Мне давно хотелось убить

Глава 7

В спальне на втором этаже на стене висел портрет девушки в красном платье в мелкую белую крапинку.

– Обратите внимание на ее улыбку… Эту девушку трудно упрекнуть в мизантропии, ведь так могут улыбаться только люди, которые любят жизнь и окружающих, я не говорю уже о мужчинах. Она прекрасно осознавала свою власть над ними и пользовалась этим как могла.

– Что вы хотите этим сказать?

– А я уже все сказала… – насмешливо ответила Лиза, усаживаясь на краешек большой кровати и жестом предлагая Юле сесть в кресло возле окна, откуда лучше всего просматривался портрет Наташи Литвинец – русоволосой красавицы с дерзкой улыбкой и смеющимися глазами. – Деньги она любила больше всего и копила их, чтобы выбраться, как она говорила, из этой ДЫРЫ. Ее могли убить из-за денег, которые она наверняка хранила дома.

– Но с чего вы взяли, что она убита? А что, если она просто уехала?

– Нет, оттуда, где она сейчас, не возвращаются…

Я чувствую, что ее уже нет в живых. Не такой она человек, чтобы исчезнуть в неизвестном направлении, оставив квартиру без присмотра и не предупредив знакомых или соседей. При всей своей неразборчивости в связях она в своих делах любила порядок. Да и в квартире у нее всегда было опрятно. Не знаю, как вы, а для меня состояние жилища человека говорит о многом. Когда человек знает, чего хочет от жизни, у него, как правило, порядок и дома – и в голове. Что касается чувств, то это уже из другой сферы, более тонкой… И это вообще не должно никого касаться.

– Вы бывали у Литвинец?

– Конечно.

– Вы дружили с ней? Что общего могло быть у вас с нею?

Разговаривая, Юля рассматривала стоящие на полке безделушки, поделки из корней деревьев, стопки книг, баночки с кремом, флаконы с духами… Рядом с кроватью на столике она увидела электроэпилятор, ей всегда хотелось иметь такую машинку, но все как-то руки не доходили…

Она обратилась в слух.

– Не знаю. Я же пишу, а она была интересным человеком, на нее было приятно посмотреть… И о чем бы мы с ней ни разговаривали, мы прекрасно понимали друг Друга.

– Когда она познакомилась с вашим другом?

– Вы имеете в виду Васю? Недавно. В августе. Я сама пригласила Наташу, хотела, чтобы Василий увидел ее.

Я была почему-то уверена, что он захочет ее написать.

Так оно и вышло…

– А вы не боялись, что Василий влюбится в нее, как влюблялись все городские мужчины?

– Он слишком разборчив для этого и брезглив…

– Брезглив? Но разве она ему не понравилась и разве мужчине не все равно, какой образ жизни ведет женщина, если его желания по отношению к ней сводятся к одному?..

– К Васе это не относится. Он в первую Голову эстет, и если Наташа ему и нравилась, так только в этом плане.

Кроме того, мне хотелось пощекотать нервы…

– Кому?

– Как кому? Себе, конечно! Стояли такие дивные дни, так хотелось новых красок, ощущений, какого-то разнообразия… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вы, кроме стихов, пишете еще и прозу?

– Да я пишу все подряд…

– Вас печатают?

– Нет, а я никому ничего и не даю… Сейчас не то время, чтобы люди оценили выходящее из-под моего, так сказать, пера, хотя пишу я на машинке. Я пишу не так, как все остальные… Мое творчество – это философские мысли, оформленные художественным образом.

– Это сложно.

– Да бросьте вы! Просто записываю свои мысли, да и все. Иногда они выливаются в стихотворную форму, но чаще всего это белые стихи.

– У вас большой дом…

– Да, мне помог его купить мой бывший муж. Его в М. никто не знает, потому что он живет сейчас в Москве, у него аптечные склады…

– Вы тоже из Москвы?

– Нет, что вы! Я вообще из Новосибирска, а с ним познакомилась на Кавказе, когда была еще совсем девчонкой. Мы поженились, жили с ним сначала у его родителей в Подольске, затем переехали сюда, на Волгу, хотели построить здесь молочный завод, но нас опередили немцы…А потом что-то не получилось и в личном плане, и мы разошлись. Но я нисколько не жалею. Миша был хорошим мужем, он любил меня. Но ему нужна была другая женщина. Более простая. А вам не кажется. Юля, что мы отвлеклись?

– Нет, нисколько. Я спросила, что общего у вас было с Литвинец.

– Ничего. Ровным счетом ничего.

Она легко поднялась с кровати и приблизилась к портрету.

– Наташа… Она пропала в сентябре. Мы пригласили ее на ужин. Вася замариновал свинину, и мы собирались сделать в саду шашлык, но Наташа не пришла. Мы позвонили Ерохину, у которого она в последнее время ночевала, но он сказал, что не видел ее больше двух дней.

– Значит, она исчезла в тот самый день, когда вы пригласили ее на шашлык? День не помните?

– Нет. Помню только, что стояла жара, так пекло, а мы все боялись дождя, тем более что утром по радио передавали… Вы разве не помните, какой жаркий был сентябрь и как всем хотелось дождя? Но тогда бы не получился шашлык…

– А так он получился?

– Представьте себе, дождь все-таки БЫЛ!

– Значит, вам так и не удалось сделать шашлык?

– Мы ждали Наташу до последнего, а когда поняли, что она не придет, просто пожарили мясо на сковороде, дома…

– Это было в начале, середине или конце месяца?

