Несокрушимый Арчи

Глава 9 Письмо от Паркера

С течением дней, освоившись в отеле «Космополис», оглядываясь вокруг и пересматривая свои первые заключения, Арчи начал склоняться к тому, что в его непосредственном окружении наибольшего восхищения заслуживает Паркер, худой, торжественно-невозмутимый камердинер мистера Дэниела Брустера. Человек, который непрерывно общается с одним из самых трудных людей в Нью-Йорке и все это время умудряется не только не склонить головы, подобно поэту Хенли, но даже, если судить по внешним признакам, сохраняет достаточную бодрость духа. Великая личность, по каким меркам его ни судить! Хотя Арчи и жаждал зарабатывать себе на хлеб честным трудом, с Паркером он не поменялся бы местами даже за гонорары кинозвезды.

Именно Паркер первым обратил внимание Арчи на скрытые достоинства Понго. Как-то утром Арчи забрел в апартаменты своего тестя, как он иногда делал в стремлении наладить более теплые отношения, но обнаружил там только камердинера, который обмахивал пыль с мебели и безделушек метелочкой из перьев на манер слуги, который открывает первую сцену первого действия того или иного старомодного фарса. После учтивого обмена приветствиями Арчи сел и закурил сигарету, а Паркер продолжал смахивать пыль.

— У хозяина, — сказал Паркер, нарушая молчание, — есть недурственные обжейдар.

— Недурственные что?

— Обжейдар, сэр.

Арчи озарило:

— Ну, конечно же! Хлам по-французски[2]. Понял, понял, о чем вы. Наверное, вы правы, старый друг. Я в этих штучках не очень разбираюсь.

Паркер одобрительно щелкнул вазу на каминной полке.

— Очень ценные, кое-какие из вещиц хозяина. — Он взял фарфоровую фигурку воина с копьем и принялся ее обметать с благоговейной осторожностью личности, отгоняющей мух от спящей Венеры. Он взирал на фигурку с почтением, которое, с точки зрения Арчи, было совершенно неоправданным. На его непросвещенный взгляд, эта штукенция была всего на градус менее гнусной, чем японские гравюры тестя, на которые Арчи всегда смотрел с безмолвным омерзением. — Вот эта, например, — продолжал Паркер, — стоит больших денег. Очень больших.

— Как? Понго?

— Сэр?

— Я всегда называю этого дурацкого не поймешь что исключительно Понго. Не знаю, как еще его можно назвать, а?

Камердинер, казалось, не одобрил такую фамильярность. Он покачал головой и вернул фигурку на каминную полку.

— Стоит больших денег, — повторил он. — Но не сама по себе, нет.

— Не сама по себе?

— Нет, сэр. Такие вещицы всегда парные. И где-то есть пара к этой вот. И если бы хозяин мог наложить на нее руку, у него было бы то, что очень стоит иметь. Очень даже стоит. За что знаток отвалил бы большие деньги. Но одна без другой ничего не стоит. Надо иметь обе, если вы понимаете, о чем я, сэр.

— Понимаю. Как нужная карта к королевскому флешу.

— Именно, сэр.

Арчи снова уставился на Понго в смутной надежде обнаружить в нем тайные достоинства, скрытые от глаз при первом знакомстве. Но безуспешно. Понго оставлял его холодным, даже ледяным. Он не взял бы Понго в подарок, даже чтобы утешить умирающего друга.

— И сколько может стоить такая парочка? — осведомился он. — Десять долларов?

Паркер улыбнулся торжественной улыбкой превосходства.

— Чуточку больше, сэр. Несколько тысяч долларов будет поточнее.

— Вы хотите сказать, — сказал Арчи в искреннем изумлении, — что имеются ослы, разгуливающие на свободе — абсолютно на свободе, — которые выложат столько за такую жуткую маленькую штукенцию, как Понго?

— Вне всякого сомнения, сэр. Такие древние фарфоровые фигурки пользуются огромным спросом у коллекционеров.

Арчи еще раз взглянул на Понго и покачал головой:

— Ну, ну и ну! Koго только не встретишь в нашем мире, а?

То, что можно назвать воскрешением Понго, возвращением Понго в ряды значимых предметов, произошло несколько недель спустя, когда Арчи отдыхал в доме, который его тесть снял на лето в Брукпорте. Можно сказать, что занавес перед началом второго действия взвился, и открылся Арчи, возвращающийся с поля для гольфа в приятной прохладе августовского вечера. Время от времени он что-то напевал и неторопливо взвешивал возможность, что Люсиль наложит завершающий штрих на безупречность всего сущего, встретив его на полдороге и разделив с ним прогулку в направлении дома.

