правосудии» благодаря глубокому пониманию реальных экономических, политических и социально-психологических тенденций общественного развития на высоту «революционной диалектики» истории оценивается Энгельсом как одна «из величайших побед реализма» в литературе [см. 1, т. 36, с. 67; т. 37, с. 36 – 37].

В апреле 1888 г. Энгельс формулирует свое известное определение реализма, который «предполагает, помимо правдивости деталей, правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах» [1, т. 37, с. 35]. В 1885 г., как и в письмах Маркса и Энгельса Лассалю, Энгельс настаивает на том, что тенденция в художественном творчестве писателя-реалиста «должна сама по себе вытекать из обстановки и действия, ее не следует особо подчеркивать, и писатель не обязан преподносить читателю в готовом виде будущее историческое разрешение изображаемых им общественных конфликтов» [1, т. 36, с. 333], особенно если в его время конкретные пути разрешения этих конфликтов еще не определились в самой действительности.

В «Анти-Дюринге» Энгельс горячо выступает в защиту классического художественного наследия, подчеркнув его громадное значение для эстетического воспитания нового человека. Широта и глубина познаний Маркса и Энгельса в области искусства и в особенности литературы разных народов, в том числе русского, изумительны. Указания Энгельса о важной роли художественного наследия для социалистической культуры получили дальнейшее развитие в трудах В.И. Ленина. Они легли в основу политики партии по практическому строительству советской культуры и продолжают сохранять свою неувядающую ценность в наше время.

Каждый успех писателя и художника их эпохи, связавшего свой талант и судьбу с революционной борьбой рабочего класса, радует Маркса и Энгельса. Их письма Ф. Лассалю о проблемах исторической драмы, писательницам-социалисткам М. Каутской и М. Гаркнесс о реализме, глубокие оценки творчества Эсхила и Шекспира, Рафаэля и Рембрандта, Данте и Гёте, Пушкина и Чернышевского, меткие высказывания о фольклоре и массовой революционной поэзии служат по сей день классическими образцами марксистской художественной критики.

Бережно и в то же время строго взыскательно подходя к творчеству современных им представителей становящегося социалистического искусства, Маркс и Энгельс настойчиво заботятся о повышении его идейного и художественного уровня. Знаменитые слова Энгельса о том, что, несмотря на всю важность в искусстве художественной детали, реализм требует от искусства большего, а именно правдивого изображения типичных для эпохи характеров, а также обстоятельств, формирующих характеры людей и в свою очередь испытывающих воздействие человеческого труда и борьбы, – стали основой современной марксистской теории реализма [см. 1, т. 37, с. 35 – 37], они и в наши дни определяют пути развития социалистического искусства, литературы, театра.

В ряде писем к деятелям революционного искусства своего времени Маркс и Энгельс подвергают глубокой критике явно определившуюся тенденцию буржуазного искусства и литературы к духовному оскудению, осуждают происходящую подмену глубокого творческого отношения к действительности формальным псевдоноваторством или абстрактной революционной фразой. И вместе с тем они постоянно обращают внимание на то, что в ходе изменения общественной жизни изменяется и обогащается человеческая индивидуальность, а потому в реалистическом искусстве не раз будет возникать исторически закономерная потребность в разработке новых, более сложных форм отображения жизни. Призывая передовое искусство и литературу учиться у жизни, рассматривать ее в историческом движении, ощущать живой ритм и дыхание революционной борьбы, Энгельс в своих письмах подчеркивает, что важнейший долг художника-реалиста заключается в умении правильно, в соответствии с самой историей, распознавать «настоящих людей будущего» [там же, с. 37] в трудящихся массах, изменяющих мир, в стремлении правдиво показывать совершающийся через все препятствия и трудности рост общественного сознания масс, их героизм и жизненную активность. В этом состоит смысл эстетического завещания Маркса и Энгельса революционной марксистской критике и социалистическому искусству нашего времени.

