Однажды преступив закон…

Глава 17

Теплоход причалил бортом, и от легкого, почти неощутимого толчка часть дорогого армянского коньяка выплеснулась через край огромного хрустального фужера и неопрятной лужицей растеклась по матовой поверхности стола. Сидевший за столом огромный рыхлый человек лет пятидесяти с молочного цвета кожей и огненно-рыжей шевелюрой неодобрительно покосился на эту лужицу и отпустил короткое ругательство в адрес капитана теплохода, который, по его мнению, зря получал бешеные бабки и, похоже, уже успел нализаться, хотя было еще только полдесятого утра. То обстоятельство, что сам он в этот ранний час готовился заправиться уже третьим фужером “Арарата”, рыжего толстяка ничуть не волновало: как хозяин всего, что его окружало, он был выше критики.

Хозяина теплохода звали Константином Ивановичем, хотя в кругу своих знакомых он был больше известен как Костя-Понтиак. Подумав, он отставил фужер в сторонку и, протянув пухлую, унизанную массивными перстнями веснушчатую руку, вынул из лежавшего на краю стола роскошного бювара лист мелованной писчей бумаги с золотым обрезом. Некоторое время он, пыхтя и все больше раздражаясь, пытался вытереть коньячную лужу этим листом, но добился только того, что размазал ее на добрую половину стола. Прорычав очередное ругательство, Понтиак скомкал лист, отшвырнул его на середину каюты и, сорвав с жирной шеи шелковый галстук от Версаче, яростно вытер им сначала стол, а потом руки. Пыхтя и отдуваясь, Понтиак расстегнул золотую запонку, высвобождая свои многочисленные подбородки из слишком тесных объятий крахмального воротничка. Поверх белоснежной сорочки на нем был роскошный пунцовый халат со стегаными золотистыми лацканами и обшлагами и толстенная золотая цепь, делавшая его похожим на персонаж бесчисленных анекдотов про “новых русских”.

– Суки, – пробормотал Понтиак, зло скаля золотые зубы. – Твари позорные, волчары рваные…

Стоявший в коридоре у приоткрытой двери каюты гориллоподобный охранник слегка поморщился и поправил сползающий ремень автомата: у хозяина было плохое настроение. Понтиак ночевал на борту своего теплохода уже неделю, опасаясь сойти на берег. Он давно отвык от подобного образа жизни, и, хотя теплоход изнутри больше напоминал дворец, вынужденное затворничество бесило Понтиака все больше.

Понтиак прятался. В течение последних двух с половиной недель на него было совершено четыре неудачных покушения, которые стоили ему двух “Мерседесов”, пятерых охранников и нескольких миллиардов выгоревших дотла нервных клеток. Чертов Умар взялся за дело всерьез, и теперь Понтиак уже сомневался, что идея “опустить” зарвавшегося чеченца была такой блестящей, как ему показалось вначале. Умара нужно было замочить, пока была возможность, а теперь проклятый мусульманин исчез, как в воду канул и мстил из подполья, как будто дело происходило не в Москве, а в каком-нибудь горном селении.

Больше всего Понтиака бесила информированность противника, порой казавшаяся сверхъестественной. Понтиак давно привык считать себя птицей высокого полета. До какого-то момента Умар и его косноязычные бойцы казались ему мелочью, наподобие попавшего в ботинок камешка. Тем неприятнее ему было обнаружить, что темнолицые дети гор обложили его со всех сторон, как зверя, и он нигде не может чувствовать себя в безопасности. Маршруты его движения по городу, его планы и замыслы становились им известны раньше, чем ему самому, и, куда бы Понтиак ни направлялся, его везде ждала засада. Это заставляло думать о том, что в его ближайшем окружении завелся “дятел”, который постоянно продавал чеченцам самую свежую информацию. Понтиак буквально на стенку лез, думая о том, что чертов стукач становится богаче с каждым прожитым днем, в то время как сам он, уйдя в подполье, нес немалые убытки. Не все можно решить, сидя на борту плавающего взад-вперед по Москве-реке теплохода. Кое-какие дела требовали личного присутствия Константина Ивановича, а он, черт подери, не мог ступить ни шагу, не опасаясь схлопотать пулю в затылок!