– Где-то в середине… – неуверенно произнесла Лиза и нарочито громко вздохнула, словно ей этот допрос ухе порядком надоел и теперь она испытывала досаду на самое себя за то, что вообще решила разговаривать с Юлей наедине, вместо того чтобы отвечать на общие вопросы в присутствии остальных.

– Значит, можно предположить, что она могла отправиться к вам, но не дойти, так?

– Выходит, что так… – Лиза явно сглупила, сказав это, и теперь казалась раздраженной. – Но ведь это еще ни о чем не говорит. Да и с чего вы взяли, что с ней могло что-то случиться именно по пути к нам? Мало ли куда она могла собраться? Да к тому же Ерохину!

– Вы сказали, что Наташа ночевала у него в послед нее время… Откуда вам это было известно? Это она сама вам рассказывала?

– Нет. Она вообще была не из разговорчивых. Но весь город знал, что Литвинец спит с Ерохиным, что он влюблен в нее, что собирается на ней жениться…

– А как она относилась к нему?

– К Виктору? Да никак. Говорю же, у нее были определенные цели, но связаны они были исключительно с материальной выгодой. Кажется, Виктор обещал подарить ей дом…

– Дом? Свой дом?

– А у него их два. Один прямо на берегу Волги, но старый, его надо приводить в порядок, ремонтировать.

Зато там такой вид!.. – Лиза мечтательно закатила глаза и вдруг рассмеялась:

– Юля, послушайтесь моего доброго совета: не тратьте понапрасну время здесь, а отправляйтесь-ка сразу к Ерохину. Мой Вася никакого отношения к исчезновению Наташи не имеет. Он предан мне как собака. И если у них с Наташей что и было, так это походило скорее на солнечный удар, на обморок, но только не на любовь. Он любит меня и не бросит до конца своих дней… Вася – творческая личность. Больше всего на свете он ценит тепло, уют и покой. У него здесь идеальные условия для работы, да еще и я под боком. Подумайте сами, какой смысл ему было убивать, скажем, Наташу или какую-либо другую девушку… Ради чего? Мой бывший муж, Миша, присылает мне деньги, и это позволяет мне вести тот образ жизни, который мне нравится. Я шокирую своих соседей, да и всех жителей этого города, тем, что, нигде не работая, имею все. Но мне до этого нет ровно никакого дела. Я просто живу, и все. Здесь такая природа! Она напоминает мне своей чистотой и свежестью Швейцарию, вот разве что гор нет; здесь на островах растут такие песочники, а на Графском озере ловят таких жирных карпов, что все остальное кажется просто несерьезным… Подумаешь, СОЦИУМ! Да плевать я на него хотела…

– Вы бывали в Швейцарии?

Она не ответила на этот вопрос, а посмотрела на Юлю чуть ли не с ненавистью.

– Вас не пытались, скажем, ограбить или припугнуть?.. – не меняя интонации, обычным тоном продолжала свой спонтанный допрос Юля.

– В смысле, чтобы поделиться с ними, с местными рэкетирами? Нет. В этом плане все в порядке. У меня хорошие отношения с прокурором, я бываю в его доме, дарю его жене на праздники дорогие подарки, знаете ли, посвящаю стихи (как это ни противно и мерзко бывает!) и только таким вот образом расплачиваюсь за свой покой. А что поделать? Им льстит дружба со мной.

Юля подумала, что Лиза, пожалуй, спит с прокурором, но, разумеется, воздержалась от более интимных вопросов, хотя вопросов В ПРИНЦИПЕ возникло предостаточно. И первый, конечно, был связан с бывшим мужем Лизы, который после развода продолжает обеспечивать бывшую жену, зная наверняка о том, какой образ жизни она ведет и на кого тратит его денежки. Все это наводило на довольно-таки конкретные мысли о ее вранье или же о наличии в их отношениях обычного в таких ситуациях шантажа. А почему бы и нет? Мало ли что может знать Лиза о делах своего бывшего мужа? Другое дело, зачем так афишировать свое благополучие и вызывать зависть у местных жителей, которые вынуждены кормиться «с земли» по причине остановки местных заводов и фабрик? Что это, как не желание эпатажа пусть и на таком довольно-таки пошлом уровне?

Можно предположить, конечно, наличие некого ВИРУСА, которым заражены практически все творческие натуры и сила которого заключается именно в этом наплевательском отношении к окружающим. Своеобразная защита от посредственности и вторжения в их жизнь всего чужого, неприемлемого. Быть может, поэтесса, это утонченное и хрупкое создание, наслаждаясь природой и воспевая ее в своих стихах, одновременно ненавидит лютой ненавистью ЛЮДЕЙ, представляющихся в ее необузданных фантазиях этакими уродами-вырожденцами, которым вообще не место на земле. Подобные творческие натуры живут в своем, замкнутом и выдуманном ими же самими мире, и любой контакт с внешним миром настолько их раздражает, что не приносит ничего, кроме разочарования и досады. Они выстилают свое место в СОЦИУМЕ изнутри плотными и теплыми пластами своих собственных амбиций и философских позиций, создавая некое подобие материнского лона. И редко кому удается проникнуть туда извне.

…Юля очнулась и взглянула на Лизу более здравомыслящим взглядом, как на обыкновенную женщину, которой удалось благодаря своему уму или природной склонности к мошенничеству так хорошо устроиться в жизни, и почувствовала к ней неприязнь. «Или зависть?»

– У вас есть домработница?

