Не называя фамилий

Т а н а с Я в о р.

В о л я — его дочь, студентка.

С а ш к о — его сын, инженер.

А г л а я — жена Сашка, врач.

Р о м а н Ш е в ч е н к о — агроном.

А н т о н Л о б — заместитель Явора.

К и м — его сынок.

К о л о д у б — профессор.

Ф е д ь П у г а ч — завклубом.

Г р и ц ь С о б ц а б э к а л о — шофер.

Л е с я — звеньевая.

У ч а с т н и к и к а р н а в а л а.

Наши дни.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Летний идиллический вечер на селе со всеми свойственными ему атрибутами: луной, плавающей в синем небе, соловьино-лягушачьим концертом, тихой девичьей песней. Эта идиллия властно врывается через открытое окно в не совсем обычный кабинет дважды Героя Социалистического Труда Танаса Явора. Необычность кабинету придают многочисленные красиво нарисованные диаграммы, расположенные на стенах. Почти на всех диаграммах крупно выделяется надпись: «На душу населения».

В кабинете сидят Т а н а с Я в о р, его заместитель А н т о н Л о б, молодой агроном Р о м а н Ш е в ч е н к о и молодой завклубом Ф е д ь П у г а ч.

Я в о р. Получил я письмо из редакции всеми нами уважаемой «Сельской жизни». Редакция заинтересовалась нашими показателями на душу населения, просит написать статью.

Л о б (восторженно). Я ж говорил! Я был уверен, убежден, что вашей идеей (широкий жест в сторону Явора) заинтересуются во всесоюзном масштабе.

Я в о р. Почему моей?

Л о б. Ведь вдохновитель идеи на душу населения — это вы, дважды Герой Социалистического Труда Танас Карпович Явор!

Я в о р (с иронией). В огороде бузина, а в Киеве — не говори гоп! Слыхал такую присказку?

Л о б. Извиняюсь, Танас Карпович.

Я в о р. Редакция просит… (Читает письмо.) «Пишите как можно проще, своими словами. Постарайтесь сделать это не перечнем сухих цифр, а языком интересных фактов». Языком интересных фактов! Ясно?

Л о б. Яснее ясного.

Я в о р. А вот нашему ученому агроному (жест в сторону Романа) — темная ночь. Отказался писать статью.

Р о м а н. В принципе я не отказываюсь, Танас Карпович. Я тоже за интересные факты, но какие?

Л о б (показывая на диаграммы). Вот они перед тобой. Блестящая картина!

Я в о р. И статью вынужден был писать наш завклубом. Но он такое написал… Получилась не статья, а балансовый отчет.

Ф е д ь (смущенно). Что вы от меня хотите? Я не поэт, чтобы приукрашать диаграммы лирическими метафорами.

Л о б. Да не метафорами, а интересными фактами, как просят из редакции. Абсолютно ясно.

Ф е д ь. Ну, если вам ясно, то сами и пишите.

Я в о р. Хватит, не обижайся, Федя. Начал ты хорошо. (Читает.) «Червоная зирка» собирает такие урожаи, что если б графиня Браницкая, на землях которой сейчас мы хозяйничаем, встала из гроба, так она от злости второй раз померла бы». Это факт, и интересный факт!

Л о б. Исключительный. Диалектический факт!

Я в о р. А дальше ты пишешь. (Читает.) «Червоная зирка» выработала в прошлом году из расчета на душу населения девяносто центнеров зерна, восемьдесят центнеров сахара, семьсот литров молока…

Л о б (сверяя по диаграммам). Абсолютно точно.

Я в о р. Что точно?

Л о б. Какой еще колхоз в нашей области может похвастаться такими показателями? Это означает, что у нас даже такая душа (показывает), младенец в люльке, вырабатывает девяносто центнеров зерна, восемьдесят центнеров сахара…

Я в о р. Соб-цабэ, тпр!.. Редакция же просит, чтоб было языком фактов…

Л о б. Понимаю. Без цифр!

Ф е д ь. Вот и покажите, как это написать — без цифр!

Л о б. Нет таких крепостей, чтоб их не одолеть. Разрешите, я сейчас, Танас Карпович. (Садится в сторонке, пишет.)

Песня слышится ближе. Явор подходит к окну, тихо подпевает, потом задушевно говорит.

Я в о р. И про песни, и про дивчат напиши, слышишь, Федя?

Ф е д ь. Про песни и дивчат?

Р о м а н (заинтересовался). Очень хорошо сказали, Танас Карпович! Это именно то, чего нам больше всего недостает.

Я в о р (с иронией). Песен недостает? Да их у нас по сотне будет на душу населения.

Р о м а н. Я метафорически вас понял. Выслушайте меня, Танас Карпович.

Я в о р. Не хочу слушать. Статью читать хочу! Федя изложил свои мысли. Вот Антон что-то пишет, а ты… Пришел указания давать? Хватит, наслушался их за свою жизнь!

Л о б. Есть, Танас Карпович! Без единой цифры.

Я в о р. Давай!

Л о б. Про наше главнейшее богатство — хлеб — пускай Федь напишет так: за прошлый год «Червоная зирка» собрала столько зерна, что если б его все сразу перемолоть на муку, а из этой муки напечь булок и уложить те булки на длинной полке, то эта полка протянулась бы от Одессы до Москвы… (Явору.) Интересный факт?

Я в о р (усмехнулся). Как, Федя?

Ф е д ь. Беру на вооружение! (Записывает.)

Л о б (поощренный похвалой). Про эффективность нашего животноводства можно написать еще остроумнее. Я вот подсчитал, что своим салом, мясом, молоком и яйцами мы можем прокормить все население такой республики, как Андорра! (Залился смехом.)

Я в о р. Такое придумал, что и самому смешно?

Л о б. Но это факт! Населения в той республике — шесть тысяч человек.

Я в о р. Дальше.

Л о б. Про сервис на душу населения. Вот диаграмма нашего замечательного шофера Гриця Собцабэкала. За последние три года он приобрел мотоцикл с коляской, телевизор, стиральную машину для матери, швейную машинку…

Я в о р. А что в этом удивительного?

Л о б. А фамилия Собцабэкало! Его батько, дед и прадед всю жизнь волов понукивали: соб-цабэ, а Гриць овладел новейшей техникой, первоклассный механизатор!

Я в о р. Что еще?

Л о б. Одежда на душу населения. (Показывает на одну из диаграмм.) Эти данные я взял в нашем сельмаге. Если б из всего капрона и дедерона, сукна и ситца, купленного нашими людьми за год, сшить покрывало, то этим покрывалом можно было бы накрыть наше село как шатром!

Я в о р. А тот шатер для кого? Для дачников или для наших дармоедов?

Л о б. Как пример, Танас Карпович.

Я в о р. Боюсь, что с такими примерами мы попадем в «Перець» или в «Крокодил»… (Роману.) Как ты думаешь, ученый академик? Извини, что так называю. Но ты и вправду среди нас самый ученый.

Р о м а н. А дозволено академику быть откровенным?

Я в о р. Галилео Галилей, когда доказывал, что земля вертится, разрешения ни у кого не спрашивал.

Р о м а н. А что скажет товарищ Лоб?

Л о б. Пожалуйста, доказывай, что «Червоная зирка» уже перестает вертеться.

Р о м а н. Еще вертится, но может сбиться с орбиты. И довольно скоро.

Л о б. Слышите, Танас Карпович? Он просто издевается над нашими показателями на душу населения.

Р о м а н. Наоборот, многими горжусь. Ведь я, как агроном, тоже кое-что делаю, чтоб полка с булками могла протянуться от Одессы до Москвы. Сало и мясо — тоже неоспоримый факт. В самом деле можем прокормить Андорру!

Л о б. К черту эту Андорру! В порядке самокритики, беру этот факт назад…

Р о м а н. А я б вставил в статью и Андорру… Ведь это факт о наших возможностях. За всю историю наши крестьяне никогда не жили так хорошо материально, как сегодня.

Л о б. В чем же ты видишь угрозу для нашей орбиты?

Р о м а н. В ножницах, что получились на душу населения. Почти все эти диаграммы, что вы демонстрируете, вернее надо назвать: на брюхо населения.

Л о б. Вы слышите, Танас Карпович? На брюхо!

Р о м а н. Человек хочет не только булок и сала. Это понимали даже церковные пастыри людских душ, они говорили: «Не хлебом единым жив человек». А многие современные духовные пастыри об этом забывают.

Я в о р. И на кого ты намекаешь? Конкретно. Боишься, ученый агроном, стрелять в лоб, рикошетом бьешь?

Р о м а н. Галилео Галилей, которого вы недавно вспоминали, тоже не всегда был храбрым перед папой римским.

Л о б. Да как ты смеешь! Дважды Герой для тебя уже папа римский?

Я в о р. Да помолчи ты… Продолжай дальше, Галилей…

Р о м а н. Среди всех диаграмм я вижу только две про духовные ценности: школа и пресса. Этим и в самом деле можно гордиться.

Л о б. До революции газеты у нас выписывали только поп, волостной писарь и учитель. А теперь — три газеты и журнал на каждую хату. Увеличение на тысячу девятьсот процентов!

За окном вдруг раздается дикий выкрик, который переходит в пьяную хоровую песню.

Ф е д ь. Это у тракториста Кучерявого. Сегодня праздник святого Ануфрия!

Л о б (зажав уши). Начинается очередной концерт. Предлагаю, Танас Карпович, поставить вопрос о Кучерявом на первом же заседании правления. У него всегда то именины, то поминки, то праздник святого Прокопия или Козьмы-Демьяна.

Будто соревнуясь, в противоположном конце раздается песня другой пьяной компании.

Ф е д ь. А это поют у Светланы Разлыганой.

Л о б. Ты, видать, изучил всю пьяную географию.

Ф е д ь. По голосу узнаю: выводит лучшая клубная хористка.

Л о б. Чем хвастаешь? Распустил свои кадры, теперь пожинай лавры!

Ф е д ь. Танас Карпович, умоляю: прогоните меня из клуба! Чем я виноват, что хор разбежался и теперь Светлана проявляет свой талант на гулянках?

Я в о р. Давай без истерик, Федь. Садись, будем заканчивать статью.

Л о б (закрывает окно). Если б моя власть, я бы всех этих пьянчуг!..

Я в о р. Что?.. Расстрелял или повесил?

Л о б. Немедленно в вытрезвитель!

Р о м а н. Очень большой вытрезвитель понадобится. Разве что новый коровник переоборудуем…

Л о б. Танас Карпович, он снова насмехается!

Я в о р. Баста, точка! (Федю.) На чем мы остановились?

Ф е д ь. На газетах и журналах.

Я в о р. Выкладывай, Лоб, что там у тебя дальше?

Л о б (обиженно). Я больше не могу. (Жест в сторону Романа.) Пускай он, этот ученый остряк.

Р о м а н. Берусь написать раздел: почему у нас так много пьют? (Лобу.) По вашему методу, я сейчас прикинул: если бы все бутылки из-под водки, самогона и вина, выпитого в нашем колхозе за год, положить в одну линию, то она, эта линия, протянулась бы до нашего областного центра…

Входят Г р и ц ь С о б ц а б э к а л о и Л е с я. Оба молодые, хорошо одетые.

Г р и ц ь. Можно?

Л е с я. Добрый вечер!

Я в о р. Добрый вечер, Гриць и Леся! (Ласково.) Часом, не на свадьбу ли пришли приглашать?

Г р и ц ь. Заявление вот… (Подает.)

Л е с я. И мое… (Тоже подает.)

Л о б. А мы тут про тебя вспоминали, Собцабэкало. Самый культурный шофер в колхозе и механизатор.

Я в о р (пробежал глазами заявление). Что такое? Да вы… ты думал, Гриць, когда писал?

Г р и ц ь. Думал, Танас Карпович.

