Наполеон. Годы величия

Меневаль

Наполеон был прав, когда говорил, что не хотел войны с Россией в 1812 году, и делал все, что мог, чтобы избежать ее. Для него первой задачей было завершение войны в Испании. Совещания и выяснение положения в России, которые император проводил со своими министрами и лицами, хорошо осведомленными о русской империи, представляют достаточные доказательства его тревожного состояния. Когда он был уверен в необходимости принятия мер, когда твердо приходил к однозначному выводу и целиком принимал на себя всю ответственность за принятое решение, то считал излишним вступать в полемику по данному вопросу. Когда же, наоборот, у него были основания для колебаний, то он обычно прямо или косвенно прислушивался к мнению компетентных лиц.

Он тогда взвешивал все «за» и «против» и никогда не принимал решения, не обдумав его самым тщательным образом в течение продолжительного времени.

В самый разгар его раздумий я часто слышал, как он характеризовал занятую им позицию по рассматриваемому вопросу следующей фразой, которой давал выход своим чувствам в тишине кабинета: «Лук натянут до предела». Но кто создавал эту ситуацию? Только ли от него одного зависело ослабление этого натянутого лука?

Выражалось мнение, что диктатура Наполеона продолжалась слишком долго… Не доказывают ли те вопросы, которые я привел выше, что Наполеон более, чем кто-либо другой, понимал опасность, которую таила в себе эта ситуация?

Самой насущной заботой императора была реорганизация армии, и он работал не покладая рук, чтобы возместить понесенные потери. Трех месяцев оказалось достаточно для того, чтобы добиться желаемых результатов.

Император получил самые удручающие новости из армии, находившейся в России. После его отъезда из Сморгони армия продолжала движение к Вильно под командованием неаполитанского короля.

Вильно находился в самом центре ужасающего хаоса. В конце концов остатки этой доблестной и героической армии заново, теперь уже в обратном направлении, осуществили переправу через Неман. Страдавшая от жестокой суровости морозной погоды армия сохранила непоколебимыми чувства чести и верности. Маршал Ней, герой этого отступления, возглавлявший группу солдат, замыкавших тыл армии, был последним, кто покинул эту негостеприимную землю.

Констан

Я прибыл в Париж через шесть или восемь дней после императора.

Едва я вышел из кареты, как император, которому сообщили о моем прибытии, сразу же вызвал меня к себе. Я обратил внимание посыльного на то, что нахожусь не в том состоянии, которое бы позволило мне предстать перед его величеством. «Это не имеет никакого значения, — заявил посыльный, — император хочет, чтобы вы немедленно пришли к нему, независимо от того, в каком вы виде». Я тут же подчинился приказу и пошел, скорее побежал, в кабинет императора, где увидел его вместе с императрицей, королевой Гортензией и еще с кем-то, чье имя не помню. Император соизволил оказать мне самый сердечный прием; и поскольку императрица, казалось, полностью проигнорировала мое присутствие, то император обратился к ней, весь преисполненный добротой, которую я никогда не забуду: «Луиза, разве ты не узнаешь Констана?» — «Я заметила его». Это все, что ответила ее величество императрица. Но совершенно по-другому поступила королева Гортензия, которая приветствовала меня так же тепло, как это делала обожаемая мною ее мать.

Император находился в хорошем настроении и, казалось, забыл о своей усталости. Я уже собирался почтительно удалиться, но его величество сказал: «Нет, Констан, задержись еще на минуту и расскажи мне, что тебе пришлось повидать по пути».

Даже если бы у меня возникло намерение скрыть от императора часть правды, то, застигнутый врасплох, я все равно должен был бы поведать истину, не имея времени для того, чтобы придумать приемлемую ложь. Поэтому я сообщил ему, что повсюду, даже в Силезии, я был поражен одним и тем же ужасающим зрелищем, так как везде я видел мертвых и умиравших, а оставшиеся в живых безнадежно боролись с холодом и голодом. «Это верно, это верно, — согласился император, — иди и отдыхай, мой бедный мальчик, ты нуждаешься в отдыхе. Завтра возвращайся к своим обязанностям».