За широким, в половину стены, иллюминатором, надраенная медная рама которого сверкала, как червонное золото, мок под мелким осенним дождем покрытый жухлой умирающей травой пологий береговой откос. Примерно на середине склона начиналась березовая роща. Почти голые березы уныло роняли с ветвей последние, мокрые от дождя желтые листья. Стекло иллюминатора было рябым от мелких капель, которые постепенно увеличивались, собираясь вместе, набухали и наконец начинали струиться по стеклу извилистыми ручейками, сбегавшими к нижнему краю рамы, огибая невидимые глазу препятствия на гладкой поверхности стекла. Сидя за столом, Понтиак мог видеть угол облезлой дощатой будки, когда-то выкрашенной в небесно-голубой цвет, ржавые перила со следами белой краски и край покосившегося щита с названием пристани, которой, судя по ее виду, никто не пользовался уже лет десять. От этого унылого зрелища его раздражение только усилилось, и ему вдруг захотелось, как в молодые годы, выйти на разборку с волыной в руке и собственноручно выбить дерьмо из чернозадого ублюдка.

На теплоходе стояла тишина, только откуда-то доносились сбивчивые звуки неумелого пианино – похоже, кто-то из девиц, которых Понтиак повсюду возил за собой, вспоминал полученные в детстве уроки музыки, бездумно перебирая пальцами клавиши стоявшего в кают-компании концертного “стейнвея”. Эти упорные, но безуспешные попытки исполнить “Собачий вальс” на дорогом профессиональном инструменте могли довести до белого каления кого угодно, но Понтиак их почти не слышал: его раздражение было вызвано гораздо более вескими причинами. Он посмотрел на массивный золотой хронометр, казавшийся изящной безделушкой на его окорокоподобной волосатой лапище, и почти в ту же секунду по сходням приглушенно простучали торопливые шаги, где-то загремел железный трап, и вскоре под дверью кабинета послышался негромкий разговор.

Дверь приоткрылась еще немного, и в нее плечом вперед всунулся охранник. Он обращался к Понтиаку, но при этом одним глазом косил на того, кто остался в коридоре. У охранника была странная кличка – Луза. Он обладал тем неоспоримым достоинством, что не доверял вообще никому и всегда был начеку. Когда у дверей кабинета стоял Луза, Понтиак чувствовал себя в полной безопасности.

– Константин Иваныч, – сказал Луза, – там Кощей нарисовался. Говорит, ему назначено.

– Пусть войдет, – проворчал Понтиак и снова покосился на часы. Кощей прибыл минута в минуту, но раздражение Понтиака не уменьшилось.

Луза вышел, и на его месте появился Кощей – именно появился, а не вошел. Он всегда возникал, как из-под земли, в своей дурацкой широкополой шляпе и огромном кожаном плаще поразительно похожий на гестаповца в штатском, какими их показывали раньше в отечественных фильмах. Глядя на него, невозможно было отделаться от мысли, что за лацканом его тяжелого плаща приколот симпатичный круглый значок со свастикой или еще какая-нибудь бляха, подтверждающая его принадлежность к тайной полиции. Однажды Понтиак, не удержавшись, проверил это предположение, но, конечно же, там, за лацканом, ничего не было.

– Садись, – проворчал Понтиак, – рассказывай. Кощей непринужденно уселся в довольно удобное, но чересчур низкое кресло. Теперь он смотрел на Понтиака снизу вверх, но, казалось, это его ничуть не смущало. Он снял с головы свою старомодную черную шляпу, положил ногу на ногу и пристроил шляпу на колене, так что у Понтиака на мгновение возникла иллюзия, будто в кресле сидят двое и у одного из них лицо по какой-то причине завешено тканью.