Создание серии писем о диалектике исторического процесса

Знаменитые письма Энгельса 90-х годов, известные в истории марксистской философии под названием «Письма об историческом материализме», явились существенным вкладом в марксистское понимание общества, в разработку материалистической диалектики. Эти письма (Паулю Эрнсту от 5 июня 1890 г., Конраду Шмидту от 5 августа и 27 октября 1890 г., Йозефу Блоху от 21 – 22 сентября 1890 г., Францу Мерингу от 14 июля 1893 г., В. Боргиусу от 25 января 1894 г.[31]) особенно наглядно доказывают, что Энгельс наряду с Марксом должен быть назван творцом исторического материализма. Всю переписку Энгельса пронизывает основная идея борьбы за создание и всемерное укрепление самостоятельной революционной партии рабочего класса как вождя социалистической революции и диктатуры пролетариата, борьбы за развитие и чистоту теоретического оружия партии. Кто бы ни обращался к Энгельсу: немецкие ли социалисты или испанцы, румыны, русские, которые «обдумывали и взвешивали» свои первые революционные шаги, – «все они, – отмечал Ленин, – черпали из богатой сокровищницы знаний и опыта старого Энгельса» [2, т. 2, с. 13].

Непосредственным поводом к написанию писем об историческом материализме послужила книга немецкого буржуазного социолога Пауля Барта «Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана» [11], в которой он интерпретировал марксистскую теорию общественного развития в духе вульгарно-социологического толкования истории – «экономического материализма». На этом поприще подвизались и такие буржуазные экономисты и социологи, как Л. Брентано, Ю. Вольф, позже Р. Штаммлер и др. Они приписывали марксизму отрицание активной роли идеологии и политики, утверждали, что исторический материализм игнорирует деятельность людей, превращаясь тем самым в мертвую фаталистическую схему.

Переписка во многом была вызвана также недостаточной теоретической зрелостью многих руководителей социал-демократии. Даже личные друзья К. Маркса и Ф. Энгельса – А. Бебель, П. Лафарг и позже Ф. Меринг, в значительной степени именно благодаря переписке с Энгельсом пришедший к марксизму, недостаточно глубоко уяснили действительное содержание материалистического понимания истории, и потому нередко на страницах журнала «Die Neue Zeit» и газет «Der Sozialdemokrat», «Vorwärts» и др. появлялись путаные статьи эклектиков, прямо критиковался диалектический материализм и популяризировались идеи неокантианства.

Между тем к началу 90-х годов марксизм становится своеобразной модой. Интерес к марксизму невиданно возрастает. Так, видный пропагандист марксизма в Италии Антонио Лабриола, пришедший к марксизму, подобно многим другим теоретикам, в значительной степени под влиянием переписки с Энгельсом, вспоминал впоследствии: «Интерес к историческому материализму все более и более возрастал, а литература по нему отсутствовала, – немудрено поэтому, если Энгельса в последние годы его жизни забрасывали вопросами, как профессора, не имеющего своей кафедры. Отсюда – громадная переписка…» [8, с. 22].

Анализ этих писем-запросов (многие из которых хранятся в архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) представляет немалый интерес, ибо они раскрывают тот фон, на котором велась Энгельсом напряженная борьба за правильное понимание марксистской теории, за ее чистоту.

Характерно письмо К. Шмидта, одного из будущих инициаторов философского ревизионизма в германской социал-демократии, от 20 октября 1890 г. В связи с появлением упомянутой выше книги П. Барта К. Шмидт писал Ф. Энгельсу: «Главный аргумент Барта заключается в том, что он считает возможным исторически доказать влияние неэкономических (особенно политических) процессов на экономическую основу. Это не противоречило бы материалистическому пониманию истории, если бы сами неэкономические процессы в свою очередь могли быть объяснены из экономических процессов. В таком случае воздействие этих последних на экономику само опять было бы экономически обосновано и все опять в основе своей было бы сведено к экономическому фактору. Именно это, кажется мне, следовало бы доказать по отношению к Барту. Если это было бы невозможно доказать, тогда марксовское понимание истории не было бы выдержано в самом его строгом смысле. Экономика не была бы больше единственно определяющим фактором, другие самостоятельные, не выводимые из нее процессы стали бы влиять на экономический ход развития, в то время как у Маркса как раз самостоятельность таких влияющих процессов объявляется иллюзией» [см. 3].

