Морис Добб. КРИТИКА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

Обычно полагают, что интерес Маркса к экономическим проблемам (в отличие от проблем философии и историографии) пробудился с его исследованием положения мозельских крестьян в 1840 – 1843 годах, когда он руководил «Рейнской газетой». Серьезно изучать произведения экономистов, в частности Смита, Рикардо, Джемса Милля, Мак-Куллоха и Сэя, вероятнее всего, Маркс начал во время своего пребывания в Париже, куда он переехал в 1843 году, и продолжил его, находясь в изгнании в Лондоне, куда он попал после революционных событий 1848 года.

После 1850 года Маркс и Энгельс согласились с точкой зрения Союза коммунистов, согласно которой «революция стала невозможной в ближайшем будущем». В такой ситуации «задача Союза заключалась в том, чтобы сделать упор на образовательную работу, изучение и развитие революционной теории» – решение, «подействовавшее на пылкую фантазию изгнанников, как ушат холодной воды»[41]. Начало 50-х годов было для Маркса годами нищеты, прожитыми в тесных и убогих комнатушках Сохо, частых визитов в ломбард и материальной зависимости от Энгельса. Это был период, когда Маркс использовал читальный зал Британского музея для глубокого и всестороннего изучения экономии и философии, получившего свое блестящее завершение около двадцати лет спустя в «Капитале».

1. Пролог к «Капиталу»

Плодом этого периода напряженного изучения экономии явились объемистые рукописи (почти семь тетрадей), получившие название «Экономические рукописи 1857 – 1859 годов», которые увидели свет в 1939 – 1941 годах[42]. Зато в 1859 году (восьмью годами раньше выхода первого тома «Капитала») была опубликована менее известная работа, озаглавленная «К критике политической экономии». Эта работа была названа «прологом» к великому произведению Маркса: в ней рассматривается преимущественно методологический аспект и так же, как и первый том последующего великого произведения, она начинается с анализа товара, от которого Маркс переходит к исследованию денег и обмена. В «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов» поднимается та же проблема методологического характера, касающаяся преимущественно сферы обращения и обмена. О стоимости, к примеру, говорится вкратце, лишь в одном параграфе, оставшемся на стадии наброска и прерванном на середине фразы. Написанная не для публикации, а лишь для того, чтобы прояснить и развить идеи автора, рукопись состоит из двух огромных глав, названных соответственно «Глава о деньгах» (меньшая из двух) и «Глава о капитале». Очевидно, что в то время Маркс попытался поднять в своем «наброске» проблемы (денежного обмена и меновой стоимости), уже поставленные до него; другими словами, он отталкивался от того, что было сделано его предшественниками, критикуя их и пытаясь выйти из-под их влияния, но и используя все то положительное, что было в их постановке проблем (может быть, этим объясняется растянутость и зачастую неясность Марксова текста и даже то, что было названо его «идеалистическими недостатками»)[43].

Возникает вопрос: почему в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов» Маркс занялся исследованием обращения и обмена, а не производства (чего ожидали бы читатели его более зрелой работы)? По всей вероятности, автор сознавал, что именно в сфере обращения кроется ошибка, типичная для буржуазной политической экономии, заблуждение, которое – сознательно или бессознательно – играло определенную социальную роль, когда обходились стороной существование и подлинный источник прибавочной стоимости как основного элемента буржуазной экономии, капиталистического способа производства. Маркс постарался вскрыть и рассеять это заблуждение, проявлявшееся на уровне «внешнего», хотя и не постиг еще до конца существа проблемы, кроющейся за этой внешней стороной. В процессе обращения все, по видимости, сводится к обмену эквивалентов: покупатели и продавцы на равноправной основе договариваются друг с другом, чтобы обменять то, что они хотят обменять, на то, что они хотят приобрести. Участие в этом обмене многочисленных конкурентов гарантирует (по крайней мере «в среднем» или же «на длительный период»), что никто из участников обмена не воспользуется принуждением или своим преимуществом по договору, для того чтобы склонить чашу весов на свою сторону. Если же из такого рода торговли кто-либо и получает прибыль или сверхприбыль, то она не могла быть следствием недостаточной конкуренции или какого-то препятствия, которое мешало свободному обмену. Поэтому так называемые «рикардианские социалисты» приписывали прибыль «неравному обмену» вследствие определяемого договором более выгодного положения обладателей капитала. Но, как замечает Маркс, прибавочная стоимость не объясняется обменом, и он утверждает, что обмен посредством денег как «основного эквивалента» есть более высокая и развитая форма свободного обмена:

«в определении денежного отношения… заложено, что в денежных отношениях, взятых в их простом виде, все имманентные буржуазному обществу антагонизмы кажутся погашенными; поэтому буржуазная демократия в еще большей степени, чем буржуазные экономисты… все снова и снова обращаются к денежному отношению в целях апологетики существующих экономических отношений» [МЭ: 46-I, 187].

Из этого следует, что,

«коль скоро товар и труд определены еще только как меновые стоимости, а то отношение, в силу которого различные товары ставятся в соотношение друг с другом, определено как обмен этих меновых стоимостей друг на друга, как их приравнивание друг к другу, – индивиды, субъекты, между которыми происходит этот процесс, определяются просто как обменивающиеся. Поскольку во внимание принимается только определение формы, – а это есть экономическое определение, такое определение, в котором индивиды находятся друг с другом в отношении общения… постольку между индивидами не существует абсолютно никакого различия. Каждый из субъектов есть обменивающийся субъект, т.е. каждый находится в том же самом общественном отношении к другому, в каком другой находится к нему. Поэтому их отношение в качестве субъектов обмена есть отношение равенства. Невозможно уловить между ними какое-либо различие, а тем более какую-либо противоположность; между ними нет даже никакого несходства. Далее, товары, которыми они обмениваются, в качестве меновых стоимостей представляют собой эквиваленты или, по крайней мере, считаются таковыми» [МЭ: 46-I, 187].

Несколько дальше читаем:

«В существующем буржуазном обществе, взятом в его совокупности, это положение товаров в качестве цен, их обращение и т.д. выступают как поверхностный процесс, между тем как в глубине, под ним, протекают совершенно иные процессы, в которых эти кажущиеся равенство и свобода индивидов исчезают… Но до этого момента не видно, что уже в простом определении меновой стоимости и денег в скрытом виде содержится противоположность заработной платы и капитала и т.д.» [МЭ: 46-I, 194].

