От грозы к буре

Глава 11 Корона Российской Империи

Некоторое время, пока гость с хозяином разглядывали друг дружку, длилась пауза.

Кто-то из воев внес два дымящихся кубка, поставил их на стол и так же молча удалился, не сказав ни слова. Мстислав настороженно принюхался. Пахло чем-то необычным, но вроде приятно.

– Угощайся, княже, – гостеприимно предложил Константин. – То напиток дорогой, заморский. Кофе называется. Он голову яснит, и спать после него совсем не хочется.

– Колдовство, что ли, какое?

– Когда с меда хмельного в голове туман, мы же про колдовство не думаем, – резонно возразил загадочный рязанец. – Просто мед нам знаком, а кофе – не очень.

Желая лишь показать, что он ничуть не боится, Мстислав смело отпил пару глотков, после чего решительно отставил кубок в сторону. Вкус напитка по нраву ему не пришелся, а приличия он уже соблюл.

– Ты лучше поведай, почто звал меня, княже, – пробасил Удатный. – В чем оправдаться хочешь? Или покаяться надумал?

– И это тоже, – утвердительно кивнул Константин.

– Так тебе перед всеми бы каяться надобно, чтоб не повторять сто раз, – с некоторым разочарованием – трусоват, оказывается, рязанец – заметил Мстислав.

– Каяться мне не в чем, – возразил Константин. – Оправдаться же я только перед тобой хочу. До остальных князей мне дела нет – пусть что хотят, то и думают.

– За что же мне такой почет? – вопросил усмешливо.

– За то, что я тебя среди всех прочих особо уважаю, – просто ответил Константин. – И за то еще, что… – но тут же осекся, поперхнулся на полуслове и закончил иначе: – Словом, уважаю.

– Начал, так до конца договаривай, – заметил Мстислав спокойно. – Иначе и разговора не будет. Ну, как на духу. За что еще?

– За то, что… – Константин затаил дыхание и, как в омут головой, с разбега, иначе смелости не хватит, бухнул: – За то, что ты отец Ростиславы.

– Что?! – привстал со своего пенька Удатный. – Ты что же это?! На что намекаешь, стервец?!

– Ты присядь, Мстислав Мстиславович. Сам просил как на духу поведать. А про нее ты и мыслить не моги то, что сейчас хотел вслух сказать. Грех тебе такое на нее даже думать. Она же у тебя святее всех святых! – резко выпалил Константин.

«Ох, как плохо все началось, – простонал в душе. – После такого начала он, чего доброго, за меч ухватится. Ну и дернул же меня черт за язык. Не то и не так надо было говорить, а теперь то уж что – поезд ушел».

– А ты молодец, рязанец, – спокойно заметил Мстислав, заново усаживаясь на пенек. – Ишь как за дочку мою вступился. Не дал в обиду. За то хвалю. А вот иное не одобряю. Веревка да сук для татей хороши, а ты своих же князей… Нет, не одобряю, – повторил он сурово.

– А они пришли ко мне татями, – горячо заявил Константин. – Думаешь, тот попик, который о том наплел вам, всю правду до донышка рассказал?

– Всю – не всю, но ведь повесил же ты их, – рассудительно заметил Мстислав.

– Если бы я не повесил – толпа смердов в клочья бы порвала. Это лучше, по-твоему?

– Да куда уж, – миролюбиво вздохнул Мстислав. – Но у них, повешенных, оправдание хоть есть – язычников в веру святую обращать пришли. Кто ж виноват, что они в своих заблуждениях упорствуют? Выходит, ты им от христиан добрых заступу давал. Это как?

– И снова я тебе как на духу отвечу, Мстислав Мстиславович, – вздохнул Константин. – Ничего из мыслей не утаю.

– Да уж, именно так и отвечай, – поддержал Удатный.

– Так вот, если какой-нибудь волхв или иной жрец что-либо в моем княжестве учинит – убийство какое или иное зло кровавое, – я его мигом на сук вздерну.

– Вот тут правильно судишь, – согласился Мстислав.