И действительно, на следующий день я возобновил свои обязанности, обслуживая императора, и они были точно такими же, как и до начала военной кампании. То же спокойствие было свойственно выражению его лица. Можно было сказать, что прошлое более для него не существует, и, всецело находясь в будущем, он уже видел свою победу, а врагов — униженными и поверженными.

В течение всей русской кампании император почти всегда плохо устраивался с жильем. Однако необходимо было приспосабливаться к существовавшим условиям, хотя это была непростая задача для тех, кто привык жить во дворцах. Император мужественно воспринимал возникавшие трудности, и все лица, сопровождавшие его, соответственно, следовали его примеру.

В результате тактики поджогов, принятой на вооружение русскими, зажиточная часть населения покидала города, уезжая в сельские местности и оставляя врагу свои уже разрушенные дома. И в самом деле, на всей дороге, ведущей к Москве, за исключением нескольких маленьких городков, жилища были очень плохими. После продолжительного и утомительного похода мы чувствовали себя просто счастливыми, если нам удавалось найти хижину в том месте, которое император определял своей штаб-квартирой.

Владельцы этих нищенских халуп, покидая их, оставляли в них два, иногда три стула и деревянные кровати, которые в избытке были заселены клопами. Никакое вторжение извне не было в состоянии вынудить этих насекомых покинуть свои прибежища. Мы выбирали наименее грязное место, которое обычно более всех остальных мест было подвержено сквознякам; и мы знали, что с наступлением холодной погоды ледяные потоки ветра не обойдут нас своим вниманием.

Когда место для временного проживания было подобрано и мы принимали решение остановиться, то сначала на полу раскладывался ковер, затем устанавливалась походная железная кровать императора и на маленький стол ставился дорожный несессер, содержавший все необходимое для спальной комнаты. В этом несессеру также хранился сервиз для завтрака на несколько персон. Эта роскошь обычно выставлялась на стол, когда император приглашал маршалов.

Во всяком случае, нам нужно было приспосабливаться к образу жизни самых скромных жителей провинции. Если в доме было две комнаты, то одна из них служила в качестве спальной комнаты и столовой, а другая превращалась в кабинет императора. Вся обстановка кабинета состояла из ящика с книгами, географических карт, портфеля и стола, покрытого зеленой скатертью. Этот кабинет также являлся и залом заседаний высшего военного совета; и из этих нищенских хижин отправлялись повсюду те решительные и четкие указания, которые меняли ход сражения и часто исход битвы. Из этих же хижин направлялись те убедительные и энергичные воззвания к войскам, которые так быстро воодушевляли впадавшую в уныние армию.

Когда наша резиденция состояла из трех комнат — что случалось довольно редко, — тогда третью комнату, или скорее чулан, занимал маршал Бертье, который всегда спал, насколько это было возможно, поблизости от спальной комнаты императора. Мы часто находили в этих нищенских жилищах старую, прогнившую мебель своеобразной формы и небольшие образа из дерева или глины, изображавшие святых мужского и женского пола, которые их владельцы оставляли в покинутых хижинах. Довольно часто, однако, в этих жилищах мы обнаруживали совсем обедневших людей, остававшихся там, поскольку им нечего было терять. Эти добрые люди, судя по всему, стыдившиеся так скромно принимать императора французов, делились с нами тем, что имели, и по этой причине пользовались с нашей стороны относительным уважением. Императора в своих домах больше принимали бедные люди, а не богатые, и Кремль был последним из иностранных дворцов, в котором Наполеон спал во время русской кампании.

Если мы не могли найти дом для временного обитания, то для императора сооружали палатку, внутри которой вешали занавеси, чтобы разделить ее на три помещения: в одном спал император, другое становилось его кабинетом, а третье занимали адъютант и обслуживавшие офицеры. Последнее помещение обычно использовалось в качестве столовой императора. Сама же пища готовилась снаружи. Я один спал в этой так называемой комнате. Рустам, который всегда сопровождал его величество верхом на коне, спал в небольшой прихожей палатки. Секретари императора спали или в кабинете, или в прихожей. Офицеры высокого ранга и обслуживающий персонал ели когда и где придется и, как и простые солдаты, не стеснялись есть не за столом.

