О материалистическом подходе к явлениям языка - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Борис Александрович Серебренников (Проблема идиоэтнического и универсального в языке) #7

Проблема идиоэтнического и универсального в языке

Проблема идиоэтнического и универсального в языке, будучи частью проблемы взаимоотношения языка и мышления, неоднократно привлекала к себе внимание языковедов. Наиболее ярко это стремление выразилось в попытках создания так называемой универсальной грамматики. Лингвисты, вынашивающие эту идею, были убеждены, что грамматика представляет прикладную логику и поэтому можно установить принципы, лежащие в основе грамматики существующих языков. Универсальный компонент в языках мира сводился таким образом к логическому содержанию грамматических форм.

Некоторые лингвисты утверждали, что единообразие языковых процессов проявляется не в отдельных словах, звуках и флексиях, а в отношениях между словами, т.е. в синтаксисе[199].

Интересна в этом отношении идея о существовании так называемых понятийных категорий. Вопрос о существовании в сознании людей понятийных категорий впервые был более или менее отчетливо поставлен Отто Есперсеном.

«Приходится признать, – писал Есперсен, – что наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя они редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Примером такой понятийной категории может служить пол. Пол существует в реальном мире, но не всегда выражается в языке»[200].

И.И. Мещанинов относит к понятийным категориям субъект и предикат, атрибут, прямой и косвенный объект, предметность и атрибутивность[201]. По мнению А.В. Бондарко,

«в семантическом содержании вида и способов действия… находят отражение такие признаки, которые не являются специфическими только для славянских языков. Таковы признаки длительности, процессности, повторяемости или неповторяемости; ср. также такие признаки в области способов действия, как результативность, начинательность, ограничение длительности»[202].

Следует также отметить, что советские философы усматривают наличие универсального компонента в логическом мышлении.

Особенности идиоэтнического компонента в языках мира можно легче всего понять, подвергая критическому анализу современные неогумбольдтианские теории в языкознании.

Возможность выражения человеческого мышления при помощи различных языков, часто сильно различающихся по своему словарному составу и грамматическому строю, послужило основанием для теорий, согласно которым язык рассматривается как творец действительности, создающий у каждого народа свое особое видение мира.

В пределах самого языкознания это направление было начато В. Гумбольдтом. Такая постановка вопроса представлена в следующем его высказывании:

«Так как ко всякому объективному восприятию неизбежно примешивается субъективное, то каждую человеческую индивидуальность независимо от языка можно считать носителем особого мировоззрения. Само его образование осуществляется через посредство языка, поскольку слово в противоположность душе превращается в объект всегда с примесью собственного значения и таким образом привносит свое своеобразие. Но в этом своеобразии, так же как и в речевых звуках, в пределах одного языка наблюдается всепроникающая тождественность, а так как к тому же на язык одного народа воздействует однородное субъективное начало, то в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение. Если звук стоит между предметом и человеком, то весь язык в целом находится между человеком и воздействующей на него внутренним и внешним образом природы. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов… Это положение ни в коем случае не выходит за пределы очевидной истины. Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено его языком. Тем же самым актом, посредством которого он создает язык, человек отдает себя в его власть: каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг»[203].

Американские исследователи, изучавшие культуру и язык первых обитателей американского континента – многочисленных индейских племен – пришли к тем же выводам.

«Формы культуры, обычаи, этические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языков – с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться в этих областях ученым. Это обстоятельство и подсказало американским ученым мысль о прямой связи между формами языка, культурой и мышлением»[204].

Неогумбольдтианство в основном представлено школой Л. Вейсбергера в Западной Германии и школой Б. Л. Уорфа в США. Л. Вейсбергер является наиболее видным из современных неогумбольдтианцев. Так же, как и Гумбольдт, Вейсбергер объявляет язык мысленным «промежуточным миром» (Zwischenwelt), который есть результат взаимодействия мира вещей и мира сознания. По Вейсбергеру, язык является тем, что охватывает все явления, связывая их в единое целое. Никакая общность жизни не чужда языку. Язык сам создает окружающий мир. Язык есть образ, картина мира, мировоззрение народа (Weltbild). Различие языков есть различие самих взглядов на мир, и, естественно, что для людей различных национальностей мир выглядит различно. Слова не предполагают отдельные предметы как таковые, а упорядочивают многообразие предметов под определенным углом зрения. Все зависит от мировоззрения, от точки зрения на мир. Язык (немецкий, английский) – это процесс вербализации мира, осуществляемый языковым коллективом (немецким, английским). Язык классифицирует и упорядочивает материал, добытый в результате воздействия внешнего мира на наши органы чувств, которые дают лишь искаженное, неадекватное представление о мире. Языковые приемы образуют языковой образ мира, понятийную сторону языка.

Основоположниками американского неогумбольдтианства являются Э. Сепир и Б. Уорф. Это направление обычно носит название «Гипотеза лингвистической относительности Сепира – Уорфа». Сам Б. Уорф находился под сильным влиянием Сепира. Сущность взглядов Э. Сепира содержится в следующем его высказывании, которое Б. Уорф всегда имел в виду в своей научной деятельности.

«Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле „реальный мир“ в значительной мере бессознательно строится на основе языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения»[205].

Те же взгляды развивал Б. Уорф.

«Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка»[206].

Лингвистические теории неогумбольдтианцев, в частности лингвистическая теория Л. Вайсбергера, многие советские языковеды и философы подвергали критике. Было бы небезынтересно рассмотреть основные положения, на которых основывается эта критика.

«Для Вейсбергера, – пишет М.М. Гухман, – определение языка только как средства передачи мыслей, выражения мыслей неприемлемо, так как оно сосредоточивает внимание „лишь на употреблении языка, а не на его сущности“.

Это утверждение, несомненно, справедливо, если понимать формулировку „язык служит для передачи мыслей, для выражения мыслей“ как равнозначную положению „язык – это внешняя оболочка мысли, в которую облекается готовое содержание“. Такая формулировка, действительно, неверно передает соотношение языка и мышления. Не только онтологически, но и филогенетически язык выступает как форма существования человеческого сознания (ср. известные высказывания И.П. Павлова о роли языка в формировании второй сигнальной системы)…

…У Вейсбергера идея об активной роли языка в осознании действительности гипостазируется и преломляется в форме неокантианской теории познания. Практически процесс познания подменяется процессом вербализации мира… Вейсбергер… в действительности оперирует только категориями языка. Язык для него – это сетка, которую человек набрасывает на внешний мир в процессе познания, но в то же время это промежуточный мир.., характеризуемый особыми приемами подхода к действительности.., который только и доступен нашему познанию…

…Вейсбергер широко использует традиционные штампы „лингвистического агностицизма“ XX в. …Поскольку „духовный промежуточный мир“, создаваемый в процессе осознания бытия человека и есть язык, а „духовные объекты“ практически тождественны единицам языкового содержания, „критика языка“ у Вейсбергера, как у представителей общей семантики, ведет к отрицанию возможности познать мир реальных вещей. Человек познает только иллюзорный мир, построенный языком…

…Зависимость всей человеческой духовной и материальной жизни от языка получает у Вейсбергера наименование „человеческого закона языка“, который выступает в трех формах: „закон языкового коллектива“, „закон родного языка“ и „закон существования, обусловленного языком“. Эти законы суть проявления высшей и неразгаданной человеком духовной силы, которая стоит над человеком и которой он неизбежно подчиняется.

