О материалистическом подходе к явлениям языка

Проблема стадий в развитии языков мира

Сама идея о том, что языки мира проходят в своем развитии какие-то этапы, что языки первобытных людей в значительной мере отличались от языков современных людей, возникла задолго до появления так называемого «нового учения» о языке Н.Я. Марра.

Способность человека мыслить и отражать окружающий мир относится к числу исторически изменяющихся и развивающихся явлений. Мышление, как известно, тесно связано с языком. По этой причине проблема соответствия особенностей языка уровню развития мышления давно интересовала исследователей.

Начальный период изучения этой проблемы характеризуется представлением о первобытном мышлении как явлении крайне неопределенном, которое можно лишь частично воссоздать, исследуя структуру языков современных народов, находящихся на низком уровне культурного развития. Предполагалось, что жизнь этих народов в известной мере напоминает жизнь наших далеких предков и, следовательно, языки этих народов должны содержать типические черты, свойственные языкам первобытных людей. Многие исследователи указывали, что языкам примитивных народов несвойственны отвлеченные понятия, например, в языке тасманийцев, имеются отдельные названия для любого особенного вида растений или животных, но нет слова, которое бы обозначало животное или дерево вообще[238].

В то же время в языках примитивных народов необычайно развита лексика, связанная с выражением различных деталей, объектов действительности.

Описывая один из туземных языков архипелага Бисмарка, Р. Паркинсон замечает:

В языке папуасов с острова Киваи обнаруживается

В кламатском языке (один из языков североамериканских индейцев) в указательных местоимениях с необычайной тщательностью выражаются самые различные пространственные отношения[242].

В бушменском множественное число отличается от единственного с помощью целого ряда суффиксов, что указывает на отсутствие достаточно определенно выработанного различения грамматических чисел[243].

Склонность к звукосимволике также часто приводится, как одна из особенностей языков примитивных народов. В языке эве, по свидетельству Д. Вестермана, есть весьма своеобразный вид наречий со специализированным значением. Многие глаголы, в первую очередь те, которые описывают впечатления, воспринимаемые органами чувств, могут иметь при себе целый ряд таких наречий, которые наиболее точно подчеркивают действие, состояние или свойство, выраженное глаголом. Эти наречия являются как бы «звуковыми картинами», «вокальными имитациями чувственных впечатлений». Так, глагол зо «ходить» может сопровождаться следующими наречиями, которые употребляются только с этим глаголом и описывают разного рода походку: зо бехе бехе ходить, волоча ноги (как это делают слабые люди), зо биа биа – для описания походки долговязого человека, выбрасывающего ноги вперед, зо була була опрометчиво двигаться вперед, ничего не видя перед собой, зо кака ступать важно, прямо, не шевеля корпусом, зо пиа пиа ходить маленькими шажками и т.д.[244]

Существует убеждение, что языки первобытных людей обладали довольно простой грамматической структурой. Наличие подобной структуры в некоторых современных языках рассматривается как реликт первобытного архаического состояния. А. Фитерман утверждал, что тагальский язык сохранил архаические особенности, которые выражаются в следующем: там имеется всего 17 звуков, причем состав гласных ограничивается звуками: a, e, i, u; склонение выражается положением слова во фразе, а также частицами и приставками; мн. числа нет, его заменяет числительное или слово шаида (много), глагол и имя не различаются[245]. Р. Кодрингтон утверждает, что на островах Фиджи и Соломоновых существуют собирательные имена, обозначающие десятки весьма произвольно подобранных вещей: ни числа, ни названия предметов они не выражают в словах[246]. Характеризуя языки банту, Л.А. Погодин отмечает их своеобразное строение, связанное с законом проведения одного типа местоимения через все предложение.

Эта необходимость приставлять к каждому слову фразы слоги ta, ba, le и т.п., чтобы отметить логическую связь этих слов, иначе говоря, принадлежность их к одной и той же фразе, указывает на неспособность мысли оторваться от конкретных представлений[247]. По свидетельству К. Штейнена, основа глагола в южноамериканском языке бахаири необычайно осложнена присоединяющимися к ней различными элементами.

Аналогичную структуру имеют языки североамериканских индейцев.

По мнению некоторых исследователей, эти черты представляют реликты того периода в развитии языков, когда люди говорили не словами, а словами-предложениями, означавшими целый комплекс слов[249].

Этнографы и отчасти языковеды, исследовавшие быт, культуру и языки народов, отсталых в культурном и экономическом отношениях, положили начало изучению сложной проблемы взаимоотношения языка и мышления. Были собраны интересные материалы, касающиеся особенностей языков этих народов.

Положительным в исканиях подобного рода следует считать материалистическое положение о том, что различные состояния, характеризующие развитие мышления и языка людей исторически могут меняться.

Вместе с тем методика исследования проблемы взаимоотношения языка и мышления, обнаруживаемая в описании языков народов, стоящих на низкой ступени развития, часто оказывается порочной. Исследователи в этот период часто отождествляют язык с мышлением. Народу носителю языка, отличающегося простотой грамматической структуры, приписывалось примитивное мышление. Проблема возможности переосмысления форм, кажущихся архаичными, даже не ставилась. Характерным для всех этих работ был антиисторический подход к языку, который обычно выражался в том, что наличное в данный момент выдавалось за первоначальное. Изучение истории различных языков с достаточной убедительностью показывает, что простота грамматической структуры может быть вторичной (ср. такие языки, как английский, скандинавские языки, новоиндийские и т.п.). Скудость консонантизма или вокализма может также быть вторичным явлением; например, в финском языке очень невелика система согласных, что отнюдь не является первоначальным.

Кроме того, совершенно забывался закон неравномерности изменения различных уровней языка. Язык может быть «прост» в одном отношении, но сложен в другом. Следует также иметь в виду, что проведение аналогий между мышлением современных людей, стоящих на низкой ступени культурного развития, и мышлением первобытных людей может быть только сугубо относительным, поскольку мышление всех современных людей имеет длительную историю развития. На это в свое время обратил внимание Й. Колер, который отмечал, что языки австралийских дикарей, первобытные в психологическом отношении, представляют продукты долгого употребления, если даже нет данных, позволяющих судить об их развитии[250].

Второй период в изучении проблемы взаимоотношения языка и мышления характеризуется стремлением представить первобытное мышление как особую стадию в развитии человеческого мышления, для которой свойственны специфические, только ей присущие черты. Наиболее колоритной фигурой этого периода является французский этнограф Л. Леви-Брюль, оказавший большое влияние на многих исследователей, в области языкознания.

Взгляды Л. Леви-Брюля изложены в его трех основных работах – «Мыслительные функции в низших обществах» (Les fonctions mentales dans les societés inferieurs. Paris, 1910), «Первобытное мышление» (La mentalité primitive. Paris, 1912) и «Первобытная душа» (Lʼâme primitive. Paris, 1927). В русском переводе его книги La mentalité primitive («Первобытное мышление», 1930) были использованы также некоторые материалы, содержащиеся в первой работе. В этой книге Леви-Брюль резко полемизирует со сторонниками так называемого аналитического направления, провозглашающего тождество человеческого духа, с логической точки зрения совершенно одинакового всегда и повсюду[251].