Палатка маршала Бертье находилась рядом с палаткой императора, и маршал всегда завтракал и обедал вместе с ним. Они были как два неразлучных друга. Их близость была очень трогательной, и между ними редко возникали разногласия. Тем не менее, как я думаю, некоторая прохладность все же появилась в тот момент, когда император покидал армию в России. Старый маршал хотел сопровождать его, но император отказался, и вслед за этим последовало довольно бурное, но безрезультатное обсуждение проблемы.

В походных условиях еду императору подавали г-н Колин, контролер кухонного обслуживания, и Рустам или слуга, обслуживавший спальную комнату императора.

Во время этой кампании чаше, чем во время других, император вставал с постели ночью, набрасывал на себя халат и работал в своем кабинете. Довольно часто его мучила бессонница, которую он не мог преодолеть, и когда становилось просто невыносимо лежать без сна, он неожиданно вскакивал с постели, брал книгу и начинал читать, прохаживаясь взад и вперед по комнате. А когда его возбужденное состояние несколько ослабевало и он успокаивался, то вновь ложился спать. Редко случалось, чтобы он спал две ночи подряд; император часто оставался в кабинете до того часа, когда ему нужно было одеваться, тогда он возвращался в спальную комнату, и я одевал его. Император очень заботился о своих руках, но во время русской кампании редко ухаживал за ними. Он героически переносил холод, хотя можно было видеть, что физически он очень страдает от него.

В Витебске император, обнаружив, что место перед домом, в котором он разместился, слишком мало, чтобы проводить там смотры войск, приказал снести несколько маленьких зданий, чтобы расширить площадь. Для того чтобы выполнить этот приказ, необходимо было также разрушить небольшую ветхую церковь. Она была уже частично разрушена, когда собралась большая группа местных жителей и шумно выразила свое неодобрение. Но они успокоились, когда император дал согласие на то, чтобы из церкви были вынесены хранившиеся там священные предметы; и, получив разрешение, несколько человек из толпы вошли в священное здание и вскоре появились, с величайшей торжественностью держа в руках очень высокие деревянные иконы, которые они потом поместили в другие церкви.

В этом городе мы были свидетелями своеобразного зрелища, словно специально предназначенного для того, чтобы надругаться над нашим чувством благопристойности. В течение многих дней в самый разгар жары мы видели, как местные жители — и мужчины, и женщины — устремлялись к берегам реки и раздевались там, совершенно не обращая внимания на посторонних. После чего они купались вместе, большинство из них почти голые.

Солдаты гвардии с удовольствием присоединялись к этим купальщикам того и другого пола; но поскольку солдаты не столь строго придерживались правил приличия и поскольку безрассудство, проявленное нашими мужчинами, вскоре зашло слишком далеко, то местные жители отказались от удовольствия, которое им приносило купание.

Многие люди считали, что постоянное присутствие при персоне императора являлось залогом вполне благополучного существования в течение всей военной кампании в России. Это величайшее заблуждение, которое легко могло быть опровергнуто даже королями и принцами, которые сопровождали его величество во время русской кампании; и если уж эти царствовавшие особы оказывались обделены самым необходимым, то можно с полным основанием полагать, что лица, обслуживавшие императора, находились в гораздо худшем положении. Даже император часто обходился без самых элементарных условий комфорта, которые были бы ему весьма кстати после утомительного дня.