Тем самым язык, фактически выступает у Вейсбергера в роли божественного духа, демиурга человеческой истории… Представление о мире „миропонимание“ зависит от языка… В способе расчленения действительности… видит Вейсбергер влияние языка… Созданные в процессе номинации единицы языка, определяют, по Вейсбергеру, направление и содержание познания…

…Вслед за Кассирером Вейсбергер полагает, что языковое познание является одной из разновидностей символического познания… Вейсбергер утверждает, что всякое содержание может быть выражено только в одной форме. На этом основании отрицается существование как многозначности слов, так и синонимии. Такое метафизическое понимание соотношения формы и содержания служит одним из аргументов его теории о разном „миропонимании“ разных языков… Родной язык определяется Вейсбергером как процесс „вербализации мира“, осуществляемый языковым коллективом… Основой языковых коллективов является чисто духовное начало, поскольку язык – это объективизированный дух… В действительности же выделение и оформление языка включается в процесс выделения и формирования общественных единиц и зависит от экономических, политических и территориальных условий…

…Отождествление языка и мышления неизбежно приводит Вейсбергера, как и представителей американской лингвистики, к утверждению, что уровень познания мира зависит не от уровня общественного развития…

…Сложный комплекс вопросов о национальном своеобразии каждого языка, о зависимости этого своеобразия от всего исторического развития данного народа, специально вопрос о взаимосвязи языка и национальной культуры решался как Гумбольдтом, так и его многочисленными последователями не только упрощенно, но и в самой основе неверно.

Ошибочность заключалась прежде всего в том, что национальное своеобразие рассматривалось не как результат длительного процесса, а как изначальное и постоянное свойство языка и культуры данного народа („национальный дух“, „внутренняя форма“ Гумбольдта, „сила духовного формирования“ Вейсбергера), и что это национальное своеобразие превращалось практически в некую мистическую силу, предопределявшую независимо от общественных условий всю дальнейшую судьбу культуры и языка данного народа»[207].

К тому же Вейсбергер неправильно понимает соотношение национального своеобразия языков и единства «постигающего мышления».

«Так как процесс мышления, – писал К. Маркс, – сам вырастает из известных условий, сам является естественным процессом, то действительно постигающее мышление может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени, в зависимости от зрелости, следовательно, также и от развития органа мышления»[208].

«Поэтому, несмотря на все национальное своеобразие разных языков, в том числе и таких близкородственных, как немецкий и английский или исландский и датский, обусловленное их конкретной историей и, в конечном счете, историей народов, говорящих на этих языках, содержание познающего мышления может быть одинаково адекватно выражено как на указанных языках, так и на множестве других языков, находящихся на определенном уровне развития»[209].

Л.С. Ермолаева, критикуя концепцию Л. Вейсбергера, во многом солидаризируется с М.М. Гухман, хотя в ее статье содержатся некоторые собственные критические замечания.

«Определяя сущность языка, его назначение, Вейсбергер явно недооценивает коммуникативной функции языка. Мнение, будто язык создан для общения, заявляет Вейсбергер, также наивно, как утверждение, будто бы дерево предназначено для топлива. Между тем именно коммуникативная функция является важнейшей функцией языка. Именно язык как средство общения является неотъемлемым условием формирования и существования человеческого общества…

…Выдвигая на первый план роль языка в формировании сознания, Вейсбергер не учитывает, что человеческое сознание возникло и развивается только как общественный продукт, а поэтому важнейшей функцией языка на всех этапах развития общества является его роль как средства общения, без которого было бы невозможно ни производство материальных благ, ни развитие сознания…

…Из правильного утверждения, что понятия выражаются в языке и не могут существовать без языковой оболочки, Вейсбергер делает неправильный вывод о том, что только понятие составляет значимую сторону лингвистического знака. Во-первых, Вейсбергер недооценивает других функций слова (и прежде всего номинативной), не учитывает многообразие типов лексических значений, сложности смысловой структуры слова. Подобно Вундту Вейсбергер отождествляет язык и мышление…

…Единство обеих сторон лингвистического знака Вейсбергер понимает схематично, упрощенно, не учитывая всей сложности соотношения формы и значения, он утверждает их полный параллелизм: одна и та же форма не может выражать более одного „понятия“, всякое „понятие“ может быть выражено лишь одной формой…

…Понятийный мир языка, по Вейсбергеру, зависит от „языка поля“. Всякое „языковое поле“ представляет собой „кусочек миропонимания языка“, некую априорную систему понятий, идей, не связанную ни с объективной действительностью, ни с языковой материей. Расчленение таких „языковых полей“ различно в разных языках, зависит от духа языка и образует его специфику, его характерные особенности…

…Порочность вейсбергеровской теории „семантического поля“ состоит не только в связанных с нею выводах относительно обусловленности мышления структурой языка, но и в одностороннем подходе к изучению значения слова. Исследование смысловой структуры слова, объема его значений подменяется „понятийным“ анализом языка»[210].

П.В. Чесноков отмечает, что

неогумбольдтианцы, «подобно Канту, признают существование объективного мира, не зависящего от сознания человека и воздействующего на его чувственную (наглядно-образную сферу), но результатом этого воздействия признается не стройная целостная картина отраженного мира, а хаотический набор опытных данных о механической совокупности разрозненных явлений. Эти эмпирические факты, по мнению неогумбольдтианцев, благодаря творческой активности языка упорядочиваются, распределяются по классам, вступают друг с другом в пространственные, временные, причинно-следственные отношения. Так конструируется мир как связное целое.

Целостная картина мира, по этой теории, творится человеческим сознанием при помощи языка, не будучи более или менее точным отражением объективного мира…

…В основе субъективно-идеалистического взгляда неогумбольдтианцев на язык как на духовную силу, организующую в процессе познания хаос объективной реальности в целостную систему, взгляда, ведущего к противопоставлению, а затем и к разрыву объективного мира и его идеального изображения, лежит игнорирование диалектики отдельного и общего, обусловившего ярко выраженный номиналистический подход к вещам объективного мира. При таком подходе вещи, взятые сами по себе, признаются сугубо индивидуальными образованиями, не содержащими в себе ничего, что объединяло бы их с другими вещами…

…Диалектический материализм, – замечает П.В. Чесноков, – действительно признает обобщенный характер единиц языка, однако он решительно отвергает номиналистическую концепцию, отрицающую существование общего в объективной действительности, и рассматривает общее в языке как отражение общего в предметах самого объективного мира…

…Философия неогумбольдтианства есть субъективно-идеалистическая философия позитивизма и основывается она на метафизическом преувеличении активности языка и, следовательно, активности абстрактного мышления в процессе познания…

…Разумеется, полное отрицание активной роли языка и мышления в познавательной деятельности людей нельзя признать научным решением рассматриваемой проблемы. Оно привело бы к вульгарно-материалистическому (механистическому) пониманию познания как зеркально-мертвого отображения (копирование) действительности сознанием человека, между тем как познавательный процесс является творческим по своему существу. Он связан с активным преобразованием исходных объективных данных, состоящим в аналитико-абстрагирующей и синтетико-обобщающей деятельности человеческого сознания…»[211]

«…в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее („стол“ вообще) есть известный кусочек фантазии»[212],

– говорит В.И. Ленин. Раскрывая сущность абстрагирующего характера мыслительной деятельности, Л. Фейербах пишет:

«Абстрагировать – значит полагать сущность природы, значит сущность человека полагать вне человека»[213].

«В самом деле, общий признак множества вещей, образующий их сущность большей или меньшей глубины, сам по себе отдельно от конкретных вещей в природе не существует, в то время как в языке и мышлении, благодаря особой форме отражения, он приобретает самостоятельное существование подобно материальным предметам („смелость“, „гуманизм“, „протяженность“, „масса“ и т.д.). Это оказывается возможным потому, что в самих вещах одни признаки противопоставлены другим вещам в целом, несмотря на их связь и единство. В объективном мире каждый предмет имеет множество определений, благодаря которым он одновременно входит в большое количество различных классов. Но, говоря и мысля, например, что этот человек смел, мы отражаем только одно определение и, следовательно, включение человека только в класс смелых, отвлекаясь от всех остальных определений (умен, молод и т.д.) и его вхождения во все остальные классы.

