Между Памиром и Каспием

В течение пяти веков после упадка культуры Анау бушевали над просторами Средней Азии грозные политические и социальные бури, о которых, однако, мы почти ничего не знаем. Сообщения легендарного характера, сохраненные более поздними авторами, звучные, но во многом загадочные тексты «Авесты» и немногочисленные археологические материалы представляют широкие возможности для бурных научных споров и смелых гипотез о якобы существовавших в то время древнейших среднеазиатских государствах. Но достоверными сведения об исторических судьбах народов Средней Азии I тысячелетия до н. э. становятся лишь с середины VI в., когда ее основные области вошли в состав Ахеменидской державы.

С тех пор в течение двух столетий, вплоть до походов Александра Македонского, история Средней Азии тесно связана с историей ахеменидского «царства стран», первой в истории человечества державы, претендовавшей на мировое господство, т. е. на власть и над Востоком, и над Западом, Позднее народы Средней Азии вошли в состав империи Александра, а после его смерти — в царство Селевка, одного из наиболее талантливых сподвижников этого великого полководца. И, наконец, около середины III в. до н. э, завершая эпоху тесного переплетения исторических судеб древних народов Запада и Востока, на севере современного Афганистана и в южных районах Средней Азии возникает своеобразное Греко-Бактрийское царство, государство наследников Александра в самом сердце Азиатского материка.

В «царстве стран»

Судьбы ахеменидского «царства стран» уже давно привлекли к себе внимание европейских исследователей. Достаточно вспомнить, что еще Нибур, единственный уцелевший участник первой европейской научной экспедиции на Восток, снаряженной в 1761 г. королевским правительством Дании, немало сил и времени уделил истории Ахеменидской державы и пытался, правда без особого успеха, прочитать древнеперсидские клинописные надписи; копии нескольких из них он, как известно, привез с собой в Европу. Со времени Нибура история ахеменидского Ирана и тайна древнеперсидской клинописи не переставали волновать европейских ученых.

Интерес к Ахеменидской державе ничуть не ослабел и после прогремевших подвигов Генри Роулинсона, который в 1835–1847 гг. скопировал и расшифровал самую большую, самую ценную в историческом отношении и самую прославленную в истории науки древнеперсидскую надпись, высеченную по приказу царя Дария I на Бехистунской скале, на древнем пути из Месопотамии в Иран. Однако ни ранние исследователи, ни многочисленные ученые, изучавшие в конце XIX — начале XX в. историю древнего Ирана, не уделили, да и не могли в силу тогдашнего уровня знаний уделить должного внимания истории северо-восточных владений ахеменидских царей — территории современных среднеазиатских республик.

Что касается работ по археологии и истории культуры и искусства, то в них до Великой Октябрьской революции, если не считать верхний слой Анау (как теперь установлено, этот слой относится к ахеменидскому времени), речь шла лишь об одном памятнике, вернее, об одной коллекции, которую можно было связывать со Средней Азией VI–IV вв. до н. э. Эта коллекция, состоящая примерно из 200 золотых, бронзовых и других художественных изделий и полутора тысяч монет, получила всемирную известность под названием «Аму-дарьинского клада» (рис. 10–11). Она была куплена в 1880–1882 гг. по частям английскими коллекционерами О. У. Фрэнком и А. Кэннингхемом на антикварном рынке северо-западной Индии, впоследствии попала в Британский музей в Лондоне и была опубликована в 1905 г. хранителем этого музея, известным искусствоведом О. М. Дальтоном в книге «Клад Окса»[3]. Что представлял собой этот клад и где он был найден, еще не совсем ясно.

Рис. 10. Золотой браслет из «Аму-дарьинского клада»

Рис. 11. Ручка серебряного сосуда из «Аму-дарьинского клада»

Со слов торговцев древностями из города Равалпинди А. Кэннингхем сообщил, что купленные им и О. У. Фрэнком вещи были найдены в 1877 г. на северном берегу Аму-Дарьи у переправы Тахтп-Кувад на полпути между городами Хульм (в современном Афганистане) и Кобадиан (на юге Таджикской ССР). Бухарские купцы, доставившие все эти вещи в Индию, рассказывали, что их сокровища найдены в самом Кобадиане. М. М. Дьяконов же, руководивший в 1950–1953 гг. археологическими работами на территории бывшего Кобадианского бекства на юге нынешнего Таджикистана, вообще отказывался признать рассматриваемую коллекцию как найденную одновременно, полагая, что вещи «клада» были собраны в разных местах Кобадианского бекства в разное время и лишь случайно все вместе попали к одним и тем же купцам. Совсем недавно, уже в 1962 г., вопрос о месте и условиях находки Аму-дарьинского клада был рассмотрен вновь Т. И. Зеймаль и Е. В. Зеймалем, которые, указав, что после 1877 г. в Кобадианском бекстве ни разу больше пе было зафиксировано находок золотых вещей, привели дополнительные доводы, подтверждающие, что коллекция из Кобадиана это все-таки клад. Они сочли также более вероятной информацию А. Кэннингхема, указав как на вероятное место находки клада на городище Тахти-Кувад, лежащее у слияния рек Вахша и Пянджа (верхнее течение Аму-Дарьи).

Лучше известен путь клада из Кобадиана в Равалпинди, вернее, события, которые чуть было не прервали его путь. Эти события таковы. В мае 1880 г., во время второй англо-афганской войны, в лагере одного из английских резидентов в южном Афганистане, капитана Бэртона, стало известно о нападении на караван бухарских купцов, идущий из Кабула в Индию, афганцев из племени гильзаев. Путешественники были ограблены начисто. Благодаря вмешательству Бэртона значительная часть сокровищ была, однако, возвращена, и незадачливые бухарские купцы отправились в дальнейший путь, оставив английскому капитану золотой браслет прекрасной работы. Содержимое их вьюков, правда, уменьшилось (по мнению Бэртона, примерно на четверть, по словам же самих пострадавших— несколько больше), так как кое-что из добытого гильзаи все же прибрали к рукам. Но купцы были рады и тому, что удалось спасти, и, по-видимому, до индийской границы с их сокровищем не случилось ничего особенного, хотя вполне вероятно дальнейшее уменьшение его веса: бакшиш — великое зло, а на пути каравана было столько застав! Наконец, в Равалпинди бухарские купцы вручили свой груз какому-то индийцу-меняле. Затем кобадианские вещи прошли, видимо, через руки не одного ювелира и торговца древностями, прежде чем попасть к А. Кэннингхему и О. У. Фрэнку. Дальнейшая судьба клада, вернее, того, что от него осталось, нам уже известна.

