О материалистическом подходе к явлениям языка

О связи явлений языка с историей общества

Необходимость обязательной увязки языка с историей общества давно провозглашается у нас во многих лингвистических работах как отличительный признак марксистского языкознания. Если полезно связывать явления языка с историей общества в целях их более глубокого и правильного понимания, то не менее полезно проследить историю возникновения самого методологического требования. Общий методологический принцип о необходимости этой увязки ведет свое происхождение от неправильного истолкования одного высказывания Маркса, содержащегося в его труде «Немецкая идеология».

Маркс отмечает,

Этим Маркс хотел сказать, что если сознание вторично по отношению к бытию и отражает объективную действительность, то, следовательно, и в языке через мышление также отражается мир вещей и явлений, познанных человеком.

Марр интерпретировал мысль Маркса о связи языка с действительностью по-своему. Если язык зависит от материального мира, следовательно, он представляет явление надстроечное, хотя в работах Маркса язык нигде не характеризуется как надстройка. Из тезиса «язык – надстройка» Марр делал далеко идущие выводы. Если язык надстройка, то его развитие целиком и полностью определяется развитием экономических формаций. Язык является классовым по своей природе, поскольку всякая надстройка классова. Если мышление выражается при помощи языка, то, стало быть, и мышление человека является классовым. Развитие языка совершается путем скачков и взрывов, поскольку смена одной надстройки другой также представляет скачок.

Во время знаменитой дискуссии 1950 г. антимарксистская сущность многих марристских увязок явлений языка с историей общества была разоблачена. Однако сам общеметодологический принцип о необходимости этой увязки сохранился. Известный тезис о том, что язык и законы его развития можно понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей народа и сейчас провозглашается как основной тезис марксистского языкознания.

О.С. Ахманова в одной из своих статей заявляет, что

По нашему глубокому убеждению, все вышеприведенные высказывания являются ярким свидетельством того положения, когда методологический принцип формируется гораздо раньше познания характерных особенностей изучаемого объекта. Здесь явно отождествляются такие гуманитарные науки, как языкознание, история, философия, литературоведение, искусствоведение, история литературного языка и т.п.

Действительно, если мы будем изучать литературные произведения или определенные философские направления вне истории, без учета своеобразия различных исторических эпох, без изучения различных влияний, веяний и т.п., то мы ровным счетом ничего в них не поймем. Мы ничего не поймем в сущности Октябрьской революции, если будем рассматривать это явление без исторического фона, без влияния движущих сил революции и изучения тех исторических условий и факторов, которые ее породили.

Язык – исключительно сложное явление. Среди явлений, служащих объектом различных наук, трудно найти объект, который хотя бы в отдаленной степени напоминал человеческий язык. Язык можно изучать с самых различных точек зрения и в самых различных аспектах с помощью различных наук.

Существует азбучная истина: язык – средство общения. Без общения нет человеческого общества. Следовательно, язык – ярко выраженное общественное явление. На этом основании некоторые языковеды делают неправильный вывод, что язык или только, или преимущественно должен изучаться методами гуманитарных наук. На самом деле вопрос о том, чем должна заниматься данная наука и какие методы она должна использовать, определяется не столько функциями объекта, сколько его особенностями и свойствами – иначе говоря, его природой. В языке самым причудливым образом переплетаются законы чисто естественные, биологические, с законами общественными и специфическими законами лингвомеханики, законами образования языковых структур и типов. Наиболее правильным ответом на вопрос, связан ли язык с историей общества, будет: «И связан и не связан».

Наглядным доказательством возможности связи различных сторон языка с историей общества могут служить результаты влияний других языков. Наличие в азербайджанском языке придыхательных согласных, очевидно, представляет результат влияния на него каких-то кавказских языков. В восточных анатолийских говорах турецкого языка отмечено наличие так называемых абруптивов, что также характеризует многие кавказские языки. Под влиянием марийского языка в чувашском первоначальная тюркская система согласных претерпела очень сильные изменения. В мишарском диалекте татарского языка, а также в турецком в результате иноязычного влияния исчезло некогда существовавшее в этих языках заднеязычное к. Иноязычное влияние может проявляться и в произношении, например, произношение финских шведов значительно ближе к финскому, чем произношение шведов, проживающих в Швеции. Произношение так называемых коми-ижемцев, проживающих на Нижней Печоре, ближе к русскому и не имеет ярко выраженного акцента, проявляющегося у коми, живущих на Вычегде. Здесь, несомненно, сказалось влияние русского языка.

Влияние других языков может отразиться и на характере ударения. В латышском языке первоначальное ударение было разноместным. По-видимости, ударение на первом слоге было усвоено латышами от угро-финского народа – ливов. Последние в прежнее время занимали значительную часть территории современной Латвии. В чувашском языке ударение никогда не падает на последний слог, если он содержит редуцированный гласный. Если в трехсложном слове два последних слога содержат редуцированный гласный, то ударение передвигается на первый слог. Этими особенностями также характеризуется ударение и в марийском языке. Влияние внешней среды может также вызвать заметные сдвиги и в грамматическом строе языков. В области падежной системы оно может проявляться в изменении количества падежей, или состава падежной системы, в особенности в значении падежей, моделях их построения, особенностях их исторического развития и т.д.

Якутский отличается от других тюркских языков многопадежностью. В то время как абсолютное большинство тюркских языков имеет шесть падежей, в якутском их девять.

Некоторые специфические особенности якутской падежной системы имеют параллели в падежной системе эвенкийского и эвенкского языков, принадлежащих к тунгусо-маньчжурской группе. В якутском языке нет специальной формы родительного падежа, нет этого падежа и в эвенском и эвенкийском языках. В языках румынском и албанском, находящихся в одном географическом ареале Балканского полуострова, наблюдается формальное совпадение дательного и родительного падежей.

Иноязычное влияние может приостановить процесс распада падежной системы. Во многих современных индоевропейских языках древняя система синтетических падежей исчезла. Отношения между словами стали выражаться аналитическим путем при помощи предлогов. Подверглась разрушению система древних падежей, унаследованная от индоевропейского праязыка и в армянском языке. Однако здесь она не разрушилась полностью и армянский язык не стал аналитическим. Аналогичное явление наблюдается также в истории осетинского языка и некоторых языков Индии, в которых, несмотря на разрушение старых падежных окончаний, образовалась новая система синтетических падежей. Можно предполагать, что полному разрушению старой падежной системы в армянском и осетинском языках препятствовали окружающие их горские языки Кавказа с их довольно развитыми падежными системами. Что касается некоторых арийских языков Индии, то там могло сказаться влияние дравидских языков, в которых не наблюдалось интенсивного разрушения падежной системы.

