Обретение счастья

Глава 11

Ольга бродила по бульварам, медленно приближалась к Пушкинской площади, шурша только что опавшими листьями.

«И вас подметут сегодня вечером. И вам осталось совсем немного свободы», — мысленно обращалась она к этим желтым, как будто одухотворенным существам.

На такси денег не было. Троллейбус, как всегда, оказался переполнен уже на конечной остановке.

Изнывая от тесноты, от множества случайных прикосновений и нечаянных объятий, Ольга доехала почти до дому. За остановку до своей она сошла, с трудом продвинувшись к выходу и проклиная осень, заставившую людей натянуть свитера, куртки и плащи, от которых троллейбусная толчея сделалась, казалось, еще невыносимее.

«Итак, нужно возвращаться в собственную жизнь», — убеждала себя Растегаева, входя в стеклянные двери родного гастронома. Самовнушение помогало плохо, но все же не помешало купить молоко, кефир и даже пристроиться в рыбном отделе к небольшой очереди за карпами.

Перед ней стояла молодая женщина с девочкой лет пяти.

— Мама, а что мы будем покупать? — поинтересовалась девочка.

— Верочка, ты же видишь, что здесь написано: «Живая рыба».

Девочка довольно долго и пристально присматривалась, как продавщица кладет на весы покрытых слизью, нешевелящихся карпов с выпученными глазами и обвисшими хвостами. Достаточно понаблюдав, малышка выдала заговорщицким громким шепотом:

— Мама, а ведь эта рыба неживая!

Как всегда, устами младенца глаголила истина.

Тем не менее, и мама девочки, и Ольга унесли в полиэтиленовых пакетах свои порции условно живой рыбы и, кажется, остались довольны.

Добытая пища придала Растегаевой уверенность в сегодняшнем дне. Она чувствовала себя так, словно сама была этой условно живой, и вполне пригодной к употреблению рыбой.

За сутки, прошедшие со времени вчерашнего события, она смертельно устала от воспоминаний и теперь чувствовала скорее раздражение от вторжения прошлого, чем неудовлетворенность нынешним. Ей хотелось размеренности, спокойствия и предсказуемости событий.

Кодовый замок опять сломался, и Ольге пришлось долго рыться в сумке, пока нашелся ключ от подъезда. На площадке пахло мочой и кошками. Ожидание лифта оказалось настоящей пыткой. «Скорее бы добраться до квартиры, влезть с ногами в кресло, завернуться в плед и ни о чем не думать… Растегаева еще, наверное, нет, — она взглянула на часы. Была половина пятого. — А Маша… Она, скорее всего, спит после бурной ночи. Черт возьми, совсем не хочется ее видеть…»

Ольга вспомнила когда-то присущее ей звериное острое чутье: вот эта, именно эта женщина может оказаться соперницей.

Как-то она испытала подобное ощущение, заметив, что какая-то литинститутская девушка взглянула на Алексея вроде бы безразлично, но с затаенным интересом, расшифровать который могла только другая женщина, которая тоже была настроена на него.

Такой женщиной и была Ольга. Она чувствовала любимого телепатически, угадывала, когда он появится, когда позвонит, знала, когда он думает о ней, а когда — нет. Так было долго, очень долго: всю памятную осень, зиму, почти всю весну… До лета, когда он стал исчезать постоянно, а Ольга перестала его улавливать своим импровизированным «душевным локатором». Пока однажды он не уехал с женщиной. Ольга точно знала, что рядом с ним была какая-то женщина. Словно львица, она шестым чувством ощущала вторжение соперницы на свою территорию.

И сон ей приснился вещий: небольшой водопад, сливающиеся потоки родниковой воды и темноволосая смуглая девушка у источника. Ольга даже ясно различила черты лица этой девушки, римский точеный нос, тонкие губы, чуть раскосые глаза — примета востока, растворенного в нескольких поколениях славян.

Это исчезновение Алексея и этот Ольгин сон совпали уже после разбитой на счастье вазы и после бордовых роз с пушистой сединой… Может быть, «сонный» водопад и стал тем Стиксом, той последней чертой, которая разделила влюбленных?

Никогда — ни до, ни после Ольга так остро не ощущала предательства. Она была уверена, что Алексей изменил ей и даже не стала выслушивать его объяснений. Она спокойно и гордо закрыла дверь, поскольку знала, что в том сне все — правда.

А вскоре он исчез. Как объяснила Таня, поскольку сроки временной прописки кончились, Захарова попросту обязали покинуть Москву. Он писал ей из Ленинграда, потом из Перми. Но она не отвечала и рвала письма прямо в конвертах. Ольга, хотя и с трудом, могла как-то «переварить» его маниакальную собирательскую деятельность, но измены она простить не могла…

Странно, но чувства, что Маша стала соперницей, у Ольги так и не возникло. Даже теперь, когда она узнала о ее отношениях с Алексеем наверняка.