Следуя взглядам О. Конта, Леви-Брюль утверждал, что в умственной жизни человека все, что не сводится к простой реакции организма на получаемые раздражения, имеет социальную природу.

Первобытные люди, по утверждению Леви-Брюля, ничего не воспринимали так, как мы. Точно так же, как социальная среда, в которой они живут, отличается от нашей, и именно потому, что она отлична от нашей, восприятие внешнего мира первобытными людьми отлично от нашего восприятия (см. с. 25). В первобытном мире господствуют коллективные представления.

Особое значение Леви-Брюль придает характерному якобы для первобытных людей закону партиципации.

Отсюда Леви-Брюль делает вывод о мистическом характере психической деятельности первобытных людей:

Заметим, что теория Леви-Брюля не до конца последовательна и обнаруживает противоречия. Так, Леви-Брюль признавал, что

Однако Леви-Брюль неправомерно преувеличивает роль мистического элемента в сознании первобытного человека.

Формулируя общий принцип: различным типам мышления должны были бы соответствовать и различные по своей структуре языки, Леви-Брюль указывает, однако, на целый ряд сложнейших обстоятельств, которые затрудняют исследование языков в этом плане; к числу их следует отнести прежде всего миграции и возможность поглощения одних групп людей другими, что вызывает смещение языков (см. с. 95).

Все же соответствие между пралогическим мышлением и структурой языка Леви-Брюлю обосновать не удалось. Прямыми продолжателями идей Леви-Брюля можно считать Н.Я. Марра и И.И. Мещанинова.

Знакомство с работами Н.Я. Марра показывает, что теория стадиального развития языков готовилась постепенно. Уже в своей первой работе «Природа и особенности грузинского языка», напечатанной в грузинской газете «Иберия», Марр довольно отчетливо высказал мысль об отсутствии изолированности между отдельными языковыми семьями. Мысль о стадиях языкового развития впервые появляется в работе Марра «Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в создании средиземноморской культуры».

Никакого открытия здесь Марр в действительности не сделал, так как идея последовательной смены морфологических типов высказывалась задолго до него многими лингвистами (Гумбольдтом, Бетлингком, Шлейхером и др.). Об этом писал и И.И. Мещанинов в статье «Проблема стадиальности в развитии языка»:

В дальнейшем, как мы увидим, Марр стал называть эти типы языков стадиями, но уже в 1920 г. он утверждал, что

Термин «стадия» Марр впервые употребил в кратком сообщении на заседании Отделения историко-филологических наук Академии наук СССР 21 ноября 1923 г.

Это бессодержательное заявление, не подтверждаемое никакими фактическими доводами; ученики Н.Я. Марра назвали манифестом нового учения о языке.

Синтетический, агглютинативный и флективный типы языков и яфетические и индоевропейские языки Марр назвал стадиями. Такая схема явно не удовлетворяла его самого, и причина этого лежала, по-видимому, не в ее противоречивости (это его редко смущало): Марр не знал, куда отнести такие семьи языков, как семитическая, угрофинская и др. Для спасения положения Марр объявил и их стадиями, возникшими на основе развития тех же яфетических языков. В результате необычайно расширилось понятие «яфетической стадии», что и привело Марра к выводу о прохождении этой стадии всеми языками мира.

Комментируя Марра, И.И. Мещанинов пишет:

Чем же объяснить тот факт, что несмотря на приблизительно одинаковый по своему характеру стадиальный процесс развития способов производства, яфетические языки начали развиваться с различными уклонами, как, например, мегрельский, финский, индоевропейский и т.д.?

Ответ мы находим в цитированной статье И.И. Мещанинова:

Здесь мы уже видим, что яфетическая стадия языков оказывается только ступенью в развитии языков мира.

Наиболее ярко это понимание выразилось в схеме родословного древа, помещенной в статье «О происхождении языка»[260].

К числу стадий Н.Я. Марром отнесен здесь также линейный ручной язык, являющийся основанием этого родословного древа, затем следует стадия образования племен. После этого следуют яфетические языки, составляющие основной ствол родословного древа, который в свою очередь содержит агглютинативную и синтетическую стадию. От этого общего ствола «яфетических языков» в разные стороны расходятся языковые ветви: дальневосточные языки, урало-алтайские, семитические и хамитские, а яфетические языки через промежуточную стадию пережиточных яфетических языков превращаются в стадию флективных языков, которая представлена индоевропейскими языками.

Эта путаная статья свидетельствует о том, что у Н.Я. Марра не было четкого представления о стадиях, поскольку в понятие стадии включены такие совершенно разнородные образования, как: 1) характер речи (кинетическая речь), 2) состояние носителей языка (стадия образования племен), 3) морфологический тип языков (синтетические, агглютинативные и флективные языки) и, наконец, 4) различные языковые семьи.

В более поздней работе Н.Я. Марра «Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком?» стадиальная схема повторяется в несколько видоизмененном виде. В этой схеме языки по степени их развития делятся на четыре периода: 1) языки системы первичного периода, куда входят моносиллабические и полисемантические, в частности китайский язык; 2) языки системы вторичного периода (угрофинские, турецкие, монгольские); 3) языки системы третичного периода (хамитские) и некоторые яфетические языки системы четвертичного периода (семитические и индоевропейские)[261].

Однако эта схема в дальнейшем перестала удовлетворять Марра, так как она констатировала только последовательную смену морфологических типов без непосредственной увязки их с общественно-экономическими формациями.

Стремясь найти выход из создавшегося положения, Марр пытался увязать эти морфологические типы прямо с общественно-экономическими формациями, которые он понимал по-своему, не считаясь с ленинским учением об общественно-экономических формациях.

Полное развитие этой мысли мы находим в работе И.И. Мещанинова «К вопросу о стадиальности в письме и в языке» (1931). Всю историю развития речи И.И. Мещанинов делит на следующие периоды: 1) период движения автоматическими телодвижениями (эолит); 2) низшая ступень кинетической речи (нижний палеолит); 3) аморфная стадия речи (стадия мелкого охотника, средний палеолит); 4) переход к морфосинтетической стадии (верхний палеолит); 5) аморфно-синтетическая стадия; 6) стадия агглютинативная (родовые общины); 7) флективная стадия[263].

Причинная связь всех этих явлений абсолютно непонятна. Когда связь существует, например, между аморфной стадией речи и стадией мелкого охотника? Какая историческая необходимость вызывает изменение выражения связи между словами при изменении образа жизни и т.д.? На все эти вопросы Н.Я. Марр и его последователи не считали нужным давать какой-либо ответ, так как сам факт подгонки языковых явлений к схеме периодизации человеческой истории, к общественно-экономическим формациям был, по их мнению, достаточно внушительным доказательством и не требовал детализации и разъяснения.

Поставив проблему стадиального развития языков и запутавшись в противоречиях, марристы начинают расчленять проблему, используя все средства для ее разрешения. Отбросив термин «семья» как расово-биологический, Марр заменяет его новым термином «система». Вместе с тем было введено понятие комплекса координат, как отличительного признака системы.

