Глава 10. Шпионы кайзера. Русская контрразведка в начале Первой мировой войны

В начале Первой мировой войны Российская империя еще не очень понимала, что такое шпионаж в условиях тотального конфликта и как с ним бороться. Нравы в этой области оставались еще совсем патриархальными и старомодными. Расскажем об этом на примере двух первых немцев, арестованных в Петербурге по подозрению в шпионаже в самом начале войны, в августе 1914 года.

Патриархальная контрразведка

27 июля (9 августа) 1914 года полковник Отдельного корпуса жандармов Василий Ерандаков, возглавлявший Санкт-Петербургское городское контрразведывательное отделение, получил сообщение o том, что в гостинице «Астория» разместился нелегально прибывший в столицу российской империи германский шпион Эрнст Густав фон Лерхенфельд.

Шли девятые сутки войны, которую вскоре назовут Первой мировой. Ещё 1 августа 1914 года немецкий посол граф Пурталес официально вручил российскому министру иностранных дел ноту об объявлении войны. С этого момента, в соответствии с международными конвенциями дипломаты враждующих сторон должны были через нейтральные государства организованно вернуться в свои страны. Упомянутый выше Эрнст Густав фон Лерхенфельд так же обладал дипломатическим статусом, много лет являясь генеральным консулом Второго рейха в городе Ковно (ныне литовский Каунас).

Однако, с того момента, как после официального объявления войны германский консул скрылся от наблюдения властей, Лерхенфельд из дипломата автоматически превращался во вражеского агента на русской территории. Впрочем, о том, что германский консул в чине ротмистра прусской гвардии занимается отнюдь не только «чистой» дипломатией, спецслужбы России знали давно. Еще в 1909 году Генеральный штаб Русской императорской армии направил в Министерство иностранных дел список западноевропейских дипломатов, причастных к разведывательной деятельности. В этом списке под номером четыре, сразу после британского консула в Одессе, значился немецкий консул в Ковно барон Лерхенфельд.

Пикантности в это дело добавлял тот факт, что германский аристократический род Лерхенфельдов через прабабку царя Николая II числился в дальних родственниках династии Романовых, а сам консул Лерхенфельд был женат на баронессе Анне Эльфриде Луизе фон Штакельберг, родной дочери генерала Георгия Штакельберга, одного из командующих русской армии во время войны с Японией в 1904-05 годах.

Вероятно, именно поэтому в 1912 году осталось без реакции ходатайство коменданта крепости Ковно о высылке консула Лерхенфельда, уличённого в разведывательной деятельности. Накануне Первой мировой войны крепость Ковно на западной границе Российской империи имела стратегическое значение, прикрывая удобные переправы через Неман и железную дорогу из Петербурга в Варшаву. Именно в 1912 году военные власти России начали модернизацию крепости и строительство новых фортов.

Лерхенфельда несколько раз задерживали возле строящихся укреплений Ковно. Немецкий дипломат объяснял своё появление у новых фортов русской крепости выездами на охоту и поездками в имения своей жены. Действительно баронесса Штакельберг, дочь видного российского генерала, владела крупными земельными поместьями в окрестностях Ковно.

Молодая военная контрразведка России, созданная только в 1910 году, несколько раз предлагала либо выслать Лерхенфельда из страны, как персону non grata, либо даже сослать во внутренние губернии, как откровенного шпиона германского кайзера. Однако на самом верху Российской империи даже накануне Первой мировой войны всё ещё царили откровенно патриархальные нравы старой феодальной аристократии – шпионом могли посчитать писаря в штабе, мелкого клерка в посольстве, но никак не благородного барона, состоящего в родстве с лучшими семьями России и Германии. До начала мировой войны Густав Эрнст фон Лерхенфельд так и оставался генеральным консулом в Ковно, успешно руководя целой шпионской сетью из польских, русских и немецких агентов.

Возможность арестовать резидента появилась только в августе 1914 года, когда уже после официального объявления войны, Лерхенфельд вместо того чтобы, сидя в консульстве, спокойно дожидаться депортации в нейтральную страну, пользуясь отсутствием строгой охраны (тогда дипломатам ещё верили на слово) исчез из-под наблюдения и был обнаружен только через несколько суток в Петербурге. В Отдельном корпусе жандармов Российской империи обоснованно подозревали, что нелегальный визит уже бывшего германского консула из Ковно в Петербург был связан со сбором сведений о ходе русской мобилизации.

