Мечи Эглотаура. Книга 1

Глава 19. Три охотника

Сквозь мерный шелест дождя по листьям донесся какой-то странный вопль из поднебесья — словно стая журавлей разом издала крик. Торжествующий и призывный, он заставил меня поежиться. Жуля тоже передернула плечами.

— Что это? — спросил я. — Жуткий звук.

— Брачные песни драконов, — сказала девушка. — Гм. Да.

— Гы-гы. Может, мне тоже что-нибудь заорать такое-сякое, а?

— Тебе не нужно, — засмеялась Жуля. — Зачем?

— Чтобы почувствовать себя… кхгм… самцом.

— А ты не чувствуешь?

— Вообще-то чувствую… Именно сейчас особенно… э-э… чувствую.

— У, ненасытный.

— А сама-то!

«Песни» приближались, по-прежнему вызывая дрожь. Не обращая на нее внимания, мы задрали головы. По небу, выделывая замысловатые пируэты, пронесся громадный белый дракон. Развернулся, полетел обратно, встретив в воздухе другого дракона, черного, поменьше и поизящнее — видимо, драконшу… Или, лучше сказать, драконицу? Дракониху?..

Драконы красиво взмыли далеко ввысь, переплелись и, паря на сложенных вместе крыльях, устремились вниз. Жуля ахнула, когда дуэт исчез за деревьями, но почти тут же облегченно вздохнула, потому что пара, уже разделившись, вновь находилась в вышине. Белый дракон извернулся, издал крик и ринулся вдаль; драконица ответила подобным же образом — и полетела следом.

— Здорово, — выдохнула Жуля, когда драконы исчезли из виду. — Такое увидеть — никакой дождь обидным не покажется, правда?

— Угу. Это Станс был, что ли?

— Ледяной царь? Думаешь?

— А разве есть еще белые драконы?

— Не слышала.

— Вот-вот…

Словно отправившись вслед за резвящейся парочкой, кончился дождь. Вылезли из укрытий звери и птицы, послышалась бодрая песня соловья, завыли вдали волки, застучал дятел… Черт! Волки?

Ехали неторопливо, помня, что говорил Лем. Мол, к вечеру будем в Габдуе. А раз так, то нечего лошадей гнать.

Появилось солнце. Начало припекать. Такой резкий переход от хмурого осенего ненастья к благодати позднего лета забавен… Одежда высохла, и я наконец смог оторвать взгляд от фигурки Жули. Девушка смущалась, но встречных пока не попадалось, а теперь предмет смущения оказался скрыт. К сожалению и к облегчению…

Нестройные вопли понеслись спереди. Я с трудом понял, что говорилось в песне… если это можно назвать песней. Голоса были хриплые, пьяные.

— Совсем как ты в Кму, — сказала Жуля. — Такие же непристойности пел.

— Я?! — изумился я. — Пел? Я ж петь сроду не умею.

— Откуда ты знаешь? Вроде ничего не помнишь. А две недели — это за «сроду» не считается.

— Хм… — И вправду. С чего я так уверен, что не пел? Или, по крайней мере, не пытался? С меня станется. — Ну, и что же я… исполнял?

— Не помню. Что-то непристойное.

— А почему не помнишь? Потому что непристойное или, — я хитро прищурился, — потому что тоже… хм… пела?

— Ну тебя, Хорс, — покраснела Жуля. Замечательно! Я уже соскучился по ее смущенному румянцу. — Сам знаешь, что я пою только когда много выпью. А пью я всегда очень мало…

— Ага, как говорит Серот, ага. Пьешь, и тебе все мало…

— Ну перестань…

За поворотом дороги открылась лесная полянка, на которой полулежали три дюжих мужика. Одеты они были очень неприхотливо, но добротно, в шкуры, умело обработанные и сшитые наподобие шуб. Зачем поздним летом шубы носить?.. В сторонке аккуратно лежали три больших охотничьих лука, из колчанов торчали пучки длинных тонких стрел. Перед мужиками прямо на траве, небрежно подстеленная широкими листьями лопуха, лежала всякая снедь. Курочка, хлеб, соль. На прутьях, воткнутых в землю, нанизаны кусочки мяса. В свернутых листьях была икра, красная и черная, а еще вперемешку. Я оценил и поморщился: какой же там кошмарный вкус… Выделялась пузатая бутыль, наполненная чем-то прозрачным и пахучим. Рядом догорал костер. За костром блестели осколки еще нескольких бутылок.

