Наступит день

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Приближалась зима. Печально тянулись холодные пасмурные дни. Скот уходил с пастбищ. Вершина Савалана была окутана тучами.

Женщины и дети собирали сорванные осенним ветром сухие листья и набивали ими мешки, запасаясь топливом на зиму.

Жизнь уходила с просторных полей в убогие жилища, теснилась в четырех глинобитных стенах.

Крестьяне делали последние приготовления к зиме: ссыпали муку в большие сундуки, наполняли мешки пшеном, прятали подальше запасенные про черный день тыквы.

Сария и Гюльназ, засучив рукава, укладывали в углу двора кизяк для зимы.

Муса, починив кормушку своей любимицы — рыжей стельной коровы, теперь прибивал ножку к заброшенной в углу хлева скамейке. Аяз помогал отцу — то подавал молоток, то протягивал ему зажатые в кулаке гвозди.

Младшие дети играли с бараном, который терся головой о стену хлева.

Муса починил наконец скамью и поставил ее в угол.

— Жена, — позвал он Сарию, — принеси-ка нож… Держать барана дольше не стоит: не смогу прокормить. Зима будет долгая. Зажаришь кавурму, помаленьку детей будешь кормить.

Гюльназ побежала в дом и принесла большой, тронутый ржавчиной нож с деревянной ручкой.

Когда все было кончено, Муса повесил тушу за ножки в дверях хлева и стал свежевать.

— Жена, не забудь, пожалуйста, послать кусочек этого мяса детям Гасанали. Жалко их…

В этот момент раздался стук в ворота. Из уст Гюльназ невольно вырвалось:

— Фридун?!

Муса исподлобья посмотрел на нее.

— Как он попал сюда?

Но Гюльназ уже бежала к воротам.

— Не ходи! — остановил ее Муса. — Вдруг кто-нибудь посторонний. Пусть мать откроет.

Вторично нетерпеливо забарабанили в ворота. И Мусу охватила тревога: "Кто это может быть? В такой поздний час.

Стук, еще более громкий, раздался в третий раз. Ворота затрещали. Тут подоспела Сария.

— Кто там? Кто стучится?

— Не бойся! Не людоеды! Открывай!

По грубому голосу Муса узнал помещичьего приказчика Мамеда.

— Проклятие на весь твой род! — проворчал он и плюнул, — Вот собачий нюх!

Но делать было нечего, и он сам пошел к воротам.

Увидя перед собой кроме Мамеда еще старшего жандарма Али, Муса совсем растерялся.

— Возьми привяжи… — сказал приказчик, протягивая повод своего коня. Почему не открывал ворота, а?

Мамед бросил повод и шагнул во двор. Он подошел к туше и начал поворачивать ее.

— Хороший шашлык получится, — проговорил он и обернулся к жандарму. — Я же говорил, что это честнейший человек! Вон посмотри, как он встречает гостей.

— Мясо отменное, слов нет, — сказал Али, осмотрев тушу. — Но я есть не буду. Клянусь твоей жизнью, Мамед, даже не дотронусь! Пусть проклятье падет на моего родителя, если в рот возьму!

— Постишься, что ли? Или зарок дал?"

— Да нет, не в том дело, но сколько можно есть мяса? Куда ни приезжаю мясо, в какой дом ни вхожу — шашлык. Опротивело. К тому же, мужик никогда не подаст ничего вкусного. Или заморенный теленок, или старая корова.

— Да ты посмотри как следует! Ведь это еще совсем молодой баран.

— Пусть будет хоть месячный ягненок, не возьму в рот. Я же сказал тебе — приелось.

Он оглянулся на курятник, где возились куры, устраиваясь на ночлег, и повернулся к Сари.

— Эй, тетка, — сказал он, не замечая в сумраке горевшей в ее глазах ненависти, — вытащи-ка пару молоденьких курочек!

Сария молча обернулась к мужу, который вел лошадей за узду. Малые дети озябли и еще теснее жались к матери.

Лишь Гюльназ стояла на месте, вытянувшись во весь рост в гордо подняв голову.

Приказчик Мамед, бросил взгляд на стройную фигуру девушки, невольно вспомнил гумно.

— Эй, девушка, — резко сказал он, — принеси воды, полей на руки. — И стал засучивать рукава.

Гюльназ посмотрела на него, перевела глаза на отца и не тронулась с места.

"Пришла беда, отворяй ворота!" — пробежало в голове Мусы. И он решил на этот раз попытаться добром отвести грозу.

— Принеси воды, дочка, — обратился он к Гюльназ. — Он наш гость, надо уважить… — Затем повернулся к прибывшим: — Пожалуйте в дом, сейчас все будет готово. Пожалуйте!