На поимку ушедшего в подполье консула были брошены лучшие силы. Лерхенфельда подвели аристократические привычки – его обнаружили остановившимся под чужим именем в «Астории», самой комфортабельной и дорогой гостинице Петербурга. В тот же день барона задержали на Финляндском вокзале, при попытке выехать в Швецию через Великое княжество Финляндское.

Нравы и после начала войны всё ещё оставались патриархальными – на следующий день об аресте Лерхенфельда сообщили все петербургские газеты. Так газета «Новое Время» поместила эту информацию в раздел «Новости дня», между сообщением о приёме в Зимнем дворце депутатов Государственной думы и заметкой, что «Кара-ногайский народ на Кавказе предоставил армии лучших своих лошадей и сделал пожертвования деньгами».

Два странных шпиона

Однако, барон Лерхенфельд был лишь вторым немцем, которого по подозрению в шпионаже арестовали в Петербурге вскоре после начала войны. Двумя днями ранее, 25 июля (7 августа нового стиля) 1914 года гатчинской полицией был арестован Иван Федорович Вейерт, преподаватель немецкого языка в 10-й Санкт-Петербургской гимназии.

50-летний Иоганн Вейерт был русским немцем, родившимся в Петербурге в семье скромного медика. Ради экономии денег он учился не в столице империи, а в куда более скромном Дерптском университете (ныне Дерпт это эстонский Тарту) на филологическом факультете. Всю жизнь Вейерт проработал скромным учителем немецкого языка. Единственной примечательностью этого скромного человека была его настойчивая, ярко выраженная германофобия.

Случаются иногда такие странные выверты психологии, когда, например, русский по крови человек становится ярым русофобом, а еврей столь же ярым антисемитом. Так вот немец Иоганн Вейерт со времён студенчества был откровенным германофобом. Своим учениками и коллегам по гимназии, он любил рассказывать, что еще со времен студенчества в Дерптском университете, где в XIX столетии учились и преподавали почти исключительно прибалтийские немцы, он возненавидел этих «диких потомков тевтонских рыцарей». Диаспору российский немцев Иоганн Вейерт постоянно обвинял в «презрении к русскому народу» и «иноземном иге», которое установили в России немцы, «удачно устраиваясь на лучших должностях чуть ли не во всех ведомствах и учреждениях».

Ещё в 1891 году лютеранин Иоган Вейерт официально крестился в православие и стал Иваном Фёдоровичем Вейертом. Всем дальним и близким знакомым Вейерт постоянно рассказывал, что его главная цель в жизни «ценою личного счастья и успеха» разоблачать «немецкое иго» и «исключительно в подвиге личного унижения и тяжелого труда стяжать право именоваться русским, несмотря на немецкую фамилию». Своим учениками в гимназии Вейер любил повествовать об «ограниченности немецкой науки» и о том, что «нельзя быть в одно и то же время хорошим немцем и хорошим русским». Как позднее объясняли дознавателям жандармерии его коллегии по гимназии, Вейерт постоянно проповедовал, что немцы под влиянием капитализма стали «торгашами, развратниками и атеистами», а любые произведения немецкой живописи, архитектуры или литературы объявлялись Вейертом «бесталанными и дикими».

Одним словом, русские в окружении Вейерта считали немца-германофоба экзальтированным «чудаком» (именно так, «чудаком», они и называли его в своих показаниях полиции в августе 1914 года), а вот немцы, тогда составлявшие самую крупную этническую диаспору Петербурга, откровенно ненавидели и презирали Вейерта, считая его сумасшедшим.

Вероятно, донос в полицию на странного немца в первые дни после объявления войны пришел именно из среды германской диаспоры русской столицы. Обвинения были голословны, но к несчастью учитель Вейерт ради дополнительного заработка преподавал немецкий язык не только в гимназии, но и в Михайловской артиллерийской академии, главном учебном центре русской артиллерии. В связи с этим полиция решила на всякий случай арестовать непонятного немца.

Арест скромного школьного учителя столичные газеты не заметили. Если арестованного барона Лерхенфельда поместили в самую знаменитую тюрьму Российской империи, Трубецкой бастион Петропавловской крепости, то учителя ждала более простонародная тюрьма – камера № 53 в «Доме предварительного заключения» на Шпалерной улице Петербурга. Оба, и аристократ-дипломат и преподаватель гимназии, были арестованы на основании статьи 21-й «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», которая позволяла полиции, после введения в связи с началом войны «усиленной охраны», обыскивать и арестовывать сроком на две недели любое подозрительное лицо.

При обыске у барона Лерхенфельда были обнаружены карты западной части Петербургской губернии и фотографии Нарвы и Ивангорода. Бывший консул невозмутимо и откровенно врал, что таким образом подыскивал новое имение для жены.

