Между Памиром и Каспием

Неподалеку от столицы Туркменской ССР — Ашхабада — лежит небольшая железнодорожная станция Анау, хорошо известная археологам всего мира. Еще бы: ведь ее именем шесть десятилетий назад было названо несколько замечательных древних культур Средней Азии. Открытие этих культур связано с двумя холмами, поднимающимися над широким простором распаханных полей к югу от дороги на Ашхабад.

Эти холмы — северный и южный — в конце XIX в. посетил тогдашний начальник Закаспийской области генерал А. В. Комаров, интересовавшийся памятниками старины (он даже председательствовал как-то на археологическом съезде). По его приказу северный холм Анау был разрезан широкой поперечной траншеей. При этих «раскопках» было найдено немало всевозможных предметов, и в том числе глиняные сосуды с разнообразными расписными узорами.

Беспомощность археологических методов, запечатленная комаровской траншеей, не позволила тогда ни разобраться в памятнике, ни понять историческое значение найденной в нем керамики. Но все же этой «траншее генерала Комарова» мы обязаны открытием культур Анау, так как именно она привлекла к анауским холмам внимание самой крупной из дореволюционных археологических экспедиций в Средней Азии — американской экспедиции во главе с Р. Пэмпелли. Уже в 1903 г., во время рекогносцировочных поездок, участники экспедиции внимательно обследовали эту траншею, а в 1904 г. провели здесь раскопочные работы и выявили четыре последовательных слоя — четыре анауские культуры. Итоги раскопок 1904 г., изданные в виде двухтомного труда с большим количеством фотографий и таблиц, принесли всемирную известность холмам Анау и представленным ими культурам.

Однако методика раскопок, примененная Р. Пэмпелли на холмах Анау, фантастический характер датировок и многих определений добытого материала уже вскоре после выхода в свет трудов экспедиции вызвали резкую критику в научной литературе, в том числе и со стороны знаменитого русского историка-востоковеда В. В. Бартольда. Ныне труды экспедиции совершенно устарели. Но до самого недавнего времени работы экспедиции Р. Пэмпелли составляли основу наших сведений о культурах Анау, а холмы Анау еще в 20-х годах нашего столетия оставались единственными известными науке поселениями древнейших земледельцев Средней Азии.

Огромный интерес к культурам Анау, который проявился в археологической науке сразу же после работ 1903–1904 гг., объясняется тем, что найденная при этих работах расписная керамика живо напоминает глиняную посуду, характеризующую многие древнейшие земледельческие цивилизации Ближнего и Среднего Востока, а также юго-восточной Европы (включая распространенную на территории Молдавии и Украины знаменитую трипольскую культуру). Поэтому открытие в далеком Туркестане новых культур расписной керамики, древнейшую из которых Р. Пэмпелли к тому же относил к IX тысячелетию до н. э. (т. е. представлял как наиболее раннюю из всех известных культур этого круга), явилось настоящей сенсацией. На основании работ Р. Пэмпелли некоторые не в меру горячие головы склонны были даже видеть в культуре Анау прародину племен, создавших якобы все земледельческие цивилизации Древнего Востока.

Работы послевоенных лет, в особенности раскопки ашхабадских археологов и сотрудников Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции (ЮТАКЭ) под руководством проф. М. Е. Массона, позволили изучить целый ряд последовательно сменявшихся древнеземледельческих культур южной Туркмении — от зарождения в VI или V тысячелетии до н. э. самой ранней из них, джейтунской культуры до упадка в конце II тысячелетия до н. э. так называемой третьей культуры Анау. В ходе этих работ выяснилось, что казавшиеся ранее грандиозными и уникальными по своему историческому значению холмы Анау на самом деле были лишь двумя небольшими и сравнительно бедными поселениями, которые к тому же отражали далеко не все этапы развития древнеземледельческих культур южной Туркмении. Сейчас, если бы мы захотели осмотреть все обнаруженные археологические памятники этих культур, нам пришлось бы совершить довольно продолжительное путешествие по многим древним поселениям. А описание только этих памятников превратилось бы в большую книгу.

Колыбель древнейших земледельцев Средней Азии

Самое раннее из известных ныне древних поселений Средней Азии было открыто всего десять лет назад. Его остатки затерялись среди песчаных барханов Каракумов, в 30 км северо-западнее Ашхабада. Здесь, на вершине песчаного холма, В. М. Массон, известный исследователь древнейших земледельческих культур (сын проф. М. Е. Массона), собрал интересную серию каменных орудий и черепков с примитивной росписью. Этот-то «подъемный материал», как его принято называть, и был первым сигналом существования Джейтунского поселения, названного так по имени близлежащего урочища.

Рис. 1. План Джейтунского поселения

Как показали раскопки, все поселение умещалось на плоской вершине песчаного холма, площадь которого не превышала половины гектара (рис. 1). Некогда здесь теснилось 40–50 небольших домиков с плоскими крышами. Домики были сооружены из высушенных на солнце удлиненных кусков глины, перемешанной с рубленой соломой; по виду эти строительные вальки напоминали булку.

Каждое жилище состояло из отдельного однокомнатного домика (площадью в среднем около 25 кв. м) и располагавшихся близ него подсобных загородок и клетушек. Устройство жилого джейтунското дома было несложным и однотипным. В одной из стен (обычно южной или восточной) помещался узкий входной проем, который завешивали, вероятно, плетеной циновкой или шкурами. Справа от входа, у стены комнаты, помещался массивный прямоугольный очаг, а рядом с ним — огороженная площадка. Пол и стенки этой площадки были сильно прокалены. По-видимому, сюда выгребали из очага угли, и тогда площадка служила своеобразной жаровней. Напротив очага, невысоко над полом, в стене был устроен выступ и в нем ниша. В некоторых домах стена с выступом и нишей была покрыта черной краской, а то и трехцветной росписью. В других случаях был окрашен в красный цвет один лишь выступ с нишей. Этому устройству, следовательно, придавалось какое-то особое значение. Вполне возможно, что в такой нише, озаренной отблесками от пЛамени очага, помещали глиняные магические фигурки, изображавшие либо женщину — «мать-прародительницу», либо животных, на которых охотились жители Джейтуна.

Исследователи Джейтуна полагают, что в каждом жилом домике этого поселения помещалась отдельная семья, а весь поселок в целом принадлежал родовой группе, состоявшей примерно из сорока таких семей. Они вели единое хозяйство и имели общие хранилища продовольствия, а возможно, и необходимого рабочего инвентаря.

Этот инвентарь жителей был небогат: он состоял из костяных и каменных орудий — особых кремневых вкладышей для лезвий серпов (сами серпы вместе с лезвием изготовлялись из кости или дерева), резцов, скребков, проколок и т. п., а также из керамических поделок и немногочисленных украшений (рис. 2).

Рис. 2. Материалы джейтунской культуры

Джейтунское поселение, таким образом, не может похвастаться ни величественными дворцами или храмами, ни сокровищами древнего искусства. И тем не менее его научное значение вряд ли можно переоценить. Сравнение материалов из Джейтунского поселения с другими древнейшими памятниками Средней Азии и близлежащих областей и стран позволило датировать джейтунскую культуру V или даже VI тысячелетием до н. э, т. е. тем далеким временем, когда не существовало еще ни древнеегипетских пирамид, ни ирригационной сети древнего Двуречья, ни древнеиндийских городов, ни древнейшей цивилизации долины Хуанхэ. Но поистине огромная научная ценность Джейтуна отнюдь не исчерпывается одной лит к его баснословной древностью. Джейтун — древнейший открытый на территории нашей страны поселок оседлых земледельцев, а район распространения джейтунской культуры — своеобразная колыбель древнейших земледельцев Средней Азии.

