Наступит день

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Хавер продолжала жить у Судабы. Они быстро сдружились. Страдания, перенесенные Хавер, возбудили в душе отзывчивой девушки искреннюю любовь к ней. А Хавер еще с первой встречи привязалась к Судабе. Узнав о любви девушки к Фридуну, Хавер почувствовала к ней еще большую симпатию.

Судаба отвела Хавер отдельную комнату: для Азада и Аяза там были поставлены детские кроватки. Судаба, проводившая так же, как и Хавер, весь день в работе среди женщин или в школах, по вечерам находила время, чтобы учить обоих мальчиков грамоте.

— Аяз — Судабы, а Азад — мой! — часто шутила Хавер.

Однажды вечером пришли Фридун и Курд Ахмед.

— Ну, как поживает, дочь перса? — ласково улыбаясь, спросил Курд Ахмед, здороваясь с Хавер. — Пора вам вместе с Судабои и Феридой поднимать знамя свободы среди иранских женщин! Пора!

— Хавер к этому готова, — ответила Судаба за свою приятельницу и, взглянув на Фридуна, смутилась.

Позднее подошли и другие товарищи — Арам, Серхан, Ферида, за ними Хафиз Билури и Явер Азими — единомышленники и друзья сертиба Селими. Помня трагическую судьбу и заветы своего друга, они присоединились к группе Фридуна, Ризы Гахрамани и Курд Ахмеда.

— Садитесь, дорогой учитель, — сказал Фридун, пожимая руку Хафизу Билури, — теперь у вас будут хорошие, жадные к науке ученики.

— И это будут дети трудящихся, — улыбнулся Хафиз Билури. — Я давно стремился к этому, сын мой.

— Знаю, учитель, знаю, — сказал Фридун и повернулся к вошедшему вслед за ними Гурбану Маранди. — Ну, а как ты, дружок? Горячишься по-прежнему?

— Еще бы! — откликнулся тот. — Но все же теперь я усвоил еще и иные правила ведения борьбы. Жизнь многому учит, Фридун.

Беседуя так, они вошли в гостиную.

Вскоре пришел Джалили, только что вернувшийся из южной ссылки и включившийся в работу организации. С ним вошли еще два незнакомых человека.

Джалили отвесил общий поклон и представил одного из пришедших с ним товарищей:

— Сеид-Джафар Пешавери!..

При этом имени все оживились. В глазах собравшихся сверкнула радость. Пешавери смотрел на них с лёгкой улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица. Он дружески пожал руки подошедшим к нему Фридуну, Курд Ахмеду, Араму и другим товарищам. Уважение, которое оказывали ему товарищи, как будто стесняло этого старого, испытанного борца за свободу и независимость Ирана.

Джалили представил второго товарища, который своей гордой осанкой напоминал сертиба Селами:

— Гамид Гамиди!

Курд Ахмед и Фридун обняли его, как старого друга.

— Как мы беспокоились за вас, если б вы знали!..

— Тебризцы до сих пор только и говорят о вас, — сказала Ферида, горячо пожимая ему руку.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Курд Ахмед и, почтительно взяв Пешавери под руку, подвел к креслу.

А Фридун показал место рядом с собой Гамиду Гамиди. Вскоре разговор оживился, люди освободились от сковывавшего их стеснения.

Когда вошла Судаба, Фридун читал вслух передовую газеты "Эттелаат".

— Нетрудно заметить, — прервал чтение Фридун, — что реакционеры и слуги деспотии меняют свою личину. Эти хамелеоны, наскоро перекрасившись, уже начали трубить о демократии и свободе.

Гамид Гамиди, заглянув в свою очередь в газету, вдруг усмехнулся.

— Ага! Хикмат Исфагани — знаменосец иранской свободы и независимости! Веселая комедия!

— А вы его знаете? — спросил Арам.

— Да кто в Иране его не знает? — вопросом на вопрос ответил Гамид Гамиди.

— Его признают достойным занять место главы нового государства, улыбаясь, сказал Фридун.

— Поверьте, что так оно и будет! — с горькой усмешкой заметил Арам.

