Весна 1941 года постепенно вступала в свои права. Воздух по утрам был совершенно прозрачен. Небосвод без единого облачка казался бездонным.
Приближался Новруз-байрам, праздник нового года, день весеннего равноденствия. В городе праздновали последнюю среду уходящего года. Многие раскрасили хной пальцы и ногти.
Фридун не замечал, казалось, ни прихода весны, ни приближения большого праздника. Все его мысли были заняты судьбой арестованных товарищей. Дни его проходили в бесконечных хлопотах.
Сертиб Селими, к которому он обращался за помощью, сказал ему, что этим делом занимается сам Реза-шах. По нескольку раз в день шах требует от следствия новых данных. В министерстве внутренних дел кипит напряженная работа. Даже самые близкие друзья сертиба Селими из высших военных чинов отказались в какой бы то ни было мере вмешиваться в это дело.
Фридун думал о том, нельзя ли повлиять на ход дела через Шамсию или Судабу. Ведь серхенг Сефаи был весьма близок с Хикматом Исфагани. А вмешательство последнего помогло бы заменить вероятный смертный приговор хотя бы пожизненной ссылкой. Фридун уже собирался встретиться с Шамсией, но сертиб Селими отклонил этот план.
— Хикмат Исфагани не станет вмешиваться в дело, от которого не ожидает материальной выгоды, тем более теперь, когда у него натянутые отношения со двором. Реза-шах и Хакимульмульк ищут лишь повода, чтобы послать его на виселицу.
— А как Хакимульмульк? Нельзя ли сделать что-нибудь через министра двора?
— О, ты знаешь эту лису! — воскликнул сертиб. — Этот человек способен ради карьеры пожертвовать собственными детьми. И потом он сам сейчас дрожит за свое положение; Реза-шах уверил себя, что его министр спит и видит во сне шахский трон. И кроме того, имеются еще наши "друзья" — вальтеры, томасы, мистеры гарольды. Все они внимательно следят за этим делом…
— Это верно, — согласился Фридун. — Они готовы перегрызть друг другу горло из-за рынков, но когда дело доходит до освободительного движения, тут они сразу объединяются. Настоящая волчья стая! И ведь это не только в Иране!
— Поэтому ваш путь — самый верный путь. И славный путь! Я счастлив, что наконец понял это. Ведь если объединяются эти волки, то с еще большим рвением должны объединяться свободолюбивые люди всего мира. И взоры их должны устремляться к Каабе свободы — к Москве. Иного пути нет…
— Да, не боясь наветов врагов, мы должны прямо сказать об этом нашему народу, — убежденно сказал Фридун.
Даже в эти дни, когда все мысли и чувства Фрпдуна были напряжены до предела, он часто ловил себя на том, что думает о Судабе. И это казалось ему странным, — ведь после исчезновения Гюльназ он весь без остатка отдался борьбе.
Судаба также искала встреч с Фридуном. Не считаясь с общественным мнением, она иногда даже приезжала к Фридуну домой. Правда, во время своих посещений она больше разговаривала с Ризой Гахрамани, который дружелюбно относился к ней, хотя и питал к людям ее круга инстинктивную ненависть.
— Да, она не такая, как они все, — говорил он после ее ухода. — В этой умной девушке есть что-то настоящее, честное и простое. Мне кажется, что ее сердце требует одного, а среда дает ей совсем другое. Да, это тебе не Шамсия-ханум! Уж если такая встретит хорошего человека, будет предана ему до гроба…
Но Фридун еще не потерял надежды встретиться с Гюльназ. Не отвечая, он упорно думал.
— Пойдем выберем к празднику подарок для Судабы-ханум, — предложил как-то Гахрамани. — Ведь она пригласила нас на последнюю среду старого года.
— Но что же купить?
После долгого раздумья Фридуна осенила неплохая мысль. Судаба и ее мать беспрестанно вспоминали об Азершехре. Самым удачным подарком будет, конечно, вид родных мест. В среду Гахрамани почти насильно потащил Фридуна к Судабе.
Ему представлялось, что дочь министра двора живет в роскошном доме, окруженном парком, где цветники и бассейны, а дом этот разделен на женскую и мужскую половины — "эндерун" и "бирун", как заведено это во всех аристократических семействах. Когда же Судаба провела своих гостей через обыкновенный небольшой двор к домику, в котором было всего лишь четыре комнаты, молодые люди едва скрыли свое удивление.
— Господин Хакимульмульк тоже живет здесь? — не выдержал Фридун.
— Нет, — ответила девушка просто, — У него пять больших домов. Этот домик он подарил нам, но никогда здесь не бывает.