Сняв шляпу, Кощей не перестал смахивать на гестаповца – напротив, сходство усилилось. У него было длинное костлявое лицо с бледными обескровленными губами и холодными рыбьими глазами, высокий белый лоб с прилипшими завитками темных волос и большие хрящеватые уши.

– Что рассказывать, – невыразительным голосом сказал Кощей. – Нечего, в общем-то, рассказывать. Умара до сих пор ищут. Инкассатор отказался наотрез. Боюсь, Умар успел заплатить ему раньше.

Понтиак неторопливо, со знанием дела раскурил сигарету, из-под насупленных бровей неодобрительно поглядывая на Кощея. У того вдруг стало мелко подергиваться левое веко, и Понтиак с удовольствием понял, что его собеседник все-таки не железный: он, как и все, побаивался грозного Понтиака, хотя и отменно держал себя в руках. Этот человек был для Константина Ивановича загадкой, и Понтиак в который уже раз мысленно дал себе слово, что непременно найдет отгадку, как только сумеет улучить немного свободного времени.

До недавнего времени Кощей работал на Графа и был одним из немногих, кому посчастливилось уцелеть после той мясорубки, которую устроил Инкассатор в доме покойного Арчибальда Артуровича. Кое-кто полагал, что Кощей уцелел неспроста, и Понтиак, беря его под крыло, имел это в виду, но Кощей был ценным работником и очень быстро доказал, что может быть полезным. Понтиака немного беспокоило отсутствие у него прошлого – не только криминального, но и какого бы то ни было вообще, но работа на Графа сама по себе была прекрасной рекомендацией. Именно Кощей рассказал Понтиаку об Инкассаторе, и идея завербовать этого чокнутого десантника для охоты на Умара тоже принадлежала ему. Впрочем, Понтиак считал чокнутыми почти всех военных, особенно тех, которые действительно позволяли загнать себя на войну. Если человек согласен лезть под пули за зарплату, это не человек, а просто пушечное мясо. Но Инкассатор, если верить Кощею, был стопроцентным идиотом: он убивал не за деньги и даже не за зарплату, а в поисках справедливости. “Сумасшедший, как крыса из уборной”, – охарактеризовал его Кощей. “Предлагать ему деньги бесполезно, – говорил Кашей. – Вот если убедить его в том, что Умар – нехороший человек, тогда.., тогда да”. “Так убеди”, – помнится, сказал ему Понтиак. И вот теперь Кощей заявлял, что Инкассатор, возможно, перекуплен Умаром…

– Что ты гонишь? – сдерживаясь, чтобы не зареветь в полный голос, спросил Понтиак. – Что ты мне втираешь? Кто говорил, что Инкассатор денег не берет? Ты вроде взрослый мужик, Кощей, делового из себя строишь, а того не знаешь, что за базар ответ держать надо. Может, Умар не ему забашлял, а тебе?

Лицо Кощея осталось невозмутимым, но левое веко снова задергалось, и он тихонько прижал его указательным пальцем.

– Устал я чего-то, – пояснил он. – Третьи сутки не сплю-. Если бы Умар мне забашлял, я бы отказываться не стал. Деньги не пахнут. Уж я бы тогда постарался этого урода за его же бабки под пулю подвести. Только он – хитрая сволочь, от всех прячется.

– Ты мне сказки не рассказывай, – оборвал его Понтиак. – Это все я и без тебя знаю. Ты мне толком объясни, что там у вас с Инкассатором вышло.

– Кореша его замочили, – сказал Кощей. – По всему, Умарова работа. Сработали тонко, через друга-приятеля. Что они ему посулили, чем его зашугали, теперь не узнаешь: друг-приятель, как дело сделал, сам застрелился. Был он самый что ни на есть русский, так что Умара к этому делу не пришьешь. А Инкассатор – лопух, всем верит. Боюсь, втер ему Умар, что кореша его наши ребята повалили.