Представьте себе просторные комнаты, загрязненные до последней степени, полностью лишенные какой-либо мебели, продуваемые насквозь ветром, поскольку окна или разбиты или отсутствуют, с обваливающимися стенами и пропитанные зловонным запахом, витающим в воздухе, который мы старались, насколько это было возможно, согреть собственным дыханием. На полу комнат свалены соломенные подстилки, как будто для лошадей, но на этих подстилках, где попало, лежат мужчины, дрожащие от холода, прижимающиеся друг к другу, что-то бормочащие, кого-то ругающие, некоторые из них неспособны сомкнуть глаз, другие, более удачливые, громко храпят, и среди всей этой массы ног и рук — генерал, разбуженный глубокой ночью по приказу императора, и тогда, возможно, вам будет понятно, что такое гостиница и ее гости в период русской кампании.

Что касается меня, то в тот период у меня не было и секунды, чтобы раздеться и нормально лечь в постель, поскольку ее, как таковую, я никогда не мог обнаружить. Мне всегда приходилось возмещать этот недостаток в обустройстве моей жизни каким-либо другим способом. Так как хорошо известно, что на помощь нужде всегда готова прийти выдумка, то мы проблему отсутствия мебели решали следующим образом: у нас были большие мешки из дерюги, в которые мы залезали, и укладывались на подстилку из мелкой соломы, когда нам удавалось достать ее; в течение нескольких месяцев я отдыхал ночью именно так. Но даже и этим видом отдыха я часто не мог насладиться в продолжение пяти или шести ночей подряд, настолько обременительными были требования моего служебного положения.

Хотя в распоряжении императора почти всегда была постель, но комнаты, в которых мы стелили ее для него, были настолько грязными, что, несмотря на все мои старания содержать постель в чистоте, я не раз обнаруживал на его одежде очень неприятных паразитов, весьма распространенных в России. Мы страдали от этих паразитов больше, чем император, так как оказались без чистого белья и смены одежды, поскольку большая часть нашего имущества была сожжена вместе с фургонами, в которых все это хранилось. На эту вынужденную меру, как я уже говорил, мы были обязаны пойти, так как все лошади околели от холода или от голода.

В царском дворце с жильем мы устроились немного лучше, чем в условиях бивака. В течение нескольких дней у нас были только матрасы, но поскольку у большинства раненых офицеров их не было, император распорядился, чтобы им отдали наши матрасы. Мы охотно пошли на эту жертву, и мысль о том, что мы помогаем другим, более несчастным, чем мы, обычно делала самую жесткую постель намного мягче.

Весь мир знает, что холод и морозная погода больше способствовали нашему поражению, чем противник, которого мы преследовали до самого сердца его горевшей столицы. Франция все еще обладала огромными ресурсами, и император теперь был там, чтобы лично руководить их выявлением и использованием.

Через несколько дней после моего возвращения в Париж их величества присутствовали в опере, где давалось представление «Освобождение Иерусалима». Я занимал ложу, которую граф де Ремуза предоставил в мое распоряжение на тот вечер (он был первым камергером императора и главным управляющим всех театров Парижа), и был свидетелем приема, оказанного зрителями императору и императрице. Никогда ранее мне не приходилось видеть такого проявления энтузиазма. И я должен признать, что внезапный переход от картины недавней переправы через реку Березину к этим воистину волшебным сценам спектакля мне показался почти невероятным.

1 января 1813 года было уже совсем близко, но в праздники император никогда не раздавал подарков, и мы это знали. Между тем я не мог экономить на своей одежде, ибо император требовал, чтобы она была всегда чрезвычайно элегантной. Это выглядело действительно очень странно: хозяин половины Европы не считал ниже своего достоинства обращать внимание на то, как одет его камердинер. В этом он заходил так далеко, что, увидев на мне новый плащ, который нравился ему, никогда не скупился на комплименты: «Ты прекрасно выглядишь, месье Констан».

Даже по случаю брака императора и Марии Луизы, а также рождения короля Рима, окружение его величества не получило никаких подарков — император считал, что расходы на эти церемонии слишком велики. Но однажды, однако не по поводу какого-то необычного события, император сказал мне утром, когда я закончил одевать его: «Констан, иди к г-ну Меневалю, я распорядился, чтобы тебе выдали тысячу восемьсот ливров в виде твоего заработка». Когда же пришло время получить деньги, случилось так, что в интервале между распоряжением и его выполнением сумма изменилась, и вместо тысячи восьмисот ливров я получил только тысячу семьсот, которые тут же вложил в недвижимость, вскоре ее продал и в результате этой продажи купил скромное поместье в лесу Фонтенбло.

