Наполеон. Годы величия

Меневаль

В начале 1813 года император открыл сессию Законодательного собрания речью, в которой говорил о своих потерях, надеждах и желании мира с величайшей откровенностью. За этой речью последовало выступление министра внутренних дел, во время которого он зачитал заявление о положении дел в Империи в течение двух предыдущих лет.

Наполеон был также занят учреждением в стране института регентства; выполнение обязанностей регентши он решил поручить императрице. Ему предложили, чтобы императрица, в связи с ее новым статусом, была обеспечена специальным обслуживающим персоналом, во главе которого должен быть поставлен главный управляющий. Как бы сильно император ни протестовал против любых новых расходов, это предложение, судя по всему, встретило у него благожелательное отношение.

Для замещения должности секретаря под командой императрицы-регентши были предложены различные кандидатуры. Но все они не были одобрены, и пост секретаря оставался вакантным.

Когда император решил учредить регентство императрицы, я был серьезно болен, поскольку из Москвы вернулся в состоянии полного истощения. Наполеон, которого я был не в состоянии обслуживать, приказал Дюроку, обер-гофмаршалу двора, написать мне, что необходимость в моем отдыхе и его желание не отдалять меня от своей персоны побудили его определить меня, используя его выражение, в качестве «находящегося в состоянии выздоровления» при императрице и что, соответственно, он назначил меня секретарем, отданным в распоряжение императрицы. Через несколько дней он жалованными грамотами даровал императрице титул и права регента. В этом качестве оная приняла присягу в кабинете Государственного совета, который ради этого был созван в Елисейском дворце.

Так как мое назначение было только временным, то мне не было назначено жалованье, соответствующее моей новой должности; император обеспечил фонд для моего жалованья, определив его в размере четырех тысяч франков в месяц. Он также передал в мое распоряжение очень красивый дом, полностью меблированный, в Сен-Клу, попросил меня жить там вместе с семьей всякий раз, когда императрица решит избрать Сен-Клу местом своей резиденции. Одновременно он предоставил моей супруге и мне право на ежедневное посещение вечеров императрицы в ее гостиных. И, наконец, он приказал мне ежедневно ему писать, что я всегда и делал, не допустив ни одного перерыва.

Я приступил к исполнению своих обязанностей на службе у императрицы за несколько дней до того, как она была объявлена регентом. У меня было много возможностей, чтобы оценить любезность и доброту, свойственные этой императрице; мое частое общение с ней помогло мне еще лучше узнать эти ее обаятельные качества. Она делала все, чтобы исполнение моих обязанностей стало наименее обременительным и в то же время весьма приятным для меня. В итоге эти обязанности превратились в настоящую синекуру.

Порядок решения проблем, установленный в государстве, был настолько хорошо организован, что вмешательство императрицы в государственные дела практически не ощущалось. Ее функции главы государства держались в запасе на случай чрезвычайных обстоятельств, которые, к счастью, не происходили (например, смерть императора). Моим главным занятием стала переписка с императором, когда он отсутствовал в Париже, а также работа в Государственном совете, где у меня были постоянные обязанности.

После того как император обеспечил выполнение всех дел, требовавших его заблаговременных и дальновидных распоряжений, то есть тех самых дел, которые я только что частично перечислил, он немедленно стал готовиться к выезду в армию. Почти накануне его отъезда князь Шварценберг, известный по прежним временам как вестник хороших новостей, прибыл в Париж. Император довольствовался тем, что направил его к герцогу Бассано, настолько он стремился поскорее оказаться на месте военных действий. Русские переправились через Эльбу и приступили к оккупации Дрездена.

Император выехал в Майнц из Сен-Клу 15 апреля в четыре часа утра.

Утром того же дня я получил следующую записку от императрицы: «Вы, конечно, знаете, что император уехал. Мне хочется думать, что и вы также очень огорчены этим. Прошу вас, если г-н Фэн еще не уехал, передать ему, что я очень хочу получить новости об императоре. У меня не было времени самой сказать ему об этом. Я также прошу вас прислать мне список лиц, записавшихся ко мне на прием. Император хотел, чтобы я приняла их в течение дня. Прошу вас принять мои заверения в самых искренних чувствах, которые я испытываю к вам. Луиза».

Констан

Император выехал из Сен-Клу 15 апреля в четыре часа утра и в полночь 16 апреля прибыл в Майнц. Прибыв в Майнц, его величество узнал, что Эрфурт и вся Вестфалия находятся в состоянии сильного волнения. Эти новости заставили его двигаться с предельной скоростью, и в восемь часов он уже был в Эрфурте. Позднее он переехал в Экхартсберг, который определил местопребыванием своей штаб-квартиры.