Приказчик Мамед еще раз окинул Гюльназ маслеными глазками и неожиданно сказал:

— Послушай, Муса, почему не выдаешь дочку замуж? Чем раньше избавишься от девушки в доме, тем лучше. Для кого бережешь такую красавицу?

— Господин Мамед, неудобно вести такие разговоры при женщинах и детях. Пожалуйте в комнату! — еле сдерживая гнев, проговорил Муса.

Приказчик перевел все на шутку:

— Да ты не сердись, дядя. Я ничего обидного не сказал. Просто хочу, чтобы ты поскорей позвал нас на свадьбу.

Войдя вслед за приказчиком в комнату, старший жандарм положил руку на плечо Мусе.

— Ты должен радоваться тому, что аллах даровал тебе такое сокровище. Клянусь верой, я не променял бы такую девицу на сундук с деньгами.

Чтобы не продолжать этого разговора, Муса спросил непрошеных гостей:

— Что прикажете на ужин?

— Ничего я не хочу, — сказал Мамед, — кроме жареной печенки, двух вертелов шашлыка из бараньего бока и простокваши. Привычка! Если не поем перед сном простокваши, не могу уснуть. Что касается господина жандарма Али, пусть заказывает сам.

— Хорошо бы чихиртму из цыплят. Осенние ночи располагают к еде.

— И в самом деле, — прервал его приказчик, — ничего не может быть хуже осенней ночи! Кажется, нет ей конца. Ешь, пьешь, играешь в карты, слушаешь рассказ дервиша, ловишь Лондон, а ночь все не кончается. Послушай-ка, дядя Муса, а что, если б ты раздобыл бутылки две живительной, а? Или ты предпочитаешь опиум? Этого у меня достаточно, я даже тебе дам… Только грех есть такое мясцо без живительной, И проку от него не будет никакого. Заклинаю тебя святым Мешхедом, куда ты совершил паломничество, не откажи нам, раздобудь бутылки две этой желанной отравы.

Его прервал старший жандарм.

— И что тебе далась эта водка? У меня в хурджине и коньяк и ширазское вино. Принеси-ка хурджин, старик!

— Ты еще молод, — рассмеялся в ответ приказчик, — молод, господин мой, и неопытен!.. Дело, милый друг, вовсе не в водке, — перешел он на шепот. Мне надо спровадить этого старика. Понял?

Тем временем Муса принес хурджин и поставил в угол комнаты.

— Жена, — позвал он Сарию, — принеси воды, дай господину помыть руки и разверни скатерть.

Постелив скатерть на полу и расставив посуду, Сария вышла. Жандарм достал из хурджина и раскупорил бутылку коньяку.

— Держи! — сказал он, протягивая одну из пиал Мамеду. — Выпьем за здоровье дяди Мусы!

Муса отвернулся и пробормотал про себя:

— Проклятье вам!

Гости опорожнили пиалы и принялись за поданную Мусой жареную печенку. Приказчик повернул лоснящееся лицо к Мусе, почтительно стоявшему у дверей, и сказал, едва ворочая языком:

— Послушай, дядя Муса, может, все-таки попробуешь достать нам бутылочку водки…

— Тут в селе водки не бывает, — твердо ответил Муса.

— А разве далеко отсюда до города? Каких-нибудь полчаса. Дядя Муса, сделай такое одолжение! Садись на мою лошадь и гони ее прямо туда. Вот тебе и деньги. Десять туманов. За водку заплатишь четыре тумана, а остальные тебе. Ну двигайся!…

— Ладно, поеду, — сказал Муса после минутного раздумья. — Но вы мои гости, и все расходы я беру на себя. Спрячьте ваши деньги.

Муса направился в конюшню, где стал седлать лошадь. В это время к нему подошла Гюльназ.

— Куда ты, отец? Уже совсем темно… — тревожно спросила она.

— Не твое дело, дочка, — сурово ответил Муса. — Обслуживайте гостей…

Он позвал жену в сторону и что-то шепнул ей на ухо. Потом взобрался на лошадь и сжал ей коленями бока. Через несколько минут топот копыт потонул во мраке осенней ночи.

Гости ели и пили. Али, не давая приказчику вымолвить слово, рассказывал о своих деревенских приключениях.

— Дай бог и тебе, — разглагольствовал он, — замечательные девки в Намине. — И он опять пускался описывать свои похождения.

В это время Гюльназ принесла шашлык и поставила на скатерть. Когда девушка повернулась, чтобы уйти, Мамед встал и схватил ее за руку.

— Садись, барышня, садись, покушай с нами!

