Глава 16

С темного неба снова начала сеяться мелкая водяная пыль, и Юрий поднял воротник, пытаясь припомнить, где оставил кепку и перчатки. Вероятнее всего, они до сих пор лежали на заднем сиденье “Победы”, куда он их бросил, отправляясь на Казанский вокзал.

В глубине двора слегка поблескивала полированными плоскостями небольшая выставка оставленных здесь на ночь бесстрашными хозяевами автомобилей. Одна из этих машин наверняка принадлежала Разгонову, но какая именно? Оставить майора-перевертыша без колес было бы не только удобно, но и приятно. В свое время Юрий наряду с подрывным делом и приемами рукопашного боя владел мастерством угонщиков автомобилей – знал устройство замков, способы запустить двигатель без ключа, основные места, в которых может быть установлена “секретка”. Но с тех пор утекло много воды. Изменились сами автомобили, изменились замки, системы сигнализации и блокировки в общем, решил он, не стоит и пытаться. Кроме того, как определить, который из полутора десятков автомобилей принадлежит Разгонову?

По дороге сюда он действительно задремал на переднем сиденье самойловской тачки, и теперь очень смутно представлял себе, в каком районе Москвы находится. Обогнув дом, он нашел табличку с названием улицы и удивленно хмыкнул: отсюда до его дома было не больше часа неторопливой ходьбы по прямой, а до отделения милиции, из которого его вытащил Самойлов, – примерно вдвое ближе. В то же время ехали они сюда почти час, и, значит, Самойлов специально кружил своего полусонного пассажира по городу – играл в казаки-разбойники, как мальчишка. Играл чужими жизнями, боров плешивый, с раздражением подумал Юрий. Он вспомнил самоубийственную манеру Самойлова водить машину и невольно содрогнулся, представив, как тяжелый лимузин с хрустом и скрежетом встает на дыбы в лобовом столкновении с троллейбусом или фонарным столбом, и ядовитая кровь литератора смешивается с его, Юрия, кровью, текущей из многочисленных ран и порезов.

Он закурил и неторопливо двинулся по улице в сторону своего дома. В этой истории с болезнью Самойлова была какая-то нестыковка. Какой смысл покупать себе ордена и звания, когда жить тебе осталось всего ничего? Какой смысл затевать предвыборную кампанию, когда ты болен чумой двадцатого века и по крайней мере некоторые из твоих знакомых об этом знают? Ближе к выборам тайное обязательно станет явным, и все будет кончено. Зачем ему это нужно? Или…

Юрий вонзил зубы в фильтр сигареты, почти перекусив его пополам. В голову ему пришла догадка – настолько дикая, что вполне могла соответствовать действительности.

Неужели Самойлов сам не подозревает о том, что болен? Как такое может быть? Самойлов не знает, а Разгонов в курсе? А если в курсе Разгонов, значит, в курсе и другие. Это возможно в одном лишь случае: если Самойлова заразили намеренно. Тогда это так или иначе дело рук Разгонова либо Понтиака…

Да пусть дохнут, решил Юрий. Пусть душат друг друга, травят, заражают СПИДом, взрывают, стреляют, жгут… Чем их меньше, тем спокойнее. Интересно только, знает ли та женщина, на квартиру к которой привез его Самойлов, о том, что ее спонсор смертельно заразен? Или может быть.., она сама его заразила?

Юрий даже остановился посреди тротуара, сраженный таким предположением. Неужели на свете бывают такие твари?

Тогда правы все эти заполонившие Россию проповедники, которые круглые сутки верещат о том, что земля – царство дьявола и что конец света не за горами.

Он закурил еще одну сигарету и провел ладонью по мокрому лбу, собирая с него дождевые капли.