Комендант Петропавловской крепости по заведенным правилам в тот же день «всеподданнейше» сообщил царю Николаю II о поступлении в крепость Лерхенфельда, подозреваемого в государственном преступлении. Царь от руки написал на представленном ему донесении: «В чем обвиняется?»

Петропавловский «ватер-клозет»

На всякий случай департамент полиции на следующий же день после помещения Лерхенфельда в Трубецкой бастион секретно уведомил коменданта крепости, что на арестованного дипломата не надо распространять режим опасного государственного преступника, лишенного любых связей с внешним миром. Наоборот, шпиону Лерхенфельду разрешили «постоянные свидания» с супругой и передачи книг, предметов быта и еды без каких-либо ограничений.

Русский юрист и историк Николай Гернет, автор многотомной «Истории царской тюрьмы», позднее писал: «Никогда за всю историю Петропавловской крепости я не встречал указания на такое беспримерное снабжение кого-нибудь из узников. Департамент полиции проявлял необычную для него быстроту в удовлетворении просьб супруги Лерхенфельда. И она, посылая, например, пальто в Трубецкой бастион через департамент полиции, просила переслать это пальто, “если можно, сегодня же”. Проявлял заботы к обвиняемому в шпионаже немцу и комендант крепости. Он спешил просить департамент полиции прислать к заключенному германскому консулу зубного врача…»

Помимо врачей, арестованного шпиона в крепости беспрепятственно посещал лютеранский пастор. Питался арестованный так же по-особому, казённую пайку, полагавшуюся иным арестантам (Лерхенфельд в письмах жене именовал их «анархистами» и «арестантами низшего разбора») он не ел, покупая еду за счёт собственных средств из петербургских ресторанов.

Не смотря на регулярные личные свидания, Лерхенфельд постоянно писал письма жене. Люди начала XX столетия вообще любили эпистолярный жанр даже в общении с близкими собеседниками, это заменяло им интернет и смс-ки наших дней. И в одном из посланий к жене Лерхенфельд так описывает свой рацион в Трубецком бастионе Петропавловской крепости: «…я пью в день 4–5 чашек какао, 2–3 чашки кофе и 1 яйцо. Кроме того, 4–5 хлебцев с маслом, немного сыра и меда…».

В нарушение всех инструкций о содержании заключённых, Лерхенфельд пребывал в тюрьме в собственной одежде и со своим бельём. Не смотря на все необычно льготные условия заключения, шпион-дипломат не без юмора именовал в письмах свою камеру «ватер-клозетом».

Даже если не предполагать высоких покровителей германского шпиона при русском дворе, можно констатировать, что царская бюрократия на всякий случай стремилась проявить услужливость и заботу по отношению к отпрыску германо-русской аристократии и дальнему родичу царской фамилии. В конце сентября 1914 года шпиона даже попытались выпустить из тюрьмы и отправить в Самару, фактически проживать под домашним арестом.

Но тут уже взбунтовались военные, которые очень опасались, что Лерхенфельд до своего ареста сумел собрать немало информации о ходе мобилизации русской армии. 8 октября 1914 года в Министерство внутренних дел пришла шифрованная телеграмма от генерала Янушкевича, начальника штаба Верховного главнокомандующего: «Барон Лерхенфельд, как особенно опасный и вредный, подлежит самому строгому содержанию в месте заключения. Освобождение его ни в каком случае недопустимо».

Любопытно, что помимо жены, Лерхенфельда в Петропавловской крепости вопреки всем тюремным правилам регулярно посещал камергер царской свиты Владимир Коссиковский. После отъезда жены Лерхенфельда за границу именно камергер Коссиковский взял на себя заботы по снабжению арестованного шпиона книгами и иными передачами.

«После возникновения войны высказывал очень критическое отношение к Германии…»

Дело барона Лерхенфельда осложнилось тем, что после его ареста германские власти фактически взяли в заложники русского консула в Кёнигсберге Зиновия Поляновского. Вместо того чтобы выслать консула в нейтральную Данию, немцы посадили его в одиночную камеру. При этом сидел Поляновский не в льготных условиях Лерхенфельда, а в соответствии с режимом содержания разоблачённых шпионов, то есть без какой-либо связи с внешним миром.