Сумма характеризующих признаков (комплекс координатов) дает возможность провести классификацию между наличными языками с распределением их по выделяемым системам (см. с. 112, 113). И.И. Мещанинов считает, что такую классификацию проводят и те лингвисты, которые стоят на почве родства языков. Он считает, что эти лингвисты также устанавливают сходство признаков у ряда их и объединяют языки под общим понятием языковой семьи. Яфетидология, равным образом, начала работу по тому же пути и выделила яфетическую семью языков (там же). Однако эти языки, по мнению Мещанинова,

Координаты формируются, развиваются и выражаются, к тому же, далеко не всегда одновременно.

Так, например, для аморфно-синтетического типа будут характерны следующие координаты: 1) аморфность, 2) моносиллабизм (односложность), 3) синтетизм, 4) отсутствующая или плохая дифференциация частей речи, 5) полисемантизм.

Если в ранних работах понятие стадии было более статично и умозрительно, причем скрещение выступало как основная причина возникновения нового стадиального типа, то в этом периоде развития теории стадий наблюдается сильная тенденция внести в понимание стадии внутреннюю динамику.

Каким образом осуществляется переход в развитии языков от одной стадии к другой? Механику этого процесса Мещанинов характеризует следующим образом:

Такое понимание развития языка представляет не что иное, как вульгарно-материалистическое отождествление законов развития общества с законами развития языка.

В связи с этим новым пониманием количество стадий в различных языках необычайно увеличивается. Переход древневерхненемецкого в средневерхненемецкий, англо-саксонского в английский, древнеперсидского в среднеперсидский, вульгарной латыни в романские языки – все это начинает рассматриваться как отдельные стадии языкового развития.

Основные противоречия стадиальной схемы и здесь не устраняются. Во-первых, совершенно не разграничиваются основные признаки, отличающие стадии от систем. Во-вторых, совершенно необъяснимым остается также тот факт, что, несмотря на признаки связи «стадиальности» в развитии языка с развитием общественно-экономических формаций стадиальные смены в разных языках оказываются различными по своему характеру. Никакой корреляции между стадиальным развитием материальной жизни общества и структурами различных языков марристам обнаружить не удалось. Не удается также с достаточной точностью определить общность стадиальной направленности языкового развития.

Несмотря на все старания, стадии по-прежнему оставались неуловимыми, так как критерии выделения стадий по формальным признакам оказывались несостоятельными. Выход стали искать в перемещении акцента в триаде: развитие производства – мышление – язык. Если раньше Марр и его ученики уделяли внимание преимущественно установлению корреляций между развитием производства и структурными особенностями языков, упоминая о причастности мышления лишь мимоходом в отдельных случаях, то сейчас якорь спасения начинают видеть в установлении стадий в развитии мышления.

Поняв, что формальные признаки оказались мало доказательными, сам Марр углубился в стадиальную классификацию мышления. Теория стадий вступила, таким образом, в новый период своего развития, где решающими считались стадии, устанавливаемые в развитии мышления, под которые стали подгоняться формальные признаки языка. Этим последним признакам приписывалось все более и более второстепенное значение.

Выдвигалось новое положение:

Выдвижение на первый план проблемы стадиальности в развитии мышления заставило марристов отойти от изучения формы и обратить больше внимания на семантику.

Разрешение проблемы стадиального развития мышления выразилось у Марра в создании учения о трех стадиях развития мышления – тотемической, космической и технической. Тотемическая стадия в развитии мышления, по Марру, соответствует тому периоду, когда люди собственно еще не мыслили, а только мифологически воспринимали различные производительные силы. Это был период так называемого дологического мышления. Ведь почти те же самые идеи мы находим у Леви-Брюля.

Тотемическая стадия, которую Марр приурочивал к периоду первобытного коммунизма, сменилась у него космической стадией, когда человек начал осознавать существование трех космических стихий: неба верхнего, среднего и преисподнего. К этому периоду Марр относит и начало звуковой речи. Космическую стадию он характеризовал наличием так называемого макрокосмического мышления, когда человек еще не осознавал своего собственного я и отождествлял себя со всей вселенной.

Не представляет особого труда убедиться в том, что и этот тезис вытащен из заржавленного арсенала ранней яфетидологии. Вот что писал Н.Я. Марр в 1922 г. в статье «Яфетиды»:

Только на стадии технологической человек, по Марру, стал впервые осознавать сущность окружающих предметов.

Теория стадий в развитии мышления сложилась у Марра окончательно после 1926 г. в связи с изобретением им четырехэлементного анализа. Этот анализ служил Н.Я. Марру главным доказательством его теории глоттогонического процесса и стадиального развития языков.

Период после смерти Марра был до некоторой степени новой вехой в развитии теории стадий. Пресловутые четыре элемента были совершенно недоказательны. Всевозможные системы координат оказались невыявленными, точные корреляции между развитием производства, мышлением и языковой структурой упорно не устанавливались.

И.И. Мещанинов, чувствуя, что периодизация норм сознания оказывается непосильным для него делом, решил снова вернуться к уже пройденному этапу развития «нового учения». Он вновь обращается к сменам грамматических форм. Однако неудавшийся опыт с морфологической классификацией послужил для него уроком. Все его внимание концентрируется теперь на синтаксисе, так как корреляции между стадиями развития и морфологической структурой языков установить не удалось.

Обращение к синтаксису нашло широкий отклик среди других последователей нового учения о языке. Можно без преувеличения сказать, что весь период после смерти Н.Я. Марра был периодом усиленных поисков стадий в области развития синтаксиса. В своей работе «Общее языкознание», появившейся в 1940 г., И.И. Мещанинов дает новую стадиальную схему. В основу стадиальной классификации здесь положена уже не сумма расплывчатых ведущих признаков, а характер структуры предложения. Расхождения в построении предложений являются, по мнению Мещанинова, не чем иным, как разными ступенями в развитии языка, постоянно сменяющими друг друга и выступающими как звенья единого глоттогонического процесса.

Эта схема, в известной мере уже намеченная в Новом учении о языке, в 1936 г. представляется теперь в следующем виде: 1) слово-предложение, 2) инкорпорированные комплексы, 3) становление вербального предложения, 4) посессивный (притяжательный), 5) эргативный строй предложения, 6) аффективный и локативный строй предложения, 7) номинативный строй предложения. Она до некоторой степени аналогична по своему построению известной марровской схеме преемственности морфологических типов: как там флективный тип морфологии, так здесь номинативный строй предложения индоевропейских языков оказывается вершиной развития.

Однако основной вопрос и в этой работе остается не решенным. Какая же ступень производства создает соответствующую структуру предложения? На этот вопрос И.И. Мещанинов не дает никакого ответа.

Помимо всего этого, в основу выделения стадий здесь кладется всего лишь один признак – структура предложения. Сужение признаков, характеризующих стадию, было началом кризиса стадиальной теории.

Тем не менее марровский тезис о тесной связи стадиального изменения с изменением материальных условий жизни продолжает оставаться на вооружении.

Довольно странно выглядит в этой статье И.И. Мещанинова следующее заявление:

Какое отношение имеет ленточная или шнуровая керамика, те или иные формы топоров к происхождению времен, наклонений, падежей и типов склонения, к изменению отдельных звуков и т.п.? История материальной культуры может иметь известное значение для выяснения путей миграции отдельных племен и народов, в некоторых случаях она позволяет строить догадки об этнической принадлежности населения какого-либо района и то при учете всей суммы других данных.

