Оранжевый туман

Глава двадцать восьмая. Сожжённые мосты

Яркие продолговатые люминесцентные лампы резали холодным голубоватым светом больничный коридор. Запахи лекарств смешивались с едким запахом хлорной извести, которой обрабатывали полы и стены.

Где-то звонили телефоны, хлопали двери, по коридору пробегали врачи и медсёстры в одинаковых зелёных костюмах.

Лампы и люди отражались в окнах, за которыми висела непроглядная темень.

У двери отделения реанимации, вздрагивая от каждого стука двери и поднимая полные надежды заплаканные глаза к каждому выходившему, сидела сгорбленная мать Дмитрия Серёгина, а на противоположной лавке — следователь и два оперативника со строгим приказом допросить Серёгина по делу об убийстве Маркина немедленно, как только тот придёт в сознание, не считаясь с рекомендациями врачей.

На коленях у одного из оперативников лежала чёрная плоская папка, а в ней два бланка — протокол допроса подозреваемого и протокол допроса свидетеля.

Овальный светильник на изогнутой ножке едва покачивался над столом круглосуточного поста реанимационной сестры.

…Димка не остановился, услышав предупредительные выстрелы в воздух. Он не остановился и тогда, когда первые пули, выпущенные по колёсам, прошли мимо цели.

— Нас не догонят!.. — кричал он невидимым преследователям, отчаянно маневрируя на обледеневшей дороге, уже перекрытой от ближайшего поста ДПС, уводя их от Виталика всё дальше в ночь.

И даже в те секунды, когда автомобиль с пробитым на скорости колесом потерял управление, и его понесло силой инерции на рекламный щит, Димка до последнего мига пытался вырулить вперёд своего раненого верного железного коня.

Он ещё дышал, когда его извлекали из обломков машины, укладывали на носилки, и микроавтобус скорой помощи, гудя сиреной в темноте, в сопровождении двух милицейских машин мчал его обратно в Москву.

Потом на гремучей металлической каталке его везли в операционную, и хирурги в резиновых перчатках резали его тело, и на той же каталке везли в палату, и Димка, одетый бинтами и облепленный датчиками приборов, под искусственным светом ламп, в бреду под капельницей вновь беззвучно повторял: «Нас не догонят…»

В бреду он, влюблённый в скорость, вновь и вновь давил на педаль и рвался вперёд по трассе навстречу обжигающему ветру, спасая лучшего друга от беды.

Но колёса оторвались от земли, чтобы больше её не коснуться, и Смерть простёрла над ним свои крылья, оставляя по ту сторону черты и больничную палату, и оперативников в коридоре с незаполненными бланками протоколов, и Москву со всеми её прокуратурами, судами и следственными изоляторами, и мягкий снег за окном, и Дмитровское шоссе.

И они его так и не догнали.

Любу Нецветову отпустили днём семнадцатого числа, ближе к вечеру, сохранив за ней статус свидетеля по уголовному делу.

Она шла к метро, спотыкаясь от усталости, и подошвы её сапог разъезжались на скользких каменных ступенях подземного перехода.

Разом изменившаяся, померкшая Москва распахнула перед ней двери метрополитена, в третий раз принимая её горе в переплетения своих подземных коридоров.

По характеру вопросов, которые задавали ей в течение этих двух суток, она поняла одно — Виталику удалось уйти.

Она действительно не знала, куда он мог скрыться, но тянула время для него на всякий случай.

Когда измотанная и обессиленная Люба вернулась домой, среди множества пропущенных вызовов на её мобильном не было звонков от Виталика. Не было звонков с незнакомых номеров — собственный телефон мужа, успевший разрядиться, лежал на столике в прихожей.

Люба была настолько утомлена, что даже не посмотрела новости. Она рухнула на кровать, сон сморил её, и лишь через несколько часов она проверила электронную почту. Впрочем, как выяснилось, проверь она почту сразу — это ни на что бы не повлияло, потому что в ящике было совершенно свежее, отправленное двадцать минут назад письмо от Виталика:

Люба вздохнула с облегчением.

В этот момент зазвонил мобильный телефон, и она узнала о гибели друга.

Уже почти совсем рассвело, когда Виталик вышел к станции. Через три часа уходил ближайший дизель-поезд на Конотоп.

У Виталика не было карты. Он довольно слабо представлял себе, где находится он сам и где находится Конотоп. Он знал одно — что ему нужно как можно скорее уйти вглубь украинской территории, чтобы затеряться в толпе, уйти подальше от границы, где любой чужой человек бросается в глаза и вызывает естественные подозрения — а не пришёл ли он нелегально с российской стороны.

