Г. И. Баренблатт Из воспоминаний

Я не принадлежал к числу людей, близких к Андрею Дмитриевичу, однако я знал его много лет и встречался с ним в необычных, особых обстоятельствах. Поэтому, как мне кажется, написанное ниже может представить некоторый интерес.

Впервые я увидел Андрея Дмитриевича с глазу на глаз летом 1957 г., при обстоятельствах очень для меня тревожных[43]. А. Д. С. (в отличие от Я. Б. Зельдовича, которого сотрудники именовали Я. Б., для А. Д. Сахарова соответствующее употребительное в то время сокращение было трехбуквенным — А. Д. С.) позвонил мне домой и назвался: «Григорий Исаакович, с Вами говорит Сахаров, знакомый Зельдовича. Вы не могли бы зайти ко мне сегодня около семи?» В назначенное время я был на Щукинской. На двери квартиры приколота записка: «Григорий Исаакович, Владимир Гаврилович! Извините за задержку, я скоро буду». Спустился во двор. Девочка с прыгалками подошла ко мне: «Вы не к моему папе?» — «А Ваш папа?..» — «Сахаров. Подождите его, пожалуйста, он скоро будет. Хотите — подождите дома, я Вам открою». Я подождал во дворе — была теплая летняя погода, — познакомился с Владимиром Гавриловичем, насколько я понял — сотрудником А. Д. С. по работе в другом городе. Вскоре мы увидели А. Д. С. — он шел, наклонив голову набок, и облизывал губы (очень типичный для него в то время жест) в обществе элегантного молодого человека. Мы подошли. А. Д. С. любезно поздоровался и заговорил с Владимиром Гавриловичем, на ходу быстро решая их дела. Меня сразу же поразил конкретный характер указаний. Молодой человек в это время спросил, приветливо улыбаясь: «А я Вас не знаю. От кого Вы?» Я представился, сказал, что работаю в Институте нефти Академии наук у академика Христиановича. «А, у Сергея Алексеевича, как же, знаю. А я думал, Вы от Игоря Васильевича…» В свою очередь я решил проявить вежливость: «А Вы, простите, где работаете?» — «А я при Андрее Дмитриевиче…» Как раз в это время А. Д. С. закончил свой разговор с Владимиром Гавриловичем и резко повернулся к молодому человеку: «Ваше любопытство совершенно неуместно. А Вы, Григорий Исаакович, напрасно отвечаете на его вопросы!» И снова к молодому человеку: «Можете идти, Вы мне сегодня больше не понадобитесь!»

Мы поднялись наверх. Обстановка скромная, стандартная для той поры рижская мебель. Зачем-то ему понадобилось взять денег. Деньги лежали за стеклом в рижском шкафу — серванте и, как А. Д. С. мне объяснил, по исчерпании дополнялись. Мое волнение как-то сразу исчезло.

«Григорий Исаакович, я знаю, что Ваш отец арестован. Сейчас я напишу письмо Хрущеву с просьбой его освободить. С Вашей помощью я хочу уточнить некоторые детали, а потом я попрошу Вас отвезти письмо в ЦК партии, я Вам скажу куда…»

Мой отец, Исаак Григорьевич Баренблат[44] был врачом, терапевтом-эндокринологом широкого профиля, пользовавшимся в Москве известностью. В частности, он лечил жену А. Д. С. — Клавдию Алексеевну, а также его брата. Отец интересовался политикой, и однажды в беседе со своими товарищами с первого класса витебской гимназии Шуром, Немцем и Брауде сразу после XX съезда партии высказал мнение, что Хрущев не имел морального права говорить о Сталине, не упоминая о себе: у него самого руки по локоть в крови.

Отец знал, что говорил: с 1930 по 1938 гг. он работал в Лечсанупре Кремля (кстати, лечил и самого Хрущева, и его мать). Преодолев, как тогда говорили, ложное чувство товарищества, трое, так сказать, ближайших друзей доложили, куда полагалось. За этим последовало — или этому предшествовало, мне не удалось установить, — заявление пациентов отца, которых он буквально вытащил с того света: племянницы бывшего советского посла в Париже Довгалевской и старика Болотина — он-де рассказал им анекдот (на самом деле библейскую притчу о терпеливом верблюде, облепленном оводами). 8 апреля 1957 г. отец был арестован и названные пятеро были свидетелями обвинения на двух судах над ним: 22 июня и 25 сентября 1957 г.