Исследуя в работе «К критике политической экономии» ту же проблему, что и в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов», и рассматривая ее под тем же углом зрения (и действительно, первая страница работы прямо-таки предваряет начало первого тома «Капитала»), Маркс за меновой стоимостью постепенно обнаруживает стоимость, понимаемую как время труда, затраченное на производство продукта (общественный труд, где различный индивидуальный труд принимается как равный, то есть одинаковый по величине)[44], Маркс подчеркивает, что «если справедливо положение, что меновая стоимость есть отношение между лицами, то к этому, однако, следует добавить: отношение, скрытое под вещной оболочкой». И продолжает: «Только благодаря привычке повседневной жизни кажется обычным и само собой разумеющимся, что общественное производственное отношение принимает форму вещи», в то время как «отношение товаров, как меновых стоимостей, есть, наоборот, отношение лиц в их производственной деятельности друг для друга» [МЭ: 13, 20 – 21]. Здесь мы впервые сталкиваемся с явлением, которое позже Маркс назовет «товарным фетишизмом»; таким образом проясняется вопрос, имеющий непреходящее значение в Марксовом анализе обмена и денег.

Во второй из двух глав своей работы «К критике политической экономии» Маркс переходит к исследованию – несколько громоздкому и запутанному – «денег, или простого обращения». Глава открывается изречением Гладстона, заметившего как-то, что «даже любовь не сделала стольких людей дураками, сколько мудрствование по поводу сущности денег». В этой главе Маркс исследует, в частности, мнения английских экономистов (среди которых Стюарт, Смит, Рикардо и Джемс Милль) и так называемую количественную теорию денег, которую он соотносит с именем Давида Юма. Маркс полагает, что в данном понимании отсутствует должное признание того факта, что деньги (золото) сами по себе являются товаром и что поэтому их меновая стоимость по отношению к другим товарам определяется ценой их производства, или стоимостью.

2. Трудовая теория стоимости

Если мы обратимся к основному произведению Маркса, появившемуся восемь лет спустя, то обнаружим, что товар и его обращение и в данном случае представляют собой отправную точку исследования (первый из семи отделов, где рассматривается это явление, озаглавлен «Товар и деньги»). Но внимание автора в этот раз концентрируется главным образом на капитале («Превращение денег в капитал») как на деньгах, потраченных на приобретение товара особого рода, рабочей силы, в связи с созданием и получением прибавочной стоимости. При капитализме это стало возможным вследствие существования неимущего пролетариата, лишенного каких бы то ни было средств производства (например, земли) и вынужденного поэтому продавать за заработную плату свою способность трудиться, или рабочую силу, как единственное средство к существованию. Заключительная часть первого тома[45] посвящена историческому воссозданию так называемого процесса «первоначального накопления», в ходе которого сформировался пролетариат.

Все, о чем говорилось до сих пор («Экономические рукописи 1857 – 1859 годов» и работа «К критике политической экономии»), может навести на мысль, что подход Маркса к исследованию, основанному лишь на анализе денег и обмена – к последнему автор проявляет почти навязчивый интерес, – слишком абстрактен и даже вводит в заблуждение. (Маркс заметил бы, наверное, что подобная абстрактность присуща именно обмену как таковому, взятому отдельно, и представляет собой отличительную черту буржуазной политэкономии.) Поражает же в «Капитале» его преимущественно исторический аспект: предметом анализа и доказательством служат особенности капитализма как социально-экономической системы, связанной с определенными историческими условиями, характеризующими его как особый способ производства. В это последнее понятие входят и так называемые общественные производственные отношения. Главная отличительная черта буржуазного, или капиталистического, способа производства, выявленная Марксом, – это та социальная поляризация, благодаря которой собственность концентрируется в руках меньшинства (буржуазии), в то время как по той же причине большинство населения (или существенная его часть) абсолютно лишается ее. Этот социально-экономический факт, лежащий в основе всей системы, давал ключ к пониманию явления обмена, объясняющего возможность прибыли капитала, – явления, проходившего в теориях обмена как вещь в себе, взятая отдельно и неизбежно ставившаяся в один ряд с другими формами товарного обмена как обмен «эквивалентов». Только рассматривая данное явление в социально-историческом контексте, можно было полностью и реалистически понять его действительную природу и роль, которую оно играет во всей экономической системе. Маркс критиковал классических экономистов – несмотря на то, что он восхищался их «беспристрастной» и «научной» позицией, и несмотря на то, что Рикардо видел в распределении «основную проблему политической экономии» и сконцентрировал все свое внимание на отношении зарплата – прибыль, – именно за то, что им не удалось (или по крайней мере не до конца удалось) этого сделать.

В «Капитале» Маркс относит эту меновую зависимость к трудовой теории стоимости, известной еще классическим экономистам, по крайней мере Рикардо[46]. Таким образом, степень эксплуатации, или норма прибавочной стоимости, выражается как количественное отношение между двумя количествами труда: прибавочным трудом (то есть количеством труда, затраченным сверх того, что воплощено в материальных благах – зарплате) и другим трудом (необходимым, для того чтобы поддерживать способность рабочего трудиться). Другими словами, из чисто денежного это отношение преобразуется в количественное отношение между двумя качествами труда в сфере производства, то есть превращается в отношение между временем прибавочного труда, затраченным одним работником или группой работников за день, за неделю либо за один год, и «временем необходимого труда» для восстановления способности трудиться, или рабочей силы, истощенной в ходе трудового процесса. Таким образом, оно становится величиной, зависимой от условий производства и производственных отношений и определяемой ими, а не чем-то зависимым от сферы обращения и обмена.

Эта точка зрения в дальнейшем нередко критиковалась: говорили, что вся теоретическая структура основывается на ложном предположении, на примитивной и устаревшей теории стоимости, неточность – если не самая настоящая ошибочность – которой якобы доказана. Если обмен продуктов производится в действительности в соответствии не с вложенным в них трудом, а с ценами, определяемыми чем-то еще, тогда – как заявил в конце XIX века австрийский экономист Бём-Баверк – все здание, возведенное Марксом, рушится и так называемая теория эксплуатации повисает в воздухе. Он заключил также, что теория Маркса не имеет «какого-либо будущего».