У него было только две комнаты, а свита на ночь для сна располагалась на лестничной площадке и даже на ступенях той же лестницы.

Этот маленький город, всего за несколько часов ставший местопребыванием штаб-квартиры, представлял собой весьма необычную картину. Его главная площадь была окружена наскоро разбитыми палаточными лагерями, биваками и стоянками артиллерийских парков. А на самой площади среди множества повозок, двигавшихся в самых разных направлениях, пересекавшихся, сталкивавшихся и мешавших друг другу, можно было увидеть медленно шествовавшие полки, следовавшие узкой колонной конвойные команды, артиллерийские обозы, фургоны, набитые всевозможной поклажей, и т. п. А за ними уже шли стада крупного рогатого скота вперемежку с маленькими тележками маркитанток и маркитантов — настолько легкими и хрупкими на вид, что малейший толчок, казалось, заставит их сразу рассыпаться; и в этой толчее мелькали мародеры, возвращавшиеся со своими трофеями, куда-то брели местные крестьяне, толкавшие перед собой тачки и при этом не перестававшие ругаться и сквернословить под дружный хохот наших солдат. И через все это удивительно разнообразное множество людей и животных умудрялись галопом мчаться курьеры, офицеры службы артиллерийско-технического снабжения и адъютанты.

И когда к этому всему добавлялись ржание лошадей, мычание и рев скота, грохот колес, проезжавших по выложенной камнями площади, крики солдат, звуки труб и дудок, бой барабанов, громкие жалобы местных жителей, шум от сотен людей, задававших вопросы в одно и то же время, попытки немцев поговорить с итальянцами, а французов с немцами, то невольно возникал вопрос: как это было возможно, чтобы в условиях этой чудовищной какофонии его величество оставался таким же спокойным и невозмутимым, каким он был в собственном кабинете в Сен-Клу или в Тюильри? И тем не менее, так оно и было: император, сидевший за невзрачным столом, наспех прикрытым какой-то скатертью, с географической картой, разложенной перед ним, с компасом и ручкой в руках, полностью погруженный в раздумья, не выказывал ни малейших признаков раздражения и нетерпения. Можно было сказать, что до него не доносится шум снаружи. Но достаточно было где-то раздаться крику боли, как император немедленно поднимал голову и отдавал распоряжение выяснить, что случилось.

В семь часов вечера 8 мая император прибыл в Дрезден и обосновался в том же самом дворце, который в тот вечер покинули император России и кораль Пруссии. У самого барьера, ограждавшего дворец, к императору с приветственным адресом обратилась делегация муниципалитета Дрездена.

Как только император вступил в пределы города, ему сообщили, что часть русского арьергарда стремится закрепиться на территории нового города, который отделяла от старого города река Эльба.

Его величество немедленно дал приказ, чтобы все было сделано для того, чтобы вытеснить эти остатки вражеских войск; и в течение всего дня в городе, с обоих берегов реки, продолжалась пушечная канонада и выстрелы. Пули сыпались градом в то место, которое занимал император. Снаряд попал в стену склада боеприпасов. Этот склад находился неподалеку от императора, и осколки в беспорядке летали вокруг него, но, к счастью, порох не воспламенился. Через несколько минут другой снаряд упал между его величеством и несколькими итальянскими военными; они пригнулись, чтобы избежать возможного взрыва. Император увидел их в этот момент и, смеясь, сказал: «А, дурачье! Ничего страшного».

11 мая утром русских вынудили отступить, и французская армия овладела всем городом. Император весь день оставался на мосту, наблюдая, как мимо него проходят войска. На следующий день, в десять часов утра, императорская гвардия во всеоружии была выдвинута к линии фронта на дорогу из Пирны в Гросс-Гартен. Император устроил смотр и приказал генералу Флао начать движение вперед.

Король Саксонии прибыл в полдень. Встретившись вновь, оба монарха спешились со своих лошадей, обнялись и затем вступили в Дрезден, сопровождаемые приветственными возгласами местного населения.

Узнав о победе при Лютцене и о вступлении императора в Дрезден, император Австрии поспешил направить посланника своему зятю. Посланник прибыл вечером 16 мая. Его величество немедленно принял австрийского посланника, и беседа с ним продолжилась до двух часов утра следующего дня. Это обстоятельство вселило в нас надежду, что мир будет вот-вот заключен, и мы, соответственно, принялись строить массу догадок, одна другой привлекательней. Но в течение двух или трех дней мы были свидетелями только продолжения подготовки к войне и поняли, что жестоко заблуждались в отношении наших надежд. Именно тогда я услышал, как воскликнул несчастный маршал Дюрок: «Это тянется слишком долго! Мы не сможем пережить это». У него было предчувствие собственной смерти.

