На Забайкальском фронте

ПЕВЕЦ ОРЛИНЫХ ПОЛКОВ

Война застала Георгия Маркова в родном притаежном селе Ново-Кусково, куда он приехал с женой и дочкой провести отпуск — порыбачить, побродить с ружьишком по тайге, поработать над второй книгой «Строговых». И вот тревожная весть. Пришлось наскоро попрощаться со стариками и отправиться в Иркутск. В городе, не заходя домой, заскочил в отделение Союза писателей. Там уже были Иннокентий Луговской, Иван Молчанов-Сибирский, Константин Седых. Писатели без лишних слов сели за стол и написали коллективное письмо в областную газету, в котором объявили себя добровольцами Красной Армии.

Несколько дней спустя иркутские писатели-добровольцы прибыли на вокзал, чтобы отправиться на фронт сражаться с немецко-фашистскими захватчиками. Но поезд, к всеобщему удивлению, пошел не на Запад, а на Восток. В Чите явились в редакцию окружной газеты. Ее редактор полковник Мельянцев сообщил прибывшим, что на Восток их привезли не случайно: положение здесь очень тревожное. Япония — союзница Гитлера по Антикоминтерновскому пакту — должна вот-вот выступить на его стороне, открыть против нас второй фронт.

— Обстановка на границе сложная, — заявил он. — Японцы продолжают стягивать силы. Надо быть начеку!

Майора Молчанова-Сибирского и капитана Маркова определили в окружную газету, которая уже развертывалась по фронтовым штатам. Писатели быстро включились в работу, поскольку у каждого из них был за плечами богатый журналистский и писательский опыт. Георгий Марков в неполные двадцать лет уже редактировал в Сибири областную комсомольскую газету, а в двадцать семь написал роман, принесший ему известность. На страницах газеты он выступал не часто, но всегда с солидными материалами, которые вызывали многочисленные отклики читателей. К его слову прислушивались, ему поручали наиболее ответственные задания. Никто в редакции не называл его по фамилии или воинскому званию, чаще всего по имени-отчеству или просто Мокеичем. Героями его рассказов и очерков были люди немногословные, неброские на вид, но красивые душой, крепкой нравственной закалки, способные превозмочь себя, выстоять, победить.

Своим опытом он охотно делился с товарищами, любил «повозиться» с молодыми журналистами и начинающими писателями, учил их искусству слова, точно угадывал их слабые места, подсказывал, как преодолеть недостатки. Как-то во время дежурства по номеру он прочитал в газете очерк молодого журналиста о подвиге побывавшего на Западе забайкальца, у которого был прострелен в бою комсомольский билет. Очерк заинтересовал писателя.

— Пишете вы живо, как говорится, с комсомольским задором, — похвалил он журналиста. И тут же добавил: — Но иногда ваши герои уж очень лихо воюют. А вспомните, что говорил Толстой о русском солдате? — И прочел на память целый кусок из рассказа великого писателя: «В русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера». — Прочитав чуть ли не целую страницу, помолчал и повторил полюбившиеся, видно, слова: — «…видеть в опасности совсем другое, чем опасность…»

О готовности Маркова помочь начинающим хорошо знали в Забайкалье. Молодые армейские авторы присылали ему свои рассказы, повести, подстерегали его с бумажными свертками на станциях и разъездах Маньчжурской железнодорожной ветки.

Нашел свое место в военной газете и поэт Иван Молчанов-Сибирский. Его лирические стихи и подборки стихов красноармейских поэтов украшали газетные полосы, Писатели всегда были вместе — вместе писали статьи и корреспонденции, вместе ходили в столовую, вместе ездили в командировки. В шутку их называли братьями-писателями. Внешне они сильно отличались друг от друга. Уже немолодой поэт Иван Молчанов-Сибирский был высокого роста, могучего телосложения. Тридцатилетний Георгий Марков выглядел рядом с ним просто юношей. По этой причине их часто путали. «Строговы» все-таки больше подходили солидному, умудренному жизнью майору. А молодому капитану впору бы заниматься комсомольскими делами и писать по ночам стихи про любовь да про яблоньку…

Однажды в редакцию приехал начинающий журналист из армейской газеты и, увидев в коридоре солидного Молчанова-Сибирского, принял его за Маркова, назвал с уважением Георгием Мокеевичем. Поэт улыбнулся.

— И вовсе я не Георгий Мокеевич, а Иван Иванович Молчанов, да еще вдобавок Сибирский. — При этом он открыл дверь кабинета, против которого остановился, широко простер жест. — А романист Марков вон сидит в углу — пишет передовицу о пользе саперной лопаты. Статья серьезная, называется «Лопата — друг солдата».

Стол романиста был завален множеством военкоровских писем, газетными гранками. Около чернильницы стояла консервная банка со стебельками багульника. А рядом — две кедровые шишки, видно, память о тайге.

Большую часть времени писатели проводили в приграничных полках, которые жили напряженной боевой жизнью. Как-то в жаркий августовский день они прибыли в полк во время очередного самурайского «сабантуя». Всю ночь японцы возились у границы. За пограничной сопкой хлопали винтовочные выстрелы, издали доносился треск пулеметных очередей. Бойцы затаились в дотах и дзотах, заняли траншеи — приготовились встречать непрошеных гостей. В полдень началась «психическая атака». Японская пехота, рассыпавшись в цепи, устремилась к нашей границе.