Вначале в дело вмешался Яков Борисович Зельдович, с которым я активно работал в то время, и первый суд был отложен — формально для медицинской экспертизы, а по существу — судьи не знали как судить: в этот день шел Пленум ЦК, на котором должны были снять Хрущева… У А. Д. С. я был после первого суда, в июле-августе, точной даты я не запомнил.

В деле были две тонкости. Первая: основная вина отца, высказывание о собственных «заслугах» Хрущева, не фигурировала и не должна была фигурировать в деле. Вторая тонкость: я только что узнал о роли отцовских «друзей». До того упомянутая выше троица очень взволновалась и назначила мне встречу, это было в доме у Шура. Беседа шла о возможной вине отца. «Поймите, Гриша, — витийствовал Шур с истерическим блеском в глазах, — за слова сейчас не сажают. Только за дела». Я ему: «Неужели Вы думаете, что отец может участвовать в каком-то противозаконном деле? Он прошел всю гражданскую войну санитаром, добровольно прошел — имея бронь — всю Отечественную, спас жизнь многим людям, давнишний член партии, наконец… Не верю!»

Так или иначе, но троица порекомендовала мне адвоката — их общего знакомого, удовлетворявшего необходимым признакам (партийный, имеющий допуск к закрытым делам), — В. А. Косачевского. Видимо, это хороший адвокат. Впоследствии он защищал правозащитника Александра Гинзбурга и проявил, насколько мне известно, незаурядное мужество. Суд был назначен на 22 июня. 16 июня поздно вечером мне звонит Косачевский: срочно приезжайте. «Не могу защищать Вашего отца. Вам меня порекомендовали наши общие знакомые: Шур, Немец, Брауде — все они свидетели обвинения! Я должен на суде их запутать. Если я это сделаю, КГБ может заподозрить меня в сговоре. Если нет — Вы будете мною недовольны. Поэтому я должен от ведения дела отказаться».

Я просто ополоумел. Суд 22-го, а 17-го у отца нет адвоката. Что отец может подумать! С благодарностью вспоминаю коллегу и друга отца д-ра И. Б. Кабакова[45], который помог найти мне прекрасного адвоката Г. С. Раусова. Григорий Семенович и довел дело до конца. Очень важно — увидел отца и сказал ему, что я делаю все, что в моих силах.

Итак, возвращаюсь к разговору. Я рассказал А. Д. С. о троице, его передернуло от отвращения[46]. Он внимательно выслушал все, что я знал (от Г. С. Раусова и ранее от В. А. Косачевского) о инкриминируемых отцу прегрешениях. (По поводу речи на съезде я не знал — в деле это не фигурировало.) «Здесь что-то не вяжется. Однако, если инкриминируются только притча о верблюде и анекдоты о Хрущеве и Фурцевой, — можно побороться!» Написал от руки письмо Хрущеву с просьбой распорядиться освободить отца, переписал начисто и подписал. Языком заклеил конверт и очень точно пояснил куда, кому и в какое окно отдать. Я понял, что это — очень не все равно, письмо должно попасть к адресату, а не застрять у одного из помощников.

Потянулось ожидание. 25 сентября состоялся второй суд. В коридоре встретил адвоката В. А. Косачевского: «Дела эти проходят сейчас тяжело. Ожидайте 6–8 лет!» Против мрачных предсказаний дали два года. Думаю, что здесь уже сработало письмо А. Д. С. и предыдущее ходатайство Я. Б. Зельдовича, — я написал о нем в своих воспоминаниях о Я. Б.