Во время этой кампании у императора не было ни минуты отдыха. Дни проходили в сражениях или в походах, и всегда верхом на коне; а ночи посвящались трудам в кабинете. Я никогда не мог понять, каким образом его организм мог выносить подобную нагрузку, и, тем не менее, он почти беспрерывно находился в отличном состоянии.

Вечером, накануне сражения при Баутцене, он лег спать очень поздно, после того, как объехал все военные позиции и отдал все необходимые распоряжения. Конец ночи он провел в глубоком сне. 20 мая, рано утром, сражение началось, и мы в штаб-квартире с нетерпением ждали весь день его результата. Но даже к вечеру сражение еще не закончилось, и после череды кровопролитных схваток, кончавшихся всегда в нашу пользу, император в девять часов вечера вернулся в штаб-квартиру, немного поел и до самой полуночи оставался наедине с маршалом Бертье. Остаток ночи прошел в работе, и в пять часов утра он был вновь на ногах, готовый вернуться к месту битвы. Через три или четыре часа императора охватило непреодолимое желание спать, и, предвидя исход сражения, он заснул на краю оврага, пока его не разбудили с новостью о том, что сражение выиграно.

Хотя результат сражения был предрешен, битва продолжалась до пяти часов вечера. В шесть часов вечера император приказал поставить его палатку рядом с заброшенной гостиницей, которая в течение двух предыдущих дней служила императору Александру штаб-квартирой. Я получил приказ обслуживать его в той палатке и поскорее поспешил туда, но его величество, однако, провел всю ночь, принимая поздравления от высшего генералитета и работая со своими секретарями.

Среди раненых было обнаружено большое число молодых солдат, у которых были оторваны два пальца правой руки. Его величество подумал, что бедняги сделали это специально, чтобы не служить в армии. Когда император сказал об этом барону Ларрею, тот горячо возразил, что такое просто невозможно, так как не соответствует характеру этих храбрых новобранцев. Но так как император продолжал настаивать на своем мнении, то Ларрей, в конце концов, так рассердился, что обвинил императора в несправедливости.

Каждая сторона осталась при своем мнении, пока не было доказано, что эти раны — результат поспешности, с которой молодые солдаты заряжали и стреляли из своих ружей. После того как его величество понял, что г-н Ларрей был прав, он похвалил его за твердость. «Г-н Ларрей, вы исключительно порядочный человек, — заявил император, — как бы я хотел, чтобы меня окружали только такие люди, как вы. Но люди, подобные вам, очень редки».

И вот наступил канун того дня, когда императору, совсем недавно глубоко потрясенному потерей маршала Бессьера, предстояло выдержать новый удар. Этот день стал памятным из-за потери маршала Дюрока. Сердце императора было разбито. Он механически отдавал какие-то приказы, затем вернулся в расположение армейского лагеря, сел на скамью перед своей палаткой, низко опустив голову и сжав ладони. В таком положении он оставался почти час, не сказав ни одного слова. Но поскольку, как бы то ни было, необходимо было отдать распоряжения на следующий день, то к императору подошел генерал Друо и спросил, что надлежит делать. «Все завтра», — ответил император и затем вновь замолчал.

29 мая, не зная, насколько благоразумно будет двигаться дальше по дороге на Бреслау, его величество решил расположиться в небольшой ферме Росниг, которая была разграблена и имела весьма непрезентабельный вид. Так как для императора в доме смогли найти только маленькую комнату с чуланом, его свита нашла убежище, кто где смог. На следующий день в помещении конюшни рядом с резиденцией императора вспыхнул пожар. В конюшне были оставлены четырнадцать или пятнадцать фургонов, которые полностью сгорели. В одном из этих фургонов хранился сундук с казной, в другом находились одежда и белье, принадлежавшие императору, в том числе и его драгоценности, кольца, коробки с нюхательным табаком и другие ценные предметы. Борясь с пожаром, мы смогли спасти очень мало вещей. Я не думаю, что фургон подожгли, но если даже так оно и было, то император не стал бы нуждаться а одежде, поскольку для него всегда держались четыре или пять комплектов одежды впереди штаб-квартиры или в ее арьергарде. В России, когда был отдан приказ сжечь все фургоны, оставшиеся без лошадей, этот приказ был безжалостно выполнен и в отношении лиц из числа обслуживающего персонала, и они, соответственно, лишились всего, но сохранено было все, что считалось необходимым для его величества.

Меневаль

Новости из Испании были плохими. Испанцы, которые передали свои войска под командование лорда Веллингтона, более не сражались за свою свободу. Теперь они угрожали Франции. Император смирился с тем, что ему придется заключить соглашение с Фердинандом.