И в этот момент она появилась вдали — ладная фигурка в белой юбке и бледно-голубом жакете. Она помахала Арчи, и Арчи, как всегда при виде нее, ощутил особый трепет в сердце, который в переводе на человеческий язык сложился бы в вопрос: «Ну что на свете могло заставить такую девушку, как она, полюбить такого болвана, как я?» Это был вопрос, который он постоянно задавал себе и который точно так же неотвязно преследовал мистера Брустера, его тестя. Убеждение в том, что Арчи никак не достоин быть мужем Люсиль, было единственным, которое они полностью разделяли.

— Приветик-ветик-ветик! — сказал Арчи. — Вот и мы, а? Я как раз подумал, как было бы неплохо, если бы ты появилась на горизонте.

Люсиль его поцеловала.

— Ты дусик, — сказала она. — И в этом костюме похож на греческого бога.

— Рад, что он тебе нравится. — Арчи с некоторым самодовольством покосился на свою грудь. — Я всегда говорю: не важно, сколько отдать за костюм, лишь бы он был тип-топ. Надеюсь, твой милый старый папочка согласится с этим, оплачивая счет.

— А где папа? Почему он не пошел с тобой?

— Ну, собственно говоря, он словно бы не особо жаждал моего общества. Я оставил его в раздевалке за жеванием сигары. По-моему, его что-то гнетет.

— Ах, Арчи! Неужели ты снова у него выиграл?

Арчи как будто смутился. Он устремил на море виноватый взгляд.

— Ну, собственно говоря, старушка, если быть честным до конца, то, так сказать, да.

— Но с не очень большим перевесом?

— Вот именно, что да. Пожалуй, я обошел его довольно лихо и немного подчеркнуто. Если быть совсем точным, то со счетом десять и восемь.

— Но ты же обещал мне проиграть ему сегодня. Ты же знаешь, как он был бы доволен.

— Знаю. Но, свет души моей, ты хоть немного представляешь, как чертовски трудно проиграть твоему солнечному родителю в гольф?

— Ну что же! — Люсиль вздохнула. — Ничего не поделаешь. — Она пошарила в кармане жакета. — Да, вот письмо тебе. Я только что зашла за почтой. Не знаю от кого оно. Почерк настоящего вампира. Какой-то ползучий.

Арчи оглядел конверт, но тот хранил свою тайну.

— Непонятно. Кто бы мог мне писать?

— Вскрой и посмотри.

— Чертовски блестящая идея! Я так и сделаю. Герберт Паркер. Какой еще Паркер?

— Паркер? Фамилия папиного камердинера была Паркер. Того, которого он уволил, когда обнаружил, что тот носит его рубашки.

— Ты хочешь сказать, что типчик в своем уме стал бы добровольно носить такие рубашки, как твой отец? Я хочу сказать, тут какая-то ошибка.

— Да прочти же письмо. Думаю, он хочет, чтобы ты воспользовался своим влиянием на моего отца, чтобы тот снова его нанял.

— МОИМ влиянием? На твоего ОТЦА? Чтобы меня черт побрал. Оптимистичный типус, если так. Ну, вот что он пишет. Конечно, я вспомнил милого старого Паркера — добрый мой приятель.

— «Дорогой сэр, прошло некоторое время с тех пор, как нижеподписавшийся имел честь беседовать с вами, но я почтительно уповаю, что вы припомните меня, когда я упомяну, что в недавнем прошлом служил у мистера Брустера, вашего тестя, в должности камердинера. Из-за злополучного недоразумения я был уволен с этого поста, и теперь временно нахожусь без работы. «Как упал ты с неба, денница, сын зари!» (Исайя, XIV, 12).

— Знаешь, — сказал Арчи с восхищением, — типчик, что надо! Я хочу сказать, пишет он чертовски хорошо.