— Йаааа! — взревел один мужик, завидев меня. — А вот и добыча пожаловала!

Все трое зашлись в жутком хохоте. Я терпеливо ждал продолжения, ибо пока что не понял смысла восклицания. Но Жуля, похоже, поняла. Она сердито нахохлилась и тронула меня за руку, призывая проучить грубиянов.

— У-у-у! — взвыл другой волком. Тот самый звук… Все трое вновь заржали.

— Ха-ха-ха! — заливались троглодиты. Я с непроницаемым — надеюсь — лицом слез с Пахтана и подошел поближе.

— Каков вкус? — спросил я, кивая на смесь черной и красной икры.

— Вкус? — посерьезнел один. — Вот представь себе: взял красную рыбу, вырвал у нее трахпричиндалы, выковырял глазки, все смешал и кушаешь. Представил? Ну и как? Ха-ха-ха!

Я размахнулся и пнул предмет описания. Зря, наверное…

Мужики мгновение глазели ошеломленно, икра с глазками уморительно распределилась по их наглым рожам. Тут уже смеяться начал я. Здорово получилось!

— Е-мое, как индейцы, право! Гы-гы!

— Мужик, ты че? — поднялся один охотник. — С ума сошел? Чего икрой разбрасываешься? Думаешь, ее легко найти?

Он вытер лицо, стряхнул икринки на землю и с любопытством посмотрел на меня. Я ждал, когда вся ватага набросится с воплями, предпочитая избить послаще и повпечатлительнее.

— Пить бушь? — внезапно спросил другой. Первый придвинулся и навис надо мной как башня. Я икнул от внезапности.

— А че есть?

— Брага.

— Буду. Жюли, будешь пить брагу?

Девушка с отвращением, презрением и еще целой гаммой эмоций и выражений на лице покачала головой.

— Ну, как хочешь. И правильно. А я буду.

— Спиться хочешь, да?

— Во дает, — толкнул третий мужик второго в бок. — Такая молодая, а уже пилит. Че, строгая жена, э?

— М-м-м, — промычал я, опрокидывая стакан вонючести, предложенный охотниками. Жуля предпочла промолчать, но яростно сверкала глазами в мою сторону.

Я поспешил дать себе установку не пьянеть. Кто знает, подействует ли; но подстраховаться стоит. В конце концов, получилось же тогда в таверне с Лемом.

— Далеко до Габдуя? — спросил я, закусывая непонятного происхождения шашлыком. — А то, понимаешь, идем, идем, давно уже, причем. Да все никак не дойдем.

— Это вы-то идете? — хмыкнул один из охотников. — То-то я погляжу, лошади у вас измученные.

Пахтан возмущенно зафыркал.

— Габдуй, — тягуче, утробным басом начал третий охотник, прежде не подававший голоса, — в полудне ходьбы. Верхом, стало быть, до вечеру можно бы добраться.

— Можно бы? — непонимающе переспросил я.

— Кто ж тебя отпустит?

Я ощетинился.

— Как понимать?

— …Такого компанейского.

Уф. Можно и расслабиться.

— Извини, приятель, но нам правда пора.

Может, я зря это сказал? Двое тут же нависли надо мной с боков, а утробный поднялся и уставился в лицо, дыша перегаром.

— Мы тут подумали и порешили.

— Кого порешили?

— Думу порешили. Порешили, что будешь ты с нами троими сейчас соревноваться. Устроим такое состязание. Выиграешь — пойдешь дальше. Проиграешь — тоже пойдешь. Но уже один.

— Бован! — сказал первый охотник укоризненно.

— Что? Ах, да… Ну, тогда даже один не пойдешь. Будешь нашей законной добычей.

Я немного подумал.

— А если я откажусь?