Это возможно благодаря объективной противоположности самих определений.

Активная переработка объективной информации сознанием состоит не в мысленном порождении тех признаков, которых нет у вещей, не в приписывании вещам несвойственных им определений, не в произвольном отнесении предметов к каким угодно классам (как считают те, кто неоправданно преувеличивают активность языка и абстрактного мышления в процессе познания), а в отвлечении у вещей реально существующих у них признаков, в отчленении одних реальных определений от других, в отграничении объективного вхождения предметов в одни классы от их объективной включенности в другие классы…

…Семантические расхождения между языками, – по мнению П.В. Чеснокова, – обусловлены тем, что в разных языках отражаются различные стороны, признаки (свойства, связи, отношения) одних и тех же предметов. А поскольку объединение предметов в классы осуществляется на основе их признаков, разные языки неодинаково классифицируют вещи и явления объективного мира, по-разному делят этот мир на сферы. В одних и тех же предметах могут быть выделены различные части в зависимости от их признаков, выступающих в качестве основания расчленения. Поэтому семантическое различие языков связано не только с различным распределением предметов по классам, но и с различным делением целых на части…

…Количественное несовпадение слов в… языках связано с определенным семантическим расхождением, но это расхождение порождено не субъективным расхождением языков (внутренней творческой силой языков), как полагают неогумбольдтианцы, а реальным многообразием признаков в самих предметах, благодаря которому одни и те же предметы в самой объективной действительности одновременно входят в большое количество различных классов…

…И поскольку человек не может схватить – отразить – отобразить природы всей полностью, ее „непосредственной цельности“, а ее отражает по частям, охватывая то одни, то другие стороны, связи и отношения, реально создаются условия для отражения в одних языках одних признаков вещей и, следовательно, вхождение предметов в одни классы, а в других языках – других признаков вещей и их вхождение в другие классы…

…Л. Вайсбергер рассматривает случаи, которые, по его утверждению, свидетельствуют о произвольности классификации вещей, осуществляемых с помощью языковых единиц. Ярким примером таких случаев, с его точки зрения, может служить немецкое слово Unkraut „сорняк“, „сорная трава“. В разряд сорняков люди включают лютик, осот и многие другие растения. Между тем в самих этих растениях якобы нет никаких свойств, которые позволили бы их объединить в одну группу. Следовательно, констатирует Л. Вейсбергер, Unkraut не существует в природе, а имеет место только в суждении человека…

…Л. Вейсбергер, – замечает П.В. Чесноков, – явно смешивает две вещи: субъективное существование в сознании человека (и, следовательно, в языке) и связанность с человеком, с человеческим обществом, с практической деятельностью человека и его практическими интересами. В сорняках самих по себе, разумеется, нет внутреннего свойства, которое вне всяких связей и отношений делало бы их сорняками, но некоторые их свойства по отношению к сельскохозяйственной практике человека являются не только бесполезными, но даже вредными. И указанные свойства, и сельскохозяйственная практика людей, и отношение свойств растений к сельскохозяйственной практике – все это существует объективно, а не только в суждении человека.

Субъективное причисление предметов к тому или иному классу ничего не изменит в самих предметах и поэтому не может быть средством упорядочения предметов и организации мира… семантическое расхождение между языком может быть вызвано различной реальной расчлененностью целого на части, которая позволяет разным языкам отражать различные части одного и того же целого»[214].

Это различие в членении окружающего мира может выражаться: 1) в семантических расхождениях между языками, основанных на противоположности целого и его частей, 2) в различиях лексических объемов слов.

«При несовпадении лексических объемов слов двух или большего количества языков различие обнаруживается лишь в распределении значения между звуковыми комплексами слов, а не в самих значениях…

…Ошибочные общетеоретические и философские выводы неогумбольдтианцев относительно роли языка в человеческом обществе порождены не ложностью исходных фактических данных, а методикой их рассмотрения и исследования, которая порочна и в своей сущности… представители неогумбольдтианства оперируют лишь элементами закрепленных в системе языка семантических полей, изолируя их не только от речевого процесса, но и от других участков системы. Поскольку именно в элементах семантических полей, закрепленных в системе знака, и воплотились семантические различия между языками, постольку делается вывод о различном видении мира у разных народов…

…Неоправданно преувеличенное выдвижение анализа на передний план, ведущее к изоляции единиц языка не только от речевого процесса, но и от языковой системы, мешает увидеть, что даже в рамках самой системы языка единицы одних участков могут возмещать отсутствующие, но необходимые для содержания единицы других участков. Как правило наблюдается замена недостающих грамматических средств лексическими средствами…

…Грамматические значения, разумеется, необходимы для языка, без них невозможно соединение лексических значений в предложениях и словосочетаниях, но для глубины познания явлений объективного мира, для концентрации внимания на них необходимо их отражение в лексическом значении или сочетании лексических значений… Грамматические значения выполняют строевую роль в семантической структуре языковых построений, и в этом состоит их основное значение…

…В общем и целом выразительные возможности системы любого языка весьма ограничены, но это не является препятствием для бесконечно развивающейся познавательной деятельности людей и быстро прогрессирующей практики, потому что познание, стимулируемое задачами, которые ставит перед человеком практика, и получающими благодаря успехам практики новые возможности проникновения в природу вещей, осуществляются и на базе закрепленной системы языка, и на базе бесконечно многообразной, гибкой и подвижной речи, лишь использующей средства языковой системы и создающей из ее единиц, благодаря безграничной возможности комбинирования, любое нужное количество новых единиц для удовлетворения потребностей познания и практической деятельности… Основная ошибка неогумбольдтианцев состоит как раз в том, что они не замечают этой исключительно важной истины… Содержание семантической сферы, закрепленной системы языка фиксирует лишь некоторые итоги познавательной деятельности народа, говорящего на данном языке, причем эти итоги в какой-то части, особенно в области грамматической семантики, могут относиться к довольно отдаленному прошлому, хотя лексика успевает зафиксировать и недавние результаты познавательной деятельности…

…Благодаря речи уравниваются познавательные возможности людей, пользующихся разными языками, поскольку речь снимает все ограничения в выражении мыслей, обусловленные набором семантических единиц, содержащихся в системе языка, содержащихся в системе любого языка в данное время»[215].

П.В. Чесноков обвиняет неогумбольдтианцев в смешении особенностей строя мыслей, заключенных в предложении, и грамматической формы предложения.

«Предикативное отношение и раскрывающийся через него процесс предикации, т.е. соотношение мысли с действительностью, порождаются не особенностями строя предложения в индоевропейских языках, а диалектикой процесса познания, отражения объективной действительности в мыслительной сфере.

Вторичность мышления по отношению к бытию, опосредствованный характер отражения бытия в мысли и, следовательно, опосредствованный характер отношения мышления к бытию определяют двучленность мысли, заключенной в предложении, и своеобразие отношения между ее частями. Эта мысль образует наименьший мыслительный акт, наименьший самостоятельный отрезок мыслительного процесса. Такую мысль мы называем логемой.

Являясь опосредствованным отражением действительности, логема не может относить свое содержание непосредственно к предмету. Поэтому в ней выделяется часть, которая не просто отражает предмет, а выступает в качестве его „представителя“ в мысли, его идеального „двойника“. Этой части противопоставляется другая часть, которая содержит то, что мы относим к предмету, раскрывая одну из его сторон. Вторая часть должна всегда противопоставляться первой так, как если бы она противостояла самому предмету. Благодаря этому первая часть и мыслится как „представитель“ предмета, как его „двойник“. Это значит, что мыслится и соответствие самому предмету и существование последнего. Так как вторая часть противопоставляется первой, словно самому предмету, то мыслится и наличие отнесенности второй части к предмету, а следовательно, наличие отнесенности содержания логемы в целом к действительности.