В январе 1958 г. поздно вечером звонок А. Д. С. «Вы не могли бы приехать в комнату депутатов Казанского вокзала? Я имел здесь беседу по Вашим делам!» Помню тускло освещенную большую комнату, мы сидим в углу за столом. А. Д. С. рассказывает. По словам А. Д. С., участвовали в разговоре трое, а не двое, как он пишет в опубликованных «Воспоминаниях»: М. А. Суслов, А. Д. С. и третье лицо, насколько я помню, А. Д. С. назвал его генералом. Различие существенно, ибо Суслов в этом разговоре мне показался как бы третейским судьей, а не стороной.

Суслов сказал А. Д. С., что Хрущев поручил разобрать это дело ему, поскольку он сам, Хрущев, боится здесь быть необъективным — дело касается лично его. А. Д. С. повторил свою точку зрения — инкриминируются анекдоты, за что его можно выругать, ну, в крайнем случае, исключить из партии (отец, повторяю, был давнишним членом партии), но не сажать же в тюрьму выдающегося врача, каждый день приносившего своим искусством пользу многим людям. И Суслов, и генерал повторяли, что Баренблат говорил ужасные, непростительные вещи, которые и повторить-то нельзя. «Какие именно?» — допытывался А. Д. С., не получая ответа. В свете сказанного выше, чего ни А. Д. С., ни я не знали, это становится ясным: нельзя упоминать речь на съезде! Затем генерал (именно он!) сказал, что при обыске у отца было изъято 300 000 рублей[47]. А. Д. С. терпеливо разъяснил, что столь выдающийся врач мог иметь и три миллиона, это было бы не удивительно. Генерал на это ответствовал, что у хорошего человека не может быть трехсот тысяч, и, кроме того (этакий, видите ли, Гобсек!) отец был замечен поедающим лапшу в студенческой столовой. Тут, по словам А. Д. С., «я нанес ему моральный удар!» — выразил сомнение в эффективности, судя по материалам дела, дорогостоящей слежки. А. Д. С. снова повторил свое мнение, что все это можно обсуждать, например, на партийном собрании, но это не может быть основанием для ареста и содержания в тюрьме немолодого человека, заслуженного врача, награжденного военными орденами и т. д. Разговор зашел в тупик. Наконец Суслов сказал: «Ладно, будем принимать решение. Весной он из лагеря выйдет! Мы не освободим его сразу же — я им (!) тоже должен бросить кость, Вы понимаете (последние слова я привожу дословно. — Г. Б.). Однако их протесту на мягкость приговора мы хода тоже не дадим. Вы удовлетворены, Андрей Дмитриевич?» — «Нет, я хотел бы, чтобы его освободили сейчас же, его не за что держать в лагере». Суслов развел руками. После этого разговор, по словам А. Д. С., перешел к другим делам, в частности, биологии.

Я, естественно, стал горячо благодарить Андрея Дмитриевича — думаю, что ни один ученый не говорил так с членом Политбюро за все годы. И тут — это просто меня поразило в тот момент — я понял, что он искренне недоволен результатом и считает свою задачу невыполненной. Мне пришлось объяснить ему, со ссылкой на адвоката В. А. Косачевского, что по таким делам отцу грозило 6–8 лет, и его вмешательство уже сильнейшим образом помогло. (Кстати, Суслов слово сдержал, отец вышел из лагеря в последний день весны, 31 мая 1958 г.) В своих «Воспоминаниях» А. Д. С. пишет, что ему приятно думать, что его вмешательство ускорило освобождение отца. На самом деле его вмешательство было решающим, боюсь, однако, что А. Д. С. так и не осознал этого, хотя я много раз впоследствии к этому возвращался и это повторял.

С тех пор я получил привилегию приезжать к А. Д. С. домой и рассказывать ему о своих делах, прежде всего научных.

Однажды, это было в 1963 г., А. Д. С. вместе с Я. Б. Зельдовичем, Ю. Б. Харитоном и Ю. А. Трутневым посетили лабораторию Института механики Московского университета, где я в ту пору работал, и после заслушивания наших результатов и предметов наших интересов обсуждали возможные задачи, интересные для них, которые мы могли бы решать.