Чтобы лучше осознать научную значимость Джейтуна и джейтунской культуры, вспомним, что вплоть до X–VIII тысячелетий до н. э. первобытные люди довольствовались тем, что давала им природа: они собирали дикие растения, охотились на диких зверей, ловили рыбу в реках, морях и озерах, иными словами — лишь присваивали себе дары природы. Такой вид хозяйства не давал ни постоянной прочной основы для жизни, ни уверенности в завтрашнем дне. И только к VIII–VII тысячелетиям до н. э. в наиболее передовых в то время областях Европы, Азии и Африки сложились предпосылки для перехода к цивилизации: культурное развитие человеческих общин этих областей, накопивших богатый производственный опыт и научившихся изготовлять важные орудия труда, подготовило возникновение двух первых основных отраслей производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Зарождение этих новых, прогрессивных видов человеческой деятельности происходило, вероятно, в разных областях самостоятельно и в разное время, но, с точки зрения истории в целом, это был некий единый процесс, охвативший обширные территории Ближнего Востока. Именно на этих территориях и примыкавших к ним землях Юго-Восточной Европы и глубинной Азии в V–II тысячелетиях до н. э. возникают древнейшие центры человеческой культуры, именно здесь складываются первые в истории нашей планеты государственные образования, вырастают первые города, закладываются основы научных и эстетических взглядов, послужившие базой для дальнейшего развития человеческой культуры.

Район распространения джейтунской культуры, занимавшей узкую полосу пригодных для орошения земель южной Туркмении, которые протянулись вдоль северных склонов Копет-Дага, между его скалистыми отрогами и наступающими с севера песчаными волнами Каракумов, и был в тот важный исторический период крайним северо-восточным рубежом этого массива, этой ойкумены передовых оседло-земледельческих общин. И многие особенности джейтунской культуры перекликаются с теми чертами других культур, которые известны из раскопок древнейших ближневосточных поселений. Это относится и к знакомым нам однокомнатным домикам, и к хозяйству их обитателей, и даже к отдельным предметам их быта.

На джейтунских домиках как жилищах отдельной первобытной семьи, связанной с другими подобными же семьями не только кровным родством, но единым общим хозяйством, мы уже останавливались. О занятиях родового коллектива, населявшего Джейтунское поселение, свидетельствуют как находки сельскохозяйственных орудий, зернотерок и отпечатков зерен ячменя и пшеницы в глинобитных полях, так и анализ костей животных, найденных при раскопках. Среди костей домашних животных в Джейтуне были лишь кости коз и баранов: это говорит об отсутствии в поселении одомашненного крупного рогатого скота. По-видимому, большую часть мясной пищи жителям Джейтуна все еще приносила охота, что объясняет находки на территории поселения большого числа костей диких животных: джейрана, кулана, безрогого козла. На слабое еще развитие скотоводства указывает и полное отсутствие находок пряслиц — непременной принадлежности ткацкого ремесла. По-видимому, в отличие от выделки шкур (для чего служили различные каменные скребки и костяные скобели и проколки, найденные при раскопках), ткачество в Джейтуне находилось еще в зачаточном состоянии.

Довольно примитивным было и джейтунское земледелие. Древнейшие земледельцы южной Туркмении не могли еще ни по уровню своих знаний, ни по характеру орудий труда строить какие-либо оросительные сооружения, каналы и ограничивались использованием разливов вод, которые в пору весеннего половодья заполняли естественные низины в устьях ручейков и ручьев, стекающих с Копет-Дага и часто несущих с собой плодородный ил с предгорных холмов. Вода в этих пониженных участках постепенно высыхала и впитывалась в почву, ил же оседал тонкими слоями. В эти-то слои не просохшего еще ила древние земледельцы и разбрасывали семена злаков, а затем терпеливо ждали созревания урожая.

Но, хотя техника земледелия у обитателей Джейтунского поселения была еще примитивной, а навыки домашнего животноводства зачаточными, все-таки именно они заложили основы многих дальнейших хозяйственных достижений племен и народов древней Средней Азии.

Уже сам переход от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству как основе хозяйственной жизни означал решительный шаг на пути к цивилизации. И именно с этим шагом связаны те существенные перемены в быту, которые столь резко отличают жителей Джейтунского поселения от более ранних обитателей южной Туркмении и Прикаспия, бродячих охотников, собирателей и рыболовов, скрывавшихся в пещерах и под скалистыми навесами. И как бы ни были неказисты жилища обитателей Джейтуна, — это были первые известные нам долговременные постройки, и в них уже использовался тот строительный материал, который затем на протяжении тысячелетий оставался основным строительным материалом всех среднеазиатских обществ. Примитивные глиняные «булки» джейтунских домиков были прямыми предшественниками и сырцовых кирпичей, и нарезанных на крупные блоки пластов сбитой глины — пахсы, гувалля — глиняных комьев с рубленой соломой, и даже современного обожженного кирпича.

Особенно интересными среди находок из Джейтунского поселения были обломки глиняных сосудов — керамика, один из самых массовых и важнейших видов археологического материала. Появившись на самой заре цивилизации, когда человек впервые стал готовить горячую растительную пищу, глиняная посуда стала постоянным и верным признаком жизни человеческого общества. Ее в изобилии находят на всех древних поселениях, причем технология изготовления глиняной посуды позволяет судить об уровне производства и физико-химических знаний, а ее формы и орнаментация — об эстетических вкусах и воззрениях тех людей, которые создавали глиняные сосуды и пользовались ими. Наконец, керамика обычно служит и основным материалом для датировки тех или иных археологических слоев, памятников и культур. Поэтому-то археологи уделяют ей столько внимания и безропотно сносят насмешливую кличку «охотников за черепками».

Судя по находкам в Джейтуне, древнейшие земледельцы южной Туркмении в то время только лишь начинали осваивать гончарную технику. Глина, использованная для лепки посуды (все сосуды в Джейтуне изготовлены вручную), как и строительные глиняные вальки, содержала значительную примесь рубленой соломы. Разнообразие форм сосудов было еще крайне невелико, причем форма хумов, больших сосудов для хранения продуктов, четко показывает их происхождение от вырытых в земле ям с обожженными стенками. Джейтунские хумы имели форму сосуда с цилиндрическим туловом и подкошенной придонной частью. Такие подкосы были почти у всех древнейших сосудов, предназначавшихся для хранения продуктов. Как показало изучение археологических материалов Ближнего Востока, подобная форма не была случайной: такие сосуды закапывали в землю до самого ребра, отделяющего подкос от тулова. Вероятно, первоначальные ямы-хранилища, стенки которых обмазывали глиной, смешанной с рубленой соломой, и затем обжигали, и натолкнули людей на изготовление хранилищ из одной обмазки, т. е. из обожженной глины. Однако посуда в Джейтуне была уже неплохо обожжена, а некоторые сосуды окрашены в кремовый или красный цвет, поверх которого коричневой или красновато-коричневой краской был нанесен примитивный расписной орнамент в виде вертикальных волнистых линий или вертикальных рядов небольших дуг. Эта роспись сосудов Джейтуна — первый шаг к той богатейшей расписной орнаментации, которая характерна для последующих, анауских культур южной Туркмении.

Среди керамических поделок из Джейтунского поселения были и уже упоминавшиеся нами глиняные статуэтки (в то время еще, правда, немногочисленные), обычай изготовления которых существовал в Средней Азии много тысячелетий, вплоть до распространения мусульманства в VII–VHI вв. н. э., а кое-где и столетиями позднее.

