Отклонение от нормы, или приключения томбоя, обыкновенные и невероятные (книга первая) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Иванович Машков (Мне 13 лет. Вот такой праздник) #13

Мне 13 лет. Вот такой праздник

Мне скоро будет тринадцать лет! Сердце бухало от радости, губы сами растягивались в какой-то глупой улыбке. Я не ходил, а бегал вприпрыжку.

Всё было таким праздничным! Солнце сияло на голубом небе, зелёная сочная зелень всюду радовала глаз, через неделю закончатся надоевшие занятия, и мы окунёмся в беззаботные летние каникулы.

И Саша, Саша, Саша. Я закрывал глаза, и таял от счастья. Мы будем вместе, мы будем вместе целое лето!!! Нас не разлучат даже школьные занятия. Каждый день с утра я буду вдеть его лицо, его любящие глаза, больше ничего не заставит нас сдерживаться, мы будем любить друг друга, будем любить долго и страстно. До изнеможения! А потом ещё.

С утра я надел лёгонький костюмчик зелёного цвета, не форму, вполне легкомысленную мальчишечью одёжку, лёгкие сандалики, зелёные носочки, я весь светился от радости, мама, глядя на меня, тоже смеялась, папа несколько раз поддел насчёт моей прыгучести. Сегодня было воскресенье, все были дома, только Сашу позвали зачем-то домой. Он сказал, что сбегает и скоро вернётся. Потом пойдём гулять в парк и на озеро, на пляжик, где можно позагорать под весенним солнышком.

Раздался звонок телефона. Звонил Саша.

— Саша, ты можешь прийти на наш место?

— Да, — радостно ответил я, — уже бегу!

Я отключил телефон. Зачем мне телефон, если знаю, где мой Саша?

Я его чувствую. С тех пор, как Юрик попросил меня установить с Сашей ментальную связь, я далеко продвинулся. Уже могу сказать, где Саша находится в пределах города. Жаль, что Саша так и не научился слышать и понимать меня. Связь была односторонней.

Я бежал, не чувствуя ног, раскинув руки, чтобы ветер обдувал их, запрокинул голову, ветер трепал волосы.

Сейчас я увижу Сашу, пусть возьмёт меня на руки! Я свернусь калачиком на его сильных руках, и буду слушать, как бьётся его сердце…

Я выскочил на полянку, с одной стороны стояла каменная глухая стена, с другой — чёрный забор, с третьей стороны, откуда прибежал я, стояли густые заросли неведомого кустарника. Как часто мы здесь прятались с Сашей, сидя на бревне, и целуясь, пока не опухнут губы!

А вот и Саша, сидит на бревне и ждёт меня.

Я подбежал и сразу обнял его, прижавшись к груди.

— Я уже соскучился, что ты так долго? — капризно спросил я.

— Саша.

— Нет, не говори ничего, — я сначала закрыл ему рот ладошкой, потом сказал:

— В наказание ты меня будешь целовать.

Но Саша не стал меня целовать.

— Саша, — сказал он чужим голосом, и замолчал.

— Саша, — начал он в третий раз, и сказал:

— Мы сегодня уезжаем.

Я отстранился от него, посмотрел непонимающе.

— Кто уезжает?

— Мы. Папу перевели во Владивосток. Сегодня мы уезжаем. Папа и мама не велели тебе ничего говорить, но я не мог не проститься с тобой.

— Нет! — твёрдо сказал я.

— Я не могу оставить родителей.

— Нет, ты не можешь меня бросить. Так нельзя. Нет! Нет, нет.

— Саша!

— Неееет! — закричал я в ужасе, хватая Сашу в охапку, — ты мой! Не отдам!

— Саша…

Я машинально подключился к нему и почувствовал, как гудит плёнка, натянутая между нами. Я напрягся, плёнка завибрировала и начала издавать звуки, похожие на те, что издаёт лист металла, если его гнуть.

Я крепче прижал к себе Сашу, и плёнка лопнула. Я открыл глаза. Мир вдруг вспыхнул яркими красками, всё стало выпуклым, рельефным. Прикоснувшись к разуму Саши, я почувствовал его отчаяние, близкие слёзы, его любовь ко мне. Он же отшатнулся, когда моё горе коснулось его.

— Саша, что это?

— Наши души срослись, Саша.

— И что теперь? — чуть не плача, спросил Саша.