— Хы-хы! Будем считать, что ты проиграл. Ну что, откажываешься? — охотник перевел взгляд на Жулю, которая с некоторой растерянностью и нарастающим страхом слушала откровения мужика.

— Погоди пока. Что за соревнование?

— Самогон будем пить. Когда свалишься, значит, проиграл.

— А-а… И с кем сражаться?

— Да с нами тремя, однако. — Верзила ухмыльнулся.

— Но это нечестно!..

— Правила устанавливаем мы.

— Нехорошие правила надо менять…

— Кто сказал, что это нехорошие правила? Уж не ты ли? — все трое вплотную приблизились ко мне, дыша перегаром, и, чтобы избавиться от злой пытки, я сдался.

— Ну ладно, давайте соревноваться.

Бутыль, конечно, была большая, но уже почти пустая. На троих этого хватит ненадолго, так что я вполне справлюсь…

— Вабон, сходи принеси угощение гостю.

Первый охотник напролом ушел в кусты, окружавшие полянку. Послышался шум, скрежет, — откуда тут скрежет?!! — мат, потом кусты раздвинулись и появился Вабон, держащий обеими руками нечто чудовищное. Жуля полузадушенно пискнула.

Вабон поставил это на землю, и я умудрился как-то поверить в то, что это действительно бутыль. С самогоном. Челюсть моя отвисла. Такого количества гадости хватит, чтобы споить целый город. И зачем я ввязался в авантюру?

— Как вас всех зовут-то? — спросил я, пытаясь отвлечься. — Меня, например, Хорс…

— Вобан… Вабон… Бован… — представились мужики. — Братья мы. Тройняшки.

Дальнейшее развивалось словно по плохо написанному сценарию. Братья пили много, очень много, но втроем выпивали столько же, сколько я один. Мне начинало уже казаться, что я весь — одна громадная бочка, до краев заполненная самогоном. Чуть только из ушей не течет… В то же время, собутыльники на глазах теряли остатки трезвости, я же не увидел даже веселого тумана пред глазами, обычно плывущего после первых двух чарок. Неужто действует?

В общем, спустя час бутыль опустела. Братья валялись на земле в доску пьяные, не в силах сказать внятно даже свои имена. Я с трудом поднялся, чувствуя себя удавом, проглотившим стадо жидких кроликов, и повернулся к Жуле, сидевшей с большими глазами на пеньке рядом с лошадьми.

— Поехали, что ли?

Девушка закивала, вовсю уставясь на меня. Кажется, таких потрясенных глаз я еще в жизни не видел.

Мы поехали не очень быстро, от тряски Пахтана переполненный желудок чувствовал себя очень неуютно. Конь-демон, зная, каково мне сейчас, специально старался идти вприпрыжку. Я начал икать. Взор Жули утратил изумление и приобрел сочувствие, а потом и раздражение. У меня слегка отлегло от сердца.

Несмотря на малую скорость движения, вскоре мы выехали из леса.

Просторы, раскинувшиеся впереди, потрясли меня. Находясь в лесу, я не мог узреть великолепия местности, хотя и можно было как-то почувствовать величие края. Я вспомнил драконов и, прикинув, какая картина раскрывалась перед ними, искренне позавидовал.

Мы находились на возвышенности. Сразу от опушки начинался долгий, затяжной, но очень пологий спуск. Зато все на исключительные расстояния вокруг было видно как на ладони. Справа тянулись луга, вдали голубело большое озеро, за которым темнел лес, а еще дальше — синел Махна-Шуй. Кое-где торчали небольшие селения, тонкие нити дорог соединяли их, образуя хитроумную сеть. По дорогам двигались едва различимые точки — путники.

От озера отходил ручей; наверное, канал, слишком уж неестественно прямо устремлялся он к заливу. Невдалеке впереди канал пересекался с дорогой, и через него был перекинут красивый мост.

Слева от края до края обозримого пространства лежал залив. Это незабываемое и неописуемое зрелище… Синие-синие спокойные воды, ярко освещаемые летним солнцем, с яхтами, рыбачьими лодками, торговыми и военными корабликами… Вдали темнеет противоположный берег, но уже ничего не разглядеть, слишком далеко.