— Приготовиться к бою! — скомандовал взводный.

Все бросились к пулеметам и орудиям. Зазуммерил полевой телефон.

Лейтенант схватил трубку, дважды проговорил «есть», потом объявил, чтобы слышали гости:

— Писателей приказано отправить на капэ полка. Прошу побыстрее. Самурай совсем сдурел…

Но писатели на командный пункт не пошли, спрыгнули в траншею и тоже приготовились к бою.

Напряжение нарастало с каждой минутой. Все чаще свистели пули. Японцы, развернувшись в боевой порядок и выставив вперед винтовки с плоскими штыками, в полный рост направились к нашему рубежу. Что это? Очередная «психическая» или уже настоящая война? Что бы ни было — надо сдерживать врага, не отвечая на его огонь. За ответный выстрел — трибунал!

Молчанов-Сибирский то и дело поглядывал на взводного, видно, ждал команды, а его товарищ молча смотрел на подступавших японцев. Его лицо покрылось капельками пота, взгляд стал колким.

Японцы вышли на ничейную полосу, повернули вправо и, прошагав вдоль нашего сектора границы, скрылись за сопкой. Проводив их презрительным взглядом, Марков посмотрел вдоль траншеи, из которой виднелись зеленые каски автоматчиков, и сказал:

— Вот это выдержка! Ни один не поддался на провокацию!

После тревоги писатели ушли на КП полка, а бойцы продолжали наблюдать за своим сектором обстрела, ждали ночи. В полночь из-за вала Чингисхана снова донеслась пулеметная трескотня. И снова тишина. Тишина и темнота.

Об этой ночи, а может быть, о какой-нибудь другой, подобной ей, Георгий Марков написал в документальной повести «Моя военная пора»: «Незабываемая ночь на 25 августа! Провел ее на КП полка. Напряжение невероятное. Минуты изнурительны. Хочется лишь одного: скорее бы!».

С первого дня войны выдвинутые к границе роты и батальоны с часу на час, с минуты на минуту ожидали удара миллионной Квантунской армии. Бойцы перевернули тысячи кубометров твердого, неподатливого грунта — строили дзоты, блиндажи, наблюдательные пункты, оборудовали огневые позиции. У них постоянно ломило от натуги руки, слезились от напряжения глаза. Их обжигали сорокаградусные морозы, валили с ног тепловые удары, укладывала в постель, а иногда и в землю алиментарная дистрофия — болезнь от недостатка белков и витаминов.

В повести «Моя военная пора» Марков писал: «Мы были поставлены здесь, на Дальнем Востоке, затем, чтобы враг не нанес Родине удара в спину. Мы были в постоянной готовности отразить удар. С 1 октября (а то и раньше) до 1 мая (если не было заморозков позже) мы днем и ночью подогревали моторы самолетов и танков. Морозные и вьюжные зимы 1941 и 1942 годов мы пролежали в окопах, не снимая рук с оружия. Мы были бдительны до предела, и враг это знал. Его беспрерывные провокации, которых не счесть, закалили нашу волю».

В разгар Сталинградской битвы напряжение на границе достигло наивысшей точки. Весь Забайкальский фронт был приведен в состояние повышенной боеготовности. Минуты представлялись часами, сутки — неделями. Казалось, вот-вот грянет… Но Сталинград выстоял. В междуречье Волги и Дона была окружена 330-тысячная армия Паулюса. Одержана блистательная победа! Однако напряжение на границе не ослабевало и после этого. Гитлер, потерпев поражение на Волге, требовал от своего союзника на Востоке немедленной поддержки, и кто мог знать тогда, как ответит на это требование японское правительство… Надо было быть готовым ко всему.

Зима 1942/43 года в Забайкалье была на редкость холодной. Над бурыми сопками метались неугомонные ветра, которые здесь называют шурганами. От лютых морозов трескалась земля. В кривые узкие траншеи наметало снега, и в серой степи они белели резкими зигзагами.

Трудно приходилось в такие морозы бойцам, сидевшим в заметенных траншеях, заиндевевших дотах и дзотах. Не сладко жилось и военным журналистам. Донимали холода, угнетало слабое питание. Так называемой «третьей нормы», предназначенной для тыловых частей, явно не хватало, особенно в лютые морозы. От безвитаминного питания у многих кровоточили десны, врачи велели пить рыбий жир, но его не завозили в забайкальские аптеки.

В один из холодных зимних дней Марков поехал на железнодорожную станцию, где размещалась армейская газета. Прибыл туда поздно вечером. Поселок замело сыпучим песком, перемешанным с грязным снегом. Гонимый ветром песок царапал лицо, скрипел на зубах, тонко звенел в окнах. Редакция помещалась в длинном холодном бараке с бетонным полом. Работали журналисты в шинелях, полушубках и валенках. Писали больше карандашом — чернила замерзали.

Поговорив с товарищами по перу о последних событиях на границе, Георгий Мокеевич прилег, не раздеваясь, на складную койку, чтобы немного отдохнуть (утром надо было отправляться в соседний полк связи). Однако поспать не удалось: в полночь разбудил телефонный звонок из Читы. Редактор приказывал срочно, сию же минуту, отправляться на приграничный разъезд.