Во все времена были люди, сознательно распространявшие чуму, отравлявшие колодцы и посвящавшие свою жизнь разработке новейших видов оружия массового поражения. В том, что кто-то мстил всему миру за медленно пожиравшую его болезнь, не было ничего удивительного, и умом Юрий вполне мог понять женщину, решившую вместе с собой отправить на тот свет этого плешивого тупого кобеля.., а скорее всего, множество таких вот плешивых, беспринципных, богатых кобелей. Но было одно “но”, не дававшее ему покоя и заставлявшее жалеть, что поленился сделать два шага, подойти поближе к комоду и прочесть дарственную надпись на фотографии. Что там было написано? “Пупсику от лапсика?” “Хрюшечке от кабанчика?” Или… “Тане от Аркаши”?..

Он попытался прогнать эту мысль, но было поздно: она уже проникла в его сознание, как ядовитое семя, укоренилась там и дала прочные ростки. Некстати пришедшее на ум слово “спонсор” дало толчок и без того готовой обрушиться лавине, и теперь Юрий судорожно барахтался, пытаясь выбраться из-под тяжести этого прозрения.

Она говорила о том, что ее спонсор неизлечимо болен, но сам об этом не подозревает. Она повторяла это раз за разом, словно пытаясь что-то объяснить ему, на что-то намекнуть, а он, кретин, ничего не понимал и с тупым упорством повторял одно и то же: “Останься”. Он видел, что она хочет остаться, и никак не мог взять в толк, что ей мешало. Господи, да ясно же, что это было: остатки человечности и нежелание причинить ему вред.

Чушь, сказал он себе в последней попытке выбраться из-под обвала. Этого просто не может быть!

Но память услужливо подсунула ему картинку из казавшегося теперь таким далеким, почти придуманным, лета: песчаный берег реки, музыка, запах жарящегося над углями мяса, чей-то пьяный смех и Таня, уходящая от него в обнимку с едва стоящим на ногах Георгиевским кавалером и лауреатом литературной премии Самойловым… Вот тогда она его и заразила, с беспощадной ясностью понял Юрий. Тогда и кончилась его литературная и политическая карьера, а он, чудак, до сих пор ничего не знает.

Значит, там, в этой дорого и безвкусно обставленной квартире, всего в двух шагах от него, за тоненькой гипсовой перегородкой, которую он мог бы проломить кулаком, на всем протяжении его утомительного разговора с Разгоновым была Таня. Может быть, она даже слышала каждое слово. Может быть…

Он снова остановился, раздираемый дилеммой: с одной стороны, ему хотелось вернуться, пересчитать зубы Разгонову, взять Таню за руку и навсегда увести ее прочь от этого кошмара. Но гораздо практичнее казалось другое – добраться до дому и поискать по углам подслушивающее устройство, которое вполне могла установить Таня, если она и впрямь работала на Понтиака, как когда-то на Графа.

Он успел выкурить две сигареты, прежде чем все-таки повернулся и уверенно зашагал к своему дому. Юрий решил играть по правилам, которые навязывали ему противники: никакой жалости, никаких слез и розовых очков – только ненависть и холодный расчет. Но всю дорогу, шаг за шагом удаляясь от Таниной квартиры, он представлял себе, как входит в гостиную с пушистым ковром, сбрасывает с резного комода фотографию Самойлова, сжимает в ладони тонкую безвольную кисть ее руки и спокойно говорит:

"Пойдем”. Существуют меры предосторожности, и они могли бы провести вместе месяцы, годы, а может быть, и всю жизнь. Кто знает, может быть, через полгода какие-нибудь американцы, а то и полуголодный химик из Екатеринбурга или Костромы – кто угодно! – откроют новое лекарство, и через пару лет СПИД будет не страшнее гриппа? Ведь бывают же чудеса на свете!

Он вспоминал ее улыбку, волосы, руки, глаза, и никак не мог поверить, что это – лицо смерти, мало чем отличающееся от черного трафарета в виде черепа, который когда-то любили наносить на дверцы трансформаторных будок, Махмуды, умары, понтиаки и разгоновы отошли на второй план – это были неодушевленные явления природы наподобие дождя или гололеда, и Юрий просто не мог заставить себя волноваться по их поводу. В подсвеченной сиянием ртутных фонарей тьме перед ним маячило лицо Тани, на которое накладывались отпечатки других лиц: желтые волосы Лены Арцыбашевой, пухлые губы и щеки с ямочками, принадлежавшие жене Валиева Ольге, забавно торчащие косички его дочери Машки.,.