Одна такая задача вскоре возникла. Речь шла о применении ядерного взрыва при разработке нефтяных месторождений. Мои ученики и тогдашние коллеги В. М. Ентов, В. А. Городцов и Р. Л. Салганик, и я сам рассмотрели возможное воздействие ядерного взрыва на нефтеотдачу — текущую и общую. Оно в принципе может быть трояким: повышение давления и дополнительное вытеснение нефти, повышение температуры и падение вязкости нефти, что также облегчает вытеснение, и повышение трещиноватости пласта. Первые два фактора, как оказалось, могут быть существенными, только если применить ядерный взрыв на только что вводимом в разработку месторождении. Последний может быть очень эффективным с точки зрения повышения нефтеотдачи, если трещиноватость пласта в его естественном состоянии недостаточна. Зависимость нефтеотдачи от трещиноватости (удельной поверхности трещин) выходит на насыщение, так что если трещиноватость достаточно велика уже до взрыва, воздействие также будет неэффективным. Рассмотрение возможных эффектов для месторождения Грачевка на Востоке страны, намеченного для применения взрыва, показало, что взрыв будет неэффективным. Я доложил это Ю. Б. Харитону и передал ему наш отчет. Ю. Б. Харитон не стал ничего отменять, полагая, что в любом случае подготовка будет полезной для тренировки персонала. К сожалению, это не так: неудача с Грачевкой создала у нефтяников одиум к этому полезному — при надлежащем обеспечении безопасности — делу.

* * *

При обсуждении научных вопросов А. Д. С. всегда поражала глубина и быстрота понимания. То, что я продумывал долгие месяцы, он понимал мгновенно и видел далеко вглубь[48]. Мне представляется, что у него был другой тип мышления, отличный от логического мышления обычных, пусть даже талантливых людей. Он каким-то образом сразу видел ответ, но далеко не всегда мог его объяснить[49]. Помню, например, в конце шестидесятых я приехал к нему рассказывать о промежуточных асимптотиках и новых автомодельностях второго рода, при некоторых значениях параметра становившихся классическими; в то время я занимался этими вопросами вместе с моим учеником Г. И. Сивашинским. А. Д. С. обратил внимание на некоторую систему («философию», как он выразился), которая может быть (и действительно оказалась) полезной во многих случаях. Обратил внимание на исключительные значения показателей адиабаты Пуассона, где в задачах газовой динамики появляется дополнительная группа и возможность аналитического, не численного решения задач на собственные значения, к которым приводится определение показателей степени в автомодельных переменных. Я сделал ему также доклад о нашей работе с моим учеником Р. В. Гольдштейном о расклинивании хрупких тел при больших скоростях: он заинтересовался появлением сжимающих напряжений перед клином при переходе через релеевскую скорость и обсуждал возможность возникновения перед клином зоны расплава. Обсуждал и другие тогдашние работы.

В это время А. Д. С. уже был в опале. Помню, он сказал мне, даже, как мне показалось, озадаченно, что тираж его сочинений близок к тиражу Ленина и Мао. Однажды, выходя от А. Д. С. очень воодушевленным, я поймал на себе внимательный взгляд ожидавшего во дворе человека в штатском. Говоря откровенно, я думал в то время, что он зря занимался политикой. Мне показалось, что если бы он не переходил определенную грань в своих отношениях с политическим руководством страны, подобно, например, П. Л. Капице, он смог бы сыграть совершенно выдающуюся, более того, определяющую роль в развитии советской науки в целом и вывести ее из кризиса, тогда уже вполне обозначившегося.

Действительно, при быстрой консолидации науки на Западе, наша наука в то время все более отрывалась от западной. Что можно было делать, когда на все высшие учебные заведения, помимо МГУ (а их порядка тысячи), отпускалась на выписку заграничных журналов жалкая сумма в 120 тысяч? На моих глазах, например, старейшие университеты, такие как Казанский, имевшие кафедру гидромеханики, перестали получать «Journal of Fluid Mechanics», основной журнал по гидромеханике, в отрыве от которого научную работу в этой области просто нельзя было вести. Старшее поколение преподавателей еще ездило в Москву поработать в библиотеке, но уже вырастало более молодое поколение, приученное обходиться без иностранных журналов, иностранных языков, контактов с зарубежной наукой. Более того, возникало осознанное превосходство этого поколения над предыдущим, еще трепыхавшимся, но уже не успевающим.

