Мечи Эглотаура. Книга 1

Глава 18. Покушения во сне и наяву

Наконец, когда солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, но на него еще трудно было смотреть — хорошо, что мы держали путь на юг, плохо, когда лучи бьют прямо в глаза, — из-за очередного пригорка показалась треугольная крыша широкого двухэтажного строения, по всем признакам являющегося трактиром. Признаки эти — большой двор, коновязь, гостеприимно распахнутые двери, несколько разжиревших собак во дворе и звуки пьяной драки изнутри. Рядом от основной дороги отделялась еще одна, небольшая, и вела куда-то в сторону, вдали в сумерках лишь с большим трудом различались слабые огоньки деревни. У обочины отходящей тропы торчала табличка, и, напрягшись, я с удивлением прочитал: «Величавый Ай». Недоумение было обусловлено тремя причинами. Первая — что я сумел это прочитать, хотя черт знает на каком языке. Вторая — то, что здесь вообще делали таблички с указанием названий. Третья — факт того, что табличка все еще держалась, хотя, судя по внешнему виду, ее возраст никак не менее пяти сотен лет…

Лишь только мы приблизились к постоялому двору, как отворилась внутренняя дверь, и вперед головой вылетел человек… Знакомый человек, черт возьми. Тот самый купец, потерявший лошадей. Он грохнулся наземь, вскочил, погрозил кулачищем в сторону двери, изрыгнул нечто нецензурное — у меня возникло желание закрыть Жуле уши, чтоб не слышала всего этого; да и вообще, сколько можно на сегодня мата?! — развернулся, увидел нас, еще раз мастерски ругнулся и, бодро ступая, ушел прочь.

Мы с Жулей переглянулись и слезли с лошадей. Девушка едва сдерживала смех. Пока я привязывал Пахтана и Халу и заботился о корме для них — овес был тут же, рядом, — Жуля потихоньку давилась смехом. Но когда грубиян удалился достаточно — расхохоталась в голос. Я присоединился, Пахтан тоже. Хала озадаченно фыркала, не вполне понимая причину веселья.

На входе в трактир было что-то напоминающее сени, где посетители могли в случае нужды стряхнуть с себя признаки непогоды. Здесь же в углу находился прообраз гардероба — старик, сидящий у окошка, вяжущий что-то старомодное и цепкими глазками следящий за всеми входящими и выходящими. Напротив него подпирал стену верзила, лишь взглянув на которого, я понял, какая такая неведомая сила заставила того мужика покинуть гостеприимное заведение. Ручная кладь у нас отсутствовала, на улице непогоды не наблюдалось, поэтому мы вежливо поздоровались со стариком, с вышибалой и устремились внутрь.

Дверь была прикрыта неплотно, и я, еще не доходя до нее, услышал разговор сидящих рядом со входом. Ба! Сколько осен, сколько весен! Черт, ну когда перестанут, наконец, попадаться старые знакомые?

— Когда встречаю его, злой рок начинает меня преследовать, — звучал голос Фингонфиля. — Что-нибудь обязательно происходит. Ничего не случилось лишь когда я увидел его впервые, но в тот раз, видимо, злой колдун только присматривался ко мне… или рок, за ним следующий как преданный пес.

Я ухмыльнулся, распахнул дверь и зашел в трапезную.

— Здрасте! А вот и я. Что, не ждали?

Потрепанный невзгодами Фингонфиль вытаращил глаза и вскочил со стула; стул с грохотом упал. Эльф не обратил на несчастную мебель никакого внимания, он медленно пятился прочь. Внезапно я заметил какое-то шевеление наверху. Голубь встрепенулся и слетел с балки, неосторожно задев крылом ворох пыли, скопившейся там благодаря нерадивости трактирщика. Все это посыпалось на Уриэля, причем некоторые лохмотья упали на пол, и я с некоторым удивлением услышал тихий грохот. Плюс ко всему, голубь описал круг над эльфом и какнул…

Фингонфиль в ужасе глянул вверх, закрыл лицо руками и покорно принял удар судьбы. Потом, не утруждая себя чисткою, обошел меня, прижимаясь к стене, и стремглав выбежал из трактира, причитая при этом:

— Великий Эру, ну чем я провинился, о, чем?..

— Тебе не кажется, что мы его достали? — спросил я Жулю.

Ответа не последовало. Впрочем, он и так был очевиден.

Хозяин хмуро оглядел нас. Одеждой мы особо не выделялись, внешней роскошью не блистали, и он решил, что мы простые люди. Даже происшествие с эльфом не особо впечатлило. Откуда ж ему знать, что у меня в кармане скрывается мешочек, заполненный драгоценными камнями. Потому хозяин окликнул нас довольно невежливо.

— Чего надо?

