Глава 6

Когда наступил вечер, я подошел к дверям уже знакомого мне дома. Постучав, стал ждать. Лакей, вышедший на мой стук, как-то неловко отступил в сторону и, напевая про себя старинный мотив (что давалось ему с трудом, он явно нервничал), провел меня в дом. Не обратив внимания на его нервозность (мало ли, чем он расстроен), я пошел за ним. Подойдя к одной из дверей, лакей открыл ее и пропустил меня вперед. Я почувствовал его смятение и обернулся, чтобы посмотреть, что с ним. Но было поздно. На меня сверху упала тяжелая, свитая из металлических колец, сеть. От неожиданности я растерялся, но, совладав с собой в считанные секунды, рванулся изо всех сил. Сеть, тяжесть которой могла бы раздавить обычного человека, и крепкая настолько, что удержала бы и разъяренного быка, опутала меня, как кокон. Запутавшись в ней, я упал.

Я рвался из сети со всей силой, на какую был способен, ярость слепила глаза кровавой пеленой. Кольца начали поддаваться моим рывкам. Сеть, с металлическим скрежетом, рвалась от моих усилий.

— Скорее! Давай шип! — услышал я совсем близко, — коли его, быстро!

В мое тело воткнули что-то твердое, как кинжал, и мгновенно я почувствовал, как силы покидают меня. Ослабев, но, не потеряв сознания, я затих, не в силах пошевелиться.

Ко мне подошли Тридвиг и Брукс. Молча, опять не думая ни о чем конкретном, они быстро освободили мои ноги и руки от сети. Несколько слуг подтащили и надели на них чугунные кандалы. Один человек, не то, что поднять — не смог бы сдвинуть их с места. Затем, присев у моей головы, Брукс так же деловито стянул на ней металлический обруч, при этом внимательно вглядываясь в мое лицо.

Повернув меня и разрезав кожаные ремешки, Брукс снял с меня мешок с лежащим в нем ларцом. Достав, он долго рассматривал его, поворачивая во все стороны. В его голове проносились неясные обрывки разговора с каким-то человеком.

Я, заставив себя успокоиться, внимательно вчитывался в мысли Брукса. В его мыслях я видел темную огромную комнату, затянутую драгоценными гобеленами и со старинной дорогой мебелью. В темном углу, на небольшом возвышении, стоял стул с высокой спинкой, повернутый к собеседнику боком. Высокие подлокотники стула полностью скрывали сидящего на нем. Только глухой голос негромко доносился из его глубины.

Тот, кто сидел на стуле был явно чем-то раздражен. Он бросал фразы так же отрывисто и грубо, как и Брукс. В отрывках мыслей Брукса я только и смог разобрать, что таинственный собеседник требует от него привезти ларец и молодого, невинного потомка Тьёдвальда.

Но зачем? Кому понадобились через пятьсот с половиной лет старый ларец и живой человек? Я не мог даже представить себе такое.

— Мы сделаем Лорду подарок, о котором он даже не мечтал. Ты знаешь, кого мы поймали? Это пропавший сын де Мореля! И надо же — уже кем-то превращенный. Удача сопутствует нам! — проговорил Брукс, все еще рассматривая ларец.

— Откуда тебе известно, что это сын де Мореля?

— Ты, старина, никогда не был внимательным. В доме противника нужно примечать все. Там много чего интересного можно заметить, например: картины и портреты.

— Понятно, а как ты узнаешь, невинен он или нет. Сам-то не проверишь — не девка! — Тридвиг расхохотался.

Меня начал опять наполнять гнев. Вот подлец! Еще хохочет. Странно было слышать его смех: скрипучий, похожий на воронье карканье.

— А мне и не надо проверять, я и так знаю. О нем ходит добрая слава. Он невинен, как юный монах. Посмотри на него. Даже вампиром не искусился — сила! — Брукс сказал это таким тоном, что я не понял, восхищается он или забавляется этим фактом.

— Тогда нечего здесь торчать, пора и домой! Как думаешь, Лорд раскошелится?

— Отходим сегодня же, как управимся — сразу. Думаю, Лорд будет доволен. А он очень щедр, когда доволен.

Глубокой ночью к дому подкатила телега. Сняв с моих ног кандалы, меня заставили встать на ноги. Я не сопротивлялся — мне было важно отплыть с ними в море. Там уж я попробую выпутаться. А тогда посмотрим, кто из нас «невинный монах». Меня переполнял гнев, но я решил не показывать своего настроения, пусть думают, что я смирился.