— Теперь будем рвать их, и истекать кровью.

— Ты серьёзно?

— Ты разве не слышишь меня? Я уже не разговариваю с тобой, общаюсь мысленно. Я сейчас избавлю тебя от своего горя.

Я стал ласкать его сознание, представив, что нам хорошо, я дул на его ресницы, он смешно моргал и улыбался. «Тебе нельзя быть расстроенным, ты самый хороший, любимый»

Я не думал, что прямой ментальный контакт может принести такое счастье, никакой секс не может сравниться с этим. Мы ласкали сознание друг друга, растворяясь один в другом, испытывая ни с чем несравненное блаженство.

— Мне пора, — сказал Саша.

Нет, небо не почернело, и не рухнуло на землю. Родившийся вой я зажал в груди, Чёрная Пустота коснулась моего сердце, чтобы оно не разорвалось пополам, и, свернувшись маленьким чёрным клубочком, уютно улеглось там. Я знал. Саша хотел ехать. К морю, к новым просторам, туда, где его ждут паруса «Надежды». Я знал, я сам там жил, всё это видел, самого немного поносило по морям. Что я ему скажу? Что море лучше всего видно из окна пассажирской каюты? Что сам прошёл от Берингова моря, до моря Сулу? Что пробороздил всё побережье Приморья, пролетел, проездил его?

Что у самого душа рвётся туда?

Я мог оставить беременную маму, Братика? Нет, сейчас нет.

Мог Саша остаться у нас? Наверно, но он сам ещё ребёнок, он будет страшно скучать по маме и папе. Оставят его наши родители? Оставят.

Если бы это было единственным желанием Саши. Наверно, скоро он поймёт, что это и есть его самое заветное желание, но пока он думал, что пара недель пройдёт быстро, они обустроятся на новом месте, и он приедет ко мне на каникулы.

Он не учёл одного. Наши души будут истекать кровью.

Он не увидит моря, он будет рваться к половинке своей души. Мы ещё не знали, как это страшно и больно.

Если бы мы знали, что сделали бы? Приковали себя цепью? Может быть.

А сейчас я смотрел на Сашу сухими глазами, прощаясь. Я хотел запомнить его, хотел, чтобы он был…

— Саша, почему ты не плачешь? Так же хуже.

Я кивнул. Мы разорвали ментальную связь, иначе никогда бы не разлучились.

— Я не могу, — сказал я. — И не могу первым уйти от тебя. Если можешь, иди.

— Саша! — вдруг затряс он меня за плечи, — очнись!

— Я совершенно спокоен, — соврал я, — не бойся за меня, иди, если у тебя есть силы.

— Мне надо. — сглотнул он, — я обещал.

«Мне ты тоже обещал никогда не покидать меня» — подумал я.

Саша последний раз поцеловал меня и ушёл.

Я остался один. Поняв, что Саша не вернётся, поплёлся домой. По своим следам. Вот они, ещё излучают счастье, с которым я бежал сюда.

Ноги подломились, я упал на колени, потом лёг на свои следы, обнимая их руками. Зарыдать бы, завыть по-волчьи. Почему я не могу? Почему глаза сухие?

Не знаю, сколько так я пролежал, будто надеясь, что сейчас послышатся шаги любимого человека, и он подойдёт и поднимет меня, возьмёт на руки…

«Надо жить» — сказал внутренний голос.

— Надо, — согласился я, переворачиваясь на спину и глядя в бездонную синь.

— Надо жить, даже если душа стонет и корчится от боли.

Может, не надо было зализывать рану у Саши, тогда он не смог бы уйти. Всё равно рана скоро откроется, и он испытает такую же дикую боль.

Что с ним будет, справится ли? Может, побежать, остановить? Поздно. Уже поздно, за поездом не угонишься.

С трудом поднявшись, я потихоньку пошёл домой. Мне показалось, что кто-то зализывает душевную рану.

Дошёл до своего дома, не видя никого. Кто-то звал меня. Какая мне разница? Никто мне больше не нужен.

Я вошёл в квартиру, прошёл на кухню, умылся из-под крана и сел за стол.

Вот здесь сидел Саша. А сейчас сидит этот мужчина. Я с такой ненавистью посмотрел на него, что мужчина отшатнулся.

— Саша, ты чего?

Я опомнился. Это же мой папа.

Но снова я разозлился.

— Папа, за что ты меня ненавидишь?