Мне сразу не понравился этот тип. Он из породы заискивающих перед сильными и унижающих слабых. Видимо, нас принял не только за простых, но и за слабых. Хм. Что ж. Сам виноват. Мы ничего особенного творить не будем. Только вот я заметил, что большинство посещенных мною мест в конце концов обозначились некоторой катастрофой. Причем места те мне более или менее нравились. Что же будет, если не понравится? А?

— Выпить, пожрать и поспать, — просто ответил я.

Мужик окончательно убедился в своем мнении. Но все же остатки вежливости дали о себе знать:

— Одну комнату или две?

— Две. — Конспирация никогда не помешает.

— Деньги вперед. За еду платить отдельно.

— Ладно, — кивнул я и вытащил пару монет. Трактирщик скривился при взгляде на них.

— Мало.

— Еще? Не лопнешь?

— Придержи язык, лысый. Давай еще столько же или выметайся.

Я подумал немного, не начать ли бузу тут же. Потом рассудил, что пока не стоит, устали больно, да и ночь на носу. Спать хочется. Ладно. С меня не убудет. Я швырнул на стол еще несколько медяков и подумал: «А за лысого потом ответишь».

— Ну, а столько хватит? — я уже не скрывал своего сарказма и нерасположения. Впрочем, мужика мой тон особо не тронул. Он нарочито демонстративно проверил монеты на фальшивые. Жуля побледнела от гнева, и я осторожно тронул ее за руку, чтобы удержать взрыв негодования. Помогло. Девушка ушла искать свободное место в зале, поудобнее и поконфиденциальней.

— Комнаты наверху, — сообщил наконец трактирщик. — Найдете свободные, можете забирать. Ключей нету. Засовы внутри.

— Хорошо, — согласился я. — А пожрать и выпить?

— Гони деньгу.

— Тьфу! — я добавил еще.

Трактирщик сунул руку под прилавок и вытащил бутылку какого-то дрянного вина. Даже через запыленное стекло виднелся густой осадок неопределенного тошнотворного цвета, заполнивший едва ли не четверть емкости.

— А как насчет пива?

Мужик без вопросов выставил небольшой бочонок и выжидающе уставился на меня.

— Это что, все?

— Ты заплатил только за выпивку.

— Слушай, братан, это же грабеж, — проникновенно сказал я. — Могу ведь приятелей позвать.

— Попробуй, — маленькие глазки зловеще уставились на меня. — И себе навредишь, и им. Вам, мастеровым, лучше не ввязываться в драки. Потом на жизнь зарабатывать будет нечем.

Я так и не понял, с чего трактирщик взял, что я мастеровой. Ладно, пусть пока остается в блаженном неведении… Хм. Относительно чего? Я и сам пока не в курсе, кем являюсь.

— Ладно, уговорил, — я бросил еще медяк. Хозяин, ухмыльнувшись, что-то невнятно крикнул в кухню. Оттуда вылезла крупная женщина с широкой тарелкой, на которой мелкими кучками были разложены картофель и несколько кусков мяса. Вот что мне нравится в мире — так это доступность и дешевизна неплохого обеда. Или ужина, на худой конец…

Забрав снедь и добавив бесплатно две кружки, я направился к Жуле. Открыв бутылку и хмуро обоняв вонь застарелого уксуса, ударившую в нос, я прикрыл посуду и отставил ее в уголок. Можно будет потом использовать в качестве нервно-паралитического средства. Пиво оказалось тоже плохим, но все же лучше вина. Оно явно отдавало хлебом, дрожжами и еще какой-то тухлой гадостью, но — на безрыбье, как говорится, и баба — рыба. Или не так говорится?.. К черту!

Картофель недоварен, мясо непрожарено, зелень наполовину сгнила. С каждой новой ложкою я находил очередные недостатки у еды. Советуют ведь думать о еде только хорошее, тогда, мол, и она сама будет соответствующей. Ну никак, никак не получалось!

— Здесь невежливые люди, — сказала Жуля.

— Я заметил. Что-то у них, видать, не в порядке.

Вот и весь разговор. Поужинали молча. Оба устали как собаки, хотелось спать, спать и еще раз — спать. К черту путешествие. Да еще люди попадаются нехорошие, доброго слова сказать не могут.

Я вдруг ударился в печаль. Прямо сам не знаю, настроения меняются стремительно и непредсказуемо, внезапно выскакивает неудержимая ярость, призывая крушить все вокруг; и с такой же неожиданностью подступает меланхолия, сообщающая, что весь мир — дерьмо, и солнце, понимаешь, светит непонятно зачем, да и кому ты нужен, в конце концов, бяка одинокая… Чушь, конечно, разная лезет в голову, но такая чушь, которая всей чуши чушь — не сразу выкинешь, да не скоро и забудешь.