Встает, конечно, вопрос, почему все-таки замечательный клад, богатейшая находка на землях Бухарского эмирата (Кобадианское бекство входило в его состав) уплыл за тридевять морей, вместо того чтобы украшать один из музеев нашей страны. Объясняется это тем, что Бухарский эмират, вассал Российской империи, был отсталым феодальным государством с низким уровнем культуры, с почти поголовно неграмотным населением. Музеев, не говоря уже о научно-исследовательских институтах, в эмирате не было, да и вообще историей своей страны в бухарских владениях тогда почти никто не интересовался. В этих условиях большой спрос на памятники старины среди английских офицеров и чиновников в северо-западной Индии породил постоянный приток туда среднеазиатских древностей. Такое положение сохранялось еще и в 1898 г. А. А. Семенов (позднее известный советский востоковед, действительный член Академии наук Таджикской ССР) при встрече в Кабуле с пешаварскими купцами услышал от них такой рассказ об их занятиях в Средней Азии: «…собираем здесь старинные вещи… а в Индии у нас их покупают англичане, так что иной раз и хорошие деньги зарабатываем… У «инглизов» много денег, — твердили они (А. А. Семенову) и не без иронии добавляли: чем мы виноваты, если русские господа так бедны, что не могут заплатить, сколько мы просим?»

Так и ушел за границу Аму-дарьинский клад, состоящий из замечательных по исполнению и по историческому значению предметов. Причем даже О. Дальтон рассматривал этот клад не как памятник, освещающий культуру и искусство древних народов Средней Азии, а как неизвестно кем привезенное сюда собрание произведений древнеперсидских и древнегреческих мастеров. Что же касается положения среднеазиатских областей в составе Ахеменидской державы, то оно просто выпадало из поля зрения исследователей. Правда, общие представления о племенах и народах Средней Азии того периода были уже достаточно определенными. Так, было известно, что все основные племена и народы Средней Азии VI–IV вв. до н. э. по их хозяйственной деятельности и культуре делились на две группы: оседлых земледельцев и кочевников-скотоводов. О скотоводческих племенах речь у нас будет идти ниже, в третьей главе. К оседлым же земледельцам Средней Азии тогда относились бактрийцы, жители Бактрии — обширной области, охватывавшей юг современных Узбекской и Таджикской ССР и север Афганистана; согдийцы, заселявшие Согд — центральную часть среднеазиатского междуречья с долинами Зеравша-на и Кашка-Дарьи; хорезмийцы, жившие в Хорезме, в низовьях Аму-Дарьи; парфяне — в Парфпи, в предгорьях Копет-Дага. Земледельцами были жители древней Маргианы, долины р. Мургаб, куда в период грозных событий упадка культур Анау переселились потомки древнейших земледельцев Средней Азии. Оседлоземледельческими были также и древние поселения Ферганской долины, нынешней жемчужины Средней Азии.

Каковы, однако, были культура, искусство и быт этих народов, большей частью подчиненных ахеменидским «царям царей», оставалось неясным. Историки древнего Востока, как правило, ограничивались лишь лаконичным указанием на то, что эти народы вошли в состав Ахеменидской державы в результате завоевательных походов ее знаменитого основателя, царя Кира. И лишь гибель этого прославленного полководца и государственного деятеля в войне со среднеазиатскими кочевниками-массагетами описывалась более тщательно и подробно.

Но вот в изучении Средней Азии VI–IV вв. до н. э. наступила новая эпоха, эпоха углубленных исследований тех сведений, которые содержат письменные источники, эпоха широких археологических работ в поисках новых материалов. И оказалось, что, как пи скудны сведения этих источников, — рассмотренные под соответствующим углом зрения они позволяют все же выявить общие контуры политических событий в среднеазиатских областях той эпохи, составить представление и о некоторых других важных историко-культурных проблемах. Многое выяснилось и в результате анализа новых находок в Иране, Афганистане и Ираке, равно как и тех уточнений и открытий, которые были сделаны за последние 20–30 лет в изучении ахеменидских надписей. И, наконец, немалую роль сыграли открытия советских археологов в самой Средней Азии.

Наиболее результативны пока исследования сотрудников Хорезмской экспедиции. Организатор и руководитель этой крупнейшей археологической экспедиции С. П. Толстов (ныне член-корреспондент Академии наук СССР) еще до Великой Отечественной войны, приступая к широким полевым исследованиям, собрал воедино и проанализировал все сведения письменных источников о Хорезме, области Аму-дарьинской дельты. И хотя эти сведения были весьма скудными, выяснилось, что Хорезм действительно входил в состав ахеменидского «царства стран». Стало также ясным и то, что ко времени походов Александра Македонского Хорезм освободился уже от власти Ахеменидов и представлял собой независимое государство.

Рис. 12. План городища Кюзели-гыр (1. Пески. 2. Такыры. 3. Расчищенные стены. 4. Шурфы. 5. Нерасчищенные стены. 6. Полосы поверхностной расчистки. I–VII — раскопы.)