Армия короля Жозефа, атакованная 21 июня под Виторией слева и справа вражескими войсками, в три раза превосходившими ее по численности, была разбита наголову. Наша армия спаслась бегством в Байонну. Жозеф отрекся от своего не имевшего никакого смысла титула короля и отправился на родину искать покоя, если не забвения, после всей той жизни, столь чуждой его мягкому характеру и манерам.

Движение англо-испанских армий с Пиренейского полуострова не удалось остановить, и маршал Сульт, после того как мужественно отстаивал каждую пядь земли, был вынужден отойти к Байонне, преследуемый армией врага. Сражение при Тулузе приняло характер жесткой схватки, и обе армии понесли тяжелые потери. Сражение закончилось безрезультатно и стало последним актом этой великой драмы.

Констан

На юге все оперативное искусство маршала Сульта было направлено на то, чтобы сдерживать армию во главе с герцогом Веллингтонским, подходившую к нашим границам. Войска герцога Веллингтонского слишком превосходили в живой силе нашу армию, чтобы мы могли противостоять им. К тому же наш противник не страдал от тех лишений, которым подвергались наши солдаты. Я хорошо помню, как слышал разговор нескольких генералов, упрекавших императора за то, что он не хотел оставить Испанию и вывести из нее все наши войска во Францию. Было бы странным, если бы не было всеобщего требования о заключении мира в тот момент, когда возникла угроза нашим исконным границам. Император тоже хотел мира.

Меневаль

В Париже проходили переговоры между князем Шварценбергом и г-ном Маре. Со стороны австрийского посла они ограничивались чрезмерным излиянием дружеских заверений, мало что значивших, если принять во внимание ту манеру, с которой они расточались.

Однако в одной из этих бесед князь позволил себе проговориться, озвучив одно весьма многозначительное высказывание. Касаясь обязательств, которые, казалось, были естественным следствием семейного союза, князь Шварценберг сказал: «Политика создает браки, но политика может и аннулировать их». Осторожность, к которой прибегал австрийский посол, не делая официальных заявлений, вызвала подозрение, что он многого не договаривает и лишь стремится выиграть время. Однако в конце концов от него поступило предложение о вооруженном посредничестве Австрии.

Это предложение сопровождалось возобновлением дружеских заверений и уверений в том, что если Австрия выступит с оружием в руках, то это будет Сделано только для того, чтобы заставить союзников по коалиции заключить мир. Именно тогда Наполеон решил направить вице-короля Евгения в Италию, где, как он считал, присутствие Евгения было бы более полезным в случае разрыва союза с Австрией.

Констан

Император остановился во дворце Марколини в окрестностях Фридрихштадта.

Там он вел такой же образ жизни, как и в Шенбрунне. Смотры войск каждое утро, масса работы в течение дня и совсем немного развлечений вечером — самый простой образ жизни, а не активное проявление светской жизни императорского двора. Середина дня проходила в работе в кабинете, и в это время во дворце царила такая идеальная тишина, что, если не считать присутствия нескольких часовых, свидетельствовавших о том, что этот дворец являлся резиденцией монарха, было бы трудно представить, что это прекрасное место служит жилищем для даже самого простого частного гражданина.

Все время было использовано для переговоров, направленных на заключение мира, которого император жаждал самым страстным образом, особенно после того, как был свидетелем восстановления чести армии на полях Лютцена и Баутцена. Но, к сожалению, он хотел мира только на условиях, неприемлемых для противника.

Вскоре началась вторая серия наших неудач, сделавшая мир еще более невозможным. Кроме того, с самого начала переговоров, связанных с перемирием, сроки которого почти подходили к концу, император Александр, несмотря на три сражения, выигранных Наполеоном, не хотел выслушивать прямых предложений со стороны Франции, за исключением единственного условия, которое заключалось в том, что Австрия должна выступать в качестве посредника. Это недоверие не способствовало окончательному примирению, и, как победитель, Наполеон был раздражен создавшейся ситуацией, так как время, потерянное в Дрездене, играло на руку врагу.

Надежды на мирное разрешение всех проблем рассеялись, и 15 августа император вызвал свою карету. Мы покинули Дрезден, и военные действия возобновились.

Вице-король Евгений вернулся в Италию в начале возобновления военной кампании, с тем чтобы создать новую армию в этой стране. Более мы не видели его в Дрездене. Неаполитанский король, который прибыл в Дрезден ночью 13 или 14 августа, оказался там почти в одиночестве.