Именно в силу рассмотренных особенностей мышления и возникают процесс предикации и, следовательно, предикативное отношение, а не под влиянием строя того или иного языка. Поскольку предикация и предикативное отношение являются неотъемлемой принадлежностью любого мыслительного акта, они должны иметь место в содержании предложений любого языка… Логический строй мысли один для всех людей, ибо он вытекает из природы человеческого познания, обусловлен потребностями познавательной деятельности человека и в конечном счете потребностями практики… Формальные видоизменения, происходящие в мыслительной сфере под влиянием специфических структурных свойств конкретных языков, носят национальный характер и не являются необходимыми для познавательной деятельности людей»[216].

«Логические и семантические формы, по мнению П.В. Чеснокова, существуют в неразрывном единстве, как две стороны одного процесса организации мысли, протекающие в одной сфере языкового мышления»[217].

Нельзя не согласиться с утверждением, В. Е. Звегинцева, что

«ознакомление с работами Б. Уорфа показывает, что он, говоря о языке, в действительности имеет в виду только одну из его сторон, а именно семантическую. Его фактически интересует только совокупность „значений“, представленная в языке. И эту совокупность „значений“ фиксированных в языке, он совершенно неправомерно отождествляет с языком в целом…

…Когда Б. Уорф говорит о наличии в языках разных мировоззрений, реализующихся в несовпадающих системах „значений“, он совершенно не задается вопросом, откуда они берутся… Для того чтобы выявить причины становления различий в языках, необходимо иметь ясное и правильное представление о взаимоотношении трех основных величин, играющих основную роль при разрешении тех проблем, к которым относится гипотеза Сепира – Уорфа. Речь идет о взаимоотношении языка и действительности… С самого начала здесь чрезвычайно важно констатировать, что язык, включаясь составным элементом в единую цепь отношений, существующих между человеческим сознанием и объективной действительностью, является производным и от сознания (и его деятельности, т.е. мышления), и от объективной действительности. Язык отражает и состояние развития сознания, и направление его деятельности, и материальные условия (т.е. совокупность всех форм объективной действительности), в которых осуществляется эта деятельность»[218].

«Логически развивая тезис о лингвистически детерминированных нормах мышления и поведения, мы должны прийти к неизбежному выводу о том, что люди, пользующиеся неодинаковыми языками, должны вести себя различным образом в совершенно тождественных ситуациях.

Однако все данные человеческого опыта и психологии отнюдь не подтверждают того, что в своей массе люди разных языков ведут себя по-разному в одинаковых ситуациях… Но даже если, следуя Б. Уорфу, ограничиться одним языковым материалом и, оставаясь в его пределах, рассмотреть данный тезис, то и в этом случае возникают весьма существенные возражения против него. Исходным при этом будет общепринятое положение, в соответствии с которым на любом языке может быть выражено в большей или меньшей степени абсолютно все. Ясно, что здесь имеются в виду и описательные формы выражения, когда те или иные понятия, явления или события передаются в языке комбинациями его элементов. Даже слова, связанные с реалиями, не имеющими своих эквивалентов в материальных условиях жизни других народов, оказывается возможным передать описательно средствами других языков…

…Люди, разумеется, могут жить в несколько видоизменяющихся физических условиях, но, сколько бы они ни видоизменялись, различия составляют незначительную долю в сравнении с тем, что у людей нашего земного мира является общим. Именно поэтому в их языках фиксируется огромное количество общих понятий, хотя и разными языковыми способами. Б. Уорф разбирает в своих работах главным образом категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, которые являются общими для всех людей. В аспекте психологическом и логическом они, несомненно, также являются общечеловеческими. Поэтому когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции, времени и пространства, они наполняют эти элементы общим и единым содержанием – как в соотношении с явлениями действительности, так и в соотношении с формирующимися на их основе логическими понятиями. Отсюда следует, что как бы ни видоизменялись способы их языкового выражения, эти категории остаются во всех случаях неизменными. Все сводится, таким образом, только к тому, что, включаясь в систему языка и тем самым в виде языковых „значений“ превращаясь к лингвистические элементы, эти категории с различной полнотой запечатлеваются в языке, получают различное членение и по-разному перераспределяются между элементами данного языка. В разных языковых формах люди мыслят об одном и том же»[219].

Критике взглядов неогумбольдтианцев довольно большое внимание уделял в своих работах В.З. Панфилов.

«Ни существенные типологические различия языков, проявляющиеся в структуре слова и предложения, а также характер грамматических категорий, ни действительно имеющие место различия в сфере значений, закрепленных за языковыми единицами различных языков, не оказывают такого решающего влияния на мышление их носителей, которое бы приводило к созданию особых типов мышления, различий в самом логическом строе, в законах их мышления… Если бы язык (или другие знаковые системы) жестко, однозначно определял характер мышления и познания действительности, невозможно было бы ни развитие мышления, ни развитие познания. В этом случае невозможно было бы также объяснить источник причины развития и самого языка»[220].

«Содержание сознания носителей того или иного языка отнюдь не сводится к подбору значений, зафиксированных в языковых единицах и грамматических категориях. Посредством ограниченного в каждом языке подбора языковых единиц носитель соответствующего языка выражает в речи и такое мыслительное содержание, которое непосредственно не закреплено за какой-либо отдельной языковой единицей (ср. противоположное утверждение Л. Вейсбергера о том, что существует лишь то понятие, которое закреплено за отдельной языковой единицей)»[221].

«Мы расчленяем природу в направлении, подсказанным нашим родным языком»,

– писал в одной из своих работ Б. Уорф[222].

«…в связи с высказыванием Б. Уорфа, – замечает В.З. Панфилов, – следует сразу же заметить, что сегментацию, расчленение мира в процессе абстрактного познания неправомерно ставить в полную зависимость от языка хотя бы уже потому, что расчленение действительности осуществляется на уровне чувственного познания не только у людей, но и у животных, не обладающих языком, что проявляется в так называемом опредмечивании ощущений, в такой характерной особенности восприятия, как его целостность – та или иная совокупность ощущений объединяется в одном образе восприятия как результат воздействия различных свойств какого-либо отдельного предмета. Эта характерная особенность восприятия в психологии определяется следующим образом: …объект восприятия, будучи комплексным раздражителем, обладающим разными признаками и состоящим из разных частей, воспринимается все же как единое целое. Компоненты этого целого могут действовать или одновременно, или последовательно (одновременные и последовательные раздражения)…

Во всех этих случаях комплексный раздражитель выступает все же как единое целое»[223].

Из этой правильной мысли В.З. Панфилов, к сожалению, не сделал никаких дальнейших выводов. Он признает, что

«язык действительно оказывает известное влияние на мышление и познавательную деятельность человека. Во-первых, язык обеспечивает саму возможность специфически человеческого, т.е. абстрактного, обобщенного мышления и познания. Во-вторых, в языке в той или иной мере фиксируются результаты предшествующих этапов познания действительности (в значениях слов, в его грамматических категориях и т.п.). Очевидно, что предшествующий уровень познания действительности, в определенной степени зафиксированный в языке, не может не оказывать известного влияния на последующие этапы познавательной деятельности человека, на сам подход познающего субъекта к объектам действительности, в частности в связи с категоризацией мира в языке. Поэтому можно говорить о своего рода языковой апперцепции, проявляющейся в той активной роли, которую язык играет в познании… Вне опоры на прошлый опыт восприятие чего бы то ни было как определенного предмета или явления действительности было бы невозможно… Диалектический характер абстрактного, обобщенного познания действительности, заключается, в частности, в том, что в процессе адекватного отражения действительности человеческое мышление на каких-то этапах познания должно абстрагироваться от всей сложности познаваемых объектов, рассматривать их только в некоторых свойствах, непрерывные процессы и явления рассматривать как дискретные и т.п., т.е. как бы конструировать некоторые идеальные объекты, абсолютизируя отдельные объективно существующие свойства объектов…

…Таким образом, в языке, в языковых средствах фиксируются моменты субъективности процесса человеческого познания»[224].