Шип в моей руке лишал былой силы. Я чувствовал себя так же, как в последние дни моего перевоплощения, когда лежал на полу склепа: боли не было, но не было и сил.

Мы прибыли в порт, в самый отдаленный его уголок. К пристани причалила шлюпка, в которой сидело несколько здоровенных матросов. Их внешний облик выдавал бывалых моряков, суровое выражение их лиц не предвещало ничего хорошего тому, кто осмелился бы вступить с ними в перепалку. Недовольно ворча на проливной дождь, заливавший город уже несколько часов, матросы закрепили шлюпку у причала и выбрались из нее.

Подойдя ко мне и не церемонясь, подхватили под руки и грубо поволокли к шлюпке. Брукс и Тридвиг поспешили за ними. Бросив меня на дно, залитое дождевой и морской водой, все уселись в ней, и матросы, оттолкнувшись от причала, разобрали весла. Они действовали быстро и слаженно. Если капитан их судна хотел выйти в море, то нужно было торопиться — скоро начнется отлив.

«Из таких молодчиков получились бы хорошие пираты, — подумал я. — И передо мной нет того страха, какой безотчетно возникает у людей, стоит мне пристально посмотреть на них. Может они и есть пираты? Брукс и Тридвиг — точно».

Мы вышли из порта. На рейде стоял, почти невидимый, человеческому взгляду, из-за пелены дождя, корабль. На его палубе не были зажжены сигнальные огни. Капитан явно намеревался тайно выйти в океан.

Корабль, — легкий и быстрый флейт, такому мог позавидовать любой пират! Я всегда хотел служить на таком судне. Такие суда были, в основном, военно-транспортными и, ходя на них, можно было побывать во многих странах. Что же, мои мечты сбываются, но в каком-то извращенном, изуверском виде!

Подняв на палубу, матросы молча приковали меня к фок-мачте чугунными кандалами, руки стянули сзади железными, в несколько рядов, цепями, а голову притянули и закрепили за обруч. Я стоял прикованный и не имеющий возможности даже пошевелиться, с головой, высоко поднятой вверх.

Так меня могли не опасаться матросы, несущие вахту на палубе. «Я не смогу смотреть на них и воздействовать своим взглядом», — понял я их действия.

Мы вышли в море с ночным отливом. На палубе царил полный порядок и сосредоточенность, матросы работали слаженно и каждый из них знал свое место и работу. «Чтобы команда работала так хорошо, нужен авторитет, значит, капитан не из робких людей, раз сумел у таких моряков завоевать доверие и подчинение», — заметил я про себя. И все же матросы были возбуждены и радовались, что им не пришлось долго торчать в порту Онфлера.

Я смотрел на ночное небо. Дождь внезапно кончился и облака рассеялись, звезды серебряной россыпью мерцали в его бездонной глубине. Глубокая печаль примешивалась к чувству облегчения от того, что мне удалось помочь своей семье и отблагодарить близких мне людей за их любовь. Что ждет меня впереди? Вернусь ли я домой, увижу ли Диану? Мне было грустно от того, что она даже не знала о том, что я приходил к ней вчера ночью. Я знал, что она будет ждать, и будет любить — всегда! И я постараюсь вернуться, я сделаю все для этого. Пусть мне придется идти к ней всю жизнь — я вернусь.

Глубокой ночью на капитанский мостик поднялся капитан. Вместе с ним были Брукс и Тридвиг. «Вышли подышать свежим воздухом после обильного ужина и выпивки» — понял я из мыслей капитана. Негромко разговаривая, они стояли у борта.

— Зачем они ему? Все время об этом думаю, — спросил капитан Брукса, продолжая, очевидно, уже начатый разговор.

— Я спрашивал его, но он очень хитер и скрытен, все время увиливает от прямых ответов. Но я понял, что в ларце сокрыта сила, неведомая людям. Тьёдвальд знал тайну ларца. Лорд надеется разгадать ее.

— Тогда зачем ему нужны другие вампиры? — вмешался в разговор Тридвиг.

«Похоже, о Лорде больше всех знает Брукс», — я внимательно стал прислушиваться к разговору.