– Нет, – слишком живо, что сразу бросилось в глаза, ответила Лиза и направилась к двери, приглашая Юлю следовать за ней, – меня бы здесь не поняли. Идемте пить кофе, а то я мужчинам накрыла, а вас увела… Просто мне хотелось, чтобы вы поняли, что здесь вам делать нечего. Да и глупо было вообще предполагать, что раз Василий был знаком с Наташей, то имел отношения и с другими исчезнувшими девушками. Это простое совпадение, не больше.

«Имел отношения И С ДРУГИМИ исчезнувшими девушками» вместо привычного фразеологического оборота, скажем: «…имел отношение к другим исчезнувшим девушкам». Что, неужели Лиза знала о сексуальных связях своего любовника?

– О каком совпадении вы говорите?

Лиза замерла на лестнице и посмотрела на Юлю как на несмышленого ребенка.

– Я имею в виду, – отвечала она по слогам, – что пропала Наташа и еще две девушки… Это ли не совпадение?

– А обрубленные ноги ТРЕТЬЕЙ девушки нашли пару дней тому назад в городе С…Не мое это, конечно, дело, но вы хорошо знаете Василия? Он не способен на такие вещи?

Юля говорила тихо и проникновенно, чтобы, расположив Лизу к себе, увидеть ее реакцию на эти ее неожиданные слова. Возможно, что Василий здесь действительно ни при чем, равно как и сама Лиза, но ведь Наташа исчезла именно в Тот день, когда должна была прийти в гости к ним! Так почему бы и не предположить, что Василий имеет к этому какое-то отношение.

– Что вы такое говорите? – Лиза моментально сменила тон почти на официальный, жесткий, холодный. – Как вы можете? Ведь вы же его совсем не знаете!

– Вы не продадите мне этот портрет? – вдруг спросила Юля, совершенно сбив с толку казавшуюся и без того растерянной Лизу. – Поговорите, пожалуйста, об этом с Васей.

Шубин рассчитывал совсем на другой рассказ о Наташе Литвинец. Но Василий ограничился всего несколькими прилагательными в ее адрес, которые характеризовали ее лишь как красивую молодую женщину, не более.

В принципе он повторил то, о чем говорил Ерохин, но только если Виктор, комкая свою и без того скупую речь, выдавал свои чувства к Наташе одними глазами, то Василий был куда более сдержан. Да, безусловно, она была легкомысленна, и даже очень. Любила повеселиться, попеть, поиграть на гитаре, но это звучало как-то уж совсем неубедительно и выглядело как заученный текст.

– У вас был с ней роман? – спросил Игорь прямо, глотая обжигающий кофе и делая вид, что прозвучавший сейчас вопрос так же естествен, как и то, что, говоря о Наташе, невозможно не спросить о грехе. А то, что живя с одной женщиной, блудить с другой является грехом, в этом он тоже нисколько не сомневался. Хотя грешат же люди и ВТРОЕМ…

Василий не покраснел и ответил на вопрос очень спокойно.

– Нет, она хороша, это верно, но не до такой степени, чтобы я променял на нее Лизу.

– А где вы покупаете краски?

– В С., где же еще? – удивился Рождественский. – В М. такие вещи не продают.

– Понятно.

– С. – областной город, там жизнь, а здесь что? Деревня. Зато работается хорошо.

– И где же ваша мастерская?

– Я могу показать.

– Да нет, не стоит. Просто интересно, что изображают художники зимой? Зимние пейзажи?

– Почему же только пейзажи? Вы думаете, что художники отражают на холсте только то, что видят?

– А разве нет?

– Тогда вам действительно стоит взглянуть на мои работы. Пойдемте, я покажу их вам.

Мастерская располагалась в левом крыле дома и окнами выходила в сад. Выглядела она обычно, как и все подобные мастерские: работы на стенах (сюрреалистические натюрморты в духе Пикассо в сочетании с гастрономическими мотивами Снейдерса), какие-то кувшинчики-вазочки на полках, мольберт, этюдник… И запах скипидара. Мастерская была ярко освещена и хорошо протоплена.

– Как у вас уютно. Я бы, конечно, с удовольствием задержался здесь, все рассмотрел, но, признаться, у нас очень мало времени… Я вот посмотрел на вас, послушал, и мне как-то сразу стало ясно, что вы к исчезновению этих девушек не имеете никакого отношения. Однако вы должны понять и нас… Доверяй, но проверяй.

– Вы что, уходите? – не поверил своим ушам Василий и пожал плечами в недоумении. Судя по его виду, он не рассчитывал, что его так скоро оставят в покое.

– Ответьте мне только на один вопрос… – Шубин говорил уже в дверях, направляясь к комнате, где они пили кофе и куда, судя по всему, должны были вернуться и Юля с Лизой. – Когда вы видели Наташу Литвинец последний раз?

– 14 сентября, – с готовностью ответил художник.

– Я вижу, у вас хорошая память.

– Не такая уж и хорошая, просто после того, что произошло, я долго думал о ней, пока не додумался до того, что рано или поздно, но нас все равно кто-нибудь спросит об этом, вот и попытался вспомнить.

– И где же вы ее видели?

– Она приходила к нам, чтобы договориться, когда мы соберемся сделать шашлык. И наш разговор слышала соседка, которая приносила нам молоко. Так-то я, может, и не вспомнил бы сам точную дату, а она знала – у нее как раз тогда был день рождения.

– А вы что, всегда приглашали Наташу на шашлык?

Это у вас традиция такая?

– Нет, просто Лиза купила свинину и решила приготовить ее на свежем воздухе…

– А вот вы, художники… Вы пишете каждый день все, что придет в голову, или сначала обдумываете сюжет? Как вообще рождается картина?