«Однако, дорогой сэр, у меня нет желания тревожить вас моими личными делами. У меня нет сомнений, что я буду пребывать в благополучии и что я не паду на землю, как малая птица. «Я был молод, и состарелся, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба» (Псалтирь, XXXVI, 25). Пишу же я вам вот с какой целью. Быть может, вы вспомните, что я имел удовольствие как-то утром встретить вас в апартаментах мистера Брустера и мы имели интересную беседу касательно objets d’art мистера Б. Возможно, вы вспомните свой особый интерес к маленькой фарфоровой статуэтке. В помощь вашей памяти добавляю, что статуэтка, имеемая мной в виду, именно та, которую вы шутливо именовали Понго. Я сообщил вам, если вы помните, что в случае нахождения второй фигурки, пара приобретет огромную ценность. Рад сказать, дорогой сэр, что ныне это произошло и она выставлена на обозрение в Художественной галерее Бийла на Сорок пятой улице, где будет продана завтра на аукционе, каковой начнется в два тридцать с точностью до минуты. Если мистер Брустер пожелает присутствовать, я полагаю, он сможет без всякого труда приобрести ее за разумную цену. Признаюсь, я подумывал воздержаться и не извещать моего бывшего нанимателя об этом, но более христианские чувства возобладали. «Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» (К римлянам, XII, 20). Кроме того, должен признаться, я не вовсе свободен от мысли, что мой поступок в данном деле предположительно может привести к тому, что мистер Б. согласится забыть прошлое и восстановит меня в моей прежней должности. Однако я убежден, что могу предоставить это его добрым чувствам. Остаюсь с почтением к вам, Герберт Паркер».

Люсиль захлопала в ладоши:

— Как чудесно! Папа будет очень доволен.

— Да, друг Паркер, безусловно, нашел способ пробудить в старине папочке любовь к своей личности. Вот если бы я мог!

— Но ты же можешь, глупенький! Он придет в восторг, когда ты покажешь ему это письмо.

— Да — из-за Паркера. И упадет он на шею старины Г. Паркера, не на мою.

Люсиль задумалась.

— Хотела бы я… — начала она и умолкла. Ее глаза вспыхнули. — Ах, Арчи, милый, у меня идея.

— Откупори ее.

— Почему бы тебе завтра не ускользнуть в Нью-Йорк, и не купить фигурку, и не сделать сюрприз папе?

Арчи ласково похлопал ее по руке. Ему было тяжко разрушить ее девичьи грезы.

— Да, — сказал он. — Но подумай, царица моего сердца! В эту минуту сдачи в набор я располагаю ровно двумя долларами пятьюдесятью центами в купюрах и звонкой монете, которые вырвал у твоего папочки сегодня днем. Мы играли по двадцати пяти центов лунка. Он выкашлянул их без всякого энтузиазма — правду сказать, с противным хрипом, — но они у меня. И это все, что у меня есть.

— Ничего. Можешь заложить вот это кольцо и мой браслет.

— Ну уж! Сдать в ломбард фамильные драгоценности?

— Всего на день-два. Конечно, как только ты заполучишь фигурку, папа вернет нам деньги. Да он дал бы тебе какую угодно сумму, если бы знал, для чего она требуется. Но я хочу сделать ему сюрприз. А если ты пойдешь к нему и попросишь тысячу долларов, не сказав, зачем они тебе нужны, он может и отказать.

— Может! — сказал Арчи. — Он может!

— Все складывается великолепно. Завтра Открытый гандикап, и папа давно его предвкушал. Он бы очень расстроился, если бы не принял в нем участия из-за поездки в город. Но ты сможешь тайком уехать, тайком вернуться, и он ничего не узнает.

Арчи взвесил:

— Как будто планчик — самое оно. Да, все признаки настоящего тру-ля-ля. Черт побери. Это самое настоящее тру-ля-ля! Конфетка!

— Конфетка?

— Ну, шоколадка, знаешь ли. Эгей! Тут еще постскриптум, а я и не заметил.

«P.S. Я был бы рад, если бы вы передали заверения в моем глубочайшем почтении миссис Моффам. Не откажите также сообщить ей, что нынче утром я случайно повстречал на Бродвее мистера Уильяма только что с парохода — он пожелал, чтобы я отправил вам его наилучшие пожелания, и сообщил, что он присоединится к вам в Брукпорте нынче же или завтра. Мистер Б. будет рад его возвращению».

Кто такой мистер Уильям? — спросил Арчи.

— Мой брат Билл, а то кто же? Я же тебе все про него рассказывала.

— А, да, верно. Твой брат Билл. Странно подумать, что у меня есть шурин, которого я никогда не видел.

— Видишь ли, мы поженились так внезапно! Билл был в Йеле.