— Вы знаете, ханум, мы народ бедный, богатством не обременены, обратился к Судабе Гахрамани. — Поэтому мы не имели возможности принести вам в подарок что-нибудь достойное вас. "Дервиш дарит то, что имеет…" процитировал он. — Но я думаю, что вы будете довольны нашим скромным подношением: мы долго обдумывали…
При этих словах Фридун протянул Судабе гравюру на эмали.
— О, — восхищенно проговорила Судаба и передала гравюру вошедшей в комнату матери. — Посмотри, как прекрасно!
— Что может быть дороже этого? — сказала мать, взглянув на художественно исполненный вид Азершехра, и прослезилась.
Фридун почти все время молчал. Мечтательно смотрел он то на девушку, то на ее мать, чувствуя, что они ему близки и дороги, И все же Фридун пытался подавить в себе серьезное чувство, незаметно все глубже и глубже проникавшее в его душу. Он думал о своем положении, о потерянной Гюльназ, о предстоящем трудном и опасном жизненном пути… И старался умерить свои романтические мечты.
Риза Гахрамани проснулся, как всегда, очень рано, когда еще не взошло солнце, оделся, тщательно умылся и, поев хлеба с сыром, вышел из дому.
Фридун, засидевшийся за работой допоздна, еще спал. Он уже привык к тому, что товарищ его вставал до рассвета, и не просыпался от производимого им шума. Да и Риза Гахрамани, не желая беспокоить спящего друга, старался двигаться как можно тише. Сегодня он так же осторожно, как и всегда, прикрыл за собой дверь и отправился по еще безлюдным улицам города к железнодорожной станции.
Мысли Гахрамани были заняты Серханом, которого он очень любил. Это был первый человек, с которым Риза по приезде в Тегеран познакомился в депо.
Тогда Гахрамани ремонтировал паровоз.
— Браво, мастер! — сказал Серхан, наблюдая за его работой. — Хоть и молод, а мастер. Золотые руки! А у меня уж такая болезнь: встречу хорошего работника, жизнь за него готов отдать.
— Видно, и ты умелец, — ответил ему Риза с улыбкой. — Ведь мастера может оценить только мастер.
— Что верно, то верно! Вот взять бы тебя на паровоз да на полных парах прокатить до Бендершаха. Тогда б ты понял, какой я есть машинист, братец!
Узнав о том, что Риза Гахрамани прибыл в Тегеран недавно и никого в городе не имеет, Серхан радушно пригласил его к себе.
— В пятницу приходи, познакомлю с женой и матерью. Стаканчик чайку выпьем…
Так с течением времени они стали друзьями. Впоследствии появились новые приятели, из которых и сложился подпольный кружок.
Кроме того, Серхану удалось создать небольшие ячейки среди рабочих в Горгане, Шахи, Бендершахе и других городах Мазандеранской провинции. Состояла такая ячейка из пяти — десяти человек, — люди все на подбор, смелые, крепкие и надежные.
И вот, подходя ранним утром к железнодорожной станции, Гахрамани думал о Серхане, который почему-то сильно задержался в пути.
Перед выездом Серхан взял с собой двести брошюр для доставки расположенным по пути его следования ячейкам.
"Не обнаружены ли эти брошюры на паровозе? — в тревоге думал Риза. — А может, он пойман с поличным — при передаче брошюр товарищам?"
Пройдя большое здание тегеранского вокзала, Риза Гахрамани зашагал по рельсам к депо, нарочно избрав путь мимо будки стрелочника Рустама.
Потомственный тегеранец и потомственный бедняк, Рустам пользовался полным доверием Ризы, который часто прибегал к его услугам для связи с Серханом.
Молчаливый и мрачный по натуре, Рустам при виде Гахрамани еще издали покачал головой. Гахрамани, поняв, что Серхан еще не вернулся, прямой дорогой отправился в депо.
Рабочие постепенно собирались. Они были в замасленных, грязных блузах с заплатками; у них были истощенные, землистые лица. Перед началом трудового дня они приводили в порядок свое рабочее место.
Риза Гахрамани, засучив рукава, подошел к паровозу, который ремонтировал уже третий день.
Не прошло и часа, как в депо явился кочегар, ездивший с Серханом, поздоровался с рабочими и прошел к Гахрамани.
— Салам, мастер! — сказал он радушно. — Как живется, как работается?
— Мы — ничего, а как вы? Что так задержались? Все ли в порядке?
— Слава аллаху, все в порядке. На обратном пути попортился наш паровозик у самого Сефидруда, нас и задержали.
— Живой человек и тот болеет, а паровозу подавно можно болеть, улыбнулся Гахрамани.
