Мой адрес – Советский Союз!

Глава 1

Что за бред… Почему я слышу этот звонкий детский голос времён моей юности? Как материалист, я был уверен, что смерть – это абсолютное ничто. Или я всё ещё медленно умираю, а этот голос не более чем галлюцинации агонизирующего мозга?

«Доброе утро! – ворвался в моё сознание теперь уже приятный мужской баритон. – Начинаем занятия с потягивания. Поставьте ноги на ширину плеч. Руки опустите. Мышцы расслабьте…»

А тут ещё сквозь веки пробивается свет, такое ощущение, что солнечный. Ну, это уже чересчур! Я решительно открыл глаза и тут же снова зажмурился: ударивший по зрачкам свет из окна с отдёрнутыми в стороны и показавшими знакомыми шторками едва меня не ослепил.

– Эй, Жека, хорош дрыхнуть! Завтрак проспишь!

Та-а-ак… Это уже интереснее. Слегка гнусавый голос Вадима Верховских я бы не спутал ни с каким другим. Даже несмотря на то, что последний раз виделись на гулянке, обмывая дипломы. Сразу после института Вадим уехал в Ленинград. Меня в город на Неве судьба как-то не приводила, а он в Свердловск, вернувшим себе позже дореволюционное название, тоже не спешил. Да и зачем? Как и я, Вадим приехал поступать на радиофак из провинции: я из Асбеста, а он из Нижнего Тагила. Только я так и завис в Свердловске, а у него в Ленинграде жила невеста, с которой на четвёртом курсе, увлёкшись вдруг горными лыжами, он познакомился на склонах горы Белой. Папа девушки занимал в Питере хорошую должность, был каким-то строительным начальником, так что Вадик, думаю, не пожалел о своём выборе.

Я всё же открыл глаза. Да, это был Верховских, под бодрый голос диктора в семейных трусах и майке-алкоголичке с 3-килограммовыми гантелями в руках выполнявший комплекс физических упражнений. Господи… Нет, как атеист, обычно я использовал имя Его всего лишь как междометие, впрочем, как и подавляющее большинство людей. А вот сейчас я действительно подумал о Нём, как о какой-то всемогущей субстанции, видимо, решившей устроить мне «весёлые похороны». Являясь всю свою сознательную законченным реалистом, в данный момент, перешагнув порог бытия, я готов был признать, что и за дверью, ведущей в никуда, скрывается что-то необычное.

В том, что я мёртв – не было никаких сомнений: я прекрасно помнил звук выстрела, лёгкую отдачу и боль в груди, после которой весь мир на какое-то время превратился в ослепительную, яркую вспышку, сменившуюся непроницаемой тьмой. Так что же теперь получается? Загробный мир существует? Правда, не в виде сковороды с шипящим маслом, на которой уготовано сидеть вечность грешнику-самоубийце, и не в виде на худой конец райских кущ, а почему-то в форме весьма реалистичных воспоминаний.

Вот так же когда-то Вадик меня будил, потому как в первой половине своей жизни я был большим любителем поспать, а он вскакивал ни свет, ни заря. То есть в 6 утра уже начинал гигиенические процедуры, готовил завтрак на нас двоих и делал гимнастику. Ну нравилось ему готовить, в этом он действительно был дока. Обычно утром шёл на общую кухню нашего этажа, оборудованную тремя газовыми плитами, и там готовил завтрак. Если кашу – то даже с минимумом продуктов она получалась вполне съедобной. Если жарил яичницу-глазунью, то обязательно добавлял в неё либо кусочки сала, либо колбасы, ну и помидоры, если сезон, плюс всякую зелень. Вот и сейчас мои ноздри уловили аппетитный запах яичницы, а взгляд выцепил стоявшую на столе, на деревянной дощечке для нарезания хлеба небольшую чугунную сковородку. Ага, с завтраком Вадим, похоже, подсуетился заранее.

С годами я тоже научился получать удовольствие от стряпни. Особенно мне удавались блюда восточной кухни, так как пару лет довелось прожить в Самарканде, где и приноровился готовить так, что домашние с нетерпением ждали воскресенья. Именно по воскресеньям я их баловал поочерёдно пловом, лагманом, басмой или казан-кебабом.

Кроме того, мог под настроение на десерт замутить пахлаву или бадам-пури. Но всё это осталось в прошлом… Или в будущем?

– Вадик, – слабо позвал я призрак соседа по комнате.

– Ты чего? – глянул тот на меня. – Вот не пойму я тебя… Вроде боксом занимаешься, а утреннюю гимнастику игнорируешь.

Это точно, у меня никогда не было склонности к утренним физическим упражнениям. В армии, чтобы прийти в тонус, мне требовался чуть ли не час, только к концу утренней зарядки, которую уж точно не проигнорируешь, особенно в первый год службы, я начинал чувствовать себя относительно нормально. Мне всегда хватало трёхниточного процесса, а тренировки обычно бывали три дня в неделю. Естественно, вечерами, после учёбы. А в остальные дни я сам вечерами занимался, и Вадим это знал, но в его понимании каждый человек, особенно спортсмен, должен по утрам делать гимнастику.

– Слушай, а ты, часом, не заболел? Ты смотри, нам болеть нельзя, через полчаса автобус, у нас сегодня праздничная демонстрация.

– Праздничная? – переспросил я.

Вадик только хмыкнул, мотнув головой, мол, приколист, и продолжил свои занятия с гантелями.

Я обвёл взглядом комнату. Да-а, всё то же самое, что было когда-то в моей прежней жизни, включая чёрно-белую фотографию Ларисы Мондрус на стене. Вадик в то… вернее, в это время, что называется, фанател почему-то от этой певицы, а не от какой-нибудь Аиды Ведищевой. Следом мой взгляд упал на настенный календарь, демонстрировавший красную в буквальном смысле дату – 1 мая 1970 года.

– Сегодня что, 1 мая? – спросил я Вадика таким же тихим голосом.

– О-о, брат, да ты и впрямь не в себе. Ну-ка, дай потрогаю.

Аккуратно положив гантели на пол, он подошёл к моей постели, наклонился и прижал ладонь к моему лбу, при этом нахмурившись, как обычно делала моя мама, когда вот так же пыталась определить, есть у меня температура или нет. Подержав так с полминуты ладонь, Вадим убрал её, пожав плечами:

– Вроде нет… Может, за градусником сходить?