Я в о р. Садитесь.

Л е с я. Спасибо. Мы и постоим.

Я в о р. Садитесь, вам сказано! (А сам, взволнованный, ходит по комнате. Внезапно останавливается около Леси.) Ты ж у нас на Доске почета красуешься! Медаль получила!

Л е с я. Спасибо! Получила.

Я в о р. Что ж ты будешь делать в том Киеве? Там сахарная свекла не растет.

Л е с я (встает). Буду работать в типографии. Моя родная тетка там бригадиршей.

Г р и ц ь (тоже поднялся). А я — шофером. Уже договорился.

Я в о р. Чего встали, сядьте!.. Кто вас научил низкопоклонству? Человек звучит гордо! Знаете, кто это сказал?

Л е с я. Максим Горький.

Л о б. И тебе не стыдно, Леся? Горького знаешь, а из колхоза удираешь? Да еще из какого — самого богатого в области! (Грицю.) Сколько ты в прошлом месяце заработал на свою душу?

Г р и ц ь. Сто восемьдесят.

Л о б. А в горячую пору получал и больше?

Г р и ц ь. Получал и больше.

Л о б. И мотоцикл с коляской приобрел. И собственную «Ладу» можешь купить, как твой напарник Коваленко. А в Киеве что будешь иметь?

Я в о р. Чего молчишь?

Л о б (Лесе). Сколько у тебя шелковых платьев, нейлоновых блузок, кофточек? Полтора десятка наберется?

Л е с я. Как у всех…

Л о б. И бежишь из колхоза: себе на погибель, а Танасу Карповичу — на позор! Весь район завопит — от дважды Героя уже удирают.

Я в о р (грохнул кулаком по столу). Ты замолчишь наконец, пастор! (Ласково к молодежи.) Вот что, Гриць, и ты, Леся. Ступайте домой и подумайте. Хорошенько подумайте.

Г р и ц ь. Мы уже думали. Дайте нам справки.

Л е с я. Отпустите нас из колхоза.

Я в о р. Требуете?

Г р и ц ь. Просим, Танас Карпович…

Я в о р. Сам не имею права… На правлении поставлю. А сейчас идите… (Повысил голос.) Уходите, вам сказано!

Г р и ц ь и Л е с я. До свидания. (Уходят.)

Я в о р (тяжело опускается на стул, обхватив руками голову). Вот и дожил! Догероился!

Л о б. Успокойтесь, Танас Карпович!

Я в о р. Отойди, диаграмма!.. Первый в области! Наибогатейший!.. Ты скажи, почему люди бегут из наибогатейшего колхоза?

Л о б. Несознательные… Карл Маркс учил… (Достает из кармана распухшую от закладок книжку — ищет цитату.) Вот, слушайте…

Я в о р. Заткнись! А то возьму сейчас эту книжку и трахну тебя по твоей сознательной башке! (Роману.) А ты, духовный комсомольский пастырь! Почему сейчас молчал, почему даже слова не проронил этим ребятам?

Р о м а н. Растерялся. Честно. Это так неожиданно…

Я в о р. Брешешь! Вижу, сердцем чувствую — ты их духовный наставник! Кто здесь сейчас говорил: человеку нужно не только хлеб и сало? Кто говорил, что эти показатели — на брюхо населения?

Р о м а н. Я говорил.

Я в о р. И гордишься этим?

Р о м а н. Не горжусь, но и не отказываюсь.

Я в о р. Видал, какой новатор прибыл к нам из академии! Как тот Цезарь: пришел, увидел, победил!.. (Передразнивает.) На брюхо населения! А ты знаешь, ученый академик, сколько я и твой отец покойный пота пролили, сил отдали, чтоб наконец накормить голодные людские желудки. Ты и все эти молодые хоть раз были голодные? А знаешь ты, новатор, что такое триста граммов на трудодень и двадцать две копейки деньгами?

Р о м а н. Молодые в этом не повинны.

Я в о р. Значит, я повинен? Я и твой батько, в которого кулаки стреляли во время коллективизации? (Передразнивает.) Не хлебом единым!.. Какого тебе нужно духа? Говори, отвечай!

Р о м а н. Я уже сказал. И разрешите все это изложить в статье.

Я в о р. Без тебя напишем, сами напишем, а ты… Прочь отсюда со своим духом, чтоб и не пахло! Возвращайся в столицу!

Р о м а н. Не уеду, Танас Карпович! Не для того я кончал академию, чтоб осесть в столице. Мне это предлагали. Я — сын земли, она меня позвала, и никакая сила меня отсюда не сдвинет!

Я в о р. Сдвинем! Найдем такую силу! Ступай прочь! (Вконец расстроенный, вдруг хватается за грудь, опускается на стул.)

Все бросаются к нему.

Л о б. Что с вами?

Р о м а н. Танас Карпович!

Л о б. Вон! Как заместитель дважды Героя — приказываю! Вон отсюда!

На фоне синего неба, усеянного звездами, рельефно вырисовывается стройный постамент и на нем — бронзовый бюст дважды Героя Социалистического Труда Танаса Явора. Тишина. Ее временами нарушают те же лягушки и соловьи.

Взявшись за руки, стоят Г р и ц ь и Л е с я.

Л е с я. Красиво! Как красиво! Так бы и стояла вечно!

Г р и ц ь. Вечно стоят только памятники. (Кивнул головой на бюст.) Живым нужно движение.

Л е с я. Почему же это движение только в Киеве?

Г р и ц ь. Там, по крайней мере, не слышно соловьев. Они размагничивают мозги, убаюкивают мечты. Да еще этот заместитель Лоб… Вот послушай, что у меня выходит…

Достает из кармана губную гармошку, тихо наигрывает лирическую мелодию.

Л е с я (восхищенно). Чудесно, Гриць!

Г р и ц ь. А представь это на саксофоне в сопровождении оркестра! А этот наш товарищ Лоб говорит: давай только героическое. (Вдруг, решительно.) Знаешь, Леся, что я надумал?.. Уедем в Киев без справок!

Л е с я. Но Танас Карпович просил подумать…

Г р и ц ь (громко). Заколебалась?.. Купила девять платьев да семь кофточек и уже рада! А для души, как говорит Роман, что у тебя есть?

Входит Л о б.

Л о б. Ш-ша! Кто тут орет?

Л е с я. Ай! (Убегает.)

Л о б. Никакой дисциплины! Ты приказ знаешь?

Г р и ц ь. Знаю.

Л о б. Повтори!

Г р и ц ь. Песен не петь. Радио и телевизоры не включать! (Зовет.) Федь!

Л о б. Ш-ша! Опять орешь? (Показывает на бюст.) Он больной, очень больной, требуется абсолютный покой!

Входит Ф е д ь.

Ф е д ь. Мы вас искали, Антон Сидорович. Разрешите оркестру провести репетицию.

Г р и ц ь. Мы тихо. Запрем двери в клубе, закроем окна.

Л о б. Никаких репетиций, никаких дверей. Кругом, шагом марш!.. Стоп! Вы что сейчас разучиваете?

Г р и ц ь. «Сказки Венского леса», «Гоп, мои гречаныки»…

Л о б. Одурели, что ли?! Он болен, требуется абсолютная тишина, а вы — гоп, мои гречаныки!

Г р и ц ь. Но вы сами, лично, приказали, чтоб народное…

Ф е д ь. А «Сказки Венского леса» заказала ваша супруга.

Л о б. Отставить! В данный момент необходимо что-то грустное, жалобное… (Напевает мелодию.)

Г р и ц ь. Похоронный марш?! Мы умеем…

Л о б. Но, наверно, забыли, ведь давно никто не умирал. Надо повторить.

Ф е д ь. Ой, неужели Танас Карпович помрет?

Л о б. Ш-ша!.. Почему он? Могу я умереть или еще кто-нибудь… А поэтому — закрывайте двери, окна и хорошенько прорепетируйте. Ясно?

Г р и ц ь. Ясно, Антон Сидорович.

Хлопцы уходят.

Л о б. Неужели помрет… Даже трижды Герои умирают. (К бюсту.) Так-то, Танас Карпович. Все течет, все помирает…

Входит подвыпивший С а ш к о, сын Явора. Не видя Лоба, направляется прямо к бюсту.

С а ш к о. Батя, отец мой родной! (Садится на ступеньки, обнимает постамент.)

Л о б. Александр Танасович, успокойтесь.

С а ш к о. Товарищ Лоб!.. Почему я должен успокаиваться?..

Л о б. На вещи надо смотреть философски…

С а ш к о. К черту вашу философию! Мой отец умирает, батько всей «Червоной зирки»… Вы это понимаете? Что будет потом? Кто поведет нас вперед?

Л о б. Я, верный заместитель вашего отца, очень прошу: успокойтесь и идите домой.

С а ш к о. А я верный и последний сын его, ведь другие сыновья сложили свои головы на фронтах. И я вас спрашиваю: что будет завтра?

Л о б. Будет солнце, будет день!

С а ш к о. Пошли вы к чертям со своей философией. Дайте мне возможность побыть в одиночестве.

Л о б. Пожалуйста, дорогой Александр Танасович. (Уходит.)

С а ш к о. Александр Танасович, дорогой… Это сегодня так величаешь, потому что я — сын дважды Героя. А завтра?.. Слышите, батя, кем я буду завтра? (Обхватил постамент руками, напевает.)

Входит А г л а я, его жена. Она в белом халате и косынке.

А г л а я. Ксандр, ты в уме? Замолчи!

С а ш к о. Ксандр!.. Какой я тебе Ксандр? Я был, есть и буду Сашко Явор!..

А г л а я. Милый Сашунчик, мой Лесик! Успокойся. Знаю, сочувствую: тяжело отцу, очень… Но я, как врач, заверяю, что ему станет лучше. Кстати, он сейчас уснул.

С а ш к о. А если умрет? А потом и я умру. Кто продолжит славный род Яворов? Почему ты не хочешь иметь детей?

А г л а я. Сам знаешь почему: дай раньше закончить диссертацию, стать крепко на ноги.

С а ш к о. Но я же, твой муж, крепко стою на ногах! (Хочет встать, покачнулся.)

А г л а я (поддерживает его). Вот видишь, как крепко стоишь.

С а ш к о. Ты мне зубы не заговаривай, ты слушай… Моя мама четырех сыновей имела и три дочки! Почему ты не хочешь иметь детей?

А г л а я (обнимая его). Милый мой муженек, ты что — женился на кролематке?

С а ш к о. Что?! Как ты сказала?

А г л а я. Прости, мой Лесик! С языка сорвалось. Ты ведь любишь меня, любишь? (Обнимает.)

С а ш к о. Люблю, дурак ненормальный…

А г л а я. Почему же дурак? Ведь если пойдут дети, вся наша любовь перейдет на них. (Крутнула бедрами.) Мы ж еще не налюбились, не пожили для себя?

С а ш к о. Я хочу продолжить род Яворов!.. Батько умирает. Слышишь? Почему ты до сих пор не вызвала из Киева профессора?

А г л а я. Тише… Кто-то идет!

С а ш к о. Пусть идет, пусть слышит… Тебе дороги не отец мой, не я, а твои мама и папа в Киеве, твоя диссертация.

Входит В о л я. На плечах у нее накинута легкая шаль.

В о л я. Аглая, тебя вызывает Ялта.

А г л а я. Это мама! (Быстро уходит.)

С а ш к о. Вчера вызывал папа, сегодня мама. Не больной отец, а курорты у нее в голове.

В о л я (с иронией). В Конституции записано: каждый трудящийся имеет право на отдых.

С а ш к о. Два месяца тому назад ее мама и папа были в Сочи.

В о л я. Сам догадайся, братик, кто еще может быть в Ялте.

С а ш к о. На что намекаешь? Аглая мне верна… (Вдруг рассвирепел.) И вообще. Чего ты лезешь в мою интимную жизнь?