Иноязычные окончания множественного числа могут легко усваиваться вместе с заимствованными словами, ср., например, заимствование форм арабского мн. числа в тюркских и иранских языках, таджикское руфақа ʽтоварищиʼ от рафиқ ʽтоварищʼ, турецкое şarait ʽусловияʼ от şart ʽусловиеʼ. Албанское bej ʽпомещикʼ имеет мн. число bejlerë, ʽпомещикиʼ, где окончание -lerë соответствует окончанию мн. числа -lar в турецком языке. В эстонском языке в результате влияния индоевропейских языков исчезла система притяжательных суффиксов. По-видимому, под влиянием русского языка не стало ее в верховом диалекте чувашского языка. В чувашском, в отличие от других тюркских языков, притяжательные суффиксы помещаются перед окончанием мн. числа. Это могло возникнуть под влиянием марийского языка, где порядок расположения притяжательных суффиксов такой же.

Такой разряд слов, как прилагательные, также подвержен иноязычному влиянию. Показатель сравнительной степени -raq проник из тюркских языков в марийский и таджикский. Под влиянием индоевропейских языков в финском и эстонском прилагательные согласуются в падеже и числе с определяемыми ими именами существительными.

Из других языков могут заимствоваться числительные. 80 и 90 во французском языке имеют ту же схему образования, что и соответствующие числительные в кельтских языках. В настоящее время в коми-зырянском и в особенности в коми-пермяцком языках наблюдается разрушение собственной исконной системы числительных. Усиливается частотность употребления числительных, заимствованных из русского языка.

Глагольная система также подвержена различным иноязычным влияниям. Иноязычное влияние способно, например, преобразовать систему многих глагольных окончаний. Так, в языке тюркоязычной народности – саларов, проживающих на территории Китая, отсутствует спряжение по лицам и числам. То же самое произошло в языке маньчжуров, здесь, несомненно, сказалось влияние китайского языка, в котором глагол лишен этих характеристик. Перфект в финском языке употребляется довольно часто. Можно предположить, что употребление перфекта в финском в значительной степени поддерживается влиянием шведского языка, поскольку шведский является вторым государственным языком Финляндии. Наоборот, в карельском и вепсском языках перфект употребляется очень редко. В данном случае сказалось влияние русского языка, в котором нет перфекта. Формы настоящего определенного и прошедшего определенного с вспомогательным глаголом «хорафтан» (лежать, спать) распространены в ряде крайних северных таджикских говоров, являются кальками соответствующих узбекских форм, включающих в свой состав глагол ётмоқ (лежать)[290].

Почти все модели сложных глаголов в марийском языке, состоящие из деепричастия, соединенного с вспомогательным глаголом, заимствованы из чувашского языка, где имеются их совершенно точные типологические соответствия.

Обращает на себя внимание поразительное сходство моделей сложных глаголов в бенгальском языке с моделями сложных глаголов в дравидских языках. В тамильском языке обнаруживаются те же глаголы модификаторы с той же функцией.

Наличие двух типов спряжения глаголов в осетинском языке, зависящих от того, является ли данный глагол переходным или непереходным, возникло под влиянием кавказских языков, поскольку то же самое явление наблюдается в адыгских языках. Влияние другого языка может отразиться и в значениях глагольных времен. Так, например, второе прошедшее в чувашском языке, помимо значения перфекта и прошедшего неочевидного времени, что наблюдается и в других тюркских языках, может иметь еще и значение прошедшего длительного. В родственных тюркских языках второе прошедшее этим значением обычно не обладает. Источник этого значения следует искать в марийском языке, где прошедшее второе также может иметь значение прошедшего длительного.

Любопытные следы иноязычного влияния могут быть обнаружены в области выражения таких языковых категорий, как вид и наклонение. В удмуртском языке под влиянием русского начинают появляться видовые пары глаголов. Под влиянием турецкого в болгарском языке на базе перфекта возникло пересказочное наклонение. Не без влияния других языков в новогреческом возникло условное наклонение, которого в древнегреческом не было. Для передачи чужого рассказа с оттенком сомнения в реальности действия в латышском языке употребляется особое пересказочное наклонение. Подобное наклонение имеется и в соседнем эстонском языке.

В финно-угорских языках древнейшей поры не было глагольных приставок. В эстонском и венгерском приставки возникли под влиянием индоевропейских языков. Заимствуются из одного языка в другой даже усилительные частицы. Очень подвержен различным внешним влияниям синтаксис. Синтаксис древних финно-угорских языков был похож на синтаксис тюркских. В нем выдерживался типичный для агглютинативных языков порядок слов – определение плюс определяемое, глагол занимал конечное место в предложении, очень слабо были развиты придаточные предложения, их функции выполняли причастные конструкции и абсолютные деепричастные обороты, слабо были выражены подчинительные союзы и т.п. В результате влияния различных индоевропейских языков, такие языки, как финский, коми-зырянский, венгерский, эстонский, саамский и мордовский, приобрели типологические черты этой группы. Свободным стал порядок слов, появились придаточные предложения европейского типа, вводимые союзами и относительными местоимениями.

Самой восприимчивой сферой для всякого рода иноязычных и внешних влияний является лексика. Случаи заимствования слов или калькирования отмечены в самых различных языках. Словарный состав каждого языка отражает все изменения, совершающиеся в жизни данного народа, особенности его быта, хозяйственного уклада, исторической жизни, социального расслоения и т.д.

Необходимость знания истории народа оказывается чрезвычайно полезной для диалектолога. Территориальное распределение диалектных различий представляет как бы отпечаток, след пройденного народом исторического пути. Полное понимание современного диалектного многообразия языка, территориального распространения диалектных различий невозможно без учета исторических фактов.

Движение населения, выражающееся в переселении на новые места, может способствовать смешению диалектов или усилению их дробности. Данные атласов русского языка, относящиеся к европейской части СССР, показывают, что определенность очертаний ареалов и размещение изоглосс наблюдается лишь на центральных территориях европейской части СССР, сменяясь в восточном и южном направлениях пестротой размещения знаков на диалектологических картах, что указывает на отсутствие определенности в распространении диалектных явлений.

Переселение населения в области, значительно отдаленные от основного этнического массива, создает условия изоляции, что приводит к созданию резко отличающихся диалектов и даже языков. Переселение древних норвежцев на остров Исландия способствовало возникновению особого исландского языка, представляющего законсервированную с некоторыми инновациями форму древне-норвежского языка; этот же фактор привел к образованию языка африкаанс.

Нигде так ясно не обнаруживается обусловленность употребления слов внешними факторами, как в различных языковых стилях.

Такая область лингвистической науки, как изучение истории образования литературных языков, не может абстрагироваться от культурно-исторического контекста. Только привлечение фактов истории может дать ключ к правильному пониманию того, в какую эпоху и почему возник данный литературный язык, какие социальные силы, общественные взгляды, школы и направления стимулировали или, наоборот, задерживали его поступательное развитие, каким образом они на него влияли, какие писатели оказывали на него свое воздействие. Увеличение общественных функций языка и темпы его развития целиком и полностью определяются внешними причинами. Действием внешних факторов определяется также абсолютный прогресс в языке.

