Один билет до Савангули

Мы туда в начале девяностых приехали

– …Всяких было, как мы туда в начале девяностых приехали. На курсах финского языка, на которые мы пошли, когда приехали, нас было: два шахтёра, немец-таксист откуда-то с Урала, мужчина-хирург, девушка с дипломом физика-ядерщика, режиссёр, только что закончивший что-то, какая-то диссидентка из Венгрии – не понятно, от чего она тогда в девяносто третьем убегала? Это те, которых я помню. Да-а! Был ещё моряк дальнего плавания из Москвы с женой, воспитательницей детского сада. Из всей группы только одна девушка была из тех, которые действительно ищут, где вода поглубже. Она, знаете, была, в самом деле, из породы искателей новых земель, конкистадоров, пиратов. Абсолютное большинство оказались в Финляндии по воле обстоятельств – это к нашему разговору о причинах, по которым люди переселяются. Помню, с хирургом был тогда разговор – может, поэтому я впоследствии избегал встреч с ним, было как-то стыдно, за него – так вот, разговор о том, что чем больше человек получает каких-то пособий от государства, тем меньше у него стимула искать работу. И я говорил, дескать, если бы не платили вовсе или платили меньше, так люди были бы активнее, ну, в крайнем случае, бутылки бы пустые собирали. Все остальные – старше – были не согласны со мной, а хирург этот добавил, что можно зарабатывать и более квалифицированным способом, чем бутылки собирать. А потом я его часто видел собирающим эти самые бутылки. Мне было стыдно за него. Не то, что он был мне неприятен, – совсем нет – просто было обидно за него, и я не знал, как он смог бы со мной говорить после тех слов. Поэтому я старался его избегать. С венгеркой как-то тоже вышел разговор. Она с таксистом нашим как-то сошлась – понимали друг друга. Ну у них, видно, обида на советскую власть была, а у меня нет, ну и молодой к тому же – в голове ветер. Короче, зашёл разговор о климате, овощи-фрукты, дескать, в Финляндии, в отличие от Венгрии, всё не очень с этим, и я удивился, мол, чего же Вы из Венгрии-то сюда? Там климат, там фрукты! Этот немец с венгеркой посмотрели на меня тогда, как на ребёнка несмышлёного, с высоты своего тридцать с плюсом возраста. Это я к причинам переезда. У меня, по крайней мере, не было обиды к России. Это, наверное, от родителей. Ну отец, понятно: русский. А мама? Не было у неё как-то обиды к людям какой-то определённой национальности. Немцев, да, не забыла и забыть уже не сможет. Но даже это своё негативное отношение к ним не передала детям. Всем в то время было плохо и все просто старались выживать в тех условиях, которые бог послал.

– Но в Ваших словах много горечи, обиды. Вам не кажется?

– Да, верно. Всё никак не утрясётся. Тяжело всё. Жаль конечно!.. Но о недостатках ведь как-то говорить тоже надо?

– Безусловно.

– Жаль конечно! Если много горечи и обиды, получается не слишком ладно… Но, с другой стороны, если только факты, если без эмоций излагать, так это уже и не художественное произведение вовсе! Научный трактат? Я к этому вовсе не стремился. За научные заборы так просто не пробьёшься. Да и не люблю я их!

– Науку? Научный мир? А почему?

– Не то, что научный мир не люблю. Я вообще никакие междусобойчики не люблю.

– Почему междусобойчики?

– Понимаете, гордость за то, что вы делаете – это всегда нормально. Если вам повезло в жизни, и вы делаете то, что хотите делать, и вы делаете это хорошо, то почему бы и не быть гордым? А вот когда вы начинаете считать, что вы единственный в своём роде, и никто другой не сможет делать то, что вы делаете, то тут начинается междусобойчик. Строятся всякие заборчики, заслончики, засовчики. Трибуны, отдельные кабинеты, часы приёма ну и тому подобные прелести.

– Да-да! Понимаю. Ревность профессиональная, зависть. Делёжка привилегий. Делёжка того, что плохо лежит. Но это ведь не только в науке, это везде.

– Вот-вот!.. Вот везде и не люблю. Жаргон ещё профессиональный…

– Жаргон?

– В каждой профессии есть свой жаргон. В науке так же.

– Это ведь вполне оправдано. Что же тут плохого?

– Оправдано, да. Но только до того, как ударение, например, в слове «компас» не начинает играть роль трёхметрового забора, отделяющего настоящего моряка от сухопутного ночного горшка.

– Ах, вот вы о чём!

– Если что-то можно сказать человеческим языком, то зачем, ну, например, латынь использовать?

– Это ведь имеет глубокие традиции!

– Да-да! Но изначально зачем? Почему лютеранская церковь, например, откололась в своё время от католической? Одна из причин состоит именно в том, что люди не понимали ни слова из того, что говорил священник в церкви. Собственно говоря, литературный финский язык и письменность, созданы – язык, конечно, был, но в виде разнообразных диалектов – в шестнадцатом веке именно для замены латыни, чтобы люди наконец поняли, что же им пытались-то в течение сотен лет сказать.

– В любом случае, тут с вами можно спорить. Латынь была в течение долгого времени языком общения между людьми разных национальностей и, может быть, в медицине вполне оправдана и сейчас, с той же целью.

– Согласен. Конечно согласен. В том-то и дело, что важна цель: для чего употребляется определённое слово? Если используют как лингва франка, чтобы было легче понимать друг друга и передавать знания, то оправдано, а если для того, чтобы возвысить слово божие до уровня божественной непонятности, то какова цель тогда?..