«Слишком много времени прошло. Исчезло все — и любовь, и чутье. Да и годы, годы. Слишком много времени, моего времени исчезло…» — в мыслях все стало просто и ясно.

Вопреки ожиданиям, Растегаев оказался дома. Еще с порога он бросился к ней с распростертыми объятиями:

— Оля, где же ты пропадала? Мне Катя сказала, что ты заболела, и я сразу поехал домой… Битый час тебя жду, уж не знаю, что и думать. Собирался обзванивать больницы.

— Я была в музее, — спокойно ответила Ольга.

— Где? Ты в своем уме?

— Несомненно… Юра, я решила посмотреть новую выставку современной живописи. Что же в этом плохого?

— Но я места себе не находил, — Юрий Михайлович сердился, как обиженный папаша.

— А кто тебя просил не находить места?

— Оля, не будь жестокой.

— Кстати, Маша дома? — Ольга перевела разговор на другую тему.

— Да, но она заперлась в комнате и попросила ее не беспокоить. Объяснила, что много работы.

Ольге такая информация показалась несколько странной, но она ничего не сказала.

«Дрему под пледом придется отменить», — чуть грустно констатировала она по поводу сорванных ближайших планов.

— Олюшка, может быть, вызвать врача? Катя говорила, что у тебя давление, — академик засуетился. — Сейчас я принесу тонометр.

— Не нужно ни врача, ни тонометра. Тем более, что никакие врачи вечером не вызываются, а скорая помощь явно не нужна.

Ольге вдруг стали неприятны эти его привычки пожилого уже человека, сопровождающие его жизнь тонометры и таблетки. Она устыдилась своих мыслей, но не смогла от них избавиться. Лучшим решением было самоустраниться на кухню.

— Юра, я принесла карпов и хочу приготовить их к ужину. Ты не будешь против, если — запечь?

— Нет, рыба очень полезна. Ее нужно употреблять хотя бы два раза в неделю в любом возрасте, — наконец-то улыбнулся Растегаев.

— А как насчет кофе?

— Нет, что ты! И у тебя ведь — давление.

— Я, пожалуй, все равно приготовлю кофе.

— Ах, безумная молодость… Непослушные мои девочки, что мне с вами делать? — вздохнул академик, явно почувствовав себя отцом двух дочерей.

Ольга переоделась в домашнюю одежду — широкие брюки и кокетливую рубаху, сшитую из подходящих по цвету ситцевых лоскутков. Косынка и передник довершили превращение. Крепкий кофе придал силы. Привычная обстановка оказала успокаивающее действие. Здесь, на кухне, хозяйка снова почувствовала себя, как говорят, «в своей тарелке».

Рыба без чешуи выглядела ограбленной и униженной. Ольга удалила внутренности, но оставила головы всем трем карпам. В пустые брюшки она положила лавровый лист, толченый чеснок и душистый перец, налила на противень немного растительного масла и уложила тушки.

Горячая духовка поглотила противень с содержимым. Ольга уменьшила огонь и присела у окна. У нее было в запасе минут двадцать для созерцания — время, пока рыба не будет полуготова и вновь не потребуется вмешательство повара.

За окнами пятнадцатого этажа было тихо, безжизненно — ни птиц, ни насекомых.

Зазвонил телефон. Ольга механически подошла к аппарату.

— Алло!

— Оля, прости, что я звоню к тебе домой, но нам обязательно нужно увидеться, — взволнованно проговорил до боли знакомый голос.

Ольга подсознательно была готова к этому звонку.

— Здравствуйте. Вам Машу? Сейчас я ее приглашу, — ответила она самым официальным тоном, на какой только была способна, и тут же положила что-то кричащую трубку рядом с аппаратом.

Она подошла к запертой двери самой изолированной в квартире комнаты, постучала три раза и, не дождавшись ответа, сообщила: «Маша, тебя требует к телефону Алексей Захаров».

Дверь мгновенно с ветром и шумом распахнулась, словно налетела буря.

Маша, растрепанная, в распахнутом халате пронеслась мимо Ольги и схватила трубку.

— Алло! Алло…

Она недоуменно посмотрела на мачеху, и та заметила, что ее глаза припухли от слез.

— Что, Маша, что с тобой? — не удержалась и спросила Ольга. Она тоже ничего не могла взять в толк.

— Там… гудки, Ольга Васильевна, — всхлипнула девушка. — Там, кажется, положили трубку.

— Подожди, Машенька, может быть, опять позвонят?

— Нет. Не позвонят, — обреченно сказала Маша. — Только теперь я совсем ничего не понимаю. Зачем было звать меня, а потом бросать трубку? Весь мир сошел с ума. Все мужчины — подлецы и обманщики.

