На помощь, Дживс!

Глава 11

От Бринкли-Корта до Херн-Бея не рукой подать: один находится в центре Вустершира, другой – на побережье в Кенте, и даже при самых благоприятных обстоятельствах быстро не обернешься. А тут еще непредвиденная задержка: у моего арабского скакуна случился приступ меланхолии, пришлось его буксировать в гараж для незамедлительного лечения, так что я добрался до цели моего путешествия далеко за полночь. А наутро, когда я приехал по адресу, оставленному мне Дживсом, мне сказали, что он уже ушел и неизвестно когда вернется. Я оставил записку с просьбой позвонить мне в «Трутни» и вернулся в Лондон. Я уже допивал свою обычную порцию перед ужином в курительной комнате клуба, когда меня позвали к телефону, и я услышал в трубке знакомый голос:

– Мистер Вустер? Добрый вечер, сэр. Это Дживс.

– Ну, наконец-то, – проблеял я жалобно, словно потерявшийся ягненок, который после долгой разлуки увидел свою маму-овцу на другом конце луга. – Где вы пропадали?

– Я договорился пообедать с приятелем в Фолкстоне, а когда приехал, меня уговорили остаться и выступить в качестве члена жюри на пляжном конкурсе красоты.

– В самом деле? Вижу, вы не скучаете.

– О нет, сэр.

– Ну и как прошел конкурс?

– Весьма успешно, сэр, благодарю вас.

– Кто победил?

– Некая мисс Марлен Хиггинс из Брикстона, сэр, а мисс Лана Браун из Тулс-Хилла и мисс Мерилин Бантинг из Пенжа награждены почетными дипломами. Весьма привлекательные юные особы.

– Хорошие фигуры?

– Необыкновенно стройные, сэр.

– Знаете, что я вам скажу, Дживс: стройная фигура – не главное на свете, можете даже записать это себе для памяти. Чем обольстительнее изгибы корпуса у дамы, тем скорее она выкинет нечто такое, что заставит содрогнуться адские глубины. Дживс, я в полном отчаянии. Помните, вы мне как-то рассказывали про одного парня, который говорил, будто может рассказать другому нечто, что заставит его крепко задуматься? Что-то насчет того, как звезды сошли с орбит, и еще про влюбленного дикобраза.

– Я полагаю, вы говорите о призраке отца Гамлета, принца Датского, сэр. Обращаясь к сыну, он сказал: «А то бы от слов легчайшей повести моей зашлась душа твоя и кровь застыла, глаза, как звезды, вышли из орбит и кудри отделились друг от друга, поднявши дыбом каждый волосок, как иглы на взбешенном дикобразе».

– Совершенно верно. Конечно же, глаза вышли из орбит, а не звезды. Странно только, почему он сказал «взбешенный дикобраз», когда на самом деле дикобраз был влюбленный? Наверное, просто оговорился. С призраками такое сплошь и рядом случается. Так вот, Дживс, моя история будет посильнее, чем у этого призрака. Повесть, которую я собираюсь вам поведать, из той же серии, только я бы не назвал ее «легчайшей». Вы меня слушаете?

– Да, сэр.

– Тогда держитесь крепче, чтобы не упасть, ибо я начинаю.

И я все ему рассказал самым подробнейшим образом.

– Вполне разделяю вашу озабоченность, сэр, – произнес он, когда я закончил. – Ситуация, как вы справедливо заметили, чревата серьезными последствиями. – Для Дживса это очень сильное выражение, обычно он не идет дальше «Довольно неприятное известие, сэр». – Думаю, мне следует как можно скорее приехать в Бринкли-Корт, сэр.

– Вы в самом деле приедете? Мне ужасно неловко прерывать ваш отпуск.

– Ничего страшного, сэр.

– Вы можете потом его снова продолжить.

– Конечно, сэр, если вы не против.

– А сейчас…

– Именно так, сэр. А сейчас, если позволительно будет воспользоваться известной цитатой…

– «…Настало время, когда каждый честный человек должен прийти на помощь нашей партии!»

– Именно эти слова я и собирался произнести, сэр. Завтра я постараюсь быть дома как можно раньше, сэр.

– И мы вместе поедем в Бринкли. Значит, договорились, – сказал я и отправился принимать простую, но здоровую пищу.