– Когда как…

– Ну вот сейчас, к примеру, над чем вы работаете?

Они уже вернулись в комнату, и Игорь допил свой кофе. К пирожкам, которые были предложены к кофе и выглядывали из-под салфетки, он так и не притронулся: почему-то не доверял свой желудок ПОЭТЕССЕ.

– Натюрморт… Вы даже не заметили, когда вошли, а ведь он просто бросается в глаза… Рябина, темно-синяя ваза…

– А можно, я вернусь и взгляну еще раз?

Василий снова пожал плечами: поведение гостя было более чем странным. То он рвался посмотреть мастерскую, а когда оказался в ней, сразу же заспешил назад.

А вот теперь снова хочет вернуться.

– Вы, наверное, смотрите на меня и думаете, что я веду себя как-то не так… Правильно. Я вообще странный, как, впрочем, и все остальные. Но здесь все объяснимо…

Дело в том, что мне кажется, будто я где-то вас уже видел…

– Меня?

– – Да, возможно. Но только тот человек, которого я имею в виду, слегка прихрамывал. Вот я и хочу посмотреть, как вы двигаетесь, но вы почему-то всегда пропускаете меня вперед… Ну вот, теперь я открыл вам все карты. Скажите, вам фамилия Ханов ни о чем не говорит?

– Ханов? Нет, не говорит.

– Ну и правильно. Давайте-ка сделаем так. Я пойду посмотрю на ваш незаконченный натюрморт с виноградом…

– С рябиной.

– Хорошо, с рябиной, а вы тем временем приготовите для меня еще чашечку кофе, хорошо?

Из мастерской Шубин вернулся минут через пять-восемь, Василия в комнате еще не было. Он вернулся с чашкой кофе почти одновременно с Лизой и Юлей.

– Я вижу, вам понравился наш кофе? – спросила Лиза тоном заботливой хозяйки – то есть неестественно-вежливым, занудным, на одной ноте. – Мы покупаем его в зернах, чтобы знать, ЧТО пьешь… Терпеть не могу растворимый.

– Может, и вам чашечку? – спросил Юлю Василий, как-то нервно оглядываясь, словно его могли подслушать.

– Я с удовольствием…

– Сиди спокойно, Вася, я сама приготовлю нам кофе, – вмешалась Лиза и тут же добавила, обращаясь к Игорю:

– Вы, наверно, уже успели побывать в Васиной мастерской?

Шубин кивнул, принимая чашку из рук Василия и демонстративно, изящным движением срывая с блюда с пирожками салфетку.

– Ну и как вам его работы? Боже, что вы делаете?

Лиза широко раскрытыми глазами смотрела, как Шубин нервно крошит один пирожок за другим прямо в чашку с кофе. На глазах налиток превратился в розоватую тюрю.

– Игорь, что с тобой? – спросила и Юля, не понимая, что вообще происходит.

– Если честно, то я вспомнил про Диму Ангелова…

Извините, это нервное… Я испортил продукты…

– А что с ним? – Лиза почему-то взглянула на Василия, хотя говорил-то Шубин, и естественнее было бы смотреть на говорящего и тем более задавать вопрос.

– Он повесился, – сказала за Игоря Юля. – Сегодня утром. Разве вы ничего не знали?

Солнце осветило город и сделало и без того белые улицы какими-то светящимися, слепящими глаза. Туман исчез, небо заиграло нежно-голубыми красками, снег заискрился, засверкал, и даже дома стали как будто чище и ярче.

Когда за ними закрылась калитка, Юля с облегчением вздохнула:

– Слушай, что за странная парочка? Поэтесса и художник… Ты запомнил тот гадкий стишок, который она прочла нам напоследок?

– Да разве такое забудешь… – усмехнулся Шубин, задирая голову и подставляя свое розовое свежее лицо солнцу. – Повторить?

– Повтори. Я лично запомнила в нем только одно слово…

Шубин продекламировал:

Есть такую пищу не годится –

Засуньте ее себе в ягодицы!

– Вот мерзость-то! Это она нарочно, чтобы выразить свое презрение к нам… Ты думаешь, они что-то знают про Литвинец? Я, честно говоря, НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛА.

– Я уверен, что, не зайди к ним соседка 14 сентября с молоком, они ни за что бы не сказали, что видели Наташу за день до ее исчезновения, а возможно, и смерти…

Просто им деваться некуда. И про шашлык соседка, наверное, тоже все слышала, знала, что Литвинец должна была прийти к ним на следующий день…

– Так какого числа пропала Литвинец: 14 сентября?

– Официальной версии у Кречетова почему-то нет.

Ты же помнишь, как он нам сказал про Литвинец? Мол, она могла уехать в любой из дней, начиная с середины сентября и кончая октябрем.

– У нее что, отпуск был?

– А вот про отпуск-то нам никто и ничего не сказал.

Думаю, что надо бы нам сейчас наведаться к соседке, которая приносила Удачиной молоко, а потом на почту, где работала Литвинец. А вот после этого навестим Ерохина, и он угостит нас своим салом… Если бы ты только знала, какое вкусное у него сало.

Игорь открыл дверцу машины и склонился перед Юлей в галантном поклоне.

– Игорь, только идиот не заметит, что ты сегодня в ударе… Что с тобой? На тебя так подействовала смерть Ангелова, и ты почувствовал вкус к жизни, или же во всем виновата Лиза Удачина? Она понравилась тебе? Ведь ты смотрел на нее во все глаза…

– Как может нравиться поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки? Садись-ка в машину…

– А что ты сделал с пирожками? Они что, тебе не понравились?