Я был в комнате императора, когда там появился король Иоахим. Я обратил внимание на то, что император встретил своего шурина не так сердечно, как в прошлом. Король Мюрат заявил, что он не мог более оставаться в Неаполе в праздном состоянии, зная, что французская армия, к которой он принадлежит, находится на полях сражений, и он просит только одного — сражаться в ее рядах. Император пригласил его на военный парад и назначил его командующим императорской гвардией. И более отважного командующего было трудно найти. Позднее ему было поручено общее командование французской кавалерией.

Просто невозможно описать те дела, которыми император был поглощен с утра до вечера, а часто и до глубокой ночи. Его можно было видеть склонившимся над картами, мысленно проводившим репетиции предстоящих сражений. В конец раздраженный медленным ходом переговоров, в исходе которых он более не мог заблуждаться, Наполеон распорядился все подготовить для поездки в Майнц. Там он назначил встречу с императрицей.

Война началась до того, как переговоры были окончательно прекращены, поскольку генерал Коленкур все еще поддерживал переговорный контакт с г-ном де Меттернихом. Император, усаживаясь на коня, сказал многочисленным генералам, окружавшим его, что теперь он отправляется, чтобы завоевать мирный договор. Но какая могла остаться надежда после объявления войны Австрией и, прежде всего, после того, как стало известно, что монархи союзной коалиции постоянно повышали свои требования?

Утром в палатку императора, в которой я тогда тоже присутствовал, был вызван полковник Гурго. «Завтра я буду на дороге в Пирну, — сказал его величество, — но я сделаю остановку в Столпене. Что касается вас, то вам следует поспешить в Дрезден; поезжайте туда на предельной скорости и постарайтесь быть в Дрездене этой же ночью. Прибыв в Дрезден, переговорите с королем Иоахимом, Дюроснелем, г-ном Маре и маршалом Гувионом Сен-Сиром. Успокойте их всех. Повидайтесь с саксонским министром Герсдорфом. Завтра я смогу привести с собой в Дрезден сорок тысяч солдат, и я готовлюсь явиться туда со всей своей армией. На следующий день повидайтесь с командиром инженерного корпуса, осмотрите редуты и фортификационные сооружения города, и когда вы все осмотрите и все сделаете, то быстро возвращайтесь и встречайте меня в Столпене. Вам следует доложить мне абсолютно точно о реальном положении дел в городе, а также о мнениях маршала Сен-Сира и г-на Маре. Ступайте». Полковник немедленно вскочил на лошадь и помчался галопом, хотя в тот день он ничего не ел.

В одиннадцать часов следующего вечера полковник Гурго вернулся к императору, выполнив порученную ему миссию. Тем временем армия коалиционных союзников спустилась на равнину Дрездена и уже атаковала ряд аванпостов французской армии. В действительности отряды казаков уже появились вблизи пригородов Дрездена, угрожая начать там наступление. Появление казаков вынудило жителей этих предместий искать убежища в самом Дрездене.

Император приказал полковнику Гурго взять свежую лошадь и вернуться в Дрезден. «Старая гвардия выступит туда раньше меня, — заявил его величество, — я надеюсь, что они не испугаются, когда узнают об этом».

Утром 26 августа 1813 года император восседал на коне на мосту в Дрездене, приветствуемый радостными криками молодых и старых гвардейцев, и готовился к жестокой битве, которой предстояло продолжаться три дня.

Меневаль

Роковая новость о дезертирстве Австрии потрясла императрицу Марию Луизу. Она опасалась, что это событие может привести к охлаждению любви императора к ней, но он не переставал доказывать ей, что она по-прежнему пользуется его доверием. Со своей стороны она старалась вселить в супруга веру и предлагала выступить в качестве миротворца между Наполеоном и своим отцом. К этому времени Мария Луиза настолько вжилась во французские обычаи и привычки, что в письмах к отцу, писавшихся на немецком языке, часто была вынуждена использовать французские выражения, забыв немецкие эквиваленты.

Известно, что вплоть до 30 августа 1813 года французская армия одерживала победы, возрождавшие надежды, которые были ослаблены дезертирством Австрии.

Дезертирство Австрии, которое прибавило силам союзников еще 200 000 человек, предвещало, что новые враги поднимутся против нас, и Наполеон был вынужден готовиться к этой ситуации.

Он прибыл в Дрезден утром 26 августа. За ним следовал корпус маршала Нея. Город был уже окружен огромными армиями, перед которыми немощному корпусу маршала Сен-Сира невозможно было устоять. Непредвиденное прибытие Наполеона восстановило уверенность, которая уже стала шаткой в среде нескольких немецких корпусов, выступавших в союзе с французами, успокоило короля Саксонии и его семью, которые готовились бежать из города. Население Дрездена приветствовало Наполеона как освободителя. Император не терял времени, чтобы спланировать предстоящее сражение.