Это письмо симптоматично. Подобные письма-запросы натолкнули Энгельса, по его собственному признанию, на определенное перемещение акцента в выборе проблематики при освещении кардинальных вопросов исторического материализма. Потребовались систематизация и раскрытие существа всех основополагающих принципов, образующих материалистическое понимание истории, взятых в их цельности, взаимодействии и субординации. К этому побуждала необходимость преодоления распространявшихся в литературе односторонних и упрощенных попыток применения исторического материализма к анализу тех или иных сторон общественной жизни, что закрывало путь к раскрытию диалектики общественного развития во всей ее сложности и могло служить лишь дискредитации самого диалектико-материалистического метода. Ситуация быта такова, что материалистическое понимание истории, по словам Энгельса, «в течение 20 лет, как правило, оставалось в работах молодых членов партии только трескучей фразой…» [1, т. 38, с. 268].

«Маркс и я, – писал Энгельс, – отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии» [1, т. 37, с. 396]. Но, разумеется, и в первые годы, как и на протяжении всей истории марксизма, когда в использовании диалектико-материалистического метода дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, т.е. до его практического применения, картина менялась и тут уже, – с полной ответственностью за себя и своего великого друга заявлял Энгельс, – «не могло быть никакой ошибки» [там же]. Труд Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» – классический тому пример.

Письма Энгельса 90-х годов и преследуют цель выделения существа основных принципов материалистического понимания истории, взятых в их полноте и позволяющих раскрыть диалектику взаимодействия всех важнейших сторон общественной жизни. В центре внимания Энгельса находятся вопросы диалектики взаимодействия материальной и духовной жизни общества, базиса и надстройки. Необходимость обращения к этим вопросам отнюдь не ограничивалась сугубо теоретическими задачами, а была неотделима от разработки стратегии и тактики пролетариата применительно к новым «мирным» условиям конца XIX в., возникшим с победой буржуазных революций и установлением буржуазной демократии в развитых странах Европы. Теоретические проблемы роли идей, государства, обратного влияния надстройки на породивший ее базис приобретают непосредственное практическое значение при определении форм классовой борьбы пролетариата.

Руководящий принцип марксистского понимания общества – определяющую роль способа производства – понимали нередко упрощенно и недиалектически, в духе объяснения любого факта социально-культурной области исключительно лишь экономическим фактором. По поводу такого квази-«марксизма» К. Маркс как-то саркастически заметил: «Я знаю только одно, что я не марксист» [см. там же, с. 370].

Поэтому в 90-х годах, когда буржуазные профессора и следовавшие за ними «молодые»[32] вульгаризировали материалистическое понимание истории, возникла острая необходимость раскрыть действительное содержание марксистской доктрины относительно диалектики общественного развития, подчеркнув при этом относительную самостоятельность общественного сознания, активность политики, идеологии, культуры, их обратное воздействие на общественное бытие.

Именно эта сторона материалистического понимания истории получила ложную интерпретацию в концепции так называемого «экономического материализма». Возникнув среди буржуазных теоретиков, экономический материализм стал затем оказывать влияние на некоторых идейно неустойчивых социал-демократов.

Попытки буржуазных авторов сочетать идеалистическое понимание истории с признанием «первостепенного» значения экономического «фактора» оказали влияние на одного из характерных лидеров «молодых» – Пауля Эрнста. Начав с проповеди «экономического материализма» и кантианства, П. Эрнст некритически воспринял затем и стал повторять «абсурдное утверждение метафизика Дюринга, будто у Маркса история делается совершенно автоматически, без всякого участия (делающих ее, однако) людей и будто экономические отношения (которые, однако, сами создаются людьми!) играют этими людьми словно простыми шахматными фигурами» [1, т. 22, с. 89].

Не понимая материалистической диалектики и ее требования конкретно-исторически подходить к изучаемым явлениям, «молодые» и после отмены исключительного закона против социалистов отрицали какую бы то ни было возможность использования легальных средств борьбы, безрассудно требуя «взятия препятствий». В новых исторических условиях, навязывая партии эту «сумасшедшую тактику», лидеры оппозиции пытались превратить дискуссию по тактическим вопросам в коренные программные расхождения. Однако чувствуя слабость своей позиции, они стремились прикрыться авторитетом Энгельса. Так, в августовском номере 1890 г. «Саксонской рабочей газеты» – органе «молодых» – редакция объявила Энгельса солидарным с платформой оппозиции «молодых».