В о л я. Я твоя родная сестра. Мне больно за тебя: инженер, сын дважды Героя, и — тряпка!.. (Хочет уйти.)

С а ш к о. Стой! А ты куда? Спешишь на свидание? К нему? (Насмешливо поет.)

В о л я. А хотя бы и так. Тебе что до этого?

С а ш к о. Кого ты любишь? Он отца нашего враг номер один!

В о л я. Дурной поп, дурная и его молитва! (Уходит.)

С а ш к о. Дурной поп… А почему я дурак? Что выпил?.. А почему выпил? Потому — болит. Здесь горит!.. (Бьет себя в грудь.) Чем загасить пламя?..

В клубе, очевидно, кто-то на секунду открыл дверь, и вырвалось несколько нот похоронного марша.

Что это!.. «Вы жертвою пали»?.. (Встает, прислушивается.) Наверно, послышалось… (К бюсту.) До свидания, батя. Пойду выпью еще за ваше здоровье!.. (Уходит.)

Возвращается В о л я. Она с нетерпением кого-то ждет. Услышав шаги, прячется за куст.

Входят Р о м а н и Л е с я.

Р о м а н. Так, Леся, давай и договоримся. Не торопись.

Л е с я. А вдруг Танас Карпович умрет?

Р о м а н. Как у тебя язык повернулся такое сказать!

Л е с я (вытирая слезы). Зачем же тогда похоронный марш разучивают… Слыхали?

Р о м а н. Ну, слышал, ну… А завтра… (Интимно.) Говорят, что Гриць песню сложил про тебя?

Л е с я (застеснялась). Что вы, Роман Ильич. Не про меня, а… подобрал мелодию на стихи «Песня о любви».

Р о м а н. Тоже неплохо.

Л е с я. А товарищ Лоб не позволяет разучивать с оркестром, говорит: сейчас юбилейный год — какая может быть любовь!

Р о м а н. И этот факт беру на заметку, Леся. Уж если бить товарища Лоба — то в лоб! (Подает руку.). А теперь будь здорова и красива!

Л е с я. До свидания! (Уходит.)

Р о м а н (прошелся. Начал беспокоиться). Не пришла!.. Сама назначила свидание и не пришла…

Из-за кустов выходит В о л я.

В о л я. Пришла, враг номер один моего отца!

Р о м а н. Враг!.. И ты тоже против меня?

В о л я. Помолчи лучше. Тоже мне герой! Требуешь от всех молодецкого взлета! А отцу уже под семьдесят.

Р о м а н. Ну, бей меня за это, бей!

В о л я. Час тому назад кто-то напомнил отцу про тебя, и ему сразу стало плохо: подскочила температура, а давление — двести пятьдесят.

Р о м а н (встревоженно). Может, и вправду инфаркт?

В о л я (сердито). И ты как Аглая. А я уверена, убеждена, что у отца психоневроз. И районный врач так же думает. А она мучит его уколами, таблетками, диетой… Хочет показать свою ученость. Как же — диссертацию пишет.

Р о м а н. Ты это серьезно?

В о л я. Извини, может, я ошибаюсь, но не в этом дело… Ты можешь сейчас сесть в машину и смотаться в район? Дать телеграмму моему профессору?

Р о м а н. А почему не с нашей почты?

В о л я. Чтоб Аглая не знала. Сама хочет лечить отца. На его имени хочет заработать себе имя.

Р о м а н. Ты уверена?

В о л я (резко). Я тебя спрашиваю: ты можешь сейчас съездить в район?

Р о м а н. Зачем же в район? Я готов ехать за профессором в Киев!

В о л я (обрадовалась). Правда, мой враг номер один?

Р о м а н (достает блокнот). Давай координаты профессора!

Обстановка первой картины. За раскрытыми окнами — ясный день. Быстро входит озабоченный Л о б. Садится за стол, набирает номер телефона.

Л о б. Говорит Лоб из «Червоной зирки». Товарищ Цимбал у себя? Прошу немедленно соединить нас… (Встает, вытягивается.) Разрешите доложить, товарищ Цимбал. Состояние здоровья дважды Героя Социалистического Труда товарища Явора Танаса в прежнем положении. Всю ночь не спал. А утром, благодаря районным врачам и особенно невестке дважды Героя, Аглае Федоровне… Да, да! Это та энтузиастка, что пишет диссертацию на тему «Постановка лечебного дела в «Червоной зирке». Благодаря ей, Аглае Федоровне, больной дважды Герой заснул и спит до сего времени…

Вбегает К и м — сынок Лоба. На груди у него бинокль, на боку игрушечные кинжал и пистолет.

К и м. Разреши доложить, папан!

Л о б (в трубку). Есть, товарищ Цимбал! Здоровье дважды Героя для меня главное! (Положил трубку.) Что скажешь, Шерлок Холмс?

К и м (таинственно). Проходил я сейчас через скверик около клуба, вдруг вижу: идет! Точно такой, как в заграничных фильмах показывают. В какой-то не нашей сорочке, в японских, наверно, штанах и босой…

Л о б. В японских и… босой?

К и м. И штанины вот так подвернул… Идет и щелкает фотоаппаратом неизвестной фирмы, вот такусеньким (показывает, что маленький). Я ему по-английски: «Добрый день!» А он мне тоже по-английски: «Здравствуй, мальчик! Как тебя зовут?» — «Я — Ким, — отвечаю, — Коммунистический Интернационал молодежи, значит…»

Л о б. Дальше, дальше…

К и м. А дальше у меня не нашлось больше английских слов, чтоб еще поговорить… Вот я и прибежал доложить.

Л о б. Молодец, Шерлок Холмс! Где он, веди… Хотя стоп! Ты можешь подобрать по-английски такие слова: мистер, вас просят зайти в правление!

К и м. А что ж, смогу.

Л о б. Тогда раз-два!

К и м. Есть раз-два! (Убегает.)

Л о б (прикрыл дверь, набирает номер телефона). Говорит Лоб из «Червоной зирки»… От имени и по поручению дважды Героя Социалистического Труда товарища Явора имею вопрос: известно вам что-нибудь о пребывании в районе иностранцев?.. Туристов или корреспондентов… Не в курсе? Узнайте у начальства, а я позвоню попозже… (Кладет трубку.) Не в курсе… Чем же вы там занимаетесь? (Услышав шаги, садится за стол.)

Входят К и м, за ним тот Б о с о й.

К и м. Плиз, кам ин. Гуд-бай! (Убегает.)

Б о с о й. Сенкю, гуд фелов. Гуд-бай!.. (Лобу.) Бедовый мальчуган. Доброго вам здоровьечка!

Л о б (официально). Здравствуйте. Прошу садиться.

Б о с о й. С вашего разрешения, сяду у окна. Хочу надышаться чудодейственным сельским воздухом, хоть чуточку позагорать на солнце. (Усмехнулся.) Что вы так смотрите на мои ноги?.. Страх люблю ходить по земле босым. Земля такая теплая, нежная, как материнская ласка!

Л о б. С кем имею честь?

Б о с о й (смутился). То есть интересуетесь, кто я такой?

Л о б. Мы живем в век больших политических катаклизмов, в век, когда необходимо…

Б о с о й. Понимаю, понимаю. Вы требуете мой паспорт?

Л о б. Не требую, а прошу. (Встает.) Я здесь официальное лицо, заместитель дважды Героя Социалистического Труда товарища Явора!

Б о с о й (улыбнувшись). Ах, вы тот самый заместитель! Тогда все ясно… (Шарит по карманам, находит небольшую замшевую обложку.) Вот, пожалуйста.

Л о б (развернул обложку). Что вы мне даете? Это ж игральные карты!

Б о с о й (смущенно улыбается). В самом деле, карты… Это моя супруга напутала… Паспорт и карты в одинаковых обложках.

Л о б (раздраженно). Что вы улыбаетесь, гражданин?!

Б о с о й. Смешно… И вам советую побольше смеяться, товарищ заместитель дважды Героя. Смех — это солнце! — сказал великий француз Виктор Гюго!

Л о б. Что вы меня здесь учите!

Б о с о й. Не я, а Виктор Гюго. Смех излечивает самые страшные болезни.

Л о б. Я не болен. Как вы смеете?

Б о с о й. В этом отношении — больны, уважаемый заместитель дважды Героя, очень больны. (Хочет уйти.)

Л о б. Стойте!.. Вы не имеете права меня оскорблять! Кто вы такой?

Б о с о й (с достоинством). Гражданин Украинской Советской Социалистической Республики! (Уходит.)

Л о б. Какой негодяй!.. (Берет телефонную трубку.)

За окном появляется К и м.

К и м. Кто он, папан? Я тут подслушивал и ничего не понял.

Л о б. Айда за ним и не спускай с него глаз. Быстрее!

К и м. Есть быстрее! (Исчезает.)

Л о б (набрал номер телефона). Говорит Лоб из «Червоной зирки»…

Входит Р о м а н.

Р о м а н. День добрый!

Л о б (в трубку). Прошу прощения… Я потом позвоню. Хорошо, что зашел, Роман. Давно жду.

Р о м а н. Слушаю, товарищ Лоб!

Л о б. Зачем так официально? Мы, кажется, с тобой на одинаковых правах.

Р о м а н. Вы сейчас — исполняющий обязанности. Ваш посланец так и приказал мне: немедленно явитесь к ио дважды Героя!

Л о б. Я за дураков не отвечаю… Садись, поговорим. Звонили из редакции, напоминают о статье. Ты согласился написать сам.

Р о м а н. Написал. И даже две. (Дает одну.) Это — «На душу населения». А это — «Почему Гриць и Леся бегут из колхоза».

Л о б. Ты играешь с огнем, ученый агроном. Дважды Герой болен, а ты… Хочешь доконать его?

Р о м а н. А я не упоминаю о нем. Речь идет о вас, Антон Сидорович.

Л о б. То есть как это обо мне?

Р о м а н. Сейчас прочитаю, но… при свидетелях. (Зовет.) Федь, заходи.

Входит Ф е д ь.

Л о б. Что за сговор, хлопцы?

Р о м а н. Слушайте статью.

Л о б. Она большая, а у меня нет времени. Давай, после прочту.

Р о м а н. Я коротко, своими словами… Первое. Было решение правления пригласить из Киева режиссера, чтоб поставить на ноги нашу самодеятельность?

Л о б. Было такое постановление. В порядке его выполнения я лично ездил в академический театр имени Франко, чтоб пригласить самого главного режиссера. А он сказал, что в настоящее время не может.

Ф е д ь. А зачем главного? Нам бы рядового, хоть бы студента из театрального института.

Л о б. Что значит — рядового? Самый передовой в области колхоз должен иметь первоклассную самодеятельность!

Р о м а н. Второе. На том же правлении было ассигновано на пополнение клубной библиотеки семьсот рублей. Тридцать три рубля сорок копеек из них было затрачено на книги, а остальные — вбухали на сверкающие люстры и золотые багеты для портретов.

Л о б. А как же! У нас часто бывают экскурсии, даже зарубежные. Зачем же срамиться?

Р о м а н. Третье. Сколько было у нас разговоров о заведующем клубом. Знаете, как зарабатывал когда-то сельский поп-батюшка?

Л о б. При чем тут поп-батюшка?

Р о м а н. А при том, что он также был заведующим сельской церкви. Он купался в деньгах и людских приношениях. А что у нас получает Федь? Рядовой колхозник зарабатывает в два раза больше его…

Л о б. А при чем тут я?

Р о м а н. Четвертое…

Л о б. Хватит, точка! (Истерически.) Или вы и меня хотите довести до инфаркта? Так колите меня, шпыняйте!..

Звонок телефона.