Внимание исследователей Джейтуна привлекли к себе также странные глиняные (реже каменные) поделки в виде конусов, то удлиненных, то усеченных, а то и с вогнутым верхом (см. рис. 2). Сходные с джейтунскими конусы археологи не раз находили на поселениях древнейших земледельцев Ближнего Востока и даже на трипольских поселениях. Об их назначении высказывались самые различные предположения. Так, известный французский археолог-востоковед Р. Гиршман считал их миниатюрными ступками для растирания румян. Другие предлагали рассматривать их как печатки и даже какие-то «затычки для носа». Однако наиболее убедительно мнение крупного украинского археолога С. Н. Бибикова, который высказал предположение, что перед нами не что иное, как игральные фишки. Подтверждение этому предположению, высказанному исследователем раннетрипольских поселений, пришло из Египта: именно там в одном из кладбищ додинастийного периода (т. е. до воцарения древнейших фараонов) был найден столик из обожженной глины, расчерченный на квадраты; по квадратам этой древней игральной доски и переставлялись глиняные конусовидные фишки. Видимо, это одна из любимых и широко распространенных игр древнеземледельческих племен. Игральные доски вовсе не обязательно были глиняными — они могли быть изготовлены из дерева, а то и просто начерчены на земле. Во всяком случае отсутствие таких досок в Триполье и в Джейтуне ничуть не колеблет предположения С. Н. Бибикова.

Джейтунская культура — первая из культур анауского круга, начальный этап истории древнеземледельческих обществ южной Туркмении. Эта история, даже если исключить из нее джейтунскую культуру, охватывала около трех с половиной тысячелетий, т. е. гораздо больший промежуток времени, чем все последующие эпохи, от древних скифов и до наших дней. И для того, чтобы легче ориентироваться в материалах и событиях этой огромной исторической эпохи, и археологи, и неспециалисты пользуются условной терминологией и техническими историко-археологическими классификациями. Поэтому, прежде чем перейти от Джейтуна к собственно анауским культурам, необходимо хотя бы в общих чертах остановиться на этих терминах и классификациях.

Еще сотрудник Р. Пэмпелли археолог Г. Шмидт (сам руководитель американской экспедиции археологом не был) установил, что весь материал из раскопок на северном и южном холмах Анау можно разделить, исходя из типологического анализа находок и наблюдений за стратиграфией (т. е. последовательностью залегания слоев), на четыре последовательные комплекса-культуры: Анау I (древнейший комплекс), Анау II, Анау III и Анау IV. Анау I и Анау II уже тогда были определены как культуры энеолита, т, е. медного века, а Анау III — как культура эпохи бронзы (Анау IV, как это установлено ныне, относится уже ко времени Ахемеяидского государства, т. е. к более поздней и качественно иной исторической эпохе). Эта классификация, т. е. деление всех материалов древнеземледельческих обществ южной Туркмении на три анауские культуры, сохранилась вплоть до Великой Отечественной войны, правда с некоторыми уточнениями, внесенными в результате работ 20—30-х годов известным археологом А. А. Марущенко.

Когда же в послевоенные годы в южной Туркмении развернулись широкие раскопки памятников анауских культур, то были разработаны и новые классификации. Так, исследование в 1948–1953 гг. одного из крупнейших археологических памятников древнейших земледельцев Средней Азии — Намазга-депе позволило расчленить материал с этого поселения на шесть комплексов: от Намазга I (древнейший) до Намазга VI (позднейший). Такие же локальные археологические классификации разработаны и по некоторым другим раскапываемым древнеземледельческим поселениям южной Туркмении. Но наиболее важными по сей день остаются именно две упомянутые нами классификации: анауская и намазгинская.

Помимо чисто археологического подразделения эпохи существования древнеземледельческих обществ южной Туркмении на три культуры Анау и шесть комплексов Намазга-депе ныне применяется и условная историческая периодизация, согласно которой эпоха анауских культур делится на четыре периода (см. таблицу на след, стр.): ранний энеолит (или период однокомнатных домов), поздний энеолит (или период многокомнатных домов), бронзовый век (или период расцвета анауских культур) и позднебронзовый век (или период упадка анауских культур).

Историко-археологическая периодизация материалов древнеземледельческих (анауских) обществ южной Туркмении

Как видно из таблицы, в Анау отсутствуют материалы, относящиеся к концу позднего энеолита, а в Намазга-депе — к началу раннего энеолита. Кроме того, Намазга дает возможность более дифференцированного подхода к материалам периодов бронзового века и поздней бронзы. Таким образом, эти классификации существенно дополняют друг друга, и в последующем изложении нам придется пользоваться помимо исторической периодизации как анауской, так и намазгинской археологическими классификациями.

Расселение на восток

Джейтун — наиболее изученное, но не единственное поселение древнейших земледельцев южной Туркмении: ныне известны еще пять или шесть памятников, на которых найдены образцы керамики и орудий джейтунской культуры. Однако территория распространения этой культуры весьма невелика: все ее поселения сконцентрированы на небольшом западном участке северных предгорий Копет-Дага, между Ашхабадом и Кизыл-Арватом. Здесь по берегам небольших ручьев, стекавших с Копет-Дага, и возникла, по-видимому, эта древнейшая земледельческая культура нашей страны. И уже вскоре отсюда началось медленное, но неуклонное расселение древнеземледельческих племен на восток, вдоль подгорной полосы Копет-Дага.

Эти переселения из родных мест групп древнейших земледельцев были вполне закономерны. Относительно обеспеченное существование в оседлых поселках привело к более быстрому, чем раньше, росту населения, в то время как хозяйственная база поселений джейтунской культуры была еще весьма ограниченна: дальнейшее развитие и земледелия, и скотоводства — этих основных отраслей хозяйства в поселениях джейтунской культуры, тормозила нехватка полей и пастбищ. Участки, заливаемые ручьями и пригодные под поля, были невелики, и с увеличением населения урожая с них становилось недостаточно. Близких пастбищ для скота тоже не хватало. Надо было искать новые места, переселяться. Такие переселения неоднократно совершались в истории человечества и на более высоких ступенях развития; в одной из своих работ Карл Маркс метко определил их причину как неуклонное «давление избытка населения на производительные силы».

Период, когда древнейшие земледельцы Средней Азии в результате таких переселений распространились из района Джейтуна далеко на восток, и был периодом раннего энеолита, первым (после джейтунской культуры) этапом истории древнеземледельческих обществ южной Туркмении. Характерной особенностью всего этого периода в целом было то, что основным жилищем древних земледельцев в это время все еще были небольшие домики отдельной, не ведущей своего хозяйства семьи.

Поселения этого времени, разбросанные от станции Кизыл-Арват до района к востоку от Теджена, свидетельствуют о том, как происходило расселение древних обитателей тех мест. Исследователи делят эти поселения на четыре локальные группы по географическому размещению памятников (см. карту 1).

В первом из таких районов, самом западном, там, где зародилась южнотуркменская раннеземледельческая культура, в рассматриваемый нами период жили и трудились потомки тех джейтунцев, которые остались близ древнейших полей и пастбищ на участке между Кизыл-Арватом и Анау. Это район небольших ручьев, похожих на тот, что орошал поля обитателей Джейтунского поселения. Незначительная величина этих ручьев облегчала древнейшим земледельцам использование их разливов для посевов, но вместе с тем ограничивала рост местных поселений: площадь всех известных раннеэнеолитических поселений этого района не превышает одного гектара.

Вторым районом расселения ранних земледельцев южной Туркмении была местность между железнодорожными станциями Артык и Душан. Этот район, расположенный непосредственно к востоку от первого, также на северном склоне Копет-Дага, орошался более полноводными потоками, и поселения, основанные здесь, отличаются большими размерами, чем поселок этого же времени в Анау.

По размерам и по географическому размещению в дельте крупных ручьев с этими памятниками сходны поселения третьей группы, расположенные на восточном краю северных копетдагских предгорий, между станциями Чаача и Меана.

И, наконец, четвертую, пожалуй, наиболее интересную группу составляют памятники мертвого оазиса Геоксюр, расположенные к востоку от железнодорожной станции Теджен, в древней дельте р. Теджен. Памятники этой группы — немые свидетели первого вторжения оседлых земледельцев в глубь песчаных пустынь Средней Азии, к первой большой среднеазиатской реке, которая стала на службу человеку.

Поселения раннего энеолита во всех этих четырех районах первоначально сохраняли несомненные черты единой культуры: единую и характерную для всей обширной территории расселения ранних земледельцев керамику типа Намазга I (рис. 3).