— Серхан будет ждать тебя и твоего товарища вечером у стрелочника, тихо шепнул кочегар Ризе.
Гахрамани знал, что слово "товарищ" относится к Фридуну.
Вечером, когда солнце зашло и на город опустилась ночная мгла, Риза и Фридун отправились к стрелочнику.
Рустам жил на южной окраине Тегерана, в районе Ханиабада, где узкие улицы и сырые, приземистые домишки наводили уныние. Здесь жил рабочий люд столицы.
Каждый раз, когда они приходили сюда, Фридуну было больно за людей, вынужденных жить в этом смрадном болоте, в грязи, нищете и горе зато именно здесь он яснее всего понимал, во имя чего надо бороться.
Рустам занимал комнату в подвале старого домишки. Войдя во двор, Риза и Фридун свернули налево и, опустившись на несколько ступеней, очутились в подвале, напоминавшем склеп, без света и воздуха. В конце этого склепа стоял обитый крашеной жестью облупившийся сундук, а на сундуке была аккуратно сложена постель, состоявшая из нескольких рваных одеял и ветхих мутак.
На жене Рустама был черный платок, которым она прикрывала нижнюю часть лица. Четверо ребят, как цыплята к наседке, жались к ее ногам, держались за юбку.
Картина, представшая глазам Фридуна в темном жилье стрелочника, напомнила ему семью дяди Мусы. Как мучительна была для старика мысль о будущем своих детей, о горькой доле, которая их ждет!..
Точно желая отогнать эти воспоминания, Фридун провел рукой по лбу и еще раз оглядел помещение.
На стене висела небольшая керосиновая лампа, распространявшая вокруг болезненно желтый свет. На противоположную стену падали уродливые тени.
Фридун подошел к кучке ребят, пугливо озиравших гостей, и взял за руку девочку лет трех-четырех.
— Как тебя звать, дочурка? — спросил он ласково. Девочка ответила что-то невнятное. Мать, которая, подобно всем матерям, горела желанием видеть своих детей резвыми и смелыми, погладила девочку по головке.
— Отвечай громче, дочка. Не бойся!
— Видно, кошка ей язык откусила! — проговорил с улыбкой стрелочник.
Любящий голос матери, ласковая улыбка стрелочника не прошли мимо внимания Фридуна. "Дружная семья!" — подумал он и погладил ребенка по головке.
— Сколько лет старшему? — обратился он к Рустаму.
Тот кивнул на мальчика, который был повыше остальных детей.
— Три месяца как исполнилось восемь, — сказал он с гордостью. — Опора для семьи, кулак против врага!
Риза Гахрамани испытывал особенно теплое чувство к этому обычно угрюмому и неразговорчивому человеку, становившемуся в кругу семьи добродушным и словоохотливым.
— А в школу ходит? — спросил Фридун.
— Какая там школа! — простосердечно отозвался Рустам. — Школа требует денег, обуви, одежды. Я же на мои двадцать пять туманов не могу их и кормить-то досыта. На эти деньги можно жить только впроголодь.
Жалоба мужа не понравилась женщине.
— Будет тебе жаловаться! — вмешалась она. — Господа подумают еще, что ты нищенствуешь. Слава аллаху, куском хлеба обеспечены.
— Видал? — подмигнул стрелочник Ризе. — Как ее задело! Не бойся, жена, это свои люди. Дурного не подумают. Но ты права, не стоит много говорить об этом. Приготовь-ка чаю!
В это время в дверях появился Серхан с каким-то мешком за плечами.
— А ну-ка догадайтесь, кого я вам привел!
За его широкой спиной кто-то скрывался. Присутствующие называли разные имена, но выскочила Ферида:
— Здравствуйте, друзья!
Все радостно ее приветствовали.
Тем временем Серхан опустил мешок на пол и обратился к хозяйке:
— Сестрица Медина, тут немного масла, риса и мяса для твоих ребятишек.
А Ферида передала детям коробку с изюмом, очищенным миндалем и жареным горохом:
— Это азербайджанский подарок!
Медина и Рустам поблагодарили друзей.
— Ну как ты съездила, наша героиня? — спросил Фридун.
— Знаешь, сестра, — обратился Серхан к Медине, — как начнет женщина говорить, не скоро кончит. Дай-ка сначала стаканчик бархатистого чаю.
— Как мулла без плова, так ты без чая не можешь обойтись! — с ласковым упреком сказала мужу Ферида. — Да чтобы последний, десятый, стакан был такого же цвета и так же ароматен, как первый!
— Я и пятнадцатый стакан подам ему такой же душистый, как первый, и того же цвета! — ответила Медина.