По мере того как в Хорезме развертывались раскопочные работы, перед нами один за другим стали открываться и археологические памятники ахеменидского времени. Так, было исследовано сравнительно большое поселение — крепость ахеменидского времени, городище Кюзели-гыр (рис. 12) площадью примерно 20 га. располагавшееся на вершпне одной из возвышенностей Заунгузских Каракумов, в западном (левобережном) Хорезме (в 85 км к западу от г. Ташауз). Как показали раскопки, поселение было окружено крепостной стеной с овальными башнями; вдоль стены тянулся стрелковый коридор, а в ее кладке были прорезаны прямоугольные бойницы, расположенные в два яруса в шахматном порядке (рис. 13 а, б). В центре поселения находилось крупное здание, раскопанное частично в 1953–1954 гг. О. А. Вишневской. Это был, невидимому, дворец или цитадель с просторными парадными помещениями: одно из них, вскрытое при раскопках, занимало площадь в 285 кв. м. Севернее этой постройки были раскопаны основания трех башен (рис. 14), назначение которых точно определить не удалось (по мнению С. П. Толстова, это культовые сооружения, связанные с центральным зданием). Помимо центральной дворцовой постройки на территории городища под защитой его крепостных стен располагались также небольшие жилые и хозяйственные помещения. И крепостная стена, и башни, и все другие постройки Кюзели-гыра были сооружены из сбитой глины — пахсы и крупного сырцового кирпича.

а

б

Рис. 13. Кюзели-гыр. Раскопки башни (а) и крепостных стен (б)

Рис. 14. Кюзели-гыр. Раскопки цоколей трех сооружений в центре городища (снимок с самолета)

Из тех же строительных материалов возводились степы большого здания (возможно, загородной усадьбы), раскопанного в 1958–1960 гг. отрядом М. Г. Воробьевой в урочище Дингильдже, в правобережном Хорезме (в 10 км к северо-востоку от Турткуля). В северо-восточном углу усадьбы открыт многокомнатный дом с полутора десятками помещений жилого, хозяйственного и парадного назначения. Между домом и внешней стеной усадьбы найдены также подземные комнаты с плоскими перекрытиями. На территории усадьбы раскопан и большой прямоугольный водоем.

Но, пожалуй, наиболее интересным археологическим памятником Хорезма ахеменидского времени следует признать городище Калалы-гыр I — огромную резиденцию ахеменидского наместника конца V — начала IV в. до н. э, оставшуюся недостроенной в связи с происшедшим, по-видимому, именно в то время освобождением Хорезма от власти персов. Это городище лежит неподалеку от Кюзели-гыра, к востоку от него. Расположено оно на краю каменистой возвышенности на сухом русле р. Даудан — одном из древних протоков Аму-Дарьи, пересекающем северо-восточные Каракумы. Городище Калалы-гыр I— прямоугольное в плане (рис. 15). Его площадь превышает 63 га, это крупнейшее по своим размерам городище Хорезма. Стены Калалы-гыра I по замыслу его строителей должны были усиливаться башнями, а обороне четырех его ворот должны были способствовать сложные предвратные лабиринты и башни. Близ западной крепостной степы, с ее внутренней стороны, располагалось (вернее, должно было располагаться) грандиозное дворцовое здание. Исследования, проведенные здесь в 1953 и 1958 гг. отрядом Ю. А. Рапопорта, показали, что ни оборонительные сооружения, ни дворцовое здание — единственная постройка на огромной площади городища — не были закончены; работы по их возведению были прерваны в то время, когда во дворце велись отделочные работы, а по всему периметру огромного городища был уже воздвигнут высокий 15-метровый пахсовый цоколь крепостных стен и башен. После неожиданного прекращения строительных работ городище Калалы-гыр I было заброшено, и лишь через несколько десятилетий после этого в сохранявших еще свои перекрытия дворцовых помещениях разместился небольшой пограничный гарнизон, который, однако, тоже вскоре покинул негостеприимные руины после какой-то катастрофы, сопровождавшейся большим пожаром. Вновь люди пришли на Калалы-гыр лишь много веков спустя (не раньше II в. н. э.), но жить здесь уже никто не стал: новые пришельцы, жители близлежащих мест, долгое время (вплоть до IV в. н. э.) использовали древние сооружения как кладбище для оссуарных захоронений (об этих своеобразных захоронениях, представлявших собою одну из загадок среднеазиатской археологии, мы еще будем говорить ниже).

Рис. 15. План городища Калалы-гыр

Что же увидели на калалы-гырском городище археологи Хорезмской экспедиции? Остатки дворца и сейчас производят сильное впечатление; отдельные останцы древних дворцовых стен вздымаются в высоту более чем на 7 м, а план всего сооружения еще до раскопок питался почти полностью, так как контур стен был довольно четок даже в сильно разрушенных и засыпанных помещениях; особенно хорошо виден он был с самолета (рис. 16). И, хотя раскопки затронули пока всего лишь около одной шестой части площади дворца (1750 из 10 460 кв. м), многое и в планировке, и устройстве его можно считать выясненным (рис. 17). Так, установлено, что степы дворцовых помещений были сложены из блоков пахсы (внизу) и сырцовых кирпичей, выше которых находились еще кладки из гипсовых (алебастровых) плиток; слон таких плиток должен был защищать сырцовые и пахсовые кладки от размывания. Такими же плитками была, вероятно, выстлана и плоская крыша. Наряду с обычными квадратными плитками (40 X 40 × 7 см) при раскопках были обнаружены также алебастровые кирпичи длиной 30 и высотой 20 см. На их торцовой стороне имеются полуцилиндрические выемки, которые, если составить два таких кирпича вместе, образуют круглое отверстие — гнездо для балки перекрытия. Среди найденных на Калалы-гыре архитектурных деталей имеется и часть алебастровой формы для отливки орлиной головы (рис. 18). Сравнение этой находки с капителями, венчающими колонны знаменитого «Стоколонного зала», одной из резиденций Ахеменпдов в Персеполе, не оставляет сомнений, что калалы-гырская форма предназначалась для отливки орлиноголового грифона, изображения которого должны были украшать капители колонн парадного зала (или парадных залов) во дворце ахеменидского наместника в Хорезме. Среди раскопанных помещений по крайней мере два могли иметь такие капители. В одном из них (помещение № 23) было шесть деревянных колонн с каменными основаниями, расположенных в два ряда (рис. 19), в другом (помещение № 12) плоскую кровлю поддерживали вытянутые в ряд четыре таких колонны (рис. 20).