Рис. 3. Материалы комплекса Намазга I

Это довольно однообразная посуда (фактически лишь различные вариации глубоких чаш), как и в Джейтуне еще лепленная вручную из глины, в которую была подмешана рубленая солома. От другой посуды, употреблявшейся в быту ранних земледельцев южной Туркмении, эту разновидность керамики отличает роспись, которая покрывала снаружи стенки сосудов. В отличие от примитивной росписи сосудов джейтунской культуры керамику типа Намазга I украшают уже четкие узоры: полосы из горизонтальных рядов треугольников или из ломаной линии, образующей острые углы. Однако эти отличия не заслоняют связи расписной посуды типа Намазга I с керамикой Джейтуна: эта связь видна и в формах сосудов, и в том, что роспись, как правило, наносится коричневой краской по красному или желтоватому фону, и, наконец, в близости росписи отдельных сосудов Джейтуна р примитивными углами и треугольниками к более сложным, но сходным узорам посуды Намазга I. Вероятно, люди, изготовившие керамику типа Намазга I, во-первых, опирались на опыт и традицию гончаров Джейтуна и, во-вторых, придерживались еще единых технических приемов, обладали единым художественным вкусом.

Рис. 4. Таблица керамики времени Намазга II

Изучение более поздней расписной керамики типа Намазга II (рис. 4) свидетельствует уже о существенных изменениях в культуре ранних земледельцев южной Туркмении в конце рассматриваемого нами периода раннего энеолита. Для этого времени можно говорить о разделении единой (хотя и состоящей из четырех локальных групп) культуры на две части: западную и восточную. В области распространения первой из них (районы прежних западной и центральной групп) на смену описанной выше расписной керамике пришла посуда с двухцветными или многоцветными узорами. Узоры, как и на более ранней посуде, тянутся полосой по верху сосуда. Состоят эти узоры часто из различных сочетаний треугольников и косых и вертикальных полос, т. е. элементов, характерных и для росписи типа Намазга I. Но в целом благодаря много-цветности (полихромности) общий характер росписи здесь совсем иной. Это заметно отличает керамику западной области от посуды восточных памятников, где роспись более последовательно развивает традиции Намазга I, оставаясь монохромной. Это четкое различие в орнаментации сосудов исследователи объясняют постепенным расхождением культурных традиций, связанным с ростом хозяйственной самостоятельности западной и восточной областей расселения людей ранее единой культуры.

Остатками одного из западных поселений южной Туркмении этого периода как раз и был северный холм Анау, тот самый, с которого более 70 лет назад началось изучение южнотуркменских раннеземледельческих культур. Древнейшее поселение Анау возникло в конце V — начале IV тысячелетия до н. э., когда потомки джейтунцев только начинали свое постепенное расселение на восток, вдоль северных предгорий Копет-Дага. Поселение это было сравнительно невелико: его площадь равнялась примерно одному гектару, что, однако, в два раза больше площади джейтунского поселения. Его дальнейший рост был, очевидно. лимитирован размером полей в дельте протекавшего здесь ручья Кельте-Чинар. Вызванную ограниченностью полей нехватку продовольствия не смогло возместить даже бурно развивавшееся скотоводство: в отличие от Джейтуна в Анау даже в древнейших слоях встречено много костей крупного рогатого скота; диким животным принадлежит уже меньше половины найденных здесь костных останков.

Постройки в северном поселении Анау с самого начала его существования возводились из стандартного прямоугольного кирпича-сырца, достигавшего в длину почти полуметра. Жизнь на северном поселении Анау продолжалась больше тысячи лет. Поселок за это время многократно перестраивался. На месте разрушившихся старых сырцовых зданий возводились новые, причем руины более ранних домов использовались в качестве фундамента при сооружении более поздних построек. Поселение, таким образом, как бы росло вверх, образуя искусственный холм, и позднейшие дома располагались уже примерно на 15 м выше поверхности окрестной равнины.

Поселение на месте северного холма Анау характеризует, как мы уже отмечали, западную группу памятников периода раннего энеолита. Однако изучено оно еще далеко не достаточно. Так, здесь еще не выявлена планировка какой-либо постройки целиком, а только отдельные части разных зданий. Гораздо лучше исследовано восточное поселение этого периода — Дашлыджи-депе, один из наиболее изученных раннеэнеолитических памятников южной Туркмении. Остатки этого небольшого поселения (его площадь всего 1200 кв. м) раскопаны полностью. Располагалось Дашлыджи-депе в древней дельте р. Теджен, в 6 км к северо-западу от современной железнодорожной станции Геоксюр, за первой грядой песков Каракумов.

Дома, раскопанные на Дашлыджи-депе, как и в Анау, сложены из крупного прямоугольного кирпича-сырца, что заметно отличает их от построек Джейтунского поселения. Однако, как и в Джейтуне, люди жили здесь отдельными семьями, входившими в состав большого родового коллектива, ведущего общее хозяйство. Каждый дом в Дашлыджи-депе состоял из одной жилой комнаты небольших размеров (площадью около 10 кв. м) и одного или нескольких подсобных помещений. В жилой комнате, в углу (обычно слева от входа), помещался очаг. Другой угол отделялся от остальной части комнаты поперечной стенкой и использовался, вероятно, для хозяйственных надобностей.

В одном из домов, который, возможно, был не жилищем отдельной семьи, а сооружением общественного характера, найдена древнейшая в Средней Азии глинобитная лежанка — суфа, расположенная вдоль стены помещения и отделенная от остального пространства комнаты невысоким барьером (позднее, вплоть до наших дней, глинобитная суфа становится одной из постоянных принадлежностей среднеазиатских построек — от домов бедняков до дворцов князей и царей).

В целом памятники периода раннего энеолита и на западе, и на востоке южной Туркмении свидетельствуют о больших успехах, достигнутых людьми этого периода по сравнению с обитателями Джейтунского поселения: раннеземледельческая культура в этот период распространилась по всему северному склону Копет-Дага, причем наряду с дельтами небольших ручьев были уже освоены и берега более крупных потоков, паводковые разливы которых охватывали участки большей величины, чем поля древнейших поселений.

На период раннего энеолита приходится также начало освоения ранними земледельцами дельты р. Теджен. Исследования, проведенные здесь в последние годы, показали, что низовья этой реки в древности находились значительно южнее, чем теперь: сейчас ее разветвление начинается близ городка Теджен, в древности же дельта реки была около Серахса, откуда ее воды несколькими рукавами устремлялись на северо-восток, в район современных станций Геоксюр и Джуджуклу. Вот здесь-то, на берегу одного из боковых протоков древней тедженской дельты и возникло уже знакомое нам поселение Дашлыджи-депе. Как и их западные собратья, жители этого небольшого поселка использовали под поля и пастбища земли в дельте протока, разливы которого мало чем отличались от разливов крупных потоков северо-западных предгорий Копет-Дага. Но само появление пришедших оттуда основателей Дашлыджи-депе на Теджене, в четырех днях пути от последних прикопетдагских поселков, означало не только выход южнотуркменской раннеземледельческой культуры, прежде как бы привязанной к узкой прикопетдагской полосе, на широкий простор среднеазиатских степей, но также важнейший этап в истории орошения Средней Азии — переход земледельцев от сравнительно бедных водой копетдагских ручьев и потоков к берегам первой большой реки.

От использования весенних разливов ручьев и потоков, в том числе и протоков р. Теджен, до создания первых каналов, отводящих воду из естественного русла к удобным для орошения участкам земли оставался всего лишь один шаг. И этот шаг был сделан. Теперь в Средней Азии наряду с отдельными земледельческими поселками начали возникать и первые оазисы — относительно большие территории, орошаемые каналами, берущими воду из больших ручьев или рек. Судьба таких оазисов, созданных трудом и потом многих поколений земледельцев, бывала различной. Одни из них еще и сейчас радуют взор зеленью своих полей и садов, среди которых разбросаны поселки или отдельные дома-усадьбы. Другие, покинутые людьми, погибли под натиском летучих песков, и останки их в течение тысячелетий были загадкой для окрестных жителей.