На следующий день я выехал в Бринкли-Корт не то чтобы с легким сердцем, но в несколько приподнятом настроении. Мысль о том, что рядом со мной сидит Дживс и его подкормленный рыбным фосфором мозг находится в моем распоряжении, позволила мне различить первые робкие голубые просветы на покрытом грозовыми тучами небосклоне, но всего лишь просветы, поскольку я спрашивал себя, по силам ли даже Дживсу решить эту проблему, снова и снова поднимавшую свою страшную голову, точно гидра? Хотя он и слыл непревзойденным мастером по части воссоединения влюбленных сердец, между которыми прошла трещина раздора, но не думаю, чтобы ему прежде приходилось сталкиваться со столь катастрофическим разломом, как тот, что зиял между сердцами Роберты Уикем и Реджинальда Сельдинга; да и, как любит повторять сам Дживс, «не во власти смертных людской успех в делах иль неуспех». А при мысли о том, что произойдет, если он не справится с возложенной на него задачей, я затрясся, как желе на заливной рыбе. Я не мог забыть о том, что, дав отставку Селедке, Бобби недвусмысленно объявила о своем намерении потащить к алтарю меня и дать отмашку священнику, чтобы тот приступал к своим обязанностям. Поэтому, как я уже сказал, я вел машину без особого ликования в душе.

Наконец мы выехали из Лондона, я получил возможность отвлекаться на разговоры, не рискуя врезаться в идущую впереди машину или задавить пешехода, и объявил прения открытыми.

– Дживс, вы не забыли о нашем вчерашнем разговоре?

– Нет, сэр.

– Надеюсь, важнейшие вехи изложенных мною событий хранятся на скрижалях вашей памяти?

– Да, сэр.

– Вы уже размышляли на эту тему?

– Да, сэр.

– Что-нибудь надумали?

– Пока нет, сэр.

– Понятно, я на это особенно и не рассчитывал. Тут требуется время.

– Да, сэр.

– Вся беда в том, – сказал я, крутанув руль, чтобы не задавить перебегавшую дорогу курицу, – что в лице Роберты Уикем мы имеем дело с натурой пылкой и высокомерной.

– Да, сэр.

– А девушек, обладающих пылкими и высокомерными характерами, следует всячески ублажать. А не называть распутной Иезавелью с морковными патлами.

– Ни в коем случае, сэр.

– Если бы меня кто-то назвал Иезавелью с морковными патлами, я бы точно обиделся. Кстати, кто такая эта Иезавель? Имя вроде знакомое, но хоть убей – не вспомню.

– Это из Ветхого Завета, сэр. Царица Израиля.

– Ну как же, конечно, царица. Скоро и свое-то имя забуду. Ее ведь потом съели псы, верно?

– Да, сэр.

– Не слишком приятный конец, что и говорить.

– Да, сэр.

– Такая уж, значит, судьба. Кстати, о возможности быть съеденным псами: в Бринкли-Корте сейчас живет такса, при первой встрече с ней у вас может создаться впечатление, что она смотрит на вас как на легкую закуску в перерывах между более обстоятельными приемами пищи. Не обращайте внимания. Это все показное. В этой воинственности…

– «…в ней много слов и страсти, нет лишь смысла», сэр?

– Именно так. Пустое бахвальство. Несколько ласковых слов, и пес к вам будет прикован… как это вы тогда выразились?

– …«прикован стальными обручами», сэр?

– Двух минут хватит. Он и мухи не обидит, просто ему нужно держать фасон, потому что его назвали Крошкой. Когда псу изо дня в день кричат: «Крошка, Крошка!» – он чувствует, что должен как-то доказать свою состоятельность, это всякому ясно. Вопрос самоуважения.

– Совершенно верно, сэр.

– Крошка вам понравится. Славный пес. У него уши наизнанку. Отчего все таксы ходят с ушами наизнанку?

– Не знаю, сэр.

– Вот и я тоже. Хотя частенько об этом думал. Однако хороши же мы, Дживс. Болтаем о разных Иезавелях и таксах, когда должны сосредоточить всю умственную энергию на…

Я умолк на полуслове. Мое внимание привлекла придорожная гостиница. Вернее, не сама гостиница, а то, что стояло перед гостиницей, а именно двухместный ярко-красный автомобиль с открытым верхом, в котором я узнал машину Бобби Уикем. Я тотчас понял, в чем дело. Возвращаясь обратно в Бринкли после двух дней, проведенных в материнском доме, она почувствовала, что становится жарко, и притормозила возле этого заведения, чтобы пропустить чего-нибудь холодненького. Кстати, очень разумная мысль. Ничто так не восстанавливает силы в жаркий летний полдень, как животворящий источник влаги.