– Не надо! Нет у меня температуры!

Я решительно откинул в сторону тонкое, вполне пригодное как раз для такой, уже достаточно тёплой погоды, одеяло, и принял сидячее положение. Голова слегка закружилась, но это чувство тут же прошло. Автоматически сунул ступни в тапочки, словно только вчера вечером снял их перед сном, а не было за моей спиной пятидесяти лет постстуденческой жизни. Посмотрел вниз…

Бёдра, колени, икры – всё было будто не моим. А если точнее, эти ноги могли принадлежать мне молодому, каковым я был полвека назад. И, судя по родинке в виде маленького серпа над правой коленкой, эти ноги всё же принадлежали мне. Посмотрел на свои руки… Крепкие, без выступающих старческих вен, вон даже бицепсы выделяются, какие у меня были в молодости. Волоски, как и на ногах, тёмные, а не седые.

Какой-то затянувшийся бред с попаданием в собственное 21-летнее тело, первокурсника кафедры «Электронные приборы» Евгения Покровского. И, между прочим, этот день я хорошо помнил, потому что именно сегодня, 1 мая 1970 года, получил перелом большой берцовой кости, она неудачно срослась, после чего на всю оставшуюся жизнь со мной осталась лёгкая хромота. И о выступлении на осеннем первенстве студенческого добровольного спортивного общества «Буревестник», победа в котором открывала дорогу на зимний чемпионат СССР, тоже пришлось забыть. В армии я не прекращал занятия боксом, становился чемпионом Вооружённых Сил, а вернувшись на «гражданку» и поступив на радиофак, стал выступать за «Буревестник». В финале прошлого первенства мне не повезло, получил рассечение в первом раунде. Несмотря на мои протесты и протесты моего секунданта – тренера отделения единоборств факультета физического воспитания Уральского политеха Семёна Лукича Казакова – врач турнира запретил продолжение боя. А ведь соперник был вполне по зубам, парень из Краснодара отнюдь не числился фаворитом того поединка. Но ему повезло, и как победитель первенства СДСО он отправился представлять общество на чемпионате СССР. Правда, ожидаемо дальше четвертьфинала не прошёл.

Так что этот день, 1 мая 1970 года, возможно, круто изменил мою биографию. И тот роковой эпизод я помнил в мельчайших подробностях. А вспомнив снова, даже вздрогнул, показалось, будто явственно услышал звук хрустнувшей кости.

Вадик тем временем прикрутил ручку громкости висевшего на стене радиоприёмника, который начал передавать какую-то передачу, посвящённую сегодняшнему празднику, и сел к столу.

– Завтракать-то будешь?

– Наверное, – сказал я после некоторой заминки.

На продукты мы скидывались в общий котёл, их покупкой также заведовал более хозяйственный Верховских. Правда, скоропортящиеся старались не брать или съедать до того момента, как они испортятся.

Я осторожно принял вертикальное положение. Непривычное и давно забытое чувство, когда твой организм молод и ты буквально ощущаешь наполняющую его энергию. У меня даже от переизбытка чувств глаза увлажнились, что тоже не укрылось от Вадима.

– Эй, Жека, да что с тобой такое? Ты сегодня явно не в своей тарелке.

Рассказать бы ему всё, так ведь не поверит, ещё и бригаду из психбольницы вызовет. Она у нас находится на Сибирском тракте. Больница, в смысле, ну и бригада соответственно, наверное, там же. В прошлой жизни бывать там не довелось, а теперь, если начну рассказывать правду, есть реальный шанс оказаться в стенах этого учреждения. Так что лучше промолчу.

В дверку стенного шкафа было встроено вертикально прямоугольное зеркало, в котором я увидел своё отражение. В первый миг даже испугался, но тут же вспомнил, что это я в молодости. Стройное, подтянутое тело. Да, эта физиономия принадлежала мне, 21-летнему Евгению Покровскому. Волевой, как принято говорить, подбородок, с тонким белёсым шрамом – память об одной из уличных драк. Упрямо сжатые губы, слегка вздёрнутый нос с широкими крыльями ноздрей и чуть заметной складкой над переносицей, которая с годами станет резче. Глядящие на мир с лёгким прищуром серые глаза, которые, как шутила годы спустя жена, у меня позаимствовал Том Круз. Брови… Пожалуй что обычные, ничем не выделяющиеся. К пенсии начнут густеть и седеть, что, опять же по словам супруги, только придаст мне брутальности. Ну-ну… Лоб высокий, чуть скошенный, надбровные дуги немного выдаются вперёд, челюсть слегка тяжеловатая, боксёрская. В целом лицо привлекательное, а ещё один тонкий шрам на краю левого века – память о рассечении в том самом финале СДСО «Буревестник».

– Ты чего себя разглядываешь? – вывел меня из задумчивости голос Вадима.

– Любуюсь, – отшутился я.

– А-а-а, ну, дело хорошее. – хмыкнул тот. – Садись ешь, а то ничего не останется.

Небольшой стол располагался возле окна, в распахнутую форточку влетали звуки улицы и запахи весны. Ещё не черёмухой, у нас она зацветает в конце мая, но и других запахов хватало, которые хотелось вдыхать полной грудью. В носу снова защипало, в горле встал ком.

– Нет, с тобой точно что-то не то, – покачал головой внимательно следивший за мной Вадик. – Может, вместо демонстрации в студенческую поликлинику сходишь? Там сегодня дежурный терапевт должен принимать. А я уж покомандую ребятами, комсорг группы всё-таки.

Это точно, Верховских был у нас комсоргом курса, в задачи которого входило следить, чтобы студенты вовремя платит членские взносы, а тот, кто ещё не комсомолец – им стал. Ну и за успеваемостью поглядывать.

Со своими обязанностями Вадик справлялся неплохо, за что не раз отмечен почётной грамотой от институтского комитета комсомола. Во всяком случае к последнему курсу «пионеров» на курсе не осталось. При этом был он вполне компанейским парнем, ни разу не стукачом, впрочем, как и я, делал по утрам зарядку и выступал в студенческих соревнованиях по лёгкой атлетике.