Иногда император делал подарки принцам и принцессам из числа своей семьи. Почти всегда эти подарки им относил я, и могу засвидетельствовать, что, за исключением двух или трех редких случаев, я это делал совершенно безвозмездно. Этот факт я привожу здесь просто ради воспоминаний о том времени. Еще мне помнится, что королева Гортензия и вице-король Италии никогда не включались в список лиц, получавших императорские подарки, а принцесса Полина в этом отношении чаше всего оказывалась фавориткой.

Несмотря на занятость императора, который после возвращения из армии проводил много времени, работая в своем кабинете, он чаше появлялся на публике, чем это было раньше, причем выезжал из дворца почти без эскорта.

Я вспоминаю, что император никогда так часто не охотился, как в это время, а именно в конце 1812 года. Два или три раза в неделю я помогал ему надевать костюм для охоты верхом, который он, как и все члены его свиты, носил в соответствии с недавно возрожденными обычаями прежней монархии.

Императрица часто сопровождала его, находясь в карете, хотя погода стояла очень холодная. Зная, как для его величества были обычно неприятны прелести охоты, я был удивлен этим его недавним к ней пристрастием, которое он откровенно демонстрировал. Но вскоре я узнал, что он занимается этим исключительно по политическим соображениям. Однажды маршал Дюрок был в его комнате, когда он надевал свой зеленый мундир с золотыми галунами, и я слышал, как император сказал маршалу: «Я нуждаюсь в физической тренировке и хочу, чтобы газеты писали об этом; поскольку глупцы, пишущие для английских газет, каждый день повторяют, что я болен, что я не могу двигаться и ни на что более не способен. Немного терпения! Я вскоре покажу им, что силен и умом, и телом». Помимо всего этого, я думаю, что умеренное занятие охотой сказывалось благоприятно на здоровье императора, поскольку я никогда не видел его в таком хорошем состоянии, как в то время, когда английские газеты с явным удовольствием расписывали его болезни; и, возможно, эти фальшивые заявления только способствовали дальнейшему улучшению его здоровья.

19 января император направил через посыльного сообщение императрице о том, что он собирается охотиться в лесах Гросбуа и будет завтракать с г-жой Бертье. Император попросил, чтобы ее величество сопровождала его. Император также приказал и мне находиться в Гросбуа для того, чтобы помочь ему сменить нижнее белье после охоты. Эта охотничья прогулка прошла так, как и планировалась, но, к безмерному изумлению всей свиты императора, когда мы собрались было усесться в карете, его величество распорядился, вместо того чтобы ехать по дороге в Париж, всем отправиться в Фонтенбло. Императрица и придворные дамы, сопровождавшие ее, были в охотничьих костюмах, и император вовсю развлекался при виде несчастных дам, чье тщеславие было основательно уязвлено, когда выяснилось, что им придется отправиться в сельскую местность без соответствующего этой цели гардероба. Император, до того как он покинул Париж, распорядился, чтобы в Фонтенбло без задержки было отправлено все, в чем могла нуждаться императрица, но ее придворные дамы оказались полностью лишены всего того, что им было необходимо. Было очень забавно наблюдать по прибытии в Фонтенбло, как они сразу же стали направлять посыльных одного за другим за предметами первой необходимости.

Тем не менее вскоре стало очевидно, что охотничья прогулка в Гросбуа была просто предлогом и что император поставил перед собой цель положить конец разногласиям, которые в течение некоторого времени существовали между его святейшеством и его величеством.

Меневаль

Несколько французских и итальянских кардиналов, архиепископов и епископов, собравшихся вокруг Папы Римского в Фонтенбло, были заняты переговорами о мерах, которые должны были положить конец дискуссиям, не прекращавшимся в течение нескольких лет между Ватиканом и императорским двором в Тюильри.