Все-таки я пьян, подумал Юрий. И еще: надо бы зайти к Валиевым, посмотреть, как они там. Уже неделю не был, а им одним тяжело… Только как пойдешь с пустыми руками? И что это за жизнь такая?!

Почти не отдавая себе в этом отчета, он свернул с освещенной улицы в темный лабиринт хрущевских пятиэтажек, который с раннего детства привык считать своим домом. Здесь его знало каждое дерево, каждая собака, каждый камень и столб, не говоря уже о людях. Половина забулдыг, проводивших все дни на ближних подступах к гастроному, окликала его по имени, приглашая раздавить пузырь на троих; ржавые, металлические гаражи, скрытые в глубине дворов, хранили в себе автомобили, по возрасту и техническому состоянию сравнимые с его “Победой”, и их пузатые владельцы, утирая с лысин обильный трудовой пот, обсуждали с ним особенности устройства черных от подтекающего масла моторов. Он вырос в этих дворах, и его ноги сами находили дорогу в кромешной темноте, безошибочно огибая песочницы и перешагивая через низкие оградки, которыми хозяйственные жильцы в незапамятные времена обнесли буйно разросшиеся клумбы.

Впереди блеснул одинокий фонарь, освещавший дорожку перед его домом, и Юрий невольно ускорил шаг. Он наконец понял, в чем нуждается больше всего. Ему просто необходимо было как следует выспаться. Искать скрытые микрофоны – что за чушь! Ему просто нечего скрывать, а если кому-то хочется слушать, как он храпит по ночам или разговаривает с телевизором, – на здоровье, его от этого не убудет.

От стены дома внезапно отделились две тени и преградили ему дорогу, В темноте это выглядело так, словно они не просто отошли от стены, а отпочковались или были вытолкнуты из толщи бетона. “Так”, – подумал Юрий.

Позади зашуршали мокрые кусты. Он покосился через плечо и увидел еще двоих. Третья пара почти бесшумно возникла справа. Слева была бетонная стена, и Юрий усмехнулся уголком губ: эти клоуны наверняка считали, что теперь он целиком находится в их власти.

– Слушаю, – сказал он. – Что нужно – закурить?

Вспыхнул карманный фонарь, но его луч, вместо того чтобы ослепить Юрия, уперся в физиономию, похожую на кадр из фильма ужасов. Юрий не сразу узнал это лицо, виденное только вскользь, мельком, тем более что теперь оно казалось распухшим, перекошенным и пестрым от кровоподтеков.

– Привет, Маныч, – сказал он. – Ты уже соскучился по больничной койке?

Фонарь погас, и на Юрия бросились сразу со всех сторон. Очень быстро выяснилось, что только один или двое из шестерых имели отдаленное представление о боксе, остальные же в основном крякали и бестолково задирали ноги и руки, стараясь попасть в пах, выколоть глаза и вообще скорее изувечить, чем избить. Кроме того, их было слишком много, и они отчаянно мешали друг другу. Перебросив одного из них через бедро, Юрий развернулся, отшвырнул кого-то с дороги, пересек, увязая в рыхлой грязи, недавно перекопанную клумбу и прижался спиной к стене дома. Теперь за плечами у него был несокрушимый бетон, под ногами лежала узкая полоска асфальтовой отмостки, а противникам приходилось наступать по топкому вскопанному участку. “Азы тактики, – подумал Юрий, – Школа младшего командного состава”.

Он сосредоточился и начал на выбор сбивать нападавших с ног ударами пудовых кулаков, почти не заботясь о защите и вкладывая в удары всю силу. Он только начал входить во вкус, когда вдруг оказалось, что бить больше некого. Отскочивший за пределы досягаемости Маныч грязно выругался.