— Конечно, этот англо-американский лакей, — начал Хафиз Билури, впервые находившийся в таком обществе, — приложит все усилия, чтобы под знаменем так называемой "демократии" создать новое реакционное правительство. Так было и в прошлую войну — такие вот хикматы исфагани быстро приспособились и выступили на арену.

— Теперь этого не будет, — воскликнул Курд Ахмед. — Вернее, этого не должно быть. И наша задача — поднять на борьбу с ними весь народ. Мы обязаны положить конец аферам этих провокаторов.

Взгляды собравшихся обратились к Пешавери. Тот начал говорить со свойственной ему глубиной и ясностью мысли:

— Наблюдая за развивающимися событиями, я предвижу тяжелую и длительную борьбу. Присмотритесь к тем, кто, выглядывая из своих щелей, собирается занять арену политической борьбы. Кто они такие? Кавам-эс Салтане, Хакимульмульк, Хикмат Исфагани, Ибрагим Хакими, Садр и прочие субъекты! Эти прожженные плуты, эти политические акробаты еще покажут себя, еще наделают немало бед.

— Стоячая вода гниет и испускает зловоние — таково сейчас положение в высшем иранском обществе, — сказал Гамид Гамиди, обращаясь к молодым товарищам. — Надо уничтожить эту зловонную лужу. Это дело история предоставляет вам.

Прислушиваясь к высказываниям отдельных товарищей, Риза Гахрамани отмечал, что в них явно проскальзывало недовольство, неудовлетворенность устарелыми методами работы. Такое же недовольство чувствовал и он сам. События внезапно вывели их на широкую арену открытой борьбы. Жизнь поставила перед ними множество новых задач, требовавших немедленного решения. А решать эти задачи силами сравнительно небольшой группы подпольных работников было невозможно. Ощущалась необходимость иметь широко разветвленную мощную организацию, программа и цели которой были бы понятны и близки всему народу.

— Необходимо создать партию, которая объединит все действительно прогрессивные силы страны, — сказал Риза Гахрамани, как бы суммируя свои впечатления. — Ни одного города, ни одного крупного села не должно быть без отделения такой партии.

— Это верно! — поддержал его Фридун. — Без крепкой политической организации сейчас действовать немыслимо. Народ пришел в движение, и нужна такая организация, которая бы повела его за собой. Помните, товарищи, что если мы не сумеем сделать этого, то это сделают наши враги.

Курд Ахмед горячо одобрил предложение своих товарищей:

— Но эта организация обязана иметь твердую и ясную программу. Она должна открыто и искренне изложить народу свои цели и намерения.

Обсуждая этот вопрос, участники собрания вполне согласились с тем, что организация, которую они хотели создать, должна вести борьбу за высокие политические идеалы, добиваться Объединения всех прогрессивных и демократических сил страны. Но особо они подчеркивали, что опираться эта революционно-демократическая организация должна в первую очередь на рабочую и крестьянскую массу. Организация обязана мобилизовать весь трудовой народ на борьбу за свободный труд, за равноправие всех граждан перед законом, за демократию внутри страны, за развитие национальной промышленности. Должна она вести и последовательную, непримиримую борьбу против гнета империализма.

Внимательно вслушивавшийся во все эти предложения Серхан вставил и свое слово:

— Со всем этим я согласен. Но мне кажется, что нам необходимо создать и профессиональные союзы иранских рабочих.

— Правильно! Верно! — послышались одобрительные возгласы.

— А про женщин почему забыли? — И Ферида вскочила с места. — Надо создать и широкую женскую организацию.

Снова поднялся голос Пешавери.

— Конечно, прогрессивная организация совершила бы непростительную ошибку, если бы забыла иранских женщин, — сказал он. — Несчастная страна, где женщина угнетена и лишена политических прав. Ханум внесла очень ценное предложение. Новая партия должна вести специальную работу среди женщин.

Фридун заговорил о национальном вопросе. Он считал, что не боясь клеветнических выпадов иранских шовинистов и правящих кругов, новая партия должна высказать свое мнение о правах национальностей в Иране.

— В такой стране, как Иран, — сказал он, — нельзя обойти национальный вопрос. Партия должна точно определить свое отношение к национальностям, населяющим Иран.

— Сейчас не время заниматься этим вопросом, — сказал кто-то.