В результате дискуссий, вызванных вновь возросшим интересом к классическим экономистам и к их подходу к проблеме, современные экономисты поняли достаточно хорошо[47], что значит выражать макроэкономические отношения через однородную величину труда: она позволяет рассматривать отношения вне зависимости от изменений, происходящих в сфере распределения, и вытекающих отсюда изменений цен. Как известно, Рикардо в своей теории прибыли первым выразил отношение заработная плата – прибыль через товар, конкретно – посредством зерна[48]. Вначале такой подход не вызывал возражений, однако он плохо соотносился с тем фактом, что в мире существует множество товаров, и, естественно, не выдерживал критики Мальтуса[49]. Поэтому в своей более зрелой работе «Начала политической экономии и налогового обложения» Рикардо заменил меру товара (зерно) на меру, выраженную через труд (исходя из того, что цена пропорциональна вложенному труду, по крайней мере приблизительно). Можно сказать, что Маркс пошел по тому же пути в своей теории прибавочной стоимости, представляющей собой его открытие в политэкономии и являющейся в определенном смысле снятием (Aufhebung) классической политэкономии.

Но некоторые пошли еще дальше. Они утверждают, что теория прибавочной стоимости вытекает в некотором роде из трудовой теории стоимости и в определенном смысле является ее логическим продолжением. Отношения зависимости здесь с достаточной точностью так и не были выяснены. Более того, можно сказать, что связь эта до сих пор не ясна и представляет собой объект самых различных толкований[50] и горячих споров как среди сторонников, так и среди критиков Маркса. Сразу же встает вопрос: есть ли какая-нибудь логическая зависимость между трудовой теорией стоимости и теорией прибавочной стоимости или зависимость эта чисто формальная?

При первом и, может быть, наиболее очевидном толковании связь между двумя теориями рассматривается, исходя из принципа естественного права. В так называемом естественном порядке вещей, не зараженном типичными чертами «развитого» общества, вещи изменяются в зависимости от необходимого труда (в среднем), затраченного на их производство[51]. Этот «естественный порядок» представляет модель того, что должно бы происходить в идеале. Без такой модели, появившейся вследствие существования трудовой теории стоимости, эксплуатация не имела бы существенного значения, а лишь моральное, или этическое, значение.

Однако маловероятно, чтобы такая трактовка соответствовала намерениям Маркса. Нет причин полагать, что он искал моральную, или этическую, теорию эксплуатации, которую он признал бы удовлетворительной, а также что он был склонен к теориям «естественно-правового» типа. Сомнительно, чтобы тот же Адам Смит пошел по этому пути, хотя он и употреблял естественно-правовую терминологию, которая была в большой моде в то время. Еще менее вероятно – более того, крайне спорно – приписывать подобную идею Марксу, писавшему 70 лет спустя. Говорят также, что Маркс всегда особо подчеркивал, что рабочая сила продается не ниже своей стоимости, а по своей стоимости[52], и это обусловлено историческими условиями, определившими особый характер капиталистического способа производства. Конечно, так называемые рикардианские социалисты утверждали, что заработная плата занижается и меньше «действительной стоимости» труда вследствие доминирующей системы «неравного обмена», возникшей в результате монополистической власти предпринимателей, но Маркс, считавший такое объяснение далеким от истины, разработал взамен свою теорию прибавочной стоимости.

Согласно другой часто встречающейся трактовке, трудовая теория стоимости, по крайней мере в Марксовой интерпретации, рассматривает труд как единственный производительный фактор, или фактор создания богатства. Эта концепция меньше, чем какая-либо другая, может быть приписана Марксу, определенно заявлявшему в работе «К критике политической экономии»: «Относительно труда, поскольку он производит потребительные стоимости, ошибочно утверждать, что он есть единственный источник произведенного им, а именно – вещественного богатства» [МЭ: 13, 22].

Третьи же говорят, что основной вклад Маркса в политическую экономию (в отличие от классической политической экономии) заключается в представлении производственного процесса как процесса трудового и что не обратить внимания на это обстоятельство – значит упустить из виду самое главное, что было у Маркса. Трудно сразу решить, какое значение следует придать подобному утверждению. Конечно же, Маркс подчеркивал роль труда в производственном процессе, но не ясно, была ли его трактовка качественно отличной от трактовок его предшественников, в то время как совершенно очевидно, что Маркс ставил акцент на соотношении между трудом и рабочей силой, рассматривая их в свете создания прибавочной стоимости. Возможно, тот, кто поддерживает этот тезис, считает допустимым толковать его, представляя весь предмет через труд; но нельзя, конечно, утверждать, что теория эксплуатации, не основывающаяся на постулате (или на тезисе), что товары обмениваются в соответствии с вложенным в них трудом, остается логически неполной[53].

Верно, однако что при определении эксплуатации (либо того, что нас интересует в связи с прибавочной стоимостью) труд должен рассматриваться как функциональная деятельность особого рода в общественном производстве: например, он является единственной производительной деятельностью (которая не существовала бы в полностью автоматизированном мире) или, употребляя терминологию Альфреда Маршалла, он в конечном счете является единственной общественной «реальной издержкой». И именно это повторяют зачастую (в большинстве случаев в туманных и порой даже двусмысленных формулировках), говоря, что только труд способен создавать стоимость. Однако не мешает вспомнить о капиталистах (или землевладельцах), «присваивающих» себе часть плодов производительной деятельности так же, как помещики-феодалы и рабовладельцы «присваивали» продукты, произведенные своими работниками или рабами. Но поскольку данное положение прекрасно вписывается в трудовую теорию стоимости, можно говорить о присвоении и об эксплуатации, ссылаясь на мир, где товары не обмениваются в зависимости от вложенного в них труда.