(Хватает трубку.) «Червоная зирка» слушает!.. Я не кричу, товарищ Цимбал, тут на меня кричат… Разрешите доложить все по порядку… Молчу и слушаю, Василь Петрович!.. Так, так… Я тоже думал вызвать профессора, но будущий кандидат наук Аглая Федоровна… Совершенно с вами согласен, никаких «но»… Сейчас дам телеграмму в Киев!.. (Кладет трубку, направляется к двери.)

Р о м а н. Минуточку… О каком профессоре идет речь?

Л о б. К нашему больному. Личный приказ товарища Цимбала!

Ф е д ь. Профессор уже здесь!

Л о б. К-как здесь? Кто вызывал?

Ф е д ь. Нашлись такие. Пока больной спит, профессор ходит по селу и дышит воздухом.

Л о б. Ч-что?! Это не тот ли босой?

Ф е д ь. Босиком ходят даже академики.

Л о б. Так какого беса вы молчали? Почему до сих пор не сказали? (Быстро уходит.)

Ф е д ь. Ни черта не понимаю, почему Танас Карпович так в него влюблен?

Р о м а н. Влюблен, как черт в сухую грушу.

Ф е д ь. Неужели боится этого Лоба-лобища?

Р о м а н. Был я на экскурсии у Посмитного. Он тоже побаивается таких… Говорит: заливается соловьем, а кусает, как гадюка.

Звонок телефона.

Ф е д ь (берет трубку). «Червоная зирка» слушает!.. (Роману.) Воля!.. Говорит, что батько проснулся.

Р о м а н. Веди к нему профессора ты!

Небольшая комната. В ней полумрак, так как окна закрыты, шторы спущены, сквозь них пробиваются солнечные зайчики. На кровати под одеялом лежит Т а н а с Я в о р. На цыпочках входит В о л я в белом халате.

В о л я. Это я, батя…

Я в о р. По походке слышу, доченька… Хоть ты расскажи, что новенького? От меня даже газеты прячут.

В о л я. В газетах все нормально, ничего не случилось.

Я в о р. Фельетоны есть?

В о л я. Просмотрела все газеты за три дня, и хоть бы один.

Я в о р. Так почитай мне Остапа Вишню.

В о л я. Хорошо, батя, я сейчас… Приехал профессор Колодуб.

Я в о р. Что-то знакомая фамилия… Колодуб!.. Это, кажется, по оперной линии?

В о л я. Профессор медицины, батя.

Я в о р (сразу затормошился). Убегу! Через окно… Хватит с меня районных врачей да нашей Аглаи… Замучили!

В о л я. Но как же так… Из самого Киева приехал. Я уверена, что он поможет вам.

Я в о р. Знаю, наперед представляю. Войдет, возьмет за руку, сладенько спросит: «Как чувствуете себя, больной?»

В о л я. Этот не такой, даже пульс не будет щупать. Он уже все расспросил о вас, изучил историю болезни.

Я в о р. Что ж, тогда зови…

Воля уходит и тотчас же возвращается, пропуская впереди себя профессора К о л о д у б а . Он в пиджаке и уже обутый. За ним входит А г л а я.

К о л о д у б. Добрый день в этой хате! А покажитесь, уважаемый Герой, какой вы без ретуши. До сих пор я видел вас только в газетах и журналах… О, усы похожи и брови… Правда, усы у украинцев, наверно, одинаковые. Меня в Румынии называли Тарасом Шевченко, а в Индии — Тарасом Бульбой!

В о л я. А отца в Болгарии Максимом Горьким прозвали.

К о л о д у б (Явору). Значит, по усам мы с вами родичи, а в остальном… Кстати, сколько вам лет, уважаемый?

А г л а я (забегая вперед). Вот в истории болезни записано… (Показывает.)

К о л о д у б. Разве это такая тайна?

А г л а я. У нас сегодня был консилиум. Мы, здешние врачи, считаем, что больной в таком состоянии…

К о л о д у б. Понятно, уважаемая коллега. Я вот смотрю в историю болезни и вижу: больному шестьдесят шесть, что мне очень приятно — мы с ним ровесники…

А г л а я. Любопытно…

К о л о д у б. И поэтому мне интересно знать день рождения моего ровесника. По свидетельству моей родной матуси, я, например, родился именно тогда, когда по хатам ходили посевальники и пели:

В о л я. Ой, а отец родился под Новый год!

К о л о д у б. Понятно, на Меланки, когда под окнами ходили щедровать. (Напевает.)

Неподвижный до сих пор Явор вдруг опирается на руку.

А г л а я (бросается к нему). Ой, отец, вам нельзя!

К о л о д у б. А почему нельзя, коллега? (Явору.) Скажите, уважаемый, это движение не отразилось на сердце? Не защемило?

Я в о р. Даже ни капельки.

К о л о д у б. Так, может быть, вы и присесть можете?

Я в о р. Могу и сесть.

Воля хочет помочь.

Не надо, доченька, я сам…

К о л о д у б. Вот и чудесно, прекрасно… А теперь поднимите руки. Вот так. (Показывает.) Опустите. Еще раз поднимите. Опустите… А поскольку бог любит троицу, то еще раз…

Я в о р (усмехнулся, к Аглае). Видала, невесточка! А ты мне что: дышать даже не давала.

А г л а я. Про дыхание я ничего не говорила.

К о л о д у б. Кстати, о дыхании. Почему тут закрыты окна? Откройте, Воленька.

А г л а я (озабоченно). Но будет сквозняк, профессор!

К о л о д у б. Настежь открывайте, Воля, настежь!

В о л я. Можно и настежь.

Комната сразу повеселела. На стене, напротив кровати, ярко вырисовывается большая картина. На ней изображен слепой старик с молоденьким поводырем.

К о л о д у б. Вот так. Солнце, воздух и… (Увидел картину.) Что это за картина?

Я в о р. Грустная, что ли?

К о л о д у б. Я б не сказал, чтоб очень веселая.

Я в о р. Это из моей биографии. Тот поводырь — я… Три года водил слепого нищего. Вот один художник и увековечил на память.

К о л о д у б. Так, так… Что это я хотел сказать?..

А г л а я. Про солнце, воздух и… Что «и»?

К о л о д у б. И еда… (Явору.) Вы сегодня завтракали?

А г л а я (торопливо). А как же. Куриный бульон, сливовый киселек.

К о л о д у б (Явору). Скажите правду: вы голодны?

Я в о р. Если по правде, то съел бы сейчас вола!

К о л о д у б. Э, нет, уважаемый. Сейчас вам необходима наистрожайшая диета. А поэтому… Сейчас яичницу бы съели?

Я в о р. Еще бы!

К о л о д у б. А если к ней добавить ветчинки или домашней колбаски?

Я в о р. Колбаса всю ночь снилась…

К о л о д у б. Резолюция принята! (Аглае.) Жарьте немедленно яичницу с колбасой!

А г л а я. Вы шутите, профессор!

К о л о д у б. Я приехал сюда не шутить, а лечить вашего свекра. Или вы мне, простите, не доверяете?

А г л а я. Что вы, что вы…

К о л о д у б. Воленька, помогите коллежанке, как говорят наши земляки в Канаде.

В о л я. С удовольствием, Василь Явтухович.

Аглая и Воля уходят.

Я в о р. Вы так обращаетесь с моей дочерью, словно бог знает с каких пор с ней знакомы.

К о л о д у б. А уже почти пять лет. Открою секрет: она моя студентка, причем любимая!

Я в о р. Вот как!

К о л о д у б. Вот так!

Я в о р. Завидую ей, что у нее такой профессор! Здорово у вас все получается: с диагнозами, диетами. Только… Может, невесточка в чем-то права: киселек и вдруг — колбаса…

К о л о д у б. На вопрос отвечу вопросом. Скажите, бывший поводырь, когда вы водили слепого, кто кому показывал дорогу: вы ему или он вам?

Я в о р (улыбнулся). Так моя невестушка, выходит, слепец?

К о л о д у б. В данном случае слепец — вы, вот и выбирайте себе поводыря.

Я в о р (смеется). Сдаюсь, профессор!

К о л о д у б. Такие больные мне нравятся. Чтоб смеялись и вообще… (Вдруг вспомнил, достает из кармана карты.) Вы в карты играете?

Я в о р. В те, что с тузами и королями? Играл когда-то в молодости здорово. И на фронте, после боев с фашистами.

К о л о д у б (сдает карты). А я овладел этой премудростью еще пастушком. Проиграешь, бывало, — бежишь загонять скот, а выиграешь — сидишь паном!.. Бубны козырь.

Я в о р (показывает карту). У меня семерка.

К о л о д у б. Начинайте, уважаемый Герой.

Играют.

Говорят, карты придумал какой-то придурковатый французский король. А я люблю поиграть. Завертишься, бывало, что голова уже ничего не варит, раскинешь пасьянс или с кем-нибудь в дурака перекинешься и… Может, вам неудобно, то опустите ноги. На коврик…

Я в о р. Теперь совсем хорошо. (Бросает карту.) Десятка.

К о л о д у б. Я ее хлапом! (Бьет.) В нашем селе валета называют хлап, наверно, от польского — хлоп.

Я в о р. А мы на фронте валета называли Геббельсом, короля Герингом, а туза — Гитлером…

Оба весело смеются.

Входят А г л а я и В о л я, несут завтрак. Увидев игру, пораженная Аглая выпускает на пол тарелку с ножами и вилками.

К о л о д у б. Что с вами, коллега?

А г л а я. Ничего, ничего… Извините… (Поднимает с пола разбитую тарелку, уходит.)

В о л я (видя, что стол занят картами). Яичница. Куда же поставить?

К о л о д у б. Извините, Воленька, мы моментально передислоцируемся. (Перекладывает карты на кровать.)

В о л я (поставила завтрак на столик). Я… мы сейчас… (Уходит.)

Я в о р (увлекся игрой). Ваш ход, уважаемый профессор.

К о л о д у б (делает ход). Трефовый Гитлер!..

Я в о р. А мы его козырной шестеркой! (Бьет.) А эти две шестерки на погоны. (Кладет карты на плечи Колодубу.) Поздравляю, генерал!

Возвращаются А г л а я и В о л я.

В о л я. Батя, яичница остынет. (Подает ему вилку.)

А г л а я (сухо). Я могу уйти?

К о л о д у б. Дело ваше, коллега.

А г л а я (Воле). Если понадоблюсь, позовешь. (Уходит.)

Я в о р. Что-то надулась ваша коллежанка. А ты, дочка, не боишься, что после яичницы твой батько богу душу отдаст?

В о л я. Не боюсь, ешьте на здоровье.

Я в о р (ест с аппетитом). Может, профессор, и вы за компанию?

К о л о д у б. На это пусть ответит моя студентка.

В о л я. Нельзя, батя. Врачебная этика.

Я в о р. А музыку можно? Чтоб как в ресторане.

К о л о д у б. Все можно, кроме тоски и… Вот, например, соли много нельзя. (Отодвинул от него солонку.) И не спешите, помедленнее…

Воля приносит транзистор, настраивает его, слышится какая-то иностранная речь, затем сумбурная музыка.

(Закрывает уши.) Эта музыка — соратник инфаркта.

Я в о р. Европа разлагается, как утверждает мой заместитель Лоб! Поищи, доченька, что-нибудь нашенское.

Воля повернула регулятор, слышится: «Говорит Киев. Передаем современную украинскую музыку».

К о л о д у б. Замечательно! (Явору.) А вам, уважаемый Герой, достаточно, хватит.

Я в о р. Но я ведь только разохотился.

К о л о д у б. Через какое-то время можно будет еще, а сейчас — киселек… (Подвигает чашку.)

Слышна тихая, приятная мелодия. Явор и Колодуб с удовольствием слушают.

Я в о р. Наше родное!

К о л о д у б. Украинское!

Я в о р (усмехнулся). А посмотри, Воля, нас, часом, не подслушивает товарищ Лоб?