Но памятники материальной культуры никогда не в состоянии объяснить историю происхождения форм, характер фонетических изменений и т.п. Упование на материальную культуру свидетельствует только еще раз о глубоком непонимании специфики языка как Н.Я. Марром, так и И.И. Мещаниновым и другими его учениками.

В 1945 г. вышла в свет книга И.И. Мещанинова «Члены предложения и части речи», представляющая интерес во многих отношениях. Прежде всего она интересна тем, что автор ее продолжает следовать новому направлению в деятельности исследований Марра, начатому уже ранее его работами «Новое учение о языке» и «Общее языкознание».

Неудержимый галоп на яфетических конях по Евразии и Африке, который характеризовал все работы Марра, сменился стремлением к созданию сравнительного синтаксиса различных языков. Прогрессирующий отрыв от изучения формы, начатый еще Марром, здесь заметно усиливается. Главным оказывается содержание языковой формы, но не сама форма.

Стремление выпутаться из явной стадиальной неразберихи, состоящей в констатации необозримого количества качественных скачков и стадиальных переходов, заставляет искать все новые и новые средства для описания марровской теории стадий. В 1948 г. появилась статья В.И. Абаева, содержащая более уточненную теорию стадий. Семантику слова Абаев понимает в двух аспектах:

Учение об идеосемантике, по мнению Абаева, приводит нас к языковым стадиям. Из дальнейших его рассуждений мы узнаем, что не все элементы в языке показательны для его стадиальной характеристики.

Таким образом, Абаев фактически выразил отход от поисков стадий в области техники языка и необходимость перенесения их в область идеосемантики. Однако особого распространения эта новая теория стадий не получила. И.И. Мещанинов продолжал работать над дальнейшим усовершенствованием марровского понимания стадиальности.

Сравнительные сопоставления при синтаксической типологизации как бы выхватывают отдельные моменты схождения, что заставляет Мещанинова признать, что это само по себе не является достаточным для построения исторической схемы движения человеческой речи по чередующимся грамматическим системам.

Искомые стадиальные признаки никак не удается уравнять друг с другом, так как в различных языках они имеют различный характер. Так, например, ведущие свойства эргативности, общие для всех языков данного строя, получают различное внешнее выражение. Абхазский язык передает эргативное построение не падежом подлежащего, а оформлением глагольных показателей. Лезгинский язык, наоборот, при безличном построении глагола переносит выражение смысловых оттенков субъекта всецело на падежные окончания подлежащего. Даргинский язык полностью передает эргативные особенности как в оформлении глагола, так и в падежах подлежащего. Ненецкий язык, выделяя глагол своим субъектно-объектным построением, все же не смыкается с языками, использующими эргативную конструкцию. Следовательно, анализ с учетом только конструктивных свойств предложения оказывается явно недостаточным.

Полная невозможность втиснуть этот разнобой в какие-либо определенные стадиальные рамки заставляет И.И. Мещанинова искать новый выход для спасения не находящей достаточной точки опоры теорий стадий.

Этот выход он ищет в полном абстрагировании от формальных особенностей языка.

Подобные рассуждения свидетельствовали о наступлении глубокого кризиса всей стадиальной теории. С одной стороны, совершенно бездоказательно утверждается, что структурные особенности указывали в древности на различное восприятие различных отношений, в то же время оказывалось, что в настоящее время все воспринимается абсолютно одинаково. Язык, согласно учению Мещанинова и его последователей, развивался по стадиям, но в настоящее время произошла какая-то нивелировка стадий. Вот какой вывод неизбежно вытекал из всех рассуждений Мещанинова.

Чувствуя это кричащее противоречие, И.И. Мещанинов тут же оговаривался:

Спасительным якорем И.И. Мещанинов хотел сделать положение о неразрывной связи формы и содержания.

Все эти судорожные поиски стадиальных переходов везде и всюду и даже без непосредственной увязки со сменой форм производства подтверждали наличие глубокого кризиса теории. И.И. Мещанинов доходил чуть ли не до признания возможности каких-то идеологических стадий при целостности языковой структуры.

После многочисленных указаний на чрезвычайную сложность взаимоотношения в языке формы и содержания, Мещанинов пытался дать крайне расплывчатое и туманное определение стадии.

Вполне понятно, что доклад И.И. Мещанинова «Проблема стадиальности в развитии языка» многими последователями Марра был воспринят как кризис теории стадий. В этом отношении особый интерес представляет частично опубликованное выступление А.А. Холодовича[279].

Отмечая, что в отличие от Марра, искавшего стадии главным образом в лексике, Мещанинов обратил главное внимание на поиски стадий в области грамматического строя, Холодович видит в этом недостаток: Как бы правильно ни было намечено стадиальное развитие, оно все же предстает нам в одном своем аспекте: в аспекте смены предложения с одной структурой субъектно-объектных отношений предложением с другой структурой субъектно-объектных отношений.

Все остальное, о чем к тому же в подробностях ничего не было известно, элиминировалось… В стороне были оставлены такие существенные отношения, как атрибутивные, обстоятельственные, проблема частей речи и частей предложения, наконец, формальный строй речи, т.е. грамматическая техника. Получалась явно неполная картина: субъектно-объектный строй предложения отождествлялся со строем языка в целом. Появление книги Мещанинова «Члены предложения и части речи» Холодович рассматривает как известный шаг в новом направлении. Здесь представлены уже все основные существенные категории. Это был, – считал Холодович, – весьма важный опыт дать систематику этих категорий с тем, чтобы в дальнейшем, очевидно, предложить теорию их взаимоотношения, взаимосвязи, как членов единой структуры на каждой стадии развития.

По мнению Холодовича, для преодоления кризиса понятия стадии необходим синтез двух фаз, наметившихся в работах Мещанинова.

Здесь Холодович как бы предлагает вновь вернуться к более полному комплексу стадиальных координат.

Однако И.И. Мещанинов по этому пути не пошел. Его настолько захватила мысль о стадиальном развитии мышления, что нахождение комплекса языковых координат начинает казаться ему не так уж существенным.

Перенесение стадиальности в область понятийных категорий выражает полную неудачу найти какие-либо определенные критерии для выделения стадий в системе материальных средств языка. Субъект и предикат действительно отражаются во всех языках мира, но сами по себе эти понятия настолько не контрастны и устойчивы, что проследить их существенные качественные изменения даже на протяжении нескольких тысяч лет совершенно невозможно. Однако Мещанинов не хочет отступать от теории стадий.

Количественное накопление норм, противоречащих действительному строю, может привести к коренной ломке всей языковой структуры.

Возникает новый заколдованный круг. Стадиально, по мнению Мещанинова, изменяются понятийные категории, в то же время сама языковая структура также претерпевает стадиальные изменения, но так как изменения понятийных категорий могут быть выражены какими угодно материальными средствами, то невольно напрашивается вывод о том, что стадиальность изменения понятийных категорий и стадиальность языковой структуры, если исходить из аргументации И.И. Мещанинова, идут по каким-то двум линиям.

Развитие мышления фактически свелось к историческому изменению весьма немногочисленных понятийных категорий. В самих же языках выявилось бесчисленное количество стадий, не объединяемых абсолютно никаким принципом. Стадиями стали называться изменения в структуре различных языков, преподносимые из-за полного отказа от исторической точки зрения в крайне беспорядочном и бессистемном виде. С этим соединилось крайне неопределенное и расплывчатое представление об изменении норм сознания. Вот тот основной вывод, который напрашивается из анализа всей аргументации последних работ И.И. Мещанинова.