А отдельный респект (как будет говорить молодёжь будущего) ему будет от студентов радиофака за то, что пробьёт этой осенью создание вокально-инструментального ансамбля. Называться ансамбль будет незатейливо – «Радиотехник». Умение музыкантов из числа студентов возиться с радиоаппаратурой очень сильно пригодится, так как достать приличные усилители, микшерные пульты и колонки было делом непростым, и постоянно приходилось что-то паять и собирать чуть ли не с нуля.

Ну а я был старостой группы Р-218. Мы с Вадимом оказались единственными из поступающих на первый курс, кто успел отслужить, так что меня назначили «командиром» группы, а его «политруком» целого курса. Мол, приглядывайте за мелюзгой, и чтобы в группе царил идеальный порядок.

Наша с Верховских комната располагалась на 3 этаже 11-го корпуса, построенного восемь лет назад студенческим отрядом радиофака. Командиром отряда был Борис Путинцев, ставший впоследствии одним из создателей телецентра УПИ, начавшим вещание три года назад. А комиссаром отряда был Ардалион Мальцев. Сейчас Ардалион Павлович является преподавателем кафедры ТОР, то есть Теоретических Основ Радиотехники, где и нам преподаёт эту дисциплину.

– Не, нормально всё, – улыбнулся я через силу. – Щас заправимся – и на демонстрацию.

Взял в одну руку вилку, в другую кусок хлеба. «Бородинский», машинально отметил я, откусывая, тот самый вкус, который так и не удалось воспроизвести хлебопёкам будущего. А может, это мне просто казалось, что в моей юности хлеб был другим, как обычно спустя годы кажется, что в прошлом и трава была зеленее, и деревья выше, и девушки красивее…

Вадим всё же ждал меня, не спеша приступать к трапезе, и начал одновременно со мной. В сковороде я насчитал восемь обрамлённых поджаренными белками желтков, посыпанных зелёным луком и укропом, а также парочку лопнувших от жары, сероватого цвета сосисок. Сероватого – это хорошо, значит, продукт без красителя. Впрочем, в это время производители до такого ещё не додумались, а если бы и додумались – то быстро получили бы по шапке.

Аппетит пробудился по мере употребления яичницы, я бы, кажется, сметелил всю сковородку в одно лицо, но мы съели каждый свою половину. В пожилом возрасте таким аппетитом я похвастаться не мог. Дожёвывая последний кусочек хлеба, я думал, что посмертный бред выходит каким-то уж очень правдоподобным, как будто Господь решил подшутить и отправить сознание самоубийцы в его же прошлое, заселив в молодое тело. Может быть такое? А почему нет? Недаром старина Шекспир как-то высказался: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Не исключено, что в пространственно-временном континууме произошёл какой-то сбой, и моё сознание (или душу) забросило на пятьдесят два года в прошлое. И если всё и на самом деле так, как я предполагаю…

Хм, но сразу же возникает вопрос: как долго продлится это состояние? Вдруг это промежуточная станция и через минуту моя душа полетит дальше, в условный ад? Ну или спать вечером лягу, а утром уже не проснусь? То есть проснётся тот, настоящий Евгений Покровский, не сном ни духом, что минувшие сутки был всего лишь вместилищем для его же собственной, но изрядно постаревшей души. И, скорее всего, с отсутствующими воспоминаниями о прожитом дне. И с целой ногой – уж я постараюсь сделать всё возможное, чтобы не случилось того злосчастного перелома. Может, меня с этой целью и закинули в собственное тело неведомые силы, спасти от травмы, после которой о боксе пришлось забыть? Может, мне суждено было стать олимпийским чемпионом, и что-то в истории не только моей, но и страны изменилось бы? Надеюсь, в лучшую сторону, иначе это будет провокация не Всевышнего, а каких-то тёмных сил.

А что если, согласно православной религии, моя душа на девять дней зависнет между землёй и небом? Что ж, тогда через девять дней и узнаем, а этот день постараюсь прожить в своё удовольствие, заодно избежав перелома ноги, раз уж знаю будущее наперёд. Впрочем, не исключено, что высшими силами мне отмеряно побольше. Например, тря дня. Именно на третий день, как утверждают православные каноны, человеческая душа отправляется на небеса, где может увидеть райские кущи. На девятый день душа предстает перед Богом и может узнать, что такое – ад, вечная жизнь без Господа. Если так и есть, то меня ждёт геенна огненная и вечные муки. Ещё я помнил, что на сороковой день определятся дальнейшая участь человека до Страшного Суда, душа почившего будет пребывать в раю или в аду до того момента, как Господь придёт «судить живых и мертвых», и наступит новый мир. Во время Страшного Суда, где окончательно решится участь всех людей, они воскреснут. Бр-р-р…

Вадик тем временем прошёлся по своей половине сковороды кусочком хлеба, собирая на него остатки яичницы, и с аппетитом его сжевал, а затем занялся чаем. Исчез на несколько минут и вскоре вернулся с чайником, из носика которого поднимался пар. Насыпал в свою эмалированную кружку немного заварки из пачки с зелёной неклейкой, на которой красовалась надпись: «Сорт первый „№ 36“», и залил кипятком.

У меня была точно такая же полулитровая кружка с небольшими сколами эмали, только у Вадима снаружи зелёная, а у меня светло-жёлтая. Следуя примеру соседа по комнате, я тоже отсыпал в неё щепотку чая и залил кипятком. Когда заварка немного осядет, можно будет кинуть в кружку пару кусков рафинада.

– Может, пока заваривается, умоешься? – посоветовал Вадик, нарезая тонкими ломтиками колбасу для бутербродов. – Или и так сойдёт? А я пока побреюсь, как раз на пять минут.

Я провёл пальцами по щекам и подбородку… М-да, и мне побриться не мешало бы. Память подсказала, что мы с Вадимом оба пользовались электробритвами «Харьков-6» – новинкой харьковского производственного объединения «ЭХО». По 19 рублей отдали. Мои гигиенические принадлежности должны находиться в тумбочке, на которой сейчас лежали часы «Командирские». Точно, мне их родители в «Военторге» к моему дембелю купили за 45 рублей! Ещё пару лет назад они были исключительно наградными, под что и выпускались, но сейчас их уже можно было купить в специализированных магазинах.