К о л о д у б. А разве что?

Я в о р. Во всем украинском усматривает национализм.

Неожиданно тихая мелодия взрывается дикой какофонией.

К о л о д у б. Какой ужас!

Я в о р. Заткни ему глотку, доченька!

Воля выключает транзистор.

Вот так родное, аж в пот бросило!

К о л о д у б. Спокойно, уважаемый. Ложитесь.

Я в о р. Не могу, профессор. Неужели я так постарел, что ничего нового не воспринимаю? Неужели всему новому, хоть и плохому, нужно поклоняться!

В о л я (забеспокоилась). Не надо на эту тему, батя!

Я в о р (возбужденно). Почему не надо? Воображаешь, что эти новаторы, вместе с твоим Романом, новую эру открывают? А мы, что родились в подвалах капитализма, уже ничего не соображаем, свое отжили? Да будь проклята такая эра!

В о л я (бросается к нему). Батенька, дорогой мой!

Вбегает С а ш к о.

С а ш к о. Батя, сейчас же ложитесь! Я, ваш единственный сын, предупреждаю: этот профессор — шарлатан!

К о л о д у б. Что такое?

С а ш к о. Я не позволю вам лечить моего отца!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Домашний кабинет Лоба. Его можно сравнить с домашней крепостью. Двери, кроме внутреннего замка, запираются еще двумя железными засовами, а единственное окно оборудовано крепкой внутренней ставней. С обеих сторон письменного стола стоят огромное зеркало и массивный шкаф-сейф. Входят Л о б и взвинченная А г л а я.

Л о б. Прошу чувствовать себя как дома, уважаемая Аглая Федоровна! (С бряцаньем запирает двери на засовы.) Теперь рассказывайте, здесь нам никто не помешает.

А г л а я. Я так волнуюсь, Антон Сидорович, так волнуюсь… Одну только фразу бросила Сашку: профессор картами лечит… Сомнение, так сказать, выразила… А он как сумасшедший ворвался и сразу к профессору — шарлатан!

Л о б. Успокойтесь, уважаемая. Великий Гераклит…

А г л а я. Знаю, знаю; все течет, все… Но мне это так не пройдет. Как убедить профессора, что я тут абсолютно ни при чем?

Телефонный звонок.

Л о б. Не обращайте внимания, Аглая Федоровна позвенит и перестанет…

А г л а я. Спасибо, вы такой учтивый.

Л о б (заколебался). А если из района или области?.. Одну минутку. (Берет трубку.) Квартира Лоба слушает… (Сразу меняет тон.) Доброе утро, товарищ Цимбал! Докладываю: состояние здоровья дважды Героя Социалистического… Как, как?.. Можно и без титулов… Состояние здоровья больного Явора — удовлетворительное… Можно и яснее: прошлой ночью больной спал хорошо… Профессор?.. Утром дал больному читать «Энеиду», а сам пошел на Рось купаться… Да, да, больному значительно стало лучше. И невестка дважды больного, извините, дважды Героя, Аглая Федоровна это подтверждает. Но она очень волнуется… Почему волнуется?.. Она здесь, рядом со мной, могу передать ей трубочку… Пожалуйста, Аглая Федоровна.

А г л а я. Доброе утро, Василь Петрович!.. Да, да, очень волнуюсь. Ведь для меня больной не только дважды Герой, а и родной свекор. Его здоровье — это мое собственное здоровье. Вот почему я так встревожилась, когда увидела, что профессор… Представьте, что у вас температура тридцать девять, а вам карты в руки — играй в подкидного… (Криво усмехнулась.) Кто выиграл? Я так волновалась, что, право, не знаю… (Лобу.) Может, вы знаете?

Л о б. Дважды Герой выиграл. Дал профессору генерала!

А г л а я (в трубку). Больной выиграл, Василь Петрович… Внимательно слушаю вас… Да, да… (Любезно.) Спасибо за совет, Василь Петрович… До свиданья, товарищ Цимбал! (Положила трубку.)

Л о б. Что?!

А г л а я (угрюмо). Одно из двух: или ученый агроном мой самый лютый враг, или — вы!

Л о б. Аглая Федоровна, как вы можете так думать?

А г л а я. Улики, Антон Сидорович! Откуда Цимбал все знает?

Л о б. Клянусь именем дважды Героя — не я!

А г л а я. Не клятвами, а делом докажите, что вы друг семье дважды Героя! (Направляется к двери, толкает.) Отоприте, я здесь задыхаюсь.

Л о б (открывает дверь). Прошу, дорогая Аглая Федоровна.

А г л а я. Повторяю, Антон Сидорович: или семья дважды Героя, или агроном Шевченко! (Уходит.)

Л о б. Непонятная женщина!.. Что ей сказал Цимбал?..

Через открытое окно слышен голос Кима: «Во имя революции, за мной!» Как эхо, раздаются детские голоса: «Ур-ра!»

(Подходит к окну.) Кимчик! Раз-два, сюда!

Ким вскакивает через окно, козыряет.

К и м. Есть раз-два!

Л о б. Имеется задание, Шерлок Холмс!

К и м. С сегодняшнего дня, папан, я уже Рихард Зорге… Чего так смотришь? Разве не слыхал?

Л о б. Почему не слыхал… Это тот, что «И один в поле воин»?

К и м. Ты всегда путаешь, папан. Рихард Зорге — знаменитый наш разведчик, погиб в Японии.

Л о б. В порядке самокритики, теперь буду знать. Так, слушай… Есть сведения, что так называемый профессор и агроном Шевченко купаются в Роси.

К и м. Своими глазами видел.

Л о б. Ты у меня просто гений! А поэтому катай сейчас на Рось, займи соответствующую позицию и подслушай, о чем они говорят. Задание ясное?

К и м. Так точно, папан! (Уходит.)

Возбужденный Лоб какое-то время ходит по комнате, потом останавливается перед зеркалом, начинает разговор со своим изображением.

Вот так, товарищ Лоб. Кандидат в кандидаты наук Аглая Федоровна волнуется, и ты волнуешься. А почему волнуешься? Ведь, по Гераклиту, все течет, все изменяется… (Меняя голос.) А что, если все изменится на твою голову? Вот скажи: как ты относишься к болезни и выздоровлению дважды Героя? Чего молчишь? Открой свою душу?.. (Своим голосом.) Отношусь положительно. С дважды Героем мне хорошо. (Другим голосом.) А что, если агроном Шевченко послал-таки свою статью в редакцию? Там прочтут, пришлют комиссию. Что тогда будет? (Своим голосом.) Ну и пусть. Дважды Герой станет горой за тебя, товарищ Лоб! (Меняя голос.) А если не станет? Много людей сейчас на стороне ученого агронома… (Своим голосом.) А черта с два! Дважды Герой тебе не изменит, потому что… (Другим голосом.) Что потому что? (Своим.) Дважды Герой боится тебя. Боится! А поэтому держи хвост трубой! (Напевая бодрую песенку, запирает дверь на засовы, закрывает окно и ставни, включает электричество. Затем открывает сейф, достает оттуда бутылку коньяка, наливает в рюмку, продолжает разговор с зеркалом.) За твое здоровье, товарищ Лоб!.. А поскольку по одной не закусывают, то давай и по другой. (Пьет.) О, теперь можно и пофилософствовать… Садись, Антон Сидорович. (Меняя голос.) Спасибо… (Своим голосом.) Вот сидишь ты здесь в «Червоной зирке» четвертый год… А жена — в Киеве и сынок с ней. Жене там хорошо, имеет прекрасную квартиру, и сыночек учится, уже по-английски разговаривает. Неплохо? (Меняет голос.) О’кей, как говорит сынок. (Своим.) То-то и есть. И тебе здесь неплохо. Ездишь к жене и сыну на собственном «Москвиче», и они к тебе ездят, живут здесь как на даче. Так, товарищ Лоб? (Другим голосом.) Абсолютно так, Антон Сидорович. (Своим голосом.) А что будет, если дважды Герой умрет? (Меняет голос.) Останусь на его месте… (Вскочил на ноги, своим голосом.) Идиот, сто раз идиот! Выбрось, это из головы, приказываю!.. (Меняя голос.) Выбросил, Антон Сидорович, давай лучше выпьем. (Своим голосом.) Что? Не сбивайся на этот путь, борьба с пьянством — наш верный козырь. Дважды Герой абсолютно уверен, что я не пью. И вот еще наш козырь… (Достает свою пухлую книжку со многими закладками, цитирует.) «Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, общественное бытие определяет их сознание…» Вот, не какой-то там дух, а желудок — гегемон! Так что не ученый агроном, а я для дважды Героя здесь указ!

Слышен стук в дверь и голос Кима: «Папан, открой». Лоб быстро застегнулся, прячет коньяк в сейф, раскрывает окно.

Г о л о с К и м а. Что так долго, папан?

Л о б (отпирая дверь). Задремал было, сыночек… Входи…

Входит К и м с магнитофоном.

Ты что так быстро?

К и м. Рихард Зорге все делает быстро! (Потянул носом.) Чем здесь воняет?.. И почему электричество горит?

Л о б. Тучка набежала, и стало темно… (Выключает свет.) Докладывай, Зорге.

К и м. Разогнался я на Рось и вдруг вижу: товарищ Цимбал приехал. К дважды Герою.

Л о б. Товарищ Цимбал!.. А ты, часом, не ошибся?

К и м. Зорге никогда не ошибался!

Л о б (бросился было к двери, на ходу дыхнул в ладонь, испуганно остановился: изо рта несло спиртным). Нет, нет… Нужно повременить.

К и м. Что нет? Дальше не докладывать?

Л о б. Как раз наоборот, и как можно подробнее.

К и м. Я тылами пробрался в садик дважды Героя, занял позицию под калиной. Слышу, разговаривают: товарищ Цимбал, дважды Герой и профессор.

Л о б. О чем?

К и м. Не разобрал. Эх, если б слуховой аппарат!

Л о б. Буду в Киеве, достану. Что дальше?

К и м. Я еще ближе под окно, слышу: поют… Начал профессор, а за ним дважды Герой и товарищ Цимбал.

Л о б. И товарищ Цимбал?!

К и м. Не веришь? Так вот сам послушай… (Налаживает магнитофон.)

Л о б. Записал на магнитофоне? Гений ты мой! (Обнимает.)

К и м (вырывается). Не облапывай, папан. Не люблю!

Из магнитофона льется «Катюша» или какая-нибудь другая популярная песня. Ким прыгает на подоконник.

Л о б. Ты куда?

К и м. С ребятами в войну играть! Я у них за командира! (Убегает.)

Л о б (слушает песню). Правда, голос Цимбала. (К себе, в зеркало.) Ты что-нибудь соображаешь, товарищ Лоб?.. (Озабоченно.) А что, если он тебя сейчас вызовет?.. (Снова дышит в ладонь.) Воняет!.. Разве пшена пожевать? (Достает из шкафа, жует, продолжая философствовать сам с собой перед зеркалом.) Давай, Антон Сидорович, трезво взвесим обстановку. Дважды Герой выздоровеет, потому что Роман привез профессора — это раз. Профессор лечит больного картами, Остапом Вишнею, а теперь песней — это два, товарищ Цимбал подпевает — это три… А что можешь придумать для дважды Героя лично ты?.. Чтоб не агроном, а ты был на коне…

Телефонный звонок.

Неужели Цимбал? (Схватил трубку.) Квартира Лоба слушает! (Обрадованно.) Нонночка?.. Золотая моя половиночка! Целую тебя по прямому проводу тысячу раз… Хочешь приехать? Давай, лети на крыльях, ибо я сейчас в таком положении… (Подумав, обрадованно.) Слушай, моя артисточка, разбейся, а привези из Киева такое, чтоб поразить весь район… Бандуристов? Ты уже привозила. Циркачи тоже не новость… Надо что-то такое, такое… Денег не пожалеем, только давай!.. Что?.. Карнавал с фейерверком?! Здорово! Давай карнавал! Немедленно!