Каковы же итоги этого многолетнего периода поисков стадий языкового развития, производившихся Н.Я. Марром и его последователями? Итоги эти довольно плачевные. Поиск стадий – это довольно неорганизованное метание из стороны в сторону и стремление выпутаться из с каждым разом вновь возникающих противоречий, в конечном счете не приведшее к какому-либо положительному результату.

В чем заключаются причины этих неудачных поисков? Основная причина краха теории стадий и единства глоттогонического процесса заключается в неправильном понимании соотношения между развитием производства и изменением мышления и языка. В основу теории стадий была положена триада: «развитие производства – мышление – язык». Зная, что развитие производства имеет определенные закономерности, выражающиеся в последовательной смене общественно-экономических формаций, и учитывая неразрывную связь между языком и мышлением, марристы просто решили, что мышление в своем развитии тоже проходит какие-то последовательные стадии, которые непременно должны отразиться и в языке, поскольку язык теснейшим образом связан с мышлением.

При этом марристы совершенно не учли, что развитие мышления не сводимо к законам развития общественно-экономических формаций. Мышление, будучи отражением предметов и явлений окружающего мира и закономерных связей между ними, не претерпевает резких качественных сдвигов при смене общественно-экономических формаций. Несмотря на тесную связь мышления и языка, та и другая сферы обладают своеобразной спецификой развития, которую не могли понять ни Н.Я. Марр, ни его последователи.

Причиной краха стадиальной теории является также и то, что в основе ее лежит марровский тезис о надстроечном характере языка. Из этого положения делался определенный логический вывод о качественном (стадиальном) изменении языка после смены общественно-экономической формации.

Основоположники теории стадий постоянно оперировали такими понятиями, как стадия, нормы мышления, мышление и т.д., о которых они сами имели весьма смутное и неопределенное представление. Критики стадиальной теории Марра справедливо указывали, что

Все создатели различных схем стадиального развития языков мира не сумели преодолеть различных осложняющих обстоятельств, сущность которых сводится к следующему:

1. Одно и то же мыслительное содержание в разных языках мира может быть выражено различными средствами.

2. Между характером средств выражения связей между словами и характером эпохи (степень экономического и культурного развития общества) нет необходимой корреляции.

3. Значение языковой формы может неоднократно меняться при сохранении самой формы.

4. Общее количество морфологических и синтаксических типов, а также способов грамматического выражения в языках мира ограничено. На протяжении истории языков может наблюдаться неоднократное чередование и повторение одинаковых типов. Поэтому очень трудно определить, является ли данный морфологический или синтаксический тип языка первичным или вторичным.

5. Система одного языка может подвергаться влиянию другого языка в различных условиях контактирования языков, например, эргативная конструкция в некоторых кавказских языках могла возникнуть под влиянием языков-субстратов, под влиянием индоевропейских языков в некоторых финно-угорских языках появились новые особенности и т.д. Все это также во многих случаях затрудняет выявление первичных особенностей.

6. Изменение языкового строя не всегда связано с требованиями развивающегося мышления. Нередко оно связано с чисто психологическими особенностями, например, с тенденцией выражать одинаковые значения одной формой или, наоборот, разные значения различными формами, тенденция к устранению слишком длинных слов или суффиксов, устранению плеоназма и т.д. Поэтому не каждое языковое изменение непосредственно связано с изменением мышления.

7. Изменение строя языка может быть результатом появления каких-то новых ассоциаций, которые сплошь и рядом имеют случайный характер.

8. Выбор средств языкового выражения в разных языках мира также часто случаен. Это обстоятельство необычайно затрудняет установление достаточно четких языковых стадиальных признаков.

9. Не все то, что имеется в человеческом сознании, может непосредственно выражаться в языке. Поэтому отсутствие какого-либо слова или формы в языке вовсе не обозначает отсутствия соответствующего понятия в сознании людей.

10. При исследовании проблемы отражения развития мышления в грамматическом строе языка следует учитывать также то важное обстоятельство, что процесс речевого общения обслуживается довольно узким и ограниченным кругом грамматических категорий, в той или иной мере повторяющихся в различных языках мира. Обычно в этот круг входят такие категории, как число, лицо, падеж, вид, время, залог, модальность и т.п.

С технической точки зрения процесс речевого общения представляет выражение довольно элементарных отношений, как, например, выражение элементарных пространственных и субъектно-объектных отношений, соотнесение действия с его субъектом, отнесение глагольного действия к определенной временной плоскости или временному плану, указание на качественные особенности действия и т.п. Эти отношения и выражающие их грамматические категории являются довольно простыми по своему содержанию, которое на протяжении тысячелетий меняется очень медленно. Они возникли в сознании человечества очень давно и подчас довольно трудно и даже невозможно определить те качественные сдвиги в их значении в современных языках.

11. Развитие человеческого мышления имеет свою специфику. Более архаический тип мышления, например, мышление практическое или производственное, по мере своего развития не исчезает, а дополняется различными новыми, более сложными типами мышления. Смена различных языковых типов и языковых структур также представляет собой довольно сложное явление. Архаические особенности языковой структуры, конечно, со временем утрачиваются, но многое здесь и циклически повторяется.

12. Многие особенности грамматического строя архаических языков являются совершенно недоступными по причине их полного исчезновения. Реконструируемые нами праязыки или языки-основы современных групп родственных языков являются языками относительно «неглубокого залегания». Их предполагаемый возраст в среднем не превышает восьми, десяти тысяч лет.

Следует отметить, что ни в одной из существующих работ, посвященных проблеме стадиальности развития языков, эти трудности не преодолены.

Несмотря на основательную критику теории стадии в последискуссионный период, все же оставались отдельные лингвисты, которые считали неправильным устранение самой идеи о стадиальном развитии языков мира. Можно было предполагать, что в недалеком будущем попытки обосновать эту теорию возобновятся и они действительно возобновились.

Заметное оживление в разработке проблемы стадиальности начинается в начале 80-х годов с появлением двух работ Г.А. Климова. Эти работы представляют собой новый этап в разработке проблемы стадиальности. Так, Климов считает

Климов при изучении проблемы эргативности подходит к ней комплексно.

Автор рекомендует исходить из первичности лексического и вторичности грамматического. Господствующие здесь закономерности организации лексической структуры и, в частности, принцип лексикализации глагольных слов по транзитивности ~ интранзитивности и обусловливают функционирование всех импликаций эргативности.

Основная особенность морфологической структуры глагола в эргативных языках находится в зависимости от профилирующего здесь лексического разграничения транзитивных и интранзитивных глаголов.

Климов приводит морфологические явления, имплицируемые эргативной типологией предложения:

Однако эта позиция в разных эргативных языках осуществляется недостаточно последовательно.

Г.А. Климов пытается доказать, что наиболее общая закономерность диахронического функционирования эргативного строя может быть сформулирована как тенденция к постоянной утрате импликаций и фреквенталий эргативности на всех уровнях языка.