Торговки, уже выстроившиеся вдоль станции, меняли рубли на гривны по грабительскому курсу, но это сейчас не имело никакого значения. Ситуация была явно не та, чтобы ехать «зайцем» и бегать от контролёров в пригородных поездах, к тому же не зная местных порядков.

Поменяв деньги и взяв в кассе билет до Конотопа, Виталик решил отойти подальше от станции, в сторону леса. На улице было холодно, а Нецветов изрядно замёрз за ночь и не успел отогреться, пока покупал билет в маленьком натопленном здании вокзала. Отойдя от построек, он разминал утомлённое тело и прикладывал усилия, чтобы не заснуть.

Путь до Конотопа прошёл без приключений. Для чего-то судьба хранила Виталика на крутых поворотах земных дорог.

Там в зале ожидания он проспал почти весь день, пока ближе к ночи линейная милиция не выгнала его на улицу из здания вокзала вместе с бродягами.

На его счастье, он ещё успевал на последний поезд до Киева и прибыл в столицу незалежной Украины посреди ночи.

В Киеве была оттепель, и мокрые снежинки таяли в ладонях.

Коротая время до утра, Виталик заглянул в Интернет-кафе, но он слишком вымотался, чтобы посмотреть новости, и ограничился тем, что отправил короткую весточку Любе.

О том, что на Украине билеты на поезда дальнего следования продают без документов, он узнал случайно, блуждая по вокзалу и заглянув в кассовый зал.

Прислонившись к стене, Виталик наблюдал за очередью в круглосуточную кассу и заметил, что покупавший билет пассажир, мужчина средних лет с длинными украинскими усами, не предъявлял паспорта.

Это его заинтересовало, и он присмотрелся.

За мужчиной стояла женщина неопределённого возраста в тёмном пальто, с двумя закутанными с ног до головы детьми лет пяти-семи. Детям было жарко в тёплом зале, они непрерывно хныкали, и мать одёргивала их, но раздеться не разрешала, пугая воспалением лёгких.

Женщина долго пререкалась с кассиршей, чтобы ей дали нижние места, и обязательно в середине вагона, не у туалета, и чтобы нашли ей самый дешёвый вариант… Ехала она, кажется, до Львова, Виталик не запомнил точно, но билеты — один взрослый и два детских — она точно покупала без документов и даже фамилию не называла, это он отфиксировал.

Спрашивать Виталик не решился, чтобы не выдавать себя, но встал в очередь в кассу. Усталость валила с ног, он чувствовал, что силы его на исходе, и решил рискнуть — попытаться избежать продолжения путешествия на перекладных.

Перед ним в очереди стояла молодая пара, парень и девушка лет восемнадцати, они перешёптывались и хихикали. Как только они расплатились, Виталик с замиранием сердца подошёл к кассе.

— Один плацкарт до Одессы на ближайший поезд, — попросил он.

Грузная немолодая кассирша в форменной шапочке железных дорог Украины долго копалась в своём компьютере и наконец сообщила ему, что плацкартные билеты есть только на вечер восемнадцатого февраля, то есть ещё почти через восемнадцать часов.

— Только верхние боковые, — предупредила она.

Виталик устало кивнул и через минуту отошёл от кассы с билетом в руке.

Конечно, он вполне мог не застать дома вечного путешественника и международного авантюриста Женьку. Как припоминал Виталик, в конце осени тот собирался оставаться в Одессе не меньше чем до будущего лета. Но такие люди легки на подъём, планы у них могут меняться, а пользоваться телефоном Виталик в его положении остерегался — ведь всякое могло случиться за несколько суток, мало ли как могли следственные органы пронюхать, куда он направился, могли и послать запрос на его выдачу украинским властям… Впрочем, выбор у него был небогат. Точнее, если уж быть откровенным до конца и не лгать самому себе, выбора не было вовсе.

В Одессе снега не было совсем, зато потрясающе пахло морем, и Виталик не удержался — с вокзала он не поехал сразу к Женьке, а почти побежал на набережную.

Зачарованный, он долго стоял, облокотившись на белый парапет, и вглядывался в безбрежную даль, жадно вдыхая солёный морской воздух.

У ног его плескались волны Чёрного моря, которое он увидел впервые в жизни в неполных двадцать семь лет.