Состояние населения также может оказывать влияние на язык. Например, сильный приток сельского населения в города в нашей стране оказал известное влияние даже на литературный язык. Исследователи истории русского языка отмечают, что в 50 – 60-е годы наблюдается некоторое нарушение норм в речевом использовании нелитературных слов и оборотов и, в частности, элементов просторечия.

Население более пожилого возраста обычно легче сохраняет особенности диалекта, тогда как молодежь, побывавшая на стороне, всегда вносит различные инновации. На языковое состояние может оказать влияние такой фактор, как многонациональный характер государства. Во всех многонациональных государствах, почти как правило, выделяется какой-нибудь один язык, выступающий в роли главного средства общения. Примером может служить русский язык в СССР, индонезийский в Индонезии и т.д.

Интенсивная колонизация различных стран мира в значительной мере способствовала распространению таких языков, как английский и испанский. Массовое проникновение иноязычного населения на территорию, занятую другими народами, может привести к утрате языков аборигенов, ср., например, исчезновение галлов во Франции, кельтиберов – в Испании, фракийцев и даков – в Болгарии и Румынии, обских угров – в Коми АССР, скифов – на Украине и т.д.

Особенности социальной организации общества также могут отражаться в языке. Характерный для эпохи феодализма распад страны на множество мелких ячеек (каждый феод и монастырь с прилегающими к нему деревнями представлял государство в миниатюре) необычайно способствовал появлению мелких территориальных говоров. Наоборот, эпоха капитализма связана с появлением крупных литературных языков общегосударственного значения.

На язык оказывают влияние и явления надстроечного порядка. Наиболее ярким примером может служить развитие языков народов СССР и типичные для этого явления процессы: расширение общественных функций языка, развитие стилей, выработка определенных языковых норм, рост словарного состава и т.д. Все это в конечном счете – результат влияния определенной надстройки, следствие ленинской национальной политики.

Действенным фактором, способствующим распространению языков, может иногда служить религия. Она может оказать косвенное влияние также на развитие языков, поскольку усвоение той или иной религии часто связано с усвоением культуры народа, распространяющего религию. Принятие различными народами ислама одновременно сопровождалось распространением арабского языка, употребление латинского языка поддерживается католической церковью.

Выше было показано, что огромное количество результатов влияния внешних факторов на язык приходится на результаты влияния других языков.

Некоторые наши лингвисты справедливо указывают на недостатки многих работ 20 – 40-х годов, посвященных проблеме связи языка и общества. Взгляды авторов этих работ напоминали взгляды Дидро, который связывал человеческий мозг с воском, на котором вещи оставляют свой отпечаток. Язык, по мнению некоторых наших социологов 20 – 40-х годов, да и некоторых языковедов более позднего времени, только воспринимает влияние общества и ничего больше.

В действительности система языка определенным образом реагирует на каждое давление извне. Она чаще всего очень легко воспринимает то, что является для нее необходимым и в какой-то мере восполняет имеющиеся в ней недостатки, она может что-то принять лишь частично, преобразовав его применительно к своим возможностям. Но бывают и такие случаи, когда система реагирует отрицательно, поскольку это новое находится в резком противоречии с ее специфическими особенностями. Приведем несколько конкретных примеров. В некоторых языках народов СССР, например, в мордовском, чувашском, карельском, гагаузском и каракалпакском, согласные перед гласными переднего ряда смягчаются. Не исключено, что это явление возникло под влиянием русского языка, и в это нетрудно поверить.

С лингвистической точки зрения всякая ассимиляция более удобна, поскольку она облегчает произношение. Поэтому сама манера смягчения может быть легко воспринимаема.

Синтаксический строй древних финно-угорских языков очень напоминал синтаксический строй тюркских языков. В древних финно-угорских языках не было придаточных предложений, почти не было союзов, широко были распространены причастные, деепричастные и абсолютные обороты.

Под влиянием индоевропейских языков, в таких языках, как прибалтийско-финские, венгерский, саамский, коми и мордовский, возникли придаточные предложения индоевропейского типа, вводимые союзами, резко сократилось количество причастных и деепричастных оборотов. И это понять не трудно. Придаточные предложения индоевропейского типа, вводимые союзами, более удобны с лингвотехнической точки зрения, их структура более прозрачна и технически более совершенна.

Почти во всех современных финно-угорских языках можно найти аналоги русского будущего времени совершенного и несовершенного вида типа «я напишу» и «я буду писать». Можно утверждать, что эти языки создали видовые различия в сфере будущего времени, поскольку они имеют инфинитивы и вспомогательные глаголы. Однако создать последовательную систему видовых различий в сфере прошедшего времени этим языкам не удалось по причине отсутствия строительного материала.

Испытывая влияние со стороны русского языка, тюркские языки, однако, не в состоянии усвоить и внедрить в свою систему такие явления русского языка, как аблаут, например, везу : воз, несу : ноша, категорию грамматического рода и т.д., поскольку эти явления находятся в резком противоречии с особенностями структуры тюркских языков.

Выше говорилось о том, что человеческий язык связан с историей общества и в то же время не связан. Возникает вопрос в каких же случаях он не связан. Для этой цели необходимо выяснить, обладают ли элементы языка способностью отражать историю человеческого общества и какой характер имеет это отражение.

Что касается звукового состава языка, то сам по себе он никаких изменений в истории общества не отражает. Об этом в свое время очень хорошо сказал Ф. Энгельс:

Это вполне понятно, так как отражать явления окружающего мира и их закономерные связи способен только человеческий мозг. Результаты его познавательной работы закрепляются в понятиях. Значения слов только указывают на существование этих понятий. Язык, лишенный значений, представляет мертвую языковую материю, которая ни на что не указывает, ничто не обозначает, ни с чем не соотносится и, следовательно, ничего не отражает.

Законы, которыми управляются языковые изменения, не совпадают с законами развития человеческого общества.

Общие качественные особенности фонетической системы того или иного языка никогда не могут быть зеркалом какой-либо эпохи. История не знает таких примеров, когда бы языки, существовавшие в эпоху феодализма, фонетически отличались от языков, существующих в эпоху капитализма, какими-то качественными особенностями своих фонетических систем. Нет таких фонетических систем, которые были бы специфическими для родовых языков, языков племенных и языков народностей и наций. Такие процессы, как, например, образование назализованных гласных, палатализация согласных и т.п., могут происходить в разное время и во все эпохи независимо от состояния общества.

Такие явления, как дифтонгизация старых монофтонгов в истории немецкого языка, падение глухих согласных или оглушение конечных звонких согласных в истории русского языка, озвончение интервокальных глухих смычных и спирантов, наблюдаемое во многих языках, развитие буферного звука b в группах mr и mn в истории французского языка, превращение древних а, е, о в а в индоиранских языках, превращение древнего начального j в Ǯ киргизском языке совершенно индифферентны к состоянию общества, его экономике и т.д. Они так же ничего не говорят о состоянии общества, как характер отдельных звуков в составе того или иного слова ничего не говорит нам о свойствах или качествах предмета, называемого этим словом.