Ферида стала торопливо рассказывать о своей поездке и о впечатлении, которое произвела в Тебризе брошюра:
— Рабочим кожвенного завода и спичечной фабрики отнесла я сама… Ухитрилась даже всунуть рабочим германской ковроткацкой фабрики.
Медина подала гостям чай. Серхан отлил его в блюдце и тут же стал пить.
— Душой отдыхаю за чаем, — проговорил он довольно. — Сестрица, потрудись, пожалуйста, налей еще!
Наконец, утолив жажду, он тоже стал рассказывать о результатах своей поездки.
Все брошюры он передал по назначению, а в городе Мазандеране и окрестных селах распространил через надежных людей. Он сообщил также о встрече с руководителями ячеек и о вопросах, которые их волнуют.
— На местах идут аресты среди рабочих, но, к счастью, в числе задержанных нет ни одного из наших товарищей. Власти арестовали тех, кто возбуждал подозрение. Особенно много среди них азербайджанцев. Бесприютные, бездомные, они страдают больше всех, поэтому и свое недовольство выражают открыто.
— Неужели и там есть азербайджанцы? — спросил Фридун.
— А где их нет? Я бывал повсюду от Эхваза до Бендершаха и всюду встречал азербайджанских крестьян и бедняков, скитающихся по стране в поисках работы. На каждую сотню рабочих железнодорожников приходится не меньше семидесяти азербайджанцев. Это не преувеличение. Но к ним относятся особенно бесчеловечно.
— Значит, аресты продолжаются?
— Беспрерывно! Я поручил нашим товарищам добиваться освобождения задержанных.
— При условии, чтобы все это делалось с чрезвычайной осторожностью. Самое главное для нас в данный момент — осторожность и еще раз осторожность! Мы должны не растрачивать, а накапливать силы к решительным выступлениям.
— Ради этого я и побеспокоил вас. Большинство мазандеранских товарищей выразило желание, чтобы мы устроили либо в Тегеране, либо в каком-нибудь другом месте встречу представителей провинциальных организаций со столичными товарищами. Хорошо бы обсудить наши общие задачи и методы дальнейшей работы.
Фридун задумался. В данных условиях такое предложение показалось ему и трудно осуществимым и весьма опасным.
— Сейчас такая встреча невозможна, — сказал он. — Власти насторожились, и нам сейчас нельзя идти на такой большой риск. Но надо усилить живую связь с местными организациями, укрепить их, повести дело так, чтобы правительство не знало, где вспыхнет пожар. Для этого нам надо иметь своих людей в каждой провинции, в каждом городке; людей умных, трезвых, волевых, умеющих самостоятельно разбираться в обстановке и находить применительно к условиям наиболее подходящие методы работы. Судьба нашего движения зависит от этого…
Товарищи сидели допоздна.
— Я хочу посоветоваться с вами по одному дельцу, — сказал, обращаясь к Фридуну, Серхан, когда было покончено с общими вопросами. — Что, если мы устроим эту госпожу, — он кивнул на Фериду, — на какую-нибудь работу? Как вы думаете? По-моему, она была бы полезна среди работниц. Что ты скажешь, Ферида?
— Я сама давно думаю об этом, — ответила Ферида, благодарно взглянув на мужа. — Только боялась сказать тебе.
— Не бойся, жена! Это наши общие интересы, наши общие стремления.
Предложение Серхана понравилось Фридуну. Через Фериду можно было установить крепкую связь с работницами.
— Идея хорошая, но удастся ли ей найти работу?
— Мы все будем искать, — сказал Риза Гахрамани, вставая.
— Постой, — удержал его Фридун. — Есть у меня еще одно небольшое предложение. Оно связано с тем, что полицейские ищейки буквально рыщут по городу. Я хочу, хотя бы временно, перейти жить в другое место.
— Фридун прав. Помогу ему завтра же найти новую комнату, — серьезно сказал Серхан.
Товарищи поддержали его.
Дети уже спали. Во время беседы Фридун изредка поглядывал на них. Несмотря на деловые, волнующие вопросы, мысль о счастливом, светлом будущем этих истощенных малышей не покидала его. Порой ему все же казалось, что на беспросветно мрачном горизонте пробивается яркий, победоносный блеск зари.
Когда после очередного свидания с Курд Ахмедом и Арамом Фридун вернулся домой, Риза Гахрамани встретил его обеспокоенный:
— Идем скорее! Только что была Судаба-ханум. Она так расстроена!.. Тяжело заболела мать. У нее воспаление легких, бредит… Хочет нас видеть…
Их встретила сама Судаба, бледная и похудевшая. Она провела Фридуна и Гахрамани прямо в спальню матери. При их появлении в глазах больной сверкнула радость.
