Обретение счастья

Глава 12

Итак — вот оно, воплощенное спокойствие, о котором она мечтала, выходя замуж. Размеренная жизнь, большая квартира, относительный достаток, увенчанный учеными званиями супруг, продвигающий и ее по служебной лестнице Впрочем, никто не скажет, что незаслуженно. Разве что из зависти…

Скоро она сдаст в печать монографию. Возможно, решится на докторскую диссертацию. Вроде бы все в порядке. Но почему же тогда так тоскливо? Почему же так быстро и в то же время так медленно проходит жизнь? После замужества она словно бы потеряла ощущение возраста, пытаясь одновременно быть и молодой женой, и соратницей академика. Она словно бы застряла в аэродинамической трубе между временами. На вечном сквозняке.

Но ведь всего полгода назад она выходила замуж, испытывая к жениху искреннюю привязанность и уважение. Разве не эти чувства составляют любовь? Не хватало еще одного, казалось бы, неважного слагаемого — страсти.

Но разве не страсти губят людей, изгоняют их с наезженных путей, лишают цели и надежды?

«У меня все хорошо, — повторяла Ольга Растегаева, — у меня все спокойно».

Их свадьба состоялась в первых числах мая: и все немногочисленные гости подшучивали: «Будете маяться всю жизнь».

«Всю оставшуюся», — шутил в ответ Юрий Михайлович.

Так где же все-таки совершился этот брак: на земле или на небесах?

После изгнания из алма-атинского гостиничного «рая» с фруктами и конфетами долгое время великолепная Ольга удостаивала академика лишь мимолетным кивком в ответ на самые вежливые приветствия, на какие только был способен выдающийся химик.

Он продолжал провожать жадным и грустным взглядом каждое ее появление в поле своего зрения, но, очевидно, напрочь утратил надежду на хорошенькую амурную историю.

Ольга стала кандидатом наук, однако от этого не потеряла привлекательности. Она продолжала тщательно следить за собой и регулярно печатать статьи в научных журналах.

Директор института, казалось, оставил всякие притязания на ее скромную персону. Тем более, что и прогрессировавшая тяжелая болезнь Анны Николаевны не вносила оптимизма в его жизнь.

Все сотрудники знали, что жену директора недавно прооперировали, но хирургическое вмешательство не принесло никакого результата, а лишь подтвердило грозный диагноз. Теперь оставалось только ждать самого худшего.

И академик словно сломался, превратившись из неунывающего весельчака в немолодого грустного человека.

Ольга, как и все, не могла не заметить разительных перемен, происходящих в академике. Он вдруг стал слишком задумчив и совсем неаккуратен, забывал о назначенных встречах, оставлял дома очки и терял ключи…

Растегаев стал напоминать большого седовласого ребенка, который заблудился в шумной толпе. Еще до физического ухода Анны Николаевны в мир иной он, казалось, смирился со своим одиночеством и с трагической безысходностью бытия.

Сами печальные события он пережил на удивление спокойно, будто наконец-то закончившаяся мучительная обреченность супруги освободила и его от страданий.

Он еще больше замкнулся в себе, в своем одиночестве. А вскоре образ жизни старого вдовца стал проявляться и внешне: Юрий Михайлович теперь не слишком тщательно следил за своим гардеробом и совсем прекратил бриться.

Недели две директорская щетина слегка пугала подчиненных, но по прошествии этого срока она стала превращаться в купеческую старорежимную бородку и приобрела вполне эстетичный вид.

Долгие годы имевший прочную славу мужчины, интересующегося женщинами, он словно бы утратил интерес к противоположному полу, что в данном случае означало и утрату интереса к жизни.

Юрий Михайлович вживался в роль вдовца, а Ольга — в то же время — во в чем-то похожую роль старой девы.

Потерянный и неухоженный академик испытывал тот же страх перед дальнейшим существованием, что и, казалось бы, преуспевающая, цветущая красавица.

Жизнь вела своих героев разными путями к одной и той же черте, неоднократно встающей перед человеком, вела к мысли: «Как жить дальше?».

Она устала прозябать в чужих комнатах, он — в своих, но опустевших. Она едва переносила рассуждения сильно сдавшей тети, часто переходящие, как ей казалось, в маразм. Он не понимал жизненных установок подросшей дочери.