Добавьте к этому недостаток компьютеров, жалкое состояние приборной базы и разъедающие интриги… Мне казалось, что А. Д. С. был единственной фигурой, способной противостоять, объяснить кому надо наверху, объединить и быть в необходимых случаях верховным судьей[50]. Поэтому его уход в общую политику мне представлялся неправильным: я не понимал, что волей обстоятельств мне довелось знать человека совершенно иного, глобального для человеческой истории, заведомо для истории России масштаба.

* * *

В середине шестидесятых я некоторое время работал — на общественных началах — заместителем директора вновь созданного Института проблем механики Академии наук. На мне в основном лежала организация работы по направлениям, новым для тогдашней механики, связанным с областями, пограничными с физикой, химией, в перспективе — биологией. У нас с А. Ю. Ишлинским, директором и создателем Института возникла мысль — организовать отдел физики прочности и деформирования и пригласить А. Д. С. для заведывания этим отделом на любых угодных ему условиях. А. Д. С. не дал согласия, но и не отказался. Он обсуждал эту возможность и проявил интерес к работам Института. Помню доклад А. Д. С. и группы его сотрудников из другого города на общем семинаре Института. А. Д. С. уже был в опале, его «Размышления…» были опубликованы. Я председательствовал на семинаре, слушателей было много, доклад прошел очень хорошо. А. Д. С. был в миноре, плохо одет, небрит. Я предложил ему отвезти его домой на институтской машине и сам поехал с ним. Попутно рассказал ему о прочитанной недавно в книге западного автора, посвященной трагедии Л. Д. Ландау, версии его, А. Д. С., истории (И. Е. Тамм, выслушав предложение А. Д. С., ведет его на заседание в Президиум АН СССР, где собрались высшие советские авторитеты в области атомной науки, он докладывает там о своих предложениях и т. д.). А. Д. С. печально улыбнулся, махнул рукой и сказал, что лучше расскажет о том, как И. В. Курчатов добился его избрания сразу в академики. Сперва предполагалось избрание А. Д. С. в члены-корреспонденты, потом Игорь Васильевич вдруг задумался и сказал, что все равно старцам (как сейчас слышу мягкое грассирование А. Д. С.) существо дела (т. е. основные идеи, предложенные А. Д. С.) рассказывать нельзя, придется создавать специальную комиссию «на доверие», так не лучше ли упросить старцев сразу избрать в академики? Вечером позвонил: «Старцы согласились!»

Ничего из идеи приглашения А. Д. С. в Институт проблем механики не вышло: его политическая деятельность пошла по нарастающей, да и меня из Института скоро убрали и вопрос отпал сам собой. Было очень темное время, поздняя осень 1968 г. — те, кто тогда участвовал в жизни науки, помнят это время.

* * *

Я вспоминаю много других встреч. В мае 1970 г. после выступления в защиту Жореса Медведева А. Д. С. был лишен привилегии пользоваться услугами Кремлевской больницы. Я встретил его в академической поликлинике, когда он впервые туда пришел. А. Д. С. озирался по сторонам, не зная, что делать. «Андрей Дмитриевич, что Вы хотите?» — «К зубному врачу!» В то время старшей медицинской сестрой диспансерного отдела поликлиники была Любовь Даниловна, человек по-своему совершенно замечательный. Дело свое она знала божественно, по мнению многих, вполне могла бы с успехом заменить и министра здравоохранения. Я — к ней. Поняла — с четверти слова, бросилась к А. Д. С. с доброй улыбкой, взяла его за руку, повела его куда надо, посадила в кресло к лучшему врачу. Прощаясь, А. Д. С. сказал: «Зубы — проклятье человечества!»

Как-то он мне сказал при одной из таких встреч: «Я теперь живу на площади тещи!» Дал телефон, но домой к нему я больше не приходил, как-то не получилось.