— Фридун совершенно прав, — возразил Пешавери. — Прогрессивная, демократическая партия обязана вписать в свою программу право азербайджанцев, курдов и других народов, населяющих Иран, на полное самоопределение.

Риза Гахрамани почувствовал, что он не может не высказаться по этому поводу.

— Я — перс, — начал он, — и хорошо знаю, что ни один честный перс не стоит за уничтожение языка, обычаев, нравов азербайджанцев, курдов, армян, туркменов и прочих национальностей Ирана. Каждый сознательный перс уверен, что нерушимое единство народов можно создать не силой, а на основе свободы и равенства.

Вспомнив обо всем, что он слышал в Курдистане и Азербайджане, особенно в Тебризе, Курд Ахмед понял всю важность предложения Фридуна.

— На этот счет не может быть двух мнений, — твердо сказал он. — При разрешении этого вопроса мы должны взять пример с великой Советской страны. Всякий иной путь — это путь вражды и угнетения. А это не наш путь.

Эта тяга к революционному действию, к уничтожению насквозь прогнивших основ, на которых держалось старое иранское общество, радовала Гамида Гамиди. Не зря, значит, он мучился в тюрьмах и ссылке! Появилась молодежь, способная перестроить жизнь.

— Не забудьте, мои друзья, и о положении крестьян, — сказал он. Иранская деревня нуждается в коренном переустройстве на демократических началах. Новой партии придется особо отметить это в своей программе.

Ризван вспомнил о допущенных им в свое время ошибках по крестьянскому вопросу и густо покраснел.

— Большую половину нашей страны составляют крестьяне — сказал он, встав. — И в нашей программе, конечно, необходимо с полной ясностью высказаться о будущем крестьянства. Прежде всего надо навсегда освободить крестьян от помещичьего ига и объявить их хозяевами земли.

Фридун переглянулся с Ризой Гахрамани. Оба рассмеялись.

— Браво, Ризван! А не поручить ли тебе крестьянский отдел?

— Приму со всей готовностью, — улыбнулся и Ризван. Была избрана большая комиссия для подготовки практических предложений по созданию "Иранской народной партии" и совета профессиональных союзов иранских трудящихся. В комиссию вошли в числе других Фридун, Курд Ахмед, Риза Гахрамани, Ферида и Арам.

По окончании организационных дел Курд Ахмед предложил послать людей из центра в районы.

— Это совершенно необходимо, — подтвердил Арам. — Мы должны послать своих представителей в Азербайджан, Курдистан, Фарс, Гилян, Мазандеран. Пусть товарищи там немедленно приступят к созданию местных отделений партии. Лично я с удовольствием поехал бы в Гилян, который неплохо знаю.

— Тебризцы просят к себе Фридуна, — сказал Курд Ахмед и улыбнулся. Как вы считаете, товарищи?

— Говоря по правде, — ответил взволнованный Фридун, — меня самого давно тянет в Азербайджан. Здесь мне как-то не по себе.

— Ну что ж! — заметил Риза Гахрамани, бросив на друга ласковый взгляд. — Добрый путь! Будешь руководить азербайджанским отделением партии.

Когда поздним вечером товарищи стали расходиться, Пешавери сказал Фридуну, пожимая ему руку:

— Поезжайте! Быть может, и я скоро буду в Тебризе. Идеи национальной независимости Азербайджана и Курдистана — великие идеи.

Эти слова, как бы определявшие ясный и четкий путь предстоящей борьбы, навсегда запечатлелись в памяти Фридуна.

— Я буду ждать вас! — ответил он, крепко пожимая руку Пешавери.

Проводив его до калитки, Фридун вернулся в комнату.

Старый деспот ушел, уступив место сыну. Но люди, ожидавшие, что с ходом Реза-шаха восторжествует свобода, были глубоко разочарованы. О свободе говорилось лишь в пышных речах. В действительности же сохраняли силу старые законы, старые порядки.

По-прежнему на улицах не было прохода от безработных, от бездомных детей и женщин. По-прежнему обездоленные протягивали к прохожим руки, моля о помощи.

А выбросившие их на улицу господа постепенно приходили в себя. После первых дней растерянности они собирались вокруг нового шаха, замышляя окончательно раздавить народное движение, обезоружить демократические организации.