— Не знаю, но, как будто, они его разочаровали, он все время что-то ищет, и не может найти. При мне он очень осторожен и не и болтает лишнего. Я знаю только, что вампиры, которых мы для него ловили, не случайные, он все время ищет кого-то конкретного.

«Это уже интересно, может, мне следует попытаться разгадать эту тайну? Она напрямую связана с моим предком, значит, имеет для всех Морелей большое значение. Кто знает, что еще взбредет в голову этому таинственному Лорду. Лучше быть готовым ко всему, чем ждать в неведении, что он еще придумает, — я внимательно прислушивался к их разговору. — Значит, Брукс и Тридвиг — охотники. Теперь понятно, почему они умеют распылять мысли — их научили этому, а сеть и кандалы — их орудие ловли, и еще этот шип, что это может быть? Очень любопытно».

Постояв на палубе еще немного, Брукс и Тридвиг отправились в каюту. Капитан, проверив ночную вахту и отдав необходимые распоряжения, тоже отправился спать.

Утро. Легкий бриз упруго надувал паруса, позволяя флейту нести свой длинный корпус с приличной скоростью. Матросы, несущие утреннюю вахту, были заняты своей работой. Я внимательно прислушивался к их мыслям, стараясь понять, куда мы направляемся.

Молодой матрос, драивший палубу возле меня, сердито перебирал в уме свои ошибки, из-за которых он вчера проигрался в кости какому-то Джону. Чуть поодаль, другой матрос, мечтал о кружке доброго рома, и ругал, на чем стоит свет капитана, который ввел на корабле запрет на спиртное. То легкое вино, что выдавали матросам за обедом, он считал недостойным такого старого морехода, как он. Еще несколько матросов, занимаясь своей работой, иногда поглядывали на меня со страхом и омерзением. Такое существо как я, по их мнению, не должно оставаться в живых. Единственное, что их удерживало от расправы надо мной, это приказ капитана и хороший куш по окончании плавания.

Стоя у мачты, прикованный и усмиренный, я размышлял над этим. В том мире, в котором я жил до своего перевоплощения, вера в существование духов, привидений и вампиров было обычным делом. И всегда в этих легендах говорилось о том, как уберечься, или убить такого, как я. В них не говорилось о пощаде или милости к чудищам, подобным мне. Разве я сам не пытался покончить с собой, считая себя ужасным монстром, не имеющим права на жизнь? Меня изумляла, конечно, та легкость, с какой Тибо и Диана приняли мой новый образ. Но открыться родным, означало бы подвергнуть их большой опасности. Гонения церкви, инквизиция — это было реальной угрозой для жизни моих родственников. Мысли о том, как бы они приняли меня в виде вампира, тоже останавливали меня. Даже если бы меня и не убили, то чувствовать постоянный страх перед собой, или отвращение, было бы для меня невыносимо. Внешне, может, никто и не выказал бы этого при мне, но ведь никто не смог бы скрыть от меня свои мысли.

Поэтому то, как воспринимали меня эти люди, не удивляло и не сердило меня. Только горько было от того, что они не знали обо мне ничего, того, что мне не нужны их жизни и кровь. Оставаясь внутри себя человеком, и что, в конце концов, примирило меня с собой, я не мог крикнуть всем этим людям, что я человек! Пусть не такой, как они, пусть я ничего не ем и пью кровь животных, но я не хочу причинить им зло. Я не хотел становиться вампиром. Это не мой выбор. И не моя в том вина, что судьба была так жестока со мной.

Солнце, поднявшись над горизонтом, начало своими лучами высушивать палубу, отдраенную матросами. Легкий пар поднимался над ней, и, хотя я не мог видеть этого, я слышал легкое шипение, исходившее от досок палубы. Паруса на бушприте белоснежными крыльями закрывали меня от жгучих лучей, но я понимал, что так будет не всегда, и тогда мне придется терпеть невыносимые муки.

Матросы, свободные от вахты, расположились на палубе и занимались своими делами: кто-то чинил одежду, кто-то играл в кости. Но их мысли витали вокруг меня в ожидании забавы. Я видел в их мыслях моих предшественников, корчившихся под палящими лучами солнца. Это было развлечение, а при скучной корабельной жизни — прекрасный повод повеселиться.

— Держу пари, скоро мы будем слушать песни, — со смехом проговорил кто-то из них.