— Это Гемгек-Чийр, — тихо сказала Жуля. — Пристань Пяти Стихий. Так его назвали эльфы.

— Не очень-то мелодично звучит для эльфийского языка, — усомнился я.

— Кардиолий, один из древних диалектов. Племя, им владевшее, погибло во время Братоубийственной войны. Они покинули Ионафат вместе с Эгландилем. Но название сохранилось…

Я оторвался от созерцания залива и взглянул на путь, лежащий перед нами. Дорога вела вдаль, почти не сворачивая, мимо заливных лугов, через мост, мимо полей, почти готовых к жатве, мимо небольшого леска. В нескольких часах пути находился город, видневшийся отсюда в таком великолепии, которое просто не могло оказаться подлинным. Город стоял на берегу залива, что говорило о многом. Это богатый порт, изобилующий экзотикой, преступностью, роскошью, бедностью, мудростью и извращениями. Следовало бы как можно быстрее миновать его, дабы избежать предлагаемых соблазнов, но я понял, что этому не бывать.

— Габдуй, — произнесла девушка. — Жемчужина Северного берега. Низкий и величественный град. Построен эльфами во времена величия Ионафат, и с тех пор несколько раз разрушался войнами, катастрофами и наводнениями. Сейчас здесь владения людей.

— Хм. Габдуй… Тоже кардиолий?

— Да.

Налюбовавшись всласть пейзажем, повергающим в благоговейное восхищение, я с трудом вернулся к реальности… Да полно, реальность ли это? Разве может такое великолепие существовать на самом деле? Ведь явно мой бред!.. Ладно, оставим пока.

— Поехали, — сказал я Жуле. — К вечеру надо быть в городе. А то придется ночевать у ворот. Вон, солнце уже садится. Нужно спешить.

Я тронул пятками Пахтана, и он, уже нетерпеливо косившийся в мою сторону, с готовностью загарцевал вниз по дороге.

— Тут, наверно, хорошо на телегах спускаться, — поделился я мыслями с Жулей, догнавшей меня и поехавшей рядом. — Никаких лошадей не надо. Отпустил колеса — и все.

— Да, и все. Телеге конец. Здесь никакие колодки не выдерживают, все тормоза сгорают в буквальном смысле. Возницы считают этот спуск самым опасным на побережье. Этот — и еще другую его часть, находящуюся с другой стороны Габдуя. Отсюда не видно, но там почти такая же дорога. Если бы ты пошел другим путем, который трехнедельный, то как раз по ней бы двигался. Оба спуска даже называют одинаково, хотя они расположены с разных сторон Габдуя. В общем, так и говорят: Габдуй-Поломак Западный, Габдуй-Поломак Восточный.

— Габдуй-Поломак?

— Ну да. Что значит «до Габдуя, не поломавши колес, не доберешься».

— Хитро…

— А ты думал!

М-да… Если бы я поехал другим путем, — трехнедельным, как сказала Жуля, когда бы оказался в Габдуе? Завтра? Сегодня? А ведь я двинулся однонедельным! Верно говорят: поспешишь — людей насмешишь… Хм. А где говорят? Не помню…

Вскоре мы добрались до моста. Он оказался не таким уж большим, как представлялся издали — расстояние обмануло, — но прелестным. Явно произведение искусства, только не знаю чьего — для эльфийского, хоть искусен и красив, но все-таки простоват, для человеческого — слишком витиеват и сложен. С искусством других рас я мало знаком, поэтому ничего не могу сказать.

Мост удивлял весьма необычной конструкцией. Он не тянулся прямо, не изгибался дугой, а образовывал некую овальную форму; две изогнутые части, составляющие его, симметрично нависали над каналом, имея в качестве подпорок лишь этот и противоположные берега. Больше ничто не поддерживало их ни в середине, ни в каком другом месте. Я недоумевал, каким это образом дуги не только остаются целыми, не ломаются от нагрузки, но даже не переворачиваются вниз горбом. Попробуйте сами. Возьмите, к примеру, коромысло, положите его на бок на три стула — по краям и в середине. А теперь уберите средний стул и посмотрите, что будет.