– Твою мать, – сквозь зубы прошипел Понтиак. – Чем приходится заниматься! Я вас, козлов, кормлю, а вы одного чурбана завалить не можете. Вчера, блин, пришел ко мне один: таксисты, мол, криком кричат, под крышу просятся… Звери, их, видите ли, заели! Меня они тоже заели. Так что же мне теперь, войну начинать? Некогда мне ерундой заниматься! Выборы на носу, только успевай следить, чтобы этот Бальзак затраханный дело не завалил, а тут эти макаки под ногами путаются… Не могу я сейчас на них отвлекаться!

Он спохватился и бросил на Кощея жесткий взгляд. Лицо Кощея было бесстрастным, как посмертная маска. Поймав взгляд Понтиака, он оживился, подвигал бровями, прочистил горло и сказал:

– Писатель наш старается. Обрабатывает Инкассатора, как может. Вчера, например, из ментовки его вытащил. У него какие-то неприятности с чеченцами вышли… В общем, похоже, что дружба его с Умаром на исходе. Чего-то они не поделили. Короче, надежда есть.

– Надежда! – презрительно повторил Понтиак. – Работать надо, а не надеяться!

– Я работаю, – негромко напомнил Кощей.

– Хреново работаешь! Языком у тебя лучше получается!

– Зря вы так, Константин Иванович. Если я от вас уйду, кто останется? Быки ваши или писатель? Так им всем грош цена, и вы это отлично знаете. А если хотите совета, так я вам скажу, что выхода у вас нет: зверей надо мочить. Война уже идет полным ходом, не зря же вы вторую неделю на этом корыте паритесь. Этих козлов пора ставить на место. А вам от этого только авторитета прибавится. Голоса избирателей, то-се… И вообще, вы меня извините… Вы, конечно, большой человек, бизнесмен, предприниматель, в газетах про вас пишут… Это все, конечно, хорошо, но от гастролеров этих прятаться – по всем понятиям западло…

Понтиак медленно наливался темно-багровым румянцем. Его рука слепо шарила по столу, словно ища, чем бы швырнуть в наглеца, глаза выкатились, как две виноградины, а редеющие рыжие кудри, казалось, вот-вот встанут дыбом.

– Вон!!! – рявкнул он наконец. – И чтобы я тебя не видел, пока Умар жив! Не справишься за три дня – самого закопаю!

Кощей молча снял с колена свою широкополую шляпу, нахлобучил ее на голову, неторопливо встал и, не прощаясь, вышел из каюты; Он прошел мимо Лузы, не удостоив его даже взглядом, спустился по трапу, миновал еще одного вооруженного охранника, сошел по шаткой сходне на берег и стал подниматься по раскисшей от дождя тропинке, спиной чувствуя немигающий взгляд установленного на капитанском мостике ручного пулемета. Только углубившись в березовую рощу и перевалив через гребень берегового откоса, майор Разгонов позволил себе растянуть сухие губы в холодной невеселой усмешке, похожей на оскал голого лошадиного черепа, лежащего на обочине проселочной дороги.

Через несколько минут теплоход, мерно стуча двигателем, без гудка отошел от пристани, неуклюже развернулся посреди реки и пошел вверх по течению, направляясь к Москве.

Разгонов сидел за рулем неприметной серой “девятки” и неторопливо курил, поджидая Умара. Он знал, что бригадир чеченцев наверняка уже давно наблюдает за ним из какого-нибудь укрытия, не торопясь обнаруживать себя. В отличие от Умара, майору Разгонову было куда спешить, но ускорить события он в данный момент не мог и потому сидел неподвижно, глядя прямо перед собой равнодушным взглядом, который казался отстраненным и ничего не видящим, но на самом деле зорко подмечал и фиксировал все, что происходило вокруг.