Г.А. Брутяном был выдвинут принцип лингвистической дополнительности, который формулируется им следующим образом:

«В процессе познания в связи с активной ролью языка и в силу его специфических особенностей возникает языковая картина мира. Она в целом и главном совпадает с логическим отражением в сознании людей. Но при этом сохраняются периферийные участки в языковой картине мира, которые остаются за пределами логического отражения, и в качестве словесных образов вещей и лингвистических моделей отношения между ними варьируются от языка к языку в зависимости от специфических особенностей последних. Через вербальные образы и языковые модели происходит дополнительное видение мира; эти модели выступают как побочный источник познания, осмысления реальности и дополняют нашу общую картину знания, корректируют ее. Словесный образ сочетается с понятийным, лингвистическое моделирование мира – с логическим его отображением, создавая предпосылки воспроизведения более полной и всесторонней картины окружающей действительности в сознании людей»[225].

По мнению Панфилова,

«принцип лингвистической дополнительности Брутяна представляется весьма спорным… В основе его лежит тезис о независимости языка от мышления или, по крайней мере, языка от логического мышления, а также тезис об имманентном характере языка, а этот последний является основным и в гипотезе Сепира – Уорфа, а также в основных направлениях структурализма…

…Хотя язык и представляет собой относительно самостоятельное явление, основным фактором, определяющим формирование языковых значений, является отражение объективной действительности в процессе познавательной деятельности человеческого мышления, имеющего логический характер»[226].

В этой критике представителей неогумбольдтианского направления в языкознании, конечно, немало безусловно верных положений, но все-таки приходится отметить, что в ней нет определенной и гармоничной системы взглядов, опираясь на которую здесь все можно было бы поставить на свое место.

Критики нередко сами впадают в противоречия и оставляют массу нерешенных вопросов. Как неогумбольдтианцы, так и их критики, в одинаковой мере признают, что человеческое мышление происходит на базе языка. Критики неогумбольдтианцев также признают, что окружающий человека мир в разных языках членится по-разному. Если это так, то носители разных языков должны и думать по-разному. Однако, как объясняют критики, люди членят мир по-разному, а думают совершенно одинаково, хотя человеческое мышление совершается на базе языка.

Этот парадокс требует какого-то более убедительного разрешения. Или люди представляют себе мир так, как он расчленен в их языке и думают таким же образом, или логическое должно каким-то образом отделиться от языкового. Если то и другое неразрывно соединено, то представить общелогический характер человеческого мышления будет довольно трудно, если не невозможно.

Остается также необъяснимым с физиологической точки зрения, почему люди, говорящие на разных языках, членят окружающий мир по-разному.

Далее критики утверждают, что все идиоэтническое в языках мира с логической точки зрения оказывается маловажным и не существенным. Вот что пишет по этому поводу П.В. Чесноков:

«К логическому строю относятся не все формы мыслительной деятельности, а только те, которые вытекают из особенностей процесса познания и являются необходимым для него… Формальные видоизменения, происходящие в мыслительной сфере под влиянием специфических структурных свойств конкретных языков, носят национальный характер и не являются необходимыми для познавательной деятельности людей»[227].

Но особенно ярко эта идея выражена у Г.А. Брутяна.

«В процессе познания, – замечает Г.А. Брутян, – в связи с активной ролью языка и в силу его специфических особенностей возникает языковая картина мира. Она в целом и главном совпадает с логическим отражением в сознании людей. Но при этом сохраняются периферийные участки в языковой картине мира, которые остаются за пределами логического отражения» (см. сн. 72).

Такие рассуждения ничего не разъясняют, а только запутывают дело. Если решающее значение имеет только логическое и познавательное, то как в различных языках мира выделить логически существенное от несущественного? Если в данном языке существуют придаточные предложения, вводимые союзами, а в другом языке их нет, то что же здесь является логическим и экстралогическим или побочным. В одних языках есть ярко выраженная система глагольных видов, а в других языках выражается только способ протекания действия или акционсарт, то как, опять-таки, определить, что здесь является логически важным и что может быть названо экстралогическим и побочным?

Можно привести немало примеров, что различные частные особенности языков мира имеют определенное логическое основание и очень часто выражают явления весьма существенные. Категория глагольного вида в русском языке очень существенная, поскольку в реальной действительности действие может быть или длящимся, или законченным. Наличие особого наклонения оптатива в некоторых языках мира также существенно, поскольку человек в своей речи довольно часто высказывает определенное желание. Наличие в некоторых языках мира перфекта также существенно, поскольку человек в своей жизненной практике довольно часто сталкивается с действием, завершившемся в прошлом и оставившим после себя определенный результат.

Все эти нечеткие положения критики теории неогумбольдтианцев заставляют высказаться более определенно о проблеме универсального и идиоэтнического в языках мира.

Элементы универсального в языках мира

В языках мира существуют одновременно элементы универсального и идиоэтнического. Если мы утверждаем, что в языках мира существуют элементы универсального, то необходимо выяснить, чем они обусловлены.

Выясняется, что в сознании разных народов, находящихся на одинаковой ступени развития, нет резких различий в количестве понятий. У Б.В. Беляева есть очень интересное высказывание:

«…каждый народ может иметь в своем мышлении все без исключения понятия, которые имеются у других народов. Нет таких понятий, которые могли бы быть усвоены одним народом и не могли бы быть усвоены другим народом. Если же мы здесь говорим о том, что для разных народов характерны различия в некоторых понятиях, то под этими понятиями нужно понимать лишь те понятия, которые выражаются одним словом на том или другом языке. Например во французском языке имеется слово cuir, которое выражает определенное понятие. У русского же народа точно такого же понятия, выраженного одним словом, нет. Но отсюда нельзя сделать вывода о том, что русский человек никогда не сможет иметь такого понятия. Но как только такое понятие образуется в мышлении русского человека, оно сейчас же, конечно, приобретает и языковую оболочку, только в качестве последней придется брать не одно слово (за отсутствием такового), а несколько слов, именно „приготовлять что-либо с помощью огня“. Точно так же и наоборот: русское слово и соответствующее ему понятие сутки не имеет во фр. языке однословного эквивалента, но это вовсе не значит, что французы так и не могут иметь в своем мышлении понятия суток. Французы могут иметь и имеют понятие сутки, но словесно оно выражается у них не одним словом, а словосочетанием vingt quatre heures (двадцать четыре часа). Следовательно, надо понимать, что речь идет не вообще о всех возможных понятиях, а только о некоторых, которые скрываются за некоторыми отдельными словами. Само собой разумеется, что общечеловеческие понятия одни и те же у всех народов земного шара, независимо от того, выражены ли они одним или несколькими словами»[228].

Это замечание безусловно верное. Понятия действительно могут существовать на базе нескольких слов. Слово атолл в Советском энциклопедическом словаре объясняется следующим образом: «Коралловые сооружения, имеющие форму сплошного или разорванного кольца, окружающего мелководную лагуну»[229]. Крепость. «Укрепленный пункт (город), подготовленный к круговой обороне и длительной борьбе в условиях осады»[230].

Предположим теперь, что в русском языке не было бы слов атолл и крепость. Наличия этих описаний было бы вполне достаточно для образования в сознании человека отдельных понятий.