— О чём ты? — искренне удивился папа, — да что с тобой?

— Помнишь, осенью, ты сказал, что ненавидишь меня, чуть не убил ещё тогда.

— А, это, — протянул отец, — может, забудем?

— Нет уж, давай выкладывай свою последнюю тайну.

— Какая же это тайна? Она у тебя в компьютере, даже без пароля.

— За что ты хотел меня убить? Показывай.

— Да кто тебя хотел убить? Не выдумывай. Я не знал, что у тебя пробита голова.

— Лица не было видно? Показывай!

Отец с трудом поднялся.

— Может, если ты всё забыл, не стоит?

— Стоит. Чтобы исправлять, надо знать, что исправлять.

Отец пошёл в нашу комнату, включил компьютер.

— А где мама с Юриком?

— Гуляют где-то.

— А ты что?

— Был срочный вызов на работу вот, загрузился, смотри.

На экране появилась фотография: Мальчик в ковбойской одежде смотрел на меня. Где-то я эту фотографию видел.

— Это кто? — хмуро спросил я.

— Ты притворяешься? Посмотри в зеркало.

У нас в комнате висело зеркало, я посмотрел. Какое угрюмое лицо! Заострившиеся скулы, запавшие, лихорадочно блестящие глаза. А это кто?

Где улыбчивый мальчик с озорной улыбкой и пухлыми щёчками?

Где влюблённая девочка, очаровавшая всё мальчишечье население?

— Ты уверен, что это я?

— Теперь трудно сказать, но это ты, год назад. Неужели не помнишь?

Я покачал головой: — ничего не помню.

Отец показал следующую фотографию. Очень качественные фотографии.

На этих снимках я рекламировал нижнее мальчишеское бельё.

Сколько ни приглядывался, особенностей своего тела не разглядел. Мальчик и мальчик. Мастер снимал.

На следующем снимке я был голым. Не голой, а голым. С мальчишеским половым органом. Опять вплотную стал приглядываться. Стыков не разглядел.

— Это я? — спросил я отца, — ты видел такого мальчика?

Отец, молча, открыл ещё одну фотографию. Точно такую же, но уже с моим органом.

Потом две рядом. Не понять, где настоящий, мальчик это, или девочка.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я.

— Очень хороший фотомонтаж.

— Может, кто-то из двоих не я?

— Ты видела брата — близнеца?

— А что, такой есть?

— У нас нет. Это фотомонтаж. Видишь, позы одинаковые.

Мне понравились фотографии. Та, что с мальчиком, была недавней моей мечтой, та, что с девочкой, я бы хотел оставить всё как есть и даже улучшить.

— Но это ягодки, — сказал отец, — смотри сюда.

На новом фото я, или кто-то, похожий на меня, сосал огромный мужской член, с обожанием глядя на кого-то, чьё лицо было скрыто в тени.

Фотомонтаж? Ничего не докажешь. Очень хорошо сделано, каждый волосок, каждая ресничка видны.

И следующий снимок, где меня во все дыры.

— А вот это враки! — воскликнул я, — у меня всё на месте, всё цело!

— Кому ты это будешь доказывать? Саше? — тусклым голосом спросил отец.

Я вскочил. Впервые мелькнула мысль, что хорошо, что Саши нет.

Все мои потуги показались бессмысленными. Ведь если эта гадость выползет наружу… Я вспомнил, где видел фотографию пацана в ковбойском костюме: в руках у майора, в школе. Если есть одна. «ты уже в школе начала соблазнять!» — говорила директриса.

В глазах у меня потемнело, и я рухнул на стул.

Я пришёл в чувство, когда отец брызнул на меня водой.

— Дошло? — спросил отец, — ты понимаешь, что с нами будет, если это будет известно всем?

Я немного успокоился и стал рассуждать более здраво.

— Во-первых, почему вы обвиняете меня? Это наверняка чья-то чудовищная провокация!

— Нет, это ты сделала по доброй воле! Вы за это получили деньги!

— Вы меня начали называть на «Вы», или имеете кого-то конкретного?

— Конечно, конкретного. Вы с Анатолием так зарабатывали деньги, чтобы тот не умер с голоду.