Энгельс был крайне возмущен «колоссальным бесстыдством» теоретиков оппозиции. В ответе, помещенном в центральном органе партии «Социал-демократ», Энгельс характеризует кампанию «молодых» как «литераторско-студенческий бунт» в немецкой партии и подверг уничтожающей критике их прессу. В теоретическом отношении взгляды оппозиции, по определению Энгельса, суть «до неузнаваемости искаженный „марксизм“, отличающийся, во-первых, явным непониманием того мировоззрения, от имени которого выступают; во-вторых, полным незнанием решающих в каждый данный момент исторических фактов; в-третьих, ярко выраженным сознанием собственного безграничного превосходства, которое столь свойственно немецкому литератору» [1, т. 22, с. 74]. Эти взгляды идеологов оппозиции, по определению Ф. Энгельса, явились по сути дела отражением марксистской теории в буржуазной литературе.

В 90-х годах в немецких социал-демократических изданиях широко обсуждались вопросы литературы, в особенности в связи с социальными проблемами, которые выдвигались в творчестве выдающихся писателей. В органе «молодых» – журнале «Свободная сцена» («Freie Bühne») – широко обсуждались драмы Г. Ибсена, произведения А. Стриндберга. Лидерам анархо-синдикалистского крыла «молодых» особенно импонировали те произведения этих писателей, в которых воспевалась сильная личность. В своих статьях под видом литературно-критического анализа «молодые» отрицали руководящую роль партии, высказывая презрение к «стадному, партийному человеку», дискредитировали роль диалектико-материалистического метода, пытаясь вывести творчество художника непосредственно из экономического развития общества, из круга его узкоклассовых представлений.

В своем ответе «Саксонской рабочей газете» Энгельс, разоблачая претензии вождей оппозиции, остро ставит вопрос о социальном составе партии и о различии между революционными рабочими массами и литературными деятелями, претендующими на руководящее положение в пролетарской партии без всяких на то оснований [см. 1, т. 22, с. 74 – 75].

В ответ на статьи П. Эрнста, автор которых игнорировал необходимость конкретного исследования исторических фактов, Энгельс пишет, что «материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты» [1, т. 37, с. 351]. Энгельс отмечает, что исторический материализм, вооружая ученого подлинно научным методом исследования общественной жизни, дает ему знание наиболее общих законов общественного развития, но требует при этом специального кропотливого изучения исторических фактов, выявления их конкретного своеобразия и т.д. Энгельс указывает на недопустимость метафизического подхода к диалектико-материалистической теории как навсегда данной сумме выводов, которые остается лишь только заучить. Подобные искажения имели, например, место в работах Эрнста. Отмечая в качестве важнейшей ошибки Эрнста его неисторический отвлеченно-шаблонный подход к проблеме классовой детерминированности творчества писателя, Энгельс тем самым предостерегает от вульгарного социологизма.

В полемике с П. Эрнстом и К. Шмидтом (а раньше в письме к М. Гаркнесс) Энгельс конкретизирует и развивает марксистское учение о характере классовой обусловленности идеологии, особенно таких ее областей, как искусство и философия, которые наиболее удалены от экономики. Энгельс развивает мысль Маркса из «Восемнадцатого брюмера…» о том, что отнюдь не все представители буржуазной демократии – лавочники или поклонники лавочников. Он акцентирует внимание своих корреспондентов на том, что классовый характер идеологии вообще, творчества того или иного художника, философа в частности не обязательно определяется в своем содержании происхождением или общественным положением автора, а прежде всего тем, с позиций какого класса он воспринимает мир и укреплению чьих социальных позиций объективно способствует его творчество. Так, одну из самых привлекательных черт О. Бальзака как писателя-реалиста Энгельс видит в том, что тот был вынужден «идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков, в том, что он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и в том, что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти…» [там же, с. 37].

Своими оценками творчества Ибсена, Бальзака и других художников и мыслителей Энгельс дает образцы того, как надо руководствоваться материалистическим пониманием истории в конкретных исследованиях. Обращаясь к теоретикам партии, Энгельс неустанно повторяет: «Всю историю надо изучать заново, надо исследовать в деталях условия существования различных общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т.п. воззрения» [там же, с. 371]. А для этого необходимо углубиться в изучение конкретной науки, показать «истинную связь вещей», а не просто использовать слово «материалистический» как отмычку, как рычаг для конструирования на манер гегельянства.