– Но сразу скажу и повторюсь – только за зло кровавое. За веру я его пальцем не трону. Разве можно гонения на людей за такое устраивать? Христос ведь как учил – лаской надобно. Он прощать всех заповедовал и не семь, а семижды семь раз. Если бы тот же отец Варфоломей с уговорами да со словом мягким к ним обращался, то и вовсе ничего бы не было. Он же их адом постоянно пугал да муками вечными, а потом и вовсе тех, кому они поклонялись, порубил топором. Гоже ли со святыней, пусть и чужой, так поступать?

– Так-то оно так, – протянул Мстислав. – Но все же с князьями ты…

– Обожди, княже. Сейчас и до князей дойду. Ведомо ли тебе, как я с Ингварем Ингваревичем под Коломной обошелся?

– Конечно, ведомо. Убег он от тебя. Ныне раны вскрылись, так заместо него Роман в дружине Мстислава Святославовича едет.

– Вот брехуны какие! – всплеснул возмущенно руками Константин. – Живой он был и здоровехонький под Коломной. И ран у него никаких не было. Только я с ним, как стрыю подобает, поговорил по душам, усовестил, что, мол, негоже ворогов на Русь наводить да села рязанские с градами разорять. Потолковав же обо всем этом, обратно в Чернигов отпустил. Об одном лишь просил – подумать как следует. Хороший он – чистый, справедливый, добрый. Таких обижать негоже.

– А он? – заинтересовался Мстислав.

– Выполнил он мою просьбу – подумал. Обо всем подумал, как следует поразмыслил. Аккурат месяц назад окончательно решился обратно вернуться и Переяславль-Рязанский из моих рук принять, да на беду свою мыслями этими с Мстиславом Святославовичем поделился. Тот воспретил. Ингварь за свое. Его слуги княжьи под стражу взяли. Подранили же, когда он из полона уйти попытался. Хотел черниговец поначалу следующего брата – Давыда взять, но тот во всем воле старшего послушен, потому и пошел благословления испрашивать. Ингварь же сказал: «Нет тебе моего дозволения на Рязань с ратями черниговскими идти». Давыд в отказ. Третьего же Ингваревича – Романа, который погорячее, чем второй, к старшему брату и вовсе не пустили. Не знаю, сколько они его умасливали да уговаривали, но думаю, недолго. Властолюбив мальчик оказался – легко поддался на посулы.

Рассказывая все это, Константин еще раз мысленно похвалил себя за то, что в свое время не поскупился, когда разведку заводил. Съедала она, конечно, изрядно, что уж тут. На гривны, которые бойцам невидимого фронта утекали, можно было бы запросто лишнюю полутысячу дружинников нанять, да и то еще осталось бы малость. Но дружина дружиной, а разведка разведкой, как сказал Вячеслав, прикидывая, какое денежное содержание им платить надо. У Константина от названной им цифры поначалу чуть глаза на лоб не полезли, но друг-воевода, как выяснилось, не просто ее с потолка взял. Он лист бумаги извлек, сверху донизу мелким почерком исписанный, и на стол его молча положил.

– Давай вместе смотреть, где подсократить можно, – предложил миролюбиво.

Часа четыре они потратили тогда, выискивая возможность экономии. Правда, нашли, не без того. Получилось в конечном итоге аж на целых двадцать пять гривен дешевле.

– А времени-то сколько вбухали, – прокомментировал насмешливо Вячеслав. – И стоило из-за четвертака столько возиться?

Зато теперь Константин, можно сказать, во всеоружии перед Мстиславом сидел и четко знал – кто, что, где, с кем и как. Одно плоховато было – порой данные уж очень сильно запаздывали. Российские дороги, точнее, практически их полное отсутствие, знаете ли…

Впрочем, чаще всего особых неудобств от этого не возникало, но иногда…

– Чудно мне все это слышать, – пробасил Мстислав настороженно, не понимая, откуда может все это знать загадочный рязанец. – Ничего ж не ведал, веришь?