Рис. 16. Дворец Калалы-гыр (снимок с самолета)

Рис. 17. План дворца Калалы-гыр (№ 1—18 — помещения дворца)

Рис. 18. Голова грифона. Отливка по форме, найденной в Калалы-гыре

Рис. 19. Дворец Калалы-гыр. Помещение № 23

Царство греков в глубинной Азии

Рис. 23. Александр Македонский в бою. Деталь мозаики из Помпеи

11 июня 323 г. до н. э. среди воинов многочисленных царских отрядов и пестрого разноязычного населения величайшего города древности — прославленного Вавилона поползли тревожные слухи о смерти Александра Македонского, великого царя и знаменитого полководца, с именем которого связаны и крах Ахеменидской державы, и колоссальные изменения всего привычного образа жизни древних народов восточного Среднеземноморья и глубинной Азии. Несмотря на свою молодость — ему было всего 33 года, — Александр (рис. 23) пережил уже многое: невероятные трудности походов и сражений и фантастические победы. Его имя окружал ореол громкой немеркнувшей славы. Казалось, что в мире не было силы, которая могла бы противостоять этому «любимцу богов», которого египетские жрецы объявили «сыном Амона», чье божественное происхождение скрепя сердце признали вольнолюбивые греки. Даже один из злейших его врагов, знаменитый греческий оратор Демосфен, и тот счел за лучшее посоветовать афинянам смириться и считать грозного царя, «если он того хочет, сыном Зевса или также и Посейдона». И вот, говорят, он умер. Тысячи сподвижников великого полководца, поверив слухам, огромной толпой явились к наглухо закрытым воротам царского дворца и добились, наконец, свидания с лежащим на смертном одре, обессилевшим, утратившим дар речи Александром. За несколько дней до этого, в разгаре бурной деятельности по упорядочению государственных дел и подготовки к новым военным предприятиям, чередующейся с буйными ночными пиршествами, молодой царь был сражен тяжелым приступом малярии. Железный организм, подорванный многолетними тяготами походной жизни и многочисленными ранениями, на сей раз сдал.

Недолгая, но яркая жизнь Александра с тех пор вот уже более чем два тысячелетия служит неисчерпаемой темой различных легенд, исторических романов и всевозможных научных исследований. Картины ее проходили, наверно, перед глазами его воинов, когда те медленно, в глубокой скорби, один за другим шли мимо царского ложа. Среди этих воинов были люди различных возрастов и разных национальностей. Как сообщают древние авторы, Александр еще узнавал кое-кого из воинов и слабо кивал им головой.

С умирающим царем в тот день пришли проститься старые ветераны, которые помнили еще его отца Филиппа, превратившего маленькую, слабую Македонию в гегемона всего греческого мира и уже готового во главе союзных войск начать решительную схватку с Ахеменидским царством, чтобы отомстить за разрушительные походы персов на Грецию, оградить Элладу от их повторения и освободить от персидского ига греческие области и города Малой Азии. Они помнили также убийство Филиппа одним из его телохранителей, подкупленным, как говорили, на персидские деньги.

С умирающим полководцем в тот день прощались и воины другого поколения, те, кто через два года после воцарения Александра, летом 334 г. до н. э, переправой через Геллеспонт начинали великий восточный поход, а позднее участвовали в завоевании Египта и в кровопролитных битвах, стоивших последнему ахеменидскому царю Дарию III престола и жизни. Этим воинам довелось сражаться и на древних землях Бактрии и Согда. Они были свидетелями тех ужасных, отнюдь не принесших славы их предводителю, репрессий, которые он обрушил на бактрийцев и согдийцев: взбешенный сопротивлением согдийцев, царь-завоеватель отдал приказ сжигать все встречавшиеся на пути его отрядов деревни и предавать смерти всех взрослых их обитателей. По словам Диодора Сицилийского, Александр истребил при этом более 120 тысяч человек. В итоге на усмирение одного лишь Согда македонянам потребовалось три года, тогда как до этого они менее чем за пять лет завоевали Малую Азию, Египет, Месопотамию и весь Иран. Эти воины участвовали в торжествах по случаю гибели легендарного Спитамена, одного из согдийских предводителей, и сдачи Александру других среднеазиатских вождей, изменивших своему народу. Эти воины, следуя примеру своего царя, женившегося на прекрасной Роксане, дочери вождя бактрийцев Оксиарта, вступали в браки с согдийскими, бактрийскими или персидскими женщинами. Эти воины, наконец, пройдя долину Инда и узнав, что до «края света» все еще очень далеко, доведенные до крайности многолетними тяготами походов и сражений, отказались однажды в дебрях индийских джунглей идти вперед и принудили своего честолюбивого полководца, никогда не отступавшего ни перед какими трудностями, отдать приказ об окончании похода.

Среди тех, кто в скорбный день прощания проходил перед угасающим взором Александра, были и молодые воины, сыны Персии, Бактрии и Согда, те, на кого он возлагал особые надежды. Этим юным воинам, по его замыслам, предстояли новые походы на завоевание всех еще не покоренных стран и областей: через морские просторы Персидского залива и Красного моря — на побережье Аравийского полуострова, через пески Африки — в Ливию и Карфаген, через север Балкан и Адриатическое море — в земли этрусков и римлян в Италии, а там позднее, быть может, и снова на восток — в долину Ганга, о существовании которого эллинский мир узнал впервые после походов Александра, из рассказов, услышанных им на берегах Инда. Этим воинам, по плану Александра, предстояло стать ядром будущего единого народа («персогреков») будущей единой и всеобъемлющей его, Александра, «мировой империи»…

Вечером 13 июня Александра не стало. И вместе со смертью прославленного царя не только рухнула его империя, простиравшаяся уже от песков Ливии до индийских джунглей и от Черного моря до Персидского залива: в прах оказалась развеяна и сама идея мирового господства, с которой долгие годы носились определенные слои тогдашнего общества. Среди тех, кто лелеял эту идею, наряду с ближайшим окружением великого македонца и приближенной им к себе древнеперсидской знатью, были и представители Бактрии. Той самой Бактрии, о которой до походов Александра среди греков ходили лишь смутные, легендарные слухи. Той самой Бактрии, которая в период господства Ахеменидов многократно пыталась посадить на трон персидского «царя царей» своих ставленников. Той самой Бактрии, которая, став после разгрома персидских армий местом концентрации всех антимакедонских сил, позднее, после привлечения Александром бактрийской знати на свою сторону, превратилась в основной форпост его власти на востоке империи. Той самой Бактрии, чья верхушка, окружая свою землячку царицу Роксану и ее сына, провозглашенного наследником Александра (наряду со слабоумным братом Александра Филиппом Арридеем), полагала, и не без некоторых оснований, что приблизилась, наконец, к престолу вселенной.