В самом деле, Маркс совершенно не верил, что в капиталистическом обществе товары действительно обмениваются пропорционально труду, затраченному на их производство: это было лишь допущение, принятое в первом томе «Капитала» с целью облегчить понимание теории прибавочной стоимости. В действительности же Маркс утверждал, что товары обмениваются не по своей стоимости, а по «цене производства»[54], как ясно следует из третьего тома; они отличаются друг от друга в той мере, в какой различно в разных секторах производства «органическое строение капитала», как назвал его Маркс[55]. Он утверждал, что эта цена производства может быть выведена (в количественном отношении) из «стоимости» при известной норме прибавочной стоимости, выраженной в единицах стоимости, то есть труда. Каким образом и насколько они связаны друг с другом – это узловой вопрос, лежащий в основе вызывающей большие разногласия «проблемы трансформации», не решенной Марксом должным образом. Причина такого неудовлетворительного решения заключается в том, что из числовых выражений «трансформации» только выход продукции каждого из секторов производства преобразуется из «стоимости» в «цену производства», в то время как затраты на производство продолжают выражаться в единицах стоимости. Мы находим достаточно свидетельств, позволяющих нам заключить, что сам Маркс сознавал недостаточность и неполноту решения проблемы, однако третий том «Капитала», где Маркс подходит к анализу на уровне «цен производства», остался незавершенным, представляя собой наброски и заметки. Здесь уместно упомянуть, что впоследствии была доказана возможность логического решения посредством одинаковой трансформации всей продукции (затраты на производство и выход продукции) в «цены производства»[56], что осуществимо при системе из двух или трех секторов, как это было у Маркса (решение Борткевича), либо, в самом общем случае, при наличии какого-нибудь числа товаров или n продуктов (решение Сетона). Другими словами, реальные меновые отношения (по «ценам производства», о которых говорит Маркс в третьем томе) логически (математически) следуют из трудовой теории стоимости. Таким образом, в основе Марксовой системы нет никакого противоречия вопреки утверждениям его главного критика Эйгена фон Бём-Баверка.

В то же время эти решения свидетельствуют о том, что не все макроотношения системы могут оставаться неизменными в процессе перехода от «стоимости» к «цене производства». И обсуждалось, какие из них, будучи определенным количеством труда в единицах стоимости, Маркс считал наиболее важными и заслуживающими сохранения в первоначальном виде: норма прибавочной стоимости, совокупная прибавочная стоимость, совокупная прибыль или отношение между валовой прибылью и совокупным капиталом (постоянный капитал плюс переменный капитал), то есть норма прибыли. Некоторые (как, например, Аргири Эммануэль) утверждают даже, что если основные величины, определенные в единицах труда, не выдерживают процесса трансформации, то есть не переводятся в единицы цены производства, то теряется нечто качественно важное. Я же лично полагаю, что не слишком важен тот факт, остается ли неизмененным то или другое из этих отношений стоимости после введения всех параметров, необходимых для обмена в условиях капиталистического строя[57]; главное, чтобы основные отношения, выраженные через цену, какими бы они ни были, могли выводиться из величин, выраженных через стоимость, и могли рассматриваться, не противореча логике, как определенные этими величинами. Если это возможно, то, значит, аналитическая структура «Капитала» абсолютно верна.

3. Процесс накопления капитала

Важным аспектом Марксова анализа накопления капитала является особое значение, придаваемое растущей концентрации и централизации капитала как неотъемлемой части процесса накопления. По мнению некоторых исследователей Маркса, этот аспект – наиболее важный в его теории стоимости. Тенденция к концентрации связана с техническими изменениями и улучшениями, вызванными стремлением – под давлением конкуренции – неизменно повышать производительность труда. Передовая техника стимулирует увеличение доли основного капитала по сравнению с переменным капиталом и обеспечивает в условиях конкуренции преимущества предприятиям с большим запасом капитала. Включение в состав крупных капиталистических предприятий более мелких, конкурировавших с ними, а также слияние различных экономических единиц в единый комплекс укрепляют силу и жизнеспособность крупных предприятий и приводят ко все большей централизации власти, контролирующей и определяющей политику в экономической сфере. Упомянув об «изменении в техническом строении капитала, благодаря которому переменная составная часть становится все меньше и меньше по сравнению с постоянной», Маркс утверждает, что «накопление представляется как возрастающая концентрация средств производства и командования над трудом», в то время как «возрастает минимальный размер индивидуального капитала, который требуется для ведения дела при нормальных условиях» [МЭ: 23, 639 – 640]. Что касается централизации управления капиталом, то она стимулируется развитием системы кредита: последний не только представляет собой «новое и страшное орудие в конкурентной борьбе», но и «посредством невидимых нитей стягивает в рýки индивидуальных и ассоциированных капиталистов денежные средства, бóльшими или меньшими массами рассеянные по поверхности общества», превращаясь «в колоссальный социальный механизм для централизации капиталов» [МЭ: 23, 640].

Если ортодоксальные экономисты, такие, как Джон Стюарт Милль, видели в конкуренции прогрессивную и благотворную силу (при условии, что естественный прирост населения был бы ограничен), то Маркс показал ее противоречивый характер: диалектическое противоречие, присущее конкуренции, превращает ее в конечном итоге в свою противоположность. Несмотря на то что Маркс написал относительно мало о монополиях и направлял свои усилия в основном на анализ фазы свободной конкуренции в развитии капитализма, можно сказать, что он был единственным в свое время исследователем, который предвидел переход к заключительной, монополистической стадии капитализма.

Однако были и другие направления исследований, непосредственно связанные с процессом капиталистического накопления, которое Маркс, как мы видели, в отличие от большинства экономистов понимал отнюдь не как спокойный и равномерный процесс количественного увеличения капиталовложений. Первое из этих направлений – это изучение начального эффекта технического прогресса, то есть замены ручного труда машинным (это отмечал Рикардо в главе, посвященной машинам, добавленной к третьему изданию его работы «Начала политической экономии и налогового обложения»), влекущей за собой рост промышленной резервной армии. По мнению Маркса, промышленная резервная армия на рынке рабочей силы в условиях конкуренции (то есть при отсутствии упорядоченной организации этого рынка) являлась основным механизмом регулирования заработной платы, поддерживаемой на уровне простого существования, установившемся в определенную эпоху, несмотря на развитие процесса накопления[58]. «В общем и целом всеобщие изменения заработной платы регулируются исключительно расширением и сокращением промышленной резервной армии, соответствующими смене периодов промышленного цикла» [МЭ: 23, 651]. Затем Маркс сформулировал сущность «цикличности» механизма занятости, заработной платы и прибыли: занятость возрастает в годы бума капиталовложений с последующей тенденцией к увеличению заработной платы за счет прибыли. Но этот период роста может продолжаться лишь недолгое время: сокращение прибыли, замедляя темпы накопления и инвестиций, влечет за собой новый рост промышленной резервной армии до тех пор, пока не будет достигнут более или менее прежний уровень реальной заработной платы, так чтобы процесс накопления мог идти более высокими темпами.