В ночь с 26 на 27 августа русско-австрийская армия под командованием князя Шварценберга получила сигнал начать наступление. Последовала грандиозная и жестокая битва, схватка прекратилась только к девяти часам вечера. Союзники потеряли тридцать тысяч человек убитыми, ранеными и взятыми в плен, а также часть артиллерии. Громадное количество лошадей и фургонов было просто брошено, а сопровождавшие их конвойные ранены.

Французский генерал Моро, вернувшийся из Америки по подстрекательству Бернадота, чтобы помогать императору России своими советами, содействовал союзникам в этой битве. Получив смертельную рану, он скончался на следующий день.

Констан

Погода была ужасной, дождь лил весь день. Вечером противник был разбит полностью, и император вернулся во дворец в страшном состоянии.

С того времени, когда он сел на лошадь, а это было в шесть часов утра, дождь не прекращался, и император так сильно промок, что можно было сказать, не прибегая к метафоре, что дождевая вода стекала с воротника его мундира в сапоги, и они до верха были полны водой. Его прекрасная касторовая шляпа окончательно потеряла свой вид, а ее края беспомощно свисали над плечами императора. Его пояс из бычьей кожи разбух от воды. Для сравнения — человек, только что вытащенный из реки, не выглядел бы таким промокшим, как император.

Король Саксонии, ждавший его, бросился обнимать его, словно нежно любимого сына, который только что избежал большой опасности. После того как император постарался успокоить всех, сказав каждому доброе слово, он удалился в свои апартаменты, оставляя за собой лужи воды. Я с большим трудом раздел его. Зная, что император очень любит принимать ванну после напряженного дня, я ее заранее подготовил, но так как он чувствовал себя необычайно уставшим и к тому же его стало сильно знобить, то его величество предпочел сразу лечь в постель, которую я постарался поскорее согреть.

Однако едва император улегся в постель, как тут же вызвал одного из своих секретарей, чтобы тот зачитал ему накопившуюся корреспонденцию, оказавшуюся очень объемистой. После этого он все же принял ванну, но оставался в ней всего несколько минут, поскольку почувствовал себя настолько плохо, что у него начался приступ рвоты, заставивший его вновь лечь в постель.

Его величество сказал мне: «Мой дорогой Констан, мне необходим небольшой отдых, проследи за тем, чтобы меня не будили, за исключением дел чрезвычайной важности». Следуя указанию императора, я обосновался в соседней с его спальней комнате, следя, подобно часовому, чтобы императора не разбудили и даже не приближались к его комнате.

На следующее утро император очень рано позвонил в колокольчик. Я немедленно вошел в его спальню, чтобы поскорее узнать, как он провел ночь. Я убедился в том, что он почти полностью восстановил свои силы и находится в прекрасном настроении. Однако он все же сказал мне, что у него был небольшой приступ лихорадки.

Здесь я должен заметить, что это был единственный случай, когда император болел лихорадкой. В течение всего времени, пока я был с ним, я никогда не видел, чтобы из-за болезни он пролежал в постели более двадцати четырех часов. Он встал с постели в свой обычный час и, когда спустился из своих апартаментов во дворце на прилегавшую площадь, получил большое удовольствие от прекрасного вида дежурного батальона.

Однажды, после того как Австрия объявила нам войну, я слышал, как император вслух высказал свое глубокое удовлетворение тем, что его Луиза, как он называл ее, вела себя исключительно так, как требовали интересы Франции, и тем, что в ней ничего не было австрийского, кроме места ее рождения. Чтобы она испытывала удовлетворение от своей деятельности, он разрешил ей публиковать от собственного имени все официальные новости армии. Бюллетени за номерами более не выпускались; но армейские новости ей сообщались, причем уже готовые для опубликования. Несомненно, элю было доказательством внимания со стороны его величества, так как, дав ей возможность стать неким средством связи между правительством и общественностью, он сделал императрицу более популярной в стране.

Во время второго дня битвы при Дрездене маршал Мюрат проявил чудеса доблести. Много было сказано об этом действительно необыкновенном человеке.

Он был огромный, и одно это резко выделяло его среди других. Он искал любой возможный повод, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Его правильные и резко обозначенные черты лица, его красивые синие глаза, огромные усы и черные волосы, спадавшие длинными локонами на воротник куртки с узкими рукавами, обращали на себя внимание с первого взгляда.