Открыв фанерную, с облупленной краской дверцу, и в самом деле обнаружил мыльницу, мятный порошок, зубную щётку в пластмассовом футляре и ещё один футляр, из коричневого кожзама. В нём должна находиться электробритва «Харьков-6». Открыл – да, лежит, родная, ещё и щёточка, чтобы ножи от волосков чистить. Ладно, побреемся попозже. Махровое полотенце с бледно-красными полосками по бокам висит на спинке кровати, его тоже берём.

И снова память услужливо подсказывает, куда идти. Открываю дверь, поворачиваю налево, где коридор заканчивается тупиком с оконным проёмом. Крайняя дверь налево ведёт на кухню. Здесь мы готовили завтраки и ужины, а обедали в основном перед последней парой в студенческой столовой в нашем корпусе, а в выходные ходили в главную столовую, обслуживавшую общежития всех факультетов. На выходные кто-то уезжал домой, а оставшиеся варили себе супы и каши с макаронами на общаговской кухне. Я к родне в Новоуральск наведывался, но не каждые выходные, а от силы раз в месяц. Ехать на рейсовом автобусе час с небольшим, но ходил он два раза в сутки, и каждый раз набивался так, что мама не горюй. Зато привозил из дома целый рюкзак продуктов и бабушкиной выпечки – самой вкусной на свете. Деньги брать я наотрез отказывался.

Конечно, я подрабатывал, потому как выжить на стипендию в 40 рублей здоровому парню было проблематично. И не я один, почти все подрабатывали. Я с Вадимом и ещё несколько парней ходил на станцию «Свердловск-Товарный», где за пару часов работы можно было заработать половину месячной стипендии. Жаль, что после перелома мне придётся забыть об этом приработке… Хотя, напомнило я себе снова, этот перелом ведь теперь может и не случиться.

Дверь справа – туалет. Учитывая, что девчонок на нашем факультете можно пересчитать по пальцам чуть ли не одной руки, а на нашем этаже вообще две живут, Инга и Светка, обе бой-бабы, то устраивать им отдельный сортир никто не собирался. Он был общим, тем более что писсуаров не было, а имелись отдельные кабинки числом пять, с унитазами. Студенты, можно сказать, для себя строили, на совесть.

Умывались мы в туалете, и из крана вытекала исключительно холодная вода. Горячая имелась только в душевой на первом этаже, и то помыться можно было в строго определённое время, с семи до девяти вечера, когда дежурным по общежитию запускался бойлер. Дежурили поочерёдно, по суткам, Маргарита Петровна и баба Валя. Обе пожилые, а баба Валя ещё и с сухой рукой. Вроде как на войне ранило осколком, но это по слухам, сама она никогда про войну не рассказывала, но на 9 мая всегда приходила на работу, надевая сверху пиджак, левый лацкан которого украшали несколько медалей и даже «Орден Отечественной войны II степени». Баба Валя была строгой, но, как бы сказать, душевной. Некоторым бедным студентам даже взаймы давала, и не было такого, чтобы кто-то долг не вернул. Во всяком случае я о подобном не слышал. Перезанимали, но возвращали.

Один из трёх умывальников сейчас был оккупирован рыжим парнем, брившим безопасной бритвой свою веснушчатую физиономию. Причём очень знакомую. Точно, Сева Горшков! Учился… Вернее, учится на втором курсе.

– Здорово, Сева! – приветствовал я его.

– Привет! – ответил Сева, кивнув моему отражению в небольшом, принесённом с собой зеркальце.

Не представляю, как я смог бы после «Gillette Fusion» бриться столь архаичной бритвой. Но в это время все, не имеющие электрических бритв, бреются такими. Хотя есть оригиналы, предпочитающие опасные бритвы, ведь многие привезли с фронта трофейные, золингеновские. Кто-то вообще усы и бороду носит, обходятся ножницами. А Сева даже чайник с собой приволок, размешивает в стаканчике мыло до пенообразного состояния.

Я пристроился у соседнего умывальника, и пару следующих минут посвятил омовению и чистке зубов. Когда закончил, Сева тоже расправился с бритьём и в данный момент втирал в кожу лица «Тройной», распространявший характерный запах.

– Давай, не опаздывай, – кивнул я ему.

Хоть и не моя группа, и курс старше, но вроде как показал свою значимость, тем более что Сева не имел ничего против.

Когда вернулся, чай уже заварился до кондиционного состояния, и Вадик успел ополовинить свою кружку, доедая бутерброд. Чай был ещё горячий, но мы с соседом любили такой, а кружки наши хоть и нагревалась, но ручки мы с Верховских обматывали изолентами, так что пальцы не обжигало.

Попив чайку, я принялся бриться, а Вадик под жужжание моего «Харькова» – одеваться. Верховских натянул тёмно-серые, отутюженные (ну да, у нас же был утюг один на двоих, а гладили мы прямо на столе) брюки, в которую заправил… Оранжевую рубашку! Да ещё с огромным отложным воротником. И такие цвета позволяли себе в это время некоторые комсорги, благо что руководство института и наш деканат в частности славились своим либерализмом. Следом он накинул нацепил заранее завязанный голубой галстук, что в сочетании с оранжевой рубашкой мне показалось удивительно забавным, и я не сдержал улыбки.

– Ты чего?

Вадик с подозрением глянул на меня, затем скосил глаза вниз, видимо, отыскивая в своей одежде какой-то насмешивший меня казус. Проверил, застёгнута ли ширинка, снова с подозрением посмотрел на меня.

– Да нет, всё нормально, – отмахнулся я.

Дальше он надел такого же цвета, как и брюки, пиджак. Ансамбль завершал модный болоньевый плащ зеленоватого оттенка, свидетельствовавшего о том, что при его пошиве использовалась настоящая болонья. В моду такие плащи вошли после выхода на советские экраны фильма «Рокко и его братья», где герой Алена Делона щеголял в аналогичном дождевике.

А плащ как раз в тему, на улице хоть и солнечно, но в форточку задувает прохладный ветерок. Это вам не Сочи, на Урале в мае и снег, случается, выпадает. Не забыть её закрыть, кстати, форточку, вроде бы и третий этаж, вряд ли какой вор залезет, разве что по водосточной трубе, да и то от неё до нашего окна метра три… Однако привычка!