Одним из таких «мертвых оазисов» был Геоксюрский оазис, возникший на берегах протоков дельты Теджена. В. М. Массон так описывает нынешний вид этого оазиса:

«Геоксюрский оазис? Само сочетание этих слов может показаться странным людям, хорошо знающим южные районы Туркменской ССР. В самом деле, о каком оазисе может идти речь, если имя Геоксюр носит небольшая станция в 18 км к востоку от г. Теджен с несколькими кирпичными домами и прилепившимися к ним дощатыми загородками для коз и баранов. Правда, перед станционным зданием приветливо зеленеет палисадник, но ведь воду для него привозят сюда в железнодорожных цистернах».

Вместе с тем Геоксюрский оазис существовал. И у нас есть полное основание говорить об этом столь определенно: в результате многолетних работ В. М., Массона, И. Н. Хлопина, В. И. Сарианиди и других здесь открыты девять раннеземледельческих поселений, в том числе самое крупное из них — поселение Геоксюр I.

Остатки этого поселения находятся среди песков, в 7 км к юго-востоку от железнодорожной станции Геоксюр, и представляют собой огромный холм площадью 12 га л высотой 10 м.

Поселение Геоксюр существовало долгое время. Лучше всего изучен здесь слой, относящийся к периоду позднего энеолита. Дома, раскопанные в этом слое, так же как и в более ранних поселениях, сложены из крупных прямоугольных сырцовых кирпичей. Но это уже не маленькие однокомнатные постройки, как в Анау или Дашлыджи-депе, а большие многокомнатиые здания. В одном из таких домов насчитывалось 14 помещений, группировавшихся вокруг небольшого внутреннего дворика. Среди этих помещений были и большие прямоугольные, вероятно, жилые комнаты, и кухня с очагом, и отдельные кладовые-зернохранилища, и специальное, возможно культовое, помещение, что-то вроде святилища. Посреди одной из его стен находился прямоугольный выступ, обмазанный штукатуркой и отгороженный от остальной части комнаты двумя рядами поставленных на ребро кирпичей. Эта стена сохранила следы долгого воздействия огня. На полу этой странной комнаты при раскопках было найдено много обожженных костей. По-видимому, около стены с выступом пылал неугасимый священный огонь или же многократно разводились культовые костры. Здесь же, вероятно, совершались религиозные жертвоприношения.

Картина, сходная с той, которую мы видели на поселении Геоксюр I, предстала перед исследователями и на наиболее изученном позднеэнеолитическом «западном» поселении — Кара-депе, заброшенном жителями около пяти тысяч лет назад, примерно в 3000 г. до н. э.

Остатки поселения Кара-депе в виде слегка распластанного холма лежат в 4 км севернее железнодорожной станции Артык. Холм этот общей площадью примерно 15 га разделен ложбиной на две части: восточную, высотой 11,5 м, и несколько более низкую — западную. Пока основные раскопки идут в восточной части Кара-депе, но уже сейчас можно говорить об общем характере поселения в целом.

Рис. 5. Мужские статуэтки из Кара-депе

В центре его располагался большой незастроенный участок — главная площадь. Вокруг площади стояли сходные с геоксюрскими большие многокомнатные дома, разделенные узенькими (шириной не более двух метров) улочками. В состав каждого дома входило несколько больших жилых комнат с углублениями в полу; в этих углублениях помещались очаги, служившие для отопления. Наряду с жилыми комнатами в домах были и маленькие хозяйственные каморки; в одной из них при раскопках найдено 14 целых расписных сосудов, аккуратно расставленных вдоль стен. Каждый дом Кара-депе имел небольшой внутренний дворик, куда выходили двери жилых комнат. В этом дворике помещалась общая для всего дома кухня. Кроме того, к домам примыкали большие дворы, которые, возможно, служили загонами для скота. Весь поселок Кара-депе, насколько об этом позволяют судить материалы раскопок, состоял примерно из 10–15 таких многокомнатных домов.

Рис. 6. Женские статуэтки из Кара-депе

Устройство и планировка домов Геоксюра и Кара-депе ярко свидетельствуют о тех существенных изменениях, которые произошли в IV тысячелетии до н. э. в общественной жизни древнейших земледельцев Средней Азии. На смену родовым поселкам Джейтуну, Анау и Дашлыд-жи-депе, населенным единым хозяйственным родовым коллективом, состоявшим из нескольких десятков отдели-пых семей, теперь пришли поселки группы хозяйственно самостоятельных семейных общин; каждая такая община объединяла живущих под общей крышей многокомнатного дома-массива 6–8 малых семей, которые, по всей вероятности, вели общее, нерасчлененное хозяйство. Этнографические параллели позволяют предполагать, что такие большесемейыые общины, обитавшие в одном поселке, состояли в родстве между собой и все поселение в целом представляло единую родовую организацию, во главе которой стоял совет старейшин или выборные вожди.

Может быть, облик одного из таких вождей, выборного военного предводителя древних жителей кара-депского поселения, запечатлен в глиняной головке, найденной во время раскопок на Кара-депе: она изображает воина в шлеме с наушниками, с макушки шлема на затылок падает плетеная коса. Эта находка — единственная в своем роде, тем более что глиняные фигурки, изображающие мужчин, в энеолитических памятниках южной Туркмении вообще довольно редки (рис. 5). Гораздо чаще встречаются здесь глиняные фигурки женщин (рис. 6). На этих фигурках следует остановиться несколько подробнее, так как их находки, обычные на поселениях древних земледельцев и в Иране, и в Месопотамии, и на трипольских памятниках Украины и Молдавии, характеризуют вполне определенные религиозные представления.

Достаточно даже беглого взгляда на глиняные женские фигурки Геоксюра и Кара-депе, чтобы увидеть черты схематизации и своеобразного обобщения передаваемого образа. Людей, которые лепили эти статуэтки, мало занимали голова, лицо или руки женщины; некоторые фигурки вообще лишены этих существенных деталей. Есть даже статуэтки, изображающие лишь нижнюю часть женской фигуры. Зато передаче пышных бедер и других женских признаков древние скульпторы придавали большое значение. Фигурки явно должны были воспроизвести обобщенный образ женщины-матери. Это несомненно богиня-мать, обожествленная мать-земля, богиня плодородия.

Поклонение богине-матери было широко развито у всех раннеземледельческих племен, поскольку все их благосостояние зависело в конечном счете от того урожая, который приносили им семена, брошенные в лоно матери-земли. Силы природы, управлявшие этим урожаем, такие могущественные и таинственные, требовали, по представлению древних земледельцев, жертвенных даров и магических заклинаний. Еще совсем недавно у некоторых отсталых племен этнографы наблюдали верование, которое можно выразить формулой «подобное вызывает подобное». Исходя из такого представления, древние земледельцы очевидно полагали, что женщина-мать благотворно влияет на урожайность земли и рост стад.

Сопоставление женщины, приносящей своему мужу детей, с матерью-землей, дающей обильный урожай, встречается во многих народных сказках. С ним же сталкиваемся мы и в «Авесте», священной книге зороастризма, религиозной системы, корни которой уходят в глубокое прошлое Средней Азии и сопредельных стран. Вот что мы читаем, например, в одном из гимнов «Авесты»:

Это сопоставление женщины-матери и матери-земли породило женские божества плодородия и любви у многих народов древнего мира. Ему же обязаны своим происхождением и глиняные женские статуэтки Кара-депе и Геоксюра, отдаленные предшественники прекрасных античных статуй.

Период позднего энеолпта, к которому относятся поселения Геоксюр I и Кара-депе, характеризуется дальнейшим культурным обособлением западной и восточной областей расселения древних земледельцев южной Туркмении. Как и для более раннего этапа (конца раннего энеолита), это обособление лучше всего видно по росписи глиняных сосудов. На востоке, в Геоксюрском оазисе, в этот период основным мотивом ярких орнаментальных росписей стали крестообразные фигуры, полукресты и пиловидные линии, в то время как в поселениях западной области встречаются и изобразительные мотивы — фигуры животных, а иногда и людей. В керамике Кара-депе, например, часты скупые, но достаточно выразительные изображения стоящих или идущих козлов с большими рогами, идущих или стоящих птиц, пятнистых барсов или леопардов[1].