Необходимость по-новому изучать историю выдвигает на первый план философский вопрос об адекватном методе. Еще в рецензии на работу К. Маркса «К критике политической экономии», написанной в 1859 г., Энгельс подчеркивал, что развитие материалистического понимания истории хотя бы и на одном-единственном примере представляет собой научный труд огромного масштаба, осуществимый только на основе большого, критически проверенного, в совершенстве изученного и осмысленного исторического материала [см. 1, т. 13, с. 492]. К этой мысли, развивая ее и углубляя ее аргументацию, Энгельс не раз возвращается в письмах 90-х годов. Так, в одном из последних своих писем В. Зомбарту (от 11 марта 1895 г.) Энгельс еще раз повторяет неоднократно высказываемое им и Марксом предупреждение против шаблонного применения материалистического понимания истории. «Но все миропонимание [Auffassungsweise] Маркса – это не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования» [1, т. 39, с. 352].

В связи с яркой работой Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1892) Энгельс очень одобрительно отзывается о ней [см. 1, т. 38, с. 268 – 269], но вместе с тем обращает внимание на недостаточность освещения Ф. Мерингом политической и идеологической сторон общественного развития. «Я бы, – замечает Энгельс, – кое-что мотивировал и акцентировал по-иному…» [там же, с. 268]. Глубокие замечания Энгельса побудили Меринга пересмотреть соответствующие главы «Легенды о Лессинге», но к ним остались совершенно глухи Эрнст и другие «молодые». П. Лафарг писал, что «молодые» боялись пользоваться историческим материализмом как методом «из страха прийти к выводам, которые подорвали бы буржуазные взгляды, пленниками которых они бессознательно являются» [9, с. 3].

Энгельс о диалектике базиса и надстройки

Ф. Энгельс решительно отверг ложно приписываемые историческому материализму положения об абсолютном и исключительном воздействии экономики на все содержание истории, об автоматичности процесса исторического развития и об отрицании всякой активной роли надстроечных явлений. «…Хотя материальные условия существования являются primum agens[33], – писал он К. Шмидту, – это не исключает того, что идеологические области оказывают в свою очередь обратное, но вторичное воздействие на эти материальные условия…» [1, т. 37, с. 370]. В этом принципе – стержень главной проблематики писем Энгельса об историческом материализме.

В ходе решения конкретных задач тактики и стратегии освободительной борьбы пролетариата и в борьбе с разного рода фальсификаторами марксизма Ф. Энгельс конкретизирует марксистское учение о диалектике общественного развития. В письме В. Боргиусу от 25 января 1894 г. [см. 1, т. 39, с. 174 – 177] Энгельс отмечает, что история общества характеризуется взаимосвязью и взаимодействием различных сторон единого исторического процесса. Описывая основу всех этих взаимосвязей и опосредствований и характеризуя объективную (материальную) основу общественной жизни, Энгельс указывает не только на решающий экономический фактор – способ производства, одну сторону которого составляют производственные отношения как непосредственный реальный базис общества, но и на те материальные условия, без которых этот базис немыслим – на географическую среду, народонаселение. «Таким образом, сюда входит вся техника производства и транспорта… В понятие экономических отношений включается далее и географическая основа… Раса же сама является экономическим фактором» [там же, с. 174].

Здесь, во-первых, Энгельс, разумеется, не собирается «расширять» марксистское понятие экономической структуры общества путем включения в последнюю неэкономических моментов, как это пытались и пытаются приписывать ему разного рода недобросовестные «критики», но указывает на тесное взаимодействие производства и его естественных предпосылок.

Во-вторых, в противоположность «экономическому материализму» Энгельс акцентирует внимание на факте одновременно единства и многообразия социальной детерминации. Научная и практическая задача исторического материализма, в полной мере признающего реальный факт многосложности явлений социальной истории, заключается, подчеркивает Энгельс, в том, чтобы объяснить как их существование, так и их взаимодействие друг с другом, которое лишь в конечном счете [см.: 1, т. 37, с. 370, 394 – 396; т. 39, с. 175] определяется экономическим развитием на основе прогресса производительных сил.

«Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а все остальное – лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь… Следовательно, экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства кое-кто себе представляет, а люди сами делают свою историю, однако в данной, их обусловливающей среде, на основе уже существующих действительных отношений, среди которых экономические условия, как бы сильно ни влияли на них прочие – политические и идеологические, – являются в конечном счете все же решающими и образуют ту красную нить, которая пронизывает все развитие и одна приводит к его пониманию» [1, т. 39, с. 175].