«Но как только… прибавочный труд, которым питается капитал, перестает предлагаться в нормальном количестве, наступает реакция: уменьшается капитализируемая часть дохода, накопление ослабевает, и восходящее движение заработной платы сменяется обратным движением. Таким образом, повышение цены труда не выходит из таких границ, в которых не только остаются неприкосновенными основы капиталистической системы, но и обеспечивается ее воспроизводство в расширяющемся масштабе» [МЭ: 23, 634].

Другая тенденция, бывшая предметом многочисленных споров, – это так называемый закон тенденции нормы прибыли к понижению. Обсуждалось следующее: считал ли Маркс эту тенденцию кратковременной (как в приведенном выше случае) или долговременной, присущей системе; и в этом последнем случае следует ли ее понимать как абсолютный «закон», реально действующий во времени, или как нечто, действующее лишь в отсутствии «противодействия», которое могло бы возникнуть с различной степенью вероятности. Тенденция нормы прибыли к понижению определяется влиянием технических новшеств на зависимость между двумя составляющими капитала – постоянным и переменным капиталом (отношение, названное Марксом «органическим строением капитала»): технический прогресс усиливает эту зависимость, по крайней мере в физическом аспекте. Определенная норма прибавочной стоимости превращается, таким образом, в более низкую норму прибыли по сравнению с задействованным совокупным капиталом (постоянный плюс переменный капитал)[59]. Маркс уточнял, что существуют некоторые «антитенденции», такие, как тенденция к возрастанию нормы прибавочной стоимости вследствие понижения стоимости заработной платы (благодаря чему можно достичь определенного уровня реальной заработной платы при более низком уровне денежной заработной платы) и тенденция к «обесцениванию элементов постоянного капитала» (то есть снижение стоимости машин и других материальных затрат на производство), которая – будучи достаточно сильной – может способствовать уменьшению, а не увеличению основного капитала в стоимостном выражении. Создается впечатление, что, по мнению Маркса, это «противодействие» может смягчить или ослабить основную тенденцию, но его недостаточно, для того чтобы подавить ее, и что – в продолжительный период – закон тенденции нормы прибыли к понижению может действовать эффективно, хотя и с меньшей силой. Однако противодействие, если оно достаточно сильно, способно не только смягчить, но и полностью подавить последствия роста (в физическом смысле) органического строения капитала. Необходимо помнить, что классические экономисты обычно допускали реальное существование тенденции нормы прибыли к понижению, чему давали различные объяснения: Адам Смит приписывал ее конкуренции капиталов, входящих во все большее количество промышленной продукции, Рикардо – падающей продуктивности земли и как следствие растущей стоимости продуктов питания в сравнении с естественным приростом населения. Маркс, приводя свои доводы и подчеркивая то, что отличалось от объяснений его предшественников, вполне возможно, разделял их убеждение в реальном существовании здесь определенного закона, но приписывал его какой-то другой причине.

Критику и споры вызвал также и Марксов тезис о так называемой растущей нищете, то есть якобы существующей тенденции к прогрессирующему обнищанию рабочего класса. Обсуждалось, следует ли понимать это обнищание как абсолютное или относительное, интерпретировать ли его как снижение уровня жизни рабочего класса. Ссылки Маркса на обнищание рабочего класса мы находим сразу же после анализа процесса накопления капитала и образования резервной армии промышленных рабочих, и они не выходят за эти рамки. Другими словами, Маркс ссылался главным образом на колеблющуюся массу безработных и временно занятых рабочих, находящихся на обочине индустриального общества. Вспомним, что в тот период промышленной революции резервная армия промышленных рабочих постоянно росла за счет притока сельского населения (как сейчас происходит в развивающихся странах). Таким образом, возможно, Маркс считал, что тенденция к обнищанию действует на протяжении всей начальной фазы процесса капиталистической индустриализации, но необязательно вне этих границ. И вполне вероятно, что он, судя по его терминологии, мыслил не только категориями заработной платы (даже если величину резервной армии он считал основным регулятором уровня зарплаты), но намеревался обратить свое внимание на «общие условия» рабочего класса, включающие, кроме чисто экономических элементов, еще и такие, как социальная деградация и неуверенность в жизни. Во всяком случае, ясно, что Маркс имел в виду всецело подверженный конкуренции рынок рабочей силы, лишенной средств для заключения коллективных договоров, так как в конце рассматриваемого нами текста (отдел третий, гл. XXIII) он говорит о профсоюзной организации как о чем-то, что может изменить к лучшему положение рабочих: «Всякая связь между занятыми и незанятыми нарушает „чистую“ игру этого закона» (закона спроса и предложения) [МЭ: 23, 655].

4. Реализация прибавочной стоимости и империализм

Помимо споров по поводу теории стоимости, проблемы трансформации, преимущественного падения нормы прибыли и теории «обнищания», о которых говорилось до сих пор, разгоревшиеся с начала столетия дискуссии о Марксовом понимании капитализма велись главным образом вокруг двух вопросов: какое место занимает (если занимает) в теории Маркса так называемая проблема реализации, а также проблема современного империализма в связи с централизацией капитала и образованием монополий. Первый из этих вопросов, естественно, был вотчиной, охотничьим угодьем экономистов; второй же представлял собой предмет более широкого обсуждения. В «Капитале» содержится один или два намека на проблему «реализации прибавочной стоимости» (рассматриваемую как проблема, возникающая из-за недостатка спроса на продукты, уже произведенные, и те, которые могли бы быть произведены), но ничего более, и эти скудные ссылки, как таковые, малоубедительны. Одна из них представляет собой многократно цитировавшийся отрывок из третьего тома, гласящий: «Конечной причиной всех действительных кризисов остается всегда бедность и ограниченность потребления масс, противодействующая стремлению капиталистического производства развивать производительные силы таким образом, как если бы границей их развития была лишь абсолютная потребительная способность общества» [МЭ: 25-II, 26], – отрывок, без сомнения отсылающий нас к теории недопотребления.