Изменения внешнего облика слов совершенно не зависят от их значений. Древнегреческое слово ηλιος ʽсолнцеʼ в одном из диалектов новогреческого языка превратилось в ilen. Однако при этом не произошло никакого изменения значения. Слово vloz в древненемецком означало ʽкорабльʼ. В современном немецком оно означает ʽплотʼ, но звучание этого слова почти не изменилось, ср. современное Floss.

Абсолютно те же закономерности наблюдаются при звуковых изменениях грамматических формативов. Форматив в звуковом отношении может сильно изменяться, но значение его при этом сохраняется. Окончание местного падежа -da в истории чувашского языка в некоторых случаях изменилось в -ra, ср. чув. хулара ʽв городеʼ из хулада, а в башкирском языке оно в ряде случаев превратилось в -la, ср. башк. Өфөлǝ ʽв Уфеʼ из өфөдǝ. Однако значение местного падежа при этом не изменилось. Форматив может даже совершенно утратиться, и тем не менее нулевая форма продолжает сохранять значение исчезнувшего форматива, ср. эст. rahva hääl ʽголос народаʼ из rahvan hääl. Древний аблатив на -ta в финском языке приобрел значение партитива, ср. työtä ʽработуʼ. Если в ряде случаев это окончание меняет свой облик, ср. финск. kalaa ʽрыбуʼ из kalada < kalaa, то это изменение не имеет абсолютно никакой связи с изменением значения древнего аблатива.

Можно сделать вывод, что звуки языка не отражают никаких изменений в экономическом развитии общества. Они могут отражать только результаты языковых контактов, которые сами по себе носят эпизодический характер.

Словообразовательные формативы также обычно не связаны ни с какой конкретной историей общества.

В тюркских языках есть суффикс прилагательных -čyl, -čil, обозначающий склонность к чему-либо, ср. азерб. иш-чил ʽсклонный к работеʼ от иш ʽработаʼ, кирг. ойчул ʽсклонный к размышлению от ой мысль, туркм. гайгачыл ʽпечальныйʼ от гайгы ʽпечальʼ, кара-калп. сөзшил ʽсловоохотливыйʼ от сөз ʽсловоʼ.

Значение склонности к чему-либо возникло в результате переосмысления первоначального значения неполноты признака. Об этом свидетельствует тождество некоторых суффиксов прилагательных обеих категорий. Ср. казах. акшыл ʽбеловатыйʼ и азерб. ишчил ʽсклонный к работеʼ.

Суф. -lich в немецком языке, ср. männlich ʽмужскойʼ, weiblich ʽженскийʼ и т.д. возник из имени существительного типа готского leiks ʽмясоʼ, ʽтелоʼ, ʽформаʼ.

Словоизменительные формативы выражают отношения между словами. Складывание этих отношений не связано ни с какой конкретной эпохой. Никто не может сказать, в какую конкретную эпоху сложилось выражение пространственных отношений в русском языке. Эти отношения сами по себе не отражают какого-либо конкретного этапа в экономическом развитии общества. Всякие поиски здесь в этом отношении совершенно бесполезны.

Грамматический строй одного языка, как уже говорилось выше, может отражать влияние других языков, но это отражение эпизодическое, а не органическое.

Среди лингвистов, пытающихся так или иначе оправдать Н.Я. Марра, распространено убеждение, что социальная обусловленность языка предполагает его тесную связь с развитием общества. Но такое суждение ошибочно. Что означает применительно к языку термин «социальный»? Социальный – это значит принятый обществом, общественно релевантный, регулярно употребляемый всеми членами общества, пользующимися данным языком. В этом отношении любое слово и любой форматив в языке социальны. Но разве человек, говорящий на данном языке, или лингвист, изучающий этот язык, способен связать какой-либо форматив с конкретной историей общества? Этого он сделать не может.

Многие лингвисты называют фонему социально отработанным звуком. Фонема социальное явление. Но можно ли сказать, что появление в языке фонемы регулируется законами развития человеческого общества. Такое предположение было бы совершенно неверным. В современном языкознании функция фонемы определяется довольно четко:

Если фонема предназначена для различения звуковых оболочек слов и их форм, то это чисто техническая ее функция.

Складывание системы фонем представляет чисто стихийный процесс, не зависящий от истории общества. Не определяется историей общества и дистрибуция фонем. Возможное влияние фонемных систем других языков совершается только эпизодически. Никакого органического отражения здесь нет.

Лексику обычно называют зеркалом истории языка. Действительно, трудно найти в мире язык, который не отразил бы в своем составе характер той или иной исторической эпохи. Однако отсюда никак нельзя сделать вывод, что любое изменение слов и их значений вызывается какими-либо изменениями в истории общества.

В древнегреческом языке было слово υδωρ, означающее ʽводаʼ. В новогреческом оно исчезло и вместо него появилось новое слово νερο с тем же значением. В коми-зырянском языке некогда существовало слово тыл ʽогоньʼ. Позднее его сменило слово би с тем же значением. Никакой необходимости в замене этих слов не было. В латинском языке было слово passer ʽворобейʼ. Позднее оно стало обозначать птицу вообще, ср. рум. pasăre ʽптицаʼ. Слово кожла, которое в литературном марийском языке означает ʽельникʼ, в одном из диалектов марийского языка получило значение леса вообще. В появлении этих новых слов не было никакой исторической обусловленной необходимости.

Абсолютизация принципа непременной увязки явлений языка с историей общества может оказаться методически вредной.

В любом языке мы можем найти очень большое количество различных явлений, происхождение которых невозможно объяснить, прибегая к истории говорящего на данном языке народа. В древнегреческом языке аорист и имперфект имели различные личные окончания. В новогреческом языке аорист и имперфект получили унифицированные окончания. Совершенно ясно, что это явление было вызвано только внутренними факторами: а) наличие известной общности структурных элементов аориста и имперфекта (аугмент) и наличие у них одинакового окончания в форме 3-го лица ед. ч. (-е); б) обозначение тем и другим временем прошедшего действия и возможность обозначения аористом в некоторых случаях действия несовершенного вида; в) отпадение конечного n, создававшее неестественные формы типа επαιδνω (1-е лицо ед. числа и 3-е лицо мн. числа), ведущие к нарушению дифференциации, благодаря известному совпадению с 1-м лицом презенса по конечному окончанию.

Эти внутренние факторы вызывали стремление к полной унификации личных окончаний аориста и имперфекта.

В румынском языке форма им. падежа мн. числа caprae от существительного capra ʽкозаʼ стала употребляться также и как форма вин. падежа мн. числа (capre). Основная причина заключается в том, что старолатинская форма вин. падежа мн. числа capras после отпадения s воспринималась как форма ед. числа (capra). В данном случае мы опять имеем дело с внутренними факторами.