Но мало ли в мире одиноких и неустроенных мужчин и женщин? Почему судьба свела именно этих двоих?

Подходила к концу еще одна серая и тусклая московская зима. Солнце последних дней февраля уже не боялось пригревать, предвосхищая скорую весну.

Ольга шла по слякотному тротуару, едва успевая обходить лужи, но несмотря на промокшие-таки ноги настроение у нее было вполне приличное.

В этот погожий день она решила обновить бежевое демисезонное пальто, купленное по случаю: муж привез актрисе, приятельнице Тани, из Парижа, но шикарная вещь оказалась дородной даме узковата в плечах, и пальто решено было продать.

Мягкий кашемир прекрасно драпировался, а истинно европейский крой подчеркивал женственность Ольгиной фигуры и походки, так что она чувствовала себя, словно была кинозвезда.

Уверенность в себе, как считают психологи, иногда придает слишком большую смелость действиям. Ольга подошла к переходу и, проигнорировав грозный сигнал светофора, ступила на проезжую часть.

Именно в этот момент по всем правилам уличного движения начала поворот «девятка», как раз подъехавшая к перекрестку.

Как известно из курса диалектического материализма, закономерность всегда проявляется на пересечении двух случайностей.

Водитель едва успел затормозить. А девушка остановилась, как вкопанная. Но «Жигули» с шумом и плеском въехали в огромную лужу, подняв фонтан грязных брызг.

Ольга ошеломленно смотрела, как по ее шикарному пальто стекают мутные темные потоки, оставляя на вдруг поникших ворсинках отвратительные следы. Она хотела было возмутиться, тем более, что обидчик, кажется, не собирался бежать с «места преступления». Но дверца «девятки» неожиданно распахнулась и из машины выскочил не менее ошеломленный, чем потерпевшая, академик Растегаев.

— Господи, Ольга Васильевна! Простите, ради всего святого… Я, кажется, испортил Вам пальто.

— Да, как видите.

— Ну почему же, почему же на этом месте оказались именно Вы?! Что за несчастье такое?

— А Вам что, было бы легче, если бы Вы забрызгали пальто другой женщины? — спросила Ольга.

Юрий Михайлович непонимающе уставился на нее, а потом, словно уловив скрытый смысл этого вопроса, медленно проговорил:

— Было бы легче, Ольга Васильевна. Мне было бы намного легче.

Они смотрели прямо в глаза друг другу, и каждый боялся нарушить нечаянную немую сцену.

Наконец, академик нашелся:

— Ольга Васильевна, я живу здесь, недалеко. Смею вам предложить операцию по спасению верхней одежды. Если вскоре, как вы знаете, пока пятна не застарели…

— Здесь нужна химчистка, вздохнула Ольга.

— Вы как-то упустили из виду, что именно мы с вами и есть химчистка. Не правда ли?

— Совершенно верно, — сообразила вдруг Ольга.

И оба участника происшествия рассмеялись.

Квартира академика показалась Ольге Буровой удобной и аккуратной. Сам хозяин выглядел в ней пришельцем, почти бомжем.

Растегаев точно угадал ее мысли.

— Дочка у меня — студентка. Следит за чистотой, но, думаю, ей это порядком надоело.

— Отчего же?

— По моему твердому убеждению, взрослые дети должны жить отдельно от родителей. Два поколения — это всегда конфликт, потому что старшие неизменно как бы «заглушают» младших. Подобно тому, как в лесу большие деревья отбирают свет и пространство у малых.

— Вы непозволительно сводите сложное к простому, Юрий Михайлович, — попыталась спорить Ольга. — Нельзя же рассматривать жизнь социума по законам растительного мира.

— Но в данном случае это так, Ольга Васильевна. Я осмелюсь задать вопрос: так ли уютно вы сами чувствуете себя в отчем доме? — он заметил мгновенную реакцию собеседницы. — То-то же… Попрошу, однако, ваше пальто.

Академик чуть не трепеща снял пальто с плеч Ольги и поспешил со своей ношей прямо в гостиную.

— Но почему Же в гостиную, Юрий Михайлович?

— Проходите, проходите. У меня в лоджии небольшой склад реактивов.

