Наследие последнего тамплиера. Кольцо

ГЛАВА 12

— Конечно, я помню этого человека! — Тридцатипятилетний Альберто Кастильо приятно улыбался. — Что и говорить, впечатление потрясающее! Я этого никогда не забуду!

— Что произошло?

— Он позвонил и сообщил, что собирается покончить с собой. Я был начинающим комиссаром и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Попробовал убедить его успокоиться. Но он, похоже, был более спокоен, чем я. Не помню, что я говорил ему, но никакие слова не помогали. Побеседовав со мной, он сунул пистолет глубоко в рот и вышиб себе мозги. Раздалось «бах». Услышав звук выстрела, я подпрыгнул на стуле. И только тогда убедился, что этот человек не шутил.

Когда мы отыскали его, он сидел на диване, положив ноги на столик. Дверь балкона, выходящего на бульвар Грасия, была открыта. Перед этим он пил дорогой французский коньяк и курил превосходные сигары. Он был в безупречном костюме и при галстуке. Пуля вышла через макушку. Дом был старинный и роскошный, потолки высокие, и там, вверху, у дорогого фриза с орнаментом из цветов и листьев, я увидел его кровь и часть темени. У него был проигрыватель старого типа для виниловых пластинок. На нем, как я заметил, стояла пластинка с музыкой в исполнении Жака Бреля. Я понял, что именно эту музыку я слышал, когда мы говорили по телефону. До этого он слушал «Путь на Итаку» в исполнении Льюиса Льача.

Я закрыла глаза. Мне не хотелось представлять себе эту сцену. Какой ужас!

Потом я вспомнила Энрика, пасхальные понедельники, когда он появлялся в доме с Ориолем и огромной «моной», традиционным пасхальным пирогом, который крестные отцы дарят в этот день в Каталонии своим крестникам. На центральной части таких пирогов размещаются фигурки из твердого черного шоколада. А однажды Энрик принес пирог в виде замка принцессы с цветными сахарными фигурками. Пирог был огромным, и мне хотелось сохранить замок и использовать его как домик для кукол. Он веселился не меньше нас, детей. Я до сих пор вижу его лукавую улыбку. Я любила Энрика почти так же горячо, как родного отца.

Я почувствовала комок в горле и слезы на глазах.

— Но почему, — прошептала я, — почему он покончил с собой?

Кастильо пожал плечами. Мы сидели в мрачном полицейском кабинете. Я сменила одежду. В тот день на мне была короткая юбка, и я закинула ногу на ногу. Полицейский украдкой посматривал на меня, но я делала вид, что не замечаю этого.

На шкафу с картотеками у него стояла рамка с фотографией улыбающегося семейства — жены и двоих детей — мальчика и девочки. Я заметила, что комиссару нравится мое общество и он собирался рассказать мне все.

— Не знаю, почему он застрелился, но у меня есть одна версия.

— Какая?

— Вообразите, какое впечатление все это произвело на меня! Тогда мне было немногим более двадцати лет. Я выразил желание участвовать в расследовании. Я помнил: во время нашей беседы он сказал, что отправил кого-то на тот свет. За несколько недель до этого кто-то пришил четырех человек в башне на Саррия. Мы не нашли преступника, но я уверен, что это был он.

— Тот, кто убил четырех человек?

Я не допускала, чтобы Энрик, кроткий и добрый, мог убить кого-то.

— Да. Все они, как и он, занимались антиквариатом. Двое из них ранее привлекались к уголовной ответственности за грабеж и незаконную торговлю предметами искусства. А другие два были обычными драчунами, чем-то вроде телохранителей. Опасные типы. Когда же мы исследовали сделки вашего крестного, они показались нам вполне законными и честными. Более того, он унаследовал огромные деньги и, хотя тратил их направо и налево на различные экстравагантные увеселения и прочие излишества, у него хватило бы их с избытком до самой смерти.

— Почему вы думаете, что он сделал это один?

— Потому что все были убиты из одного и того же пистолета.

— Это не значит, что никто не помогал ему.

— А я считаю, что он сделал это один. И скажу вам, сеньорита, почему. Тот дом был чем-то вроде бункера, а люди, находившиеся там, — шайкой уголовников. У них была установлена система охраны с предупреждающими сигналами и видеокамерами, связанными с центральным постом. Такие системы становятся нормой только сейчас, но в те годы были редкостью. К сожалению, они предназначались лишь для наружного наблюдения и видеозапись не вели. Он, надо думать, каким-то образом обманул их. Он один. Они никогда не разрешали, чтобы к ним приходили по двое и никогда не теряли бдительности. Он прошел через дверь, так что ему открыли ее они сами и, прежде чем пропустить его в зал, где находились главари, конечно же, обыскали его. Двое из этих профессионалов были вооружены, но не успели выстрелить. У одного из них мы обнаружили в руке револьвер. Самый пожилой тоже пытался достать пистолет, хранившийся в ящике стола, по которому были разбросаны банкноты. Это означает, что убийцу деньги не интересовали, а это соответствует личности Бонаплаты. Его побудительным мотивом была месть.

— Как же один человек убил четверых, двое из которых были вооружены? Где он взял револьвер? Энрик не отличался агрессивностью.

— Не знаю ни где он достал револьвер, ни куда дел его потом.

— Разве он не застрелился? Разве рядом с его трупом вы не обнаружили оружия?

— Конечно, обнаружили.

— Ну и?

— Это был другой пистолет. Баллистическая экспертиза подтвердила, что пули, поразившие торговцев, были не от этого оружия.

— В таком случае убийца, возможно, не он.

— Нет, именно он, — уверенно возразил Кастильо. — Готов поспорить на что угодно: это был он.