— Бог мой! За что?

— Йель — это не тюрьма, глупенький, это университет.

— О, э, ну да.

— А потом он уехал в Европу попутешествовать для расширения кругозора. Обязательно повидай его завтра, когда будешь в Нью-Йорке. Ты его наверное найдешь у него в клубе.

— Не премину. Ну, возблагодарим доброго старину Паркера! Похоже, что я и правда достиг поворотного пункта моей карьеры и твой неприступный старый родитель начнет есть у меня из рук.

— Настоящая конфетка, да?

— Царица души моей, — сказал Арчи с восхищением, — это целый шоколадный набор!

Деловые переговоры по поводу браслета и кольца отняли у Арчи, когда он приехал в Нью-Йорк, столько времени, что он уже никак не мог навестить братца Билла до второго завтрака. Он решил отложить эмоциональную встречу братьев через брак до более подходящей минуты и направился к своему любимому столику в гриль-баре «Космополиса» подкрепить силы перед напряжением аукциона. Как обычно, Сальваторе уже парил вокруг, и он заказал спасительный бифштекс.

Сальваторе был смуглым зловещего вида официантом и обслуживал в числе прочих столик в дальнем конце гриль-бара, за который обычно садился Арчи.

Первые недели Арчи в беседах с ним ограничивался исключительно меню и его содержанием, но постепенно в них начала вторгаться личная нота. Даже до войны, до ее демократического воздействия, Арчи был начисто лишен чопорной сдержанности, характерной для многих британцев; а уж после войны он в каждом встречном и поперечном видел родного брата. И давно из дружеской болтовни он узнал абсолютно все о родном доме Сальваторе в Италии, о лавочке его матушки, в которой она торговала табачными изделиями и газетами где-то на середине Седьмой авеню, и еще сотни всяческих глубоко личных подробностей. Ближние пробуждали в Арчи ненасытное любопытство.

— Прожаренный, — сказал Арчи.

— Сейр?

— Да, бифштекс. Прожаренный в меру, без крови, знаете ли.

— Слушаю, сейр.

Арчи внимательно вгляделся в официанта. Голос его был глухим и печальным. Конечно, никто не ждет, чтобы официант просиял и испустил три громовых «ура!» только потому, что вы заказали прожаренный в меру бифштекс. Тем не менее что-то в тоне официанта встревожило Арчи. Что-то свербило Сальваторе. Была ли это просто ностальгия, тоска по утраченным прелестям родного солнечного края, или же с ним стряслось что-то более реальное, установить можно было только путем расспросов. И Арчи пошел этим путем.

— В чем дело, малышок? — сказал он сочувственно. — Вас что-то гнетет?

— Сейр?

— Я говорю, что вас, по-видимому, что-то гнетет. Так в чем беда?

Официант пожал плечами, словно изъявляя нежелание удручать своими горестями представителя класса не скупящихся на чаевые.

— Валяйте! — ободряюще настаивал Арчи. — Тут мы все друзья. Выкладывайте, старина.

После такого поощрения Сальваторе торопливым шепотом, косясь одним глазом на метрдотеля, начал изливать душу. Изливал он ее не очень внятно, но Арчи уловил достаточно, чтобы понять, что то была трагическая повесть о долгом рабочем дне и малой его оплате. Арчи призадумался. Тяжкий жребий официанта глубоко его тронул.

— Вот что, — сказал он наконец. — Когда милый старый Брустер вернется в город — он сейчас в отъезде, — я провожу вас к нему, и мы возьмемся за старика в его берлоге. Я вас представлю, вы снимете тяжесть с сердца, повторив отрывок из итальянской оперы, который я только что прослушал, и все будет в ажуре. Старикан не входит в число наиболее горячих моих поклонников, но все говорят, что он справедливый типус, и он присмотрит, чтобы вами помыкали поменьше. А теперь, малышок, касательно бифштекса…

Официант исчез, весьма подбодрившись, и Арчи, обернувшись, увидел своего друга Реджи ван Тайла, который как раз входил в дверь. Арчи помахал, приглашая приятеля за свой столик. Реджи ему нравился, а кроме того, Арчи пришло в голову, что человек, знающий свет и много лет сигающий туда-сюда по Нью-Йорку, как Реджи ван Тайл, сумеет снабдить его крайне необходимой информацией о процедуре продаж и покупок на аукционе, поскольку сам он был полный профан в этой области.