Куда опять подевалась разговорчивость? Надо бы развлечь девушку — вон как пригорюнилась, устало склонилась над столом, едва ли не спит… Глаза слипаются что-то. Нехорошо…

Завершив трапезу без эксцессов, мы двинулись наверх. Лестница скрипела как старая виселица на ветру, каждый шаг вызывал такой отвратительный скрежет, что чудилось — еще немного, и ступенька провалится. Останется только кости собирать. Запущенный коридор был не лучше. Даже в достопамятных Куз-Кубадах второй этаж трактира помнился гораздо более ухоженным. Здесь же не только лохмотья паутины свисали из углов, но и всякая гадость валялась, запинутая туда заботливыми ногами брезгливых клиентов. В тусклом свете свечи я с отвращением углядел в одном уголке давным-давно истлевший труп крысы.

— Если и в комнатах так же, — пробормотал я, делая заметку на память, — разнесу завтра к черту всю ночлежку.

— А-а? — не то вопрос, не то зевок. Я не счел обязательным отвечать. Жуля не переспросила.

Наверху из-под некоторых дверей пробивались слабые отблески света. Остальные комнаты, похоже, были нежилые. Я наугад толкнул одну дверь, она с отвратительным скрипом отворилась, отверзлись недра зловонной комнаты. Чем тут занимались, хотел бы я знать… Впрочем, нет, не хотел бы. Ради собственного душевного спокойствия.

Все остальные комнаты оказались такими же. Пришлось выбирать одну, наименее грязную. Я побыстрей открыл форточку, в лицо дунул свежий ветер, пришедший откуда-то с моря. Стало заметно свежее, да и в комнате задышалось легче.

Жуля встряхнула старую рваную простыню, полетела пыль, клочья ткани и разный мусор. Грязные пятна так и остались на месте. Девушка выбрала сторону почище и постелила. Улеглась, не раздеваясь. Посмотрела на меня.

— Спать будешь? Или так всю ночь простоишь?

Я присоединился к Жуле. Мы обнялись и мгновенно погрузились в сон.

Сны, как всегда, если и снятся, то — необычные. Вот и сейчас я оказался в странном мрачном месте. Большой парк окружала высокая неприступная стена, сложенная из камня какой-то особенной кладкой. Она словно выписывала руны, отдельные из которых напоминали детали фразы в Обсерватории. Стена была настолько высокой, что самые рослые деревья в парке не достигали и середины ее. Деревья же здесь росли не самые маленькие, они возвышались надо мной словно гиганты, подобно башням. Впрочем, они и напоминали башни, — мертвые деревья. Голые почти до самой вершины стволы будто бы обожжены, опалены жестоким огнем, сорвавшим всю кору, но оставившим древесину. Кроной деревья обладали совсем небольшой, но и та состояла только из веток и сучьев, никакие листья уже не зеленели. Такие вот устрашающего вида представители растительного мира во множестве торчали тут и там. Больше никаких растений не наблюдалось, кроме, пожалуй, желтовато-серого мха.

Итак, и стены, и деревья были впечатляющими. Но более всего поразило меня здание, находящееся в самой середине парка. По сути, именно его и окружала стена, защищая странный замок от нападения.

Высота его просто подавляла, все башни далеко возносились над крепостной стеною, а центральная — втрое. Остроконечные, мрачного темного цвета, они угрожающе — такое создалось впечатление — устремлялись в небо, впечатляя зловещим величием. И окна, и двери отсутствовали, непонятно, каким образом хозяева проникают внутрь. Стены, покрытые вездесущим мхом, потемнели от времени, но когда-то они, возможно, были сделаны из светлого камня. Сейчас об этом свидетельствовали лишь царапины в некоторых местах и несколько выбоин. Я оценил характер повреждений и ужаснулся силе, с которой их нанесли; ведь этот камень — не что иное, как орихальк, вдруг понял я. Мертвый орихальк…

Живому орихальку даже в десять крат более сильный удар не повредит.

Странные мысли…

«Не такие уж и странные. — Я вдруг понял, что это звучит в голове. Мгновением раньше я воспринимал их за собственные, но — опять же, внезапно — понял, что кто-то пытается общаться таким образом. — Нужно ведь, чтобы ты понял, в чем дело.»

«Кто говорит? Покажись!»

И в самом деле, не очень приятно, когда с тобой мысленно говорит кто-то, кого ты не только не видишь, но и не можешь дать в рожу, коли потребуется.

В ответ на такое размышление раздался смешок.

«Я весь перед тобой».

«Кто же?» — я начал озираться, но никого не узрел.

«Прямо впереди. Посмотри на основание замка, — я опустил взгляд. — Теперь проследи до стыка стен и крыши, — я перевел взор повыше. — И окинь взглядом башни, — я послушно последовал совету. — Вот. И это все — я! Я!»

«Где?!»

«Да вот же! Не видишь, что ли?»