В области лексики последовательно сокращается удельный вес диффузных и статических страдательных глаголов (см. с. 144), прослеживается тенденция к нейтрализации лексического противопоставления инклюзивного и эксклюзивного местоимений 1-го лица мн. ч. (см. с. 155).

В области синтаксиса выдержанная эргативная конструкция предложения становится невыдержанной.

Сокращается сфера функционирования эргативной типологии предложения, происходит отмирание инкорпоративной связи между сказуемым и прямым дополнением (см. с. 164). Происходит постепенная нейтрализация морфологического противопоставления транзитивного и интранзитивного глагола, постепенно складываются предпосылки для форсирования грамматической категории залога (см. с. 175), наблюдается редукция категории аспекта (см. с. 180), эргативный падеж постепенно теряет характерное для него функциональное содержание и приобретает в языке статус варианта номинатива, формируется оппозиция именительного и винительного падежей (см. с. 190).

Обращаясь к вопросу о генезисе номинативного строя (глава пятая) и анализируя различные точки зрения, Климов приходит к выводу, что перечисленные факты дают основание констатировать независимость эргативной конструкции предложения от уровня развития мышления (см. с. 241).

Наиболее эффективным в плане решения генетического аспекта проблемы эргативности представляется сравнительно-типологический анализ целостных систем эргативного и активного строя (см. с. 213).

Структура языков активного строя специально ориентирована на передачу не субъектно-объектных отношений, которые находят здесь имплицитное выражение, а отношений, существующих между активным и неактивным актантами (см. с. 216).

Сравнение особенностей активного строя с особенностями эргативного строя приводит Климова к выводу о наличии преемственных отношений, которые могут существовать между активным и эргативным строем как целыми системами (см. с. 227).

Эргативный строй рассматривается как некая фаза преобразования активного строя в номинативный.

Книга Климова «Типология языков активного строя» написана в том же плане, что и работа «Очерк общей теории эргативности». Автор стремится описать активный строй языков как целостный тип, мотивированный специфической глубинной структурой:

Современные представители активного строя засвидетельствованы пока лишь на американском континенте.

Для языков активного строя характерно противопоставление сингулярных и плюральных глагольных лексем. При своей по существу идентичной семантике члены каждой такой супплетивной пары передают соотнесенность действия с единичностью или множественностью вовлеченных в нее референтов (см. с. 99).

Функционирование такой оппозиции связано с отсутствием или крайне слабым развитием в активных языках морфологической категории числа. Сама идея числа здесь связывается с «одушевленными» референтами (см. с. 101). В языках активного строя отсутствует класс посессивных глаголов. Связочный глагол отсутствует. Прилагательные в языках активного строя также отсутствуют (см. с. 102, 103). Характерно для языков активного строя противопоставление инклюзивного и эксклюзивного местоимения 1-го л. мн. числа (см. с. 109). В активных языках неизвестен глагольный инфинитив. Отсутствует возвратное местоимение сам, свой (см. с. 111, 112).

Характерна для этих языков структурная доминация глагольного сказуемого над всеми словами, что отражается и на порядке слов, который можно отобразить схемами SOV и OVS (см. с. 115).

В глаголе различаются две серии глагольных аффиксов (активного и инактивного рядов). Для имени существительного характерна категория притяжательности, дифференцирующая формы органической (отчуждаемой) и неорганической (неотчуждаемой) принадлежности. Личные глагольные аффиксы инактивного ряда формально тождественны с именными личными аффиксами органической принадлежности (см. там же).

Восприняв от своих предшественников идею о стадиальном развитии языков мира, Климов при доказательстве этой гипотезы пошел по другому пути.

Прежде всего это выразилось в резком уменьшении числа возможных стадий. Объектом исследования у Климова фактически являются три стадии – стадия активного строя, стадия эргативного строя и стадия номинативного строя.

Для увеличения степени доказательства Климов центром своего внимания сделал эргативную стадию. Эргативная стадия и раньше считалась наиболее четко оформленной. В период «нового учения» о языке некоторые лингвисты специально занимались проблемой эргативности и ее отражением в различных языках (С.Д. Кацнельсон, М.М. Гухман, А.В. Десницкая).

Кроме того, языки, в которых происходит распад эргативной конструкции явно обнаруживают появление черт номинативного строя.

Марр и его последователи при изучении проблемы стадиальности не могли обнаружить стадий с изоморфными чертами. Климов привлекает языки активного строя, обнаруживающие сходные типологические черты с языками эргативного строя. Таким образом, увеличивается вероятность исторического перехода одной стадии в другую. Климов отказался от попыток прямого соотнесения языковых стадий в развитии мышления. Стадии у него соотносятся с определенными глубинными структурами.

Последователи Марра почти отказались от установления так называемого комплекса координат стадии по причине чрезвычайной трудности их выявления. Климов фактически вновь возвращается к этому понятию, но подводит под него уже другую базу.

Приписывая стадии ряд отличительных признаков на морфологическом и синтаксическом уровнях, он утверждает, что эти признаки связаны импликативной связью: «Одно необходимо предполагает другое и его обусловливает». Однако и эти нововведения не спасают эту теорию от противоречий.

Так, например, характеризуя эргативный строй, Г.А. Климов утверждает, что доминирующая роль в структурном механизме эргативного строя принадлежит лексическим импликациям эргативности. Характерным для эргативного строя, по утверждению Климова, можно считать принцип лексикализации глагольных основ по признаку переходности-непереходности передаваемого действия[285]. Но ведь разделение глаголов на переходные и непереходные существует в любом языке, в частности, в русском, тем не менее эргативный строй предложения во многих языках мира не образуется.

Как уже говорилось, всякая импликативная связь основывается на принципе «одно обусловливает другое». Когда Климов дает характеристику импликаций эргативного строя, то довольно трудно убедиться в том, как одно обусловливает другое. Например, как обусловливает эргативный падеж связь транзитивного глагола с прямым дополнением, а интранзитивного глагола с подлежащим? Почему эргативным языкам свойствен супплетивизм глагольных основ? В какой связи с эргативным падежом находится свойственная эргативным языкам категория отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежности?

Не более ясными оказываются и импликации активного строя. Для языков активного строя характерно противопоставление сингулярных и плюральных глагольных основ. Члены каждой такой супплетивной пары передают соотнесенность действия с единичностью или множественностью вовлеченных в нее референтов. Остается все-таки неясным, почему эти пары обязательно должны быть супплетивными. Соотнесенность действия с единичностью или множественностью вовлеченных в нее референтов может выражаться и в других языках.

Как связать с наличием активного строя наличие в языках этого строя таких явлений, как отсутствие прилагательных или инфинитива? Если глагол в языках активного строя характеризуется более богатым набором категорий, чем существительное, то опять как это обусловлено наличием активных или неактивных участников действия. Исключительной особенностью активного глагола следует считать, по утверждению Г.А. Климова, функционирование в нем диатезы незалогового характера.

Остается опять-таки непонятным, как эта версия связана с активным строем языка. Почему личные глагольные аффиксы инактивного ряда формально тождественны с именными личными аффиксами органической принадлежности?

Нетрудно заметить, что изложение характерных особенностей эргативного и активного строя языков в работах Климова подчинено определенной системе. Оно до некоторой степени напоминает пирамиду. В основе этой пирамиды лежит глубинная структура, составляющая семантическую детерминанту его строевых элементов. Строевые элементы связываются между собой импликативной связью. Показательными, но не обязательными, по мнению Климова, являются типичные для каждого строя фреквенталий.