Поэтому путем описания в любом языке может быть создано любое понятие, хотя оно до сих пор не было выражено отдельным словом или специальной формой. Значение ненецкого слова мора может быть передано описательно ʽвесенний, незатвердевший рог оленяʼ, хантыйское слово вонсь передается как ʽмассовый подъем рыбы вверх по рекеʼ, коми-зырянская глагольная форма личкыштлiс может быть объяснена описательно как ʽбыстро надавил, некоторое время подержал и снова отпустилʼ. Все это говорит о том, что в человеческом сознании помимо понятий, выраженных отдельными словами и их формами, существуют понятия, образующиеся на словосочетаниях.

Возникает вполне законный вопрос, чем же объясняется тот непреложный факт, что у людей, находящихся на одинаковых ступенях развития, количество понятий в основном является одинаковым. Одинаковые понятия у людей создаются на ступени чувственного восприятия действительности.

Для многих современных лингвистов, психологов и философов характерна явная недооценка первой сигнальной системы. Органы чувств дают нам более богатую информацию о мире по сравнению с тем, что дает нам язык. Ведь каждое понятие возникает из восприятия, а восприятие есть результат познания человеком предмета или явления в целостности, во всей совокупности конкретных свойств. Здесь не может быть каких-либо сокращений и упущений.

Представление о человеке в сознании любого народа включает несомненно такие детали, как естественное разделение человеческой руки на части (кисть руки и то, что следует за ней). Не будет большой беды, если в данном языке естественное деление руки будет выражено разными словами, ср. нем. Hand, Arm, а в другом оно выражено не будет, ср. рус. рука. Естественное деление руки было усвоено и немцем и русским на ступени восприятия. Поэтому невыраженность в языке фактически не означает какой-либо пустоты в сознании. Наше сознание поэтому состоит не только из понятий, выраженных отдельными словами, их формами и отдельными словосочетаниями, но оно включает целостные образы предметов, совершенно независимо от того, как они членятся в конкретных языках.

Немец разделяет два слова – Finger ʽпалец на рукеʼ и Zähe ʽпалец на ногеʼ, Knochen ʽкость животныхʼ и Gräte ʽкость рыбыʼ, Wald ʽлесʼ и Holz ʽлесоматериалʼ. В языке коми существует общее название озера ты и вад для озера, берега которого представляют плавающий дерн.

Усвоение этих понятий для русского не представляет никакого труда. Русский хорошо знает, что пальцы на руках и пальцы на ногах имеют известные различия, он знает это благодаря своему опыту, хотя в языке особые наименования для пальцев на руках и для пальцев на ногах могут отсутствовать. Русский также знает, что кости животных и кости рыб далеко не одинаковы по строению, форме и размеру. По своему опыту он хорошо знает, что это такое. Растущий лес и лесоматериалы для русского, так же как и для немца – это далеко не одно и то же. Русский среднеевропейской части СССР не создал в своем языке специального слова для названия озера с топкими берегами, но в своей жизненной практике он знает, что такие озера существуют.

При произнесении слова в сознании человека возникает некая сумма отличительных признаков, отличающая названный предмет от других предметов. Можно предположить, что эта сумма признаков у разных народов, по-видимому, одинакова. Произношение татарского слова урман ʽлесʼ, коми-зыр. вöр, марийского чодра, финского metsä и испанского selva ʽлесʼ может вызвать в головах носителей этих языков примерно одинаковые отличительные признаки.

Приходится признать наличие в человеческом сознании понятийных категорий. Некоторые наши языковеды высказывали сомнения относительно возможности существования понятийных категорий, поскольку они являются как бы внеязыковыми категориями, а человеческое мышление, по мнению этих языковедов, осуществляется только на базе языка. В действительности здесь нет никакой опасности. Понятийная категория представляет результат человеческого опыта, что может быть подтверждено вполне наглядными примерами. В китайском и японском языках множественное число предметов чаще всего никакими языковыми средствами не выражается. Исключение могут представлять только личные местоимения и некоторые одушевленные имена существительные. Однако отсюда нельзя делать вывод, что у японцев и китайцев нет никакого понятия о множественности неодушевленных предметов. Это понятие им дано в опыте. Точно так же неправомерно было бы делать вывод, что в сознании людей, языки которых не различают грамматической категории вида, совершенно отсутствует понятие действия, достигшего предела и действия, не достигшего предела. Это понятие также дано в опыте.

Некоторые наши философы и языковеды утверждают, что общечеловеческий характер мышления объясняется тем, что логическое мышление у всех народов одинаково.

«Логический строй мысли, – замечает П.В. Чесноков, – один для всех людей, ибо он вытекает из природы человеческого познания, обусловлен потребностями познавательной деятельности человека и в конечном счете потребностями практики. Поэтому никакие особенности строя языков не могут изменить его»[231].

Подобное суждение высказывает также в своих работах В.З. Панфилов[232].

Действительно, в каждом предложении, выраженном на любом языке, должна быть определенная логика. Возьмем в качестве примера такое суждение, как Птица сидит на дереве. Если транспонировать это смысловое задание в сферы различных языков и проследить, какими средствами оно может быть выражено, то мы не получим той единой схемы, которую допускает его логическая трактовка.

В некоторых языках необходимо будет выразить языковыми средствами, будет ли эта птица для говорящего определенной или неопределенной, т.е. употребить соответствующий артикль. В одних языках определенный артикль будет препозитивным, а в других постпозитивным. В языке, имеющем именные классы, слово птица должно получить определенный показатель класса. В тех языках, где деление имен на классы отсутствует, слово птица, естественно, не получит никакого классного показателя. Раскрываемый в слове признак, в данном случае определенное состояние, в различных языках мира обычно выражается глаголом. Глагольная форма может иметь специальное личное окончание, указывающее, что действие или состояние осуществляется субъектом 3-го лица. Некоторые языки мира могут обходиться без личных окончаний, поскольку личные местоимения могут с успехом осуществлять эти функции. Есть языки, где роль личных окончаний выполняют личные префиксы. Неодинаково и местоположение глагола во фразе. Например, в кельтских языках глагол чаще всего располагается в начале предложения. Наоборот, во многих языках агглютинативного строя он стремится занять конечное положение.

В иных языках, где существуют особые типы спряжения для переходных и непереходных глаголов, спряжение глагола сидеть естественно будет отличаться от переходных глаголов типа читать или рубить. В некоторых языках, например, абхазо-адыгских, локальная характеристика признака может быть включена в состав глагольной формы путем присоединения к основе глагола особого префикса, соответствующего по значению русскому предлогу на. В некоторых языках проводится различие между действием, совершающимся вообще, безотносительно времени, и действием или состоянием, совершающимся в данный момент. По этой причине глагол сидеть в данном случае будет употреблен в форме настоящего времени данного момента. Локальная характеристика состояния на дереве также может быть выражена в разных языках разными способами. В русском и вообще во многих индоевропейских языках для обозначения местонахождения какого-либо предмета на поверхности другого предмета обычно употребляются предлоги. В агглютинативных языках вместо предлогов, как правило, употребляются послелоги. Некоторые языки, как, например, прибалтийско-финские, различают две серии падежей – внешнеместные и внутренне-местные. По этой причине местонахождение на чем-либо выражается особым падежом суперессивом. В абхазо-адыгских языках, как говорилось выше, показатель местонахождения может быть выражен специальным глагольным префиксом.

Совершенно явно создается впечатление, что значение индифферентно к способам его выражения. Человеческая речь тесно связана со способами познания действительности. Сущность познания заключается в раскрытии различных свойств изучаемого предмета или явления и установлении его связей с другими предметами и явлениями. Поэтому логический строй мысли у всех народов мира один и тот же. Однако универсальное в языках мира, как было показано нами выше, не сводится только к логическому строю мысли, единому для всех людей.

Идиоэтническое в языках мира

Отличая общие элементы в языках мира, необходимо признать в них наличие также идиоэтнического. Континуум окружающего мира в разных языках мира членится по-разному. Это выражается в том, что объем значений слов в разных языках мира не одинаков.