«Нет.»

«Ну… Не слепой же ты! Опиши, что видишь.»

«Хм. Землю. Деревья… Преотвратные, кстати, штуки.»

«Оставь свое мнение при себе, ладно? Дальше.»

«Стену вдали. Так, замок…»

«Во! А говоришь, не видишь».

«Так это же замок!»

«Ну да, вот я и есть он».

«Но строения не бывают живыми!»

«Как не бывают?! А я на что?»

«Это такая шутка?..»

«Сам ты шутка! И вообще, щас обижусь и выкину к чертовой матери».

Я почувствовал, как меня начинает приподнимать над землей.

«Все, все, все! Верю! Ты — замок, а я — избушка на курьих ножках. Уговорил. Я вообще легковерный, понимаешь ли…»

Неведомая сила отпустила меня.

«А если честно, то где ты?» — осторожно спросил я через несколько мгновений, убедившись, что земля не уходит из-под ног.

«Что, не поверил?» — устало прозвучал в голове вопрос.

«Если честно, то нет. Не могу.»

«Как же так?»

«Ну не может камень разговаривать.»

«А я не камень. Я — Замок. И выстроен не из камня, а из орихалька.»

«Разве орихальк не камень?»

«Мертвый — да. И все равно куда живее обычного камня. А живой орихальк не просто жив, он разумен. Правда, в необработанном состоянии его разум всего лишь зачаточен. Я же по воле некоторых принял форму, и тем самым обрел высокоразвитый разум и немалую мощь.»

«Что-то трудно поверить, — ответил я и понял, что бормочу вслух. — Теория, так сказать, притянутая за уши.»

«Я не теория, — обиделся собеседник. — Сам дурак. Не хочешь — не верь. Много вас таких, неверующих. Плевать я хотел…»

«Ладно, не расстраивайся. Не хотел тебя обидеть. Просто трудно поверить в некоторые вещи. Я, допустим, могу понять, если говорит кот, или собака, или та же самая птиценция Рухх. Но принять как должное разговоры с булыжником — не мой жизненный путь, пойми. Я стремлюсь обрести рассудок, а не утратить его окончательно. И подобные беседы лишь отвращают от пути возвращения адекватного мировосприятия.»

«Ну, загнул! Даже весело стало. Ладно уж, так и быть. Пока не будем обращать внимания на то, что ты, пытаясь обрести рассудок, утрачиваешь его все более, отрицая очевидное. Забудем. Поговорим просто о делах, а?»

«Поговорим, — согласился я. И робко попросил: — А может… Ты все же покажешься?»

«Тьфу!»

Сверху обрушился водопад. Запоздало отскочив в сторону, я принялся приводить себя в порядок и ругаться. Неведомый собесебник молчал, внимательно слушая изрыгаемые витиеватые обороты. Странно, большинство из произносимых ругательств я еще и сам не знал сегодня.

«Что это значит?» — мысленно крикнул я наконец.

«Извини, — смущенно откликнулся незнакомец. — Не туда попал. Рядом с местом, где ты стоишь, когда-то было озеро. Вот я и пытался не дать воде пропасть даром, раз уж так потянуло на эмоции.»

Я внимательно присмотрелся к земле. Действительно, небольшой пятачок поблизости несколько отличался от окружающего структурой и оттенками мха. Вода, стекшая с меня, направилась к нему, словно металлические опилки к магниту.

«Хм!»

«А?»

«Хм, говорю».

«А что это значит?»

«Да в сущности, ничего».

Помолчали.

— Так-так, — раздался еще один голос. Я сначала не понял, чем он отличался от голоса собеседника, но быстро сообразил, что этот новый не рождался в голове, а исходил из вполне определенного места. Причем это место находится где-то за моей спиной.

Я обернулся.

Зловещая личность в длинном темном плаще, укутанная им с ног по самую макушку, взирала на меня красноватыми огоньками из темного провала капюшона. Возможно, там было лицо, но различить сие оказалось невозможным.

Ростом личность чуть выше среднего, неопределенного сложения — более внятному впечатлению мешал плащ. До меня дошла волна неприязни, почти ненависти этого существа. Не могу понять, каким образом я успел заслужить его нерасположение.

— Так-так, — звук был скрежещущим, неприятным, словно идущим с искажениями. — Ну и что мы, батенька, тут делаем?

— Беседуем, — в тон ответил я. — А вот не с вами ли, случайно?

— Ни в коем случае. Это Иги пытается навязать свое общество.

— Иги? Кто такой Иги? — полюбопытствовал я.

— А вон, — капюшон качнулся в сторону замка. Я снова пристально поглядел, но не увидел никого живого.

— Замок, что ли?

— Разумеется. Только вот не должен он ни с кем беседовать.

«Мне скучно», — донесся ответ.