– Вешайся, козел, – сказал он, тяжело, с присвистом, дыша и держась за ушибленную грудную клетку. – Понтиак тебя все равно достанет. От него нигде не спрячешься, так что лучше тебе утопиться. Ты покойник.

Юрий шагнул к нему, наступив на чью-то руку. Маныч отскочил в сторону, растворился в темноте, и до Юрия донесся быстрый топот улепетывающих ног.

Юрий пошарил вокруг, пытаясь на ощупь найти кого-нибудь, кого можно было бы прихватить с собой и расспросить в спокойной домашней обстановке. Он вспомнил, что наступил на чью-то пятерню, смутно белевшую на темном фоне раскисшего чернозема.

Но теперь в темноте ничто не белело, и пальцы Юрия ощущали только мокрую холодную грязь.

– Да куда же вы все подевались? – удивленно пробормотал Юрий, и тут его рука нащупала нечто, имевшее до боли знакомые очертания. Поддев двумя пальцами, Юрий поднял с земли облепленный грязью, втоптанный в рыхлую почву пистолет.

Он вынул из кармана куртки носовой платок, кое-как обтер им пистолет и руки, спрятал пистолет в карман, а превратившийся в грязную тряпку платок бросил на землю. Он чувствовал, что находка оказалась здесь вовремя: судя по всему, события перестали плестись и понеслись вскачь. У него мелькнуло подозрение, что пистолет могли подбросить специально, чтобы был повод упечь его за решетку, а потом снова “облагодетельствовать”, вытащив оттуда. Однако это было бы слишком сложно: он ведь мог и не найти пистолет, оставив его лежать в грязи в ожидании дворника или, неровен час, ребятишек.

Пистолет навел его еще на кое-какие размышления. Поначалу он решил, что Маныч пришел расквитаться за все и убить его… Кстати, откуда он мог узнать, что его отделал именно Юрий? Филатов усмехнулся. Откуда, откуда… Его, конечно же, сдал Разгонов. Сдал сразу же после того, как Юрий отказался с ним сотрудничать. И Маныч помчался убивать – по собственному почину или, может быть, по команде Понтиака. Но почему-то шестеро здоровенных бандитов, вместо того чтобы нашпиговать Юрия свинцом, позволили избить себя и молча уползли восвояси. Так что же это было? Провокация? Похоже, что так… Тогда на кого работает Маныч и его дружки – на Понтиака или на Разгонова? И чего все-таки добивается майор?

Все эти мысли разом вылетели у Юрия из головы, когда он обогнул угол дома и увидел единственное освещенное окно на третьем этаже. Сначала он решил, что это какая-то ошибка, но сомнений быть не могло; свет горел в его квартире.

* * *

Ствол пистолета был основательно забит грязью, но Юрий надеялся, что эта штуковина как-нибудь не взорвется у него в руке. К тому же он не очень верил в возможность перестрелки: поджидающий жертву киллер не станет зажигать в квартире свет.

Дверь, судя по ее виду, была выбита ударом ноги. Косяк, однажды уже переживший подобное обращение, треснул вторично как раз по линии старого разлома, замок валялся в стороне, оскалившись кривыми зубами вырванных с мясом шурупов, а сама дверь косо висела на одной петле, угрожая свалиться на голову. В четыре часа утра такое зрелище могло взбесить кого угодно. Юрий живо представил себе картину, которая поджидает его в квартире, генеральную уборку и ремонт двери и скрипнул зубами от злости. А он-то, чудак, рассчитывал выспаться!

Осторожно отодвинув в сторону скребущее углом по полу дверное полотно, Юрий вошел в прихожую, держа наготове взведенный пистолет. Обойму он проверил еще внизу, в подъезде. Она была полна, и боек тоже вроде не вызывал нареканий. Остальное было делом случая, да Юрий и не стремился устраивать пальбу у себя дома.