— Да, солнце поджарит нашего друга. И тысяча акул мне в печень, если он не завертится, как вошь на гребне моей бабки, — подхватил другой матрос, расхохотался сухим трескучим смехом и закашлялся.

Они наперебой стали заключать пари, как долго я выдержу пытку солнцем и что стану делать при этом. Несколько матросов подошли ко мне и грубо срезали ножами с меня одежду, оставив только кожаные штаны, не задев при этом шип, по-прежнему, торчащий из моей руки.

Через несколько минут солнечные лучи тысячами огненных игл вонзились в мое тело. Я, закрыв глаза и сжав зубы, молча сносил пытку. Матросы притихли, моего крика они ждали с нарастающим нетерпением, готовые в любой момент разразиться торжествующим смехом. Но я не предоставил им такой радости. Несколько часов солнечный свет заливал палубу, и все это время они ждали, что я не выдержу и закричу. Я молчал: когда-то я сам подставил свое тело солнцу и молча перенес боль, неужели сейчас я не смогу с ней справиться.

Наконец, солнце скрылось за парусами грот-мачты и прекратило мои мучения. Матросы с удивлением посматривали в мою сторону. Я видел в их мыслях даже нечто похожее на невольное сочувствие и уважение. Эти грубые и сильные люди, не знающие пощады и не признающие сентиментальных проявлений души, уважали стойкость и силу.

— Скольких мы перевезли, Билли, и не один из них не мог выдержать солнца. А этот, что-то уж очень тихий. Может, он и не кровосос вовсе? Давай проверим. Подойди-ка к нему, если укусит — значит, вампир, — со смехом проговорил кто-то из матросов.

— Ага, а то привезем, а он и не вампир вовсе, давай Билли, не трусь, может его в команду нужно зачислить, а не к мачте привязывать! — подхватил кто-то еще.

На палубе завязалась шутливая возня. Матросы развлекались, пытаясь подпихнуть ко мне незадачливого Билли. Когда кто-то не рассчитав, толкнул его чересчур сильно, Билли с размаху угодил прямо в меня. Внешне я никак не отреагировал на прикосновение, хотя запах его тела, разогретого потасовкой и жарой, ударил в голову, невольно сжимая мои мышцы и наполняя рот горькой ядовитой слюной.

Билли, в ужасе отскочив от меня, ругался, так, как могут ругаться только матросы. Его товарищи хохотали в ответ и подтрунивали над ним.

Когда все угомонились и дневная вахта, поужинав, расселась на палубе, как всегда бывает в тесной компании по вечерам перед сном, начались разговоры и воспоминания бывалых моряков. Молодые же слушали их, затаив дыхание.

— Помню, года два назад, привели на борт Брукс и Тридвиг молодую вампиршу, — начал один из них, — была бы человеком, на край света пошел за ней. Хороша девка, даже смотреть страшно. Привязали ее, значит, к мачте, а молодежь так и вьется вокруг. Тронуть нельзя — так хоть посмотреть. А она все стонет да охает жалобно так, прямо за сердце тянет. Вот и не выдержал Стиф, ночью подкрался и говорит:

— Что, хочешь — все сделаю, для тебя и жизни не жалко.

А она стонет:

— Шип, — говорит, — руку жжет, нет сил терпеть, вытащи, я никого не трону. Он и поверил, вытащил шип, она ничего, стоит, только стонать перестала. А к утру-то и пропала. Нашли только оковы разорванные, да Стифа мертвого и шип пропал, искали — да где там. Говорят вампиры за такой шип, что хочешь, принесут.

— Да, на острове, когда вампир сбежал, тоже про шип говорили, он им силу дает, когда вытащат. Странно, сначала слабеют, а потом, наоборот, сила приходит.

— Брукс уже лет пятнадцать на Лорда работает, и Тридвига потом привел. Он сколько этих уродов на остров перевез?! И зачем они Лорду?

— Говорят, он их приручает. У него в пещерах уже сотня, наверное, сидит. Может, этот Лорд и сам вампир, его ж никто не видел.

— Был бы вампиром, чего бы на острове-то сидел? И зачем к нему тогда других привозить?

В их мыслях я видел этот остров. Одиноко стоящий посреди океана, он старой шляпой с куцыми рваными полями лагун, лежал на поверхности водной пустыни. Высокая гора, с чашей потухшего вулкана, с крутыми склонами, покрытыми редкими зарослями кустарника.

