Мир Гаора. Сон девятый

Жаркое дамхарское лето. Грозовые ливни, ясные безоблачные дни, тёплая, напоенная травяными и лесными запахами звёздная, а то и лунная темнота, когда ночуешь не в избе или в заведении, а где-то у родника или ручья.

Рейс как рейс. Не длиннее и не короче обычного. И он один, а то повадился хозяин отправлять с ним то Тихоню, то Гарда. Нет, понятно, конечно, что молодых приучать пора, а в одиночку им пока рановато. И в паре их не отправишь. Нет, мешать пацаны не мешают, кое в чём помогают, и даже кое-какие… хм, удовольствия получаются. Правда, ночевать в заведениях и посёлках пацанам пока запрещено, но мы и так устроимся, лето же…

Гаор гнал машину по одному из привычных накатанных чуть ли не до автоматизма маршрутов. Хотя нет, здесь смотри в оба, лес глухой, матёрый, болота старые «хозяйские», а с Болотным Хозяином всегда настороже будь. С норовом старик. Никогда не знаешь, чего он учудит. Немного таких мест в Дамхаре, и без особой нужды в них не суются. Разве только поселковые, кто из криушан, а ещё лучше — дреговичей, рискуют. А остальные по краешку, а то и вовсе в объезд. А он рискнул. С чего бы — самому непонятно, но… Лесу Гаор с недавних пор доверял больше, чем людям. Может, из-за той зимней встречи с необычной старухой, а может, из-за того, что его самого считали криушанином, хоть и принятым. Так что — хочешь, не хочешь, а соответствуй. Да ещё и память о войне. Тогда лес не то, что спасал, но помогал, и не раз. От вражеской авиации так очень даже и весьма.

Проверяя себя, он быстро глянул на карту, заранее — на всякий случай — подыскивая объяснение такому отклонению от маршрута. Хотел спрямить? Нет, не прокатит, лесные тропки и старые гати, может, дорогу и сокращают, да время удлиняют, заставляя сбросить скорость до минимума, а то и медленнее пешехода ползти, да с остановками, чтобы веток нарубить и промоину хоть на раз прикрыть. Хотел к роднику свернуть, чтоб матёрой воды испить и лицо обмыть? Так нету здесь родников, не бывает их в таких местах. Да ещё это смотря кто будет спрашивать. Хозяин если… ну, там пара оплеух, да даже «горячих» велит ввалить за перерасход бензина, но особо спрашивать не будет, и на родник сослаться можно, поверит. Полиция… а с чего она вообще прицепится? Хотя… хотел спрямить, да малость заблудился. Прокатит. Вот и покатим дальше. Просека — не просека, но и не дорога, а … ну, как расступились деревья ровно на ширину его фургона, где прямо, а где и с поворотом, да таким плавным и издали заметным… Ох, точно, ведут его. А куда? Ну так, когда доведут до нужного места, там и посмотрим.

Маленькая поляна на краю тоже небольшого озерца с чёрной водой и ярко-белыми кувшинками, а вокруг мощный матёрый лес. Как раз ему въехать и остановиться перед наполовину вросшей в землю избой.

Гаор остановил фургон, заглушил мотор и вышел. Огляделся. Ну, и куда его привели? И зачем? Вокруг никого. И тихо. Ни свиста, ни цвирканья, ни жужжания. Тишина. Но не мёртвая, а… И изба… странная. Чем-то на дзот смахивает. И… он вдруг понял, нет, вспомнил. Это та самая из его бредового сна, когда он валялся в жару после… продажи, да, Старшая Мать говорила, что та сволочь его продала, а он не верил, потому что из «Орлиного Гнезда» не продают, он и сейчас не верит, не до конца верит… Но под эти заскакавшие в голове, сталкивающиеся и мешающие друг другу мысли он подошёл к… всё-таки избушке-полуземлянке и попробовал дверь. Наружу открывается нежилая. Внутрь — жильё. Эта открылась от толчка. Согнувшись почти пополам он вошёл, спустившись по земляным ступенькам и смог выпрямиться, коснувшись головой потолка.

— Шапку сыми, — не приказала, а посоветовала сидящая у очага спиной к нему женщина.

В очаге горел невысокий, но яркий огонь, и она смотрелась плоским чёрным силуэтом.

Гаор сдёрнул с головы каскетку и привычным движением сунул её в карман куртки.

— Вот огонь, вот вода, — продолжала женщина звонким, но не оглушающим и с каждым словом становящимся старше голосом. — Вставай куда хочешь.