В романских языках наблюдается исчезновение латинского оборота accusativus сит infinitivo (вин. падеж с неопределенным наклонением); например, предложение типа credo terram esse rotundam букв. ʽзнаю землю круглую естьʼ стало заменяться (особенно в поздней латыни) другим типом предложения, состоящего из главного и придаточного, вводимого относительным местоимением, например: credo, quod terra est rotunda ʽЗнаю, что земля круглаяʼ. Такое изменение было вызвано наличием целого ряда внутренних факторов: а) утратой инфинитивом многих черт глагольности (исчезновение различных форм), сокращением вариаций по времени и возможностью субстантивации в связи с развитием артикля; б) утратой различий между винительным и именительным падежами по причине отпадения конечного m; в) возможностью параллельных конструкций.

Появление грамматически оформленной категории одушевленности в русском языке (вижу стол, но вижу брата; вижу столы, но вижу братьев) легко объясняется внутренними факторами: а) совпадением форм им. падежа и вин. падежа благодаря фонетическим изменениям[297]; б) наличием свободного порядка слов, затруднявших дифференциацию между падежами подлежащего и прямого дополнения; в) наличие синтаксических отношений формы вин. падежа с формой род. падежа (вижу сестру и не вижу сестры). Все эти внутренние импульсы вызывали так называемый Unterscheidungstrieb, т.е. стремление к дифференциации, в результате чего, как средство осуществления этой дифференциации, была использована форма винительного падежа.

Каждый лингвист, если он действительно стоит на материалистической точке зрения, не может не признавать наличия в языке внутренних законов. Многие процессы и явления в языке не связаны с историей общества и представляют результаты действия различных внутренних законов.

Р.А. Будагов утверждает, что социальные факторы не противостоят факторам имманентным, но глубоко и постоянно взаимодействуют[298].

Действительно, в истории языков бывают случаи, когда внутренние и внешние факторы взаимодействуют.

В пределах первого десятка калининские карелы иногда употребляют карельские числительные, но сложные и составные числительные у них заимствованы из русского языка, например: dvenadcatʼ duš oli pereh ʽДвенадцать душ была семьяʼ[299].

Несомненно, широкое распространение русского языка среди карел является основной причиной вытеснения из карельского истинно карельских составных числительных. Однако и в самом карельском языке были некоторые благоприятные условия для проникновения русских составных числительных. Дело в том, что в исконно карельских числительных от одиннадцати до девятнадцати понятие десяти и следующих за ним единиц было затемнено, ср. кар. ÿкситойста ʽодиннадцатьʼ (букв. ʽодин из второгоʼ), какситойста ʽдвенадцатьʼ (букв. ʽдва из второгоʼ) и т.д.

Выражение «из второго» является эллиптическим и означает из второго десятка. По этой причине эти числительные с затемненной внутренней формой были заменены соответствующими русскими числительными, что открыло путь для заимствования и других сложных числительных, например dvadcat' p'at'.

Под влиянием русского языка в некоторых тюркских языках наблюдаются случаи опущения притяжательных суффиксов: чув. пирěн ял ʽнаша деревняʼ, тат. безнең авыл. Нормально должно было бы быть пирěн ялěмěр, безнең авылыбыз. Необходимо отметить, что влияние русского языка в данном случае нашло благоприятную почву, так как употребление притяжательных местоимений в сочетании с притяжательными суффиксами является в тюркских языках плеоназмом.

Одной из интересных особенностей верхневашского говора удорского диалекта языка коми является наличие совершенного и несовершенного глагольных видов – явления, не встречающегося в чистом виде ни в одном из угро-финских языков, например: нöб вайсьыны ʽнести ношуʼ, но нöб вайны ʽпринести ношуʼ, летчыны, ʽвосходитьʼ, но летны ʽвзойтиʼ[300]. Несомненно, внешним фактором при создании глагольных видов здесь послужили русские говоры (удорский диалект выступом вторгается в территорию севернорусских говоров). Однако этот внешний фактор соединился с благоприятными условиями внутри самой грамматической структуры коми-языка: собственно возвратные глаголы в коми-языке своей формой могут показывать, что действие характеризует постоянное или временное поведение, постоянное или временное занятие (например, отсасьны ʽзаниматься помощьюʼ, куритчыны ʽзаниматься курением постоянноʼ). Эта возможность была использована для создания способа выражения несовершенного вида, откуда видовое противопоставление таких пар глаголов, как вайсьыны ʽнестиʼ и вайны ʽпринестиʼ.

Было бы ошибкой утверждать, как это делает Р.А. Будагов, что внутренний фактор каждый раз взаимодействует с внешним, поскольку существуют многочисленные случаи, когда внешние факторы в изменении никакого участия не принимают. Какой внешний фактор мог участвовать в создании греческой формы род. падежа genus ʽродʼ, которая в своем историческом развитии прошла ряд последовательных ступеней: сначала genesos, далее geneos и, наконец, genus? Вряд ли с помощью каких-либо внешних факторов может быть объяснено явление преломления (Brechung) в истории немецкого языка, которое заключается в том, что при последующих широких гласных окончания (а, е, о) корень также имеет более широкий вариант гласного (е, о, ео), а при последующих узких гласных (i, u) корень имеет гласный более узкий (i, u, iu). Ср. в.-др.-нем. gibis ʽты даешьʼ, gibit ʽон даетʼ, но gebames ʽмы даемʼ, gebant ʽони даютʼ.

Как уже указывалось, одной из наиболее характерных особенностей марристского подхода к явлениям языка является стремление связать все особенности языка с внешними причинами, т.е. с историей общества. На самом деле этот взгляд глубоко ошибочный. Конечно, в языке многое связано с историей общества, но далеко не все. Если бы язык состоял только из слов, то можно было бы допустить, что он отражает историю общества, но и то это было бы не совсем верно. На самом деле язык очень сложное явление. Самое парадоксальное в языке заключается в том, что язык, будучи сугубо социальным явлением, в то же время имеет сферы, где действуют специфические законы, не связанные с историей общества.

Следует всегда иметь в виду, что человек не только продукт развития общества, но он одновременно биологический организм. Поэтому язык не может не испытывать на себе влияния этого биологического организма.

Биологическая наука давно установила, что биологические возможности человеческого организма далеко не безграничны. Они имеют определенные биологические ограничения. Самое интересное состоит в том, что эти физиологические ограничения не могут быть устранены, так как это неизбежно привело бы к нарушению жизнедеятельности человеческого организма. Подобные перегрузки неизбежно вызовут реакцию, которая выразится в исчезновении следов полученных впечатлений или забываемости, или появлении признаков утомления, затрудняющих дальнейшую работу организма.

Следует заметить, что человеческий организм отнюдь не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким образом, возникает постоянно действующая тенденция приспособления языкового механизма к особенностям человеческого организма, практически выражающаяся в тенденциях более частного характера.