В начале XIX века многие экономисты рассматривали проблему недостаточного спроса на произведенные товары по сравнению с их предложением как следствие бедности потребительской массы наемных рабочих. Самый выдающийся из этих экономистов, Сисмонди, именно это обстоятельство считал причиной экономических депрессий и периодических кризисов. По тому же пути пошел и Мальтус, выступая против чрезмерной «экономии» и «бережливости», а также против недостаточного спроса со стороны наемных рабочих, что делало необходимым и оправданным «непродуктивное потребление» со стороны сборщиков доходов и прибылей. На это Рикардо отвечал, что сэкономленная часть прибыли, будучи вложенной в производство, становится спросом со стороны рабочих, занятых вновь создаваемым капиталом, так что процесс экономия/вложения представляет собой простой переход спроса от одной группы потребителей (на которых экономят) к другой группе (другим занятым рабочим). «Запросы потребителей… перешли, вместе с потребительскими способностями, к другой группе потребителей»; «потребительская способность не исчезает, она лишь передается другим рабочим»[60]. Самый общий и ортодоксальный ответ приверженцам теории «недопотребления» был, однако, дан Ж.Б. Сэем и стал известен как «закон Сэя». Согласно этому закону, обмен представляет собой в основном обмен одних продуктов на другие, а производство и предложение более чем одного товара автоматически создают добавочный спрос на другие товары. И как следствие этого, если и может создаваться перепроизводство некоторых отдельных товаров, произведенных одновременно в избытке по сравнению с другими товарами, то общего перепроизводства всех товаров быть не может.

Маркс отнюдь не признавал «закона Сэя». Более того, он поднял его на смех, заметив, что тот совершенно не принимал во внимание посреднической роли денег между двумя частями товарного обмена (Т – Д – Т) и что ни о каком автоматизме не может быть и речи, так как первая часть операции всегда дополняется второй ее частью. В действительности же здесь может проявиться тенденция к сохранению дохода от первой части операции в деньгах, особенно в том случае, когда существует возможность получить прибыль, не расходуя денежных поступлений на приобретение других товаров. Маркс так и не разобрался, однако, до конца в вопросе о том, какие обстоятельства могут вызвать дополнительное приобретение товаров или рабочей силы. Кроме того, во втором томе «Капитала» знаменитые схемы воспроизводства, в том что касается расширенного воспроизводства, выявляют со всей очевидностью пропорциональность между различными секторами производства – включая сектор, производящий основные средства производства[61], – как гарантию постоянного и неуклонного расширения накопления и производства[62]. Это позволило русскому экономисту Туган-Барановскому заключить, что не было бы никаких кризисов или препятствий на пути производственного процесса, если бы соблюдались должные пропорции между различными секторами.

Роза Люксембург в начале столетия была основной противницей оптимистической теории «пропорций». В своей работе «Накопление капитала», написанной в 1913 году, она критиковала Маркса за то, что он уделил недостаточно внимания проблеме «реализации прибавочной стоимости» (посредством продажи продуктов) как отличающейся от проблемы условий, способствующих ее созданию в ходе производственного процесса. Люксембург допускала, что если не потребленная капиталистами часть прибавочной стоимости будет сразу же вложена в новый цикл капиталистического накопления и «расширенного воспроизводства», то не возникнет никакой проблемы реализации или недостаточности спроса. Но она решительно отрицала, что этот процесс может продолжаться неопределенное или по меньшей мере длительное время только лишь под действием капиталистического накопления, взятого как вещь в себе и для себя. Без стимула, порождаемого растущим спросом и реальными перспективами получения прибыли, стремление вкладывать деньги, как показывает практика, несомненно было бы ослаблено.

Вот почему капиталистическое накопление может продолжаться и капитализм может выжить только при условии существования «внешнего рынка», который бы обеспечивал дополнительный спрос как следствие проникновения капитала в индустриально слаборазвитые и неразвитые в капиталистическом плане страны. Новые перспективы получения прибыли, возникшие в результате капиталовложений в эти страны, поддерживали бы процесс накопления и производства основных благ в старых и более развитых странах капитала. «Мировая торговля, представляющая собой, в конкретно существующих обстоятельствах, обмен между капиталистическими и некапиталистическими формами производства, есть историческое условие существования капитализма»[63]. Развитый капитализм – для того чтобы продлить свое существование – делает ставку на расширение торговли этого типа; но расширение такой торговли не может продолжаться до бесконечности, и ее стимулирующее воздействие на расширенное воспроизводство должно в конце концов исчерпать себя. Стоит отметить, что теория Розы Люксембург представляет собой промежуточное звено между Марксовой теорией капиталистического накопления и действительностью современного империализма и дает теоретическое объяснение последнего. Таким образом, Люксембург предвосхитила самые современные теории о роли милитаризма и государственных расходов на вооружения как орудий увеличения спроса и капиталовложений.

«Если капитализм живет некапиталистическими формациями, то живет он – выражаясь более точно – их разрушением, и если для капиталистического накопления ему совершенно необходима некапиталистическая среда, то только для того, чтобы за счет ее обескровливания обеспечивать накопление[64]. В историческом аспекте процесс накопления капитала – это процесс органического обмена между капиталистическим и некапиталистическим способами производства. Без них накопление капитала невозможно, но вместе с тем накопление состоит в их разложении и ассимиляции… Невозможность накопления означает, с точки зрения капитализма, невозможность дальнейшего увеличения производительных сил и, как следствие этого, объективную историческую неизбежность упадка капитализма»[65].

И она заключает: «Капитализм – это первая экономическая форма… неспособная существовать изолированно, без других экономических форм, служащих для нее средой и условием ее развития. Поэтому, становясь экономической формой в мировом масштабе, капитализм терпит крах, наталкиваясь на заложенную в нем же самом невозможность быть мировой формой производства»[66].

Следует напомнить, что в России большевики пошли в диаметрально противоположном направлении. Ленин первым, полемизируя с народниками в своей работе «Развитие капитализма в России»[67], утверждал, что само развитие внутреннего рынка путем капиталистической индустриализации в основном обеспечивает расширение торговли, необходимое для развития капитализма. Затем Бухарин – самый выдающийся экономист-большевик – посвятил критике Люксембург отдельную работу.

Ленин в первой главе своей книги (озаглавленной «Теоретические ошибки экономистов-народников») склоняется – хотя и с некоторыми оговорками – к позиции Туган-Барановского по вопросу о пропорциях между различными секторами производства и еще больше к позиции Булгакова, раскритикованной впоследствии Розой Люксембург. По мнению Ленина, «рост капиталистического производства, а, следовательно, и внутреннего рынка, идет не столько на счет предметов потребления, сколько на счет средств производства». Прирост вторых происходит быстрее, чем первых. «…Подразделение общественного производства, которое изготовляет средства производства, должно, следовательно, расти быстрее, чем то, которое изготовляет предметы потребления. Таким образом, рост внутреннего рынка для капитализма до известной степени „независим“ от роста личного потребления, совершаясь более на счет производительного потребления». Он признает, что здесь кроется некоторое противоречие, проявляющееся в более быстром росте производства, нежели потребления («Это – настоящее „производство для производства“»), но оно не способно помешать развитию: «это – противоречие не доктрины, а действительной жизни; это – именно такое противоречие, которое соответствует самой природе капитализма и остальным противоречиям этой системы общественного хозяйства». Ленин далее отрицает, будто Маркс «объяснял кризисы недостаточным потреблением» [Л: 3, 41, 42, 46, 48].