Наполеон, чье терпение иссякало, полагаясь на влияние, которое, как ему было известно, он оказывает на Пия VII, решил воспользоваться этим, чтобы переговорить непосредственно с его святейшеством без каких-либо посредников. Соответственно, император провел несколько личных встреч с его святейшеством, результатом которых стало подписание 19 января 1813 года нового Конкордата в апартаментах императрицы в присутствии советников его святейшества, императора и императорского двора.

Мария Луиза принимала большое участие в состоявшемся примирении. Она считала необходимым встретиться с Папой Римским, когда он приехал в Фонтенбло. После подписания Конкордата она по собственной инициативе вновь вернулась туда, чтобы поздравить его святейшество. Папа Римский — искренний поборник веры — несмотря ни на что, любил Наполеона, а Наполеон, со своей стороны, испытывал к нему уважение и даже привязанность. Можно почти с уверенностью сказать, что они бы пришли к взаимопониманию, если бы римские советники его святейшества постоянно не грозили ему отлучением от церкви в случае мелких уступок с его стороны в отношениях с Наполеоном.

Два месяца спустя после подписания нового Конкордата Папа Римский направил императору письмо, в котором поделился своими сомнениями и объяснил причины, побудившие его не следовать условиям этого соглашения. Единственным ответом императора на это письмо стало издание декрета, в котором он предписывал архиепископам, епископам и коллегиям священников, состоявшим при епископе или при кафедральных соборах, строго соблюдать условия нового Конкордата.

Констан

Со времени своего возвращения из Москвы его величество был занят беспрецедентно активной деятельностью, направленной на поиск средств для отражения возможного вторжения русских. Был отдан приказ о новых наборах рекрутов. В течение двух месяцев он получал предложения о предоставлении лошадей для армии, с которыми выступали все города империи, представители официальных организаций и богатые люди, приближенные к императорскому двору.

Поглощенный этими важными заботами, его величество ни на минуту не упускал из поля зрения свой заветный план превращения Парижа в самый красивый город мира, и ни одна неделя не проходила без того, чтобы он не приглашал для бесед архитекторов и инженеров, которые показывали ему свои проекты и сметы расходов.

«Это просто позор, — заявил однажды его величество, инспектируя бараки императорской гвардии, представлявшие собой что-то вроде черных, закопченных сажей сараев, — это позор, — повторил он г-ну Фонтену, — строить сооружения, подобные тем, что можно видеть в Москве. Я бы никогда не позволил воздвигнуть такое здание. Разве ты не являешься моим главным архитектором?»

Г-н Фонтен стал оправдывать себя тем, что не несет ответственности за здания Парижа, поскольку, хотя он и имеет честь быть главным архитектором императора, отвечает только за строительство дворцов Тюильри и Лувра.

«Все это верно, — согласился его величество, — но нельзя ли построить здесь, — продолжал он, показывая рукой на набережную, — вместо этой деревянной верфи, производящей такое скверное впечатление, резиденцию для итальянского посланника?»

Г-н Фонтен ответил, что этот план вполне выполним, но его осуществление потребует трех или четырех миллионов.

После этого ответа император, казалось, отказался от своей идеи и переключил все внимание на сад дворца Тюильри, — возможно, помня о заговоре генерала Мале. Наполеон распорядился переоборудовать все входные двери дворца таким образом, чтобы один и тот же ключ подходил ко всем дверным замкам. «И этот ключ, — добавил его величество, — должен храниться у обер-гофмаршала после того, как все двери будут заперты на ночь».

Через несколько дней после этого разговора с г-ном Фонтеном (в то утро его величество посетил здания Шайо), император направил ему и г-ну Костазу следующую записку, копия которой попала в мои руки:

«Пока все еще есть достаточно времени для того, чтобы обсудить строительство дворца для короля Рима.

Я не хочу, чтобы меня ввели в безрассудные расходы; мне бы хотелось иметь дворец не такой большой, как в Сен-Клу, но несколько больший, чем Люксембургский дворец.