– Верю, – твердо ответил Константин, уточнив: – А вот им – нет. Вышли они из веры моей. Лишь тебе одному во всем верю. Но ты дальше слушай – про повешенных. Только поначалу расскажу тебе, что они там вытворяли. Одно мое село они целиком сожгли. Кто из огня выскочил, те босиком по снегу, в чем мать родила, в Залесье ушли. А черниговцы через неделю сызнова пришли, опять все крушить да ломать стали. Окрестить, говоришь, хотели? Так они даже не пытались. И еще одно. Прежде чем до смердов беззащитных добраться, князья сторожу мою повырезали напрочь, которую я для защиты людишек поставил. Десять дружинников рязанских под копьями, стрелами да мечами черниговцев и новгород-северцев полегли. Это как?

– И о том я не знал, – обескураженно развел руками Мстислав.

– А невыгодно было сказывать, вот и не говорил тебе никто! Всем же ведомо, что ты за правду, за истину стоишь, что ради них можешь и на зятя пойти, чтобы честь на Руси блюлась! Кто ж тебе правду ненужную скажет?! – разошелся Константин. – И о том, что Ярослав твой, едва с постели начав вставать, тут же принялся во Владимире козни мне чинить, народ на измену подговаривать, тоже, поди, не слыхал?!

– Тут ты сам виноват, – тяжеловесно брякнул Удатный. – Не надо было ему под Коломной раны перевязывать да нянькаться, – и замолчал смущенно.

– Я не о нем – о ней думал, – честно произнес Константин. – Боялся, что больно ей сделаю. И потом, пусть не самолично, но все равно, ответ на мне, как на князе, за смерть его. И кем я перед ней предстал бы – убийцей ее мужа? От такого до самой смерти не отмыться.

– Чудной ты, рязанец, – хмыкнул недоуменно Мстислав. – Никак я что-то в толк не возьму, чего ты сейчас от меня хочешь? Почто позвал?

– Оправдаться хотел да объяснить все как на духу.

– Ну, считай, что объяснил и оправдался. А что ты не досказал, – и лукавая усмешка плутовато скользнула в русую бороду Удатного, – то мне Ростислава поведала. И про водяного сказывала, и про то, какой ты есть. Потому и сижу тут, а иначе говорить с тобой и вовсе бы не стал… Ну, ладно. С этим все. Дале-то что?

– А какой я есть? – затаив дыхание, спросил Константин. – Что она сказывала-то? Ты уж тоже, как на духу, Мстислав свет Мстиславич. Не томи душу, скажи без утайки.

– Ишь какой хитрый, – громогласно загрохотал смехом, хотя и несколько фальшивым, галичский князь.

Впрочем, он тут же умолк и смущенно кашлянул.

– То не для твоих ушей. Она передо мной как на исповеди, а это – сам понимаешь – святое. Одно лишь могу поведать – плохого там ни слова, ни полсловечка не было. Ты лучше продолжай, что сказать хотел, – ушел он от щекотливой темы.

– А чего тут говорить-то, – пожал плечами Константин. – Мира я хочу – неужто не ясно? И не только мира. Не тем мы сейчас занимаемся. Тут враг страшный чуть ли не на пороге стоит, а мы меж собой грызться продолжаем.

– Что за ворог? – построжел лицом Мстислав.

– Да ты и сам небось слыхал от гостей торговых про безбожных татар, кои ныне начали всю хорезмийскую страну зорить нещадно.

– Так, краем уха, не боле. Да и не любитель я купчишек слушать. Не мое это, – сознался Мстислав и полюбопытствовал, не утерпев: – А что, и впрямь они так сильны?

– Не то слово. Они свое войско не на тысячи – на десятки тысяч делят. Называют каждую тумен.

– Одному человеку таким скопищем, пожалуй, тяжко командовать, – как практик, заметил Мстислав.

– Тысяцкие у них тоже имеются, как и у нас, – поправился Константин. – И сотники есть, и десятники тоже.

– А-а-а, ну тогда ничего – управятся, – успокоенно отозвался Удатный.

– И таких туменов у них больше двадцати[94], – вздохнул рязанский князь.

– Ого! – присвистнул Мстислав. – И вправду силища. Но о них нам думать рано. Сам помысли, где Хорезм, а где мы.