Он самостоятельно разработал эту операцию и проводил ее с молчаливого одобрения начальства, которое слишком дорожило своим положением, чтобы напрямую санкционировать подобное сомнительное мероприятие. Операция, задуманная Разгоновым, была логическим продолжением обычной политики, которую, проводил его отдел, никогда не мешавший бандитам выяснять отношения и отправлять друг друга на тот свет. Война между подчиненной Понтиаку “братвой” и активными чеченскими бригадами должна была начаться в любом случае, но Разгонов решил не полагаться на случай и слегка подтолкнуть и тех и других. И Умар, и Понтиак медлили, не желая первыми начинать боевые действия в ущерб деловым интересам. Они напоминали Разгонову два химических вещества, способных дать бурную реакцию только в присутствии катализатора. Катализатором, по замыслу майора, должен стать Инкассатор, как нельзя лучше подходивший для этой роли. Правда, Разгонов не брезговал и другими способами, но дела шли довольно вяло.

Инкассатор был его последней надеждой. Использовать этого парня – одно удовольствие, хотя в последнее время он начал умнеть. История с Графом и его приятелем Арцыбашевым, похоже, многому научила отставного десантника, но Разгонов считал, что сможет справиться с поставленной задачей и “завести” Инкассатора настолько, что тот потеряет голову и начнет крошить всех, как он проделал это в особняке Графа. Тогда останется только держаться от него подальше, чтобы не попасть под горячую руку, а потом, улучив момент, защелкнуть на нем браслеты наручников и предложить выбор: смерть при попытке к бегству или дальнейшее сотрудничество. Мысль обзавестись собственным штатным киллером казалась Разгонову очень заманчивой. В принципе, претендентов на подобную работу было хоть пруд пруди, но они либо слишком дорого ценили свои услуги, либо были стопроцентными “чайниками”, с трудом отличавшими приклад от мушки. Убить человека не так уж сложно. Гораздо сложнее не потерять при этом голову от страха и волнения, не наделать ошибок и оказаться способным замести следы после того, как дело сделано. Чего проще – пальнуть в человека с пяти шагов, промазать и, выпучив глаза, пуститься наутек, чтобы быть взятым за задницу через три квартала… Такие киллеры Разгонову не требовались даже даром. А вот Инкассатор при умелом подходе мог стать идеальным орудием для устранения множества неразрешимых проблем. Имея такое орудие в своем распоряжении, можно было бы больше не обращать внимания на такие раздражающие мелочи, как соблюдение законности, сбор улик и презумпция невиновности. Сколько матерых бандитов ходит на свободе только потому, что их вина не доказана! Сколько уважаемых всеми людей воруют и предают, уверенные в том, что их невозможно припереть к стенке! А когда они начнут умирать один за другим, всем на свете будет хорошо, особенно тому человеку, который в нужный момент окажется поблизости и сможет после соответствующей подготовки отщипнуть кусочек от оставшегося бесхозным огромного состояния…

Кроме того, майор Разгонов в силу специфики своей работы давно превратился в охотника, для которого главное – не жаркое, приготовленное из убитой дичи, а сам момент, когда простреленная туша валится на землю. Он отдавал себе полный отчет в том, что такие наклонности вряд ли можно считать нормой, но полагал, что если кто-то и несет ответственность за это, то, конечно же, не он, майор милиции Разгонов. Не он придумал старую игру в казаки-разбойники, не он устроил мир таким образом, что кошки жрали мышей, пауки – мух, а люди друг друга и всех подряд.

Инкассатор был почти готов. Еще немного, еще один толчок – и он покатится, как сорвавшийся с вершины горы снежный ком, сокрушая все на своем пути. Он сомнет и опрокинет и Понтиака, и Умара с его бригадами, надо только толкнуть, и толкнуть посильнее.

Именно этим майор Разгонов и занимался в последнее время. Нападение на Филатова во дворе его дома, состоявшееся накануне, было отрежиссировано Разгоновым от начала до конца. Маныч, с волчьей морды которого до сих пор не сошли синяки, очень обрадовался, узнав, кто отделал его в квартире Умара, и майору стоило немалых трудов умерить пыл хрящелицего, который рвался понаделать в Инкассаторе дырок, мстя за свое достоинство. Это обошлось ему в кругленькую сумму, при воспоминании о которой майор не сдержал короткий вздох. Его счет к Инкассатору рос не по дням, а по часам, и он очень надеялся, что ему удастся заставить Филатова отработать все сполна.