Гюльназ выскользнула из его рук и, остановившись в дверях, сурово посмотрела ему в глаза.

— Оставьте вашу затею, господин! Я не из таких, как вы думаете.

— Мы еще не таких, как ты, сокрушали…

— Если в вас есть хоть капля чести, господин, то уйдите отсюда гостями, как и вошли… Хлеб-соль вас покарает…

И девушка выбежала из комнаты.

— Такой красавицы я еще в жизни не встречал, — сказал старший жандарм, который, казалось только теперь постиг всю красоту девушки. — Целого мира стоит!

Приказчик окинул его ревнивым взглядом.

— Говоря откровенно, — сказал он, желая избавиться от соперника, — я хочу жениться на ней. Совершенно серьезно. Что с того, что она крестьянка? Уж очень она мне нравится!

Старший жандарм взял приказчика за подбородок и слегка потряс. Он имел изрядный опыт в подобных делах и догадывался о настоящих намерениях Мамеда.

— Милый мой, брось лукавить! Я сам не раз надувал так других. Но сейчас я даю тебе слово мужчины. Три часа пусть девушка будет в твоей власти. Делай с ней, что хочешь. Я тебе не помешаю. Но по истечении трех часов сам аллах меня не остановит. Вот мое условие! Согласен?

Мамед провел рукой по его лицу.

— Да ты поумнее меня!..

Когда была съедена чихиртма и опорожнена последняя бутылка вина, Мамед сказал:

— Теперь изволь сосни. Придет время, я подниму тебя.

— Можешь не беспокоиться, я и сам проснусь, — ответил Али и, не раздеваясь, повалился на тахту.

Вскоре дом огласился его громким храпом. Когда Гюльназ, поспешно убрав посуду, выходила из комната, Мамед у самых дверей перехватил ее.

— Послушай, девушка, — заговорил он, — я хочу жениться на тебе. Я повезу тебя в город, сделаю барыней.

Щеки Гюльназ горели от возмущения.

— Пусти меня! — крикнула она.

Мамед кинулся на девушку и, обхватив за талию, бросил ее на постель. В этот момент чьи-то железные руки схватили его и оттянули назад. Со злобой и удивлением Мамед увидел Муссу.

— Как, ты уже успел съездить в Ардебиль?

— Что я, безумец, чтобы оставить семью на попечение такого подлеца, как ты? Плюнуть бы тебе в глаза, бесстыжая харя! — Затем Муса крикнул: — Жена, давай аркан!

Сария принесла аркан. Они крепко связали приказчика. Не успел Мамед опомниться, как увидел, что его волокут из комнаты в хлев.

— Прости, дядя Муса! Развяжи меня! Не срами!

— Нет, голубчик, не проси! Утром я созову сюда всю деревню. Пусть все видят ваше бесчестье.

Муса запер снаружи дверь комнаты, в которой спал жандарм, и пошел к детям.

Наутро Муса собрал ближайших соседей и рассказал им о случившемся.

— Вот какая беда стряслась над моей головой, — закончил он рассказ. Будьте свидетелями!

Соседи сочувственно покачали головами и предупредили Мусу, что приказчик Мамед и старший жандарм Али жестоко отомстят ему.

— Теперь не жить тебе в этой округе, — сказали она. — Лучше всего переселись отсюда куда-нибудь подальше.

— Куда мне переселяться с оравой детей? К тому же впереди зима. Все они погибнут от холода, помрут с голоду. Если что должно случиться, пускай случится, здесь, в моем доме. Никуда я не стану переселяться.

На глазах у соседей он развязал Мамеда, выпустил из комнаты жандарма и, подведя к ним оседланных лошадей, сказал, указав на ворота:

— Счастливого пути, господа!

— Ну ладно, старик Муса! Запомни! — бросил жандарма пришпорил лошадь.

Мамед молча тронулся вслед за ним.

Весь день Муса ходил сам не свой: за что ни брался, все валилось из рук. Все чувствовали себя так, точно в доме покойник. Даже маленькие ребята, поддавшись общему настроению, не резвились, как обычно.

К вечеру на краю села показались несколько всадников. Это были жандармы. С ними ехали старший жандарм Али и приказчик Мамед. Они направили коней прямо к дому Мусы. Увидя это, соседи также поспешили туда.

Приказчик слез с коня и, подойдя к Мусе, схватил его за грудь.

— Десять лет ты не платишь хозяину за воду! — прохрипел оп. — Выводи корову, осла, овец!

— Приказчик Мамед, — глухо ответил весь потемневший от гнева Муса, иди сам выводи!.. Сила твоя! Ничего, когда-нибудь свершится возмездие!..