У меня перехватило дыхание. Этот человек назывался мне отцом? Знал такие вещи, и молчал? Молчал почти год! Я схватился за голову и глухо замычал. Почему Толик умирал с голоду, понятно. Вот почему ему никто из взрослых не помог, что мы, таким образом, решили заработать? Но всё равно, я не верю, что мы могли так опуститься. Это явный фотомонтаж, и сделан он для шантажа. Вот только, почему этот гной начал вползать?

— Что вы сделали, Иван Дмитриевич! — прогудел я, — молчали почти год! Можно было что-то сделать, а сейчас? Если меня начнут этим шантажировать, я сделаю всё, что угодно. Вы понимаете? Даже верну распространителей наркотиков, лишь бы мой любимый не знал об этом.

Вы, взрослый человек, вместо того, чтобы найти настоящего преступника, спеца по детской порнографии, изводили собственного ребёнка! И это отец!

Да какой вы мне отец!

— Душно тут у вас. Пойду, прогуляюсь. — Я встал, пошёл к шкафу, чтобы переодеться, и сильно ударил ногу. Я зашипел от боли и изо всей силы ударил по доске. Доска сломалась.

— И уберите эти дурацкие доски! Надо было ехать с Сашей, — пробормотал я в конце.

Я переоделся и вышел во двор. Здесь было легче дышать, Чёрная Пустота облегчила боль, зализала рану. Я сел на скамеечку, и бездумно смотрел в одну точку.

Кто-то подошёл ко мне и сел рядом. Я хмуро посмотрел, кто нарушил мой покой. Нарушил Вовчик. Сил для удивления не было. Сидит и сидит.

— Я уже знаю, что Саша уехал, — тихо сказал Вовчик.

— Знаешь и знаешь, — разлепил я губы.

— Хочешь, я что-то тебе расскажу? — я дёрнул плечом.

— Я знал, что ты не мальчик. Это многие знали, пацаны тебя не любили, считая, что ты подмазываешься к ним, девчонки, что ты их презираешь, раз откололся от их компании. Тебя не били, но изводили, не пускали в туалет, в раздевалку.

Мне нравилось, что ты никогда не плакал и не жаловался. Закусишь губу, и молчишь. Не знаю, чего это тебе стоило. Но я решил вступиться за тебя. До этого с тобой был лишь Толик, тот ещё размазня. Не он тебя защищал, а ты его. Поэтому тебя стали звать мальчиком, Толика девочкой. Так вот, начал я тебя защищать. Сначала ты только огрызался, потом понял, что я от чистого сердца. Тогда-то ты меня и зацепил… зацепила. Я влюбился в тебя. Серьёзно. Как влюбляются двенадцатилетние пацаны. Я стал за тобой ходить, оказывать знаки внимания.

И вот однажды я в своём ранце нашёл флешку. Я посмотрел, и меня вырвало прямо на клавиатуру.

С тех пор я возненавидел тебя и стал бить. Ты разрушил детскую мечту. Вчера ты был любимым человеком, а сегодня.

— Всё это ясно, — спокойно сказал я, — мне только что показал эти снимки отец, мне неясно, зачем ты показал их директору?

— Она пришла, когда меня рвало, и увидела.

— Зачем отдал? Ты понимаешь, что ты наделал?

— А ты что наделал?

— Я ничего не делал, это фотомонтаж. Для шантажа. Эта фотостудия, там наверняка делают детскую порнографию. Так вот о чём меня спрашивал майор, и говорил о смерти детей! — воскликнул я. — Всё сходится!

Надо найти эту фотостудию!

Но никого искать не пришлось.

К нам подбежал запыхавшийся мальчик, и выдохнул:

— Тольку похитили!

Мы вскочили.

— Куда бежать?

— Мы там оставили пацана, он следит! — он назвал адрес: Лесная, 27.

— Давай так, Валерка, собирай пацанов, объясни, в чём дело, и, первым делом бегите к моему отцу, называйте адрес, потом звоните в полицию, и собирайте мой отряд. Бери мой телефон. Звони любому, он сразу оповестит остальных! Давай! — я побежал на Лесную. Тяжёлые зимние пробежки сделали своё дело. Я бежал легко, словно стелясь над дорогой. Ног я не чуял, будто они были резиновые. Когда прибежал на место, оказалось, что со мной прибежал Вовчик. Я ему сделал знак остановиться и молчать, а сам подошёл к дверям. В дверях стоял смутно знакомый мне бугай и грыз семечки. Увидев меня, он сказал в проём двери:

— Ты смотри, Андрюха, действительно сам пришёл! И ловить не надо!