— Почему он спрятал один ствол и застрелился из другого? Это нелепо.

— Нет, далеко не так нелепо. Энрик Бонаплата был человеком предусмотрительным. Если бы он застрелился из того же самого пистолета, то у нас появились бы доказательства его вины.

Я рассмеялась. Что за глупость!

— Но какое ему было дело до того, что его обвинят после смерти?

— Его наследство. Он все просчитал. Его наследникам пришлось бы возместить убытки наследникам жертв.

Да, комиссар рассуждал логично. Мотив и в самом деле был хорошим. Если Энрик так ненавидел этих людей, что решился убить их, то зачем оставлять свое наследство семьям врагов?

Кастильо рассматривал меня, слегка улыбаясь в усы.

— Вы знаете, что ваш крестный был женоподобным мужчиной?

— Женоподобным?

— Более чем женоподобным. Он был «голубым».

Я притворилась, что это известие ошеломило меня.

— Что такое вы говорите?

Хотя за день до этого Луис сообщил мне об этом, я предпочла воспользоваться словоохотливостью Кастильо, чтобы вытянуть из него все.

— Это… — Заметив мою реакцию, он начал искать более подходящее слово. — Это значит, что он был педерастом.

— Но ведь у него есть сын.

— Это ни о чем не говорит.

— Какие у вас основания утверждать это? — серьезно осведомилась я. — Объясните.

— Позвонив по телефону и сообщив, что намерен застрелиться, он поинтересовался, сколько мне лет и какого цвета у меня глаза. Так, словно хотел знать, подхожу ли я ему. Представляете? Услышать такое от человека, который решил выбить себе мозги?

— Это довольно редкий случай для того, кто собирается покончить с собой, — задумчиво произнесла я. — Даже если он гомосексуалист. Вам не кажется?

— Для него нет, — с жаром возразил Кастильо. — Да, он был гомиком, но имел еще и пару яиц. — В тоне комиссара слышалось восхищение. — Я реконструировал то, что произошло, — продолжил Кастильо. — По моим расчетам, он напал на торговцев между шестью и семью часами вечера. В половине девятого нам позвонила жена старшего из них. Очень удрученная, она сообщила о преступлении, которое обнаружила, как только пришла на место. Уверен, Бонаплата спланировал все заранее и решил уйти из жизни с размахом. Потом на несколько недель мы потеряли его след. Он все время перемещался с места на место и, казалось, остался равнодушен к тому, что мои коллеги, занимавшиеся расследованием убийства, несколько раз допрашивали его здесь, в Барселоне. Они собирали улики, чтобы предъявить ему обвинение. Но он знал об этом и ушел от них навсегда. В один прекрасный день, как он порой это делал, Бонаплата посетил любимый ресторан. Там он пренебрег своими любимыми блюдами и выпил целую бутылку вина из самых дорогих. Только вино и сигары. После этого он поднялся в свою квартиру в доме на бульваре Грасия, поставил пластинку, взял еще одну сигару, коньяк и проинформировал полицию. И даже в такой ситуации он не преминул «раздеть» такого молодого парня, как я. Хотя всю жизнь скрывал свою ориентацию, боясь, что о нем скажут и что подумает о нем семья. Ему нравились молодые ребята. Вы знаете?

— Так что, он был педофилом? — возмутилась я.

— Нет, — ответил Кастильо, заметив, как я расстроилась. — У нас нет свидетельств того, что ему нравились дети.

У меня слегка отлегло от души.

— Но почему он убил себя? — Мне не хотелось, чтобы Кастильо вдавался в подробности интимной жизни Энрика. — Судя по тому, что вы мне рассказали, он не чувствовал себя усмиренным и наслаждался жизнью в полную меру. Кроме того, если Бонаплата и совершил все это, то поскольку вам не удалось доказать его вину, вы так никогда не поймали бы его.

— Мы уже были близки к тому, чтобы схватить его. Если бы допросы продолжились, ему пришлось бы объяснить очень многое. Однако он оставил нас с носом, взяв билет первого класса на поездку в мир иной. — Кастильо был явно огорчен последним побегом Энрика. — Возможно, все это связано со смертью одного молодого человека лет двадцати, — добавил он после паузы. — Кажется, они были возлюбленными.

— Да?

— Да. Парень был управляющим антикварной лавки, принадлежавшей Бонаплате и находившейся в старом городе.

— Все это притянуто за уши. Вам не кажется?

— Нет. Думаю, произошло следующее: Бонаплата и торговцы чего-то не поделили. Видимо, чего-то очень дорогого. Торговцы избивали парня, требуя, чтобы он заговорил, но не рассчитали сил и убили его. Это крайне огорчило Бонаплату. Он перехитрил их, спрятал пистолет и, когда они менее всего ожидали этого… Бах! Бах! Бах! И отправил четырех человек к праотцам. Они убили парня, и он отомстил им. Вот так-то.

— Но это не согласуется с обликом человека, которого я знала. Он был человеком поразительным, любил жизнь. — От этих воспоминаний у меня снова навернулись слезы. — Мне трудно представить себе, что он был гомосексуалистом, но это не умаляет его достоинств. Я не верю в то, что он покончил с собой, чтобы избежать суда. Вообще-то я не верю, что Бонаплата покончил с собой. Не допускаю и того, что он способен на хладнокровное убийство. Энрик всегда был миролюбив. И как он мог сделать это? Как ему удалось обмануть тех, кто знал, что он ненавидит их? Разве вы не говорили, что они были профессиональными мафиози?

— Этого я не знаю. Я не знаю всего. Я тринадцать лет думаю об этом и не знаю. Я изложил вам свою версию. В ней еще много белых пятен, но я уверен, что это был он. Это он убил их. И сделал это один.