Пока немецкий барон пил кофе и какао в Петропавловской крепости, решалась судьба немецкого учителя в камере № 53 петербургского «Дома предварительного заключения». 21 августа (3 сентября нового стиля) 1914 года следователь по особо важным делам Сергей Юревич направил в петроградскую гимназию № 10 запрос, в котором интересовался у директора гимназии, как подозреваемый Иван Вейерт «относился к Германии и Австрии в мирное время и после возникновения войны, не замечали ли в нем особого уважения к германской военной мощи и культуре или же напротив того можете засвидетельствовать об его особом русском патриотическом настрое».

К счастью для учителя Вейерта директор гимназии дал своему подчиненному самую положительную характеристику, отметив, что к служебным обязанностям тот относился «добросовестно и за время своей службы ни в чем предосудительном в нравственном отношении замечен не был», а «после возникновения войны высказывал очень критическое отношение к Германии». Тем не менее, 30 августа (12 сентября нового стиля) срок заключения подозреваемому в шпионаже Вейтерту был продлен на месяц. Однако ровно через неделю арестованный был освобожден из-под стражи.

Даже в условиях военной шпиономании, жандармерия и прокуратура Российской империи поняли, что чудаковатый Вейерт явно не шпион. Никаких улик, кроме анонимного доноса в полицию, так и не было обнаружено. Уже в октябре 1914 года Иван Вейерт вернулся к преподаванию немецкого языка в гимназии № 10. К дальнейшему преподаванию в Михайловской артиллерийской академии его, на всякий случай, не допустили.

Тем временем дело барона-шпиона Лерхенфельда вышло на международный уровень. В качестве посредника между Россией и Германией по вопросу об условиях обмена арестованными дипломатами выступил испанский консул. Переговоры затянулись на много месяцев. В мае 1915 года последовало приказание свыше ещё более смягчить режим заключения Лерхенфельда, его перевели из Трубецкого бастиона в «Екатерининскую куртину». Эта часть Петропавловской крепости предназначалась для льготного содержания высокопоставленных подследственных. Например, сразу после русско-японской войны здесь содержался генерал Стессель, сдавший японцам Порт-Артур.

Берлин и Петроград окончательно смогли договориться об обмене арестованными дипломатами только через год после начала войны. 24 сентября 1915 года германский консул Лерхенфельд со всем немалым имуществом, накопившимся за 12 месяцев небывало льготного заключения, был передан жандармам для отправки его через Финляндию в нейтральную Швецию. 27 сентября на пограничном пункте в финском городке Торнео при осмотре багажа и личном обыске у Лерхенфельда жандармы обнаружили спрятанными за подкладкой шляпы «два полулиста с ключом шифра», за обшлагом пиджака «зашитыми четыре листа почтовой бумаги, написанные вдоль и поперек» шифрованными записями.

По итогам обыска российские жандармы, не смотря на распоряжение начальства, вновь задержали неугомонного шпиона. Через сутки в Торнео пришли две телеграммы противоположного содержания. Из располагавшегося в столице Генерального штаба (формально Отдельный корпус жандармов входил в состав русской армии) поступила телеграмма с приказом немедленно освободить Лерхенфельда А от начальника штаба действующей армии пришла телеграмма о дальнейшем содержании шпиона под стражей.

Возникшее разногласие жандармы попытались разъяснить по телефону – связь с Петроградом была, а до ставки действующей армии в Могилёве дозвониться не удалось. В итоге 29 сентября 1915 года германский консул и резидент Эрнст Густав фон Лерхенфельд благополучно пересёк шведскую границу и прямиком отправился в Германию. После его возвращения немцы так же через Швецию передали на родину российского консула Поляновского, который за год строго одиночного заключения сошёл сума.

«Контрразведывательный режим» разных стран и войн

Все эти странные привилегии для вражеских шпионов в России в самом начале Первой мировой войны объясняются не только феодальными пережитками, но и тем, что в Российской империи система профессиональной контрразведки и борьбы со шпионажем появилась всего за несколько лет до августа 1914 года.

К началу войны функции органов государственной безопасности в России выполняли три ведомства: военная контрразведка, полиция и жандармское управление. Однако полиция в основном занималась охраной общественного порядка и криминалом, а жандармерия специализировалась на «внутреннем враге», то есть политической и иной оппозиции царскому режиму. В деле противодействия иностранному шпионажу, особенно военному, они не были профессионалами.

Те же, кому полагалось профессионально бороться с неприятельскими шпионами были созданы буквально накануне войны. Армейская контрразведка в военных округах Российской империи была учреждена только в 1911 году, а отделение контрразведки военно-морского флота создано лишь в мае 1914 года. Именно поэтому немцы до начала мировой войны имели, например, полные сведения о судостроительной программе русского военно-морского флота на Балтике. При этом отделы контрразведки военных округов были крайне малочисленны – так в мирное время контрразведывательный отдел Киевского военного округа (охватывавшего больше половины современной Украины) насчитывал лишь 19 сотрудников.