Меня же дожидались тёмно-коричневые брюки и такого же цвета пиджак. Костюм фабрики «Большевичка», купленный по пути домой проездом через столицу, обошёлся мне в 40 рублей. Точно такую же стипендию я получал в институте.

Рубашка с так же, как и у Вадима, отложным воротником, только… Да-да, не смейтесь, зелёного цвета! То есть именно она первой попалась мне на глаза, когда я открыл стенной шкаф и пробежался взглядом по скромному гардеробу на вешалках, определяя, что из этого моё, а что Вадика, и тут же, увидев это чудо текстильной промышленности, вспомнил – это моё. Немного поразмышляв, я выбрал всё же бежевого цвета рубашку с более скромным воротником. 73-летний старик не был готов к столь радикальным переменам.

В шкафу, кстати, обнаружил и свою спортивную форму. Трикотажный костюм, синие трусы и две майки – синего и красного цвета – были аккуратно сложены невысокой стопочкой. Провёл кончиками пальцев по гладкой ткани, на несколько мгновений выпав из реальной жизни. Неужели мне больше не доведётся это примерить? Или я готов изменить свою судьбу?

Плаща у меня не имелось, зато имелась куртка, тоже вроде как из болоньи, но коричневая, длиной до середины бедра. Не забыть нацепить «Командирские», которые мне должны прослужить верой и правдой ещё семь лет. Вплоть до того несчастного случая, когда, утихомиривая пьяного соседа, гонявшегося за женой с молотком, я заслонился рукой от удара этим самым молотком в голову, и приняли его на себя как раз «Командирские». Как ведь попал… Вернее, как я «удачно» циферблат подставил. Но уж лучше, чем голову.

Вадик тем временем натянул на ноги начищенные до блеска ботинки с чуть побитыми носами, да и мои не сильно отличались. На стельке едва проглядывали серебристые буквы, складывавшиеся в слово «Уралобувь». В это время почтив всё мужское население области носило обувь этого производственного объединения. В принципе, хорошего качества, натуральная кожа, вот только практически все ходили в обуви одинакового фасона. Один фасон – демисезонные, и второй – зимние, с искусственным мехом ботинки. Женщины – понятно дело, гонялись за более приличной, то есть красивой обувью, и за теми же финскими сапогами выстраивались такие же огромные очереди, как в какой-нибудь Пензе, или даже Москве.

– Ну, вроде готов! – глядя на себя в зеркало, сказал я.

– Тогда вперёд!

Ключ Вадим сдал дежурившей сегодня Маргарите Петровне, поздравив её с праздником и услышав в ответ такое же поздравление.

Нас уже поджидали четыре автобуса «ЛиАЗ», в один из которых я загрузился следом за Вадимом. Глядя на лица студентов, постепенно вспоминал имена, а иногда и фамилии. Витя, Савелий, Толя Рыбчинский, Костя Парамонов, Гарик Оганян, Махмуд Гасанов… Да-да, здесь, в общежитии, армянин и азербайджанец живут дружно, а не пройдёт и двадцати лет, как начнутся межнациональные разборки, и не исключено, что Гарик с Махмудом будут стрелять друг в друга в Нагорном Карабахе. Чтоб этому Меченому пусто было!

А я здоровался за руку с каждым, даже с нашими девушками – Ингой и Светой, а с моего лица не сходила какая-то, как мне казалось, глупая улыбка до ушей, вызывавшая у присутствующих ответные улыбки. Нет, чёрт возьми, как же всё-таки хорошо чувствовать себя молодым, здоровым, полным сил и энергии! Спасибо тебе, неведомый Хоттабыч, за то, что дал мне возможность таким вот транзитом побывать в своём прошлом. Даже если всё ограничится одним днём, всё равно спасибо!

Процессом посадки руководит замдекана Юрий Борисович Борисов. Высокий и какой-то нескладный, в костюме, который ему явно был коротковат, и висел, как на киношном Шурике, плюс почти такие же очки – всё это делало его фигуру немного комичной. За ним и закрепилось прозвище «Шурик» – «Операция Ы» и «Кавказская пленница» вышли один за другим не так давно с перерывом в пару лет. Кстати, актер Александр Демьяненко как раз родом из Свердловска.

– Ребята, все собрались? Никого не забыли? – вытягивая длинную, гусиную шею, фальцетом спрашивает Борисов. – Ну если все, то можно ехать.

И, заняв место впереди, даёт команду водителю трогаться. Автобус едет неспешно, в пределах 40 км/ч, давая возможность рассмотреть окружающий нас пейзаж. Движение мы начали с улицы Коминтерна, а конечная точка маршрута – окрестности площади «1905 года», которую горожане называют просто «площадь пятого года». Изначально она была меньше и называлась Церковной, потом стала Кафедральной, рядом находилась еще Торговая площадь. В 1930 году Богоявленский собор снесли, и общее пространство двух площадей стало единым. 9 мая на этой же площади проводится традиционный парад войск Уральского гарнизона. Но было время, когда военный парад проводился и 1 мая. И даже известен казус, когда во время парада 1 мая 1951 лошадь по кличке Мальчик сбросила наземь маршала Жукова, в те годы командующего Уральским военным округом.

С Коминтерна поворачиваем на улицу Мира, а вскоре и на проспект Ленина – главную транспортную артерию города. Старых, деревянных домов давно нет и в помине, в основном преобладает сталинская, массивная застройка.

Автобусы останавливаются недалеко от площади, в одном из примыкающих к проспекту переулков. Здесь, в заранее обговорённом месте, нас ждёт бортовой «ЗиЛ», из которого студенты всех пяти курсов достают транспаранты. Кому-то достался портрет Брежнева, кому-то Косыгина, кому-то Громыко… Конечно же, Ленин, чей вековой юбилей отмечался совсем недавно.