Политиканы и грязные дельцы типа Хикмата Исфагани, Хакимульмулька, серхенга Сефаи, по-прежнему опираясь на представителей иностранного капитала, строили планы удушения свободы. И никакие демократические тоги и маски свободолюбия не могли скрыть их хищнической сущности.

Узнав о давнишней подпольной работе Курд Ахмеда среди трудящихся, которые относились к нему с доверием, Хикмат Исфагани решил еще больше приблизить его к себе. С этой целью, возвращаясь из дворца, куда он был вхож, Исфагани рассказывал Курд Ахмеду о том, что делается в правительственных кругах, какие там складываются настроения, пытаясь таким образом доказать ему свое расположение и доверие.

Однажды, будучи вызван в дом Исфагани, Курд Ахмед заметил вышедшего из кабинета Исфагани человека, который показался ему знакомым. Быстро, как тень, он скользнул в дверь, которая выходила во двор. Напрягши память, Курд Ахмед неожиданно вспомнил, кто это.

Встреченный господином Хикматом Исфагани, Курд Ахмед сказал тоном, в котором не оставалось и тени сомнения:

— Я видел сейчас фон Вальтера выходящим от вас сударь.

Хикмат Исфагани прикрыл ему рот одной рукой, а другой, взяв за рукав, втащил в кабинет.

— Милый друг! — сказал он, плотно закрыв дверь. — Умные люди сказали: не замечай того, чего не следует замечать.

— Во всяком случае, я не могу не выразить своего удивления. Вы, сударь, ведете опасную игру.

— Чему ты удивляешься, друг мой? Ничего удивительного в этом нет. Это есть политика. И направлена она на пользу народа. Клянусь честью, я руководствуюсь только любовью к родине.

— А мне кажется, что любовь к родине требует сурового наказания того же фон Вальтера.

— О нет, мой друг! Не горячись! Ты еще молод. Ты не знаешь, какой извилистый путь у иранской демократии. Если хочешь знать правду, я сам помешал фон Вальтеру уехать на родину и умышленно задержал его в Тегеране. Сейчас он не более как тигр, попавший в клетку. Победят немцы, мы выпустим его из клетки, и он будет нам только полезен…

— Неужели вы верите в такую возможность?

— В какую возможность? Победы немцев?

— Да!

— В настоящей политической обстановке я ни во что не верю и во все верю. Да, да. Можно допустить, что немцы все же выиграют воину. В этом случае легко себе представить, что может сделать для своей родины тот, кто опирается на поддержку фон Вальтера.

— А если фашисты проиграют войну? Ведь и такая возможность не исключена?

— Конечно. Возможен и такой исход. Если немцы проиграют войну, будет совсем другой оборот. В этом случае шкура тигра пойдет за дорогую цену. Продай и употреби на пользу родине. Таким образом, в обоих случаях мы ничего не потеряем, а только выигрываем. Теперь садись и слушай меня. Я только что от его величества. Обсуждали новый состав правительства.

— Могу ли я поздравить вас с портфелем премьер-министра?

— Нет!

— Как нет?

— Несмотря на все настояния, я решительно отказался от этого поста. Быть в настоящих условиях премьер-министром Ирана — это значит пытаться вытащить из болота по уши завязшего верблюда. Это глупая попытка.

— Значит, вы не будете участвовать в правительстве?

— Только в качестве министра иностранных дел. Ведь в правительстве в данный момент имеются два главных звена: министерство иностранных дел и министерство внутренних дел. И настоящим властелином будет человек, держащий в руках эти два звена.

— Пожалуй, это верно. Но не можете же вы, господин Исфагани, быть одновременно министром и иностранных и внутренних дел?

— Его величество хоть и молод, но разбирается в подобных делах. Министерство внутренних дел он поручил моему зятю.

— Серхенгу Сефаи? Ну, поздравляю вас, господин Хикмат Исфагани! Да, теперь можно твердо сказать, что правительство действительно в ваших руках…

— Но, господин Курд Ахмед, самые тревожные дни моей жизни начинаются только теперь. Всем известно, что гораздо легче добиться власти, чем удержать ее.

— Я уверен, что такой дальновидный политик, как вы, господин Исфагани, сумеет удержать власть.