– Как могут мне нравиться пирожки, которые испекла поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки?

– Игорь, ты что, выпил?

Машина тронулась и мягко покатилась по снежной, переливающейся на солнце дороге. Юля смотрела на Шубина и никак не могла взять в толк, что же так подействовало на него, что он просто излучает радость.

– Я спрашиваю тебя: ты выпил? Тебя Василий напоил какой-нибудь местной наливкой или самогоном?

– В том-то и дело, что я НИЧЕГО НЕ ВЫПИЛ…

Ему снова снилась кровь, один вид ее вызывал жажду, а голос откуда-то сверху произносил что-то на непонятном языке… Клубы розового пара, поднимающиеся к закопченному потолку, огненные языки пламени, дикий хохот и меняющиеся на глазах, искаженные лица уже знакомых ему женщин…

Он проснулся в холодном поту, сел на постели, нашарил босыми ногами холодные и неуютные сандалии, обул их и поплелся в туалет. Затем в ванную, где умылся и почистил зубы. Паста показалась горькой, словно он наполнил рот камфарным маслом.

Его Двойник в зеркале показал ему язык. Двойнику повезло: у него не было такой ненормальной, до смерти влюбленной в него женщины, способной на все, лишь бы быть с ним рядом. Ему никто не надоедал, он был один и счастлив, что одиночество еще берегло его от каких бы то ни было поползновений со стороны низших существ, зовущихся женщинами.

Ольга Христиансенс.

Когда он впервые увидел это имя на афише, ему представилась высокая, похожая на Еву женщина с белой нежной кожей и светлыми волосами. Она должна была жить, и жизнь для нее была радостна. Он знал это. Такие, как Ольга или Ева, были несравнимо выше остальных женщин, но в чем была их сила, понять он так и не смог.

Быть может, спрашивал его Двойник, они просто любили тебя? Их любовь делала тебя слабее, и ты не мог лишить их жизни?

Он взял билет и пошел в театр. Пьеса, в которой Ольга Христиансенс играла главную роль, была скучна и претенциозна. Она играла женщину по имени Тайбеле, и режиссер сделал все, чтобы она совсем не двигалась на сцене, чтобы замирала и стояла, словно красивая обиженная кукла, глядя в зал пустыми глазами… А потом сверху сыпался снег. Но это был не снег, а крупные неровные бумажные хлопья. Их разбрасывал молчаливый мужчина в черных, мягкого шелка шароварах и с голым мускулистым торсом.

В тот вечер, когда она первый раз пришла к нему в дом, они с Двойником поменялись местами. Двойник так решил. Ему Ольга подходила куда больше. Она была не так распутна и страстна, как Ева. Ева в любви любила прежде всего себя и саму любовь. Ольга же любила мужчину, и этим было все сказано. Хотя это мешало ему, закрыв глаза, представлять себя в объятиях Евы.

Двойник ходил на ее спектакли, водил ее в рестораны, покупал ей чулки и духи, кормил ее зефиром в шоколаде и позволял ей по ночам любить его.

Иногда она проводила ночи сразу с двумя, но засыпала все равно в объятиях Двойника.

И так было до тех пор, пока в его жизни не появилась маленькая Ева. Она была как две капли воды похожа на прежнюю Еву. И тогда Ольга стала не нужна. Он сказал ей об этом, но она не поняла. Она звонила ему по телефону, приходила домой и подолгу держала палец на кнопке звонка, не зная, что вызывает этой нервозной трелью его ярость. И даже слезы. Разве могла она знать, что он готов прервать ее жизнь на самом пике страданий, чтобы только не слышать ее голоса, не видеть ее лица, не испытывать угрызений совести…

Сколько раз он едва сдерживал себя, чтобы не открыть дверь и, затащив Ольгу к себе, исполнить свой долг. Но в доме жил Двойник, который, быть может, любил Ольгу, хотя и не собирался никому в этом признаваться. Ведь мужчине всегда льстит женская любовь, да еще такая сильная. Но и мешает одновременно.

Однажды он промочил ноги. Это было поздней осенью. Он стоял возле тумбы, обклеенной афишами, и искал глазами вывеску кафе или ресторана, чтобы зайти туда и согреться. Он и сам не понял, как очутился в этом малознакомом районе города. Должно быть, у него тогда была высокая температура, потому что все плыло перед глазами, горло горело, а тело казалось налитым тяжестью.

И глаза.., в них словно насыпали стеклянную пыль.

«Тайбеле и ее Демон», в главной роли… Нет, не Ольга Христиансенс. А совершенно другая актриса.

Он оглянулся, и вдруг в глаза ему бросилась табличка с названием улицы. Это была ЕЕ улица, и он понял, что ему был подан знак. Он теперь просто должен был увидеть ее и совершить то, что ему предназначено свыше.

Любовь – это мука, он знал это по себе. Вероятно, эта самая любовь уже наполовину избавила Ольгу от жизни, лишила каких-то важных сил, раз ее имени больше нет на афише. Разве что она полюбила другого?

Ветер метался по улицам, загоняя людей в жилища, рвал с деревьев последнюю листву, терзал провода, заставлял морщиться лужи… А потом пошел дождь, редкие., но тяжелые ледяные капли хлестали горячее лицо, падали за воротник…

Он помнил номер ее дома наизусть, хотя никогда не был там, как она ни зазывала. Он боялся, что убьет ее.

И если в своем доме ему мешал Двойник, то у нее в квартире ему бы уже никто не помешал.