Трудно было понять, что все это значит. Очередная провокация на границе? А может, настоящая война? Размышлять было некогда. Прибежал на станцию, вскочил на подножку вагона проходящего поезда и принялся стучать в дверь. Но она оказалась запертой: проводница, на беду, заснула. Что делать? Путь неблизкий, мороз сорок градусов, встречный ветер пронизывал до костей. На длинном перегоне он почувствовал, что замерзает, с трудом достал скрюченными пальцами пистолет и начал стрелять — будить проводницу выстрелами: другого выхода не было.

— В вагоне началась суматоха. Полусонная проводница открыла дверь. В тамбур шагнул заметенный снегом капитан и упал на пол.

— Есть в вагоне врач? — послышался чей-то тревожный голос.

— Есть такие! — отозвался пожилой майор медицинской службы и заспешил к выходу.

В полутьме капитана втащили в купе проводницы, из тамбура принесли ведро снега, оказали первую помощь пострадавшему.

Поезд остановился на разъезде, когда уже совсем рассвело. Команда бойцов хлынула к выходу, и вагон почти опустел.

Вернувшись на свое место, майор сразу же приник к окну, замахал рукой, весело приговаривая:

— Вон он, возмутитель спокойствия!

— Он, что ли, стрелял? — спросил кто-то.

— Что же ему оставалось делать? — ответил майор. — Замерзал человек… Когда люди мерзнут в степи — сено жгут. Только удивляюсь: как же он сумел выстрелить? Руки были, как грабли…

— Опасность придает силы…

— А вы знаете, кто это такой? — спросил майор. — Это писатель Марков — наш сибиряк, иркутянин. Едва отходил его снегом да спиртом. Хорошо, что прихватил с собой фляжку…

— Не заблудился бы в такую непогодь, — забеспокоился кто-то из пассажиров.

— Такой не заблудится — в тайге вырос, потомственный охотник. Батька его на медведя хаживал, — сказал майор. — Остыл, конечно, на ветру, до костей промерз. Возможно, и вспомнит эту ночь когда-нибудь под старость в скверную погоду…

— И чего потащился в такую пропасть? — заворчала проводница. — Мог бы переждать. Не горит, небось.

— Говорит, нельзя ждать. Военный человек. Идет туда, где приказано ему быть. Срочное задание.

Над вагоном бесновалась пурга. В набегавших волнах летучего снега виднелся уходивший в степь человек. Навстречу ему дул порывистый ветер, хватал из-под ног россыпи сыпучего снега, кружил их над головой. А он все шел и шел туда, где приказано быть…

Когда на маньчжурской границе стало потише, в даурских дотах и дзотах все настойчивее заговорили о назревшей необходимости поехать на Запад — сражаться с немецко-фашистскими захватчиками. Стремление уехать в действующую армию появилось и у работников фронтовой газеты. Как-то вечером в писательском кабинете, как всегда, собралось много народа, зашел разговор о законном желании забайкальцев показать в боях свою выучку. Капитан Бесов — корреспондент из отдела боевой подготовки — рассказал о трагическом случае, который произошел недавно в укрепрайоне.

Один солдат получил известие о гибели отца и стал проситься на фронт, чтобы отомстить гитлеровцам. Когда ему отказали, он додумался… отрубить себе мизинец — чтобы попасть на фронт, хотя бы в штрафную роту…

Марков нахмурился, с досадой сказал:

— Случай нелепый. Ротный там, видно, плохой. И замполит…

Бесов пояснил, что ротный нисколько не осудил своего солдата, поскольку сам написал двенадцать рапортов с просьбой отправить его на фронт. Все рапорты конечно же вернули с отказом. Он сложил их в полевую сумку и носил как «оправдание». «Без них, — говорил, — не могу являться после войны в свой город».

Бесов стал защищать командира роты.

— Правильно делает, что пишет рапорты, — рубанул он рукой. — Всем нам надо писать. Я, к примеру, танкист, командир взвода тяжелых танков. Где мое место? На переднем крае, вот где! А я сижу в Чите, бумажки переписываю.

— Плохо, видно, мы их переписываем, — заметил Марков. — Вы только посмотрите, какие страсти бушуют в наших забайкальских полках, а мы ищем темы для своих очерков! Люди конечно же стремятся к подвигу. Но подумайте: все ли наши бойцы и даже командиры верно понимают подвиг?

Сказав это, Марков что-то записал в блокноте. А недели через две в газете появился его большой рассказ «Трактат о подвиге», в котором очень убедительно говорилось о смысле воинской службы, о значении боевой учебы. Сюжет рассказа очень прост. У границы в забайкальских сопках живут в землянке четыре офицера и часто, сидя у костра или в заснеженной землянке, рассуждают о своей судьбе, о любимых и конечно же мечтают о подвигах, хотят поскорее попасть на Запад, где гремят бои. Но уехать удается не всем. Капитан Михайлов остается на Востоке стеречь забайкальскую границу, готовить к боям своих подчиненных. А что же сталось с мечтой о подвиге? Есть ли место для него в повседневной боевой учебе? Конечно, есть. Рассказ заканчивается награждением капитана Михайлова орденом Отечественной войны.

В чем состоит подвиг офицера? Подвиг воплощен в мастерство. Это звучит не совсем привычно. Но разве не подвиг совершает офицер, если воспитанные и обученные им бойцы, попав на фронт, в короткое время выводят из строя почти полк пехоты противника? Разве нет в подвиге учеников доли подвига их учителя и воспитателя?