Рис. 7. Керамика из Кара-депе

Культурное обособление западной и восточной областей расселения древних земледельцев южной Туркмении в эпоху позднего энеолита не означало, однако, их полной разобщенности и изолированности. Напротив, между ними постоянно поддерживались какие-то связи, отразившиеся, в частности, в находках на Кара-депе сосудов геоксюрского стиля (рис. 7). Посуда эта несомненно доставлялась сюда из восточных древнеземледельческих поселений. Возможно, что она попадала в Кара-депе и в качестве приданого «восточных» женщин, сосватанных в жены тем или иным карадепинцем.

Расцвет и упадок культур Анау

Культурные и хозяйственные достижения древнеземледельческих обществ южной Туркмении в периоды раннего и позднего энеолита подготовили наивысший расцвет анауских культур эпохи бронзы, который приходится приблизительно на 2400–1700 гг. до н. э. В это время поселения южнотуркменских древних земледельцев четко делятся на два типа: крупные, занимающие площадь в десятки гектаров, и мелкие, площадью не более 1,5–2 га. Крупные поселения были своеобразными центрами оазисов, мелкие — сельскими поселками, состоявшими из одного-двух многокомнатных домов большесемейных общин. Примером поселений первого типа является Намазга-депе, один из крупнейших древних населенных пунктов предгорий Копет-Дага. Это огромное поселение лежало в 6 км к западу от современного районного центра Каахка.

С севера на юг, на расстоянии почти в целый километр, здесь тянутся безжизненные холмы. При виде этих оплывших песчаных горбов никому, кроме археологов, и в голову не придет, что здесь некогда существовало многолюдное селение. Но величественность многих холмов, достигающих 20-метровой высоты, огромные размеры занятой ими территории[2], многочисленные обломки глиняных сосудов, которые буквально усеяли склоны холмов и впадины между ними, невольно обращают на себя внимание всякого, кто побывал в этих краях. Нечего и говорить, какое профессиональное волнение испытывает перед этим грандиозным памятником археолог.

«Столичный» характер Намазга-депе определялся, по-видимому, благоприятными природными условиями: расположенный здесь ныне Каахкинский оазис представляет собой один из богатейших земледельческих районов копетдагских предгорий. Относительное обилие воды, доставляемой двумя потоками — Арчиньян и Лайнсу, при довольно высоком для того времени уровне развития земледелия и составило, вероятно, экономическую основу для бурного роста Намазга-депе.

Раскопочные работы на Намазга-депе проводились не один год, но и сейчас величина участков, затронутых раскопками, крайне мала по сравнению с колоссальной площадью всего поселения, и судить о его общем облике пока рано. Выяснена лишь последовательность шести археологических комплексов, характеризующихся сменой различных типов расписной посуды (сменой, которая характерна не только для Намазга-депе, но и для всех северных предгорий Копет-Дага), а также основные этапы развития самого поселения и некоторые его особенности.

Рис. 8. Материалы комплекса Намазга III

Впервые поселение на Намазга-депе возникло еще в IV тысячелетии до н. э., в период раннего энеолита, в то время, когда древние земледельцы начинали свое расселение вдоль северных предгорий Копет-Дага (время Намазга I и Намазга II). Бурный рост Намазга-депе относится к концу IV — первой половине III тысячелетия до н. э., к периоду позднего энеолита — времени расцвета Кара-депе и Геоксюра (рис. 8). В это время поселение на Намазга-депе увеличилось во много раз и достигло тех гигантских размеров, в которых оно (вернее, его остатки) дошло до нас (время Намазга III). Слои Намазга-депе, характеризующие три первых этапа его истории, залегают на большой глубине, что особенно усложняет их изучение, и поэтому исследованы они сравнительно слабо.

Лучше изучено поселение на Намазга-депе, относящееся ко второй половине III — первой трети II тысячелетия до н. э., т. е. к периоду бронзового века. К этому периоду относятся два комплекса Намазга — четвертый и пятый (рис. 9), изученные, как уже отмечалось, лишь на отдельных участках, хотя и крупных по своим размерам, но ничтожно малых по сравнению с огромной площадью поселения того времени. Постройки, относящиеся к этому периоду, напоминают многокомнатные дома Кара-депе и Геоксюра.

Рис. 9. Материалы комплексов Намазга IV и Намазга V

Одна из таких построек, раскопанная на Намазга-депе, состояла из 27 комнат, соединенных проходами. Помещения в этой постройке были весьма разнообразны: наряду с квадратными и прямоугольными здесь были и комнаты неправильной формы. Стены построек в Намазга-депе были возведены из крупного кирпича-сырца и больших глинобитных (пахсовых) блоков, причем некоторые коридоры имели не плоское, балочное, а сводчатое перекрытие; своды целиком выводились из сырцовых кирпичей, позволяя, таким образом, экономить такой драгоценный в Средней Азии строительный материал, как дерево (в среднеазиатской архитектуре последующих периодов, как мы еще увидим, своды приобретают чрезвычайно большое значение). Многие помещения были снабжены очажными нишами, служившими для приготовления пищи и отопления. Внутристенные ниши использовались также для хранения посуды, и в одной из комнат в нише были найдены стоявшие в ней шесть глиняных кувшинов. Внутри жилых помещений вдоль стен тянулись глинобитные суфы, наиболее ранний образец которых мы уже отмечали в одном из домов (по-видимому, общественного характера) на поселении Дашлыджи-депе. Такие глинобитные лежанки безусловно покрывали циновками, тканями, возможно кошмами и коврами. Циновками и тканями завешивали, вероятно, и некоторые входы. В других входах находились деревянные двери, ось которых опиралась на каменные подпятники, встреченные во многих дверных проемах.

Многоквартирные дома Намазга-депе, как и здания Кара-депе и Геоксюра. вероятно, объединяли под одной крышей несколько малых родственных семей, составивших большую патриархальную семью. Многокомнатные постройки таких большесемейных коллективов образовывали крупные жилые массивы-кварталы, где один дом отделялся от другого лишь узкой улочкой, на которой с трудом могли разойтись два пешехода, а навьюченное животное неизбежно застряло бы. В ряде случаев по соседству с жилыми домами были найдены печи для обжига глиняной посуды, а один раз — остатки сооружения, служившего скорее всего для плавки металла. В таких многолюдных жилых массивах, в их густонаселенных домах и узких улочках протекала большая часть жизни основной массы населения Намазга-депе. Но наряду с подобными участками, отличавшимися чрезвычайно тесной застройкой, на поселении Намазга-депе обнаружены и довольно большие свободные от построек площади, и значительные углубления, которые в древности могли служить водоемами-хаузами.

Как показали раскопки последних лет, на Намазга-депе существовали также постройки, заметно отличные от упомянутых рядовых жилых массивов. Это два дома, открытые на окраине поселения и имевшие облик монументальных зданий. Их толстые стены целиком выведены из пахсовых блоков, а планировка отличается четкостью замысла: каждый такой дом состоит из небольших комнат, окружающих центральный квадратный двор. Вполне вероятно, что оба эти дома принадлежали не рядовым жителям Намазга-депе, а более богатым патриархальным семьям, решившим выстроить свои массивные жилища на краю селения, на участке, не запятой скученными домами их менее состоятельных земляков.

Большие жилые массивы в центральной части поселения и монументальные изолированные дома на его окраине — этими двумя видами построек исчерпываются пока наши знания архитектурного облика Намазга-депе. Однако огромные размеры этого поселения и сосредоточение в нем ремесленников, о чем свидетельствуют находки, выделяют Намазга-депе из среды близлежащих памятников и позволяют предполагать, что его главы могли распространять свою власть и на соседние территории. Учитывая же этот «столичный» характер Намазга-депе, мы вправе говорить, что в древности здесь существовали и не раскрытые еще большие культовые здания, и постройки общественного назначения.