Квартира была пуста. Юрий понял это, едва переступив порог. На всякий случай он обошел свое жилище, не забыв заглянуть на кухню и в ванную, но внутренний сторож, всегда предупреждавший его об опасности, молчал, и он проверял квартиру скорее для проформы, чем по необходимости. Следов обыска и особенного беспорядка тоже не наблюдалось. Зато, как только вошел в комнату, он увидел записку, прилепленную комком жевательной резинки к экрану его старенького телевизора. Записка была выведена кривыми печатными буквами на листке из школьной тетради в клеточку. “Умар тебя помнит”, – гласило это послание, а ниже был приписан номер телефона.

– Сучий потрох, – вслух произнес Юрий и сорвал записку с телевизора, брезгливо поморщившись, когда пришлось взять в руку еще влажный комок жвачки.

Он сбросил куртку на диван, вернулся в прихожую и навесил дверь на расшатанные петли. Ремонтировать косяк он не стал: грохотать молотком в такую рань, поднимая на ноги весь подъезд, не хотелось, хотя он и подозревал, что никто из соседей не посмел бы даже пикнуть. Теперь в его связи с бандитами наверняка никто не сомневался, и он мог творить что угодно, не опасаясь окрика или скандала: драться, кричать, дебоширить и даже стучать молотком посреди ночи. Вряд ли хоть кто-нибудь отважился бы вызвать милицию, не говоря уже о том, чтобы самому утихомирить шумного соседа.

Он подпер выломанную дверь принесенным с кухни табуретом, вернулся в комнату и, вынув из кармана, положил пистолет на стол. На полочке в ванной он отыскал мамину масленку и, за неимением ветоши вооружившись чистым носовым платком, приступил к чистке оружия. Знакомое до мельчайших деталей занятие незаметно успокоило его. Заодно Юрий убедился в том, что пистолет исправен и в критический момент не подведет. Это был “Макаров” со спиленным серийным номером и выбитой на рукоятке пятиконечной звездой, которая в данный момент казалась неуместной шуткой. Юрий поискал и, к своему облегчению, не нашел насечки на рукояти. Впрочем, отсутствие насечек вовсе не означало, что из этого пистолета никогда никого не убивали.

Как следует вычистив и смазав пистолет, Юрий со щелчком загнал в рукоять обойму и поставил оружие на предохранитель. Подумав, он сунул пистолет за пояс джинсов: в его жизни опять наступило время, когда пистолет был нужнее носового платка. Покончив с этим, он закурил, придвинув к себе пепельницу, и задумался над тем, что же ему теперь делать. С удивлением он обнаружил, что больше не хочет спать. Организм миновал некий перевал, пик, когда глаза слипались, а голова сама собой клонилась вниз, словно налитая свинцом, и снова был готов к действию. Это была немного лихорадочная готовность, говорившая о том, что тело работает на резерве, но Юрий верил в то, что его резерв достаточно велик для того, чтобы не спать несколько суток кряду.

Он курил, наблюдая за тем, как растет на кончике сигареты столбик сероватого пепла, и это зрелище снова напомнило ему о Тане. Сердито нахмурившись, он стряхнул пепел в рот синего окуня и заставил себя думать о загадочном деле. Понтиак хотел, чтобы он убил Умара. Умар мечтал его руками отправить в лучший мир Понтиака, а Разгонов спал и видел, как Юрий одного за другим убивает обоих, а сам безропотно садится за решетку или просто исчезает со сцены, заработав для майора подполковничьи погоны или нагрудную бляху “Лучшему менту года”. Были еще таксисты, которые собирались снюхаться с братвой, и оставленная на штрафной стоянке “Победа”, и жена Валиева Ольга, целыми днями молча сидевшая на кухне, прижимая к груди пятилетнюю Машку, которая все время норовила вырваться и убежать к своим игрушкам…