Убедительно звучат в рассказе заключительные слова командира полка, обращенные к молодому лейтенанту.

«— Подвиг — это понятие многогранное, — говорит командир. — Я участник трех войн и не теоретически, а опытом изведал суть этого понятия. Иногда подвиг требует секунд, иногда часов, но очень часто многих лет, а порой и целой жизни. Но в какой бы форме ни проявлялся подвиг, какой бы характер он ни носил, истоки его одни: цельность души человека и высокая осознанность им своего места в жизни».

Это был, пожалуй, самый злободневный рассказ из всех, которые печатались в нашей газете. Он как бы вторгался в жаркие споры, кипевшие в блиндажах и землянках, разбросанных по забайкальской и дальневосточной границам. Рассказ задел за живое и корреспондентов фронтовой газеты. Одни его хвалили, другие критиковали за назидательность. Капитан Бесов признавал, что рассказ написан хорошо, но идея ему явно не нравилась.

— На Западе идет грандиозная битва, — запальчиво доказывал он. — А мы, военные люди, стоим в стороне. Разве это справедливо?

— Ты предлагаешь открыть маньчжурскую границу? — спрашивал его пропагандист Ковригин.

— Зачем же открывать границу? — не сдавался Бесов. — Но я бы установил такой порядок: повоевал на Западе — поезжай на Восток, покарауль границу…

— На твою идею поездов не хватит! — засмеялся лейтенант Тихонов.

На другой день Павел Бесов пошел к редактору и вгорячах нагрубил ему. Редактор назвал его бузотером, разлагателем забайкальской обороны и решил отчислить из редакции. Маркову не понравился такой оборот дела. А уж когда ему что не нравилось, не таился, открыто высказывал мнение, вступал в спор с кем угодно, если этого требовали интересы дела.

— Вы не имеете права наказывать человека за похвальное стремление сражаться на фронте, — сказал он редактору.

— Это что еще за адвокаты появились у нас? — рассердился тот. — Не вмешивайтесь не в свое дело!

— У человека просто сдали нервы.

— Я не намерен каждый день выслушивать его глупости.

— Но он талантливый журналист.

— Этот талантливый журналист скоро доведет меня до инфаркта.

— В семье у него не все в порядке. Жена больная… Потому и нервничает.

Трудный разговор длился около часа. В конце концов редактор поостыл и оставил Бесова в редакции.

После разговора с редактором Марков пошел к Бесову, сказал ему напрямик:

— Павел, брось бузить и переводить бумагу на рапорты. Никто тебя на Запад не пошлет. Ты что у нас, самый красивый, чтобы тебя одного выдергивать из коллектива? Не впадай в детство. Я вот о чем думаю. Тебе известно, что работники штаба и политуправления ездят на фронт за боевым опытом? А нас не посылают. Ты об этом подумал? Ведь мы, корреспонденты, — главные пропагандисты боевого опыта. Так почему же нас игнорируют? Тут надо разобраться. Вот путь, который приведет нас в действующую армию. Я пойду к члену Военного совета фронта Зимину, дойду до командующего, но докажу свою правоту!

— Давай! — поддержал Бесов.

Вначале Марков зашел к редактору. Но тот ему сказал, что решение подобных вопросов не входит в его компетенцию. Начальству виднее, кого посылать. Тогда он вынужден был пойти к генералу В. К. Шманенко — начальнику политуправления фронта. Тот хорошо знал автора «Строговых», не раз приглашал на чашку чая, хвалил его роман, интересовался, не пишет ли он книгу о Забайкальском фронте и какая нужна помощь, чтобы эта книга поскорее появилась на свет. Писатель решил использовать свои «связи» с начальством. Доводы его были весьма убедительны. Газета недостаточно пишет о фронтовом опыте. А ведь военные корреспонденты своим печатным словом имеют возможность разговаривать с десятками тысяч бойцов. Газета ничего не пишет о сибирских и забайкальских дивизиях, которые сражаются на Западе. А это большое упущение. И привел еще один довод, личного характера. Сказал, что намерен довести «Строговых» до Великой Отечественной войны и ему обязательно надо побывать на фронте. Возможно, писатель действительно замышлял это, а может быть, сказал просто так, для пользы дела. Но этот довод оказался решающим. Генерал распорядился, чтобы впредь в действующую армию непременно посылали и корреспондентов фронтовой газеты.

Это было большое событие в жизни военных журналистов Забайкалья — отныне им предоставлялась возможность ездить в войска действующих армий, писать об опыте и подвигах героев фронта!

Марков вернулся из политуправления в приподнятом настроении и тут же начал собираться в дальнюю дорогу. В Чите на запасных путях уже стоял эшелон с подарками для фронтовиков от трудящихся области. С ним и должен был отправиться на Калининский фронт наш «первопроходец».

— Имейте в виду, старики, хлопотал не за одного себя, — говорил он. — Все мы будем теперь ездить на Запад, писать о сибиряках и забайкальцах. На всех фронтах побываем. Может, и до Берлина дойдем!