Во времена своего расцвета Намазга-депе было окружено сырцовой стеной, так же как Алтын-депе, еще более крупное поселение этого периода близ станции Меана, в северо-восточной части копетдагских предгорий. Поселение Алтын-депе, также служившее центром большого древнеземледельческого района, занимало площадь, равную примерно 100 га.

Период бронзового века для древних земледельцев южной Туркмении был временем больших успехов в развитии хозяйства и культуры. Именно тогда появились орудия и оружие из нового материала — бронзы, более твердого, чем медь.

Существенно изменилось и гончарное производство. Изменились способы украшения и формы глиняных сосудов и, что особенно важно, — технология их изготовления. Керамика типа Намазга IV украшается еще по традиции расписными узорами. Обычно это «ковровая» орнаментация, но часто встречаются также изображения козлов и птиц, еще более выразительные и реалистичные, чем в росписях энеолитической посуды. Однако с течением времени сосудов с росписью становится все меньше и меньше, а посуда Намазга V уже совершенно лишена расписных узоров. Да и сами сосуды в это время становятся уже иными. Еще во время Намазга IV наряду с сосудами ручной лепки все чаще и чаще попадается посуда, сделанная на гончарном круге. В комплексе же Намазга V почти вся керамика изготовлена именно таким образом. Изготовление глиняной посуды становится в это время массовым ремесленным производством.

Усовершенствован был и обжиг глиняных изделий, о чем помимо высокого качества черепков позволяют судить и уже упоминавшиеся нами гончарные печи, которых на территории Намазга-депе раскопано около полутора десятков. Введение гончарного круга и усовершенствованных обжигательных печей повысило производительность труда древних керамистов и позволило изготовлять сосуды более быстро. В то же время развитие гончарного производства открыло новые горизонты, и в комплексах Намазга IV и V мы находим уже не только различные вариации глубоких чаш, но и разнообразные высокие кубки, и высокогорлые кувшины без ручек, и острореберные сосуды, и «чайники». Главный упор при изготовлении глиняной посуды делается теперь не на роспись, а на совершенствование формы, изящество сосуда.

Изменилось в период бронзового века и изобразительное искусство древних земледельцев, известное нам по лепной глиняной скульптуре. В отличие от энеолитических статуэток фигурки этого времени более сухи и условны. Животные обычно изображены так, что трудно определить их породу. Изображения женщин, как правило, плоскостные. Реалистичная скульптурность форм исчезает. Руки и ноги переданы в виде нескладных обрубков. Весьма схематично изображается и лицо.

Очень интересны находимые на Намазга-депе глиняные модели повозок. В отличие от фигурок животных и людей в моделях повозок их создатели стремились с возможной точностью передать общий вид и устройство их реальных прототипов. Глядя на эти глиняные изображения, можно ясно представить себе способ перевозки людей и грузов, распространенный у древних земледельцев около четырех тысяч лет назад. Повозки были двух типов. Более обычными, судя по находкам их глиняных моделей, были одноосные двухколесные повозки вроде колесницы или современной арбы. Применялись и более массивные повозки с двумя осями и четырьмя колесами, напоминающими современную телегу. На передней части одной из найденных при раскопках моделей повозок обнаружено изображение головы верблюда. Видимо, верблюд был древнейшим упряжным животным. Впрочем, надо полагать, что эту участь с верблюдами делил и крупный рогатый скот.

Использование тягловой силы животных для перевозки тяжестей позволяет предположить использование скота и на полевых работах. Огромные размеры отдельных поселений того времени и существование целых оазисов вполне согласуются с предположением о том, что в период бронзового века в областях древних южнотуркменских земледельцев на смену ограниченному огородничеству и возделыванию небольших полей пришло уже пашенное земледелие, при котором для обработки полей могла применяться тягловая сила животных.

О широком ассортименте растении, которыми пользовались древние земледельцы, позволяют судить находки обгорелых зерен пшеницы и ячменя, винограда и нута (растение из семейства бобовых).

Расцвет хозяйства и культуры в южной Туркмении в конце III — начале II тысячелетия до н. э. сочетался и с новыми, существенными изменениями в общественном устройстве. Усовершенствование орудий труда и рост его производительности, наметившееся уже отделение ремесла от земледелия, специализация отдельных отраслей производства и развитие обмена — все это повышало роль больших патриархальных семей и вело к обогащению некоторых из них. Прежнее имущественное равенство начинало исчезать, что четко фиксируется археологическими данными. Так, в это время в отличие от раннеэнеолитических захоронений Анау или позднеэнеолитических захоронений Геоксюра и Кара-депе наряду с обычными бедными могилами встречаются уже и богатые погребения с обильным инвентарем. Различия в типе жилищ Намазга-депе также позволяют предполагать выделение на этом поселении более богатых семей. Можно предположить и накопление у некоторых семей значительных сокровищ; во всяком случае на такую возможность указывает так называемый «астрабадский клад», собрание золотых, бронзовых и каменных предметов эпохи бронзового века, найденное еще в XIX в. на территории северо-восточного Ирана, тесно связанного с южной Туркменией. На появление частной собственности богатых семей, а возможно, и отдельных лиц указывают и частые находки крупных медных печатей. Все это несомненно свидетельствует об интенсивном разложении первобытнообщинного строя.

Но насколько далеко зашло это разложение и каков был общественный строй земледельческих общин южной Туркмении в первой половине II тысячелетия до н. э.? На этот вопрос однозначного ответа в нашей науке еще нет. Ряд археологов, в том числе А. А. Марущенко, полагают, что высокий уровень развития производительных сил, появление имущественной дифференциации, зарождение ремесленного производства и существование огромных поселений (городов), огражденных крепостными стенами, позволяют говорить о возникновении в это время на юго-западе Средней Азии классового раннерабовладельческого общества.

Другие, и прежде всего В. М. Массон, возражают против такого заключения. В. М. Массон ссылается при этом на историю раннеклассовых обществ Шумера, Элама и древней Индии, доказывая, что и гончарный круг — орудие гончарного ремесла, и печати — знаки собственности, появились там за несколько столетий до сложения классового общества. Он обращает внимание также на то, что даже такие крупные поселения южной Туркмении II тысячелетия до н. э., как Намазга-депе и Алтын-депе, не имеют еще цитаделей, возникающих повсеместно при образовании государства как оплот правителя против своих подданных. Свою точку зрения о незавершенности процесса разложения первобытнообщинного строя у древних южнотуркменских земледельцев В. М. Массон обосновывает и тем, что в южной Туркмении периода бронзового века еще не было письменности, столь необходимой для хозяйственного учета и канцелярских установлений любых классовых обществ и государств. Этот исследователь полагает, что южнотуркменские раннеземледельческие общины в силу исторических и природных условий отставали в темпах развития от более передовых в то время «городских цивилизаций» Месопотамии, Ирана и Индии и хотя находились на пути становления классового общества, но не успели дожить до его окончательного оформления, так как процесс становления классового общества был в южной Туркмении прерван какими-то событиями периода поздней бронзы.