Я хочу, чтобы его можно было заселить после того, как на его строительство будет затрачено шестнадцать миллионов; тогда это будет выглядеть вполне практичным делом. Но если будет предпринята попытка построить более дорогое здание, то в результате получится нечто вроде Лувра, строительство которого никак не может закончиться.

Сначала необходимо определить места для парков, их границы должны быть точно обозначены и приложены к проекту.

Я хотел бы, чтобы этот новый дворец был бы более красивым, чем Елисейский, который, хотя и стоит меньше восьми миллионов, является одним из самых красивых дворцов Парижа.

Дворец короля Рима по красоте должен уступать лишь Лувру, который сам по себе является великолепным дворцом. Он будет местом для летнего пребывания в Париже, поскольку, конечно, зимы будут проводиться в Лувре или в Тюильри.

Прежде чем рассматривать проект нового дворца, я хочу, чтобы его тщательно изучили и обсудили члены комитета по строительству зданий, с тем чтобы у меня не могли возникнуть сомнения относительно превышения суммы в шестнадцать миллионов. Мне не нужна идеальная резиденция, но дворец должен быть построен так, чтобы я мог использовать его для своего удовольствия, а не для радости самого архитектора. Завершение строительства Лувра будет достаточным для того, чтобы им гордились, и как только проект будет принят, я буду следить, чтобы он неукоснительно исполнялся.

Елисейский дворец мне не подходит; и дворец Тюильри мало пригоден для жилья. Меня ничего не удовлетворит, пока само здание не будет предельно простым и не будет построено в соответствии с моими вкусами и жизненными привычками, ибо только тогда дворец окажется для меня полезным. Я хотел бы, чтобы он полностью напоминал мне Сан-Суси; и я в особенности хочу, чтобы это был приемлемый дворец, а не красивенький сад — два условия, абсолютно несовместимых друг с другом. Пусть это будет нечто среднее между двором и садом, как в Тюильри, с тем чтобы из моих апартаментов я смог бы выйти на прогулку в сад или в парк, как в Сен-Клу, хотя Сен-Клу неудобен тем, что не имеет парка для обслуживающего персонала.

Необходимо также изучить месторасположение будущего дворца, с тем чтобы окна моих апартаментов выходили и на север, и на юг, для того чтобы я мог менять свою резиденцию в зависимости от времени года.

Я хотел бы, чтобы апартаменты, которые я буду занимать, были обставлены такой же красивой мебелью, как и мои личные апартаменты в Фонтенбло.

Я хотел бы, чтобы мои апартаменты находились очень близко от апартаментов императрицы и на том же этаже.

Наконец, я хотел бы, чтобы это был дворец — удобный для выздоравливающего больного человека или для человека, чей пожилой возраст уже не за горами. Я хотел бы иметь во дворце небольшой театр, небольшую часовню и т. д.; и прежде всего следует особенно позаботиться о том, чтобы вокруг дворца не было водоема со стоячей водой».

Император проявлял чрезмерную страсть ко всякому строительству и, казалось, был более заинтересован в реализации задуманных им планов, чем любой архитектор, которого мне приходилось знать. Тем не менее идея строительства на высотах Шайо дворца короля Рима ему целиком не принадлежала. Г-н Фонтен с полным правом мог претендовать на то, что первым эту идею подал именно он.

Впервые идея возникла во время обсуждения места строительства дворца в Лионе, когда г-н Фонтен предложил построить его на холме, господствующем над городом, как, например, высоты Шайо. Император, казалось, не обратил внимания на замечание г-на Фонтена, к тому же за два или три дня до этого он распорядился, чтобы привели в порядок замок в Медоне для приема его сына. Но однажды утром он вызвал архитектора и приказал ему представить проект, который сделал бы Булонский лес более красивым за счет строительства летнего дворца на вершине Шайо. «Что ты думаешь об этом? — спросил он архитектора, улыбаясь, а затем добавил: — Не кажется ли тебе, что это место неплохо выбрано?»