Одним из наиболее ярких проявлений защитных функций человеческого организма в языке является принцип экономии физиологических затрат. Проявление в языке принципа экономии физиологических затрат было достаточно хорошо известно лингвистам прошлого. По мнению Г. Курциуса, звуки языка не увеличиваются, а как бы изнашиваются. Этот процесс Курциус называл выветриванием. Более сильные звуки, т.е. трудно произносимые, постоянно переходят в слабые, или более легко произносимые. Используя эту общую закономерность, Курциус в своей капитальной работе «Grundzüge der griechischen Etymologie» пытается установить историческую последовательность звукопереходов в различных индоевропейских языках, решительно возражая против мнения некоторых этимологов, будто бы всякий звук может переходить во всякий. Глухие смычные, утверждает Курциус, требуют гораздо больше произносительных усилий, чем звонкие смычные. Поэтому звонкие смычные могут быть исторически более поздними по сравнению с соответствующими глухими[301]. В звукопереходе m > n m является более ранним. Звук r требует больше произносительных затрат, чем l. Поэтому в переходе r > l l является более поздним[302].

Основную причину звуковых изменений в языке Г. Курциус видел в стремлении к удобству. Удобство, как поясняет Курциус, может быть достигнуто двумя способами: неудобная артикуляция заменяется удобной. При этом обнаруживается общая тенденция изменения звуков – по направлению к передней части полости рта. Таким образом, из k возникает p, но не наоборот; или трудно произносимый звук заменяется более легко произносимым, например, смычные согласные переходят в фрикативные, переход в обратном направлении не наблюдается[303].

Действие принципа экономии в различных сферах языка довольно подробно рассмотрел В. Уитни[304].

Большое значение принципу экономии в языке придавал Бодуэн де Куртенэ. Замену звука или созвучия более трудного звуком или созвучием более легким он называл общим законом языка.

Большое значение действию этого фактора придавал Е.Д. Поливанов:

На большое значение тенденции к экономии неоднократно указывал А. Мартине.

Роль закона уменьшения произносительных затрат в развитии и изменении языков очень значительна. Это положение может быть доказано и подтверждено многочисленными примерами. Принцип экономии физиологических затрат ярко проявляется в ослаблении участков напряжения. Если рассматривать звуки языка как отдельные элементы потока речи, то, наряду со слабыми участками, представленными слабоартикулируемыми звуками, в этом потоке существуют участки напряжения, т.е. звуки и их сочетания, произношение которых связано с большей затратой усилий. В самых различных языках мира достаточно хорошо прослеживается тенденция к ослаблению участков напряжения.

В истории многих языков мира наблюдалась тенденция к устранению долгих гласных, поскольку произношение долгих гласных связано с большей затратой физиологических усилий. Например, достаточно хорошо доказано, что индоевропейский праязык различал долгие и краткие гласные. В современных индоевропейских языках эти различия утрачены в новогреческом, армянском, восточнославянских, польском и южнославянских языках. Долгие и краткие гласные существовали также и в тюркском языке-основе. Различие долгих и кратких гласных в настоящее время полностью утрачено во всех тюркских языках, за исключением якутского и туркменского.

В уральском языке-основе, по предположению некоторых лингвистов, различались долгие и краткие гласные. В некоторых уральских языках, например, в марийских, мордовских и пермских, это различие утратилось.

Иногда в качестве средства ослабления участка напряжения, создаваемого долгими гласными, может выступать их сужение. В древнееврейском а, несущее на себе ударение, превращалось в о. В истории английского языка долгое закрытое е превращалось в i. Участок напряжения, создаваемый долгим гласным, может быть ослаблен путем превращения его в краткий дифтонг, ср.-др.-англ. hūs ʽдомʼ, совр. англ. haus, ср. тюркск. праязыковое jōl ʽдорогаʼ, якут. suol.

Дифтонги довольно часто превращаются в монофтонги, например, au может превратиться в о, ei – в i и т.д. Геминаты часто упрощаются, ср. др.-гр. γραμμα ʽписьмоʼ, совр. гр. γραμα, часто упрощаются в истории языков придыхательные смычные, т.е. gh переходит в g, kh – в k и т.д. Группы согласных также довольно часто упрощаются, например, латинск. luna ʽлунаʼ когда-то звучало как louqsna, лат. posco ʽтребуюʼ происходит из porcsco.

Произношение аффрикат требует затраты больших усилий по сравнению с произношением простых согласных. Очевидно, только этим можно объяснить наблюдаемую в различных языках тенденцию к упрощению и устранению аффрикат, а также наличие языков, в которых аффрикаты вообще отсутствуют. Звуки, имеющие дополнительную артикуляцию, обычно не устойчивы. К таким звукам относятся носовые гласные, придыхательные смычные, велярный k, заднеязычный n (ŋ), типичные для семитских языков эмфатические согласные, межзубные спиранты, палатализованные согласные.

Стремлением к облегчению произношения можно также объяснить многочисленные явления палатализации смычных и спирантов, а также случаи превращения смычных в аффрикаты перед гласными переднего ряда, соноризацию глухих смычных и спирантов в интервокальном положении.

Равномерность ударения и связанная с ним одинаковая долгота гласных также связана с повышением количества произносительных затрат. Поэтому образование редуцированных гласных также связано с действием тенденции к экономии.

По-видимому, эти особенности не являются только отличительным свойством португальского консонантизма.

Веляризация l наблюдается в самых различных языках. Довольно часто наблюдается вокализация l и r. Часто вокализуется в имплозивной позиции γ.

От частого употребления в языке слова сокращается его объем и конец слова ослабляется. Язык, повинуясь тенденции к экономии физиологических затрат, перестает в нем нуждаться, что вызывает специфические явления, известные в лингвистике под названием «изменение конца слова». К этим явлениям принадлежат: оглушение конечных звонких согласных, редукция конечных гласных и их отпадение, сужение гласных конечного слога, стяжение дифтонгов в абсолютном конце слова, отпадение аслаутных согласных и т.п.

С тенденцией к облегчению произношения связаны в языке такие явления, как синкопа, эпентеза, устранение зияния, устранение концентрированных произносительных усилий, явления умлаута и сингармонизма.

Словарный состав языка, насчитывающий многие десятки тысяч слов, открывает широкие возможности для реализации в языке огромного количества звуков и их различных оттенков. В действительности каждый язык довольствуется сравнительно небольшим количеством звукотипов или фонем, достаточным для различения звуковых оболочек слов.

Можно априорно утверждать, что на земном шаре нет ни одного языка, в котором бы различалось 150 фонем. При наличии в языке очень длинных слов восприятие их ухудшается. Поэтому все языки мира стремятся не иметь слишком длинных слов. Отталкивание от омонимии представляет широко распространенное явление. Существует также тенденция к выражению одинаковых или близких значений одной формой. Эта тенденция находит проявление в ряде широко распространенных в различных языках мира явлений, которые обычно называют выравниванием форм по аналогии.