Он вошел в подъезд и удивился, как же сразу стало тихо: ни тебе ветра, ни дождя… Старый дом с просторными площадками, широкими лестничными маршами и деревянными желтыми полированными перилами. Квартира номер шесть. Он позвонил.

Она открыла, а увидев его, чуть вскрикнула, как будто увидела привидение, и кинулась ему на шею. Она обнимала его сильными худыми руками, прижимала к себе и плакала. И слезы ее были соленые и горячие.

На ней был длинный теплый халат, от которого пахло жасмином.

Ольга привела его в большую, захламленную вещами комнату, достала почему-то из платяного шкафа бутылку виски (явно чей-то подарок) и принесла два хрустальных стакана и чашку с кубиками льда. Она без конца плакала, слезы лились из ее глаз сплошным потоком, она едва успевала промокать их рукавом халата.

Он спросил ее, не найдется ли в доме сухих носков и домашних туфель, так как его ноги совсем промокли и у него, кажется, температура. Нашлись женские розовые пушистые носки, которые налезли лишь на половину ступни, и примерно такого же размера, но благополучно расползшиеся по швам тапочки.

Ольга усадила дорогого гостя на диван, укрыла его пледом, принесла флакон с американским аспирином и выдала ему две таблетки. Он запил их виски и вскоре уснул, положив голову ей на колени. А она рассказала ему о своей внезапной болезни, которая положила конец ее карьере актрисы.

«Я убью тебя», – хотел он успокоить ее, но не смог даже разлепить рта, чтобы произнести эти три слова. Он тоже был болен. Причем необратимо. Но об этом знал только Двойник. И, быть может, те женщины, которым он раскрыл ворота в рай… «Рай ли?»

Весь день Надя находилась под впечатлением того, что ей сказал Крымов. Любовь? Что это такое? Любовь?

Это слишком сильно сказано. Крымов не тот человек, которому можно верить, но, с другой стороны, он мужчина, до сих пор находящийся в поиске женщины, с которой ему было бы хорошо не одну ночь, а одну жизнь…

Всю жизнь. Иначе зачем было ему вообще произносить это слово вслух, если бы у него на уме было только желание затащить ее в постель? Да ему достаточно было бы просто поманить ее пальцем, чтобы добиться этого. Так нет, он сказал ей это. Но как узнать, не произносились ли эти же самые слова и Земцовой?

Она не верила своему счастью. Быть женой Крымова – означало начать новую жизнь, поменять кожу, стать другой… Но КАКОЙ? И как следует себя вести, чтобы не разочаровать его в первый же день совместной жизни?

Какой он хочет ее видеть? Простой женщиной, угождающей своему любимому мужу-эгоисту? Ведь Крымов – сильнейшая концентрация общечеловеческих недостатков. Об этом знают все!

«…мне нужна для брака более простая женщина, вот такая, как ты…»

Что для него означает слово «простая»? Дура, что ли?

Она очнулась от резкого телефонного звонка, который враз прервал ее мысли о Крымове и о возможном замужестве.

Звонили из НИЛСЭ – были готовы результаты химических экспертиз… Как теперь объяснить Крымову, что агентство задолжало им целую кучу денег? Ведь он ничего не должен знать о том узле с женскими вещами, который привез из М. Игорь Шубин.

Кроме того, Надя ждала звонка от Чайкина. Это он, и никто другой, занимался останками ног, обнаруженных на лестничной клетке возле квартиры Жанны Огинцевой.

Надо было ехать, а это означало выйти из теплой и уютной приемной, которая полнилась приятными воспоминаниями о проведенной с Крымовым ночи, и окунуться с головой в зловонный мир смерти, наполненный сухой информацией о пятнах крови на тканях, о каких-то непонятных осколках стекла, о деньгах, оставленных в квартире Жанны, и о резине сапог, в которых нашли эти страшные обрубки ног…

По дороге в НИЛСЭ Щукина заехала к Сазонову. Он встретил ее удивленным взглядом.

– Привет работникам уголовного розыска… Здравствуйте, Петр Васильевич. Вы так смотрите на меня, словно видите перед собой пришельца с того света.

Худое, со впалыми щеками лицо Сазонова, казалось, еще больше вытянулось и побледнело. Грубые черты его лица как-то смягчились, а глаза между тем продолжали внимательно изучать посетительницу.

– Ты, девонька, изменилась… – проговорил он несвойственным для такой суровой внешности высоким голосом и прокашлялся:

– А где живот, извините?

– У меня там воздух был, Петр Васильевич. Психическая болезнь: мнимая беременность называется. Слышали небось?

– Это нервы, – тут же нашелся Сазонов и с облегчением вздохнул. Он-то подумал, что у нее случился выкидыш или что-нибудь в этом духе. – Это Крымов вас затерроризировал, я знаю. Разве с ним доносишь ребенка?

– Да говорю же, – продолжала упорно втолковывать ему Надя, – никакого ребенка НЕ БЫЛО. Я его сама придумала. Так получилось… Послушайте, давайте по порядку. Бог с ним, с моим воздухом и фантазиями. У нас тут такое дело…

– Да знаю я все ваши дела, – вяло махнул рукой Сазонов и потянулся за сигаретами. Затем повернул голову к окну и несколько мгновений сидел так, задумавшись, словно приход Нади заставил его вспомнить о чем-то важном.

– Что-нибудь вспомнили?

– Да. Вспомнил. У меня тоже были такие сапоги.

– Какие еще сапоги? – изумилась Надя, которая настроилась говорить с ним о следователе, в прошлом году активно занимавшемся делом Валентины Огинцевой.