Но первооткрывателем дороги в действующую армию Маркову стать не довелось. Редактор, рассерженный «самовольным» визитом к начальству, послал на Запад первым не его, а старшего лейтенанта Мара — корреспондента из отдела боевой подготовки, — сказав при этом:

— Адвокаты подождут…

Наум Мар ежедневно присылал в редакцию яркие оперативные корреспонденции об освобождении новых советских городов и железнодорожных станций, о штурме вражеских узлов сопротивления. Газета стала давать целые полосы о фронтовом опыте и боевых подвигах сибирских и забайкальских дивизий. На ее страницах выступили командиры прославленных гвардейских частей и соединений А. П. Белобородов, И. В. Балдынов, К. Г. Черепанов. Они учили своих земляков-забайкальцев бить врага не числом, а умением.

Статьи и корреспонденции из действующих армий оживили газету. Много интересного привез с фронта подполковник Елагин, повоевавший на Северном Кавказе, на Малой земле. Он напечатал в газете несколько больших статей о фронтовом опыте, о беззаветной храбрости и мужестве бойцов и командиров армии. На занятиях в системе командирской подготовки он сделал доклад о работе фронтовых корреспондентов, рассказал о подвиге Сергея Борзенко, корреспондента газеты 18-й армии, который заменил в бою павшего командира батальона, остановил отступающих бойцов, повел их вперед и выиграл бой, за что был удостоен звания Героя Советского Союза.

— Вот это герой! — восхищался Бесов.

Марков, помнится, сказал:

— Тут одной смелости мало. Нужны высокие волевые качества, способность повести за собой бойцов, чтобы они поверили в тебя.

Шли месяцы. Чем ближе подходил конец войне на Западе, тем острее вставали восточные проблемы. Что же будет на Востоке? Неужели самураи — союзники Гитлера по разбою — останутся безнаказанными?

Весной сорок пятого года, когда читинские сопки уже покрылись цветущим багульником, в редакцию пришла любопытная новость. Вернулся из командировки Бесов в необычном для него веселом настроении. В руках у него был огромный букет цветов.

— Братцы, будет и на нашей улице праздник! — заговорщически сообщил он и пояснил, что видел на разгрузке прибывшую с Запада танковую часть и дивизион гвардейских минометов. — Дело ясное — не на отдых же они сюда приехали за семь тысяч верст! — Он победоносно улыбнулся и, взмахнув над головой букетом, добавил: — А цветы несу жене — родила мне третьего танкиста!

В Забайкалье прибывали все новые и новые дивизии. До редакции докатился слух: приехал новый командующий фронтом генерал-полковник Морозов. «Что за Морозов?» — гадали журналисты. Ребус решил вездесущий фотокорреспондент. Он первым увидел в штабе «таинственного Морозова» и узнал в нем маршала Малиновского. Это было настоящей сенсацией. В Читу прибыл известный полководец, да еще под чужим именем, без маршальских погон! К чему бы это? Дело ясное — быть на Востоке войне.

На рассвете 7 августа за два дня до начала военных действий корреспондент фронтовой газеты капитан Марков выехал на виллисе из Читы в Монголию, где уже развертывались для наступления части 17-й армии. Он давно полюбил эту дружественную нам страну с ее бескрайними степями и приземистыми ковыльными сопками, ее трудолюбивым народом, мужественными цириками, и был доволен тем, что в предстоящих боях ему придется писать о боевом содружестве советских и монгольских воинов, скрепленном кровью в совместных боях на Халхин-Голе.

Юркий виллис катился по гладкой дороге. Вся поклажа — трехдневный сухой паек, оружие, боевой комплект патронов да запас ручных гранат. Прибыл к месту в самую пору. Едва успел добраться в 278-ю дивизию генерала Лазарева, как загудели моторы, заухали выстрелы — все пришло в движение, все хлынуло вперед. Армия шла на главном направлении Забайкальского фронта. Ее цель — выйти в заданный срок к Ляодунскому заливу и отрезать Квантунскую армию от японских войск в Центральном Китае.

Все было подчинено главной цели. Передовые отряды не тратили времени на возню с мелкими вражескими частями, рвались вперед и в первые же сутки прошли около семидесяти километров, выйдя к озеру Табун-Нур. Стремительный темп наступления крайне затруднял работу корреспондента. Чтобы написать о взятии какого-нибудь населенного пункта, надо было двигаться с передовыми отрядами, а чтобы передать материал в редакцию — мчаться за десятки километров в тыл, на узел связи, по местности, где еще действовали рассеянные японские отряды.

Тяжек был путь через Чахарскую пустыню. На термометре — сорок восемь градусов. В горячем воздухе тучи непроглядной пыли. Зноем дышали раскаленные барханы. А суточная норма воды на бойца — двести граммов, на лошадь — пять литров. Валились с ног кони, кипела вода в радиаторах машин.

На четвертый день войны капитан Марков возвращался из передового отряда на узел связи, чтобы передать в редакцию очередную корреспонденцию. По пути заскочил к командующему армией генералу Данилову. Командарм едва узнал его. Вид у корреспондента был утомленный, лицо обожжено знойным солнцем, пересохшие губы потрескались от жары и сочились кровью, выгоревшая, белесая гимнастерка покрылась солеными пятнами.

— Я только что от Лазарева, из восемьсот пятьдесят первого полка, — торопливо доложил он, вытирая рукой обильный пот. — У них очень тяжелое положение: попали в сыпучие барханы, кончилась вода и горючее. Лошади вышли из строя. Все имущество, орудия и боеприпасы люди тянут на себе. Помогите им!