Посидев еще немного и выкурив трубки (многие из моряков пристрастились к этому зелью, привезенному из Нового Света), все разошлись. Все стихло.

Ночью вахту нес молодой матрос, на вид ему было лет четырнадцать. Среднего роста, с копной давно не стриженных темных волос, торчащих во все стороны от соленого влажного ветра. Его лицо, еще юное, но уже загорелое и обветренное в дальних морских походах, излучало миролюбие и любопытство. Он целый день вертелся возле меня, слушая старых матросов, которые рассказывали о том, как на этом корабле перевозили других вампиров. Мальчишка с интересом поглядывал на меня, я видел в его мыслях, что он потрясен моей выдержкой, и, сравнивая меня с другими вампирами, которых он видел раньше, отмечал мое отличие от них. Его волновал вопрос, правда ли я могу читать мысли и что случится, если я вырвусь на свободу.

— Я не стану пить кровь людей — это не в моих правилах, если это тебя интересует, — ответил я на его мысли.

Он вздрогнул от моего голоса и быстро отошел к борту. В его голове завертелось еще больше вопросов, но он боялся наказания за разговор со мной. Стоя у бакборта и нагнувшись с ведром, чтобы зачерпнуть воды, он мысленно спорил с собой, борясь со страхом и любопытством. Ему очень хотелось узнать, как становятся вампирами.

— Это очень больно и неприятно, как лежать в ледяной воде и не иметь возможности согреться — вся кровь превращается в лед. И очень страшно. Поверь мне, лучше этого совсем не знать, — ответил я на его немой вопрос.

— Как это случилось с тобой, — уже смелей спросил он мысленно.

— Случайно, это длинная история. … И печальная.

— Я слышал, как Брукс говорил, что ты очень ценный, потому, что еще чист, то есть еще не пил кровь людей. Почему? Ведь тебе уже все равно.

— Я не хочу становиться чудовищем.

— Тебе было очень больно, сегодня, под солнцем?

— Да.

— Эй, Тьери, ты чего там возишься? А ну быстро на камбуз! — закричал на мальчишку боцман, перегнувшись через бортик капитанского мостика.

«Надо же — у него мое второе имя», — отчего-то с неожиданной теплотой подумал я о парне.

Уже три недели мы были в море. Матросы, собиравшиеся сначала каждый день возле меня в ожидании представления, поняв, что я не стану их развлекать, перестали обращать на меня внимание, рассудив, что, возможно, мне и не больно вовсе, раз я еще не пил людской крови. Весть об этом, конечно же, вскоре стала известна всем. И это обстоятельство несколько сглаживало их негативное отношение ко мне. Однажды, глубокой ночью, Тьери, подкравшись ко мне сзади, набросил на плечи старую холстину.

— Спасибо, — чуть слышно шепнул я ему.

Утром все сделали вид, что не заметили ее на мне.

Капитан, которого звали Венс Барт, крепкий, суровый человек, отдавал распоряжения зычным громоподобным голосом. Я с завистью наблюдал за матросами, ловко взбирающимися по вантам на реи грот — и фок — мачт. Флейт шел в полный бакштаг на всех парусах.

Окончить школу гардемаринов, мечтать о море, стремиться к подвигам и служению родине — и вот он — печальный конец всем мечтам. Что чувствует человек, потерявший все, к чему его влекло, чему он готов был посвятить свою жизнь? Я чувствовал горькую незаслуженность случившегося со мной, мое сердце не желало принять такую несправедливость. Я знал, что внутри остался тем же романтиком и человеком, влюбленным в море. Что никакие физические изменения не смогут переменить моего отношения к жизни, к людям.

Многому меня научили Диана и Тибо, своим отношением ко мне. Зная, что я собой представляю, они не бросили меня и отдали мне каждый, что мог. Диана — свою любовь и веру, Тибальд — преданность и дружбу. И я перестал терзать себя сомнениями и страхом. Я почувствовал в себе силы жить дальше, неся в себе то, что дала мне моя человеческая природа. Потеряв Диану, я приобрел веру в силу любви, способную на жертву ради любимого человека. Разве не она хранит меня сейчас? А Тибо, с его уверенностью во мне, в мою силу воли и неспособность причинить людям зло? Разве не эта уверенность удерживает меня от многих необдуманных поступков?