— Эй, старик, не разговаривай много! — вмешался в разговор старший жандарм. — Выводи скотину!

Муса продолжал неподвижно стоять. Тогда старший жандарм крикнул своим подручным:

— Выводите! Чего стоите?!

Жандармы бросились в хлев. Сария всхлипнула, ребята громко заплакали. Растолкав их, жандармы погнали животных со двора.

— В пять дней ты должен оставить деревню! — сказал приказчик Мусе. Иди куда хочешь, ко всем чертям! Чтобы духу твоего здесь не было!

В ту же ночь Муса нахлобучил на голову мохнатую папаху, надел старую чоху, повязал шею шерстяным шарфом и, взяв узелок с хлебом, ушел из дому.

— Я дойду до самого шаха. Буду жаловаться… — И он пустился в путь — в столицу.

Но приказчик и старший жандарм не прекратили преследований. По приезде в город они получили приказ: конфисковать все имущество крестьянина Мусы и выслать его с семьей из Ардебильского округа.

Получив возможность добить, изничтожить, стереть с лица земли ненавистного старика, они, ни на один час не задерживаясь в городе, помчались обратно в село.

Известие о том, что старик Муса отправился с жалобой в Тегеран, еще больше взбесило их. Они выволокли Сарию из дому, вытолкали ее с детьми со двора на улицу.

— Куда отправился муж, туда ступай и ты!..

Женщина была в полном отчаянии. Никто из соседей не рискнул оказать ей помощь, предоставить ей ночлег в своем доме. Приказчик и старший жандарм объявили во всеуслышание, что это приказ самого шаха и что всякий, кто чем-нибудь поможет семье бунтовщика, будет выслан из округа.

Сария шла рядом с Гюльназ, держа меньших ребят за руки, по дороге, которая вела в Тегеран.

"Может, найду своего старика!" — думала она.

Она не знала того, что, избежав зубов волка, она бросилась в пропасть…

Холодный ветер дул с вершины Савалана, крутил пыль в долине. Мороз все крепчал, пронизывающий туман окутывал деревню. Те, кто не имел дров и угля, с вечера заваливались спать, закутавшись в толстые одеяла. Декабрь шел к концу. Осень отступала перед неумолимо надвигавшейся зимой, гуще становился дым из труб.

Не дымилась лишь труба в доме Мусы, не зажигался в вечерних сумерках огонь в его окне. В этом доме был непроницаемый мрак, царила гробовая тишина. Лишь ворчанье бездомных собак, набившихся в опустевший хлев, нарушало зловещую тишину.

В один из таких вечеров в деревню прибыл Фридун. Охваченный глубоким волнением, он шел по пустынным улицам, которые будили в нем целый рой воспоминаний.

Дойдя до дома дяди Мусы, Фридун остановился пораженный: ворота были распахнуты настежь. После минутного оцепенения он бросился во двор и наткнулся на собаку; вспугнутая неожиданным появлением человека, она с ворчаньем юркнула в хлев.

Фридун поднялся на возвышение, где в ту памятную лунную ночь спала Гюльназ с матерью и ребятами. Вспомнив о волнениях той ночи, Фридун едва сдержал слезы. В его голове мелькали мысли о безбрежности человеческих страданий. Будет ли им когда-нибудь конец?

Во дворе появилась еще одна бесприютная собака. Почуяв человека, она остановилась на миг, громко залаяла и побежала в хлев. Оттуда послышалась грызня, но вскоре прекратилась.

Фридун взял чемодан и вышел за ворота. Он решил разузнать у сельчан что-нибудь о семье дяди Мусы. Вскоре он подошел к дому Гасанали.

На стук вышла Кюльсум и, узнав Фридуна по голосу, отворила дверь. Она обняла его и расплакалась. Потом рассказала все, что случилось с дядей и его семьей.

Фридун оглядел детей, которые спали на циновке, закутанные в тряпье, и сокрушенно вздохнул:

— А где дядя Гасанали?

— Где ему быть? — расплакалась Кюльсум. — Трудно было ему дома, весь день сидел в углу и только ругался с детьми. Ушел в мечеть, выучил несколько молитв и стал по заказу крестьян читать за упокой души. Но много ли заработаешь в сельской мечети, когда кругом одни бедняки? Тогда он чуть не ползком добрался до Ардебиля. Недавно приходили оттуда знакомые. Рассказывали, что нищенствует во дворе мечети…

У Фридуна что-то сжалось в горле.

Открыв чемоданчик, он передал Кюльсум простенькие платьица и дешевые ситцы, привезенные для детей дяди Мусы.

Сопутствуемый благословениями бедной женщины, Фридун покинул деревню.