Скверик, где стоит бюст Явора. Вечер. В глубине различаются белые колонны колхозного клуба, освещенные прожектором. В клубе и на площадке возле него проходит костюмированный карнавал. Под звуки вальса проплывают парочки в разных костюмах. Входят профессор К о л о д у б и В о л я в костюме Наталки Полтавки.

К о л о д у б. «Березка»… Мой любимый вальс в студенческие годы…

В о л я (надевает маску). Может, поплывем на волнах «Березки»?

К о л о д у б. С удовольствием, Наталочка Полтавочка. Но одну минутку. Я впервые здесь вечером. Позвольте полюбоваться вашим бронзовым батьком при луне… (Смотрит на бюст, декламирует.)

Я не напутал, Воленька?

В о л я. Перевели почти как Максим Рыльский. Между прочим, Рыльский был у нас и написал такие стихи:

К о л о д у б (улыбнувшись). Можно вопрос: дерево и криница — это на душу населения или на желудок?

В о л я. Я думаю, в этом гармонично соединяется и то и другое.

К о л о д у б (поклонившись). Ваш кавалер к вашим услугам!

Танцуя, они исчезают. Входит Г р и ц ь С о б ц а б э к а л о в своей обычной одежде, следит за парами. Среди них Л е с я, на ней костюм Офелии. С ней в паре Ф е д ь, наряженный Иванушкой-дурачком.

Ф е д ь (поравнявшись с Грицем). Вручаю тебе твою Офелию! (Легко подталкивает девушку к хлопцу, сам исчезает.)

Г р и ц ь (сердито). Ты таки позарилась на этот карнавал?

Л е с я (сняла маску, виновато). Дивчата… Просто потащили сюда.

Г р и ц ь (осматривает ее, иронически). Тоже мне Офелия!.. Сбрасывай сейчас же эти лохмотья и домой! Завтра рано вставать.

Л е с я. Встанем, Гриць, а сейчас… (Тянет его танцевать.)

Г р и ц ь (вырывается). Ты, может, опять передумала? Так знай, Леся, я сам уеду в Киев, один!

Л е с я. Но напоследок можно потанцевать. Напоследок, Гриць!

Г р и ц ь. Напоследок мне не терпится набить морду Лобу-лобищу!

Л е с я. Тише… Вот он идет…

Г р и ц ь (смотрит в глубь сцены). В самом деле. Да я ему сейчас…

Л е с я. Я тебя умоляю, Гриць! Не трогай! (Тащит его в противоположную сторону.)

Входит Л о б. Он одет Чапаевым. Вынимает шашку из ножен, размахивает ею.

Л о б. Эх, была когда-то простор-воля! А теперь и пальцем никого не тронь… (Зовет.) Рихард Зорге, ты на посту?

Из-за кустов выскакивает К и м.

К и м. Так точно, папан!

Л о б. Как твои успехи? Записал что-нибудь на магнитофоне?

К и м. Профессора и Наталку Полтавку.

Л о б. О чем говорили?

К и м. Стихи читали.

Л о б (оглянулся). А Романа Шевченко, агронома, не было?

К и м. Может, и был в маске, не узнал…

Л о б. Главное — он, агроном! Понимаешь?

К и м. Понимаю. Но ведь, папан, скучно… Там мама подобрала и мне костюм. Я тоже хочу на карнавал.

Л о б. Даешь! Но про пост не забывай.

К и м. Есть, папан! (Убегает.)

Танцуя, появляется Ф е д ь с д е в у ш к о й.

Л о б (зовет). Эй, а иди-ка сюда!.. Ты кто такой?

Ф е д ь (изменив голос). Вы это мне, товарищ Чапаев?

Л о б. А кому же? (Девушке.) Ты иди себе.

Девушка уходит.

Так кто ты?

Ф е д ь. Как видите: Иванушка-дурачок.

Л о б. А на самом деле?

Ф е д ь. На то и карнавал, чтоб никто не узнавал. (Напевает, изображая дурачка.)

Л о б (смеется). Молодец! Тебе нравится это мероприятие — карнавал?

Ф е д ь. Гениальная вещь! Триста процентов веселья на душу населения!

Л о б (насторожился). Это ты сам придумал или кто другой?

Ф е д ь. Где вы видели, чтоб Иванушка-дурачок такое сам сообразил?

Л о б. А кто же? (Оглянувшись.) Может, агроном Роман Шевченко?

Ф е д ь. Может, и он.

Л о б. Ты его, часом, не видел здесь, на карнавале?

Ф е д ь. Нет.

Л о б. А завклубом? Ты его знаешь?

Ф е д ь. Как свои старые сапоги.

Л о б. Тем лучше. Найди его и зови сюда… Стоп! (Огляделся.) Как по-твоему, Иванушка-дурачок, наш завклубом — толковый завклубом?

Ф е д ь. Федь Пугач?.. Где там толковый, глупый как пробка…

Л о б. Хорошо сказано! А почему глуп?

Ф е д ь. Потому что работает завклубом. Попыхач он. Человек, которым каждый помыкает.

Л о б. Так вот, позови мне этого попыхача.

Ф е д ь. Есть позвать! (Отступает от Лоба на шаг, поворачивается, произносит.) По щучьему велению, по моему хотению, завклубом, явись! (Снимает маску, поворачивается.) Я вас слушаю, товарищ Лоб!

Л о б (сердито). Так это ты!.. Разыгрываешь, значит, меня?

Ф е д ь. На то и карнавал! Чтоб было весело.

Л о б. Народу должно быть весело, а не тебе! На кого я возложил ответственность за идейную высоту этого мероприятия?

Ф е д ь. Лично на меня, Антон Сидорович.

Л о б. А куда смотришь? Ты видишь, как наши замечательные советские колхозники одеты? Абсолютное большинство в украинском. Где твое чувство интернационализма?

Ф е д ь. Есть же вы, Чапаев, и красный казак Примаков, есть грузинка и латыш… А еще есть Дон Кихот, Анна Каренина.

Л о б. Ты мне своей эрудицией глаза не замазывай. Речь идет об идейном звучании карнавала. Почему у тебя преобладают безыдейные костюмы?

Ф е д ь. Эти костюмы привезла ваша супруга.

Л о б. Моя супруга привезла их достаточно. Я собственными глазами видел там костюмы генералиссимуса Суворова, Петра Первого. А ты, идейный руководитель карнавала, нарядился Иванушкой-дурачком! Почему именно дурачком?

Ф е д ь. Потому что Иванушка-дурачок во всех сказках разумнее всех царей, вместе взятых. И второе… Позвольте мне загадать вам загадку? Можно?

Л о б. Какую такую загадку?

Ф е д ь. Представьте себе бублик, обыкновенный бублик, который едят. Представляете?

Л о б. Ну?

Ф е д ь. И вот я, Иванушка-дурачок, хочу знать: куда девается дырка, когда бублик съели?

Л о б. Что за идиотский вопрос? При чем здесь дырка?

Ф е д ь. А при том, что в ту дырку ухнули триста рублей колхозных денег. На этот карнавал!

Л о б. Что такое?

Ф е д ь. До свиданья! Иду переодеваться генералиссимусом Суворовым! (Уходит.)

Из-за кустов неожиданно выскакивает переодетый К и м. Он в маске с луком в руке. Нацелился стрелой.

К и м. Руки вверх!

Л о б (от неожиданности вздрогнул). Что за глупые шутки? Кто ты такой?

К и м. Робин Гуд! (Смеется.) Что, испугался, товарищ Чапай?

Л о б (узнал сына). Ты ж так гаркнул… Кто он, этот твой Робин Гуд?

К и м. Английский герой, борец за свободу.

Л о б. Впервые слышу. Он — коммунист?

К и м. Бил и громил богачей, наверно коммунист!

Л о б. Хвалю, сынок! Равняйся только на героев!

Уходят.

Из клуба выходят профессор К о л о д у б и Р о м а н в костюме Дон Кихота.

К о л о д у б. Хоть и интересно здесь с вами, молодыми, но должен навестить своего пациента! До свиданья, рыцарь печального образа!

Р о м а н. Смеетесь? Вынужден был так нарядиться: примерил мундир Наполеона Бонапарта — маловат для меня, надел камзол Петра Первого — великоват…

К о л о д у б. А зачем оправдываетесь? С точки зрения на душу населения Дон Кихот даст фору всем императорам: рубил головы только ветряным мельницам!

Р о м а н (кланяясь). Смешной, но добросердечный идальго желает вам доброй ночи! (Уходит.)

К о л о д у б (к бюсту). Доброй ночи и тебе, бронзовый Герой!

Навстречу ему идет А г л а я. Она в костюме Анны Карениной.

А г л а я. Прошу прощения, уважаемый Василь Явтухович. Я просто счастлива, что встретилась с вами с глазу на глаз!

К о л о д у б. Слушаю вас, уважаемая… уважаемая…

А г л а я (делает реверанс). Анна Каренина!

К о л о д у б. Очень приятно, милая Анна Каренина!

А г л а я (сняла маску). В данном случае разрешите говорить как невестке вашего пациента. Я только что от него. Сидит на веранде, слушает музыку, любуется веселым карнавалом. (С пафосом.) Разрешите мне от имени всей семьи Яворов поблагодарить: это вы, профессор Колодуб, поставили дважды Героя на ноги!

К о л о д у б. Ура, ура, и так шестнадцать раз! (Улыбнувшись.) Это и все, что вы мне хотели сказать с глазу на глаз?

А г л а я. Извините… Я забываю, что вы принадлежите к той категории людей, которые не любят славословий… Обращаюсь к вам с просьбой, очень серьезной.

К о л о д у б. Очень серьезно слушаю.

А г л а я. Простите! Моего мужа, Александра Явора!

К о л о д у б. Вы опять? Я сказал и еще раз говорю: ваш муж — милый человек. Ему не хватает лишь одного: чуточку… любви!

А г л а я (вспыхнув). Что вы, профессор! Я его люблю больше всего на свете!

К о л о д у б. Извините, уважаемая, вы меня не дослушали… Ему не хватает той любви, что называется самоуважением.

А г л а я. Абсолютный альтруист! Всего себя он отдает делу своего отца, дважды Героя. Ради отца он готов даже на безумство! И в результате это — шарлатан!.. Простите, я на коленях умоляю…

К о л о д у б (останавливает ее). Этого еще не хватало. Я не Иисус Христос, а вы — не Мария Магдалина. (Улыбается.) Прощаю и разрешаю ему все грехи, вольные и невольные.

А г л а я. Благодарю, дорогой профессор! Вы такой добрый, гуманный и… Позволю обратиться к вам еще с одной просьбой, личной, так сказать, и одновременно полуофициальной…

К о л о д у б. Немного догадываюсь, уважаемая коллега. Хотите, чтоб я познакомился с вашей диссертацией?

А г л а я. Ой, да вы гениальный психолог! Как вы догадались?

К о л о д у б (усмехнулся). Вашу диссертацию я третий день вижу в комнате свекра.

А г л а я. В самом деле… Когда больной спал, я там над ней работала.

Оркестр заиграл вальс.

Какой прелестный вальс! Он воодушевляет меня на третью просьбу. (Слегка берет Колодуба под руку.) Один только круг, дорогой профессор!

К о л о д у б. Отвечаю на предыдущую просьбу: диссертацию прочитаю, и быстро. А от вальса разрешите отказаться.

А г л а я. Не я прошу, Анна Каренина!

К о л о д у б (улыбаясь). К сожалению, я не Вронский: закружите в вальсе, и могу упасть…

Входит Л о б.

Л о б. Извиняюсь… Я на одну минутку.

А г л а я. Вы ко мне?