Однако логически непротиворечиво связать между собой звенья созданной системы не удалось. Многие импликации причинно не увязываются. Кроме того, постулируемая глубинная структура, как и всякая глубинная структура, остается вещью в себе и совершенно неясно, как она может определять лексическую детерминацию. Сомнительно также утверждение Климова, что лексическая особенность может определять весь строй языка в целом. По словам Климова, активный строй языка преобразуется в эргативный. Это преобразование можно представить таким образом: активная и инактивная конструкции активного строя преобразуются в эргативную и абсолютную конструкцию эргативного строя. Но тут возникает новое и при том очень большое противоречие. Может ли падеж, выражающий активный субъект, исторически преобразоваться в эргативный? Утверждать, что эргативный падеж – это падеж только активного субъекта, было бы бессмысленно. Субъект в абсолютной конструкции может быть очень активным, ср. фразы: Человек стремительно бежит или Женщина работает очень быстро. В языках эргативного строя эргативный падеж в предложениях этого типа отсутствует.

В языках активного строя, по-видимому, действительно выделение активных имен существительных происходит по принципу выделения имен существительных, способных совершать активные действия, хотя морфологически это ничем не выражается. Связать все это с особенностями эргативного строя очень трудно. Неувязка здесь полная. Доказанным превращение активного строя в эргативный считать нельзя.

Эргативная конструкция в языках мира действительно существует, но ее происхождение можно объяснить иначе. По мнению Г.А. Климова, основной причиной появления эргативной конструкции предложения является принцип лексикализации глагольных основ по принципу переходности и непереходности передаваемого действия. Однако в действительности такой импликативной связи нет. Понятийные категории переходности и непереходности действия существуют во всех языках мира, однако абсолютное большинство языков земного шара не имеет эргативной конструкции. Это значит, что причина образования эргативной конструкции какая-то другая. По всей вероятности, эргативная конструкция предложения представляет чисто формальную разновидность номинативной конструкции предложения, возникшую в особых условиях.

Основным условием образования эргативной конструкции является наличие языка, обнаруживающего склонность к образованию инкорпорирующих комплексов.

Не случайно эргативная конструкция возникает прежде всего в языках этого типа. Если в языках номинативного строя чаще всего оформляется особый винительный падеж, то в языках, склонных к образованию инкорпорирующих комплексов, показатель винительного падежа может быть выражен дистантно, путем включения показателей объекта действия в форму переходного глагола. Начальная ступень образования эргативной конструкции очень хорошо представлена в абхазском языке. В абхазском языке нет склонения вообще. В нем нет и эргативного падежа. Тем не менее при наличии переходного глагола можно определить, какое имя существительное выступает в роли объекта действия, поскольку в составе глагольной формы имеется специальный показатель, который как бы повторяет наличествующий в предложении объект действия, выраженный именем существительным, ср. абхаз. s -ab atʼšǝ i -i-goyt ʽМой отец лошадь беретʼ. Буквально это означает: ʽМой отец лошадь ее он беретʼ. Все это очень напоминает явление репризы местоимения в современных балканских языках. Совершенно очевидно, что в абхазском языке немаркированность в предложении именного объекта действия компенсируется его индикатором, находящимся в составе глагольной формы.

Однако при таком построении падеж субъекта действия и падеж объекта действия все же остаются формально невыраженными, поскольку дистантный способ маркировки падежа объекта действия производит меньший эффект по сравнению со способом создания специального винительного падежа. Это коммуникативное неудобство послужило причиной создания в других кавказских языках, также имевших индикаторы объекта в форме глагола, особого падежа субъекта действия, или эргатива, ср. кабард. ЩIалым письмо итхащ ʽпарень написал письмоʼ. Таким образом, омонимия двух падежей была устранена. Она могла бы быть устранена и путем создания специального винительного падежа, но для этого способа не было условий, поскольку особый показатель винительного падежа при наличии индикаторов объекта в глаголе оказался бы явным плеоназмом. Именно этим и объясняется отсутствие в языках с эргативной конструкцией винительного падежа. В языках этого типа не было также условий для возникновения страдательного залога, так как падеж пассивной конструкции мог бы совпасть по форме с падежом субъекта действия при непереходных глаголах и с падежом объекта действия при непереходных глаголах.

Можно предполагать, что этот путь образования эргативной конструкции является общим для всех языков мира, обладающих склонностью к образованию инкорпорирующих комплексов. Универсальной причиной образования эргативной конструкции предложения является тенденция к разграничению падежа субъекта действия и падежа объекта действия.

Таким образом, в генезисе эргативной конструкции нет никакой стадиальной мистики, в эргативной конструкции нет ничего внутренне специфического, что отличало бы ее коренным образом от номинативной конструкции. Эргативная конструкция предложения – формальная разновидность номинативной конструкции. Только этим можно объяснить на первый взгляд трудно объяснимое явление, почему эргативная конструкция может возникнуть в разные исторические эпохи и в разных языках земного шара.

Если этот взгляд правильно отображает происхождение и сущность эргативной конструкции, то тем самым отпадает какая-либо необходимость искать ее начало в активном строе предложения. Наличие некоторых коррелятов эргативного и активного строя нужно рассматривать как случайную конвергенцию.

Стадиальное развитие языков допускает также Ю.Д. Дешериев, но в отличие от Г.А. Климова это стадиальное развитие рассматривается в другом аспекте. По Дешериеву, все языки в своем развитии проходят три стадии: 1) стадию одноуровневой структуры, 2) стадию двухуровневой структуры и 3) стадию многоуровневой структуры.

Ю.Д. Дешериев считает, что одноуровневую структуру правильнее было бы назвать структурой без внутреннего членения на уровни или же просто моноструктурой, отражающей стадную речь и стадное создание стадного человека.

На смену одноуровневой структуре языка (речи) приходит двухуровневая структура, связанная с образованием лексического и синтаксического уровней на базе моноструктуры. Принципиально новым, по мнению Ю.Д. Дешериева, в двухуровневой структуре было: а) социализация взаимоотношений между, сначала, двумя (и более) сочетаемыми звуковыми комплексами; б) образование функции каждого специализованного звукового комплекса в речевой деятельности (см. с. 46).

Двухуровневая структура по мере дальнейшего развития общества постепенно превратилась в многоуровневую структуру.

Идейные истоки этой новой схемы стадиального развития найти не трудно. Здесь прежде всего было использовано высказывание А.А. Потебни:

Таким образом, характеристика начального периода речи у Потебни почти полностью совпадает с характеристикой периода одноуровневой структуры у Дешериева. Несомненно Дешериев использовал также гипотезу Мещанинова о так называемом первоначальном слове-предложении, которая сама по себе не является самостоятельной.

Новое у Дешериева состоит в том, что он еще более усилил неопределенность звукового комплекса одноуровневой структуры. В нем не было ни слова, ни фонем, ни морфем. Очевидно он ничем не отличался от простого животного выкрика. Что же касается стадий двухуровневой, а также многоуровневой структуры, то здесь было использовано известное положение Мещанинова о том, что части речи возникли на базе членов предложения. Не случайно на стадии двухуровневой структуры выделяются лексический и синтаксический уровни.