В палатке было душно, как в натопленной бане. Командарм налил из фляги в эмалированную кружку воды, протянул ее корреспонденту и, опустив глаза, задумался. Он знал о трудностях, которые испытывает авангардный полк дивизии Лазарева. Вода там кончилась еще два дня назад. Участились тепловые удары. Встали машины, попадали лошади. Бой с пустыней идет упорный. Бойцы прошли за сутки более сорока километров. Но бывает же предел человеческим возможностям. Конечно же нужна срочная помощь.

— Я направил Лазареву из своего резерва машины с горючим и цистерны с водой, — сказал командарм, развертывая карту. — Получены разведданные: разбитые японские части рвутся на юг, чтобы пробиться через Чифын в Центральный Китай. Монгольская кавалерия и броневики идут им наперерез. Надо помочь цирикам. Я приказал Лазареву не позднее семнадцатого числа взять Чифын и перерезать железную дорогу.

Узнав от командарма о предстоящих боях за Чифын, Марков заторопился, чтобы не опоздать к важному событию. Он сдал на узел связи корреспонденцию, сменил истлевшие в горячих песках сапоги и вместе с Молчановым-Сибирским, которого встретил здесь, помчался в передовой отряд.

В повести «Моя военная пора» Георгий Марков рассказывает, как по дороге в дивизию в русле пересохшей речушки они наскочили на вражескую засаду. Эпизод этот описан довольно скупо. Сообщается лишь о том, что обстановка сложилась настолько опасная, что корреспонденты, не надеясь остаться в живых, простились друг с другом. И только в конце повести из письма генерала Лазарева мы узнаем о том, что там была серьезная стычка с противником и Марков заменил в бою смертельно раненного командира.

Что же произошло в русле пересохшей речушки?

Опасность нагрянула внезапно. Японский отряд оказался довольно многочисленным, а у нас лишь горстка бойцов охраны да полевой госпиталь. Надо было уберечь раненых и спасти бензовозы с горючим, за которыми постоянно «охотились» японские смертники. Молчанов-Сибирский кинулся в госпиталь, чтобы поднять на оборону всех врачей, санитаров и раненых, способных держать оружие, а Марков пополз к стоявшим в стороне бензовозам — тем самым бензовозам, которые выделил командарм из своего резерва. Оказавшись здесь старшим по званию (командир взвода был смертельно ранен), он принял на себя командование, загнал бензовозы под крутой берег речушки в мертвое пространство, расставил по местам автоматчиков, выдвинул к переезду пулеметы. Начался неравный бой. Самураи, обозленные военными неудачами, лезли напролом. Но как ни трудно было бойцам охраны, они продержались до подхода зенитной батареи. Драгоценные бензовозы были спасены!

— Я этого случая не забуду до конца жизни, — взволнованно рассказывал потом Лазарев. — Представьте себе такую картину: командарм приказывает к исходу семнадцатого августа взять Чифын — перерезать железную дорогу. А у меня все машины стоят в барханах без горючего. Но приказ есть приказ! И вдруг — счастье! Как с небес, подкатывает колонна бензовозов. Помкомвзвода докладывает: спасти их помог знакомый мне писатель Марков. Заменил командира, возглавил охрану. Разве такое забудешь!

О мужественном поступке корреспондента фронтовой газеты командир дивизии докладывал командарму, звонил в политотдел, писал в редакцию фронтовой газеты — хлопотал, настаивал, чтобы Маркова наградили орденом Красного Знамени.

Дивизия Лазарева взяла Чифын точно в срок —17 августа, Марков и Молчанов-Сибирский вошли в город вместе со штурмовой группой 851-го полка и тут же, по горячим следам, принялись писать корреспонденции о героях боев. Под вечер они добрались до узла связи, а оттуда отправились в редакцию армейской газеты «Героическая красноармейская», которая, перевалив через горный хребет Иньшань, остановилась на ночлег в долине реки Боэр-кэхэ.

В ночь разыгралась непогода. Все небо покрыли тучи, засверкали молнии, заурчал гром. Землю окутала такая плотная темнота, что не видно было шагавшего рядом человека. Журналисты двое суток не смыкали глаз и, добравшись до редакции, мечтали только об одном — отоспаться.

Но их желанию не суждено было осуществиться. В полночь, когда все уже спали, часовой — молодой боен Савостин — во время вспышки молнии увидел на поляне у палаток множество загадочных бугорков, похожих на валуны или клубки перекати-поля. Он сумел разглядеть, что это за бугорки, и дал длинную очередь из автомата.

— В ружье! — скомандовал редактор газеты подполковник Юдин, выскочив из палатки.

Журналисты заняли круговую оборону, стали отбиваться от наседавших японцев. В блеске молний хорошо были видны их цепи. Утром выяснилось: к редакции подбирался вышедший из гор японский отряд. В полночь самураи вырезали до единого человека расположенный поблизости медсанбат и выискивали новую добычу. Бдительный часовой предотвратил беду.

В тот памятный день редакционный радист принял по радио ошеломившее всех известие: Япония капитулировала! Закончилась вторая мировая война. Наступил долгожданный мир во всем мире!

Вспыхнул митинг, а вслед за ним на поляне начался стихийный банкет. Журналисты выпили за победу, за героев Хингана, а потом Марков предложил тост за Колю Савостина, за счастливое будущее недавно призванного солдата, который помог им всем дожить до Победы. (Теперь он известный поэт).