– А такие же, какие нашли с ногами, понятно? Это старые, так называемые болотные, сапоги. Обрезанные только почему-то. Причем совсем недавно. А вот хозяйку ног мы, кажется, уже нашли.

– Ах вон вы о чем… Нашли? Труп?

– Да нет, кроме ног, ничего не нашли. Просто из Липовки поступило сообщение о пропаже одной молодой девушки, студентки пединститута, Елены Сажиной. Она должна была приехать три дня тому назад и не приехала.

Ее родители звонили в общежитие, разговаривали с соседкой по комнате, и та сказала, что как Лена уехала на автостанцию, так больше и не возвращалась. А один человек с этой же станции видел, как девушка в кроличьей шубе разговаривала в кафе с мужчиной в светлой куртке, – А что показала экспертиза? – спросила Надя, чтобы выяснить, на кого в этом направлении работала экспертиза – на Сазонова или на Крымова. Ведь в случае, когда задачи перед экспертами ставились одинаковые, Крымов платил в НИЛСЭ символическую сумму, просто за копии результатов, за уже отработанную информацию.

– Да разве ж их дождешься?! Я звонил твоему благоверному… Да, кстати, ты же сама должна знать лучше меня все, что касается этих ног… Я вот лично сразу понял, что они женские, но этого, как ты сама понимаешь, явно недостаточно. Так что не лукавь и выкладывай все, что нарыла.

– Я не живу с Лешей, поэтому и пришла к вам, – схитрила Щукина, для которой ссора с Чайкиным ни при каких обстоятельствах не стала бы помехой в работе. – Что там, с этими женскими ножками?

– Говорю же – не дождешься… Я звонил Леше, спрашивал о предварительных результатах, ну и узнал, что смерть девушки наступила дня три тому назад, что ноги были отчленены от тела позже, приблизительно через шесть часов после смерти. Чайкин отправил набившиеся между пальцами ног шерстяные волокна от колготок девочки на экспертизу, но и там тоже пока ничего не готово…

«Меня ждут…» – подумала Щукина и усмехнулась про себя.

– А в общежитии кто-нибудь был?

– Нет, пока нет. Понимаешь, это может быть и не она. Дело в том, что в тот день было много снега, рейсы автобусные почти все были отменены, а эта самая Сажина Елена.., как бы это тебе сказать помягче… Словом, она могла быть с мужчиной, у нее были любовники, это мне сказал местный участковый, который почти всех знает в этой общаге… Ты не смотри, что там учатся на педагогов, – среди студентов полно наркоманов… Так-то вот.

Щукина достала блокнот и записала: "Сажина Елена.

Узнать про любовников". Пожала плечами и спрятала блокнот в сумку. Поймала себя на мысли, что начинает выполнять чужую работу. Что ей положено делать по инструкции? Варить кофе, готовить бутерброды и собирать информацию, связанную с экспертизами. Все. Тогда с какой стати она собралась навестить лучшую подругу Сажиной в общежитии педагогического института?

– Ладно, Петр Васильевич, я пойду. Раз Чайкин вам ничего не сказал, то мне уж он и подавно ничего не расскажет…

– А чего это вы с ним разбежались? – вдруг спросил Сазонов, вставая из-за стола и разминая свое тело. – Ты уж извини, что я тебя спрашиваю, но он вроде неплохой парень. Симпатичный, вы же поженились! Как это у вас все быстро…

– Он помешался на своей работе. В прямом смысле, – сказала Надя и, помахав Сазонову рукой, скрылась за дверью.

В НИЛСЭ она ехала на такси. В лаборатории ее встретила заведующая Марина, знакомая Крымова, которая и занималась непосредственно передачей информации крымовскому агентству и на свой страх и риск проводила наиболее сложные биологические и химические экспертизы, минуя официальные разрешения и заявки на проведение исследований.

Марина привела ее к себе в кабинет и заперла за собой дверь.

На столе уже лежала знакомая оранжевая пластиковая папка, которая просто раздулась от бумаг.

– Вижу, вы неплохо поработали, – заметила Надя, кивнув головой на папку. – Да еще и в таком темпе.

– Скажу тебе одно: мы все, честно говоря, в шоке от того, что ты нам привезла. Откуда этот красный узел? Мы нашли на нем застарелые следы спермы, крови… Кроме того, все платье в ряске, в тине, а в складках несколько ивовых листочков, речной песок…

– Ты хочешь сказать, что эти вещи были под водой?

– Нет-нет, думаю, что преступление произошло на берегу реки… Но экспертиза уха показала, что трупу должно быть несколько месяцев, приблизительно четыре. Следовательно, эту женщину убили где-то в конце сентября…

– Ты говоришь, что вы все в шоке. Но почему? Разве у вас мало работенки, связанной с подобными преступлениями?

– Да не в этом дело… Просто это платье… Понимаешь, женщина, которая носила это платье, была явно молода, а мы тут немного выпили, расфантазировались, представили, как все дело было… Жуть! Ненавижу мужиков! А сейчас вот позвонили и сказали, чтобы мы никуда не уходили – срочная работа… Труп на вокзале. Тоже молодая женщина. Изнасилована и удушена. Понимаешь? И все это в нашем городе, а мы тоже женщины, и с любой из нас это может произойти…

И только тут Надя поняла, что Марина немного не в себе и что от нее доносится слабый запах спиртного.

– Ну вы даете, девочки! И что это на вас нашло? В нашем городе каждый день кого-нибудь убивают. Да и вообще странно как-то слышать все это из твоих уст, Мариночка. Ты вроде никогда не была такой впечатлительной…

– Ладно, скажу. Мне показалось, что я знала эту женщину.