Этот период, охватывающий немногим более пятисот лет, примерно с 1700 по 1100 г. до н. э., знаменует собой известный упадок древнеземледельческих культур южной Туркмении. В подгорной полосе Копет-Дага в это время развивается культура, представленная комплексом Намазга VI. Керамика типа Намазга VI, мелкая глиняная скульптура, отдельные вещи вроде каменных зернотерок и ступок, кремневых наконечников стрел, каменных и металлических печатей, глиняных моделей повозок — все, казалось бы, следует традициям предшествующего периода. Но почти во всех видах изделий заметны черты огрубения и упадка. Более того, огромные цветущие поселения — «столицы» времени Намазга IV и Намазга V, такие, как Намазга-депе и Алтын-депе, в этот период неожиданно оказываются покинутыми, и преобладающими становятся мелкие поселки с площадью в 1,5–2 га. На территории Намазга-депе, например, жизнь сохраняется лишь на небольшой территории в северной пасти былого поселения. В это же время в северных предгорьях Копет-Дага появляются стоянки с грубой лепной керамикой степных племен, вторгнувшихся, по-видимому, в область расселения древних земледельцев из северных областей Средней Азии и вступивших в тесные контакты с потомками древних обитателей юга Туркмении: фрагменты степной керамики найдены в слоях этого периода на многих поселениях, в том числе и на южном холме Анау. Вполне вероятно, что под натиском этих пришельцев часть древних земледельцев покидает насиженные места и, перейдя через сыпучие пески, отделяющие Теджен от другой крупной реки Мургаба, создает в дельте последней небольшой оазис, первый форпост земледельческой культуры в этом районе, сыгравшем впоследствии важную роль в среднеазиатской истории.

Какие события происходили в это бурное время в южной Туркмении, нам еще далеко не ясно, но знакомство с археологическим материалом невольно создает впечатление насильственного перерыва в проходивших здесь процессах развития экономической и общественной жизни. Дальнейший ход культурного развития Средней Азии нельзя рассматривать как прямое продолжение древнейших традиций земледельцев южной Туркмении.

Казалось бы, на этом можно окончить рассказ о замечательных культурах Анау, однако, прежде чем расстаться с ними, нельзя не указать на место, которое они занимали среди культур и цивилизаций древнего Востока вообще.

Говоря о возникновении древнейших земледельческих поселений, мы уже отмечали, что процесс выделения земледельческо-скотоводческих племен из общей массы охотников, рыболовов и собирателей проходил в VII–V тысячелетиях до н. э. на весьма обширных пространствах Ближнего Востока. С выделением земледельческо-скотоводческих поселений на Ближнем Востоке возникли две культурно-хозяйственные зоны — зона оседлых общин с производящим хозяйством и быстро развивающейся культурой и обширная зона племен, не вышедших еще за рамки присвояющего хозяйства (см. карту 2). Джейтунская культура южной Туркмении была одним из центров оседлоземледельческой зоны, ее дальним северо-восточным форпостом.

Дальнейшее развитие культуры древних земледельцев южной Туркмении, самостоятельное в своей основе, проходило, однако, не изолированно, а в постоянном контакте с другими центрами оседлоземледельческих культур. Следы каких-то воздействий со стороны древнейших земледельцев центрального Ирана исследователи находят уже в наиболее раннем слое Анау I. Отдаленные воздействия далекой древнешумерской (так называемой убейдской) культуры Месопотамии В. М. Массон, В. И. Сарианиди и другие ученые видят в памятниках южной Туркмении и в конце периода раннего энеолита, т. е. примерно в середине — третьей четверти IV тысячелетия до н. э.

В. М. Массон объясняет воздействием извне (на сей раз из юго-западного Ирана, из древнего Элама) и появление на керамике типа Намазга II некоторых элементов росписи, таких, как отдельные изображения козлов и ряд геометрических узоров. Как осуществлялись эти месопотамские и юго-западноиранские влияния, доходившие до поселений южной Туркмении через тысячекилометровые просторы Иранского плато, мы пока не знаем.

Более определенно можно говорить о контактах древнеземледельческих племен южной Туркмении в период позднего энеолита в конце IV — первой половине III тысячелетия до н. э. В это время в росписях сосудов южнотуркменских древних земледельцев появляется немало мотивов центральноиранского происхождения, а в захоронениях на Кара-депе не только заметно частичное изменение погребального обряда (часть погребенных помещается теперь головой на запад, а не на юг, как это было в более ранних захоронениях), но и сам антропологический тип некоторых погребенных оказывается близким населению центрального Ирана того периода. Все эти факты заставляют предположить, что в конце IV — начале III тысячелетия до н. э. в южную Туркмению проникают какие-то группы выходцев из центрального Ирана, с появлением которых исследователи связывают и ряд других элементов культуры древних земледельцев Средней Азии. Анализ всей совокупности археологических материалов позволяет, однако, утверждать, что проникновение центральноиранских племен в Среднюю Азию носило характер постепенного переселения сюда отдельных родовых и большесемейных коллективов, которые растворялись среди местного оседлоземледельческого населения, внося свой вклад в местную культуру, но не изменяя ее общего характера и основного направления ее развития. Это проникновение в южную Туркмению и на другие территории центральноиранских земледельческих племен, вызванное быстрым подъемом у них на родине производительных сил общества и недостаточностью там водных ресурсов, в свою очередь привело, вероятно, к перенаселению в целом ряде районов и явилось как бы началом цепной реакции, охватившей обширную территорию. В сложных перемещениях земледельческих племен того периода какую-то роль сыграли, вероятно, и южнотуркменские земледельцы. Во всяком случае В. М. Массон и В. И. Сарианиди выделяют в керамике северного Белуджистана второй половины III тысячелетия до н. э. посуду, восходящую, по их мнению, к керамике Геоксюрских поселений.

К этому времени существенно меняется вся обстановка на древнем Востоке. Во-первых, в IV–III тысячелетиях до н. э. происходит расширение зоны расселения оседлоземледельческих племен: в этот период, в частности, происходит (не без воздействия центральноиранскпх и среднеазиатских общин) переход от присвояющего к производящему хозяйству в южном Афганистане и северо-западной Индии. Во-вторых, внутри оседлоземледельческой зоны возникает новая зона городских цивилизаций. Опираясь на благоприятные природные условия, оседлоземледельческие племена сначала на юге Месопотамии и в Эламе, а затем и в долине Инда стремительными темпами развивают свою экономику и культуру, что приводит к появлению здесь крупных, хорошо укрепленных городов с развитым ремеслом и монументальной архитектурой, к возникновению письменности и в конечном счете к образованию раннеклассовых обществ и государств. На смену двум культурно-хозяйственным зонам предшествующей эпохи теперь приходит деление на три такие зоны, характерной особенностью которых является неравномерность исторического развития (см. карту 3). Древнеземледельческие культуры Анау входят в это время во вторую по уровню развития зону, обширную область земледельческо-скотоводческих племен, находившихся в тесной взаимосвязи с вырвавшимися вперед городскими цивилизациями. Развитие экономики и общественной жизни древних земледельцев южной Туркмении, как и других сходных с ними раннеземледельческих обществ, идет по тому путл, который уже прошли в то время древневосточные городские цивилизации. Это длительное вхождение в одну культурно-хозяйственную зону объясняет и многочисленные переклички в археологических материалах и неоднократные контакты древних земледельцев южной Туркмении времени расцвета с племенами Ирана, Афганистана и северо-западной Индии.

Историческая общность древнеземледельческих племен этих территорий сказалась и в период позднебронзового века. В то время когда в южпой Туркмении пустеют крупные поселения и видно огрубение и упадок многих элементов материальной культуры, о чем мы уже говорили выше, сходные явления наблюдаются и на ряде других памятников зоны оседлоземледельческих племен. Примерно тогда же прекращается жизнь на крупных североиранских поселениях Тюренг-тепе, Шах-тепе, Тепе-Гиссар, причем на материалах последнего удается проследить отражение ожесточенной межплеменной борьбы. На юге Афганистана в исследованном там поселении Мундигак в слоях этого периода, также видны следы разрушений. Бытовавшая ранее изготовленная на круге посуда сменяется сосудами ручной лепки, а немногим позднее наступает полное запустение. В нынешнем западном Пакистане, в Сеистане и Белуджистане тогда же замирает жизнь в ряде оазисов, наблюдаются перемещения племен. Примерно на середину II тысячелетия до н. э. приходится также упадок городской цивилизации в долине Инда. Чем были вызваны все эти перемещения и разрушения, пока неясно, и конец культур Анау все еще остается окутанным глубокой тайной.