Последняя фраза прозвучала, как грозное обобщение. И Ольга повторила про себя: «Все мужчины — подлецы и обманщики… Все… Кроме Юрия Михайловича», — успокоила себя супруга академика.

В это мгновение она была довольна собой, поскольку успешно смогла побороть соблазн возвращения «в прошлую жизнь».

Телефонные звонки успокоили и помогли развенчать вдруг всплывший образ «светлой любви». Единственной, как выразился бы прозаик Миша.

Захаров теперь представал перед ее мысленным взором низким человеком, способным не только изменить и предать в самую тяжелую минуту, но и разводить пошлые амуры с одной женщиной на глазах у другой.

«На что он рассчитывал? На то, что она, уважаемая и уверенная в себе женщина, словно подросток, побежит на свидание к обольстителю ее собственной падчерицы?

А до чего он довел Машу? Интересно, какую глупость он ей залепил, что она так расстроилась? И как он посмел звонить в эту квартиру?»

Под аккомпанемент непрерывного внутреннего монолога Ольга вытащила несчастных карпов с побелевшими глазами из духовки, полила их майонезом и снова засунула противень в дышащую жаром пасть плиты.

«Кстати, почему он положил трубку? Может быть, он оставил Машу, объяснился с ней? А вдруг он все еще любит ее, Ольгу?.. Нет, не может быть. Просто плетет гнусные интрижки, чтобы черпать темы и чувства для своих стишков. Боже мой, и о таком мерзком человеке я грезила столько лет. Как ошибается в нем бедная Таня! Надо же, у поэта просто дьявольский талант казаться ангелом. Но нет, я смогла развенчать этот образ. Какое счастье, что я когда-то не стала его женой».

Проклиная Алексея, она, как ни странно, вновь обретала устойчивое равновесие обыденной жизни.

«Больше он не осмелится искать меня. Никогда».

Ольга уже лежала в постели и читала свежий номер «Огонька», когда в спальню вошел Юрий Михайлович.

— И что же пишут, дорогая? Снова ругают все и вся?

— «Огонек», как всегда, в своем стиле, но чтиво занимательное, — уклончиво ответила Ольга.

В последнее время ее удивляло, что муж, вечный приверженец идей шестидесятничества и пламенный строитель социализма с человеческим лицом, вдруг стал испытывать ностальгию по годам своей юности. Перемены, происходящие в обществе, словно не радовали его, а, наоборот, принуждали стать оппозиционером.

— Кстати. Оленька, тебя на той неделе переводят в старшие научные и дают группу Глыбова. Он, ты знаешь, уходит в какое-то малое предприятие. Так что будешь вести тему на всех парах.

— А это удобно?

— А почему нет?

— Потому что я — жена директора.

— Прошли те времена, когда такие мелочи принимали в расчет. Ты, прежде всего, — толковый специалист. С головой, — он погладил ее именно по голове. — Ты рада?

— Безусловно, — Ольга изобразила улыбку, хотя ей было почти безразлично, и тщеславия с момента выхода замуж заметно поубавилось.

— На тебе снова эта смирительная рубашка, — он погасил лампу на ее тумбочке — единственный действовавший источник света.

Его движения были медленными и методичными. Академик сначала помог жене снять ночную рубашку, затем, как всегда, поцеловал сначала правую грудь, потом левую, слегка погладил внутреннюю поверхность сначала правого бедра, затем левого.

В постели он был так же конструктивен, как и в науке. Несмотря на возраст, он все еще не испытывал заметных затруднений в любви, поскольку всегда вел хотя и полный трудов, но размеренный образ жизни — без табака, обилия алкоголя и иных излишеств.

Ольга знала, что после нескольких поцелуев он приступит к действию. Она почти не помогала мужу в его стараниях, поскольку всякая ее самостоятельность настораживала академика и наводила на размышления о добрачном опыте молодой супруги.

И на этот раз Ольга лежала навзничь, лишь для приличия прикрыв глаза, прислушиваясь к тяжелому трудовому дыханию мужа.

Ей не было неприятно. Ей было всего лишь привычно ждать момента, когда нужно сыграть свою роль, изобразив наступление высшего сладострастия и тем самым утешить самолюбие Юрия Михайловича. Ольга воспринимала эти ночные упражнения только как нагрузку к своему спокойному и устойчивому браку.

Ждать пришлось долго… Или ей так показалось?

«Ну когда же ты наконец?..» — Ольга уже начала было сердиться, но академик не растянул ее ожидание до бесконечности, и она с явным облегчением, а потому с убедительной долей искренности сыграла заключительную сцену.

Муж торопливо чмокнул жену в щеку и поспешил уснуть.

Ольга тоже попыталась последовать его примеру. Но сон, как и в прошлую ночь, почему-то настойчиво пытался обойти ее стороной.