Застекленная лоджия была изнутри обшита вагонкой. В одной из торцовых стен был оборудован встроенный шкаф. Академик достал оттуда несколько бутылей с растворителями, разложил злосчастное пальто на откидном столике и стал химичить. Ольга удивилась, видя как ловко он орудует с бутылями, какой точный у него был глазомер: академик смешивал растворители в абсолютно точных пропорциях без помощи какой-либо измерительной посуды.

— Так, приступим… Грязь смоем вот этим раствором. А теперь счистим частицы песка щеткой. Вот так…

Пятна исчезали, словно их и не было.

— А теперь еще раз протрем вот этой смесью. Так. И эфиром — чтобы скорее высохло. Благо, чистая шерсть. Ну, как?

— Удивительно. Просто волшебство, Юрий Михайлович.

— Ах, если бы моя бежевая машина отмывалась так легко, как ваше, по иронии судьбы, также бежевое пальто, — он повесил пальто на плечики. — Оставим его немного проветриться и подсохнуть, а сами выпьем чаю, если не возражаете?

Ольга была голодна и не отказалась бы даже от обеда, но и предложение чаепития было кстати.

Академик провел гостью на кухню и принялся готовить чай.

Ольга заметила, что в этом интерьере он выглядел гораздо беспомощнее, чем в «химчистке».

Чадящая спичка закоптила чайник. Заварку Юрий Михайлович всыпал в мокрый и холодный заварной чайник. Скатерку разостлал явно не первой свежести.

Он поминутно извинялся, чем еще больше признавался в собственной неловкости и беспомощности.

Ольге стало его жалко — этого, вдруг обессилевшего, волшебника.

— Можно я помогу? Где у вас чашки?

— Вот. В шкафчике.

— А ложечки?

— В лотке… — Юрий Михайлович превратился из исполнителя в ассистента.

Чашки и ложечки заняли предназначенные места на столе.

— Осталось поставить сахарницу. Так… А теперь давайте высыпем заварку на сухое блюдце, ополоснем чайник кипятком и снова всыпем заварку. Теперь чай заварится намного крепче и ароматнее.

— Вы уверены? — академик удивлялся элементарным вещам.

— Абсолютно. И не только я. Любая хозяйка знает секрет приготовления этого напитка.

— С Вами так уютно, Ольга Васильевна…

Сколько тоски расслышала в его интонации Бурова. И как эта тоска оказалась созвучна ее собственной…

— А с Вами так легко, Юрий Михайлович, — ответила она.

— Не сочтите за нахальство, но могу ли я пригласить вас в театр, скажем, в субботу?

— Я была бы рада, Юрий Михайлович, однако как раз в пятницу я ухожу в отпуск и утром в субботу уезжаю в академический профилакторий. У меня путевка.

— Очень жаль… То есть, я хочу пожелать Вам хорошего отдыха.

Несколько дней спустя Бурова уже бродила по подмосковному весеннему лесу, прислушиваясь к птичьим голосам и далекому гулу электричек. Новое пальто было оставлено в тетушкиной квартире. А потому ничто теперь не напоминало о недавнем уличном происшествии.

Ольга отдыхала от шумного города, от толчеи, от тоски и рутины. В профилактории еще не кончился мертвый сезон, и Буровой предоставили отдельную комнату со всеми удобствами. Она наслаждалась и одиночеством, и отсутствием необходимости хотя бы что-либо делать.

Она жила в свое удовольствие. Пожалуй, впервые в жизни, если не считать уже давнего круиза, о котором так хотелось забыть.

Куртка на «рыбьем» меху, джинсы и сапожки на низком каблуке абсолютно изменили Ольгу внешне, придав ее облику задорность. Дальние прогулки, купание в бассейне, сауна и сытные блюда поддерживали хорошее настроение. Но к концу двенадцатидневного срока она уже в достаточной степени «одичала» и почувствовала, что нуждается в определенной дозе общения.

Вот тогда-то и появился Виктор, сразу сообщивший о себе следующее: «Физик, кандидат наук, женат, имею дочь пяти лет».

Он казался милым и обходительным, вполне подходящим объектом для мимолетного увлечения в местах общественного отдыха.

Обычно избегавшая всяких случайных «любовей», Ольга на этот раз предалась течению жизни и отказалась от своих привычек.

«А почему бы и нет?», — с этого вопроса, на который невозможно ответить однозначно, обычно и начинается все, о чем потом стараются не вспоминать.