Добавьте к этому: богатейший и весьма элегантный костюм, который кто-нибудь другой обычно надевал только при посещении театра, — польский мундир с роскошной вышивкой и позолоченным поясом, с которого свисали ножны с легкой шпагой, имевшей прямое лезвие с острым концом, но без граней и без гарды эфеса; крупные рейтузы пурпурного цвета с золотой вышивкой по швам и желто-бежевые сапоги; большую шляпу с золотой вышивкой и с белыми перьями по краям, над которыми колыхались четыре страусовых пера, а в середине шляпы выделялся изысканный плюмаж из перьев цапли; и, наконец, коня короля, отобранного из числа самых сильных и самых красивых породистых коней. На коне была длинная, доходившая чуть ли не до самой земли попона с элегантной вышивкой сине-небесного цвета. Седло было образчиком венгерского или турецкого мастерства, по своему великолепию седлу и другой экипировке коня не уступали уздечка и стремена.

Все эти веши особенно выделяли Иоахима Мюрата, делая его человеком, внушавшим ужас и обожание. Но что украшало его более всего, так это поистине рыцарская храбрость, очень часто приводившая его на край безрассудства, словно для него не существовало такого понятия, как опасность.

К сожалению, прошло то время, когда сами планы императора уже рассматривались как знак победы. Руководство армии в лице командующих корпусами, которые до последнего времени выказывали полнейшее повиновение, начало ставить под сомнение и даже осуждать планы, которые они боялись осуществить.

Когда армии стало известно, что император намерен начать наступление на Берлин, то эта новость послужила сигналом для общего недовольства. Генералы, которые избежали катастрофы в Москве и опасностей двойной кампании в Германии, чувствовали себя уставшими и, возможно, жаждали пожинать плоды своего благосостояния, а также, наконец, получить возможность отдыха в кругу собственных семей.

Некоторые генералы зашли так далеко, что стали обвинять императора в стремлении продолжать войну. «Разве недостаточно убитых?» — спрашивали они. И эти жалобы высказывались публично и достаточно громко для того, чтобы дойти до ушей императора. Члены его штаба проявили редкостную солидарность, умоляя императора отказаться от намеченных планов в отношении Берлина и вместо этого совершить марш на Лейпциг.

Я видел, как страдал император от необходимости выслушивать подобные протесты, несмотря на уважительный тон, которым они излагались. В течение двух дней его величество не принимал окончательного решения. И какими долгими казались эти сорок восемь часов!

Никогда заброшенная хижина или бивак не представляли собой столь мрачного зрелища, как печальный замок Дюбена. В этой скорбной резиденции я впервые видел императора, который оказался не у дел: состояние нерешительности настолько овладело его существом, что казалось, его характер также полностью изменился. Кто бы мог этому поверить? За той активной деятельностью, которая не давала ему покоя и которой он беспрестанно полностью отдавал себя, последовало явное равнодушие, не поддававшееся описанию.

Я видел, как почти весь день он лежал на диване. Перед ним стоял стол, весь покрытый картами и бумагами, на которые он даже и не смотрел. Часами он занимался только тем, что выводил большие: буквы на листах белой бумаги. Так продолжалось все время, пока он находился в состоянии нерешительности и колебания между устремлениями собственной воли и мольбами своих генералов.

В конце этих двух дней самого напряженного ожидания он сдался. С этого момента все было потеряно. Он часто повторял, с горечью вспоминая об уступках, на которые пошел в то время: «Я бы избежал многих неудач, если бы следовал собственной интуиции. Я проиграл только потому, что уступил импульсивным мнениям других».

Меневаль

Внезапную болезнь, поразившую Наполеона после победы при Дрездене, можно также расценить как следствие фатальности.

Когда он уже был готов вступить в Пирну, преследуя врага, его неожиданно поразило мимолетное, но жестокое недомогание, вызванное, вероятно, продолжительным пребыванием под проливным дождем. Эта болезнь, сопровождаемая частыми приступами рвоты, дала основание для опасений, что его могли отравить. Его были вынуждены на предельной скорости отправить в Дрезден в состоянии абсолютного духовного и физического истощения.

Коалиционная армия в это время находилась в таком положении полной неразберихи, что, и это признавали и сами враги, если бы ее продолжали энергично преследовать, то безусловно бы разгромили. Фатальный случай с Наполеоном спас ее, и все надежды на мир рассеялись. Серия наших неудач начинает отсчет именно с этого дня — неудач, которые были ускорены катастрофой битвы при Лейпциге 16–18 октября 1813 года, последовательно приведшей к дезертирству Баварии, Вюртемберга и государств Рейнской Конфедерации.

Другой случай дезертирства, если я могу воспользоваться подобным выражением, который, должно быть, особенно сильно подействовал на настроение императора, заключался в том духе скрытой оппозиции, которому предстояло проявиться среди некоторых генералов французской армии. Понимая, что ему не следует рассчитывать на поддержку, Наполеон весь проникся чувством сомнения и нерешительности.