В длительной, многолетней борьбе, вспыхнувшей сразу же после смерти Александра, когда сподвижники (диадохи) великого полководца никак не могли поделить между собой его обширное наследство, Бактрия в лице своей знати и войсковых подразделений последовательно поддерживала тех диадохов, которые выступали за продолжение попытки сближения греков и азиатов и признавали идею неделимости империи. Однако ход истории был неумолим. Роксана и ее малолетний сын, проведя несколько лет в неволе в Македонии, были задушены по приказу вдовствующей македонской царицы Олимпиады, матери Александра и Филиппа Арридея. «Мировая империя» распалась на несколько крупных и множество мелких царств. Да и сам населенный мир после походов Александра оказался значительно более обширным, чем это представлялось ранее: он уходил куда-то далеко на юг от нильских порогов и далек» на восток от берегов Инда. И завоевать весь этот мир оказалось не по плечу даже великому македонцу…

Но десятилетне славных и страшных дел не прошло бесследно. Грандиозные и удивительные походы горстки греков через Малую Азию и Египет, Месопотамию, Иран, Среднюю Азию, Индию не только расширили географический кругозор тогдашнего общества, но также способствовали взаимному сближению народов. И дело здесь не только и не столько в попытке Александра создать единый народ путем включения в свою свиту восточной знати, переселения одних людей из Европы в Азию, а других — из Азии в Европу или поощрения браков греко-македонских воинов с восточными женщинами (из сообщений древних авторов известно, что ко времени смерти Александра примерно 80 его высших военачальников находились в родстве с восточной знатью; известно также о праздновании за счет царя свадьбы 10 тысяч воинов с «азиатками»). Деяния этого великого полководца и государственного деятеля соответствовали исторически обусловленному стремлению передовых народов того времени к хозяйственному и культурному сближению. В результате его походов стало возможным непосредственное их ознакомление с культурными достижениями разных областей древнего мира.

И если идея политического объединения всех населенных частей света потерпела тогда решительный крах (хотя и применялась еще частенько как пропагандистский лозунг для одурманивания народа и воинов), то процесс взаимовлияния и синкретизма различных культурных традиций после походов Александра стал приобретать все более и более широкий размах. Этот процесс не в состоянии была остановить ни вражда наследовавших Александру диадохов, разрывавших на части его «мировую империю», ни выдвижение новых царствующих династий.

В жестокой борьбе, развернувшейся сразу же после смерти Александра между его военачальниками — диодохами, в конечном счете наибольший успех выпал на долю двух талантливых полководцев — Птолемея и Селевка. Первый уже в 323 г. до н. э., сразу после смерти Александра, обосновался в Египте, где царствование его потомков продолжалось около трех веков и завершилось гибелью последней птолемеевской царицы — Клеопатры и ее возлюбленного — римского триумвира Марка Антония в борьбе с первым императором Рима Октавианом Августом. Государство Селевкидов, основанное Селевком, просуществовало на полстолетие меньше, но охватывало оно одно время более обширные территории — почти все владения Александра в Азии.

Вынужденный поспешно покинуть былую столицу «мировой империи», Селевк во главе небольшого отряда вновь вступил в Вавилон в октябре 312 г. до н. э., радостно встреченный как греческим, так и более многочисленным азиатским его населением. Эта радостная встреча, как показали события последующих лет, отнюдь не была только данью восхищения военным талантом Селевка. Она была подчеркнутой демонстрацией поддержки той политической линии, которую проводил этот царь-диадох. Один из приверженцев курса Александра на сближение между греками и азиатами, муж Анамы, пользовавшейся огромным авторитетом дочери согдийского героя Спитамена, Селевк резко отличался от господствовавших до него в Вавилоне в течение нескольких лет представителей так называемой старомакедонской группировки, которая еще при жизни Александра роптала против его «измены» эллинским порядкам и приверженности к «варварам». Для политики Селевка показательно также, что и сам он, и его сын, верный соратник и соправитель на Востоке (а позднее и преемник на царском престоле), Антиох (рис. 24 а, слева) усиленно демонстрировали свою любовь и уважение к Анаме, называя ее именем города своего царства и оказывая ей всяческие почести; таким путем первые Селевкиды стремились подчеркнуть не только македонские, но и восточные корни своей династии.

Рис. 24. Монеты Антиоха I (а)

Селевку I и Антиоху I удалось на первых порах создать государство, по площади почти не уступавшее Ахеменидскому «царству стран», государство, протянувшееся от Дарданелл до восточных рубежей Бактрии. Однако именно обширность и неоднородность царства Селевкидов в отличие от компактности и хозяйственной целостности Птолемеевского Египта и были причиной его слабости. Уже в 50-м году «селевкидской эры» (262 г. до н. э.) из-под власти Антиоха освобождается Пергам, небольшое царство на западе Малой Азии, позднее прославившееся восстанием рабов (во главе с Аристоником) и знаменитым алтарем Зевса (из этой постройки происходит тот изумительный скульптурный фриз, который хранился в Берлинском музее, был спасен в конце второй мировой войны воинами Советской Армии и перед возвращением в Германию демонстрировался в залах Эрмитажа). А еще 10–15 лет спустя на востоке Селевкидских владений возникают два новых государства, одно из которых — Парфянское царство — в скором будущем объединит почти на 500 лет весь Иран и Месопотамию и станет главным соперником Рима в Передней Азии, в то время как второе — своеобразное царство греков в Бактрии, — просуществовав немногим более столетия, оставит по себе долгую память как форпост эллинизма в самом сердце Азии. О Парфии речь еще будет идти в одной из последующих глав, а на царстве наследников Александра и Селевкидов в Бактрии остановимся несколько подробнее сейчас.