Л о б. Как раз наоборот. К уважаемому профессору, товарищу Колодубу, Василию Явтуховичу.

А г л а я. Не смею вам мешать. Еще раз благодарю, дорогой профессор! Я так счастлива! Спокойной ночи! (Уходит.)

К о л о д у б. Слушаю вас, уважаемый заместитель дважды Героя, а дальше… извините, не знаю, как вас величать?

Л о б. Товарищ Лоб, Антон Сидорович…

К о л о д у б. Слушаю вас, товарищ Лоб, Антон Сидорович.

Л о б. Считаю своим абсолютным долгом знать, как вам в «Червоной зирке». Хорошо ли вы чувствуете себя в нашем отеле? Вкусно ли кормят вас в нашем ресторане?

К о л о д у б. Чувствую себя здесь лучше, чем на седьмом небе. Сплю в отеле, как младенец у мамы за пазухой. А в ресторане кормят так, будто я по крайней мере министр.

Л о б. Всех так кормим, абсолютно всех! Пятый год подряд получаем первую премию, областную. Прилагаем все силы, чтоб завоевать первую республиканскую… А как вам это мероприятие? Наш карнавал?

К о л о д у б. По правде?

Л о б. Только по правде, уважаемый профессор, товарищ Колодуб.

К о л о д у б. Потрясен! Впервые такое вижу: Наполеон Бонапарт, Чапаев, Анна Каренина… Здорово!

Л о б (не понял иронии). А как же. Все делаем на наивысшем идейно-художественном уровне! А главное: все для выздоровления и благополучия нашего глубокоуважаемого дважды Героя!

К о л о д у б. Есть еще вопросы? Тороплюсь к больному дважды Герою.

Л о б. К сожалению, не имею.

К о л о д у б. До свиданья, товарищ Лоб, Антон Сидорович.

Л о б. До свиданья, товарищ профессор, Василь Явтухович!

Колодуб уходит. Из клуба появляется крепко подвыпивший С а ш к о в костюме Карася из оперы «Запорожец за Дунаем».

С а ш к о (поет).

Л о б (спешит ему навстречу). Александр Танасович! Рад вас видеть в таком сверхочаровательном наряде!

С а ш к о (закончив куплет). Здорово вы это придумали: карнавал в колхозе! Очень здорово!

Л о б. Служу «Червоной зирке» во главе с вашим родным батьком! Мероприятие нравится даже профессору, говорит: впервые такое вижу!

Входит А г л а я.

А г л а я. Милый Сашуня, по всем признакам, ты уже пьян?

С а ш к о. Я сейчас не Сашко Явор, а Карась. А Карасю полагается быть пьяным… (Поет.)

А г л а я (ищет у него по карманам). Отдай бутылку!

С а ш к о. Не отдам… Это мой реквизит. Как же я буду исполнять номер без бутылки?

А г л а я. Дай слово, что до выступления не допьешь всю водку!

С а ш к о. Во-первых, это не водка, а коньяк. А во-вторых… Видишь батька? (Показывает на бюст.) Им клянусь! Или ты хочешь, чтоб я не батьком поклялся, а папенькой — по-французски!

А г л а я. Я тебя умоляю: идем к людям! (Уходит.)

С а ш к о. Не желаю к людям, желаю побыть с батьком. (К бюсту.) Слышите, батя? А вашего врага номер один нету на карнавале. Он плюет на карнавал. (Лобу.) Отвечайте, заместитель дважды Героя: почему отсутствует ученый агроном?

Л о б (оглянувшись). Во-первых, ученый агроном здесь — замаскировался под Дон Кихота, а во-вторых, если агроном Роман Шевченко для вас враг номер один, то для меня персонально — враг номер два!

С а ш к о. Доказательства! Мне нужны доказательства!

Л о б. Пожалуйста, Александр Танасович. Доказательство первое: этот чудесный карнавал я организовал в знак любви к дважды Герою, на утешение ему и удовольствие. Даже великий француз сказал: веселье — это солнце, а он, агроном Роман Шевченко, категорически заявляет, что этот карнавал — дырка в бублике, дурные деньги на ветер.

С а ш к о. Так и сказал?

Л о б (показывает на бюст). Клянусь бюстом вашего отца!.. Другой пример: статью, что поручено написать Роману Шевченко, он назвал знаете как?.. «Когда брюхо — гегемон»!

С а ш к о. Брюхо — гегемон? Да как он смеет!

Л о б. Это позорный поклеп на дважды Героя, на вас, на меня, на всю «Червоную зирку». А если посмотреть на это его заявление в свете последних международных ситуаций, то это не что иное, как настоящий ревизионизм!

В глубине сцены вспыхивает фейерверк, потом другой, третий. Быстро входит А г л а я.

А г л а я. Сейчас начнется концерт. Первым выступаешь ты, Сашуня.

С а ш к о (сцепил зубы). Кобра.

А г л а я. Кто кобра?

Л о б. Это не о вас, Аглая Федоровна… (Берет Сашка под руку.) Прошу на сцену, Александр Танасович.

Все трое уходят. С противоположной стороны быстро входят Г р и ц ь, за ним Р о м а н.

Р о м а н. Не глупи, Гриць. Зачем ты мучишь Лесю? Подбежала сейчас ко мне, плачет.

Г р и ц ь. Не я, а она меня мучит. Почему передумала ехать в Киев? Ведь она первая начала: скучно на селе, в клубе только кино крутят! И вдруг… почему передумала?

Р о м а н. Очевидно, есть причина.

Г р и ц ь. Вы эта причина! Это вы ее надоумили!

Р о м а н. А хотя бы и я. Здесь вы оба первые, на красной доске красуетесь. А там?

Г р и ц ь. Первые! Красная доска! А для души что? Это ж вы сами говорили!

Р о м а н. Говорил и сейчас скажу.

Г р и ц ь. Ну, и что из этого? Не вы, а Лоб-лобище тут царь и бог. Слышите, как звучит оркестр самого передового колхоза в области?

Р о м а н. Ну, слышу.

Г р и ц ь. Только трубы да барабаны бухают. Один кларнет на двадцать труб, одна тысячная мелодии на душу населения… Чего смеетесь?

Р о м а н. Остроумно сказано: тысячная мелодии на душу населения.

Г р и ц ь. Вам смешно, а мне… Музыка — самая большая радость для меня! Говорю это Лобу-лобищу, а он меня цитатой по башке: музыка в колхозе, говорит, надстройка. Баранка на автомашине — вот залог твоей радости и счастья!

Входят В о л я и Л е с я в своей обычной одежде.

Л е с я. Гриць, я переоделась… Что дальше?

Г р и ц ь. Так бы и давно. (Роману.) Прощайте!

Р о м а н. Зачем, же прощайте? Я приду вас проводить. До свиданья!

Л е с я. Спокойной ночи!

Гриць и Леся уходят.

В о л я. Неужели уедут?

Р о м а н. Если Гриць по-настоящему любит Лесю и музыку — не уедут!

Слышна мелодия дуэта Карася и Одарки.

В о л я. Может, на полчасика пойдем? Сашко будет петь.

Р о м а н. До сих пор этот дуэт был моим любимым, а после исполнения его твоим братом, наверно, возненавижу. Ты знаешь, что он мне сегодня сказал?

Поет Сашко, потом Одарка.

В о л я. Глупость, наверно, сказал. Он все время пьяный… (С болью.) Несчастный он, Романочку. Сам знаешь, отчего пьет. А она… Видал — Анной Карениной нарядилась! Вчера ей опять звонил тот, из Ялты… Посоветуй, что делать?

Р о м а н. Могу поехать в Ялту и убить новоявленного Вронского.

В о л я. Я серьезно, враг ты мой… Надо спасать Сашка! Отцу не до него, а я… День и ночь думаю и ничего не придумаю. Он же такой работящий, талантливый… Слышишь, разве плохо поет?

Р о м а н. С удовольствием слушаю и даже завидую. А у меня все песни на один мотив — «Ой, там Роман воли пасе…» (Влюбленно.) Ведь этой песней ты и причаровала меня! Может, споешь сейчас?

В о л я (оглядывается). Ты в уме, хлопчик мой?!

Р о м а н. Все там, в клубе. Спой! (Слегка обнимает ее.)

В о л я. Но пусть Сашко закончит…

Р о м а н. А он как раз и заканчивает… Ну, давай, потихонечку…

В о л я (поет).

Будто из-под земли вынырнул С а ш к о.

С а ш к о (сестре). А ну, прочь отсюда, Наталка Полтавка! Хочу поговорить с этим рыцарем!

В о л я. Ну и говори.

С а ш к о. Хочу разговаривать наедине!

Р о м а н. Иди, Воля!

Воля уходит.

С а ш к о. Ты зачем сюда приплелся, Дон Кихот? Здесь ветряных мельниц нет!

Р о м а н. Пришел, как и все, на карнавал. Разве мне запрещено?

С а ш к о (передразнивая). На карнавал! Ты же против него. Кто сказал, что это дырка из бублика, дурные деньги на ветер?

Р о м а н. Я этого не говорил, но сказано удачно. Могу только добавить: этот карнавал — мишура! Внешней позолотой латаем дырки духовного воспитания. Вот какие, так сказать, мы высококультурные — даже карнавалы устраиваем!

С а ш к о. Кто это «мы»?

Р о м а н. Я, вы, товарищ Лоб.

С а ш к о. Врешь, ученый агроном! Все это ты рикошетом в моего батька, дважды Героя Социалистического Труда! Что ты написал в статье про наши достижения на душу населения?.. Брюхо, пузо — гегемон! Какого тебе черта нужно духа?

Р о м а н. Такого, чтоб люди не бежали из колхоза, чтоб не водочным духом были здесь веселы и счастливы.

С а ш к о. Какое тебе дело, что я пью? Какое тебе дело до моего счастья?

Р о м а н. Я имел в виду не вас.

С а ш к о. Врешь, кобра! Ты имеешь в виду всю семью Яворов! Ты… ты на место отца нацелился. Так вот тебе отцовское место! (Бьет Романа бутылкой по картонному шлему, который опускается Роману на лицо.)

Из-за куста выскакивает К и м, хватает Сашка за полу жупана, оттягивает.

К и м. Не смейте его бить! Не смейте!

С а ш к о (оттолкнув Кима). Прочь, щенок! (Бьет Романа вторично.)

К и м. Люди!.. Спасите!.. (Бежит в глубину сцены.)

Р о м а н (освободив лицо от шлема, выхватывает из рук Сашка бутылку). А дальше что? Музыка умолкает. Появляются участники карнавала.

С а ш к о. А дальше — прочь от этого святого места? (Обнимает постамент.) Я никому не дам на поругание своего батька!

На том же месте через день. Вечер. В небе застыла луна, ярко освещающая бюст дважды Героя и цветник вокруг него…

Перед своим бюстом стоит Т а н а с Я в о р. Он в теплом домашнем халате, поверх которого накинут пиджак.

Я в о р (смотрит на свое изображение). Стоишь, бронзовое подобие моего я?.. И днем и ночью, зимой и летом. И так стоять будешь вечно. Но поверь: я не завидую тебе. Ты — бронза, а я вот живу, любуюсь луной, разговариваю. Кто счастливее из нас?.. Человек, который делает счастливыми других, не может быть сам несчастным!.. (Вспоминая.) Кто это сказал?.. Кто?

Входит В о л я.

В о л я. С кем вы разговариваете, батя?

Я в о р. Кстати пришла, дочка. Видишь мой бронзовый образ?

В о л я. Как же… Луна так красиво освещает его.

Я в о р. Кто-то сказал, что памятник — это совесть того, кому он поставлен.

В о л я. Хорошо сказано!

Я в о р. В будущем коммунистическом обществе совесть станет основным критерием человеческого поведения. И мне очень хочется сейчас начать исповедь перед собственной совестью. Но этот памятник — глухая и немая бронза, ей не откроешь душу… Ты можешь на несколько минут взять на себя функции моей совести?