Из современных экономических теорий, известных в европейских и американских академических кругах, ближе всех к концепции Розы Люксембург (и открыто признавая ее влияние) стоит теория Михаила Калецкого[68]. Она была разработана в первой половине 30-х годов, то есть в докейнсианскую эпоху, и заслуживает внимания главным образом в двух аспектах. Во-первых, он поставил прибыль и заработную плату (влияние прибыли на стоимостное содержание зарплаты) в отношения зависимости от степени монополизации, давая таким образом, объяснение природе и основам прибыли. Во-вторых, совокупную занятость и валовой продукт[69] – а следовательно, и валовую прибыль – он поставил в зависимость от факторов, относящихся к «реализации», то есть от совокупного спроса и, в частности, от потребления капиталистов и вложенной прибыли. В-третьих, он считал, что общая сумма капиталовложений (оставленная обеими сторонами в дискуссии о «реализации» почти без внимания) зависит от нормы ожидаемой прибыли на новые вложения, то есть от отношения между валовой реализованной прибылью и валовой производственной мощностью. В этом случае размеры капиталовложений увеличиваются или уменьшаются до известной степени самопроизвольно. Бум капиталовложений, вызванный повышением спроса и, следовательно, реализацией прибыли, способствует дальнейшему увеличению капиталовложений до тех пор, пока вновь созданная в результате новых вложений производственная мощность не повлияет на норму получаемой прибыли (результат деления валовой реализованной прибыли на валовую производительность) с силой, достаточной для ее понижения. Аналогичным образом после поворотного момента снижение капиталовложений имеет обратный эффект: всякое уменьшение вкладов влечет за собой понижение валового спроса и валовой реализованной прибыли до тех пор, пока сниженная производительность и падение занятости не подействуют с достаточной силой на норму прибыли. Эта логически хорошо построенная теория экономических кризисов и экономического цикла созвучна концепции Розы Люксембург. Стоит отметить, что, в то время как большинство экономистов – от Сисмонди до Гобсона – делали акцент на потреблении и недопотреблении, теория Калецкого прямо ставит проблему капиталовложений и их периодичности и/или их хронической недостаточности в рамках капиталистического способа производства, где главное – получение прибыли.

Начиная с Розы Люксембург, как мы могли в этом убедиться, спор о реализации всегда велся в неразрывной связи с проблемой империализма[70]. Но с марксистской интерпретацией современного капитализма обычно ассоциируют два имени – Гильфердинга и Ленина. Первый связал феномен империализма главным образом с концентрацией капитала и монополиями, в частности с растущим господством крупного банковского капитала над промышленным в условиях развитого капитализма (как показывал пример Германии того времени), а следовательно, и с растущим господством финансового капитала (отсюда и название работы Гильфердинга – «Финансовый капитал»). Произведение Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» было написано весной 1916 и опубликовано в России после его возвращения на родину в апреле 1917 года. Оно начинается с признания важности работы Гобсона «Империализм», которая, как пишет Ленин, представляет собой «очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и политических особенностей империализма». О Гильфердинге он отзывается гораздо менее лестно, называя его «бывшим „марксистом“, теперь соратником Каутского» и подвергая его – вместе с последним – резкой критике. Ленин утверждает, что в политическом смысле Гильфердинг «сделал по этому вопросу шаг назад по сравнению с откровенным пацифистом и реформистом, англичанином Гобсоном», но признает (хотя и с некоторыми оговорками), что «Финансовый капитал» «представляет из себя в высшей степени ценный теоретический анализ „новейшей фазы в развитии капитализма“».

Работа Ленина по империализму – это не столько теоретический анализ, сколько описательное изложение основных признаков капитализма в новой, достигнутой им в XX веке стадии. Главный из этих признаков – замена конкуренции монополией: «Смена конкурентной борьбы монополиями представляет собой одно из самых важных, а может быть даже самое важное явление в экономике современного капитализма». «Громадный рост промышленности и замечательно быстрый процесс сосредоточения производства во все более крупных предприятиях являются одной из наиболее характерных особенностей капитализма» [Л: 27, 307, 309, 310]. Широкое развитие картелей началось «с кризиса 1873 г.», хотя в те годы они еще и были «преходящим явлением», в то время как 1860 – 1870 годы стали «предельной ступенью развития свободной конкуренции» [Л: 27, 317]. Ленин утверждает: «Отношения господства и связанного с ним насилия – вот что типично для „новейшей фазы в развитии капитализма“», – и подчеркивает (так же как и Гильфердинг) новые функции банков (то есть банков немецкого типа), «финансового капитала» и «финансовой олигархии». К этому добавляется вывоз капитала в менее развитые заморские «колонии» – явление, в котором, можно сказать, заключается сама суть империализма. Ленин дает ему такой анализ: «Империализм есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами». И далее он критикует Каутского, полагающего, что под империализмом надо понимать «не „фазу“ или ступень хозяйства, а политику… „предпочитаемую“ финансовым капиталом, что империализм нельзя „отождествлять“ с „современным капитализмом“» [Л: 27, 323, 387, 388]. Следует заметить, что в отличие от Розы Люксембург и Гобсона Ленин в своей теории не связывает расширение колоний с явлением перепроизводства в империалистических странах или же с механизмом «реализации» и даже с так называемым законом Маркса о тенденции нормы прибыли к понижению[71]. Оно, расширение колоний, непосредственно связано с необходимостью для больших монополистических групп расширять свое господство и усиливать свою монополистическую власть на рынках предметов потребления и особенно средств производства. Два различных подхода к проблеме (Ленина и Розы Люксембург) не являются, естественно, несовместимыми; они могут прекрасно сочетаться. Но различие это, однако, не случайно: в дискуссиях по империализму даже и после второй мировой войны всегда имелись две точки зрения. Достаточно вспомнить об огромном внимании, уделявшемся роли государственных расходов на вооружение как антициклическому средству; доказательством тому может служить работа Барана и Суизи «Монополистический капитал» (Нью-Йорк, 1966), где с позиции Розы Люксембург делается попытка дать новое и более точное определение «сверхприбыли». В целом, нам кажется, можно говорить о существовании двух различных марксистских теорий по этим вопросам: в одной из них при анализе кризисов империализма и экономической политики уделяется особое внимание проблеме «реализации» и недостаточного спроса, в другой делается акцент на «пропорциях» между различными секторами производства.