– Ах вон оно что! Это уже интересно.

– Ты же просила никому не говорить об этом узле, даже Крымову, но человека-то убили, следовательно, рано или поздно ее хватятся…

– Ну и кто же она?

– Думаю, что это Наташа Литвинец.

– Что вы о ней знаете?

– Эта красотка была стервой, каких еще поискать.

– Не поняла.

– Да чего же здесь непонятного? Я видела это платье… Оно лежало на стуле в моей комнате.., летом. Я прихожу домой, а в прихожей женские красные туфли, в гостиной на стуле вот это самое платье лежит, а из спальни доносятся ахи-вздохи. Теперь понятно?

– Это платье любовницы твоего мужа?

– Он уже не муж мне, мы с ним были разведены, он купил мне квартиру, но ключи от старой квартиры у меня были… Я пришла, чтобы забрать кое-какие свои вещи, и вот застала такую картину…

Щукина достала блокнот и записала: «Наташа Литвинец – любовница мужа Марины Солодовниковой из НИЛСЭ».

Теперь-то, во всяком случае, становилось ясным, почему она так разнервничалась, увидев этот «красный узел».

– Мы это проверим, а за информацию спасибо. Что дальше?

– Теперь – деньги. На них какие-то странные отпечатки. Таких в природе НЕ БЫВАЕТ.

– Что это значит?

– Только то, что я сказала.

– Это инопланетянин?

– Возможно. Но скорее всего этот папиллярный узор – творение рук человеческих.

– Все равно не понимаю.

– Этот узор – атипичный, то есть его тип не определяется. Здесь принципиально изменены и смешаны все виды узоров – и завитковые, и дуговые. Кроме того, есть предположение, что в состав кожи человека, который держал в руках эту пачку денег, входят полиэтиленовые компоненты…

– Он был в перчатках?

– Скорее всего да, но в каких?

Щукина рассмеялась:

– Да ну тебя! А я слушаю, уши развесила… Ты имеешь в виду перчатки, которые продают в «Лавке чудес»?

Щукина вспомнила, как Марина рассказывала ей о том, что прошлым летом группа подростков грабила коммерческие ларьки в перчатках, купленных в расположенной в цирке «Лавке чудес», в которой продавали «приколы» вроде стреляющих сигарет, муляжей экскрементов, «живых» электронных рук, обтянутых тонкой розоватой, почти как настоящая, кожей, и резиновых перчаток, обтягивающих руку тоже как настоящая кожа. Эксперты просто голову сломали, пытаясь понять происхождение этих странных папиллярных узоров, пока не догадались, что их просто разыграли.

Подростков тоже «разыграли» – дали по два года каждому. Правда, условно.

– У меня мало времени. Скажи мне на словах, что там с осколками стекла и кто занимался этим делом? – Щукина вдруг вспомнила, что так и не спросила у Сазонова фамилию следователя, занимавшегося делом Валентины Огинцевой, матери Жанны.

– Понимаешь, здесь такое дело… Этот следователь, Эдик Астраханов, был уверен, что Огинцеву убили, и попросил нас за коробку конфет провести исследование осколков стекла и экспертизу сломанного стула… Стул не был подпилен, а на стекле мы обнаружили яд, средство от насекомых «Агата»…

– У тебя сохранились документы?

– Конечно. Я держала их дома.

– И что же Астраханов? Ни разу, кстати, не слышала это имя.

– А он приехал к нам из Ростова, проработал всего-то ничего и уехал.

– Куда?

– Не знаю. Ты спроси у Корнилова, он наверняка знает.

Щукина записала в блокноте: «Эдик Астраханов».

– Что-то еще?

– Сапоги. Срез свежий, их обрезали совсем недавно.

Отпечатков пальцев не обнаружено. Судя по их состоянию и налету пыли, они долгое время пролежали где-нибудь в кладовке рядом с пачкой газет, поскольку на поверхности сапог найдены следы типографской краски, причем довольно свежей… А еще, как это ни странно, внутри сапог мы обнаружили шерсть животного, предположительно оленя…

– Оленя?

– Да. Сапоги-то охотничьи, вполне вероятно, что они лежали где-нибудь в укромном месте рядом со старыми вещами или, предположим, с чучелом оленя, его головой… Остальное прочтешь…

– Интересно… А кто та девушка, труп которой нашли на вокзале? Приезжая?

– Да нет же, она работала в кафе на автостанции.

– На автостанции? – Надя подумала о Лене Сажиной, которая, по словам свидетеля, беседовала за столиком в кафе, находящемся именно на автостанции, с мужчиной в светлой куртке. А теперь убили буфетчицу этой самой автостанции.

– Мариночка, спасибо тебе за все. С нас причитается…

Они попрощались, и Надя заспешила к выходу, чтобы поскорее глотнуть свежего воздуха: ей показалось, что от Марины запахло уже не только спиртным, но и болотом, оленями и типографской краской в сочетании с кровью и прочими физиологическими выделениями…

Ей становилось все интереснее и интереснее это дело.

Вернее, ЭТИ ДЕЛА. В сознании, словно искра, промелькнула мысль о том, что все результаты экспертиз, за которыми она сейчас приехала, КАК-ТО СВЯЗАНЫ. Исчезновение женщин, эти странные и страшные находки…

В сумочке ожил и залился телефон. Надя, стоя на заснеженном крыльце и ежась от ветра, приложила его к уху.

– Привет, это я, – услышала она голос Крымова, и сердце ее радостно забилось.