Слова типа конь, стол и сын в древнерусском языке имели специфические окончания дательного, винительного и предложного падежей мн. числа – дат. – столомъ, конемъ, сынъмъ, тв. – столы, кони, сынъми, предл. – столъхъ, конихъ, сынъхъ. В современном русском языке они имеют одно общее окончание – столам, столами, столах; коням, конями, конях; сынам, сынами, сынах. Эти общие окончания возникли в результате перенесения по аналогии соответствующих падежных окончаний имен существительных, представляющих старые основы на a, ja типа страна, земля и т.д.

С тенденцией к экономии так или иначе связаны процессы, облегчающие восприятие языковых единиц. Значение, выраженное особой формой, легче воспринимается, чем конгломерат значений, выраженный одной формой. Этим обусловливается в языке тенденция к выражению разных значений разными формами. Полисемантичные формы рано или поздно подвергаются преобразованиям. Имперфект в старом арабском языке мог иметь значение настоящего, будущего и прошедшего времени. Это коммуникативное неудобство потребовало создания дополнительных средств. Так, например, присоединение к формам перфекта частицы qad способствовало более четкому отграничению собственно перфекта, например qad kataba ʽон уже написалʼ. Присоединение префикса -sa к формам имперфекта, например sanaktubu ʽмы напишемʼ или ʽбудем писатьʼ дало возможность более четко выразить будущее время. Наконец, употребление форм перфекта от вспомогательного глагола kana ʽбытьʼ в соединении с формами имперфекта, например, kana jaktubu ʽон писалʼ дало возможность более четко выразить прошедшее длительное.

Необходимость экономить требует, чтобы на произношение и понимание слова затрачивался минимум времени. Отсюда различные сокращения, эллипсисы, усечения и т.п., которыми так богат разговорный язык. Для того чтобы ассоциации, связанные с определением слов, могли осуществляться с меньшим усилием памяти, необходимо, чтобы языковой знак не изменял своей формы или изменял ее незначительно при переходе от одной грамматической формы к другой.

Некоторые лингвисты полностью отрицают какое либо значение тенденции к экономии. Особенно показательным в этом отношении является высказывание Л. Зюттерлина:

В специальной статье «Определяет ли принцип экономии развитие и функционирование языка?»[311] Р.А. Будагов пытается доказать, что этот принцип вообще не имеет никакого значения, приводя следующие аргументы: в языках не наблюдается процесса планомерного сокращения многосложных слов, поскольку наряду с сокращением появляются новые многосложные слова (см. с. 19). Возникновение новых дифференциальных признаков на любом уровне языка, в любой его сфере, приводит не к уменьшению, а к увеличению числа категорий форм слов, которыми оперирует язык (см. с. 21). Понятие экономии не может иметь единичного характера, не может свидетельствовать о лучшей или худшей организации системы языка. Предложение, короткое по длине и тем самым казалось бы более сложное и тем самым экономное, чем предложение длинное, но с не осложненной («ненапряженной») семантикой глагола. Короткое слово может выступать семантически и синтаксически «некоротким», многоплановым (см. с. 24, 25). Дифференциация слов способствует увеличению словаря, а не его уменьшению (см. с. 27). Большое число фонем определенного языка успешно справляется со своими коммуникативными функциями, чем меньшее число фонем того же языка. «Экономия и дифференциация – взаимоисключающие друг друга понятия» (с. 27). Если бы «экономия» постоянно «наращивалась» в истории языка, то новые языки были бы экономнее старых языков. Факты, однако, опровергают подобное предположение. Неэкономное, с одной точки зрения, может показаться вполне экономным, с другой точки зрения. Лишнее «неэкономичное» с позиций одного языка обычно предстает как необходимое с позиций другого языка (см. с. 29).

Таким образом, Р.А. Будагов приходит к выводу, что ни развитие, ни функционирование языка не определяется принципом экономии. Следует, однако, заметить, что многочисленные примеры нарушения принципа экономии, которые обычно приводятся критиками, нисколько не опровергают существования самой тенденции к экономии. Отто Есперсен совершенно прав, когда он утверждает, что, например, тенденция к облегчению произношения может проявляться только в некоторых случаях и притом не во всех, поскольку имеются другие тенденции, которые эту тенденцию могут нейтрализовать[312].

А. Мартине рассматривает принцип экономии в языке не как непреложно действующий закон, не знающий никаких исключений, а только как тенденцию, прокладывающую себе путь через сопротивление со стороны других потребностей коммуникации.

Источником тенденции к экономии является человеческий организм. Принцип экономии в языке – одно из частных проявлений инстинкта самосохранения. Это – своеобразная реакция против чрезмерной затраты физиологических усилий, против всякого рода неудобств, осложняющих работу памяти, осуществление некоторых функций головного мозга, связанных с производством и восприятием речи. Отрицание роли принципа экономии в языке равносильно отрицанию всех защитных функций человеческого организма. Тенденция к экономии в языке действует, и языковед, если он осуществляет материалистический подход к явлениям языка, не может ее отрицать.

Существуют языковые явления, связанные с необходимостью совершенствования языкового механизма. Компаративисты давно заметили, что в различных языках обнаруживается тенденция к укреплению односложных слов. Эти слова не только не подчиняются или, вернее, сопротивляются закономерностям разрушения конца слова, но часто не поддаются действию различных фонетических законов.

В германских языках конечное m, так же, как в греческом, превращалось в n и затем отпадало. В односложных словах это n сохранилось, ср. готск. hvan ʽкогдаʼ, англо-сакс. hvon < quom. Конечное m, часто подвергавшееся в латинском языке выпадению, в односложных словах сохранилось, ср. формы quem ʽкогоʼ, rem ʽвещьʼ, spem ʽнадеждуʼ и т.д. Зубные смычные в германских языках в абсолютном исходе слова исчезли, но в односложных словах они сохранились, ср. готск. at ʽприʼ, др.-фриз. et, др.-в.-нем. az ʽприʼ, лат. ad. Утрата конечного гласного в односложных словах нередко компенсируется удлинением корневого гласного, ср. венг. viz (vīz) ʽводаʼ из vete > vezγ > viz > vīz, úr (ūr) ʽгосподинʼ из uru. Слова, содержащие долгие гласные, в якутском языке бывают, почти как правило, односложными. Слишком короткие слова часто мало выразительны. Слова, ставшие короткими, вследствие действия различных фонетических процессов могут легко выпасть из языка. Поэтому язык как бы принимает меры к их укреплению.

В различных языках мира наблюдается тенденция к укреплению слабо артикулируемых согласных.

В большинстве финно-угорских языков билабиальное w финно-угорского праязыка превратилось в лабиодентальное v. Характеризуя развитие сонантов в индоевропейских языках, А. Мейе отмечает, что согласные формы сонантов все более и более переходят в настоящие согласные, неспособные вокализоваться: так w (согласный ṷ) переходит в губно-зубной спирант v в романских, немецком, славянском, санскритском или в g (ǵw) (в начале слова) в бритском, армянском, новоперсидском (в некоторых случаях) и других языках[313]. В то же время наблюдаются массовые случаи утраты слабо артикулируемых согласных как менее выразительных, ср. исчезновение ṷ, w, h, i. Редуцированные гласные, произносимые с меньшим усилием, как правило, неустойчивы и подвержены исчезновению.