Они спросили о ее самочувствии.
— Стара я! — слабым голосом ответила женщина. — Пора и на покой, дети мои…
При этих словах Судаба припала головой к ее изголовью и заплакала. Мать вынула из-под одеяла худую руку и провела ею по пышным волосам дочери.
Затем больная перевела взгляд на Фридуна.
— Сын мой Фридун, сейчас там, у нас цветет миндаль, — заговорила она. А скоро расцветут абрикосы и яблони. И ивам теперь время зеленеть… Сколько лет я не видела родных мест. Тогда Судабе было всего один год. И тогда зацветал миндаль… А мы приехали сюда…
Голос ее прервался.
— Сын мой, — отдышавшись, продолжала больная, опять обращаясь к одному Фридуну, — почему ты молчишь? Расскажи что-нибудь о родных местах… Разве не слышал ты поговорку: "Обрел родину — обрел веру"? Есть хорошая баяты. Ее напевал мой покойный отец. Давно!.. Очень давно. Тогда мне было лет шесть или семь. — Больная силилась вспомнить слова баяты. Вдруг глаза ее затеплились, и она прочла нараспев:
Жить в отчизне, мой любимый, хорошо!
Быть с ней век неразлучимой хорошо!
Для прогулки краткой лишь иные страны,
Умереть в стране родимой хорошо!
— Дочь моя Судаба! Сын мой Фридун! Увезите меня на родину! Спасите меня из этой темницы! — взволнованно продолжала она. — Дайте умереть там, где глаза мне закроют родные люди! Увезите меня отсюда!..
И женщина со стоном упала на подушки и потеряла сознание.
Судаба закрыла лицо руками.
Через некоторое время, придя в себя, больная нежно взяла дочь за руку.
— Поди, моя красавица, к себе, отдохни немного! — проговорила она ласково. — А я скажу им несколько слов… Иди!
Судаба встала и, пошатываясь, вышла из комнаты.
— Сын мой Фридун! — начала больная слабым голосом, когда дочь вышла. Я тебя считаю своим сыном, потому что ты, как я посмотрю, вскормлен чистым молоком. Я благодарю аллаха, что он свел мое единственное дитя с таким, как ты, честным юношей, рожденным от благородной матери. Что до него, — она кивнула на Ризу Гахрамани, — он тоже мне сын. Я больше не встану. Поэтому слушайте, дети мои…
Больная глубоко вздохнула.
— Вы, наверно, знаете, что Судаба не дочь Хакимульмулька. Отец ее азербайджанец, наш земляк. Это был статный, здоровый, добрый человек. Не чета этому курильщику опиума, чье лицо источает яд. Еще в ранней юности отец Судабы увидел меня и полюбил на всю жизнь. Мне было восемнадцать лет, когда я бежала с ним из дому. Вскоре родилась Судаба. В Тебризе тогда было восстание под руководством Шейха. Отец Судабы тоже присоединился к повстанцам, и вскоре стал первым помощником, правой рукой Шейха. В Тебризе была объявлена свобода. Но из Тегерана — этого проклятого города — послали против восставших войска. Хакимульмульк был в шахских войсках. Как-то этот Хакимульмульк попал в руки моему мужу. Муж отрезал ему левое ухо, остриг усы и отпустил. "Отправляйся в Тегеран и передай привет тем, кто послал тебя", сказал он Хакимульмульку. Вскоре богачи убили Шейха. Муж мой был схвачен ими. Эта старая лиса Хакимульмульк приказал обезглавить его. И труп моего мужа вместе с трупом Шейха волочили по улицам Тебриза. Этого им показалось мало. Тогда каждый из них захватил себе жену муджахида. С тех пор я и стала пленницей этого развратника. Теперь, дети мои, он зарится на мою дочь… Эта старая гиена мечтает о Судабе. Я рассказываю вам все это для того, дети мои, чтобы вы ее защитили. Она совсем одна на белом свете!..
Взволнованный ее рассказом, Фридун молча кивнул головой, а Гахрамани торжественно сказал:
— Обещаем! Пока мы живы, как зеницу ока будем оберегать Судабу-ханум.
Судаба приоткрыла дверь. Почувствовав это, мать позвала ее:
— Заходи, дочка, заходи!
Девушка подошла и села возле больной.
— Я доживаю последние минуты, — с трудом сказала женщина.
— Больше не буду вас беспокоить… Увезите хотя бы мои кости в Азершехр. Похороните там. Я буду лежать спокойно в родной земле.
И больная закрыла глаза.