— Кому какое дело. Мог бы уже и научиться скучать.

— Ну, если ему скучно, — попытался вступиться я, — то почему бы и не позволить пообщаться?..

— Молчи, убогий, — огрызнулась личность. — Не знаю, как ты здесь оказался, но сделал это очень вовремя. Хотя и не в свою пользу. Теперь буду делать с тобой все, что захочу.

— Например?

— Вариант: сварю в кипящем масле. Хотя нет, это слишком старо. Еще: согну пару деревьев, привяжу ногами к вершинам и отпущу. Здорово, правда?

Я представил себе этакое зрелище — две окровавленные половинки, болтающиеся на верхушках гигантов. Не очень красиво.

— Не, — покачал я головой, — неэстетично. Буду висеть там, гнить, вонять… Стервятники слетятся, будет большой бардак.

— Стервятники не слетятся, — возразила личность. — Им здесь страшно. Но твоя правда, грязи будет предостаточно. Ну ладно, вот еще способ: по кусочку живьем сжечь ханурским огнем. Как тебе?

— А что такое ханурский огонь?

— Какая разница? Все равно умирать.

— А зачем я вообще должен это делать? — вдруг удивился я и подумал: почему раньше не посетила эта мысль.

— Как зачем? — удивилась личность не менее меня. — Ты же попал в мои руки. Вот и расплачивайся за неосторожность.

— Откуда ж я знал…

— Сие неважно. Никто не знает. Потому что никто не рассказывает.

«Может, пощадите, госпожа?» — донесся голос Игга.

— Госпожа? — удивился я снова. Что-то многое стало меня удивлять.

«Молчи, болван! Никуда я его не отпущу. Еще чего!»

— А что это вы такая кровожадная? — поинтересовался я. — Разве я вам что-то плохое сделал?

Красные огоньки с ненавистью уставились на меня и полыхнули багровым пламенем ада.

— Ты пришел.

— И… — я растерялся.

— И за тобой идет Хаос, несущий смятение.

— Чего?

— Если тебя не остановить, мир падет.

— Куда упадет?

— Да никуда не упадет! Просто ему придет конец.

— Что, совсем конец? — я туп, ну просто до умиления.

— Не совсем, но почти. Когда одна эпоха сменяет другую, мир рушится.

— А я-то причем?

— На тебе печать вестника.

— Это еще что такое?

— С твоим появлением начнутся перемены, ведущие к падению мира.

— К концу света, что ли? — догадался я наконец.

— Да, сие событие именуют и так, — согласилась личность. — Но нынешний мир еще не изжил себя, поэтому ты пришел слишком рано, вестник.

— Да никакой я не вестник. И появился не только что, а уж лет двадцать пять тому назад.

Личность покачала головой.

— Не совсем так. Знаком ли ты с теорией о множественности миров?

— Мно… мно… чего?

— Некоторые философы полагают, что миров множество, и их число не ограничено никакими законами. Отчасти они правы. Когда грядут перемены, из одного из таких миров появляется вестник, не помнящий своего прошлого и ищущий объяснений. С самого начала он ставит себе некую цель. И когда цель достигается, начинаются великие и трагические события, концом которых обычно становится падение мира. Обыкновенная смена эонов в космологическом определении, но страшные катаклизмы и потрясения — в смысле земном.

— Странно, — пробормотал я, — я тоже ничего не помню и стремлюсь попасть в Райа.

— Вот именно, потому говорю — ты вестник. И если не отпустить тебя отсюда, то падение мира соответственным образом окажется предотвращено. По крайней мере до тех пор, пока не будет подготовлен новый вестник. Но этого события ждать придется еще неисчислимое количество лет.

— И… Что же, если я изменю свою цель? — спросил я.

— Сие бесполезно. Законы нашего мира станут вести тебя только по намеченному пути, любые попытки отвратиться с него потерпят поражение. Любые, кроме одной — немедленной и жестокой смерти. Именно жестокой, иначе даже мертвым ты сможешь завершить свой путь.

— Что, по дорогам мертвецы шляются? — с ужасом спросил я. — Ну, те, которые погибли, не дойдя до места назначения? И давно так?

— Нет, не шляются. Но ты — вестник, а они — просто разумные. Здесь разница.

— Так. Ладно. Сообразим. Значит, если я дойду до Райа, начнется конец света. Не дойти до Райа я не могу, ибо так велят законы мира. Но есть выход, к которому хотите прибегнуть вы, ибо заинтересованы в сохранении и добром здравии старого мира… то есть существующего. Так?

— Именно.

— Хм… Да-а… Но видите ли, есть загвоздка. Я этого не хочу.

— Ну, сие не есть проблема, — ответила личность и махнула полой плаща, что-то пробормотав при этом.