Русский называет одним словом живой растущий лес и лесоматериалы, но в других языках в этих целях употребляются другие слова, ср. немецк. Wald растущий лес и Holz лесоматериалы. Бату по-татарски означает ʽтонутьʼ и ʽзаходить о солнцеʼ. Русский глагол тонуть не имеет значения заходить. Татарское күк означает ʽсиний, сизый, сивый, голубойʼ. Русское синий не имеет такого количества значений. Ненецкое еся означает ʽжелезоʼ, ʽметаллʼ, ʽденьгиʼ. Русское железо таких значений не имеет. Русское свет означает не только ʽсветʼ, но и ʽмирʼ, ʽвселеннаяʼ. Турецкое слово ağiz ʽротʼ означает также ʽгорлоʼ, ʽвходʼ, ʽдуло винтовкиʼ, ʽжерлоʼ (орудия), ʽговорʼ, ʽдиалектʼ, ʽманеру разговораʼ. Испанское ojo ʽглазʼ означает также ʽаркаʼ, ʽпролет мостаʼ, ʽигольное ушкоʼ. Английский язык различает clock ʽ(стенные, настольные, башенные) часыʼ и watch ʽручные часыʼ, а французский – horloge ʽ(башенные) часыʼ, pendule ʽ(висячие, настольные) часыʼ и montre ʽ(карманные) часыʼ, немецкий язык имеет одно слово Uhr ʽчасыʼ. В мансийском языке нет специальных слов для выражения таких понятий, как птица, зверь и насекомое. Все они выражаются одним словом уй ʽнечто живоеʼ, ʽживностьʼ, например, сали-уй ʽволкʼ, мань-уй ʽмошкараʼ, уй-рись ʽптичкаʼ (рись – уменьшительный суффикс). Неогумбольдтианцы правы, когда они утверждают, что членение окружающего мира в разных языках оказывается выраженным различно.

Однако все эти различия не являются выражением какого-то особого национального духа, якобы присущего каждому народу в отдельности. В этих явлениях нет никакой особой национальной идеологии. Национальный дух здесь просто порождение национализма или результат недоразумения.

В образовании слов различных языков мира огромное значение имеют различные ассоциации. В разных языках мира одно и то же понятие может ассоциироваться с разными его признаками, уже получившими наименование в языке. Показательным примером может служить название окна в разных языках. Русское окно этимологически связано со словом око ʽглазʼ, серб. прозор ʽокноʼ этимологически связано с русским глаголом взирать, т.е. смотреть, тогда как испанское ventana связано с лат. ventus ʽветерʼ, нов.-гр. παραθυρο ʽокноʼ буквально означает ʽто, что находится около двериʼ.

Признаки, выбранные в качестве основы наименования в каждом языке, могут быть разными. Др.-греч. αγορα ʽрынокʼ связан с глаголом αγειρω ʽсобиратьʼ, т.е. ʽместо, где собирается народʼ, англ. market ʽрынокʼ происходит от латинского mercatus ʽторгʼ, ʽрынокʼ, который в свою очередь связан с лат. mercor, означающим ʽпокупатьʼ. И древний грек имел, и современный англичанин имеет полное представление о всех атрибутах рынка: рынок – это место, где собирается народ, где что-то продают или покупают. Различие состоит лишь в самой технике номинации. Техника номинации не дает возможности судить о степени развитости мышления того или иного народа.

Причину такого разнообразия нужно искать в особенностях физиологической организации человека. Как уже говорилось выше, в основе создания слов лежит ассоциация. Трудно представить, что новое слово создавалось всем коллективом говорящих на данном языке одновременно. Марио Пэй замечает по этому поводу следующее:

«Мы можем предполагать, что общее принятие символа осуществляется скорее через процесс возникновения индивидуальной инновации и ее постепенного распространения, а не как акт массового творчества»[233].

Всякая ассоциация требует известной инициативы и должна иметь определенную направленность. Совершенно естественно, что у разных индивидов, принадлежащих к одному языковому коллективу, а также у индивидов, говорящих на разных языках, расположенных в разных точках земного шара, не может быть одинаковых ассоциаций, когда они пытаются создавать новые слова и формы, хотя возможность случайных конвергенций при этом не исключена.

Этим также объясняется неодинаковое членение в разных языках континуума окружающего нас мира. Какой-то носитель ненецкого языка выделил слово ямд, означающее ʽветка хвойного дереваʼ, а русский остался к такому выделению совершенно безразличным. Немец разделяет два слова Finger ʽпалец на рукеʼ и Zähe – ʽпалец на ногеʼ, Knochen ʽкость животныхʼ и Gräte ʽкость рыбыʼ, хотя русский, не испытывая каких-либо особых затруднений, довольствуется при этом двумя словами – палец и кость.

Следует особо подчеркнуть, что такое неодинаковое членение существует только в процессе лингвокреативного мышления.

Возможность лингвокреативного мышления отвергается нашими философами.

«Различая логические и семантические формы мышления, – замечает П.В. Чесноков, – борясь против их отождествления, не следует впадать в противоположную крайность и доходить до их метафорического разрыва, до их отнесения к разным формам мыслительной деятельности – языковой и надъязыковой, что было присуще психологическому направлению в языкознании (А.А. Потебня и др.) и в последнее время частично проявлялось в концепции двух сфер преломления действительности при ее отражении – сферы мышления и сферы языка (ссылка на книгу Общее языкознание, 1970, с. 80 – 81). Логические и семантические формы существуют в неразрывном единстве, как две стороны единого процесса организации мысли, протекающего в одной сфере языкового мышления»[234].

Однако лингвокреативное мышление все же существует. Критики этого положения совершенно забывают, что человеческое мышление не только отражает окружающую действительность, но и участвует в создании языка.

Отличительная особенность создания языка состоит в том, что практически язык никогда не создается на пустом месте. Он создается всегда при наличии некоторого количества слов и форм оставшегося от предыдущего состояния. Этот остаток обладает двумя характерными особенностями: с одной стороны, он играет роль материальной базы для создания в языке нового, с другой стороны, он в известной степени ограничивает сам процесс лингвосозидательного мышления, ставя его в определенные условия. Сказанное выше может быть пояснено конкретными примерами.

Чтобы язык мог функционировать, необходимо наличие звуковых комплексов. Люди, создающие язык, пытаются какое-либо понятие связать с звуковым комплексом. Для этого необходимо найти в самом понятии какой-либо признак и ассоциировать его с каким-либо другим понятием, которое уже в данном языке связано с определенным звуковым комплексом. Человек обычно использует этот признак для звукового выражения нового понятия.

Какой-то древний индоевропеец познакомился с новым для него видом дерева, имеющим кору белого цвета. Он связывает это новое для него понятие с прилагательным белый, которое в индоевропейском праязыке звучало как bherǝg. Это слово и послужило как название дерева, известное в индоевропейских языках под понятием рус. береза, лит. beržas, нем. Birke и т.д. Не будь этого прилагательного в индоевропейском праязыке, береза могла иметь какое-то совершенно другое звучание.

Русское слово сердце этимологически связано с др.-гр. καρδια, лит. širdis, др.-ирл. kride, арм. sirt, которые восходят к индоевропейскому корню ^*kerd или ^*kṛd, означающему ʽсерединаʼ.

Наличный языковой материал может в известной степени накладывать известное ограничение при создании новых слов и грамматических формул.

В русском языке невозможно создание настоящего времени типа английского Present Continious Tense, например: J am working ʽя работаю в данный моментʼ. Этому мешает, во-первых, отсутствие в русском языке форм настоящего времени глагола «быть». Во-вторых, употребление причастия настоящего времени в предикативной позиции для русского языка не типично.