Психологически в Российской империи шпионаж всё еще не воспринимался как системная опасность, как постоянно действующий вражеский механизм похищения информации. Отношение к «шпионству» оставалось всё ещё патриархальным, пришедшим из феодально-аристократического прошлого, когда подобная деятельность рассматривалась как некий периодический курьёз, недостойный благородных дворян и воинов.

По этой причине в Российской империи начала XX века был самый мягкий «контрразведывательный режим», то есть самые удобные и безопасные условия для деятельности иностранных разведок среди всех крупных держав Европы. Например, с 1910 года и до начала Первой мировой войны в России по подозрению в шпионаже было арестовано 220 человек, из них приговорили к тюремным срокам всего 31. В тоже время в Германии за этот же период времени по подозрению в шпионаже было арестовано 943 человека, из них осуждено 117.

И это не считая Австро-Венгрии, тогда большой западноевропейской державы, главной военной соперницы России на юго-западных рубежах. В Австро-Венгрии только в 1913 году за шпионаж арестовали свыше 560 человек, из них осуждены были 80. То есть в России накануне Первой мировой войны выявление иностранной разведдеятельности и раскрываемость дел по шпионажу были в 7–8 раз менее интенсивны, чем у её потенциальных противников на Западе.

Даже вступив в мировую войну Российская империя почти год оставалась без единой системы контрразведки. До июня 1915 года все органы борьбы с вражеским шпионажем в тыловых округах и в действующей армии так и не были объединены в единую систему.

Уже после войны генерал-майор Николай Батюшин, с 1914 года возглавлявший разведку и контрразведку Северо-Западного фронта, так писал о причинах низкой эффективности борьбы с германским и австрийским шпионажем: «Почти весь первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов совсем не интересовался, и она поэтому велась бессистемно, чтобы не сказать спустя рукава».

Единая и профессионально работающая система военной и политической контрразведки в масштабах всей страны появится только к 1916 году. Однако к тому времени внутренние проблемы Российской империи достигнут таких масштабов, что с ними будут не в силах справиться любые спецслужбы.

Впрочем, деятельность русской контрразведки в разгар Первой мировой войны и двух революций это отдельная большая история. Здесь же стоит ограничиться кратким рассказом о дальнейших судьбах двух упомянутых здесь «шпионов кайзера» – резидента Лерхенфельда и оклеветанного учителя Вейерта.

После освобождения из тюрьмы 50-летний учитель еще два года преподавал немецкий язык в петроградской гимназии. Пока платили жалование, он аккуратно, с немецкой педантичностью отчислял его часть в помощь русским раненым в госпиталях и лазаретах. Учитель Иван Фердинандович Вейерт умер вскоре после революции, в 1918 году, когда столицу бывшей империи в разгар гражданской войны охватил голод.

Вернувшийся в Германию барон Эрнст Густав фон Лерхенфельд до конца Первой мировой войны работал в немецкой администрации на оккупированной немцами российской части Польши. Но барон-шпион вошёл в большую историю не в годы Первой мировой, а во время Второй мировой войны. В момент ареста в Петербурге в августе 1914 года у 43-летнего барона была годовалая дочь, внучка русского генерала, проигравшего японцам сражение у Вофангоу. Через 20 лет уже в Германии эта выросшая девочка с титулом баронессы стала женой графа Клауса фон Штауффенберга, тогда лейтенанта немецкой армии. Ещё через десятилетие Штауффенберг, уже в чине полковника вермахта, устроит знаменитое покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, когда фюрер Третьего рейха выживет только чудом и волей случая.

К счастью для барона фон Лерхенфельда, тестя Штауффенберга, до неудачного покушения он не дожил, мирно скончавшись в январе 1944 года. Тем самым бывший шпион кайзера счастливо избежал ареста гестаповцами, ведь все иные родственники Штауффенберга, включая его жену и тёщу, после вскрытия заговора были помещены в концентрационные лагеря.

Вдова барона Лерхенфельда, урождённая русская баронесса фон Штакельберг, которая в начале Первой мировой войны свободно ходила в Трубецкой бастион Петропавловской крепости на свидания с мужем-шпионом, умерла в январе 1945 года, не выдержав и полугода в гитлеровском концентрационном лагере. Вторая мировая была во всём куда более жестокой, чем Первая…

Загрузка...