– Вот и шах ихний Мухаммед тоже так думал, – заметил рязанский князь. – Теперь кается, поди, да поздно.

– То шах, а то мы – Русь святая, – поучительно поднял палец Мстислав. – К нам они ежели и придут когда-нибудь, так и уйдут несолоно хлебавши. Не родился еще тот ворог, который Русь бы одолел, – добавил грозно.

– Может, и не родился, – вздохнул Константин, пытаясь припомнить, в каком именно году появился на свет разоритель Руси хан Батый.

Вроде бы уже должен был – не двадцатилетним же он на Русь пошел. К тому же не первая это у него кампания была. Он до того успел всю Волжскую Булгарию разорить. Хотя какая разница. Не в нем же дело. Его не будет – иной придет. Если память не подводила, к пределам Рязанского княжества сразу тринадцать чингизидов подкатили. И какое имеет значение, кто именно во главе того войска стоял или стоять будет.

– Только в одном случае мы их побьем, – добавил Константин веско. – Если все заодно встанем.

– А как же иначе? – искренне удивился Мстислав. – Только так.

– Что-то не вижу я единства этого, – буркнул рязанский князь.

Ему еще много чего хотелось бы сказать. Например, о том, как бездарно былая слава Руси ныне проворонена. Это когда-то воитель Святослав громил Хазарский каганат, когда-то Вещий Олег прибивал свой щит к вратам Цареграда. Все это было, никто и не спорит, но когда?! Уж больно много воды с тех пор утекло. Считай, двести лет без малого грызутся потомки Рюрика за свои вотчины – все делят их и никак поделить не могут.

Результат же налицо – ныне о Руси в Европе и не слышно вовсе, будто и нет такой страны. Могущественная держава, породниться с которой считали за великую честь короли Венгрии, Польши, Норвегии, Чехии и Франции, незаметно превратилась в кучу княжеств. Да, куча большая. Можно сказать, огромная. А что толку? Кучи, они разные бывают. В иной, кроме самих ее размеров, да еще запаха, вовсе ничего хорошего нет.

А ведь государство, точно так же как и любой дом, в постоянном уходе и заботе нуждается. Не гляди, что когда-то твои предки построили его прочным на диво да красивым на загляденье. Время все рушит безжалостно. Стоит лишь упустить годы, и обратно их уже не вернешь. Присмотрись внимательно: уже и тут и там щели появились, и крыша протекает кое-где, и пол подновить не мешает. Не маши лениво рукой, мол, на наш век хватит. Точно ли хватит? Но даже если и так – о детях твоих кто подумает? А ведь им здесь жить после тебя…

А обиднее всего то, что за это время ни войн особых не было, ни нашествий могущественных соседей. Сами во всем виноваты. Простор, чистота и свет царили в доме только до тех пор, пока семья дружной оставалась. Теперь же понастроил каждый клетушек и норовит вытеснить соседа из такого же закутка, как и свой.

Словом, много чего хотелось бы сказать Константину, но тогда уж больно долго говорить пришлось, а этого допускать нельзя. До ума лишь краткая речь доходит, длинная все больше до нервов норовит достать, да и время поджимало. Не хватало еще, чтоб к утру переполошился народ, увидев, что Мстислав еще не вернулся. Однако кое-что сказал, не утерпев:

– Сам посмотри, сколько уже земель немцы поганые у полоцких князей оттяпали, сколько селищ вместе с городами под свою руку взяли. Где Герцике? Где Кукейнос? Все рижский епископ со своими крестоносцами отнял. Раньше нам Литва немытая дань платила, а теперь русичи сами подарки ей сулят, лишь бы та в набег не пошла. На юг обернись – то же самое все. Где Тмутаракань? Где пути торные по Дону? Почему Белая Вежа в запустении – или не нужна никому? Куда былая киевская слава ушла – в распри и в раздоры, в споры бесконечные о том, чья очередь на великом столе сидеть. А какой он теперь великий? Кто сильнее, тот и прав. Позови ныне всех Киев, кто его повеление послушает? Хотя да, – тут же поправился он. – Ныне в кои веки послушались и всю Русь собрали воедино, но против кого? Да против своих же, против Рязани! – воскликнул отчаянно.