Если в языке наблюдается какой-то недостаток фонем, различающих слова и их формативы, то язык также стремится чем-то компенсировать этот недостаток. Так, например, в языках, обладающих ущербной вокалической или консонантной системой, преобладают длинные слова. Особенно показательным в этом отношении является финский язык, имеющий очень скудную консонантную систему. Слова в финском языке более длинные по сравнению с другими финно-угорскими языками, обладающими значительно более развитыми консонантными системами. В гавайском языке имеется всего 12 фонем, из них 5 гласных – а, е, i, о, u, 7 согласных – h, к, l, m, n, p, w. Таким образом, система гавайского консонантизма является более скудной, чем консонантная система финского языка. Длинные слова в гавайском языке встречаются довольно часто.

В языках, имеющих большое количество односложных слов, чаще всего развиваются тоны. Китаисты давно подметили зависимость в китайском языке между небольшим количеством типов слогов и развитием тонов как средство дифференциации слогов (в современном китайском языке имеется 414 разных слогов, а с участием тонов – 1324).

В языке, имеющем односложные слова, почти как правило, развито словосложение. Эта особенность является типичной для некоторых языков Юго-Восточной Азии – китайского, вьетнамского и др. Словосложение, как и тоны, используется как средство компенсации недостаточности дистинктивных возможностей языка.

В различных языках наблюдается тенденция к созданию более четких и выразительных формативов. В древнеанглийском языке было несколько суффиксов мн. числа существительных, которое выражалось суф. -as, -u, -a, -an. Позднее их вытеснил суф. -as как наиболее четкий и фонетически устойчивый по сравнению с другими окончаниями. Окончание род. п. мн. ч. -ов в древнерусском языке было достоянием сравнительно малочисленной группы так называемых основ на -u. С течением времени это окончание как более выразительное становится очень продуктивным и во многих случаях вытесняет окончание род. п. мн. ч. других основ. Оно начинает присоединяться к таким словам, которые раньше его не имели, например, волк – волков, стол – столов.

По сравнению с прошедшим временем маркированность настоящего времени обычно бывает выражена менее ярко. Очень часто настоящее время образуется путем непосредственного присоединения личных окончаний к основе глагола. Некоторые языки устраняют этот недостаток путем создания специального показателя настоящего времени. Настоящее время в венгерском языке не имеет специального показателя. Однако в ряде венгерских глаголов в настоящем времени возник показатель s (sz), например, hi-sz-ünk ʽмы веримʼ от hinni ʽверитьʼ, te-sz-ünk ʽмы делаемʼ от tenni ʽделатьʼи т.д. Недостаточная выраженность показателя настоящего времени в романских языках была причиной внедрения суффиксов, ср. рум. lucrez ʽя работаюʼ, lukrezi ʽты работаешьʼ от lucra работать.

Плеоназм средств выражения обычно устраняется. В тюркском праязыке было довольно значительное количество лативов или направительных падежей: направительный на -ra, направительный на -ča, направительный на -n и т.д. С течением времени значения этих падежей, по-видимому, очень сильно сблизились, и тюркские языки освободились в дальнейшем от этих падежей как от ненужного балласта.

В эпическом санскрите существовало семь различных типов аориста: 1) корневой, 2) тематический, 3) удвоительный, 4) аорист на -s, 5) аорист на -sa, 6) аорист на -is/-iș, 7) аорист на -sis/siș. Позднее эта система распалась[314].

В индоевропейском языке различались две системы личных глагольных окончаний – первичные и вторичные. Первичные личные окончания были характерны для форм настоящего времени действительного и среднего залога, формы c-ового будущего и перфекта изъявительного наклонения среднего залога. Вторичные личные окончания употреблялись во всех формах с так называемым аугментом (имперфект, аорист). Наиболее четко эти две системы представлены в древнеиндийском. Уже в греческом наблюдаются элементы их смешения. В латинском и германских языках прослеживаются только слабые следы первичных личных окончаний. Во многих индоевропейских языках эти серии окончаний вообще не различаются.

Одним из процессов, связанных с тенденцией к улучшению языкового механизма, является стремление к достижению смысловой четкости. Одновременно с развитием многозначности слова усиливается семантическая неточность слова. Языковой коллектив вынужден прибегать к дополнительным средствам уточнения слова в контексте[315]. Постоянно действующая в языке тенденция к повышению коммуникативной четкости языковых единиц приводит в конечном итоге к полному вытеснению из языка одного из омонимов[316].

Язык стремится сохранить состояние его коммуникативной пригодности. Язык не только исторически изменяется. Он одновременно оказывает сопротивление какому бы то ни было изменению, стремится сохранить существующее в данный момент состояние. Говорящий на том или ином языке заинтересован в том, чтобы окружающие его поняли. Всякое внезапное и быстрое изменение языка несет в себе опасность превращения его в недостаточно удобное и пригодное средство общения и, наоборот, стремление сохранить систему привычных и коммуникативно отработанных средств общения предохраняет язык от этой опасности. Поэтому в каждом языке существует тенденция к сохранению существующего состояния до тех пор, пока какая-нибудь сила не преодолевает это естественное сопротивление.

Можно привести также немало других тенденций и свойств языка, не определяемых историей общества. Формы и функции языковых элементов изменяются с различной скоростью. Автономность плана выражения и плана содержания, недостаточность знаковой сигнализации, вызывающая включение смыслового и ситуативного контекста в дистинктивный аппарат языка. Не определяется историей общества дистрибуция фонем в языке. Не определяются историей общества также такие явления, как контаминация глагольных времен, близких по значению, превращение перфекта в простой претеритум, неустойчивость глагольных времен, обозначающих длительное действие, неустойчивость будущего времени, неустойчивость форм медиума и страдательного залога, тенденция к смешению косвенных наклонений, контаминация слов, переосмысление значений форм, объединение разных по происхождению форм по принципу единства их значений, возможность новых способов выражения в результате перемещения ассоциаций, превращение самостоятельных слов в суффиксы и т.п.

От истории общества не зависит такое свойство человеческого мышления, как метафоризация, т.е. способность познавать новые явления через сравнение их со старыми. История слов изобилует такими случаями, когда название какого-либо предмета или явления возникает в результате сравнения.

От истории общества не зависят принципы организации человеческой речи, например, ее линейность. На земле сменилось довольно много различных общественно-экономических формаций, но на всем протяжении их истории язык оставался линейным. Такие атрибуты речи, как наличие дейксиса, обычно проявляющегося в употреблении местоимений, придание речи экспрессии, употребление экспрессивных слов и т.п., также не зависят от истории общества.

Утверждение некоторых лингвистов, что все в языке зависит от истории общества и определяется внешними причинами и внутренние законы развития языка являются только своеобразным выражением внешних причин, явно идет от Марра и отражает нематериалистический подход к явлениям языка.