Высокий, чуть астеничный физик явно не был новичком в случайных связях. Он пришел в комнату к Ольге с почти литровой бутылкой недешевого виски, на этикетке которой были изображены два бодающихся северных оленя-соперника. А в кармане, как оказалось, герой-любовник постоянно носил два презерватива. Так, на всякий непредвиденный случай.

Виктор вел себя в деле обольщения почти профессионально. Ольгу даже забавляла его фантастическая предусмотрительность и обходительность.

Он без умолку рассказывал смешные и трогательные эротические истории, непрерывно подливал виски в граненые стаканы — иных в профилактории не нашлось, открывал перочинным ножом невесть откуда взявшиеся шпроты и почти одновременно чинил штепсель Ольгиной походной кофеварки.

Холерический темперамент позволял ему производить множество действий практически одновременно.

Одной рукой он наливал виски, а другой уже гладил Ольгино колено, забираясь все дальше под юбку.

Чуть-чуть удивляясь самой себе, она, тем не менее, втянулась в игру и даже не думала сопротивляться.

Ольгу Виктор называл исключительно Лапушкой» или «Малышкой», всячески избегая менее нарицательного имени. И она догадалась, что это также было своеобразной мерой предосторожности: помнить множество женских имен всегда хлопотно. Особенно, если ты несвободен…

В любви кавалер оказался так же скор, как и за столом. Он расстегнул блузку своей партнерши, а потом неожиданно, практически одним движением, вытащил ее сразу из всей одежды и поставил на кровать.

Столь же стремительно он разоблачился сам и без излишних церемоний сразу же приступил к делу, которое закончил столь же умопомрачительно быстро.

Ольга даже не успела разогреться, а все уже было завершено. Любовник отвалился на спину и, как кот, потянулся.

«Какой же он мерзкий», — только теперь поняла Ольга. Ее нервы, не получившие разрядки, были натянуты, как струны, готовые исполнить надрывную мелодию.

Она присела на кровати и вдруг увидела, что недавний партнер был слегка одет. Или, вернее, обут. Ольга не знала, как правильно выразиться в данном случае.

В общем, она отчетливо разглядела ядовито-зеленые в крапинку носки на ногах Виктора.

— Ты… В носках? — Ольга не смогла удержаться от этого вопроса.

— А что тут такого, Лапушка? Если бы ты знала, как трудно бывает потом отыскивать носки!

— Ты, никчемное создание, паршивый неумеха, строящий из себя Казанову…

— Что?

Она не знала, что именно хотела сформулировать, и потому оказалась способна только на развернутое обращение.

— Ты… Убирайся вместе со своими вонючими носками.

— Малышка? Что же тебя так взволновало? Я тебе не понравился?

Ольга уткнулась лицом в подушку и безутешно, по-вдовьи, зарыдала.

Виктор и не пытался ее успокаивать. Он облачился так же быстро, как несколько минут назад разоблачился: благо, не нужно было искать носки.

Дверь захлопнулась, словно от случайного сквозняка. Как ни странно, Ольга почти сразу же после его ухода уснула спокойным сном.

Утром она нашла на полу у кровати вещественное доказательство своего вчерашнего грехопадения. Поборов отвращение, Ольга завернула в туалетную бумагу сморщенное резиновое изделие по чьей-то злой фантазии непристойно розового цвета и выбросила сверток в унитаз.

В тот же день она вернулась в Москву, хотя до конца срока оставалось целых два дня.

Еще в фойе института она с удивлением обнаружила, что Растегаев чисто выбрит, что на нем безупречная сорочка с идеально подобранным галстуком.

— Наконец-то, Ольга Васильевна, — директор искренне обрадовался, — я уж заждался.

— Мне тоже приятно видеть Вас, Юрии Михайлович, — Ольга говорила чистую правду.

— Так не сходить ли нам в театр, как мы, помнится, уже договаривались, — директор заметно волновался и не скрывал, что боялся отказа.

— С удовольствием.

— Куда же? В оперу? В Большой? А может, во МХАТ?

— Не хотелось бы смотреть что-то слишком уж реалистическое…

— Тогда я возьму билет в какой-нибудь из модных теперь. Этих самых, как их, театров-студий. Ладно?

— Пожалуй, — Ольга лучезарно улыбнулась.

Общение с академиком придавало ее пошатнувшемуся существованию устойчивость и добропорядочность.