Я нажал на педаль тормоза.

– Дживс, вы не возражаете, если я попрошу вас подождать меня минутку?

– Разумеется, сэр. Хотите поговорить с мисс Уикем?

– А, так вы тоже узнали ее машину?

– Да, сэр. Она выделяется из общего ряда.

– Как и ее хозяйка. Мне кажется, я должен попытаться что-то сделать для мирного разрешения конфликта путем ласковых увещеваний. Стоит попробовать, как по-вашему?

– Вне всякого сомнения, сэр.

– Как говорится, попытка – не пытка.

Придорожная гостиница – она называлась «Лиса и гусь», что, впрочем, к делу не относится, – ничем не отличалась от всех прочих придорожных гостиниц: внутри было полутемно, прохладно, пахло пивом, сыром, кофе, соленьями – одним словом, крепким английским крестьянским хозяйством. С улицы сразу попадаешь в уютный маленький зал с развешанными по стенам пивными кружками и расставленными там и сям столиками и стульями. На одном из стульев за одним из столиков сидела Бобби Уикем со стаканом имбирного эля в руках.

– С ума сойти, Берти! – сказала она, когда я ее окликнул. – Откуда ты взялся?

Я объяснил, что возвращаюсь на машине из Лондона в Бринкли.

– Смотри, как бы твое авто не угнали. Могу поспорить, ты оставил ключи в машине.

– Оставил, но вместе с Дживсом, который бдительно несет там бессменную вахту.

– Так ты прихватил с собой Дживса? Я думала, он в отпуске.

– Он любезно согласился его прервать.

– Какая преданность!

– Сказал ему, что он мне нужен, и он не колебался ни секунды.

– А для чего он тебе так нужен?

Пришла пора перейти к ласковым увещеваниям. Я понизил голос до конфиденциального шепота, но, когда она спросила, где я умудрился застудить горло в такую жару, заговорил громче.

– Мне кажется, он может кое-что уладить.

– Что именно?

– Скажем, вашу ссору с Селедкой, – сказал я и начал с величайшей осторожностью подбираться к сути. Я знал, что должен очень тщательно выбирать выражения, потому что с натурами пылкими и высокомерными надо действовать очень осмотрительно, особенно если у них рыжие волосы, как у Бобби. Если ей вдруг померещится в моих словах что-то оскорбительное, она тотчас обидится, а если Бобби обиделась, ей ничего не стоит взять со стола бутылку с имбирным элем и треснуть меня по башке. Я не утверждаю, что она обязательно это сделает, но сбрасывать со счетов такую возможность тоже не следует. Поэтому я очень плавно подгребал к своей цели.

– Начну с того, что Селедка мне все рассказал, и я знаю от очевидца – или правильнее будет сказать «от ухослышца» – все подробности вашего последнего телефонного разговора. Не сомневаюсь: ты сейчас подумала, что такая откровенность не делает ему чести. Но не забывай, что мы вместе росли, а делиться сердечными тайнами с человеком, с которым ты дружишь с детства, вполне естественно. Как бы там ни было, он начал изливать мне свою душу, и не успел он опорожнить ее до половины, как я заметил, что он просто вне себя от горя – лицо налилось кровью, глаза вращаются, как у буйнопомешанного, вот-вот завопит: «О смерть, где твое жало?»

Я увидел, как она вся затрепетала, и старался не упускать из виду бутылку с имбирным элем. Но даже если бы она схватила бутылку и раскроила мне череп, это не произвело бы столь ошеломляющего впечатления, как слова, которые слетели с ее губ.

– Бедненький! – вздохнула она.

Я до этого заказал себе джин с тоником. Услышав ее восклицание, я сделал большой глоток.

– Ты сказала «бедненький»?

– Да, я сказала «бедненький», хотя правильнее было бы сказать «глупенький». Подумать только, он принял все за чистую монету. Уж ему-то следовало бы знать, что на самом деле я ничего такого не думала.

Я твердо решил докопаться до истины.

– И все твои угрозы были так, пустые слова?

– Я просто разозлилась и спустила на него всех собак. Господи, разве девушка не имеет права разозлиться? Я и представить себе не могла, что он так расстроится. Реджи все всегда понимает буквально.

– Выходит, шалун Амур снова при деле?