Ровно шумел прибой, и лёгкий ветер нёс к берегу ароматы.

Бескрайнее море отражалось в голубовато-серых глазах Виталика.

…Войдя во двор Женькиного дома, Виталик почти сразу увидел его могучую фигуру.

Черных ходил взад-вперёд возле своего подъезда и громко и встревоженно говорил по мобильному, помогая себе жестами. Он говорил на иностранном языке, кажется, на арабском, и Виталик остановился поодаль, чтобы не мешать ему.

…Пограничник Ахмад Гарьяни, смена которого в аэропорту уже закончилась, стоял на набережной Триполи с мобильным телефоном в руке.

У ног его ласково плескалось Средиземное море, на берегах которого он родился и вырос.

Звонил ему далёкий славянский друг. Качество связи было отвратительным, и оба они — Ахмад и Женька — интенсивно жестикулируя, пытались перекричать трещащие помехи.

— Что! У вас! Происходит?! У нас! Передают! Что! Авиация! Бомбит! Жилые! Кварталы! Триполи! Это! Правда?! — кричал в трубку Женя, размашисто шагая туда-сюда по асфальту между двумя дворовыми скамейками.

— Это! Ложь! — голос Ахмада ненадолго утонул за треском, но вновь прорвался наружу. — Слышишь! В Триполи! Всё! Спокойно! Нет! Никаких! Протестов! Никто! Никого! Не бомбит! Беспорядки! На востоке! Слышишь! Меня?! Здесь! Нормально!

— Мне! Приехать?! Я! За вас! Беспокоюсь! Вы! Без меня! Справитесь?!

— Конечно! Справимся! — отвечала трубка. — Всё! Не так! Серьёзно! Как вам! Кажется!

Бескрайнее море отражалось в кофейно-чёрных глазах Ахмада.

…Евгений говорил долго и увлечённо, Виталик уже почти отчаялся ждать, когда он наконец завершил разговор и нажал кнопку отключения вызова.

Только тогда он окликнул товарища по имени.

— Привет, — как-то рассеянно бросил Женька, казалось, совершенно не удивившись его внезапному появлению.

— Я к тебе, извини, что без звонка, — быстро начал Виталик, пожимая его крепкую ладонь, — я в ваших краях нелегально, а в России в федеральном розыске. Я убил Сергея Маркина.

Черных кивнул, и Виталик не понял, то ли это означает одобрение его поступка, то ли информация принята к сведению — товарищ был явно озабочен чем-то крайне важным, как будто за эти дни в его жизни могло случиться что-то более серьёзное, чем смерть человека от руки Виталика.

— Пойдём в квартиру, — пригласил наконец Виталика хозяин, — я на улицу вышел в Триполи позвонить. Связь паршивая, а в помещении особенно…

— Что-то случилось? — спросил неожиданный гость.

Женя повернулся к нему с выражением крайнего удивления на лице.

— Ты в Интернете давно не был? — сообразил Черных.

— Почти неделю, — прикинул Виталик.

— Ясно, — мрачно вздыхая, кивнул Евгений. — Война, брат. В Ливии. С позавчерашнего дня.

Новости, сыпавшиеся в те дни с различных сайтов, как горячие пирожки, цитируются здесь и далее по одному из ведущих российских новостных Интернет-изданий, как его называет Википедия — по сайту Lenta.ru, но интересующийся читатель вполне может полистать архивы любых респектабельных информационных агентств, в первую очередь западных, и найти там примерно то же самое. Как кажется автору, у цивилизованного читателя, придерживающегося демократических взглядов, не может возникнуть крамольная мысль о том, что крупнейшие мировые СМИ способны нагло врать на всю планету, более того, само такое предположение цивилизованный читатель, убеждённый, что тоталитарные режимы угнетают свободных людей, сочтёт оскорбительным. Поэтому, поскольку наше повествование развивается на русском языке, автор позволит себе цитировать новости по благонадёжным русскоязычным источникам.

Автор заранее извиняется за обилие цитат, в данном случае и для данного сюжета, к сожалению, неизбежных.

— Из сообщений информагентств за 18 февраля 2011 года, пятницу:

Несмотря на массовые заявления западных СМИ о бегстве лидера Ливии Муаммара Каддафи, 21 февраля, на пятый день войны, он выступил с обращением к народу, широко распространённым по Интернету, с призывом защищать каждый район, каждую улицу и каждый дом.

«Дар-дар, зенга-зенга…»

Так заканчивался февраль одиннадцатого года. Наступала весна.