– Ну, тут мы, конечно… – засопел смущенно Мстислав, но нашелся: – А ты и сам виноват. Горд очень. Прислал бы людишек своих к черниговцам, виру предложил бы уплатить да пояснил бы, как оно все на самом деле было. Глядишь, и прислушались бы твои соседи. Усопших-то все едино – не воскресишь, а за покойников идти мстить – еще больше мертвяков плодить. Хотя и без этого иной раз нельзя, – подумав, добавил он рассудительно. – Но это ежели вовсе чужой кто, а вы же все Святославичи. Одна братия, хоть и в шестом колене.

– В пятом, – поправил Константин.

– Тем более, – охотно согласился Мстислав.

– Да посылал я… один раз.

– Мало. Надо было еще, – горячо произнес Мстислав. – Смирил бы гордыню и послал еще разок.

– Нет во мне гордыни, – хмуро откликнулся Константин. – Я бы и десять раз послал, только людей жалко. Мне же их всех на санях назад воротили мертвых да грамотку приложили. А в ней слова из священного писания: «Не мир, но меч».

– Не знал, – растерялся Мстислав. – Сызнова мне ничего не поведали.

– Теперь ты и сам видишь, как они лихо тебя окручивают. Ныне же и вовсе половцев зазвали, чтоб Рязань с юга под вздох ударить. Снова селища заполыхают, небо над княжеством от пожарищ черным станет. Ну, ладно я, а народ-то за что?!

– Принято так, – осторожно заметил Удатный. – Исстари повелось, так чего уж тут?..

На душе у него, и без того мятущейся после всего услышанного, стало совсем сумрачно – из двух орд приглашенных степняков одна была как раз на его совести.

– Кем принято?! – возмутился Константин. – Если плохо оно – возьми да отмени. Я, когда ко Владимиру с Муромом шел, ни одного дома не зажег. Всей рати своей сказал: коли что худое с кем из смердов содеете – на сук сразу вздерну.

– И послушались? – скептически осведомился Мстислав.

– Поначалу нет, – не смущаясь, ответил Константин. – В первом же селе двое, куражась, бабу ссильничали, а мужика, который заступаться полез, на мечи посадили.

– Ну вот, – удовлетворительно заметил Удатный. – Все по старине. Им что хочешь говори, все равно они за свое.

– А я не говорил, – буркнул рязанский князь. – Княжье слово – золотое слово. Раз обещал – делай, иначе веры не будет.

– Вздернул?! – ахнул Мстислав. – И не жаль?! – и непонятно было, то ли он восхищается, то ли осуждает, то ли все вместе и не поймешь – чего больше.

– Тут же, – жестко отрубил Константин. – Прямо за околицей села, на ближайшем дубу. А чего их жалеть? Дрянь людишки. Хороший человек насиловать не станет, даже если полную власть иметь будет. Совесть не позволит. Да и не мог я их пожалеть, даже если бы и захотел. Кто сам свое слово нарушает, чего от других ждать может?

– Силен ты, рязанец, – уважительно произнес Мстислав.

– И еще одно, – заторопился Константин, спохватившись, что время неуклонно к рассвету движется. – Ты сказал, что жить по старине надо. Так ведь и я того же хочу. Раньше ведь как – один был великий князь. Сидел в Киеве, всеми правил, и все его слушались. А ныне что? Мстислав Романович хоть и сидит там, но кому он повелеть может? А я предлагаю совет всех князей собрать…

– Совет править будет еще хуже, рязанец. Уж ты мне поверь. Ныне на тебя, хм… – Мстислав кашлянул скептически и покосился на своего собеседника.

Тот молчал.

«Вроде не обиделся», – подумал Удатный и продолжил:

– Словом, в поход этот мы никогда сообща бы не вышли, если б не епископ Симон. Все галдели да прикидывали до поздней осени. С тем и разбрелись бы, так ничего и не решив.

– А я и не предлагаю, чтоб совет княжеский правил. Я говорю, чтобы он себе главу выбрал, да не простого, а чтобы повелевал всеми. И величали чтоб его не великим князем, а царем.