— Если бы ты только знал, с какими трудностями это сопряжено! Тысячи врагов, тысячи недоброжелателей! Взять хотя бы даже эту старую дворцовую крысу — Хакимульмулька!

— Этот старик ничего не может сделать против вас… Ведь в ваших руках будут два решающих министерства.

— Это легко сказать. Но бывает и так, что какая-нибудь ничтожная гадюка может стать причиной гибели царя зверей — льва. Я не могу чувствовать себя спокойно, пока эта змея остается во дворце. День и ночь он будет нашептывать на меня его величеству.

— Значит, Хакимульмульк остается на посту министра двора?

— Да, остается. Конечно, он мечтал о кресле премьер-министра. И, кажется, даже сейчас не отказался от этой затеи. О, это старая лиса! Он знает, что происходит и на земле и под землей!

Наступило молчание. На губах Хикмата Исфагани мелькнула чуть заметная улыбка. Он подошел к Курд Ахмеду и с неожиданной фамильярностью взял его за руку.

— Если согласен, дружище, я и тебе устрою министерский пост. Министерство торговли и промышленности… Ну как? Идет?

— Благодарю! Я не подготовлен для такого поста.

— Если не сейчас, то в будущем готовься. Готовься, приятель! Народ идет за тобой так же, как высшие круги за мной. Вот почему мы должны работать вместе. Как только я стану премьером, ты будешь моим помощником. А сейчас иди и займись приготовлениями к завтрашнему рауту в Шимране. Возможно, что прибудет его величество.

— Прошу простить меня, — возразил Курд Ахмед. — Я давно хотел просить вас освободить меня от должности и подыскать другого человека.

Хикмат Исфагани не сразу понял его, но, поняв, отчаянно замахал руками.

— Что ты! Что ты! Твоя настоящая работа у меня только теперь начинается. Ведь я и мои единомышленники организуем национально-демократическую партию; вот тебя в первую очередь мы думаем привлечь к себе.

— Благодарю вас, но мы решили создать свою собственную партию.

— Какую партию, парень? — удивился Хикмат Исфагани. — Может быть, и мне лучше вступить в нее? А? Или состоять в обеих партиях: и в нашей и в вашей?

— Я боюсь, что наша партия окажется вам не по духу! — с отвращением ответил Курд Ахмед. — Не забудьте, господин Исфагани, что это будет подлинно народная партия.

— А почему ты знаешь, что она мне не по духу, братец? Ведь я готов был пожертвовать ради народа своей жизнью. Разве ты забыл как этот тиран, Реза-шах, заточил меня в одну тюрьму с твоими товарищами?

Курд Ахмед не нашел нужды зря тратить время на дальнейшие разговоры с ним и поднялся.

— Прошу, вас, господин Исфагани, с завтрашнего дня считать меня свободным от должности.

Увидев бесплодность дальнейших уговоров, Хикмат Исфагани тоже поднялся.

— Ну что же, милостивый государь! — с сожалением проговорил он. Помоги вам аллах! Но давай уговоримся, что, где бы мы ни встретились, — не забудем друг друга. Ведь оба мы работаем на пользу родины!

Курд Ахмед молча взял шляпу и поспешно вышел, даже не попрощавшись с хозяином.

На лестнице он столкнулся с мистером Томасом. Уже у ворот его догнал слуга Шамсии.

— Ханум просит вас пожаловать к ней!

Шамсия встретила его в расшитом шелковом длинном халате.

— Как поживаете? — с улыбкой спросила она, протягивая ему руку.

— Благодарю, ханум! Рад видеть вас в добром расположении духа.

Шамсия усадила его в гостиной и велела подать чай. Как всегда, она весело и неумолчно болтала. Курд Ахмед узнал от нее, что двери дворца настежь открыты перед нею и что всего два дня тому назад она виделась с новым повелителем во дворце.

— Прошу вас, — остановила она Курд Ахмеда, когда тот, выпив предложенного ему чаю, поднялся уходить. — Обязательно пригласите Фридуна на завтрашний раут в Шимране. Пусть придет непременно. Я сама пошлю ему специальное приглашение. И пусть возьмет с собой Судабу.