Вместе с радостью пришла и печальная весть. В последний день войны погиб наш друг и товарищ военный журналист Павел Бесов. Погиб, как солдат, верный воинскому долгу. В его планшетке лежал пакет с краткой надписью: «Доставить срочно в редакцию!». Марков тяжело переживал смерть боевого товарища и, как это бывает в горе, винил даже себя в его гибели. Ведь Павел мог бы уцелеть, если бы, отчисленный из редакции, командовал где-нибудь танковой ротой…

Чтобы унять и заглушить в себе острую боль, Марков заторопился в редакцию, которая была к тому времени уже в Чанчуне. Хотелось поскорее закончить повесть о забайкальских орлах, которые, преодолев безводную пустыню и Большой Хинган, разгромили Квантунскую армию! Пусть эта повесть станет памятью о тех, кто подобно Павлу Бесову отдал жизнь за нашу победу на Востоке!

Сначала он пробовал улететь самолетом, но попал в аварию. Пришлось ехать поездом. Медленно, чуть не две недели, тащился поезд, пробираясь через станции, забитые эшелонами. Но некогда было считать дни, замечать, когда они сменяются ночами. Надо писать повесть о боях и походах. Писал днем и ночью, на вагонной полке, на пухлой полевой сумке, на руле редакционного виллиса.

В день приезда Маркова в Чанчунь в редакции случилось ЧП.

Поэт Иннокентий Луговской задержал в городе японского полковника, который, прикрывшись плащом, хотел избежать плена и под видом коммерсанта улизнуть в Токио. Луговской стал допрашивать пленного и, выйдя из себя, допустил грубость.

— Вот чудак — ругаться вздумал в ста шагах от штаба фронта, — досадовал начальник отдела пропаганды майор Губенко. — Мы с Елагиным ходили к коменданту, хотели выручить его. Да где там…

Марков, хорошо знавший земляка-иркутянина Луговского, сказал:

— Все ясно — отказали тормоза. — И, сделав небольшую паузу, продолжал: — Вы знаете, ведь у него личные счеты с японцами. Он коренной забайкалец, из Турги. Отец у него в гражданскую командовал партизанским отрядом. Японцы в двадцатом году расстреляли его на глазах у Кеши.

Губенко удивленно заморгал глазами, резко встал со стула:

— Так это же в корне меняет дело.

Майор кивнул Елагину, и они направились в комендатуру.

— Я тоже с вами пойду, — поспешил за ними Марков, на ходу надевая фуражку.

Через час они привели Кешу из комендатуры. Елагин начал упрекать его за невыдержанность. Кеша мрачно отмалчивался, потом сказал с забайкальским выговором:

— Ково же, паря, они шум-то подняли? Ведь я его не убил и не зарезал. А убить его, заразу, надо было. Столько в нем гонора — не подступись! Немолодой уже, очкастый. Я прикинул: он вполне мог побывать в наших забайкальских краях в гражданскую войну, ну и насел на него. «В Чите, — спрашиваю, — был? В Турге был?» А он, паразит, и разговаривать со мной не желает. Подай ему для беседы равного по званию. Зло меня взяло, даже в горле захрипело. «Ах, ты, — говорю, — холера проклятая. Мало тебе моего капитанского звания? Я выбью из тебя самурайскую спесь!» Самурай мой крепко струхнул, каяться начал, признался, что и в Чите был, и в Турге был. Жалко, допрос мой скоро закончился: ребята из комендатуры прибежали…

Потужив, что ему не дали до конца допросить японского полковника, Луговской начал сочинять объяснительную записку о случившемся происшествии.

— Кеша, объясни ты им все стихами, — посоветовал Марков и понес на машинку законченную в дороге повесть: ее надо было завтра положить на стол редактора.

В повести «Орлы над Хинганом» (вначале она называлась «Солдат пехоты») Георгий Марков не только рассказал о подвиге, который совершил советский солдат на Востоке в августе сорок пятого года, но и талантливо показал длительную, кропотливую и трудную подготовку к этому подвигу. Четыре долгих года батальон капитана Тихонова нес тяжелую, полную забот и тревог службу в даурских сопках. Бойцы день и ночь рыли котлованы, строили доты и дзоты, копали траншеи, учились ползать, стрелять. В борьбе с трудностями теряли товарищей. Но как пригодилась им «забайкальская академия», когда пробил их час! Высокая боевая выучка и психологическая подготовка помогли им в считанные дни взлететь орлами над хинганскими кручами, пройти по сыпучим чахарским барханам и одержать блистательную победу над сильным, хорошо обученным врагом.

Ценность повести состояла еще и в том, что написана она была по горячим следам войны, когда еще не успели рассеяться пыль трудных походов и пороховой дым жарких боев.

Редактор фронтовой газеты Михаил Фролович Мельянцев, обладавший редкой способностью оценить по достоинству хороший материал, поощрить корреспондента за оперативность, быстро прочел рукопись, дал ей «зеленую улицу» и представил корреспондента к внеочередному майорскому званию и награде. В наградном листе, в котором было учтено и ходатайство комдива Лазарева, говорилось: «Писатель Марков Г. М. во время боевых действий находился в 17-й армии, лично принимал участие в боях передовых отрядов и вместе с армией совершил трудный поход через монгольские степи и Хинганский хребет. За полуторамесячный срок своей командировки испытал на себе все трудности боевых действий в пустыне, увидел воинов в трудных боях и помимо работы над газетными корреспонденциями собрал богатый материал для большой повести „Солдат пехоты“ — о героическом подвиге советской пехоты на полях Маньчжурии. Первая часть этой повести уже закончена и сдана в печать.