О существовании этого государства ученые узнали уже давно. Еще в 1738 г. в Петербурге было опубликовано и первое монументальное исследование, посвященное этому удивительному царству, — книга академика Ф. З. Байера, написанная по латыни и озаглавленная «Historia regni graecorum Bactriani» («История Бактрийского царства греков»), а ровно столетие спустя в Бонне вышла в свет вторая обобщающая работа К. Лассена «К истории греческих и индо-скифских царей в Бактрии, Кабуле и Индии». Интересно, что одно из наиболее серьезных исследований нашего времени по истории греков в Бактрии и Индии — труд известного английского ученого В. В. Тарна был издан в 1938 г., т. е. через 200 лет после книги Байера и столетием позже работы Лассена. Истории греческой власти в глубинной Азии посвящены также многочисленные статьи и монографии, в том числе книги члена-корреспондента Академии наук СССР К. В. Тревер (1940 г.) и профессора индийского Бенаресского университета А. К. Нарайна (1957 г.) На первый взгляд об этом царстве, во всяком случае о политической истории его, мы имеем достаточно определенное представление. Увы, это совсем не так.

Политическая история греко-бактрийских и греко-индийских царей крайне запутана. Объясняется это странное, казалось бы, явление не только скудостью сведений письменных источников, но и тем поистине грандиозным количеством недоказанных предположений, которые существуют еще в науке по поводу основного источника наших знаний об этих царях — их многочисленных монет. Эти предположения, переходя в течение столетий из одной работы в другую, постепенно превращались в сознании исследователей в нечто неоспоримое и несомненное, так что часто, читая то или иное сочинение, нельзя даже понять, что в нем является прочно установленным фактом, а что не более чем гипотетическим утверждением. Более того, эта отрасль исторических знаний и ныне предоставляет широкий простор для всевозможных предположений. И М. Е. Массон, известный советский археолог и нумизмат, не слишком уж сгущает краски, когда обвиняет даже столь серьезного и авторитетного исследователя, как В. В. Тарн, в том, что в своей книге тот женит «по своему усмотрению» разных государей. «Дочь Антпоха II (Селевкида. — Б. С.) и сестра Селевка II, — пишет М. Е. Массон, — выдана им (т. е. Тарном. — Б. С.) замуж за Диодота I (первого греко-бактрийского царя. — Б. С.). Возможно родившийся от этого заподозренного брака ребенок рекомендуется дочерью, которая, являясь сама предположенным лицом вторичного допущения, в третьем допущении становится женой Евтидема, одного из приближенных Диодота I… В четвертом этаже предположений эта мнимая внучка Антиоха II объявляется матерью Деметрия[4], что для читателя должно звучать приемлемо, поскольку его отец был Евтидем. Менандру (греческому государю в Индии. — Б. С.) устраивается брак с дочерью Деметрия, и даже в сераль Чандрагупты (индийский царь из династии Маурья. — Б. С.) выделена одна из селевкидских принцесс. И т. д. и т. п.».

Но, несмотря на все сложности, исследователи пришли все же в изучении истории Греко-Бактрийского царства и к позитивным результатам. Эти результаты хотя еще далеко не всеобъемлющи, по все-таки достаточно определенны. Они намечают основные общие контуры политической истории греков в Бактрии и Индии.

Рис. 24. Монеты греко-бактрийского царя Диодота (б)

Политическая история этих наследников Александра и Селевкидов в глубинной Азии началась примерно в 250 г. до н. э., когда, воспользовавшись борьбой между Селевкидами и Птолемеями за господство над восточным побережьем Средиземного моря, от своих былых государей отложился, по словам Юстина, «Диодот, правитель тысячи бактрийских городов, и приказал именовать себя царем». Носило ли это отделение мирный характер или явилось вооруженным выступлением, — неясно. Но в сердце Азии было провозглашено новое царство с центром в Бактрии и с былым селевкидским наместником-греком на царском престоле. Селевкидам на первых порах было не до Бактрии, тем более что в это же время от них отпала и Парфия, причем там власть вскоре перешла из рук греческого наместника к представителям местных кочевых племен[5]. Последнее обстоятельство толкнуло Диодота I (рис. 24 б), опасавшегося, возможно, подобного же оборота дел в Бактрии, на сближение с Селевком II. Однако власть греков в Бактрии оказалась достаточно прочной. И уже сын и преемник первого греко-бактрийского государя Диодот II, исходя из чисто личных соображений, позволил себе такую роскошь, как разрыв союза с Селевкидами и поддержка боровшегося с ними парфянского царя. Этот опасный эксперимент не вызвал, понятно, восторга греческой верхушки Бактрии, и Диодот II был свергнут Евтидемом, одним из соратников его отца: по сообщению Страбона, вместе с Диодотом I в отпадении Бактрии участвовали и другие наместники, в том числе Евтидем (единственный названный по имени), действовавший в «окрестной области». (Как показал анализ нумизматических данных, произведенный советскими исследователями, этой областью скорее всего был Согд; более точно — район современного Бухарского оазиса, где и позднее выпускались монеты, подражающие чекану Евтидема.) Когда умер Диодот I и долго ли правил Бактрией его преемник, прежде чем к власти пришел Евтидем, пока с достаточной убедительностью определить не удается. Известно лишь, что в 212 г. до н. э. Евтидем был уже греко-бактрийским царем.

Рис. 24. Монеты греко-бактрийского царя Евтидема (в)

На время царствования Евтидема (рис. 24 в) приходится последняя попытка Селевкидов восстановить свою власть над Бактрией. Вражда между нею и молодым парфянским государством, явившаяся неизбежным последствием свержения Диодота II, облегчала, казалось бы, задачу восточного похода Антиоха III, с правлением которого (223–187 гг. до н. э.) связаны временное возрождение селевкидской мощи и первое роковое столкновение с Римом. Утвердившись на троне и урегулировав более или менее дела на Западе, Антиох III разбил в 209 г. до н. э. парфян и заставил их царя признать свою зависимость от центральной селевкидской власти. Обезопасив тем самым свой тыл, Антиох III обратился против Греко-Бактрийского царства. Разгромив на границе Бактрии десятитысячный авангардный конный отряд Евтидема, селевкидская армия осадила греко-бактрийского царя в его столице Бактрах. Осада продолжалась два года и закончилась в 206 г. до н. э. миром, заключенным по предложению Евтидема. Селевкидский царь по этому миру фактически узаконил независимость Греко-Бактрийского государства. Евтидем же согласился признать свою номинальную зависимость от Селевкидов и предоставить Антиоху боевых слонов для похода в Индию. Союз двух греческих государей Азии скреплялся браком сына Евтидема Деметрия с дочерью Антиоха. Интересно, что одним из аргументов Евтидема в пользу заключения мира было указание на опасность, угрожавшую всем эллинам. Посредник Евтидема, по словам Полибия, прямо указывал Антиоху, что на севере «стоят огромные полчища кочевников, угрожающие им обоим, и если только варвары перейдут границу, то страна наверное будет завоевана ими». Это напоминание, известное в литературе как «угроза Евтидема», послужило, вероятно, одним из наиболее убедительных доводов.