Сигарета догорела до самого фильтра, и майор сунул бычок в провонявшую никотином, перепачканную серым пеплом пасть открытой пепельницы. Он увидел в боковом зеркале подходившего к машине высокого кавказца, который ежился и втягивал голову в плечи, пытаясь спастись от мелкого моросящего дождя. Некоторое время майор с мстительным удовольствием любовался лиловым оттенком, который приобрело смуглое лицо озябшего кавказца, затем это лицо исчезло из поля зрения, позади с чмокающим звуком распахнулась дверца, и машина заметно осела на одну сторону под тяжестью втиснувшегося в нее человека.

– Куда поедем, командир? – не оборачиваясь, спросил Разгонов.

Вместо ответа в шею ему уперлось что-то твердое и холодное. Он понял, что это ствол пистолета.

– Не шуми, дорогой, – сказал кавказец. – Ствол отдай, ладно?

Холодное пистолетное дуло при этом слегка передвинулось. Теперь оно упиралось майору в основание черепа. Сухо щелкнул взведенный курок.

– Поаккуратнее, приятель, – сказал Разгонов, осторожно вынимая из наплечной кобуры обшарпанный “ТТ” и рукоятью вперед передавая его на заднее сиденье.

– Давай, что в карманах, – скомандовал чеченец. – Нож давай, граната.., что есть, все давай. Разгонов молча отдал ему пружинный нож и кастет.

– Это все? – подозрительно осведомился телохранитель Умара.

– Да нет, конечно. Есть еще одна штука, но я ее тебе не отдам. Сам возьми, если хочешь.

Он показал подбородком на ширинку своих брюк.

– Много говоришь, слушай, – вспыхнув, процедил сквозь зубы кавказец. – Будешь столько говорить – возьму твою штуку и тебе скормлю.

– Вали отсюда, шестерка, пока я тебя этой штукой не накормил, – холодно сказал Разгонов. – Тебя послали оружие забрать? Ты забрал. Вот и хромай отсюда, баранья башка, пока я не разозлился. А еще раз вякнешь – скажу Умару, что ты, козел, от мусоров бабки получаешь.

– Умар не поверит, – презрительно отозвался кавказец. – Умар мне брат. Он тебя зарежет, пес.

– Умар мне брат, но истина дороже, – тихо пробормотал себе под нос Разгонов. – Поверит, – сказал он, обращаясь к телохранителю. – Еще как поверит, и будешь ты ходить с собственными яйцами в карманах. Все, пошел вон! Скажи Умару, что все чисто, и исчезни. Только оружие потом верни, не забудь. Знаю я вас, джигитов.

– Ш-шакал, – с чувством прошипел кавказец и неуклюже выбрался из машины.

Через минуту его место занял Умар. Когда он с удобством разместился на заднем сиденье, по салону автомобиля поплыл смешанный аромат дорогого одеколона и турецкого табака, сквозь который, вопреки обыкновению, пробивался затхлый запашок подвала.

– Зачем звал? – спросил Умар, закуривая свою турецкую сигарету и нервным жестом убирая в карман зажигалку.

Разгонов покосился на него в зеркало. Для постороннего Умар выглядел как огурчик, но майор, знавший его как облупленного, без труда заметил запавшие щеки и темные круги под глазами, да и сами глаза за то время, что они не виделись, приобрели желтовато-розовый оттенок, словно были наполнены подкрашенным кровью гноем. Майор сдержал улыбку, запустил двигатель и не спеша поехал по Садовому кольцу, огибая Центр против часовой стрелки.

– Понтиак, – сказал он. – Понтиак принял решение. Война, Умар.

– Этот пес умрет, – высокомерно отреагировал чеченец. – Умрет как собака.