— К сожалению, это невозможно, ханум, — ответил Курд Ахмед. — Сегодня он покидает Тегеран.

— Куда же он едет?

— В Азербайджан. Переезжает в Тебриз. Тегеран связан для него с такими горестными воспоминаниями, что у него нет никакого желания остаться здесь.

— Знаю! Мой муж, серхенг Сефаи, рассказывал мне о Фридуне очень много. Я очень сожалею, что он покидает нас. Но передайте вашему другу, что двери моего дома всегда для него открыты.

— Не знаю, ханум, воспользуется ли он этим предложением, — сухо сказал Курд Ахмед.

Даже воздух в этом доме, несмотря на аромат духов, показался ему невыносимо душным, затхлым.

У выхода он заметил Хикмата Исфагани, который садился в машину рядом с мистером Томасом.

Когда машина скрылась, Курд Ахмед, с трудом подавляя в себе охватившее его отвращение, бесцельно пошел вперед. Ему стало казаться, что подлинное человеческое счастье трудно достижимо. Именно потому, что люди труда, люди честной, правдивой жизни опутаны лицемерами и лжецами, они редко достигают того, к чему из поколения в поколение стремятся.

"Но нет, — сурово подумал Курд Ахмед, — на этот раз они должны получить и получат все то, чего ожидают. Трудящиеся Ирана, участники народно-освободительного движения 1907 — 1911 и 1920 годов, на этот раз построят свою мощную политическую организацию. И это она призвана привести их путем тяжелой борьбы и испытаний к торжеству свободы и справедливости".

Эти светлые мысли вдохнули в него энергию. Зная, что Фридун уезжает сегодня в Азербайджан, Курд Ахмед решил зайти к Судабе, надеясь увидеть его там.

Там должны были находиться и Риза Гахрамани, уже работающий в организованном им иранском совете профессиональных союзов, и Ферида, которая была на руководящей работе о женском отделе "Иранской народной партии".

У Судабы действительно было очень оживленно.

Работница выбивала ковры и постели, складывая их в большие шерстяные мешки. Риза Гахрамани и Фридун, засучив рукава, помогали собирать и укладывать домашние вещи. Даже мальчики и те бегали по дому, исполняя под руководством Суда бы и Хавер разные мелкие поручения.

При виде Курд Ахмеда Фридун радостно протянул ему телеграмму:

— Поздравляю! Арам провел в Реште митинг с участием тридцати тысяч трудящихся. Там уже создано отделение нашей партии.

— А у меня есть телеграммы из Мазандерана и Исфагана — в впою очередь поспешил сообщить товарищам Курд Ахмед.

— Ну, а там как? — спросил Риза Гахрамани, подойдя к ним.

— В Мазандеране прошло тоже очень хорошо. А вот в Исфагане полиция попыталась сорвать митинг. Произошло столкновение. Двух наших товарищей жандармы избили до бесчувствия.

— Вот первый подарок английской армии! — с горечью произнес Фридун. Кажется, будто юг Ирана — одно государство, а север — другое. Разные порядки, разное отношение к людям…

— А ты как думал? — возбужденно сказал Риза Гахрамани. — Уж не думал ли ты, что колониальные войска Англии принесут нам свободу? Они привыкли проливать кровь народов Востока.

— Все реакционеры, бежавшие с севера, собрались на юг, — сообщил Курд Ахмед. Они делают все, чтобы задушить народное движение. Но это и должно заставить нас работать с еще большей энергией… Дочь перса! — обратился Курд Ахмед к Хавер — Собирайся, возьми Азада и поедем к нам. Сестра уже убрала для тебя комнату. — Затем он повернулся к Фридуну: — Поезжай, мой друг, но не забывай нас! Всегда помни, что север для нас источник вечной силы и вечного света. Над нашей измученной страной солнце свободы взойдет оттуда. Будь уверен, что мы здесь будем без устали бороться за этот грядущий светлый день.

И друзья, крепко обнявшись, расцеловались.

Было начало октября 1941 года. Стояли прохладные осенние дни.

Утром, когда солнце поднялось уже высоко над горизонтом, серая от пыли машина тегеранской дорогой въехала в Казвин и понеслась по немощеным улицам городка. На крыше ее был укреплен большой тюк.