Вспоминаю последнюю встречу перед его ссылкой в Горький. Было Общее собрание Академии, посвященное столетию со дня рождения Эйнштейна: середина декабря 1979 г. Основной доклад делал Я. Б. Зельдович. Мы с Ю. П. Райзером тоже получили приглашение, уселись где-то в середине партера и вдруг увидели А. Д. С. — он идет, а вокруг него — вакуум. Мы стали махать ему, пригласили сесть с нами. Вакуум объял всех троих. Доклад нас захватил — по мнению А. Д. С., он был очень сильным: Я. Б. постарался. Во время доклада А. Д. С. достал приглашение и стал на нем объяснять задачу, над которой в то время думал. Задача была очень необычной, и я порадовался, что он в хорошей форме. «Очень многие сейчас ко мне обращаются по разным делам, — сказал он, — нет времени думать!»

Вспоминаю А. Д. С. на похоронах Я. Б. Зельдовича, уже после возвращения. Как и всех, меня потрясла его речь — мне казалось и кажется, что лучше сказать было невозможно. Я близко знал Я. Б. десятки лет, но А. Д. С. сделал так, что и я увидел много нового. Как-то вдруг реально ощутился масштаб личности, вклад Я. Б. в общее дело, когда-то их связавшее, в физику в целом. Вскоре А. Д. С. опубликовал в «Nature» некролог Я. Б. Как и речь, некролог очень впечатлял, но я был удивлен тем, что в научном плане А. Д. С. в основном ограничился вкладом Я. Б. в физику частиц и космологию: я всегда воспринимал Я. Б. прежде всего как физика-классика, да и он сам в последние годы на главное место ставил свои работы по горению, взрыву, короче — формированию автономных структур в классической физике активных сплошных сред.

На похоронах Я. Б. я, естественно, был среди тех, кто нес его гроб. А. Д. С. с Еленой Георгиевной стояли на первом этаже Президиума. Проходя мимо, я еще раз с болью почувствовал, как Андрей Дмитриевич постарел.

В последний раз я близко общался с А. Д. С. в октябре 1988 г. в Ленинграде, на советско-американском семинаре «Нелинейные системы в прогнозе землетрясений», созванном Национальной академией наук США и Академией наук СССР[51]. Идея семинара, по замыслу его основных организаторов, ученых-сейсмологов В. И. Кейлис-Борока (СССР) и Л. Кнопова (США), заключалась в том, чтобы, собрав вместе крупных специалистов в этой области, которая сейчас называется нелинейной наукой (Non-linear Science), предпринять «мозговой штурм» проблемы. По замыслу В. И. Кейлис-Борока и Л. Кнопова, такой мозговой штурм позволит предложить принципиально новые идеи и существенно продвинуться в трудной и актуальной области прогноза землетрясений.

Трудность прогноза землетрясений, по-видимому, связана, прежде всего, с многофакторностью явления — его зависимостью от очень большого числа различных факторов. Уже давно И. М. Гельфанд (также участвовавший в семинаре) высказал точку зрения, что математика, адекватная проблемам биологии, еще не создана — именно вследствие многофакторности этих проблем. Может быть, проблема землетрясений в этом смысле перекликается с биологическими проблемами?

В пятницу 14 октября, последний день работы семинара, мы, его участники, приехав из гостиницы в здание Академии, увидели в коридоре перед залом заседаний А. Д. Сахарова. Расписание докладов было смещено: А. Д. С. выразил желание выступить с докладом и предупредил, что очень торопится в связи с другими делами.

В своем докладе А. Д. С. высказал мнение, что можно искусственно вызывать землетрясения, используя в качестве спускового механизма ядерный взрыв на большой глубине. Проблема предсказания землетрясений, отметил А. Д. С., остается все еще нерешенной и цель такого воздействия — сбросить накопившуюся энергию, пока еще не ставшую критической, и таким образом избежать больших потерь. А. Д. С. подчеркнул, что он не является специалистом в сейсмологии, он — аутсайдер, но проблему больших взрывов знает, и хотел бы обсудить на семинаре это предложение.