Юрий чувствовал, что майор Разгонов вцепился в него мертвой хваткой и не отстанет никогда. Сначала Граф, теперь вот Понтиак… Костлявый тип с лошадиными зубами всю жизнь будет преследовать его, плетя интриги и расставляя ловушки, из которых только один выход: делать то, что велит майор Разгонов, стрелять в того, на кого он укажет пальцем, и возвращаться за новыми распоряжениями. Майор добивался именно этого и никогда не скрывал своих целей. Юрий опустил руку под стол и потрогал рукоять торчавшего за поясом пистолета. Застрелить Разгонова? Это то же самое, что прихлопнуть таракана: на место убитого придет десяток новых. К тому же майор ОБОПа – не таракан. У него есть семья, которая осиротеет, и коллеги, которые отомстят.

Его размышления были прерваны звуком, донесшимся из прихожей. Негромкий глуховатый скрежет, как будто по полу волокли что-то деревянное, мог означать только одно: кто-то осторожно открывал дверь, потихоньку отталкивая подпиравшую ее табуретку, ножки которой, скользя по неровному полу, и издавали этот неприятный звук.

Юрий стремительно пересек комнату и прижался к стене в метре от застекленной двери, которая вела в прихожую. Его левая ладонь легла на выключатель, в правой словно по волшебству оказался пистолет.

Наконец табуретка с негромким стуком уперлась в стену, послышался шорох одежды, когда ночной гость протискивался в полуоткрытую дверь, по полу прихожей трижды отчетливо стукнули каблуки, заставив Юрия удивленно приподнять брови, а затем застекленная дверь распахнулась, и в комнату вошла Таня.

Плечи ее просторного светлого плаща потемнели от дождевой воды, роскошные волосы намокли и падали на лицо слипшимися прядями. Похоже было на то, что, выходя из дому, она забыла зонтик. Это не удивило Юрия. Странно было другое: как она вообще смогла выйти из квартиры, в которой сидел Разгонов? Эта мысль снова разбудила мрачные подозрения, и Юрий нахмурился: а визитер-то засланный!

Он снял руку с выключателя и шагнул вперед. Таня стремительно обернулась и сделала странное движение, словно собираясь броситься к нему, но тут же спохватилась и застыла посреди комнаты, подавшись всем телом вперед и сложив перед собой руки в почти молитвенном жесте. “Кающаяся блудница, – язвительно подумал Юрий. – Татьяна из Магдалы…"

– Зачем пришла? – без предисловий спросил он, и в голосе его не было ни капли тепла. Этот сухой и холодный, как зимний ветер, голос заставил Таню вздрогнуть и опустить руки. Юрию вдруг стало интересно, была ли промелькнувшая в ее глазах боль настоящей, или Таня снова разыгрывала какую-то роль.

– Я пришла сказать, чтобы ты уезжал. Немедленно. Не вздумай играть в эти игры, Инкассатор. Тебя убьют.

– Кто тебя послал?

– Благодаря тебе меня уже давно никто никуда не посылает. Я не работаю на Понтиака. Я вообще ни на кого не работаю. И я говорю тебе: уезжай. Ты играешь с огнем, а это очень опасная игра.

Он заметил, что все еще держит в руке пистолет, щелкнул предохранителем и засунул оружие за пояс.

– Ну вот, – сказал он. – Если там, за дверью, стоит кто-нибудь еще, можешь подавать условленный сигнал: три раза прокуковать кукушкой или кукарекнуть.

– Нет, – огрызнулась Таня, – мы договорились, что я свистну иволгой. Кретин! Ты думаешь, я притащилась сюда, чтобы шутить?

– Нет, – медленно сказал Юрий, пересек комнату и присел на подлокотник кресла. – Я так не думаю. Я вообще не понимаю, зачем ты пришла. Откуда вдруг такая забота? Боишься, что оставлю тебя без спонсора? Но ведь ты должна была давно привыкнуть к мысли о его смерти. Сколько ему осталось – полгода, год? – Он заметил, как вздрогнула Таня, и беспощадно напомнил себе: не размякать! – Похоже, ты удивлена, – сказал он после короткой паузы, во время которой закурил сигарету. – Но только представь себе, как будет удивлен Самойлов, когда узнает, что ты наградила его болезнью гомиков и наркоманов!