Восточный поход Антиоха III, широко разрекламированный его приверженцами и заметно поднявший авторитет этого безусловно способного политического деятеля, удостоенного титула «Великий», был тем не менее не слишком результативным: ведь нельзя же забывать, что в обмен на номинальное признание зависимости от Селевкидов и Парфянское, и Греко-Бактрийское царства получили юридические подтверждения их самостоятельности. Не лучшими были и результаты похода Антиоха в Индию: думать о каких бы то пи было территориальных приобретениях здесь он и не смел — времена Александра безвозвратно миновали, — и дело ограничилось дружеской встречей с царем Субхаласеной и получением от него в подарок 150 слонов. Однако Антиох считал, что он добился крупного политического успеха, и, главное, на время обезопасил себя от угрозы с востока. По возвращении на запад он вскоре вновь ввязался в длительную борьбу за гегемонию в восточном Средиземноморье. Приютив у себя при дворе знаменитого карфагенского полководца Ганнибала, Антиох III столкнулся с молодой Римской республикой и, недооценив эту новую угрозу, потерпел сокрушительное поражение под Магнезией (190 г. до н. э.) от Публия Корнелия Сципиона. И хотя Селевкидское царство продолжало еще существовать, судьба его действительно была уже решена: оно неминуемо должно было пасть под ударами римлян и парфян…

Рис. 24. Монеты греко-бактрийского царя Деметрия (г)

Между тем в глубинах Азии, отделенное от остального эллинского мира все увеличивающимся Парфянским государством, как прочный бастион греческой власти, раскинулось царство Евтидема, сумевшее не только как-то избегнуть немедленного вторжения грозных кочевников, но даже перейти к завоевательным операциям. На основании смутных указаний Страбона, писавшего, что «бактрийские цари простерли свои владения до Серов (китайцев?) и фринов (жителей Восточного Туркестана? или хуннов?)», некоторые исследователи считают возможным предполагать расширение Греко-Бактрийского царства далеко на северо-восток. Происходила ли в действительности такая экспансия, сказать трудно. Другое дело — завоевательные походы за Гиндукуш, на юг современного Афганистана и в Индию, где греки и правда обосновались достаточно прочно. Завоевание Индии, по сообщениям античных авторов, было осуществлено Деметрием (рис. 24 г), сыном Евтидема и зятем Антиоха III, и неким царем Менандром, которые, по словам Страбона, покорили даже современные Синд (дельта Инда) и полуостров Катхивар. Однако одновременно с завоеванием Индии в среде греческой верхушки в глубинной Азии начинаются раздоры и какие-то сложные политические интриги, картина которых еще не ясна и по поводу которых как раз и состязаются в изобретательности все исследователи вплоть до В. В. Тарна. В Бактрии в это время власть, по-видимому, захватывает военачальник Евкратид, в борьбе с которым около 167 г. до н. э. гибнет «законный» царь Деметрий, спешно вернувшийся из Индии. Однако победитель Евкратид не смог уже объединить сильно разросшиеся греческие владения в Бактрии и Индии, хотя одно время казалось, что это ему удастся. Наместники Деметрия в разных областях Бактрии и Индии начинают борьбу за самостоятельность. Другие, подобно Менандру, добились этого еще при Деметрии, и нам известны монеты с именами примерно двух десятков новых «царей»: Антимаха, Филоксена, Лисия, Теофила, Архебия, Антиалкида, Аминты, Аполлодота, Стратона, Зоила, Никия, Гиппострата и т. д. На севере из-под власти греков окончательно освобождается Согд. На западе часть их бывших владений захватывают парфяне. В довершение ко всему Евкратид около 155 г. до н. э… т. е. через десять с небольшим лет после победы над Деметрием, погибает от руки собственного сына. Владения греков в Бактрии и Индии к середине II в. до н. э превращаются, таким образом, в конгломерат мелких «царств», правители которых ожесточенно борются за власть, то вступая в недолговечные союзы, то расторгая их ради новых, столь же непрочных коалиций. И вот тогда-то на Бактрию, а затем и на северную Индию обрушивается с севера волна кочевников, поглотившая всю эту свору честолюбивых и авантюристичных «наследников Александра» в глубинной Азии. Крах греческого господства в Бактрии приходится на время между 141 и 128 гг. до н. э.: в 141 г. бактрийские греки последний раз упоминаются в источниках как самостоятельная политическая сила (в этот год, по сообщению Юстина, они выступали против парфян как союзники селевкидского царя Деметрия II), в 128 г. посол китайского императора У-ди Чжан Цянь застает Бактрию уже покоренной кочевыми племенами.

Таковы пока наши сведения о политической истории «греков Бактрии и Индии», касающиеся эффектной ее стороны — смены одних правителей другими. Однако для истории народов Востока и. в частности, народов Средней Азии, куда важнее было бы знать социально-экономическую и культурную историю греческих «царств» глубинной Азии. К сожалению, известные сейчас источники совсем не касаются социально-экономических сторон жизни этих стран.