Формулу «в конечном счете» Энгельс направляет как против исторического идеализма, абсолютизирующего самостоятельность идей, так и против многочисленных попыток вульгаризаторов превратить марксистскую концепцию в пресловутое «моноэкономическое», а по сути крайне метафизическое понимание истории.

Отстаивая и развивая диалектический материализм, Энгельс раскрывает многообразную роль субъективного фактора, творческой активности личности, сознания. Однако «критики марксизма» постарались не заметить этих положений Энгельса и продолжали приписывать ему «односторонность»[34].

В письмах Ф. Мерингу, В. Боргиусу и в ряде специальных работ этого периода Ф. Энгельс высказывает глубокую и методически чрезвычайно важную мысль о том, что материалистическое понимание истории тем полнее и яснее демонстрирует свою действенность, чем объемнее рассматриваемый период и чем крупнее изучаемое событие или процесс. В своем философско-политическом завещании – во Введении к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» Энгельс отмечает (1895): «При суждении о событиях и цепи событий текущей истории никогда не удается дойти до конечных экономических причин… Поэтому материалистическому методу слишком часто приходится здесь ограничиваться тем, чтобы сводить политические конфликты к борьбе интересов наличных общественных классов…» [1, т. 22, с. 529 – 530]. За год до этого в письме Боргиусу Энгельс касается той же темы: «Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем… тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая». Но, подчеркивает Энгельс, «если Вы начертите среднюю ось кривой, то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет» [1, т. 39, с. 176].

Энгельсу принадлежит великая заслуга историко-материалистического анализа происхождения и развития почти всех основных идеологических надстроечных форм, раскрытия сложного взаимодействия их как с экономической основой общественной жизни, так и между собой. Зависимость надстроечных явлений от экономики всегда следует рассматривать конкретно: в одних случаях последняя выступает как непосредственная причина, в других она действует опосредованно через ряд звеньев той же надстройки, причем сами эти звенья взаимодействуют друг с другом по-разному в разных случаях.

Важнейшая мысль писем Энгельса 90-х годов – это мысль об обратном воздействии производных явлений общественной жизни на породившие их причины. Й. Блох задал Энгельсу в письме от 3 сентября 1890 г. следующий вопрос: «С точки зрения материалистического понимания истории определяющим моментом в истории является производство и воспроизводство реальной жизни. Как должно быть понято это положение? Можно ли понять его так, что решающим моментом являются одни экономические отношения, или они только до некоторой степени образуют постоянную основу всех других отношений, которые сами в таком случае могли бы также оказать влияние? Разве в ходе истории не играли определенную роль довольно часто политические, династические и просто индивидуальные интересы? Конечно, они не могли бы оказывать это действие, если бы они не имели материального основания, но все-таки не все происходит из экономической необходимости… Я хотел бы вас спросить при этом, действуют ли с точки зрения материалистического понимания истории одни только экономические отношения повсюду непосредственно и совершенно независимо от личности, как естественный закон природы, или также [действуют] другие отношения, в конечном счете, зависящие от экономических условий, а вместе с тем со своей стороны могущие ускорять или задерживать ход исторического развития» [см. 4].

Энгельс, всесторонне раскрывающий сложное диалектическое взаимодействие различных сторон общественной жизни, дает на этот вопрос следующий ответ: «…согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй… правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей…» [1, т. 37, с. 394 – 395].

Что касается обратного влияния надстроечных явлений на породивший их базис, то оно может быть, как это вытекает из хода рассуждений Энгельса, разного рода: оно может способствовать его развитию, либо, наоборот, тормозить его дальнейшее развитие и даже реставрировать в нем отжившие уклады; наконец, в сфере надстройки рано или поздно возникают такие явления (революционная идеология), которые способствуют разрушению прежнего базиса и установлению нового, более передового. Обратное влияние надстроечных явлений Энгельс в своих письмах рассматривает как одно из проявлений такой закономерности общественного развития, впервые научно установленной и разработанной марксизмом, как относительная самодеятельность сознания, идеологии.