В о л я (с любопытством). В аллегорическом понимании, батя?

Я в о р. Да.

В о л я. То есть вызываете меня на откровенность?

Я в о р. Полную.

В о л я. И я, как ваша совесть, могу говорить все?

Я в о р. Абсолютно все!

В о л я. В таком случае разрешите принять и соответствующую позу. (Становится на ступеньках, спиной к постаменту, подобно Адаму Мицкевичу во Львове.)

Я в о р (залюбовался ею). Чудесно, доченька!

В о л я. Я вас слушаю!

Я в о р. Стоишь, бронзовая половина моего я?

В о л я. Стою. Такая судьба всех памятников.

Я в о р. В твоем ответе чувствуется грусть. Ты жалуешься на свою судьбу?

В о л я. Наоборот, очень довольна. Ведь я стала бронзовым памятником в апогее вашего взлета!

Я в о р. В апогее?! Выходит, ты не веришь в мой дальнейший взлет?

В о л я. Верю, надеюсь, но…

Я в о р. Без никаких «но»!.. Ты обещала говорить все!

В о л я. Верю, но с некоторых пор чувствую, что благодаря мне, бронзе, начинаете бронзоветь и вы.

Я в о р. Неправда! С высоты постамента ты можешь видеть перед собой всю нашу «Червоную зирку». Она сегодня в самом большом расцвете!

В о л я. Сравнительно с прошлым. И за это вам слава! За это на груди у вас две золотые звездочки. А завтра?

Я в о р. И завтра. Я ощущаю, как в моих жилах еще пульсирует животворная кровь!

В о л я. Пульсирует во имя чего? Чтоб получить третью золотую звездочку?

Я в о р (уязвленно). Как ты сказала?.. Повтори!

В о л я. Батенька! (Хочет броситься к нему.)

Я в о р. Стой! Не шевелись!.. Ты жестокая, очень жестокая, но ты — прекрасная! Ибо ты — моя совесть!

В о л я. И вы прекрасны сейчас, отец!

Я в о р. Нет, нет. Хватит славословия и дифирамбов. Они ослепляют человека, а я еще жажду огня! Говори дальше, моя совесть!

В о л я. Кто-то идет!.. (Отходит от постамента.)

В глубине сцены проходит п а р о ч к а.

Я в о р. Не выдержала, спустилась на землю?

В о л я. Ведь вы сами земной, батя, весь земной!.. Сядем вот здесь на скамеечке.

Я в о р. Ну, сел, слушаю.

В о л я. Это Гриць Собцабэкало пошел, с Лесей.

Я в о р. Они еще не уехали в Киев?

В о л я. Собираются. Но Роман Шевченко… Агроном…

Я в о р. Что агроном?

В о л я. Уговорил Лесю не уезжать, а Гриць…

Я в о р. Снова агроном! Опять дух!

В о л я (обнимает его). Батенька!

Я в о р. Иди себе. Мне хочется побыть одному. Набежала тучка, скрыла луну, стало темно…

В этот же вечер в домашней крепости Лоба. Дверь закрыта на засовы, окно — ставней. Л о б сидит напротив зеркала, перед ним коньяк, закуска.

Л о б (уже крепко пьян, напевает).

(Обращается к себе в зеркало.) А ты как? Тоже как тот мужик! Пусть из рыбы будет рак! (Меняя голос.) И пусть. (Своим голосом.) Что значит пусть? Оппортунист ты, ползучий эмпирик!..

Звонок телефона.

(Тянется к трубке.) Ал-лле!.. Чего молчишь? Тебе аллекаю! Междугородная?.. (Спохватывается.) «Червоная зирка» слушает… Добрый вечер, товарищ редактор!.. Что, получили статью?.. А-а, ждете статью?.. Пишем, товарищ редактор, пишем. (Успокоившись, садится.) До свиданья, товарищ редактор… (Положил трубку. Снова обращается к себе в зеркале.) Слыхал? Ученый агроном не послал статью в редакцию, он боится тебя. Боится! (Напевает дальше.)

Снова звонит телефон.

Звони, трещи… Я сейчас дома, не на службе…

Телефон продолжает звонить.

А что, если сам товарищ Цимбал? (Схватил трубку.) Слушаю, товарищ Цимбал!.. А, это не вы… Добрый вечер, товарищ прокурор!.. Слушаю, товарищ прокурор. (Успокаивается, садится.) От имени и по поручению дважды Героя Социалистического Труда Танаса Карповича прошу вас не раздувать это дело, а как раз наоборот. Ведь он, Александр Явор, единственный сын, другие сыновья дважды Героя сложили свои головы на алтарь отечества… Ну и что? Ну ударил его бутылкой, ну кровь потекла… Потерпевший сам подал вам заявление?.. Даже не звонил? Очень хорошо! Мы здесь сами, на месте, разберемся. Обещаю завтра же организовать товарищеский суд… Спокойной ночи, товарищ прокурор!.. (Положил трубку.) Подумаешь, какую цацу ударил! Да если б моя воля!.. (Снова к себе в зеркале.) Что твоя воля? Кто ты теперь такой, товарищ Лоб? Был конь, да изъездился. Ты теперь мученик великих идей… (Наливает коньяк и пьет.) За твое здоровье, мученик!

Слышен стук в дверь и голос Кима: «Папан, открой!»

В чем дело, сынок? Почему не спишь?

Г о л о с К и м а. Не могу заснуть. Пусти!

Л о б. Я занят, Кимчик. Очень занят.

Г о л о с К и м а. Ну и что?! (Громыхает в дверь.) Открой, мне надо поговорить с тобой.

Л о б. Ну и говори. Через дверь.

Г о л о с К и м а. Я хочу с глазу на глаз! (Громыхает еще сильнее.)

Лоб прячет бутылку и рюмку, запирает сейф, отодвигает засовы. Врывается возбужденный К и м.

Л о б. Слушаю, Рихард Зорге.

К и м (подозрительно осматривает комнату). Что ты здесь делал?

Л о б. Если ты так интересуешься, то… (Берет со стола лист бумаги.) Составляю план работы.

К и м. А зачем закрыл ставни? Здесь так жарко. Почему двери были на засове?

Л о б. Чтоб никто не мешал, сыночек. (Обнимает его.)

К и м (вырывается). Не ври, папан! Ты прячешься от людей, я это заметил. А сейчас и от меня прячешься. Что ты скрываешь?

Л о б. Чего кричишь? Замолчи!

К и м. Не замолчу. Ты затеял какой-то заговор. Вчера сговаривался с инженером Сашком Явором, а сейчас по телефону с прокурором. Я все слышал и даже записал на магнитофоне.

Л о б. Чепуху ты записал, Кимчик.

К и м. Вчера было гениально, а сегодня уже чепуха! Почему ты берешь под защиту бандита, что раскровавил голову агроному? Я сам видел. Кто такой враг номер один?

Л о б. Враги на каждом шагу, сынок. Идет всемирная борьба. Но ты еще малыш, и тебе не нужно этого знать.

К и м. Брехня, я уже не маленький, я все понимаю. За какого мученика ты пил сейчас водку? Может, скажешь, не пил? Посмотри в зеркало, полюбуйся на себя. Читаешь лекции, чтоб другие не пьянствовали, а сам?

Л о б (с угрозой). Замолчи сейчас же, а то я не посмотрю, что ты у меня единственный сын!

К и м (вскакивает на стол). А Рихард Зорге не боится. Говори, о чем сговаривался с прокурором? А не скажешь, пойду сейчас к агроному Роману и все расскажу, все прокручу ему на магнитофоне.

Звонок телефона.

Л о б. Пошел вон со стола! (Направляется к телефону.)

К и м. Я сам поговорю, сам! (В трубку.) Кто звонит? Слушайте меня, слушайте…

Л о б. Отдай трубку!

К и м. Не отдам! Кто это, кто?.. Докладываю, товарищ Цимбал: в «Червоной зирке» заговор! Черный заговор!

Л о б (сбивает его с ног). Замолчи, выродок!

К и м (успевает крикнуть в трубку). Спасите, товарищ Цимбал!

Собственно, это продолжение седьмой картины. Тучка прошла, луна вновь заливает бюст дважды Героя. Т а н а с Я в о р сидит задумавшись на той же скамье.

Входит В о л я.

В о л я. Батя, вам пора домой!

Я в о р. Дом не убежит, когда подпалишь, тогда и сгорит… (Поднимается. К бюсту.) Так-то, мое металлическое подобие. Не согласен я застывать в бронзе. Я готов даже свалить тебя с пьедестала!

В о л я. Во имя чего?

Я в о р. Чтоб быть колоколом, а не горшком с варениками.

В о л я. Хотите продолжить диалог с совестью?

Я в о р. Точка! Что чересчур, то вредит здоровью!

В о л я. Там звонит прокурор, хочет поговорить с вами.

Я в о р. О чем?

В о л я. Советует судить Сашка товарищеским судом. И потерпевший… агроном Шевченко не возражает.

Я в о р (с иронией). Такой жалостливый этот агроном! Не возражает!.. (Резко.) А я возражаю! Категорически. Пускай моего сына-хулигана судит районный суд!

В о л я. Еще звонили из редакции. Сам редактор. Спрашивал, когда будет статья?

Я в о р. Горит у него там, что ли?

В о л я (обнимает его). Батя, чего вы сердитесь?

Я в о р. Разве я сержусь?

В о л я. Ворчите, как старый-престарый дед.

Я в о р. Не буду, дочка, не буду. А статью пусть пишет он… Пускай пишет твой агроном Шевченко!

В о л я (обрадовалась). Он уже написал!

Я в о р. Тем лучше. Пусть только добавит от меня вот что: до сих пор я, дважды Герой, Танас Явор, был кочегаром, поставщиком голодного людского желудка. И в результате напихал я тот желудок: салом, мясом, сахаром, хлебом…

В о л я. А почему вздохнули?

Я в о р. Больно за хлеб. Он был, есть и будет для меня святым! А зайдешь в столовую, глянешь… хлебом вытирают вилки и ножи, как тряпкой. Хлеб валяется под ногами… Будь моя воля — судил бы за такое!

В о л я. Успокойтесь, батя.

Я в о р. И пусть еще добавит в статье… Был я кочегаром людского желудка, а возле меня — Лоб, напиханный цитатами: все во имя производства на душу населения! Верил, слушался. А сегодня я вычитал, что критерием богатства является не только производство на душу населения, но и производство самой той души…

Из клуба слышна тихая, лирическая мелодия на саксофоне, которую затем подхватывает оркестр.

(Заслушался.) Хорошо играет!.. Просто красиво!

В о л я. Это Гриць Собцабэкало.

Я в о р. Сядь… Ближе… Видишь луну? Ты б полетела на луну?

В о л я. Хоть сегодня, батя!

Я в о р (усмехнулся). Глупый вопрос… При чем здесь луна? Лучше скажи…

В о л я. Про Гриця Собцабэкала? Очень талантливый хлопец!

Я в о р. О нем потом, а сейчас… ты вот здесь, со мной, а где же он?

В о л я. Кто «он»?

Я в о р. Да тот, что «Роман чорний, а я руса…». Думаешь, не слыхал, как ты все время напеваешь? Где он? Сердцем чувствую, что он где-то здесь, близко.

В о л я. Он хочет поговорить с вами.

Я в о р. Зови его! (К бюсту.) Что, бронза, есть еще у нас порох в пороховнице!

Воля убегает и быстро возвращается с Р о м а н о м.

Р о м а н. Добрый вечер, Танас Карпович!

Я в о р. Садись… Совещание человеческих душ считаю открытым!

Тихо играет оркестр.

З а н а в е с.

1970

Авторизованный перевод В. Баскиной-Осиповой.