Стадиальная схема, предложенная Дешериевым, также не свободна от серьезных противоречий.

Вряд ли правомерно отождествление животного звукового сигнала с первыми зачатками речи. Звуковой сигнал имеет определенную установку – предупреждать об опасности. Он дает только самое общее указание, и этого вполне достаточно. Современные звуковые сигналы – сирены, свистки и звонки используют тот же принцип. Достаточен ли такой сигнал для сообщения о чем-либо? Это очень сомнительно. Кроме того, вариативность нечленораздельного комплекса крайне низка. Один и тот же выкрик не мог относиться ко многим предметам.

Почему первобытная речь могла осуществляться только в конкретной ситуации? Почему чувственный образ и связанный с ним звуковой комплекс абсолютно ничего не оставляли в понятийной сфере?

Предположение Мещанинова об образовании частей речи на базе членов предложения несостоятельно.

Отсюда можно сделать вывод, что проблема стадий развития языков мира и в последискуссионный период сколько-нибудь удовлетворительно не решена и вообще сомнительна какая-либо целесообразность поисков в этом направлении.

Отрицая теорию стадиального развития языков в целом, мы тем не менее не можем отрицать факт развития человеческого языка. Любое развитие подчиняется определенным непреложным законам. Для любого развития характерно изменение качества, усложнение свойств самого развивающегося предмета. Отсюда следует, что качество развивающегося предмета на более поздних этапах его развития будет не похоже на его качество, которым характеризовались более ранние этапы развития.

Однако к этим непреложным фактам необходимо подойти с материалистической точки зрения. Прежде всего, необходимо отказаться от попыток четко разграниченных стадий в развитии мышления и языка. Такая попытка сама по себе насквозь утопична, так как никаких четких границ между стадиями развития мышления и языка установить никогда не удастся. Если подходить к этому вопросу совершенно трезво, то в развитии мышления можно выделить два его типических состояния – мышление первобытного человека и мышление современного человека.

О состоянии мышления первобытного человека можно судить только сугубо гипотетически. Конечно это было очень примитивное мышление, но вполне логическое. Круг понятий, по-видимому, был не велик. По сравнению с мышлением современного человека оно было менее абстрактным, точнее говоря ему была чужда степень более высокой абстракции. Связи между понятиями отражали главным образом естественные связи.

Каких-либо устойчивых морфологических коррелят у этого типа мышления не было, так как сами средства выражения в морфологии и синтаксисе всегда более или менее случайны.

Однако наблюдения показывают, что некоторые языковые особенности все же тяготеют к более древним эпохам.

В некоторых языках существуют так называемые именные классы. Например, в языке суахили класс, характеризующийся префиксом -m, означает названия людей, класс с префиксом -ki – названия вещей, класс с префиксом -n характеризует название животных, класс с префиксом -ji – название плодов и т.д. Неким подобием классов языка суахили являются роды в индоевропейских языках. Любопытно отметить, что ни классы имени в африканских языках, ни роды в индоевропейских языках, не представляют собой развивающиеся категории. В ряде современных языков роды совершенно исчезли. Это свидетельствует о том, что классные деления имен существительных были порождены древними особенностями человеческого мышления, когда большее внимание обращалось на специфические свойства предметов. Можно также предполагать, что в условиях жизни первобытного охотника классное деление имело определенную практическую значимость.

Современное, более абстрактное мышление людей, по-видимому, в нем уже не нуждается, так как иными стали принципы классификации предметов, классы перестали быть значимыми в жизненной практике людей.

В глубокой древности от основ личных местоимений в уральских языках формы местных падежей не образовывались, потому, что древние люди не могли абстрагировать пространственные отношения от атрибутов человеческого тела. Выражение во мне, в тебе передавалось как в моей внутренности, в твоей внутренности. В языке эта особенность нашла выражение в виде так называемых послелогов с притяжательными суффиксами, которые иногда неправильно называют послеложно-личными местоимениями. Например: коми-зыр. вылам ʽна мнеʼ, вылад ʽна тебеʼ, венг. veled ʽс тобойʼ, hozzám ʽко мне; луг.-мар. воктенем ʽвозле меняʼ и т.д.

В связи с развитием абстрактного мышления древний способ заменялся новым. Сначала были созданы гибридные образования. Например, в ненецком языке послелоги с притяжательными суффиксами могут сочетаться с личными местоимениями: мань нядан (и) ʽот меняʼ, пыдар няданд ʽот тебяʼ и т.д.; ср. аналогичное явление в марийском языке: луг.-марийск. мый денем ʽсо мнойʼ, тый денем ʽс тобойʼ и т.д. В мордовских языках также происходила своеобразная гибридизация старого и нового способов. Здесь возможно образование форм местных падежей от личных местоимений, и к этим формам дополнительно присоединяется притяжательный суффикс: эрзя-морд. тонь-сэ-ть ʽв тебеʼ, сонь-сэ-нзэ ʽв немʼ и т.д. В прибалтийско-финских языках этот процесс зашел еще дальше. Например: эст. minus или mus ʽво мнеʼ, temas или tas ʽв немʼ, hänez ʽв немʼ и т.д.

Вряд ли можно сомневаться в том, что сам факт невозможности образования местных падежей от основ личных местоимений отражает некий древний этап развития мышления, когда оно было менее абстрактным, было связано с большей наглядностью и конкретностью. По мере дальнейшего развития уральских языков это явление не повторяется, а видоизменяется и утрачивается, что, по нашему мнению, свидетельствует о его архаичности.

Характерным для некоторых финно-угорских и тюркских языков является наличие так называемых мимем или особых наречий, звукосимволически передающих различные особенности глагольного действия, например, в марийском: вуж-вуж – о шуме ветра, вур-вур – о шуме колес, вий-й-й – о писке комара, гож – о звуках при погрузке песка, кочыр-р – о скрипе саней, лики-луки – о чем-то, имеющем изгибы, пуч – о движении неуклюжего человека и т.д.; в удмуртском: дымбыр-дымбыр – выражение шума и стука падающего твердого предмета, жынгыр-жынгыр – подражание колокольчику; в чувашском: йал – о неожиданном энергичном воспламенении, йарр – о падении звезды, танкар-танкар – подражание журчанию воды, в татарском шатыр-шатор – подражание звуку хрустящей травы, татырр – подражание шуму мелких камней, высыпанных на землю, лопор-лопор – подражание шелесту сухих листьев и т.д. Это явление нельзя назвать перспективным в своем развитии, поскольку новые мимемы не появляются.

Перечисленные явления нельзя считать отличительными признаками стадии первобытного мышления. Здесь указывается только на те явления, которые могли возникнуть в эпоху первобытного мышления. Но из этого далеко не следует, что они непременно должны были возникнуть в каждом языке.

О соответствии языковых структур особенностям человеческого мышления можно говорить лишь как о результатах проявления известных тенденций, осуществление которых отнюдь не носит характера непреложных законов.

Типическое состояние, которое мы называем состоянием менее абстрактного мышления, сменяется состоянием более абстрактного мышления, которое, естественно находит отражение и в структуре языков. Ни о каких точных границах, отделяющих одно состояние развития мышления от другого и тем более об установлении четких промежуточных стадий говорить не приходится.