В этой связи принципиальное значение имеют соображения Энгельса в письмах 90-х годов по поводу общественной функции идеологических форм сознания людей. Понятие «идеология» имеет в марксизме несколько между собой тесно связанных, но не тождественных смыслов. Маркс и Энгельс обозначали термином «идеология» иллюзорное, искажающее действительность сознание. «Идеология, – писал Энгельс Мерингу 14 июля 1893 г., – это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом» [1, т. 39, с. 83]. Ложный, извращенный характер отражения действительности в идеологии коренится в ее классовой природе. Классовая природа ложного идеологического сознания бывает различной: если мелкобуржуазные идеологи в искаженном виде представляют себе задачи борьбы за прогресс и свое место в этой борьбе, то многие буржуазные идеологи достаточно определенно сознают свои классовые задачи, но иллюзорно представляют себе возможности и перспективы защищаемого ими эксплуататорского строя. Энгельс, как и Маркс, называл «идеологией» философию Гегеля, идеалистические конструкции младогегельянцев, концепции «истинных» социалистов и Прудона, различные построения социал-демократических ревизионистов, а также и откровенно апологетические концепции вульгарных экономистов, продажных буржуазных публицистов и вообще активных носителей «охранительных» воззрений.

Но содержание понятия «идеология» в марксизме этим отнюдь не исчерпывается. Из того факта, что Маркс и Энгельс вели борьбу с такой идеологией, в которой общественные отношения отражались в превратном виде, никоим образом не следует, что, с их точки зрения, общественное сознание любого класса везде и всегда носит мистифицированный характер. Даже тогда, когда Маркс и Энгельс рассматривали идеологию в таком специфическом смысле, как, например, в «Немецкой идеологии», они противопоставляли «идеологии» научное познание социальной действительности, т.е. исходили при этом по сути дела из понятия научной, истинной идеологии, хотя они и не употребляли такого термина. Термин «научная идеология» был введен в теоретическую терминологию марксизма В.И. Лениным.

Уточняя и углубляя понятие «относительной самостоятельности»[35] и самодеятельности сознания в его развитии, Энгельс по сути дела осуществляет дальнейшую конкретизацию марксистского учения о роли идеологических форм, а также вообще форм общественного сознания в истории. Энгельс указывает на ряд внутренних специфических законов, присущих развитию различных форм общественного сознания и свидетельствующих о его относительной самостоятельности. Так, Энгельс отмечает, что всякая новая философская концепция, хотя ее корни лежат глубоко в соответствующих именно ей материальных исторических условиях, тем не менее наследует предшествующий мыслительный материал, который проделал «самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений» [там же].

Относительная самостоятельность развития идей проявляется также в факте их отставания от существующих экономических и социальных отношений или, наоборот, заметного их опережения, а также в том, что на первый план может выступать то религия, то философия, в других же случаях – политика и право и т.д. Касаясь философии, Энгельс в письме К. Шмидту от 27 октября 1890 г. указывает, что относительная самостоятельность развития ее объясняет, почему страны, экономически отсталые, могут выдвинуть весьма прогрессивные философские учения, иногда даже обгоняющие мысль экономически развитых стран, а в силу этого с большой силой стимулирующие дальнейший прогресс [см. 1, т. 37, с. 419 – 420].

Энгельс акцентирует внимание на различии проявлений относительной самостоятельности у разных форм общественного сознания. Специфической закономерностью развития философии в антагонистическом обществе является борьба материализма и идеализма, что накладывает свою печать на характер преемственности философских идей и формы использования предшествующего мыслительного материала. Подчеркивая познавательную сущность историко-философского процесса, Энгельс резко осуждает абстрактно-негативный подход ко всему прошлому философскому наследству. Отвергая тезис П. Барта, объявившего историю философии лишь «грудой развалин» не оправдавших себя систем, Энгельс пишет, что это верный путь прийти «от ничего через ничто к ничему» [1, т. 38, с. 108, 109]. Поэтому, подчеркивает Энгельс, говоря о том, как надо читать Гегеля, «гораздо важнее отыскать под неправильной формой и в искусственной связи верное и гениальное» [1, т. 38, с. 177].

Анализируя характер проявления относительной самостоятельности в развитии общественного сознания, Энгельс показывает, что в нем воздействие материальных, экономических условий «имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью…» [1, т. 37, с. 420]. Внешние условия и причины действуют здесь диалектически, через внутренние особенности развития каждой формы сознания. Вопрос, следовательно, стоит вовсе не так, как это метафизически представляли себе «критики» исторического материализма, – признать либо определяющее значение экономических факторов, либо существование внутренней логики идей и только ее.