Гарику и Махмуду выпало вдвоём нести растяжку с лозунгом «Да здравствует 1 Мая». Интернационал, однако! Косте Парамонову достаётся плакат, на котором изображён рабочий, сжимающий в своей руки капиталистическую гидру. Эх, знали бы вы, товарищи, что пройдёт всего-то двадцать лет, и капитализм расцветёт буйным цветом на 1/6 части суши. Вот только это будет дикий капитализм, десятилетие, оставившее за собой горы трупов и искалеченных судеб. Нужна ли нашей стране такая «шоковая терапия»? Или по-другому было никак? Я не политик, не экономист, но как по мне, то если уж нашему обществу и требовалась перезагрузка, та самая пресловутая PERESTROYKA, то она должна была проходить по нашему сценарию, а не по сценарию, заготовленному для нас заокеанскими кукловодами.

Строимся в колонну, первый ряд – руководящий состав вуза во главе с ректором Фёдором Петровичем Заостровским. За ним сборная пятого курса, и так далее. Наш первый курс замыкает колонну института. В наши с Вадимом обязанности входит поддержание порядка среди первокурсников. Под разносящийся из динамиков «Марш энтузиастов» мы наконец выстроились и стоим, ждём, когда впередистоящие начнут шествие. До самой площади метров двести, но я уже вижу и помпезное здание горкома КПСС и горсовета, и стоящего напротив Вождя мирового пролетариата. Ленин изображён в позе, которая больше подошла бы какому-нибудь поэту, во всяком случае, правая рука словно бы застыла в полёте во время декламации. Где-то у подножия памятника толпятся на огранённой камнем трибуне руководители города и области, но за головами в небо взлетают цветные воздушные шарики.

Из динамиков несётся следующая песня:

Я бросаю взгляд на часы – семь минут десятого. И тут в колонне впереди начинается движение. Всё, пошли!

– Держим равнение! – зычно командую я. – Плакаты выше, руки устали – передали соседу.

Вадим незаметно подмигивает, едва сдерживая улыбку. Я тоже улыбаюсь. Вот сейчас, в эту секунду, мне чертовски хорошо! Как же хочется, чтобы этот миг длился вечность!

– Мимо трибуны шествуют студенты и руководящий состав Уральского политехнического института имени Сергея Мироновича Кирова! – торжественно объявляет диктор, и музыка, не прерываясь, слышится приглушённым фоном.

Дальше следует краткое изложение истории института и достижений его выпускников. Всё это нужно успеть сказать за те секунды, что мы минуем трибуну, с которой демонстрантам приветливо машут руками партийные боссы, все, как один, с приколотыми к лацканам плащей красными бантиками. По центру – член ЦК КПСС, первый секретарь Свердловского обкома партии Константин Кузьмич Николаев. На этой должности шесть лет, а в следующем январе уйдёт на пенсию. Будучи пенсионером персонального значения, станет преподавать на кафедре технологии воды и водного хозяйства нашего политеха. А в конце мая 1972 года скончается в одной из московских клиник после хирургической операции по поводу онкологического заболевания. Похоронят его на нашем Широкореченском кладбище. Сейчас же Николаев, импонировавший мне тем, что поддерживал «косыгинские» реформы и был настоящим, крепким хозяйственником, выглядел вполне бодрым, широко улыбался, и вряд ли предполагал, что жить ему осталось всего два года. Эх, если бы я задержался в этом времени подольше, уж нашёл бы способ подобраться к Николаеву и заранее предупредить его о будущих проблемах со здоровьем. Сейчас даже не подойдёшь, а если и получится дорваться до тела, то после моего предсказания меня либо на 15 суток посадят, либо опять же на Сибирский тракт отвезут.

О, а это что за знакомая рожа с краешка пристроилась?! Ну точно, Борис Николаевич собственной персоной! В прошлой жизни я даже не обратил на него внимания, это была невысокого полёта птица в толпе чиновников, а сейчас увидел эту морду с выпяченной нижней губой – и сразу признал. В данный момент Ельцин, если ничего не путаю, возглавляет в обкоме КПСС отдел строительства.

– Эй, Жека, что опять с тобой? У тебя такой вид, будто ты Гитлера увидел.

Встревоженный голос Вадима, который ещё и дёрнул меня за рукав, помог мне выйти из ступора. Я только сейчас заметил, что так крепко стиснул зубы, что они того и гляди начнут крошиться. И всё это на ходу, не сбивая шаг.

– Не обращай внимания, вспомнил кое-что, – сказал я, с трудом отводя взгляд от уплывавшей назад трибуны.

– Новыми трудовыми свершениями встретим юбилей Вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина!

Ага, уже встретили… И весь год будем встречать.

Тут из динамиков грянуло:

Наша колонна миновала площадь, продолжая движение по проспекту Ленина, и тут меня словно током ударило. Вот сейчас это должно случиться. Из подворотни, до которой оставалось идти метров десять, верхом на «Урале» с коляской выскочит пьяный мужик и врежется в толпу наших студентов. Пострадают пятеро, но все отделаются ссадинами и ушибами, а вот мне коляской прилетит по полной – перелом большой берцовой и последствия, о которых я уже упоминал.

– Стоять! – завопил я, протискиваясь между деканом нашего факультета и ректором УПИ.

Встал перед ними, раскидывая в стороны руки.

– Стойте!

Передние ряды замерли как вкопанные, задние ещё какое-то время по инерции напирали, а мне показалось, что я уже слышу низкий рык «ураловского» мотора. Да нет, не показалось, так оно и есть. И вот уже мгновение спустя из подворотни вылетает зелёный мотоцикл с коляской, за рулём сидел, низко пригнувшись, мужик совершенно ошалелого вида, вперившись перед собой остекленевшим взглядом. И если бы я экстренно не притормозил нашу колонну, то этот придурок точно влетел бы в наши ряды, идущие следом за руководством института. А так он с рёвом пронёсся мимо и… Перескочив через газон, мотоцикл на бордюре высоко подпрыгнул, кренясь в воздухе набок, и рухнул на пустынный в тот момент, к счастью, тротуар.

Раздался чей-то тонкий крик, кажется, Светки, тут же народ загомонил, кинулся к мотоциклисту, вылетевшему из седла и распластавшемуся на асфальте тротуара. Шлема на нём не было, это и сыграло роковую роль – из-под головы лихача растекалась тёмная лужица.