Излишне говорить о том, что основополагающим элементом учения Маркса о динамике капитализма является тезис о растущем обострении классовой борьбы, которую данной системе все труднее сдерживать. Пролетариат не только растет численно, но и набирает силы и еще больше сплачивается, развивает свою сеть профсоюзных организаций и ведет тяжелую, упорную борьбу за перераспределение прибыли, идущей на доходы и заработную плату. В экономической борьбе растет его политическая классовая сознательность, так что в конце концов пролетариат восстает, завладевает средствами производства и изменяет данную систему. Русская революция 1917 года с ее ярко выраженным классовым характером[72] была воспринята в основном как еще одно историческое доказательство правоты его предвидения. Но было немало и таких (особенно среди лидеров социал-демократических партий того времени), кто утверждал, что это событие, далекое от предвидений Маркса, напротив, представляет собой их опровержение, так как революция произошла в слаборазвитой капиталистической стране, где господствовало крестьянское население, в то время как высокоразвитые капиталистические страны Западной Европы совершенно не вняли призывам к мировой революции. Ленин и большевики отвечали этим критикам, что в условиях кризиса, вызванного мировой войной, разрыва следует ожидать прежде всего в стране с относительно слабой промышленной структурой, лишь частично развитой, даже если наличие промышленного пролетариата и определенной степени индустриализации есть необходимое условие для революции. Советская революция произошла в России потому, что Россия в то время была «слабым звеном» в цепи мирового империализма. Говоря об этом же другими словами (может быть, более свойственными современной эпохе), можно отметить, что решение этой проблемы зависит от относительного веса, который придается – при оценке исторических ситуаций – так называемым объективным (в основном механистического характера) и субъективным (неэкономическим, в узком смысле этого слова, то есть политическим и идеологическим) факторам.

5. Проблема стоимости и социальный диагноз

Какое суждение можно вынести о Марксовой критике политической экономии по прошествии века? Что касается теоретического аспекта взглядов в этой области, то следует подчеркнуть растущий интерес к учению Маркса, особенно ярко проявившийся в 60-е и 70-е годы нашего столетия в академических кругах не только Англии (на второй родине Маркса) и в Европе вообще, но и в Америке; неизменный интерес оно вызывает у студентов и молодых преподавателей. Это оживление интереса к марксистской теории явилось в основном результатом жарких споров, вызванных выходом в свет в 1960 году книги Пьеро Зраффа «Производство товаров посредством товаров» (имеющей подзаголовок «Дополнение к критике экономической теории») и критикой «буржуазной» доктрины, в ней усмотренной. Какая из сторон одержала в этом споре формальную победу – вопрос, по которому мнения экономистов резко разошлись. Во всяком случае, я уверен, что большинство марксистов должно признать положительную роль этого спора в той мере, в какой он послужил пониманию важности особой точки зрения Маркса независимо от того, защищают они ее или нет[73].

Возникает вопрос, почему теория стоимости занимает в учении Маркса такое важное место. На это можно ответить: во-первых, Маркс – как Смит и Рикардо до него – считал подобную теорию ключом к пониманию «автоматического» действия (а следовательно, и «объективных законов») системы, основанной на рынке. Больше того, она явилась абстрактным отражением связанных с ней законов-тенденций. Во-вторых, как уже было сказано, трудовая теория стоимости подготовила почву для Марксовой теории прибавочной стоимости, поскольку отношения между товарами, выраженными через труд (в отличие от товаров, выраженных через цену), не изменяются при различной величине нормы эксплуатации. Возможно, была и третья причина: для того чтобы придать значимость понятию «эксплуатация», необходимо исходить из постулата, что труд есть единственный активный фактор (или «социальная издержка»?) производства[74]. Выразив в этой форме теорию прибавочной стоимости (пусть даже приблизительно), можно принять данный постулат; совершенно очевидно, что в иной форме это не представлялось бы возможным. Это очень важно для понимания качественного аспекта проблемы стоимости.

Что касается социального диагноза и предвидений, то учение Маркса явилось в то время событием исключительной важности; поэтому не удивительно, что после начального периода непризнания оно вызвало огромный интерес. Классическая политическая экономия рассматривала систему частного предпринимательства и свободной конкуренции как идеальное и даже как конечное состояние экономического развития. Существование землевладельцев представляло собой единственную аномалию, не вписывавшуюся в то, что Бастиа называл «экономической гармонией». Но в то время как Кенэ считал земельную ренту излишком или «чистым продуктом», Бастиа был далек от ее негативной оценки и воспринимал ее как неотъемлемую часть установленного природой порядка; только Рикардо вскрыл «антагонизм» между рентой и прибылью, увидев в последней источник капиталистического накопления. Теории, определяющей всякий доход от собственности как форму «эксплуатации» и, следовательно, несущей в себе социальные противоречия, до того времени не существовало (единственным исключением можно считать так называемых «рикардианских социалистов»). Однако они связывали эксплуатацию не с внутренним механизмом конкуренции, а с некоторыми ее скрытыми недостатками, такими, как «неравный обмен» Годскина. Многие современные экономисты полагают, что заниматься подобными проблемами – значит вводить «социологические» понятия, не входящие в компетенцию экономической теории. Другими словами, раздвигаются границы того, что традиционно являлось предметом исследования политической экономии, то есть границы, установленные ортодоксальной теорией цен. Но с таким же основанием можно сказать, что границы последней, понимаемой как математический анализ рыночных цен, слишком тесны – теснее, чем границы, определенные классиками, препятствующие, таким образом, более глубокому анализу рынка – в глубь того, что Маркс называл «кажущимся» (в противовес «сути»), – и не позволяющие высказаться о том, что действительно важно и имеет решающее значение. Как бы то ни было, именно значимость, приданная прибавочной стоимости и ее влиянию на общество, цементирует всю Марксову теорию капиталистического производства и выявляет свойственные только ей одной притягательные черты.

Загрузка...