Однажды утром в марте месяце император взял с собой сына на смотр войск на Марсовом поле. Император был встречен с неописуемым энтузиазмом, искренность которого не подлежала сомнению, и легко можно было видеть, что приветствия в его адрес исходили из самой глубины души.

Император был глубоко тронут оказанным ему приемом и вернулся в Тюильри в самом приподнятом настроении. Он ласкал короля Рима, осыпал его поцелуями и сказал, обращаясь к г-ну Фонтену и ко мне: «Он совсем не был испуган; казалось, он знал о том, что все эти храбрые люди были моими друзьями».

В этот день он долго разговаривал с г-ном Фонтеном, развлекаясь одновременно с сыном, которого держал на руках, а когда разговор коснулся Рима и его памятников, то г-н Фонтен стал с огромным восхищением вспоминать о Пантеоне. Император спросил его, жил ли он когда-либо в Риме, и когда г-н Фонтен сказал, что во время своего первого визита в Рим он оставался там в течение трех лет, его величество заметил: «Это город, которого я не видел. Когда-нибудь я обязательно поеду туда. Это город, чей народ в прошлом был властителем всего мира». При этих словах император смотрел на короля Рима с отцовской гордостью.

Когда г-н Фонтен удалился, император поманил меня к себе рукой и стал дергать меня за уши, что означало, что он находится в хорошем настроении. После нескольких личных вопросов он спросил меня, какое у меня жалованье. «Сир, шесть тысяч франков». — «А месье Колин, сколько он получает?» — «Двенадцать тысяч франков». — «Двенадцать тысяч франков! Это несправедливо; ты должен получать не меньше, чем г-н Колин. Я разберусь с этим». И его величество был настолько любезен, что немедленно стал наводить справки, но ему сказали, что все расчеты на этот год уже произведены; после чего император сообщил мне, что до самого конца года г-н барон Фэн будет выдавать мне каждый месяц пятьсот франков из сумм, ассигнованных на личные расходы императора, так как он хотел, чтобы мое жалованье было таким же, как и у г-на Колина.

Меневаль

Политическая ситуация в Германии и особенно ненадежное состояние нашего союза с Австрией требовали от Наполеона самого серьезного внимания к этим проблемам. Австрия делала вид, что испытывает к нам самые дружеские чувства и не скупилась на торжественные заявления, но постоянное двусмысленное поведение венского кабинета не рассеяло подозрений Наполеона, которые, конечно, были совершенно обоснованны. Каждый доклад, получаемый им из Вены, информировал о том, что в местных политических кругах обсуждались вопросы распада Рейнской Конфедерации и Варшавского великого княжества. Эти притязания исходили от вражеских коалиционных сил, что соответствовало действительности, но метод, который использовался для распространения этих сплетен, свидетельствовал о желании видеть подобные притязания реализованными.

Ожидая поворота, который могут принять эти события, Наполеон тем временем посвятил себя руководству страной во всех его деталях. Не приостанавливая хода работ, которые уже были начаты и достигли некоторого прогресса, он, тем не менее, урезывал суммы денег, предназначенные для каждой из них. Он посещал общественные учреждения, появлялся на окраинах города, где его простые и непринужденные манеры вызывали энтузиазм народных масс. Эти прогулки по Парижу постоянно давали Наполеону пишу для новых идей по совершенствованию общественных работ и полезному реформированию. Так, он отдал распоряжение муниципальным органам о наилучшем распределении воды в различных кварталах города и об увеличении числа городских фонтанов, о реорганизации и строительстве помещений для рынков, боен, канализационной системы, мостов, о постройке зданий для хранения архивов империи, для академии и ее филиалов, о школе изящных искусств со студиями и выставочными залами и, наконец, об открытии четырех больших кладбищ в четырех главных районах Парижа.

Наполеон вместе с императрицей также посетил «Дом инвалидов», где встретился со старыми солдатами, расспросил их о нуждах, попробовал их еду и заставил императрицу сделать то же самое.