Снова кто-то взвизгнул, кажется, уже не Светка. Да, не повезло мужику. Но кто ж в этом виноват?! Кто просил его садиться пьяным на мотоцикл и нестись куда-то сломя голову? Да ещё и без шлема… Печально, конечно, но, с другой стороны, из наших никто не пострадал, а самое главное – цела моя нога. Вот такой вот получился чейндж, как говорят янки.

Врачи «скорой» на такого рода праздничных мероприятиях обязаны дежурить, и они появились уже несколько минут спустя. Но помочь они этому бедолаге уже ничем не могли.

– Товарищи, не толпимся, продолжаем движение! – крикнул в мегафон какой-то милицейский начальник в погонах.

Милиционеры рангом пониже тут же начали выталкивать нас обратно на проезжую часть проспекта, хотя до точки, где движение заканчивалось, оставалось от силы метров сто, после чего народ разбредался кто куда. Мужики – обычный пролетарий – с оглядкой по сторонам тихонько во дворах разливали по стаканчикам горячительное, закусывая плавлеными сырками. Было бы, как говорится, что выпить, а повод всегда найдётся. Тем более 1 мая, самый что ни на есть пролетарский праздник.

Мы и сами с мужиками нашими, с «Завода радиоаппаратуры», после таких демонстраций согревались во двориках. Особенно это было актуально после ноябрьской демонстрации, когда погода подчас не жаловала марширующих в общем строю, и без «сугреву» было не обойтись.

Мы продолжили движение до «финишной прямой», хотя в толпе только и было разговоров, что о несколько минут назад случившемся инциденте. Моё имя тоже звучало, со всех сторон сыпалось, какой я молодец, что вовремя заметил опасность. Закинули в грузовик транспаранты и портреты членов Политбюро, и тут я услышал голос Заостровского.

– Покровский.

– Да, Фёдор Петрович!

– Иди-ка сюда.

Ректор отвёл меня в сторонку от продолжавшей движение колонны.

– Что это сейчас такое было?

– Вы о чём, Фёдор Петрович? – с совершенно искренним видом удивился я.

– Ты дурачком-то не прикидывайся. Как ты понял, что сейчас из проулка вылетит мотоцикл?

– Так услышал звук мотора, и будто мне кто-то в ухо закричал: «Покровский, опасность!». Мистика какая-то!

– Действительно, мистика.

Заостровский ещё раз внимательно посмотрел мне в глаза, после чего мотнул головой:

– Ладно, ступай… Спасибо тебе, если бы не твоя реакция, то среди студентов могли быть жертвы, а так только сам лихач пострадал. Вот что значит заниматься боксом… Кстати, ты ещё не бросил?

– Как можно, Фёдор Петрович!

– Смотри, не бросай, тебе ещё осенью на первенстве «Буревестника» выступать. Если я ничего не путаю, а там, глядишь, на чемпионат СССР отберёшься. У нас в политехническом пока чемпионы ещё не учились. А за твоё поступок мы тебе, Покровский, хм, благодарность объявим, прилюдно, в актовом зале.

Надо же, благодарность… Так-то неплохо, лишние баллы в карму не помешают. А самое главное – спас ногу. И значит – могу продолжить спортивную карьеру.

Мужика, правда, всё же жалко. Я в какой-то мере чувствовал себя перед ним виноватым. Может, свечку в церкви за упокой души поставить? Так я даже имени его не знаю. Раб божий не знамо кто, упокой Господи его душу… Так, кажется, я в молитвах не особенно был силён даже на склоне лет.

А ежели меня кто срисует, как я в храм вхожу или тем паче свечку ставлю и осеняю себя крестным знамением, а потом доложит в деканат? Ни фига себе атеист-комсомолец! Вот тогда я мигом из института вылечу. И что, обратно в Асбест возвращаться? Устраиваться на карьер по добыче асбеста или на асбестообогатительную фабрику и гробить свои лёгкие, как отец, который к пятидесяти годам то и дело заходился в приступах кашля, едва не выхаркивая лёгкие? Я помню, как асбестовая пыль круглосуточно висела над городом, забивая носоглотку.

Нет, не хочу я туда. Так-то, конечно было бы неплохо увидеть родителей, друзей детства, кто ещё оттуда не разъехался. Но, в принципе, я и так на выходные могу смотаться на рейсовом автобусе. Полтора часа – и дома. Это сейчас, когда я знаю, что мне 73 года, и родители мои давно умерли, как и многие друзья, думаю о них со щемящей болью в сердце. А на самом деле, может, я неделю назад только к ним ездил.

Ладно, потом разберёмся в своих чувствах, а то вон Вадим зовёт, руками машет. А с ним и ребята наши, и Света с Ингой. Не успел подойти, как на меня посыпались вопросы, всех интересовало, о чём со мной разговаривал ректор.

– Обещал благодарность вынести за спасение ваших жизней, – доложил я. – Наверное, грамоту дадут, хотя я бы не отказался и от материального поощрения.

– У тебя губа не дура, – заржал Толик Рыбчинский. – Чё, может, дёрнем за праздник?

С этими словами он сунул руку за пазуху, и оттуда показалось бутылочное горлышко.

– «Портвейн»? – спросил я, вспоминая пристрастия Толика.

– Он самый, – довольно осклабился тот. – А у Саввы ещё одна бутылка и «граник», будем употреблять по кругу. А у девчонок пирожков целый пакет, есть чем закусить.

Отказываться как-то не по-компанейски, да и Вадик, гляжу, не против, хоть мы с ним как бы и обязаны следить за дисциплиной, а тут, напротив, присоединяемся и, выходит, поощряем пьянство. Но, в конце концов, это не пьянка, а так, чисто символически, повод как-никак – 1 мая.

А завтра, 2 мая, тоже праздничный день, законный выходной. Мало того, и 3 мая выходной, потому что этот день выпадает на воскресенье. Так что чем не повод завтра с утра махнуть в Асбест? Причём с ночёвкой, утром или днём в воскресенье можно двинуть в обратный путь.

– Так ты вроде так и собирался сделать, – удивился Вадик, когда я озвучил ему своё решение. – И я завтра домой еду с ночевой. У нас автобусы с разницей в полчаса отходят, вместе же с утра на автовокзал собирались… Слушай, Жека, я бы на твоём месте всё же показался бы врачу.