Исчезновение категории рода в русском языке, если полностью не исключено, то во всяком случае сильно затруднено. Причиной того может служить факт, что роды в русском языке служат для образования форм синтаксической связи – согласования в роде. Кроме того, стабильная система синтетических падежей не дает предпосылок для исчезновения родов, хотя последние в настоящее время не имеют под собой никакой логической основы, за исключением родов, основанных на половых различиях.

В русском языке не мог бы возникнуть особый падеж партитив, как это имеет место в финском и якутском языках. Обычно партитив исторически возникает из аблатива, который в русском языке отсутствует. Единственной базой для его возникновения мог бы быть родительный падеж, который, между прочим, может иметь такое значение, ср. купил хлеба, попил воды и т.д. Однако непартитивные значения у родительного падежа в системе русского языка занимают слишком большое место. Поэтому для создания особой формы партитива в русском языке нет достаточных условий.

Если человек создает посредством языка, как утверждают неогумбольдтианцы, какой-то особый мир, совершенно отличный от всего того, что его окружает, то такой взгляд, конечно, явно противоречит ленинской теории отражения.

Однако совершенно исключить всякое творческое начало в глоттогонической деятельности человека также было бы неправильно. Необходимо всегда иметь в виду известное качественное различие между мышлением и языком. Создание языка, как средства общения, всегда связано с известной необходимостью препарирования окружающей действительности. Это не значит, что наше мышление, сознание перестает быть результатом отражения окружающего мира. Самое замечательное здесь состоит в том, что свойство отражения окружающей действительности в мышлении человека не устраняется и в то же время препарация действительности в целях создания средства общения, т.е. языка, постоянно осуществляется.

В чем заключается эта препарация? Язык обладает тем характерным свойством, что он линейный, тогда как окружающие нас предметы и явления, обычно предстают в единой и совокупной целостности различных их свойств. Создание языка требует объективизации отдельных свойств предметов и их отношений, превращения их как бы в отдельно существующие предметы. По этой причине в каждом языке количество слов намного превосходит количество самостоятельно существующих явлений действительности. Такие понятия, как теплота или твердость, справедливость, высота, близость, даль и т.п., отдельно не существуют. Безусловно все это является элементом творчества, но это творчество не идет в разрез с отражательной способностью нашего мышления.

Следует также иметь в виду, что создание языковой системы ведет к известному упрощению, а в ряде случаев даже к искажению действительности.

«Окружающая нас действительность текуча, в ней отсутствуют строгие разграничительные линии. Поэтому процесс познания действительности связан с выделением каких-то отдельных предметов с их наименованием, с их отождествлением между собой, с превращением непрерывного в дискретное, текучего в жесткое»[235].

Таким образом, имеется необычайно большое количество факторов, создающих многообразие языков мира.

Существует тенденция квалифицировать все специфические особенности конкретных языков как экстралогичные, несущественные для познавательной деятельности людей.

Так, например, П.В. Чесноков приходит к выводу, что

«формальные видоизменения, происходящие в мыслительной сфере под влиянием специфических свойств конкретных языков, носят национальный характер и не являются необходимыми для познавательной деятельности людей»[236].

Еще более отчетливо этот тезис выражен у Г.А. Брутяна.

«Языки, – замечает Г.А. Брутян, – по-своему преобразуют итоги мыслительной деятельности, создают необычные представления, которые содержат экстралогические информации, дополняющие в том или ином смысле результат логического познания»[237].

Утверждение, будто бы специфические особенности национальных языков являются экстралогическими, не являются необходимыми для познавательной деятельности человека, в корне неверно.

Процесс создания конкретных языковых структур – процесс стихийный. В нем нет четкого логически продуманного плана, позволяющего рационально отслаивать необходимое для познания и второстепенное, экстралогическое. В этом стихийном процессе в языке может быть в одинаковой степени отражено как логически необходимое, так и второстепенное.

Национальные различия языков, которые объявляются логиками для логического строя мышления совершенно неважными и иррелевантными, на самом деле крайне важны. Говорящий на одном языке для того, чтобы постичь логическое содержание мысли человека, говорящего на другом языке, должен прежде всего преодолеть идиоэтнический барьер другого чужого языка. Если он отбрасывает эти идиоэтнические особенности при разговоре на другом языке, он сам рискует быть непонятым.

Это положение можно проиллюстрировать многими примерами. Cserélni по-венгерски означает менять. Но этот глагол совершенно неупотребителен в тех случаях, когда вам необходимо разменять деньги. В этих случаях употребляется глагол beváltani. Подмена его глаголом cserélni вызывает непонимание смысла речи слушателем. Если вы, говоря по-английски, употребите вместо слова pillow подушка слово cushion подушка, то это также может вызвать непонимание. Если вы скажете по-татарски бер иске кеше килде ʽпришел один старый человекʼ, то у татарина эта фраза может вызвать смех или непонимание, поскольку иске ʽстарыйʼ применяется только по отношению к неодушевленным предметам. Если говорится о старом человеке, то следует сказать карт кеше.

Не следует забывать, что все особенности национальных языков, как структурные, так и лексические, являются результатами познания человеком окружающего мира. Почему же, по мнению П.В. Чеснокова и некоторых других философов, они являются экстралогическими. Правомерно ли к сфере логического относить только логический строй мысли людей? Неучет национальных особенностей значений ведет также к нарушению логического смысла. Для правильного понимания общих логем явно недостаточно.

Отсюда можно сделать вывод, что в любом языке общий логический смысл всегда окружен своеобразным идиоэтническим ореолом. Он преодолевается или путем его усвоения (при активном владении речью) или происходит сложный процесс переразложения значений применительно к своему языку (при массовом восприятии речи).

Следует также отметить, что в различных языках мира существуют категории коммуникативно активные и категории коммуникативно неактивные, коммуникативно пассивные. В этом сравнительно нетрудно убедиться. Финн может чисто логически очень хорошо понять сущность русских глагольных видов. И тем не менее на первых порах при изучении русского языка он будет испытывать огромные затруднения при употреблении русских глаголов с приставками. Это значит, что категория глагольного вида в сознании финна коммуникативно не напряжена и в известной мере является категорией пассивной. Учащимся русской школы можно объяснить все правила употребления определенного и неопределенного артикля в немецком языке. Учащиеся могут совершенно сознательно усвоить эти правила. Однако на первых порах ни один диктант не обойдется без довольно большого количества ошибок. Это опять-таки свидетельствует о том, что категория определенности и неопределенности в сознании русских учащихся коммуникативно ненапряжена, не имеет первостепенной коммуникативной значимости.

Употребление глаголов объектного спряжения в венгерском языке может быть облечено в очень простое правило: формы объектного спряжения употребляются в тех случаях, когда в роли объекта глагольного действия выступает определенное имя существительное или какой-либо его замещающий определенный объект. Однако русский на первых порах будет делать ошибки, поскольку выражение определенности в русском языке не является коммуникативно активным.

Особенность языкового типа может оказывать определенное влияние на характер приемов номинации. В некоторых языках Европы, например, в германских, славянских, новогреческом, армянском и др., довольно распространен такой прием номинации, как словосложение. Словосложение довольно развито и в китайском языке. В то же время во французском, а так же в таких языках, как испанский, португальский и каталонский, сложные слова не образуются.

Необходимо отметить, что сложившаяся в языке лексическая система сама начинает накладывать известные ограничения на творческую деятельность людей, создающих новые слова. Номинация становится зависимой от сложившейся лексической системы.

Все сказанное свидетельствует о том, что язык является чрезвычайно сложным явлением. В языке проявляется не только общечеловеческое логическое мышление, как утверждают многие наши лингвисты и философы. В нем, в очень сложном переплетении, представлены и общечеловеческие логические и идиоэтнические элементы и чисто понятийное мышление. Ни неогумбольдтианцы, ни их критики, в достаточной мере не учитывают всей этой сложности.