За яркий, художественный показ героизма воинов нашего фронта капитан Марков Г. М., ранее награжденный медалью „За боевые заслуги“, достоин награждения орденом Отечественной войны II степени».

Повесть «Орлы над Хинганом» печаталась с продолжением на страницах фронтовой газеты «Суворовский натиск».

Много лет спустя бывший корреспондент фронтовой газеты писатель Георгий Марков получил телеграмму, которая взволновала его до глубины души. Ее прислал бывший командующий 17-й армией Алексей Ильич Данилов. «Сердечно поздравляю вас с Днем Победы и днем вашего семидесятилетия, желаю вам добра и крепкого солдатского здоровья. Знаю вас с военных лет как боевого энергичного корреспондента фронтовой газеты по моей армии. Вы делили с солдатами все тяготы труднейшего похода по безводной пустыне. Вы были хорошим бойцом, владели не только пером, но и автоматом. Помню ваш мужественный поступок, когда вы в трудную минуту заменили в бою смертельно раненного командира. Теперь у вас в руках другое оружие. Вы учите своими книгами любить Родину, драться за нее до последней капли крови. Успеха вам в этом благородном труде».

Следом за телеграммой явился к праздничному столу и сам командарм — небольшой, коренастый, с крупной седой головой.

— Привет однополчанам! — пробасил он и раскинул в стороны сильные ухватистые руки. Усаживаясь за стол, хитровато подмигнул юбиляру: — Платите, платите долг, милостивый государь. Помните, как я отпаивал вас в чахарских барханах?

В памяти мгновенно всплыл незабываемый август сорок пятого, задымленный Чифын, комдив Лазарев, берег пересохшей речушки…

— Лазареву тогда досталось больше всех, но он с честью вынес трудности, — заметил генерал. Потом добавил: — Великолепный комдив! Военная косточка! И требовательный, и в то же время душевный, сердечный. За те бензовозы, которые вы помогли ему спасти, готов был отдать вам свой орден. Каждый день звонил мне — хлопотал за вас. Я уж говорил ему: «Ты что меня бомбишь, Константин Аркадьевич? Война кончилась, а ты все бомбишь?..».

О многом переговорили ветераны Забайкальского фронта: вспомнили хоронорские метели-шурганы, выжженные солнцем даурские сопки, бескрайние монгольские степи и багровую от взрывов Халхин-Гол. Вспомнили тех, кто сквозь пыль и зной пробивался через сыпучие барханы Гоби к занесенному песками Долоннору, кто штурмовал неприступные кручи Большого Хингана, бросался под кинжальный огонь японских дотов, добывая великую победу на Востоке.

Потом речь зашла об укреплении деловых связей и тесных контактов совета ветеранов войны с писательскими организациями, военно-патриотическом воспитании молодежи.

— Над чем трудитесь, товарищ однополчанин? — спросил генерал.

Марков сказал, что пишет новый роман о наших бурных днях, где его родная Сибирь найдет достойное отображение, о месте писателя в созидательном народном труде, о его гражданском долге активно вторгаться во все сферы народной жизни. Рассказал о новых книгах, посвященных герою-современнику, о поездках писательских бригад в Сибирь и Казахстан. А как же иначе? Ведь писателей называют властителями народных дум. Так где же им быть, как не на переднем крае борьбы за великое будущее?

— Недавно мне пришлось толковать с одним поэтом, — продолжал Георгий Мокеевич. — Этот довольно замкнутый субъект стал доказывать мне, что «служенье муз не терпит суеты», что творчество, как и любовь, требует уединения. Но разве в войну лучшие писатели-фронтовики искали покоя? И какие прекрасные книги родились от общения пера и автомата! — Марков сделал небольшую паузу, посмотрел на лежавшую на столе рукопись и добавил: — Тишина нам, конечно, нужна: в шуме пивного бара ничего путного не напишешь. Но прежде чем уединиться для творчества, оглянись вокруг себя, посмотри, как гидростроители перекрывают реки, познакомься со строителями БАМа, которые в вечной мерзлоте прокладывают железнодорожные рельсы, поживи с ними в палатке — словом, почувствуй себя участником великих дел. И шире станут твои творческие замыслы, громче запоет твоя муза.

Бывший командарм внимательно выслушал писателя, в раздумье заметил:

— В литературе вас называют певцом Сибири, а для нас, забайкальцев, вы по-прежнему певец орлиных хинганских полков.

Прощаясь с хозяином, гость оглядел его с головы до ног, сказал вроде бы с сожалением:

— Не узнал бы вас на московской улице. Совсем гражданским человеком стали. — И, встопорщив остистые брови, спросил с деланной строгостью: — Ну, а полковничью шинель, небось, храните?

— Пусть висит — может, сгодится.

— То-то же. Правильно делаете!

Отставной генерал пожал отставному полковнику руку, направился к дверям. Он спешил в райвоенкомат на встречу с призывниками, чтобы рассказать наследникам боевой славы, как трудно добывалась победа, сколько крови и жизней было отдано за землю, на которой они теперь живут, трудятся и влюбляются, и как упорно надо учиться военному делу, чтобы уберечь мир на земле.