– Может и покажусь, – сказал я, только чтобы успокоить друга.

Никому я, конечно же, показываться не собирался. Поставить себе диагноз я мог лучше любого врача, но озвучить его никому не мог, иначе… Ну, про психбольницу на Сибирском тракте я, кажется, уже упоминал. Хотя даже не знаю, можно ли то. Что со мной произошло, считать диагнозом. Так как в медицинской практике, уверен, ничего подобного ранее не происходило. Психиатр просто написал бы «шизоидное расстройство личности» или что-то в этом духе, после чего я на долгие месяцы, а то и годы (если буду упорствовать в своих «заблуждениях») оказался заперт в стенах душелечебного учреждения.

«Портвейн» на вкус показался… Хм, не очень. Наверное, за годы жизни я отвык от этого вкуса, поэтому ограничился одним половиной стакана, сославшись на то, что нужно соблюдать спортивный режим.

Занятия в боксёрской секции института у нас проходили по вторникам, четвергам и субботам. То есть, получается, ближайшая тренировка в следующий вторник, 5 мая. Давненько я с Олегом Коноваловым не спарринговал. Он по весу, насколько я помнил, всегда был потяжелее меня на 4–5 килограммов, в то время как оба мы выступали в весовой категории до 91 кг. При росте 183 см я весил 83 кг, причём жировая прослойка на моём теле в эти годы хоть и имелась, но была не слишком заметна. Это потом, оставшись хромым, на волне депрессии я как-то перестал уделять время поддержанию физической формы, после института вообще весил за центнер, потом уже одумался, и мой «боевой вес» закрепился где-то на 90 с небольшим кг. К моменту своего ухода так вообще схуднул до 80… К моменту ухода из жизни, которая, как оказалось, с выпущенной в сердце пулей не заканчивается, во всяком случае сознательнее существеннее. И сколько времени мне отпущено – одного богу известно. Или чёрту, до сих пор не могу сообразить, чьи это могут быть проделки. Либо вообще какой-то вселенский глюк. Лучше вообще голову над этим лишний раз не ломать, а жить на полную, используя момент. При этом стараясь не навредить телу и вообще будущему настоящего хозяина, который, надеюсь, после моего окончательного ухода вернётся в эту оболочку из кожи, мяса и костей.

– Ребята, а давайте в кино сходим, – услышал я предложение Инги. – Нет, правда, чего в общежитии сидеть весь день? А в «Космосе» сегодня «Белое солнце пустыни» показывают, кто ходил – все хвалят.

Народ идею с культпоходом в кинотеатр поддержал, я тоже не был против. И правда, лучше уж с ребятами в кино прогуляться, чем чахнуть в общаговской комнатушке. И ничего страшного, что этот фильм я видел раз сто. С удовольствием посмотрю в сто первый, это ж классика советского кинематографа!

Пройти нужно было всего два квартала. Кинотеатр «Космос» на улице Дзержинского впоследствии, конечно, претерпел некоторые изменения в плане архитектуры, но главное, что из него не сделали торговый центр, а изображённая на фасаде женщина, летящая куда-то в пространство с дирижёрской палочкой в руке, и годы спустя радовала глаз преходящих мимо людей, хоть и несколько видоизменённая. Насчёт палочки в её руке ходило много предположений, но большинство склонялось к тому, что ничем другим этот предмет по определению быть не мог.

Билеты на дневной сеанс стоили 20 копеек. За наших девушек великодушно заплатили я и Вадик: я за Светку, а мой сосед по комнате за Ингу. Я помнил, что Светка на меня весь первый курс заглядывалась, но, не найдя отклика, в итоге переключилась на Гарика Оганяна. В итоге она сыграли свадьбу сразу же после окончания института, а потом у них один за другим родились мальчик и девочка, причем мальчик – вылитая мама, а девочка – вылитый папа, такие вот казусы бывают.

Светка не сказать, что была красавицей, но и страхолюдиной назвать её язык не поворачивался. Девчонка как девчонка¸ но… Не было в ней какой-то изюминки. Как, например, в той, что стала моей женой, а потом укатила в Канаду. Её изюминкой было скрытое блядство. Да-да, подобная черта характера привлекает многих мужчин. То есть жена вроде не изменяет, но подсознательно ты чувствуешь, что она может сделать это в любой момент, тем более с внешностью Ирины и её раскосыми татарскими глазами, в черноте которых можно было утонуть, желающих затащить эту женщину в постель было хоть отбавляй. Ну и, само собой, ревность, все дела… Нервов она мне пожгла – это что-то с чем-то. Особенно когда заявила, что дочь выросла и стала самостоятельной, а вона сама хочет более интересной жизни, и нашла человека, который ей эту интересную жизнь обеспечит. Попросила только пока из квартиры её не выписывать.

Чего мне стоило в тот момент сохранить хладнокровие… Только когда она уехала на такси с парой объёмных чемоданов, куда покидала свои шмотки, я позволил дать волю чувствам. Орал так, что соседи вызвали милицию, тогда ещё не переименованную по приказу одного высокопоставленного дурачка в полицию. Короче говоря, выжигал я её из своего сердца калёным железом, в том числе с помощью нескольких краткосрочных романов, один из которых чуть было не закончился бракосочетанием. Но я, наученный уже горьким опытом, остерегался столь далекоидущих отношений, и предпочитал по-настоящему не влюбляться, используя женщин как средство для сброса сексуального напряжения. Да, такой вот я бездушный эгоист, жизнь научила.

Но вот сейчас, попивая лимонад с пирожными в буфете кинотеатра в преддверии начала сеанса, я себя чувствовал не то что заново родившимся, но словно бы скинувшим с себя если не всю, то как минимум бо́льшую часть шелухи, облепившей мою душу на протяжении предыдущей жизни. Я снова молод, здоров, верю в светлое будущее, и готов драться на ринге!

Единственное, что омрачало мой безудержный оптимизм – это мысль о том, что завтра я могу не проснуться. Может быть, мне отведён всего один день, в течение которого я должен был спасти сам себя от перелома, а теперь, после того как миссия выполнена, я уже и не нужен. Ладно, утро вечера мудренее, если оно, конечно, для меня наступит.