Музыкальная шкатулка

Музыкальная история

На основании этой истории можно подготовить интересный спектакль.

У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть — настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю...

А так у меня одни пятерки. Только по пению тройка. Это вот как получилось. Был у нас урок пения. Сначала мы пели все хором “Во поле березонька стояла”. Выходило очень красиво, но Борис Сергеевич все время морщился и кричал:

- Тяните гласные, друзья, тяните гласные!...

Тогда мы стали тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и сказал:

- Настоящий кошачий концерт! Давайте-ка займемся с каждым индивидуально.

Это значит с каждым отдельно.

И Борис Сергеевич вызвал Мишку.

Мишка подошел к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу.

Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Мишка тихонечко запел:

Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котенок Мурзик. Разве ж так поют! Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся.

Тогда Борис Сергеевич поставил Мишке пятерку, поглядел на меня и сказал:

- Ну-ка, хохотун, выходи!

Я быстро подбежал к роялю.

- Ну-с, что вы будете исполнять? - вежливо спросил Борис Сергеевич.

Я сказал:

- Песня гражданской войны “Веди ж, Буденный, нас смелее в бой”.

Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил:

- Играйте, пожалуйста, погромче! - сказал я.

Борис Сергеевич сказал:

- Тебя не будет слышно.

Но я сказал:

- Будет. Еще как!

Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою:

Мне очень нравится эта песня.

Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьется алый стяг.

Я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил:

Я хорошо пел, наверное, даже было слышно на другой улице:

Я нажал себе кулаками на живот, вышло еще громче, и я чуть не лопнул:

Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени.

А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи... Я сказал:

- Ну как?

- Чудовищно! - похвалил Борис Сергеевич.

- Хорошая песня, правда? - спросил я.

- Хорошая, - сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза.

- Только жаль, что вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, - сказал я. - Можно бы еще погромче.

- Ладно, я учту, - сказал Борис Сергеевич. - А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножечко по-другому?

- Нет, - сказал я, - я этого не заметил! Да это и неважно. Просто надо было погромче играть.

- Ну что ж, - сказал Борис Сергеевич, - раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание.

Как - тройку! Я даже опешил. Как же это может быть? Тройку - это очень мало! Мишка тихо пел и то получил четверку... Я сказал:

- Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я еще громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось.

- Это какая же? - спросил Борис Сергеевич.

- Жалостливая, - сказал я и завел:

Но Борис Сергеевич поспешно сказал:

- Ну хорошо, хорошо, все это мы обсудим в следующий раз.

И тут раздался звонок.

Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошел Борис Сергеевич.

- Ну, - сказал он, улыбаясь, - возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-нибудь боксер, но в одном могу заверить вас абсолютно твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда!

Мама ужасно покраснела и сказала:

- Ну, это мы еще увидим!

А когда мы шли домой, я все думал: “Неужели Козловский поет громче меня?”

В. Драгунский