* * *

Утро сорокового дня перехода выдалось пасмурным. Ветер посвежел. Черные, тяжелые тучи, опустившись низко над океаном и закрыв небо, бежали с разной скоростью: верхние быстрее нижних. Это предвещало бурю. Волны длинными валами накатывали одна на другую. Флейт, развернувшись правым галсом, взрезал их носом. Срывая с верхушек волн пену, ветер дул не менее сорока трех миль в час.

Я наблюдал за слаженной работой матросов. По приказу капитана команда рассыпалась по мачтам, убирала паруса, готовясь встретить бурю. Тьери вместе со всеми, закрепившись на грот — брам — рее и став на перты, брал рифы на марселе. Я с завистью смотрел на них. Как бы и мне хотелось лазить по реям мачт, чувствовать свободу и восхищение, охватывавшее меня каждый раз, когда я поднимался туда, на самый верх. Чувство парения над водами моря, борьба с ветром и непослушным парусом, норовящим хлестнуть тебя побольней, что может быть прекрасней?

Флейт хорош тем, что нес только четыре основных паруса. Два на грот — мачте: грот-парус и грот-марсель, и два на фок — мачте: фок-парус и фок-марсель. Это позволяло иметь небольшую, 60, 65 человек, команду, и уборка парусов не занимала много времени. Оставив только штормовые стаксели парусника, капитан был готов к встрече со штормом.

На второй день бури ветер неожиданно сменил направление и, закрутив смерчем, навалился на наш флейт со всех сторон. Огромные волны, сталкиваясь, трепали парусник. Началась боковая качка. Длинный корабль, скрипя всем своим корпусом, едва успевал взобраться на гребень волны. Набегавший сзади вал грозил обрушиться на корму и утопить судно. Капитан, стоящий у штурвала, перекрикивая рев ветра, отдавал распоряжения.

Надвигался настоящий ураган. Убрали стаксели. Волны огромными валами захлестывали палубу, перекатываясь через нее и унося в океан все, что не успели хорошо закрепить. Я, привязанный к мачте, чувствовал себя ужасно! Беспомощность и слабость делали меня уязвимым. Я чувствовал яростный протест, поднимавшийся в моей душе. Матросы, занятые своим делом, не обращали на меня внимания. Я стал биться в своих путах, стараясь сорвать с себя ненавистную медлительность движений. Но кандалы держали крепко, и мои усилия были напрасными.

Корабль, все глубже зарываясь носом в гигантские волны, скрипя всем корпусом, с огромным трудом выныривал и взбирался на очередной гребень надвигающего на него вала. Ветер грозил сломать мачты. Чтобы облегчить корпус и уменьшить парусность, капитан приказал снять с мачт грот — трюм рей и фор — трюм рей, а затем и грот — бом — брам — рей и фор — бом — брам- рей. В такой ураганный ветер это почти не выполнимая задача, я с волнением наблюдал за работой матросов. Как бы мне хотелось помочь им! Но кто отважится отпустить монстра на свободу?

Ветер, достигший девяноста миль в час, на суше ломал бы деревья и сносил крыши. Но здесь, в бескрайних просторах океана, корабль имел опору только на волнах. В этом и было его спасение. Перекатываясь с волны на волну, он, отдаваясь их воле, не сопротивлялся, а вместе с ними несся по водной поверхности.

Ураган бушевал уже больше суток, швыряя нас по океану. Наступил второй вечер борьбы со стихией.

Капитан, стоя на мостике, беспокоился о том, что нас несло на маленький необитаемый остров, скорее даже не остров, а длинную песчаную косу. В хорошую погоду она была отчетливо видна на поверхности даже в прилив, но сейчас, в темноте и тумане водных брызг, окутавших корпус судна, не было видно ни зги. В его мыслях ясно чувствовалась тревога. Парусник плохо слушался руля, и удерживать штурвал курсом в разрез волн, двум матросам, стоящим у него, удавалось с большим трудом.

Даже в такой кутерьме, матросы четко выполняли приказы капитана, в их мыслях не было и тени сомнения в нем. Они быстро и слаженно работали на палубе, порой перекидываясь шутками и острым словцом.

— Волна! Берегись! — раздалось на мостике.

Матрос неподалеку от меня тянул шкот, удерживающий нижний конец свернутого в упругий рулон фок — паруса, стараясь укрепить его за штирборт. Волны ослабили его, и парус могло унести. Матрос не удержался от удара гигантского водного вала. Его, подхватив, швырнуло на меня и, отбросив, унесло в океан.