– И такого тоже никогда не будет, – убежденно заявил Мстислав. – Каждый свой голос за себя, любимого, отдаст. Да что далеко ходить, – махнул он рукой. – Вот ты бы кому корону царскую предложил бы? Себе. Ведь так? Только не лукавь. Как на духу.

– Не лукавлю. – Константин встал, повернулся к углу шатра, где на небольшом столике стояла икона, и медленно перекрестился. – Дева Мария пусть свидетельницей будет, что не лукавлю я. Я бы ее… тебе, Мстислав Мстиславович, предложил.

– Ну-у, почто мне-то? – пробормотал польщенный Удатный.

– А потому, что власть царская, особенно первое время, должна действовать по правде и по справедливости, кого бы дело ни касалось, хоть самых ближних родичей. Ты, княже, это уже доказал на деле, – строго произнес Константин.

– Да меня и по старшинству нельзя, – промямлил Удатный. – Вон, Мстислав Романович есть…

– Которого ты на Киев подсаживал, – подхватил Константин.

– Да нет, чего уж меня-то. К тому же и лествица[95] иное гласит. Нет, Константин Володимерович, не по старине так-то.

– Сам ведаешь, что давно уже не смотрят на лествицу эту. Ныне кто сильнее, тот и прав, – повторил сказанное ранее Константин.

– А если кто сильнее, тогда тебя надлежит, – предложил Мстислав. – У тебя и земель нынче больше всех, и сам ты… Вроде первый раз говорим, а будто всю жизнь знаемся. – И он испытующе посмотрел на рязанского князя.

Тот выдержал этот взгляд спокойно, давая понять, что ничего тайного за душой не держит, и отвечал, глаз от лица Удатного ни на секунду не отводя:

– Не дело это. На меня обиженных больно много. Кто меня выберет? А если самому корону надеть, тогда союз не получится, чтобы все от души, по доброй воле колена преклонили. Да и молод я слишком – трех десятков не прожил еще.

– Молод – это даже хорошо, – не унимался Мстислав. – Опять же решимость в тебе есть. Ишь как ты лихо с Симоном-то да с монастырями. Я бы и не посмел. А что?.. – снова построжел он лицом. – Ты и впрямь еретиков кающихся из келий повыгонял?

– Видишь, княже, как епископ все с ног на голову поставил. Первое – не из келий, а из узилищ монастырских. Уж на что мои дружинники привычные, а и то от смрада двоих тут же наизнанку вывернуло. Второе – не выгонял, а освобождал. А третье – не еретиков, а несчастных людей. Одного спрашиваю: «За что тебя сюда упекли?», а он говорит: «Гривны под резу у келаря епископского брал, да в срок не отдал. Просил обождать, а в ответ, дескать, мы бы подождали, а богу ждать недосуг. Взяли да корову единственную и свели со двора. У меня же трое детей, и все малые совсем. Потому и сказал им, что с виду они служители божьи, а по делам – Иуды Искариоты. А меня в тюрьму за богохульство». – «И сколько уже ты тут сидишь?» – спрашиваю. Он от света яркого щурится, потому что отвык, и сам вопрос задает: «А сейчас что на дворе – осень али весна?» – «Осень», – говорю. «Тогда почти два года», – отвечает. Дальше-то как, рассказывать?

– А говорят, ты силком их выпихивал, а они уходить не хотели. Тоже лжа?

– И это правда, но опять же с ног на голову поставленная. Старик это был. Он уже лет десять там просидел. Говорит: «Некуда мне ныне идти. Я и ослеп совсем, а тут хорошо. Хоть с плесенью кусок хлеба, а завсегда дадут. Да водицы испить тоже, ежели не забудут. Оставьте меня подыхать. Теперь уж все едино – смерть скоро. Отходился я». Да ты его, может, и сам знаешь, княже. Он ведь в свое время немало по Руси хаживал, людям пел да на гуслях играл. Звонимир это был.

– Кто?! – вытаращился изумленно на своего собеседника Удатный. – Как его звали?!

– Звонимир.