Так вот, почему-то здесь такого не происходило.

— Его построили гномы, — сказала Жуля, видя мой интерес. — Триста лет назад. Не спрашивай, как у них получилось, никто не знает. Даже сами гномы. Те старики, что сделали это чудо, давно умерли, а из молодых никто в строительстве не участвовал.

— Магия? — с сомнением предположил я. Все-таки еще не слишком-то верилось в возможность таковой.

— Нет, — уверенно отвергла предположение девушка. — Уже проверяли. Здесь нет чар. По крайней мере, известных. А неизвестные… Надо очень-очень постараться, чтобы их не обнаружили случайно, и еще больше — чтоб не нашли при целенаправленном поиске. А искали очень даже упорно. Кроме того, даже если это неизвестная магия, которая позволяет применять невидимые чары, то за триста лет ее бы уже открыли и научились пользоваться. Нет, здесь что-то другое. Но что — никто не сможет сказать.

Мы поехали по правой ветке моста. По левой двигалось встречное движение. Странно. Мне что-то напомнил этот порядок…

Перила, бордюры, да и сам мост были густо усеяны мозаикой и разными наскальными изображениями. Вот тут я уже узнал творения и людей, и эльфов, узрел нечто, отличающееся и от того, и от другого, и от самого же себя, только в другом ракурсе. Чего только здесь не было… Герои, чудовища, принцессы, самые обычные люди, эльфы и карлики, существа, которых не увидишь и в страшном сне, равно как и создания, подобные ангелам. И все не просто так, а в действии. Некоторые занятия вызывали улыбку, некоторые — благоговение, некоторые вгоняли в краску, а иные могли заставить смутиться даже Ровуда. Впрочем, именно его могли бы и не затронуть; у меня возникло предположение, что Ровуд родился в каком-нибудь селении рядом и всю историю постигал посредством этого архитектурного и художественного шедевра.

Я старательно рассматривал рисунки. Часть была выполнена со тщанием и любовью, другие — наспех, словно автор сильно торопился, но был одержим желанием закончить художество. Впрочем, даже эти властно приковывали взор, заставляя разобраться в порой хаотичных нагромождениях линий и узоров. Пару раз в таких запутанных клубках засечек на камне я сумел узреть великолепные картины, и стало ясно, что авторы, с первого взгляда дилетанты, иногда являются подлинными гениями. Впрочем, об этом я знал и прежде; но только сейчас до меня дошел смысл сего утверждения.

Миновав мост, мы выехали на обычную дорогу. Теперь она стала более ухоженной, приобрела резные столбики по краям и — время от времени — указатели расстояния. Только непонятно, в чем измеряется указанное расстояние — в часах, шагах или еще каких-то единицах пути. Я попытался рассчитать, прикинув дальность до Габдуя, но либо строители дороги имели в виду иной ориентир, либо Габдуя тогда вообще не было, по всему выходило, что до некоего места оставалось еще сто дней странствий.

— Что это значит? — спросил я у Жули.

Девушка пожала плечами, лицо у нее было недоуменное.

— Здесь очень странные края. Какая-то магия говорит о том, сколько еще осталось идти путнику, чтобы достичь главной цели в данное время.

— Так это не до Габдуя?

— Нет… Но и до Райа всего день остается, если пересечь залив на корабле. Сколько ты видишь, Хорсик?

— Сто… дней, наверное.

— А я — три. Твой путь гораздо дольше моего. — Жуля расстроилась. — Я не хочу, чтобы ты оставлял меня.

— И не оставлю, — я обнял девушку, что довольно затруднительно делать, сидя на движущемся коне. — Мы теперь всегда будем вместе.

Жуля расстроилась еще больше.

— Как бы я хотела этого. Но знаки говорят другое!

— Может, мне просто придется идти кругом… Но я все равно приду к тебе. Не сомневайся.

— Может быть… — На лице девушки все же было написано сомнение. Я рассердился на глупую магию.

— К черту знаки! Давай поскорее доедем до этой проклятой Жемчужины и устроимся на ночлег куда-нибудь в тихую гостиницу…