— Человек за бортом! — что есть силы закричал я, перекрикивая вой ветра.

Почти все находящиеся на палубе замерли от звука моего голоса. Он прогремел над палубой, перекрывая рев ветра в снастях и грохот волн, бьющих с неимоверной силой. Потом, уяснив то, что я прокричал, матросы, находящиеся рядом со мной, бросились к борту, стараясь рассмотреть в воде человека. Но темнота и огромные волны навсегда поглотили его. Все вернулись на свои места, мысленно молясь за своего товарища и о спасении своих жизней.

Я с нарастающим гневом вновь стал биться в своих путах, стараясь сбросить их с себя. По моим мышцам пробежала дрожь, наполняя меня безудержной, неимоверной мощью. Я с удивлением заметил, что ко мне стала возвращаться моя былая сила. Я напряг мышцы рук и с легкостью разорвал стягивающие их железные цепи. Подняв руки, я ухватился за обруч, державший мою голову, и хотел сорвать его, но в этот момент флейт дернулся с такой силой, что все повалились на палубу. Затрещали мачты и, удерживаясь на снастях, над палубой повисли грот — и фок — стеньги, сломанные ветром. Тут же несколько матросов, подхваченные нахлынувшей волной, пронеслись мимо меня и упали за борт сильно накренившегося корабля. Среди них я увидел Тьери, который с распахнутыми от ужаса глазами ухватился за болтавшийся канат, но у него не хватило сил удержаться на палубе. Закричав, юноша скрылся в пучине.

От удара моя голова сама освободилась от пут, нагнувшись, я рванул кандалы на ногах и бросился за борт. В воде были видны головы нескольких человек. Я, подплыв к одному из них, схватил его за одежду и с силой швырнул на палубу. По-моему, он даже не понял, что произошло. Поступив так со всеми, находящимися рядом со мной, я все время искал Тьери, крича и оглядываясь. Не найдя его рядом, я поплыл вдоль корпуса корабля. Тьери, уцепившись за конец каната, свисавшего с палубы, был почти без сил. Увидев меня, подплывавшего к нему, он дернулся в страхе, но потом, решив, что хуже уже не будет, смотрел на меня, ожидая моих действий.

Я, подплыв к нему и обхватив его под руки, другой рукой обмотал тросом и, подбросив, перекинул его через борт сильно накренившегося в нашу сторону судна. Затем, ухватившись за леер, поднялся на палубу. Не раздумывая, я стал помогать матросам, старавшимся закрепить болтавшиеся от ветра стеньги, грозящие проломить голову каждому, кто окажется на их пути. С моей помощью дела пошли намного быстрей. Матросы сначала отпрыгивали от меня в ужасе, но увидев, что я не обращаю на них никакого внимания и спокойно продолжаю работать, сначала с опаской, а потом все смелей присоединялись ко мне.

Флейт, как и боялся капитан, сел на мель, налетев на песчаную косу. Всю ночь, до утра, команда боролась за жизнь корабля. К утру ветер перешел из ураганного в более слабый, и волны, немного успокоившись, перестали перекатываться через борт, но все еще сильно качали флейт.

Рассветало. Люди, смертельно уставшие, но не бросившие свой корабль в беде, несмотря на сильную качку, попадали на палубу и забылись в тревожном сне. На меня никто не обращал внимания. Я, усевшись у ростра, держал на коленях голову Тьери: он, сильно ударившись, не мог сидеть. Наблюдая за тяжелыми облаками, несущимися по небу, я думал о том, что произошло со мной. Наверное, когда на меня бросило матроса, он, ударившись, вырвал из моей руки шип. Но теперь я ни за что не позволю опять надеть на себя кандалы.

За все это время я ни разу не видел Брукса и Тридвига. Где они были во время бури? Когда совсем рассвело, боцман поднял команду свистком. Люди, просыпаясь с трудом, стали оглядываться и приводить себя в порядок. Я сидел, не двигаясь, Тьери еще спал, и мне не хотелось беспокоить его.

Постепенно все стали приходить в себя, послышались шутки и смех. Люди выплескивали скопившееся за эти дни напряжение. Хотя команда не досчиталась двух матросов, унесенных ураганом, все же урон был не так плачевен, как казалось вначале. Мачты уцелели, а грот — и фок — стеньги починить было легко. Паруса, убранные вовремя, тоже целы, так что на ремонт много времени не понадобится. Главной проблемой было снять флейт с мели. Он, сильно накренившись, зарылся килем в песок.