Послышался странный скрип, и две сучковатые ветви схватили меня за руки. Я дернулся, но безрезультатно. Вся моя странная сверхсила оказалась бесполезной перед деревьями гигантами. Всплыло воспоминание об общении с деревом-братом, стало неприятно и страшно. Против ожидания, гиганты не стали ни обвивать меня ветками, ни разрывать надвое — видимо, странная госпожа действительно согласилась с мнением насчет неэстетичности подобной казни.

— Это ошибка, — попытался воззвать я к разуму. — Я всего лишь бедный путник, который хочет вернуть себе память!

К сожалению, разумом здесь и не пахло.

— Вестник не может быть бедным, — убежденно ответила личность. — И памяти у него никакой нет.

— Как же нет, если я постоянно случайно вспоминаю всякие странные вещи? Сам, что ли, придумываю?

— Это остаточные мысли из твоего родного мира. Но память твоя уже стерлась. Напрочь.

— Не, не может этого быть!

— А если даже и не может, какая разница? Все равно ты вестник. Я это знаю, и ты отсюда не уйдешь.

«Отпустите его, госпожа, — попросил Игг. — Мир слишком стар, чтобы продолжать жить».

— Ага, значит, ты хочешь умереть! — воскликнула личность. — Ведь пока существует мир, живешь и ты, старик! Вот оно что!

«Да, я стар, — печально ответил замок. — Никто старше меня не остался уже на этом свете, все давно превратились в прах. Да и я почти умер. Но старый мир держит меня, это невыносимо. Отпустите его, госпожа, дайте свершиться предреченному».

— Никогда! Сему не бывать никогда!

Личность повернулась в мою сторону, выпростала из-под плаща руки — тонкие изящные ладони, явно принадлежащие женщине — и направила их в мою сторону с невнятным шепотом: «Фай!»

Что-то неприятно обожгло руку. Я глянул и увидел, что пляшущий огонек блуждает по тыльной стороне ладони, приседая и покачиваясь, словно отыскивая, куда бы лучше внедриться. Я в ужасе завопил и начал сопротивляться, пытаясь стряхнуть странное пламя с себя и освободиться от мертвой хватки деревьев. Первое не удалось, но вот второе… Личность находилась в позе, явно озадаченной.

— Что-то не так… — произнесла она. — Но что? Иги… Ты?!

Я почувствовал, что цепкие ветви ослабли, и рванулся еще раз изо всех сил. И провалился в бездну…

«Я помог тебе. Помни же и ты, помоги мне умереть», — сквозь пространство тихо донеслось вслед.

Бездна поглотила меня…

Я решил, что личность добилась своего…

И проснулся.

Темно, только ветер свистит в щелях. Мыши пищат где-то далеко внизу. Да доски скрипят в комнате. Доски скрипят?

Я осторожно приподнял голову. Во мраке чуялось движение. Кто-то осторожно ступал по полу, шаря по сторонам загребущей лапою. Я ухмыльнулся. Не там ищет, все богатства под подушкой. Или нет? Или у Пахтана в сумке? Не помню…

— Эй, — громко сказал я в темноту. — Может, свет зажечь? Не видно ведь ничего, а?

Темный субъект подпрыгнул, споткнулся, грохнулся, развалил какую-то старую мебель, выдал порцию грубого мата.

— Ого, — восхитился я, — а еще что-нибудь знаешь?

Ответа не последовало. Громко сопя, незнакомец вскочил, бросился к двери, вышиб ее напрочь и, припадая на одну ногу, ускакал по коридору к лестнице. Дверь захлопнуло отдачей. Грохот шагов затих внизу, подозрительно в стороне проживания трактирщика. Еще один момент на заметку. Потом учтем.

Я посмотрел на Жулю. Она даже не проснулась от зверского шума — так умаялась, бедняжка. Я погладил ее по щеке. Девушка завозилась, пробормотала что-то, свернулась в клубочек подобно котенку, прижалась ко мне, отзываясь на ласку. Обхватив ее руками, я вновь попытался погрузиться в сон.

Но сон уже не пришел.

Утро настало безрадостное. За ночь набежали тучи, моросил грязный дождик. Похоже, непогода пришла со стороны Махна-Шуя и его извергнувшегося вулкана. Отдельные капельки сами по себе казались прозрачными, чистыми, но лужи были черными, с неприятного цвета нездоровыми разводами.

Я спустился вниз, вежливо поддерживая Жулю под руку. С виду — вежливо. На самом деле нежно. Однако необходимо пока соблюдать приличия.

Несмотря на столь приятное соседство, настроение было паршивым. Невыспавшийся, голодный, злой на хозяина за ночное происшествие, сбитый с толку странными снами, я чуть ли не въяве ощущал, как чешутся кулаки. Придется их обо что-то почесать, хотя бы и о чьи-то скулы. Вон громилы стоят у прилавка, ухмыляются. Делать им, видите ли, нечего. Придурки великовозрастные. Вымахали все четверо чуть ли не с меня, а ума — даже сотой части нет, все таланты на силы истратили, да на забавы глупые.