Когда машина остановилась перед чайной, из нее вышел молодой человек среднего роста, в черном костюме. Он снял шляпу, стряхнул с нее пыль и, оглядевшись вокруг, обратился к сидевшим в машине:

— Мы в Казвине… древнейшем крупном городе Азербайджана, в центре провинции. Отсюда дорога ведет прямо в Киредж. Все села этой провинции населены азербайджанцами.

Из машины вышла девушка в легком пальто, накинутом на светлое платье. Она держала за руку мальчика лет девяти.

— Как много развалин! — проговорила девушка, с грустью окинув улицу взглядом. — Помнишь "Путешествие Ибрагим-бека"? О Казвине там написано примерно так: внимательный человек, оглядев город, услышит из всех уголков жалобу о том, что нет у города хозяина, нет никого, кто бы заботился о его благоустройстве.

— Будем живы, дорогая Судаба, все построим здесь, заново, — ответил молодой человек. — Ты не устала? Хочешь чаю? Или фруктов?

— Я сейчас ничего не хочу, Фридун. Я точно пьяна… Сама не знаю, что со мной. Если бы моя мама могла вместе со мною полюбоваться родными местами!..

Затем девушка нежно провела рукой по голове мальчика.

— А ты, Аяз, проголодался?

— Нет! — ответил мальчик и прижался к ней. — Ничего не хочу.

— В таком случае не будем задерживаться, — сказал молодой человек. Сейчас налью в термос чаю и поедем дальше.

Но выскочивший из машины шофер догнал его и взял термос у него из рук.

— Дайте я налью!

— А какой город следующий? — спросила его девушка.

— Зенджан. Там будем ночевать.

Молодой человек помог девушке сесть в машину и сказал голосом, в котором звучала ласка:

— Когда устанешь, дорогая Судаба, скажи. А не скажешь, все равно угадаю по глазам.

Девушка улыбнулась.

— Никогда в жизни я ничего не буду скрывать от тебя, Фридун, — сказала она, преданно взглянув на него, но, как бы смутившись своих слов, добавила, чтобы переменить разговор: — Когда же мы будем в Тебризе?

— Через два дня, Судаба. Ах, Тебриз, Тебриз! Посмотрим, как ты нас встретишь! Ты знаешь, что такое Тебриз для каждого азербайджанца, живущего в Иране? Это его заветная мечта… Его надежда и его будущее!..

Скоро машина снова мчалась по дороге.

Фридун повернулся к сидевшей рядом Судабе, заглянул в ее лучистые глаза и задумался. Он думал не о пройденном трудном и ухабистом пути, а о будущем, полном великих надежд.

Ведь машина мчала их на север, в Азербайджан, в Тебриз.

И Фридун вспомнил о своей второй встрече с Пешавери. Они долго говорили о демократическом движении в Азербайджане. До сих пор в ушах Фридуна звучали его слова:

— Азербайджан — колыбель всех иранских революций — И на этот раз мы трубными звуками возвестим оттуда о свободе. Услышав их, поднимется на ноги весь порабощенный Иран.

Фридун знал, что ему и его подруге придется еще пройти тяжелый путь борьбы и испытаний. Темницы, угроза виселицы, предательские выстрелы из-за угла… При этом он не мог не вспомнить о мистерах томасах и гарольдах, о тех, кто упорно продолжал плести в Иране интриги, строить козни против свободы. Вспомнил он и рабски прислуживавших и продававших им свою родину хакимульмульков, хикматов исфагани, серхенгов сефаи. Горячая волна возмущения охватила его. Она толкала его к борьбе, к борьбе непримиримой и жестокой.

Фридун был убежден, что если даже алое знамя временно будет смято, все равно это не спасет реакционеров, грязных дельцов, деспотов. Историей они бесповоротно обречены на гибель. Будущее принадлежит труду и свободе.

Да, такова неотвратимая воля истории!

Такими мыслями встречал Фридун родную азербайджанскую землю.

Мрачный, исполненный скорби мир оставался позади. Он оставался там, за клубами густой пыли, что поднималось из-под колес машины.

А впереди широкой, бесконечной лентой вилась дорога в светлое будущее. В счастливый грядущий день.

1948 — 1951