– Трудится, не покладая рук.

– Иначе говоря, вы по-прежнему пара влюбленных голубков?

– Именно так. Может быть, я действительно верила в то, что говорила, но всего минут пять, не больше.

Я глубоко вздохнул, но тут же пожалел об этом, потому что вместе с воздухом вдохнул в легкие остатки джина с тоником.

– А Селедка об этом знает? – спросил я, когда мне удалось наконец прокашляться.

– Еще нет. Я как раз еду, чтобы все ему рассказать.

Тут я наконец осмелился спросить о том, что мне особенно важно было знать, причем наверняка.

– Тогда, если я правильно понял, для меня свадебный колокольный звон отменяется?

– Боюсь, что так.

– Ничего страшного. Как скажешь.

– Не хочу, чтобы меня посадили за двоемужество.

– Лучше не рисковать. Значит, на сегодня твой выбор – это Селедка. Я тебя вполне понимаю. Идеальный спутник жизни.

– Золотые слова. Он чудо, верно?

– Отличный парень.

– Я бы не пошла ни за кого другого, пусть бы он, как царь Соломон, прислал мне в дар обезьян, слоновую кость и павлинов. Расскажи мне, каким он был в детстве?

– Да таким же, как все.

– Не может такого быть!

– Ну, разве что вытаскивал людей из горящих зданий и спасал голубоглазых детишек из-под копыт скачущих лошадей.

– Он часто совершал все эти подвиги?

– Чуть ли не ежедневно.

– И он был гордостью школы?

– Конечно.

– Правда, судя по его рассказам, сама школа не стоила того, чтобы становиться ее гордостью. Что-то вроде Дотбойз-Холла.

– При Обри Апджоне там жилось несладко. Особенно противно вспоминать сосиски по воскресеньям.

– Реджи про них очень смешно рассказывал. Говорил, что хрюшки, из которых готовили эти сосиски, испустили дух от сапа, ящура и туберкулеза, оплакиваемые свинскими чадами и домочадцами.

– Да, очень метко. Ты уже уезжаешь? – спросил я, увидев, что она встала.

– Не в силах больше ждать ни минуты. Не терпится броситься в объятия милого Реджи. Еще немного, и я просто умру, не выдержав разлуки.

– Прекрасно понимаю твои чувства. Примерно такое же нетерпение испытывал этот малый из «Свадебной песни пахаря», только он выразил это словами: «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». В свое время я часто исполнял эту песню на сельских праздниках, там есть одно трудное место, когда при словах «День веселой сва-а-а-дьбы» требуется изобразить, будто переезжаешь через ручей, поэтому приходится тянуть слог «сва-а-а» минут десять – тут нужно иметь могучие легкие. Помню, викарий мне как-то сказал…

На этом месте она меня перебила – почему-то такое часто случается, когда я высказываю свои соображения о «Свадебной песне пахаря», – сказав, что все это безумно интересно, но она с удовольствием прочтет об этом в моих мемуарах. Мы вместе вышли на улицу, она благополучно отчалила, а я вернулся к тому месту, где нес свою вахту Дживс, весь сияя от радости. Я имею в виду, что это я сиял от радости, а не Дживс. Самое большое, на что способен Дживс, это слегка скривить губы, обычно в левую сторону. Не помню, когда у меня было так хорошо на душе, сердце пело от счастья. Ничто так не радует, как известие о том, что твоя женитьба отменяется.

– Извините, что заставил вас ждать, Дживс, – сказал я. – Надеюсь, вы не очень скучали?

– О нет, сэр, ничуть. Я прекрасно провел время со Спинозой.

– С кем?

– С «Этикой» Спинозы, я говорю о книге, которую вы мне как-то любезно одолжили.

– Как же, как же, помню. Интересная?

– Чрезвычайно занимательная, сэр.

– Готов поспорить: в конце концов окажется, что убийца – дворецкий. Что ж, Дживс, хочу вас обрадовать: все уладилось.

– В самом деле, сэр?

– Да, трещина раздора замазана, и свадебные колокола готовы зазвонить для мистера Сельдинга с минуты на минуту. Она передумала.

– Varium et mutabile semper femina,[10] сэр.

– Удивительно верное наблюдение. А теперь, – сказал я, садясь за руль, – я поведаю вам повесть про Уилберта и сливочник в виде коровы, и если при этом ваши кудри не выйдут из орбит, я буду искренне поражен.