Специфически проявляется относительная самостоятельность науки. Здесь особенно велико значение преемственности, хотя в развитии науки бывают свои революции, коренные перевороты. К числу особенностей развития естествознания относятся, например, борьба гипотез, нередко впоследствии синтезируемых в единые теории, тесная связь науки с развитием материального производства; хотя политика классов существенно влияет на развитие науки, но естествознание не носит надстроечного характера.

Энгельс глубоко раскрывает вопрос о творческой, преобразующей, а иногда и решающей роли субъективного фактора в процессе классовой борьбы и социалистической революции. Энгельс указывает, что П. Барт сражается с ветряными мельницами, когда утверждает, что материалистическое понимание истории будто бы игнорирует деятельность людей в историческом процессе. В истории нет автоматизма действий людей, ибо они сами делают свою историю, хотя и в определенной, их обусловливающей среде. Разоблачая фатализм и волюнтаризм как одинаково ложные концепции в трактовке места и роли субъективного фактора в историческом процессе, Энгельс указывает: «Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там – следствие. Они не видят… что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия…» [1, т. 37, с. 420]. И еще: «В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие» [1, т. 39, с. 84].

Глубокая систематизация и развитие Энгельсом мысли Маркса об активной роли надстройки, об ее обратном воздействии на базис означала дальнейшее развитие диалектико-материалистического понимания истории.

Конкретизируя диалектико-материалистическое понимание каузальной обусловленности социальных явлений, Энгельс раскрывает содержание категорий необходимости и случайности, необходимости и свободы. В письме В. Боргиусу от 25 января 1894 г. Энгельс трактовал случайность двояко – во-первых, как «форму проявления» и, во-вторых, как «дополнение» необходимости [см. 1, т. 39, с. 175].

В письмах 90-х годов Энгельс вновь возвращается к проблеме органической связи научного материализма и реального научного гуманизма. «Мы делаем нашу историю сами, – пишет Энгельс, – но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими. Но и политические и т.п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую… Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль… Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но… из этого все же не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее» [1, т. 37, с. 395, 396].

Разработка Энгельсом в последние годы жизни проблем относительной самостоятельности общественного сознания, активной роли надстройки, роли субъективного фактора была воспринята ревизионистами как отступление от материалистического понимания истории. Распространение получила буржуазная легенда о так называемой эволюции Энгельса от исторического материализма к эклектической теории факторов, от крайнего «экономического детерминизма» – к признанию самостоятельной роли «идеального фактора» и т.п. Э. Бернштейн был первым (если не считать робкого заявления П. Барта в 1895 г.), кто расценил письма Энгельса как «пересмотр» им собственных прежних взглядов и «отступление» от идей Маркса. В письмах Энгельса, писал Бернштейн, материалистическое понимание истории «представляется в другом виде, чем как оно прежде изображалось его творцами» [6, с. 19]. Следуя за Бернштейном, неокантианец Л. Вольтман в связи с данной ложной трактовкой писем Энгельса заявил, что Маркс был «социальным фаталистом» в отличие от позднего Энгельса. В этой связи Вольтман усмотрел некие «поразительные различия» во взглядах между классиками марксизма [см. 7, с. 161]. Аналогично высказывался М. Адлер [см. 10].

В действительности же Энгельсу принадлежит здесь заслуга конкретизации и дальнейшего развития существа материалистического понимания истории, защиты диалектико-материалистической методологии анализа общественной жизни от вульгаризации и упрощенчества.

Таким образом, письма Энгельса 90-х годов охватывают очень широкий круг проблем, в них глубоко раскрывается метод исторического материализма, конкретизируются идеи о роли идеологии и вообще субъективного фактора в жизни общества. Они представляют собой значительную веху в истории развития марксистской философии.

Письмами Энгельса об историческом материализме 90-х годов XIX в. завершается процесс всесторонней разработки основоположниками марксизма их великого учения. К последним годам жизни Энгельса философия марксизма стала мировоззрением авангардных отрядов рабочего класса во многих европейских странах. Учение Маркса и Энгельса полностью выдержало проверку практикой в огне классовых битв буржуазно-демократической революции 1848 – 1849 гг. и Парижской Коммуны 1871 г. На рубеже столетий философия марксизма в ее развитом виде представляла собой интернациональную философскую теорию, освещающую путь грядущим битвам за социализм и коммунизм.