Едва ли не закипая от злости, я довольно резко усадил Жулю за столик; девушка обиженно глянула на меня, открыла было ротик, но ничего не сказала. Поняла, что я не в духе.

Жирный боров — хозяин трактира — стоял у прилавка, сверля меня взглядом и поедая глазами Жулю. Уважения — ни на грамм. Громилы заинтересованно посмотрели на Жулю, криво ухмыльнулись и едва заметно кивнули. Чего радуются, болваны?!

С трудом удерживая себя в руках — помню, каково, когда я разъярен, не сладко тогда окружающим, — я выплюнул трактирщику в лицо заказ. В смысле — несколько слов, означающих заказ.

— Чаю! Давай! Быстро! Хлеба и масло!

Мужик озадачился. Видимо, не ожидал такого тона. Впрочем, его не особенно проняло. Пожав плечами, он брезгливо ответил:

— Какой, к черту, чай? Это не восточная тошниловка, а нормальный тратрейский ресторан.

— Сортир, а не ресторан, — процедил я. — Давай, неси.

— Три монеты.

— Чего? Вчера дешевле было.

— То было вчера. Времена меняются.

О Великие, взирающие иногда сверху на мир, будьте свидетелями — я совершил невозможное. Я сдержался и не размазал трактирщика по стене. Я медленно вложил руку за пазуху, нащупал несколько монет, выбрал три из них и неторопливо положил на стойку.

— А теперь неси, — голос мой был тих и зловещ и не предвещал хорошего. Но хозяин оказался совершенным тупицей.

Он взял одну монету и попробовал на зуб.

— Фальшивая, — неискренне изумился он. — Эй, ты платишь мне фальшивыми монетами! Эгей, люди!!! Грабят!!!

Четверо громил согласно переглянулись и принялись действовать. Умело окружили меня, полагая, что этого хватит, чтобы не выпустить из трактира живым. Или хотя бы целым.

Ох, разнесу лавочку к праотцам!

— Вы видели? Видели? — взвывал хозяин. Пока еще хозяин. — Он заплатил мне фальшивыми монетами! Наверно, и вчера тоже! Я разорен!

— Не бузи, папаша, — строго проговорил самый громильный громила, даже выше меня ростом, а уж шире — раза в полтора. — Этот, что ли? — Он положил руку мне на плечо. Я начал собираться с мыслями, куда бы ударить вначале, чтобы никого не убить. Выместить, понимаешь, злобу…

— Он, он, ирод, — изливался трактирщик. — Разорил, подлец!

— Слухай, паря, — громила развернул меня к себе лицом. Точнее, я позволил ему это сделать. Но от болвана несло перегаром, я даже поморщился. — Мы тут жуликов не потерпим. Ты заплатишь этому доброму человеку все, что задолжал, и добавишь еще трижды по столько же. А потом полгода будешь работать на него бесплатно, возмещая огорчение. Если же попробуешь сбежать, я тебя везде найду.

Откуда-то возникла Жуля и вцепилась громиле в руку.

— Отпусти его, не трогай!

Болван отшвырнул ее.

— С тобой мы тоже разберемся. Чуть позже.

Прочие громилы нагло захохотали. Ну вот. Все. Теперь время. Никто не смеет так обращаться с дамой в моем присутствии. Тем более — с моей.

Едва уловимым движением — и где только научился — я высвободился из хватки громилы. Он удивленно посмотрел на свои руки и попробовал снова схватить меня. Но в следующее мгновение уже летел к противоположной стене.

Болван хлопнулся о стену и медленно сполз на пол. На мгновение воцарилась тишина. Все потрясенно переводили взгляды с меня на болвана и обратно. Трактирщик побледнел, вредная ухмылка сползла с лица.

Я решил нарушить идиллию и, размахнувшись, с рявком обрушил правую длань на стойку, вымещая злость на невинном дереве. Широкая, прочная, с руку толщиной доска переломилась как гнилой прутик, две неровные половинки стукнулись и разлетелись. В это время сзади на меня набросились остальные трое придурков.

С подвыванием и скрежетом зубовным я развернулся и раскрыл объятия. Двоих унесло прочь. Один оказался в руках. Я дружески сомкнул ладони; придурок истошно заорал, извергая в лицо вонь нечистой пасти. Я с отвращением выпустил его, болван тут же упал на пол и, дергаясь и вскрикивая, начал отползать.