Констан

Мы выехали дорогой на Лейпциг и прибыли туда рано утром 15 октября. В тот период Лейпциг оказался словно в центре почти беспрерывно проходящих различного рода военных операций. Затем нас бросила армия Саксонии. Это дезертирство оставило в распоряжении императора вооруженные силы в составе только ста десяти тысяч человек. Нам противостояли вражеские войска, насчитывавшие триста тридцать тысяч человек.

Как хорошо известно, день 18 октября стал для нас роковым. Вечером император, сидевший на раскладном стуле из красного сафьяна посреди бивачных костров, диктовал маршалу Бертье распоряжения на предстоящую ночь, когда его величеству было доложено о прибытии двух командиров артиллерийских корпусов, которые представили отчет об иссякших запасах ящиков с боеприпасами. Так как ближайшие склады военного снаряжения находились в Магдебурге и Эрфурте, откуда помощь вовремя получить было невозможно, то отступление стало абсолютно необходимым. Поэтому был отдан приказ об отступлении.

Меневаль

Бедствия, которые сопровождали отступление армии после битвы под Лейпцигом, и преждевременное разрушение моста через реку Эльстер, которое привело к захвату противником нескольких наших дивизий и к гибели в этой реке храброго Понятовского, хорошо известны.

Союзнические войска, вступив в Лейпциг, арестовали короля Саксонии и отправили его под конвоем в Берлин каяться за совершенное преступление, которое выразилось в его нерушимой верности Франции.

Наполеон отступил с остатками своей армии в Эрфурт. Там король Неаполитанский попрощался с императором. Сцена прощания для обеих сторон прошла весьма эмоционально, так как каждый чувствовал, что это была их последняя встреча.

Отступление нашей армии проходило достаточно благополучно, несмотря на многочисленные стычки с партизанами, которые беспокоили наши войска в течение всего похода. Однако около шестидесяти тысяч баварцев и австрийцев попытались преградить путь французской армии, подошедшей к Ганау.

Констан

Французы вскоре покрыли себя славой в сражении при Ганау, через который нам было необходимо пройти, преодолев сопротивление многочисленной армии австрийцев и баварцев. В результате этой триумфальной победы шесть тысяч человек было взято в плен. Этот военный успех одновременно открыл нам дорогу на Майнц, до которого мы надеялись дойти, не встретив новых препятствий. После четырнадцати дней похода из Лейпцига мы, наконец, 2 ноября вновь увидели берега Рейна и почувствовали, что сможем дышать в обстановке полной безопасности.

Посвятив пять дней реорганизации армии, отдав соответствующие приказы и назначив позиции, которые должен был занять каждый из маршалов и командиров нескольких корпусов во время его отсутствия, император покинул Майнц 7 ноября и 9 ноября спал уже в Сен-Клу.

Во времена Консулата и в течение первых шести лет Империи, когда бы император ни возвращался в Париж после военной кампании, это означало, что кампания была завершена и что весть о мире, заключенном вследствие победы, всегда опережала Наполеона.

Во второй раз он возвращался из Майнца при совершенно других обстоятельствах. В этот раз, как и в случае со Сморгонью, он покидал армию, находившуюся все еще в состоянии войны, и возвращался в Париж не для того, чтобы вручить Франции плоды своих побед, а для того, чтобы потребовать новых дотаций в живой силе и денежных средствах, чтобы ликвидировать последствия поражения и потерь, понесенных нашей армией.

Что касается меня, то мне никогда не приходила в голову мысль о том, что император сможет, в конце концов, уступить в борьбе, которую он постоянно вел, ибо в своих раздумьях я никогда не доходил до подобной мысли. И только размышляя об этом уже потом, я смог понять серьезность опасности, угрожавшей ему в тот период. Меня можно было сравнить с человеком, проведшим ночь во сне на краю пропасти, полностью находившимся в неведении относительно той опасности, которой он подвергался, до тех пор, пока она не становилась явной при дневном свете. Тем не менее я могу сказать, что все устали от войны и что все мои друзья, которых я видел, вернувшись из Майнца, говорили мне о необходимости мира.

В самом дворце я слышал от лиц, приближенных к императору, те же самые высказывания, но не в присутствии его величества, хотя при нем они говорили прямо противоположные вещи. Когда император оказывал мне честь, как он это часто делал, расспрашивая, что говорят по этому поводу люди, то я докладывал ему чистую правду; и когда во время этих конфиденциальных разговоров с императором я произносил слово «мир», он восклицал: «Мир! Есть люди, не желающие его, и чем больше я уступаю им, тем больше они требуют».