Огонь и вода? Помедлив с мгновение, Гаор не так шагнул — теснота избушки не позволяла — как переступил, оказавшись точно посередине между открытым очагом из крупных неровных камней и высокой, ему почти по пояс, бадьёй, выдолбленной из ствола с даже не ободранной корой. В бадье неподвижно стояла тёмная почти чёрная вода.

— Ну, и чего хочешь? За чем таким особенным пришёл? — с явной, но не злой насмешкой спросила женщина.

За чем пришёл? Ну, если по правде, то не сам пришёл, а привели его, почти что за руку. А чего хочет? Пустоту, что сидит внутри и жить мешает, закрыть. И повторил вслух.

— Пустоту закрыть.

— Закрыть или наполнить? — спросила, по-прежнему не оборачиваясь, женщина.

Вон как?! А что, и в самом деле, разница, скажем так, существенная. А выбор простой.

— Наполнить.

— А сдюжишь? Не по частям да с выбором, а всё сразу возьмёшь. А там много чего такого да этакого.

— Возьму, — кивнул Гаор. И сорвался: — Хочу знать. Всё. Было, не было… не помню. Сказали… а я не помню.

И заторопился, сбиваясь и путаясь, перемешивая нашенские и ургорские слова, а потом и только по-ургорски, впервые вслух проговаривая то, случившееся той страшной новогодней ночью. Пока он говорил, женщина встала и повернулась к нему.

— Вон оно что, — медленно, как бы разглядывая что-то видимое только ей, протянула она. — Снять, вижу, сняли, а прошлого не поправили.

Её глаза, прятавшиеся до этого в тёмных почти чёрных веках, вдруг блеснули таким ярко-зелёным светом, что Гаор невольно зажмурился и уже не открывал глаз.

— По Воде назови себя, — потребовал строгий голос.

— Горыня Курешанин, — ответил Гаор.

— А теперь по Огню.

— Гаор Юрд, сын Яржанга Юрденала.

Ему вдруг стало душно, и ноги подкосились. Ставшее безвольно мягким тело осело на земляной пол, покрытый плотным слоем сухой травы и хвои…

…Сознание возвращалось медленно и как-то кусками. Где он? Что с ним? Он… он ползёт… на руках, цепляясь пальцами и отталкиваясь локтями… ноги… тащатся за ним… перед глазами… трава… он ползёт… куда? К воде… Зачем? Окунуться. Голова тяжёлая… горит… Он… ранен… контужен… нет, это… это…

Но он уже дополз, дотащил себя до чёрной блестящей глади и окунул не лицо, а голову целиком, по шею, едва не соскользнув с берега в глубину.

Почувствовав, что задыхается, Гаор выдернул сам себя из воды, жадно глотнул воздуха и помотал головой, стряхивая с волос воду. Окунулся ещё раз, уже сознательно, и в третий, шёпотом проговаривая благодарность Мать-Воде.

Тело уже слушалось, и он смог подтянуть ноги и сесть, перевести дыхание и оглядеться. Той странной тишины уже не было, слышались и птичьи голоса, и лёгкий шелест листьев от слабого верхового ветерка, и какие-то шорохи в траве. И чёрная вода уже не была неподвижной, а рябила мелкими неровными волнами от ходящей в глубине рыбы, покачивая белые кувшинки. Лес как лес, ну, почти обычный, старый матёрый, хозяйский, но… лес.

Он ещё раз помотал головой и встал. Поклонился озерку, только сейчас разглядев пузырящееся от бьющего со дна родника пятнышко почти по центру, и пошёл к машине. И уже берясь за дверцу, позволил себе оглянуться на избушку. А нет её! Поросший травой, даже цветочки лесные пестреют, и редкой молодой, не выше травы, порослью, холмик — и всё. Было или не было, привиделось-поблазнилось… как бы да что бы, но ему теперь не один вечер, лёжа в повалуше, перебирать, раскладывать по полочкам, размечать по листам, соотносить, уже не свои, но и не чужие, не совсем чужие воспоминания, кто да что из его, ну да, предков-пращуров видел, да с двух сторон… но это ладно. А самое главное, что мучило его эти уже сколько, да, два года, того, в чём его обвиняла та сволочь, не было того. Не убивал он и не глумился над трупом! А что с ним самим… так, когда враг что с тобой делает, это на нём вина, а не на тебе. Жертва не виновнее палача. А со своим палачом и палачами он ещё посчитается. Хоть до Огненной смертной черты, хоть за ней. А теперь давай, водила, помаленьку задним ходом, да на плавный разворот и ходу. По сторонам пока не смотри, не в себе уже был, когда заезжал, так что по памяти в руках выбирайся на общую, что для всех, дорогу и график навёрстывай.