– А ты не ошибся, Константин Володимерович?!

– Точно он. Творимиричем его еще люди называли, которые близ покоев епископских собрались. Плакали некоторые.

– А он?..

– Улыбался. Говорит: «Помнят люди, как я пел. Славно это. А ныне уже и не смогу», – помолчав, Константин добавил сокрушенно: – Он, видать, не только зрение, но и голос там утерял. Так только, сипит да хрипит. Зимой-то не топили. От камня холодом и в жару веет, а уж когда мороз… Как он продержался-то десять лет. Видать, и впрямь здоровье богатырское было.

– Я его в молодости слыхал, еще когда в Торопце княжил, – задумчиво сказал Мстислав. – С той поры и понял, что иная песня в сердце впиться так может, что рана от меча острого усладой покажется. Душу они бередили, и жить после них так же красиво хотелось, как он пел. Надо же, я-то думал, что он помер давно, а он вишь где обретался. И такого человека сгубили. Эх! – хряпнул он со всего маху кулаком по хрупкому столу.

Посуда подпрыгнула и предупреждающе загремела.

– Ты кофейку-то выпей, глядишь, успокоишься, – умиротворяюще заметил Константин, протянув серебряный кубок Удатному.

Тот машинально принял его и вновь произнес расстроенно:

– А ведь как пел, как пел. А они… – Он, не договорив, снова звезданул от всей души по многострадальному столу, который повторного издевательства не выдержал, крякнул в последний раз и сложился вдвое.

Остатки кофе мгновенно выплеснулись, а Мстислав, придя в себя, смущенно встал и вернул сплющенный кубок Константину.

– Ты уж извиняй, Константин Володимерович, что напроказил тут малость. Поверь, не со зла. Пойду я, пожалуй, а то еще чего-нибудь сворочу. Поговорить надобно кое с кем.

Уже на выходе из шатра он обернулся:

– Я вот еще что хотел спросить у тебя, – и замолчал, внимательно вглядываясь в лицо рязанского князя, после чего поинтересовался, указывая пальцем на лоб Константина: – Это у тебя откуда взялось?

– А что там? – удивился князь.

– Да то ли шрамик небольшой, то ли… – и снова не договорил, глядя испытующе.

– Негоже князьям шрамы да рубцы считать, – пренебрежительно отмахнулся Константин. – Но ты спросить чего-то хотел. Или забыл?

– Точно, совсем забыл, – улыбнулся Мстислав, и лицо его как-то сразу посветлело. Уже садясь на коня, он добавил, глядя куда-то в сторону: – Послов ты нынче же зашли, прямо к вечеру. Думаю, миром все уладим. А коль не захотят, так я их сюда собрал, я и разгоню.

– А если не послушаются? – осторожно спросил Константин.

– Меня?! – ахнул Мстислав. – Да они… Да я тогда… Хотя… – Он как-то растерянно улыбнулся. – А ведь и впрямь могут не внять словам. Точно ты сказал. Царя надобно сажать. Ну а пока его нету, – он озорно подмигнул, – лупи всех, кто останется, в хвост и в гриву. Я им не заступа. Только вот что, – помедлив, произнес он. – Меня ведь и зятек мой дорогой может не услышать. Он же как бык бешеный становится, едва о тебе заслышит, так его обида гложет. Ты тогда с ним, Константин Володимерович, как себе хошь поступай, а Константиновичей не забижай. Дети еще совсем. Грех на тебе будет смертный.

– Все исполню, как ты сказал, Мстислав Мстиславович, – клятвенно заверил и даже перекрестился для вящего подтверждения Константин, а глядя вслед отъезжающему всаднику, добавил вполголоса: – Меня бы не отлупили… в хвост и гриву. Людей-то и трех тысяч не наберется, если булгар не считать.

Но тут же встрепенулся, ибо время поджимало, и скомандовал своим людям:

– Собираемся и уходим.

Он еще раз посмотрел в ту сторону, куда уехал Мстислав, и озабоченно произнес:

– Ох, что-то мне не по себе за тебя, князь Удатный. Если буянить начнешь, то как бы тебя самого не обидели.