Бледная как полотно, Таня сделала шаг в сторону двери, но тут же взяла себя в руки и, тряхнув мокрыми волосами, уселась на краешек дивана, вызывающе вздернув подбородок. Глядя на нее, Юрий в который раз поразился тому, какая она красивая.

– Хорошо, – сказала она, – если ты хочешь говорить об этом, давай поговорим. Хотя мне и непонятно, зачем это тебе. Ты-то здоров! И еще мне непонятно, почему Кощей рассказал тебе об этом.

– Кто?

– Кощей. Тот тип, который вместе с Самойловым приволок тебя ко мне. После того как ты убил Графа, он переметнулся к Понтиаку и уже два месяца тянет из меня деньги, угрожая рассказать Самойлову, кто я такая. Иногда мне хочется нацедить стакан собственной крови, расцарапать этому мерзавцу рожу и выплеснуть кровь на царапины.

– Да, – сочувствующим, тоном заметил Юрий, – обычным путем тебе его не достать.

Таня снова вздрогнула, как от пощечины, и Юрий вдруг почувствовал себя очень неуютно. Он слишком мало знал об этой женщине, чтобы выступать в роли судьи. Все его знания о ней сводились к двум вещам: она была очень опасна, и она была желанна. Может быть, именно в силу второго обстоятельства известие о том, что она пользуется своим телом как бактериологическим оружием, задело его так сильно.

– Извини, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко. – Кто я такой, чтобы судить?

Таня рассмеялась, и смех этот напоминал скрежет битого стекла, на которое наступили сапогом.

. – Ты – единственный, кто может судить, – сказала она. – Просто потому, что ты чист. Ты именно тот человек, который имеет право бросить в меня камень, потому что ты… Впрочем, неважно. Важно, чтобы до рассвета ты исчез из города. Мне все время больно с тех пор, как мы с тобой познакомились, а если эти животные тебя убьют, мне станет еще больнее.

– Подожди, – сказал Юрий. Голос вдруг перестал его слушаться, губы сделались деревянными, как от хорошей дозы новокаина. – Постой. Что ты такое говоришь?

– Дай сигарету. – Таня выхватила сигарету из протянутой пачки, чиркнула зажигалкой и стала курить жадными затяжками, окутываясь облаками дыма и сбивая пепел нервными щелчками. – Меня изнасиловали в семнадцать лет, – сказала она, глядя куда-то мимо Юрия огромными сухими глазами. – Я почти сразу узнала, что заразилась. Пыталась покончить с собой. Меня зачем-то спасли.., до сих пор не могу понять зачем. И я решила: смерть мужикам. Всем подряд, без разбору. Какая разница, если все они одинаковы и хотят одного и того же? Не думай, я ни о чем не жалею и не хочу, чтобы ты жалел меня. Просто.., нет, не могу. Как я могу тебе это объяснить, если ты отказываешься видеть то, что лежит у тебя перед носом? Извини. Я сейчас уйду. Вот докурю, успокоюсь немного и пойду. А ты уезжай.

Юрий воткнул окурок своей сигареты в битком набитую пепельницу. Окунь, фаршированный бычками, подумалось ему.

– Никуда я не поеду, – сказал он и заставил себя посмотреть прямо в лицо Тане, ловя глазами ее ускользающий взгляд. – И ты никуда не пойдешь. Ты останешься здесь, со мной.., по крайней мере, до утра.

– Только не надо красивых жестов, – глухо сказала Таня. – Я тебя… Я к тебе.., хорошо отношусь. Не заставляй меня ненавидеть тебя, как всех остальных. Ты не понимаешь, что говоришь, и слишком надеешься на то, что у меня хватит сил отказаться. А если не хватит? Что тогда, а? Кстати, ты уже выбросил стакан, из которого я пила?