Что-то погладило по затылку. Я обернулся и увидел, что хозяин, белый, как полотно, сжимает в кулаке остатки бутылки — толстые остатки, надо заметить. Последние осколки еще сыпались с плеча. Толстяк размахнулся и попытался меня порезать, но ничего не получилось. Захват, бросок, полет — и он сшибает с противоположной стены свечу, с грохотом валится на пол, замирает и тут же вскакивает с воплем, держась за пылающую задницу. Я удивился, чего это так споро загорелось, потом понял — сухо кругом, а где не сухо — спиртом пропитано. Даром что на улице дождик, здесь же пыль столбом. Хорошо зашпатлевано.

Было…

Угол уже занимался огнем. Пожар распространялся на удивление быстро. Люди вышли из оцепенения, раздался истеричный крик: «Горим!», — и началась суматоха. Народ прыгал с лестницы, из окон, ломился в двери, напрочь забыв обо всякой вежливости и предупредительности. Эльф вытащил меч и проложил себе дорогу к выходу, оставив несколько человек баюкать раненные конечности. Впрочем, те баюкали недолго, снова бросались спасаться. Если бы друг другу не мешали, давно бы уже все выбрались, а так… Половина, может, и уцелеет.

Я покачал головой. Жуля лежала без сознания, болван ударил ее слишком сильно. Я размахнулся, грохнул кулаком в стену; посыпались бревна, хрустнула и надломилась перекладина, но пока выдержала. Осторожно взяв Жулю на руки и нацепив на плечо чью-то забытую сумку, я вылез в пролом. Под хмурый, почти осенний, дождик.

Спустя пятнадцать минут все было кончено. Капли шипели, испаряясь с горячих головен, обгоревшие столбы торчали как надгробья. Толпа хмуро взирала на останки постоялого двора. Эльф уже ускакал. Кто-то кого-то успокаивал. Стоя на коленях, рыдал хозяин, мне даже стало его жалко. На мгновение.

Мужик с суровым, как у быка, лицом подошел ко мне. Я опустил Жулю на траву, приготовился драться. Но драться не пришлось.

— Я не знаю, кто ты, — холодно сказал мужик. — И знать не хочу. Ты причинил здесь немало вреда. Уходи. Я видел, что ты сильный воин, но против всех нас не выдержишь, пусть даже и покалечишь многих. Уходи. Мы не хотим увечий, но тебя здесь не потерпим.

— Но я даже не начинал драку, — запротестовал я. — Я простой мирный путник, ни в чем не виноват…

Однако толпа взирала злобно, с ненавистью, непонимающе. Какого дьявола нам твоя невиновность, говорили взгляды, мы нашли в тебе козла отпущения, и ты за все ответишь. Если не уберешься. Будь ты даже праведен и чист, как овечка!

Понятно. Окруженный ненавидящими людьми, я прошел к Пахтану, отвязал его, оседлал, сделал то же самое с Халой. Посадил бесчувственную Жулю на коня, сел за нею, придерживая девушку. Тронул поводья. Хала пошла следом, копыта зачавкали в дорожной грязи. Кто-то сзади злобно крикнул. Его поддержали. Полетели камни. Я навис над Жулей подобно щиту, дрожа при мысли, что ее ударит булыжник, хотя бы и на излете. Вскоре все кидались мне вслед. По спине забарабанили камни, но — странно — боль не чувствовалась. Толпа преследовала нас, пока я не пустил лошадей галопом. Тогда преследователи отстали. Я тут же перешел на шаг — боялся навредить девушке.

Дождь все моросил и моросил. Я въехал в очередной лесок, жиденький и прозрачный, над дорогой было пустое, незамутненное листьями небо, и все отвратительные мелкие капли падали прямо на нас.

Зашевелилась Жуля. Пришла наконец в себя. Жаль, не удалось как следует врезать тому подонку. Впрочем, он и так долго будет налаживать здоровье. Но недостаточно долго.

— Хорс?..

— Да, это я.

— А-а… Где мы?

— Как обычно, — вздохнул я. — В дороге.

Жуля мотнула головой и заскрипела зубами.

— Больно?

— Да, немного. И еще челюсть ноет.

— Ничего, я ему тоже врезал, — обрадовал я девушку. — Напялил его на стену, как шкуру медведя. Будет знать…

Жуля устроилась поудобнее в моих объятьях и едва ли не замурлыкала.

— Хорошо ли? — осторожно спросил я. — Увидеть ведь могут.

— Пусть видят, — беспечно махнула рукой девушка. — Кто сейчас тут будет по дорогам шляться, в такую погоду? Я еще и лицо закрою, чтоб не узнали.

— Че, могут узнать?

— Ну-у… У моего отца много разных гостей бывает.

— Например, Лем?

— Например, Лем, — согласилась Жуля после недолгого молчания.

— Хм.

— Ну и что? Папа — богатый… вельможа, он часто устраивает приемы, и если на них присутствует самый знаменитый менестрель мира, то это только повышает престиж. Разве не так?

— Пожалуй, — согласился я.