Вопрос о культуре и искусстве Греко-Бактрийского царства и о значении этого государства для последующей истории культуры и искусства народов Средней Азии, Индии и всего Востока привлек к себе внимание исследователей уже давно, причем по своей ожесточенности споры между учеными по этому вопросу мало чем уступают дискуссиям по вопросам политической истории греческих парей глубинной Азии. Исследователям прошлого столетня и начала XX в. (да и кое-кому из наших современников) представлялось само собой разумеющимся, что греческие цари Бактрии и Индии должны были непременно сыграть крупную роль в распространении на Востоке лучших достижений античной культуры и искусства. О том же, казалось бы. свидетельствовали монеты этих царей, поистине изумительные произведения медальерного искусства древнего мира. Попятно, что ко времени деятельности наследников Александра в глубинной Азии — селевкидских и греко-бактрийских царей — эти исследователи сразу же приурочили и замечательные памятники «гандхарского» искусства, расцвет которого, однако, как это вскоре выяснилось, относится к тому времени. когда этих царей давно уже не существовало (на «гандхарском» искусстве и связанном с ним круге вопросов мы остановимся в пятой главе). Но, хотя новых памятников прекрасного эллинского искусства, которое так хотели увидеть здесь эти исследователи, найти никак не удавалось, преувеличенное представление о культуртрегерской миссии греческих завоевателей изжить было нелегко. Окруженный ореолом славы эллинский царь в Азии оставался для многих историков все таким же, каким его представлял себе еще 125 лет назад К. Лассен, когда писал о «стоящем в Бактрии, на скрещении путей, греке, который правой рукой мог перелистывать Веды брахманов (Индии) и наски маздеистов (Средней Азия и Ирана), а левой потрясать засовы, которыми заперты были ворота Великой Китайской стены и вход в Срединное царство». В соответствии с такими представлениями даже многие крупные ученые приписывали предполагаемому «греко-бактрийскому искусству» выдающуюся роль в развитии то искусства Центральной и Восточной Азии (как это делал Э. Мейер, один из крупнейших историков античного мира), то парфянского и сасанидского искусства Ближнего Востока (как это утверждал Э. Херцфельд, видный специалист по истории и археологии Ирана).

Недавно, в канун второй мировой войны, еще одна попытка выявить, наконец, какие-нибудь новые высокохудожественные памятники «греко-бактрийского искусства» была предпринята большим знатоком как античности, так и Востока — известным советским историком культуры и искусства древнего мира К. В. Тревер. Ее работы по изучению культуры и искусства Греко-Бактрийского царства явились ценным вкладом в науку, так как, тщательно собрав все известные перед войной данные, она дала блестящий историко-культурный и художественный разбор монет греко-бактрийских царей и убедительную характеристику культуры греческой верхушки Бактрии как эллинской, испытавшей, однако, воздействие со стороны Лидии, Средней Азии и Ирана, а возможно и Китая. Но когда, исходя из предвзятого положения, что в Греко-Бактрийском царстве должно было расцветать высокохудожественное синкретическое эллинско-восточное искусство, К. В. Тревер отнесла к этому искусству большую хрупну хранящихся в Эрмитаже изделий, ее постигло серьезное разочарование. Выявленные ею «памятники греко-бактрийского искусства» в свете исследований последующих лет оказались в основном относящимися к более поздним периодам, в то время как другие просто были изготовлены вне территории Бактрии.

В чем же причина неудач многих исследователей культуры и искусства Греко-Бактрийского царства прошлого и нынешнего столетия? Эти неудачи прежде всего объясняются тем, что в течение более чем двухсот лет наука располагала одним-единственным вещественным источником но культуре и искусству таинственного царства греков в глубинной Азии — монетами греко-бактрийских царей. Источник же этот, позволяя в известной мере судить о культурных запросах греко-бактрийской верхушки, невольно своим особым характером поддерживал тот предвзятый подход к изучению культуры и искусства всего Греко-Бактрийского царства, о котором мы уже говорили выше. Избавление от этого предвзятого и, как оказалось, ошибочного подхода пришло лишь после начала широких археологических, работ в Бактрии; результаты же этих работ прочно вошли в науку совсем недавно, уже после того, как К. В. Тревер сформулировала основные положения своих исследований.

Эти археологические работы показали, что достижения эллинской культуры в период существования Селевкидского и Греко-Бактрийского царств не затронули еще ни быт, ни культуру, ни искусство широких слоев местного населения глубинных областей Азиатского континента. Стало ясно, что сами цари «греков Бактрии и Индии» в отличие от Александра не только не обучались у Аристотеля, но и вообще вряд ли имели время и возможность глубоко вникать в культурные и научные достижения той эпохи. Постоянно враждующие друг с другом, опасающиеся нашествия кочевников, родственных основной массе подвластного им населения Бактрии и близлежащих областей и районов, вынужденные все время лавировать между многими противоборствующими силами, предводители греческих военных отрядов, захватившие власть в глубинной Азии, меньше всего были заинтересованы в том, чтобы народы их царств или даже верхушка этих народов осваивали культурные достижения античного мира. И действительно, как показали раскопки, эллинистическая культура Средней Азии и Индии достигла своего расцвета как раз тогда, когда власть греко-бактрийских царей была низвергнута. Отрицать воздействие античной культуры и искусства на культуру и искусство Востока вообще и Средней Азии в частности нет никаких оснований. Однако ныне уже ясно, что творческое восприятие замечательных культурных достижений античного мира проходило здесь совсем не в тревожное столетие существования Греко-Бактрийского царства и обучались этим культурным достижениям народы Средней Азии и Индии вовсе не у греко-бактрийских царей, а у ремесленников, освоивших традиции античной культуры и искусства. О том, были ли эти ремесленники греками, римлянами, эллинизированными жителями стран Восточного Средиземноморья, индийцами или бактрийцами, побывавшими в мастерских античных умельцев, судить еще рано. Но можно уже с достаточной определенностью сказать, что эти ремесленники работали в основном не при дворах греческих царей, а в ставках и городах восточных владык, свергнувших иноземное эллинское иго. Среди таких владык, принявших на вооружение достижения античной культуры и искусства, были могущественные парфянские цари и кушанские государи, повелители двух держав, современных Римской империи. Но, прежде чем познакомиться с этими державами, рассмотрим те сведения, которыми располагает сейчас наша наука о кочевых среднеазиатских племенах, чьими потомками были как парфянские, так и кушанские государи.