– Сроду не бил женщин, – сказал Юрий задумчиво, – но, знаешь, иногда так хочется влепить… Или хотя бы надрать уши.

– Ха! Для этого тебе придется ко мне прикоснуться, Не боишься? Вдруг поцарапаешь…

Юрий шагнул вперед, отобрал у нее сигарету и рывком поднял Таню с дивана. Он взял ее за плечи и притянул к себе, легко преодолевая слабое сопротивление. Теперь между ними были только ее ладони, которыми она из последних сил упиралась ему в грудь.

– Очень хорошо, – слегка задыхаясь, сказала Таня. – Я уже заметила, что некоторые мужики просто сходят с ума, когда при них упоминают об изнасиловании. Есть такая порода, и есть такой способ самоутверждения.

– Понял, – сказал Юрий. – Извини. Но у меня есть просьба.

– Только одна?

– Единственная. Ты можешь ее выполнить?

– Только одну?

– Первую и последнюю. Можешь?

Некоторое время Таня молча смотрела ему в глаза, и был момент, когда Юрий ощутил, что тонет в ее расширенных зрачках. Он перестал чувствовать свое тело, словно попал в невесомость, и в течение ничтожных долей секунды заново переосмыслил старую истину, гласившую, что красота – страшная сила. Впрочем, помимо красоты, в этой женщине было еще множество достоинств – например, мужество, которое не часто можно встретить даже в больших и сильных с виду мужчинах.

– Просьбы бывают разные, – медленно сказала Таня. – Но для тебя… Что ж, ладно. Обещаю. Кого я должна убить?

– Никого. Я хочу, чтобы ты честно, ничего не пропуская и не прибегая к иносказаниям, ответила мне на один вопрос: чего ты хочешь в данный момент?

– Болван. – Таня попыталась высвободиться, но Юрий держал ее крепко. – Кто же задает такие вопросы женщинам? Отпусти немедленно!

– Обещаю, что отпущу. Как только ты выполнишь свое обещание.

– Черт возьми! Тебе за бегемотами ухаживать, а не за бабами! Я хочу, чтобы ты немедленно меня отпустил!

Железная хватка внезапно исчезла, и Таня едва устояла на ногах. Юрий поддержал ее под локоть, но тут же снова убрал руку.

– Если это был честный ответ, ты можешь идти, – мягко сказал он. – А можешь остаться. Я лягу на кухне.

Таня в упор посмотрела на него, резко повернулась и решительно пошла к дверям. На пороге прихожей силы оставили ее, и она тихо заплакала, спрятав лицо в ладони.

Юрий подошел сзади и обнял ее за плечи, прижавшись щекой к мокрым волосам.

– Тише, – сказал он шепотом, – Не надо плакать. Все будет хорошо.

– Как же мы… Как же мы теперь?.. – всхлипывая, спросила Таня.

– Что – как? Как все, так и мы. Как получится. Как сумеем, так и сыграем. Тебе есть, что терять?

– Нет. Кроме тебя, мне терять нечего.

– А мне – кроме тебя. Так что волноваться не о чем. Мы с тобой еще станцуем буги-вуги!

– Вот дурак. – Таня повернулась к нему лицом, улыбаясь сквозь слезы. – Спорю на что угодно, что танцевать ты не умеешь. Вообще не умеешь, не говоря уже о буги-вуги. Ну что, спорим?

– С бабой спорить – себя не уважать, – голосом пьяного сантехника ответил Юрий, и они расхохотались. Продолжая смеяться, он наклонился и поцеловал Таню в полуоткрытые губы. Ее ладонь дважды хлопнула по стареньким выцветшим обоям, прежде чем нащупала выключатель. Свет в квартире погас, и Юрию пришлось взять ее на руки, чтобы она не заблудилась в темноте по дороге к его старому скрипучему дивану.

Загрузка...