На палубе показался Брукс. Бросив взгляд на мачту, к которой я был прикован и, не увидев там меня, он побледнел. А оглядев палубу и наткнувшись на меня взглядом, совсем растерялся. В его мыслях пронеслось несколько вариантов моей поимки. Я же, поймав его взгляд, покачал головой, показав ему, что у него ничего не получится.

Брукс, подойдя к капитану, спросил:

— Как это случилось? — и кивнул головой в мою сторону.

— Не знаю, не видел, но без него я потерял бы половину команды, — ответил капитан.

— Он спас меня, и пока никого не тронул. Пусть будет свободен, — сказал матрос, подойдя к Бруксу вплотную.

Брукс пожал плечами:

— Пусть, но если начнут пропадать люди, пеняйте на себя. Он, может, просто сохранил свой обед.

Я сжал кулаки. Очень хотелось оторвать его бестолковую голову, но я не хотел настраивать против себя людей, поэтому сделал вид, что меня это не касается.

Постепенно ветер стих до свежего, волны перешли в зыбь. Я осторожно положил голову Тьери на чью-то куртку, оставленную подле меня (возможно, хозяин не в силах преодолеть свой страх, не смог забрать ее), и, поднявшись, молча бросился в воду. Опустившись на дно, я осмотрел киль, глубоко засевший в песке и кораллах. Сейчас отлив, нужно дождаться прилива и тогда корпус флейта, приподнявшись, немного освободится от песчаного плена. Я же попробую вытолкнуть его на глубокую воду.

Вынырнув, я увидел, как перегнувшись через леер, почти вся команда смотрела в воду, гадая, вернусь я или нет. Брукс в бешенстве бегал по палубе, думая о гневе Лорда, если он не привезет меня к нему.

Я молниеносно, так что стоящие у борта матросы даже не заметили моих движений, взобрался на палубу и встал рядом с ними. Многие отшатнулись в испуге, когда я появился рядом с ними, как из воздуха.

— Нужно дождаться прилива, и тогда я попробую столкнуть флейт. Он сидит глубоко, но прилив приподнимет корпус, — сказал я капитану, не подходя к нему близко, и опять опустился на палубу возле мальчика. — И я не собираюсь убегать. Я сам пойду к вашему Лорду, хочу узнать, что ему нужно от моей семьи, — добавил я, обращаясь к Бруксу.

Через несколько часов начался прилив. Течение и паруса, поставленные командой на сильно накренившихся мачтах, тянули корабль с мели. Нырнув и опустившись на дно, я уперся ногами в кораллы и песок, стараясь приподнять киль корабля. Рывками, поднимая и толкая его, постепенно стал продвигать корпус корабля с мели. Флейт выравнивался, и мачты, поднимаясь, наполнялись ветром, облегчая мою задачу. Наконец, освобожденный из плена, парусник закачался на волнах.

Поднявшись на палубу, я уловил восхищение в мыслях матросов. Тьери смотрел на меня со смешанным чувством восторга и неожиданной для меня преданности. Все еще лежа на палубе, он не мог встать, и во все глаза следил за мной. Я, встретив его взгляд, весело подмигнул ему. От неожиданности он смутился и покраснел.

Не ожидая приказа, я взялся помогать матросам, с удовольствием носясь по реям и ремонтируя все, что можно исправить в данный момент.

Брукс и Тридвиг так и не появились на палубе. Странное поведение этих двоих удивляло меня, но спросить кого-нибудь о них я не решался. Матросы еще неловко чувствовали себя при мне. Не проявляя явных признаков страха, они все же опасались находиться рядом со мной. Но я был счастлив свободой и не обращал внимания на такие мелочи.

Для починки корабля капитан дал один завтрашний день. Сегодня команде было предписано отдыхать. Оставив на вахте матросов, все спустились в кубрик и завалились спать.

Я остался на палубе и, привалившись спиной к шлюпке, закрыв глаза, думал о странностях судьбы. Забросив меня на этот корабль, она, смеясь над всеми, сделала меня из врага союзником этих людей. Из пленника — спасителем тех, кто еще несколько дней назад с удовольствием ждал моих мук.

Загрузка...