Рис. 1. Схема расположения заряда и оценки характеристик взрыва.

Ядерный взрыв, по словам А. Д. С., выбирается потому, что расходы на эквивалентный обычный тротиловый взрыв гораздо больше и существенно больше технические трудности его осуществления. Еще в 1961 г. было проведено испытание 50-мегатонного заряда, относительно просто осуществить и более сильный взрыв. Взрыв следует осуществить на большой глубине — это требуется и по соображениям безопасности и по соображениям эффективности взрыва как спускового механизма землетрясения. Можно реально говорить о глубине во много километров, но достаточной представляется глубина в 5 км. Целесообразно пробурить на такую глубину скважину-шахту диаметром порядка метра (это технически возможно и относительно недорого) и укладывать заряды один на другой (рис. 1), после чего надежно изолировать скважину. Течение пластовых жидкостей в пористых пластах — достаточно медленный процесс, так что за время течения радиоактивность продуктов термоядерного взрыва затухнет. Это тем более так, что полость, образовавшаяся при взрыве, будет покрыта стекловидной коркой. Серьезной проблемой (А. Д. С. подчеркнул это специально, отвечая на вопрос проф. У. Ньюмена, США) являются трещины, образования которых можно ожидать при подземном взрыве. По трещинам перенос радиоактивных продуктов происходит гораздо быстрее, однако эта трудность, по-видимому, преодолима.



Рис. 2. Зависимость отношения энергии, выделившейся при взрыве, E1, к энергии заряда Е0 от промежутка времени t0–t1 от момента взрыва t=t1 до момента самопроизвольного землетрясения t=t0.

Для безопасной мощности взрыва E (в мегатоннах) на глубине h в (километрах) А. Д. С. предложил воспользоваться формулой

E = Ah2 + Bh3,

где для коэффициента А он дал оценку А=0,1–0,01. Стоимость проекта А. Д. С. оценил от 10 до 100 млн. рублей, причем он считал равное распределение этой суммы между стоимостью заряда и стоимостью шахты-скважины. Суммарную энергию взрыва А. Д. С. оценил в 1023–1024 эрг (10–100 мегатонн). В конце доклада А. Д. С. привел качественный график зависимости отношения энергии, высвобождающейся при землетрясении, к энергии начального взрыва от времени, отсчитываемого от момента самопроизвольного землетрясения (рис. 2). Наибольший интерес, по мнению А. Д. С., представляет промежуток времени от года до месяца до самопроизвольного землетрясения.

После доклада было интересное обсуждение. Некоторые американцы ворчали: кто его пустит с его бомбой на Сант-Дерис, разлом вблизи Калифорнии, где гнездятся основные землетрясения в этом районе. Много лет зная А. Д. С., я привык к тому, что любая его мысль, какой бы парадоксальной и нереальной она ни казалась вначале, должна быть тщательно изучена и сохранена. Поэтому я собрал прозрачные бумаги, которые А. Д. С. использовал для иллюстрации на кодоскопе, и при полном одобрении всех участников попросил его на одной из прозрачных бумаг расписаться: репродукции обеих «прозрачек» приводятся (рис. 1 и 2).

Потом я сидел рядом с А. Д. С. и переводил ему дальнейшую дискуссию. В конце он взял мою рабочую тетрадь и вписал в нее после записи его доклада свой телефон с пометкой «А. Д. С.». Я спросил — зачем, неужели Вы, Андрей Дмитриевич, думаете, что я не знаю Вашего телефона? «Чтобы звонили», — был ответ.

Затем началась полоса в его жизни, которую знают все, — депутатская работа, общественная деятельность в масштабе страны и планеты. В эпитетах и оценке отдельных людей эта деятельность вряд ли нуждается.

А. Д. С. получил высшие награды самых престижных фондов — Нобелевскую премию, премию дель Дюка[52] и др. В последнее время говорят о возможности его канонизации Русской православной церковью. Рано или поздно это произойдет: его жизнь была жизнью святого, и он творил чудеса.

Загрузка...