– Ясное дело, что как собака, – со скрытой издевкой согласился Разгонов. – Как же еще может умереть пес? Только давай без кинжалов в зубах, зеленых знамен, кровавых клятв и прочей мелодрамы. Я работаю за деньги, а скрипеть зубами и сверкать глазами будешь у себя в подвале.

Умар рывком подался вперед, одной рукой ухватившись за подголовник водительского кресла, а Другой за пистолет.

– Откуда знаешь про подвал? – спросил он, свирепо вращая белками. – Кто сказал?

– Никто не сказал, – лениво ответил Разгонов, даже не повернув головы. – Ты себя нюхал? Кстати, сядь на место, дышать нечем…

Чеченец шумно задышал, и в течение нескольких секунд Разгонов ждал удара ножом в шею. Чтобы хотя бы отчасти обезопасить себя, он резко увеличил скорость. Деревья, столбы и бульварные решетки замелькали, сливаясь в рябую ленту. Убить водителя в такой ситуации мог только законченный псих, но это не очень успокоило Разгонова: по его мнению, чеченцы все были психами.

Наконец Умар перестал пыхтеть у него над ухом, пробормотал что-то на своем наречии и откинулся на спинку сиденья.

– Все? – спросил Разгонов. – Давай бабки, Умар. У меня для тебя есть информация и кое-какие соображения.

– Сколько хочешь? – быстро спросил чеченец. Этот вопрос уже успел порядком надоесть Разгонову. Цена сотрудничества была определена раз и навсегда, но Умар никогда не упускал случая поторговаться, надеясь, что его информатор однажды размякнет и позволит уменьшить оговоренную сумму.

– Не валяй дурака, Умар, – спокойно сказал Разгонов. – Не кишмиш покупаешь.

– Э! А ты знаешь, что такое кишмиш?

– Да плевать я на него хотел, – дипломатично ответил майор, понятия не имевший, что это такое и по ассоциации считавший, что кишмиш – это какая-то экзотическая разновидность плова. – Гони деньги, Умар!

– Деньги, деньги, – недовольно пробормотал чеченец и бросил на сиденье рядом с Разгоновым пухлый конверт. – Возьми свои деньги! Всех вас, русских, можно купить.

Ведя машину левой рукой, майор отогнул клапан конверта, бросил быстрый взгляд на его содержимое и с сомнением покачал головой.

– Дело говори, – напомнил Умар.

– Какое дело? Ах, дело! Так вот, – он небрежно затолкал конверт с деньгами во внутренний карман плаща и не спеша раскурил сигарету. – Понтиак назначил цену за твою голову. Пока охотников на эти бабки нет, но наш Костя намерен подписать на это дело Инкассатора…

– Кого?

– Соседа твоего! Ну, который твою зад…

– Молчи, шакал!!!

– Молчу, молчу… Ну, в общем, ты понял, о ком речь.

– Свинья, – с отвращением произнес Умар. – А я его братом называл! Сам зарежу, как барана!

– Это ты всегда успеешь, – небрежно заметил Разгонов. – А лучше будет, если он пришьет Понтиака, а охрана Понтиака пришьет его. У нас говорят: убить одним выстрелом двух зайцев.

– Да? – заинтересованно переспросил Умар. – Как его заставить, слушай? Я деньги предлагал, не берет.

– А как ты заставил Зуева своего кореша завалить?

– Э?..

– Что ты мемекаешь, как баран! Слушай сюда… Через полчаса неприметная серая “девятка” остановилась на том же месте, с которого отправилась в свою экскурсию по Садовому кольцу. Умар вышел из машины, сразу же растворившись среди прохожих, а его место занял рослый телохранитель, который вернул Разгонову оружие и, наградив его долгим пронзительным взглядом, тоже исчез. Разгонов показал его удаляющейся спине кукиш, выжал сцепление и рывком тронулся с места, мгновенно затерявшись в сплошном потоке транспорта.