Услышав эти слова, я начал разбег. Я не надеялся победить взрослого человека, тем более, судя по ментальному видению, это был спортсмен.

Правда, он не ожидал от меня нападения, а если и ждал, то в корпус.

Он моментально встал в стойку, даже не понимая, зачем он это делает.

Я не дурак, нападать на эту глыбу со своим весом. Я упал, не щадя своих коленок и локтей, и в подкате сделал подсечку. Противник рухнул, как подкошенный. Но успел махнуть рукой. Только махнуть, и я далеко полетел, но успел сгруппироваться, и в конце полёта я уже был в стойке… разъярённого котёнка.

Пока я осматривался, Вовчик напал на второго бандита, но, получив плюху, тоже покатился по дороге. Я разбежался, подпрыгнул, и, подлетев к лежащему, изо всех сил, ногами, ударил его в солнечное сплетение, тут же перекатом уйдя от пинка второго бандита. Пока он пребывал в неустойчивом положении, я подсёк его ногу, и он тяжело рухнул на землю.

Тут набежала стая и начала разгром. Но повеселиться нам не дали.

Приехали люди в камуфляже, и всех уложили мордой вниз.

— Этих не трогать, это свои. Поднимите их на ноги. А это вообще мой. — Услышал я до боли знакомый голос.

Меня подняли, как бумажную куклу и поставили на ноги.

Сквозь маску я увидел знакомые голубые глаза.

— Папа?!

Папа хотел сказать мне что-то, но только махнул рукой. Я вцепился ему в руку: — Папа, они похитили Толика!

— Я знаю, — глухо сказал папа, — сейчас его ищут.

В это время из дома вышел здоровенный спецназовец. У него на руках лежало безжизненное тело Толика.

— Толик! — взвыл я, бросаясь кдругу. Да что это за день такой!

— Не трясись ты! — пробасил спецназовец, — жив твой дружок, вкололи ему что-то. Сейчас отправим в больницу, там выходят! А исцарапался то! Где это ты?

— Да вот, этих задерживал, — небрежно махнул рукой я на бандюганов, которых паковали ребята.

— Этих? Ври больше!

— Не оскорбляй моего сына, — сказал мой папа. — Он у нас известный самбист!

— Так это твой сын? Тогда понятно! — и он пошёл грузить Толика в «скорую помощь»

Откуда-то появился Максим Сергеевич с дядей Колей.

Папа Толика побежал к сыну, дядя Коля — ко мне. Он присел передо мной на корточки, заглядывая мне в лицо: — Жив? Мне сказали, что ты дерёшься с бандитами.

Я небрежно махнул рукой, вроде: какие пустяки, и вспомнил про Вовчика.

Того тоже грузили в «скорую», правда, в сознании.

Я подошёл к нему.

— Как ты?

— Нормально, руку вывихнул.

— Будешь отрабатывать падения!

— Есть, командир!

— Ну ка, командир, иди сюда! — услышал я, и, повернувшись, увидел врача и медбрата с йодом.

«Мама!» — подумал я.

Меня обильно полили перекисью и йодом.

Я пищал.

— Ну что, герой, — спросил меня папа, закатав балаклаву, дойдёшь до дома сам? Или подвезти?

— Подвезти. Папа, Саша уехал.

Я хотел разрыдаться, но опять не смог.

Папа прижал меня к себе, прошептав:

— Держись, девочка моя.

Дома нас встретила мама. Сначала она накричала на папу, потом хотела отшлёпать меня, но, заметив, что я и так хорошо отшлёпан, заплакала от жалости. Юрик, выбежавший навстречу, вдруг шарахнулся от меня и куда-то убежал. Тогда я не обратил на это внимания: сильно саднили ссадины, некоторые кровоточили.

Иди в ванную, снимай всё!

Я не протестовал, хотя хорошо представлял себе, что сейчас будет.

В ванной я дрожащими руками снял шорты и майку, стянул трусики, которые уже присохли к ягодице, тоже расцарапанной. Пока вертелся, оглядывая себя, вдруг понял: сейчас! Почти два месяца задержки, когда-то должно было это случиться. Я перевалился через борт ванной вовремя.

Поясницу охватило болью, я вскрикнул. В это время вошла мама.

Зачем ты забрался в…

Меня выгнуло дугой, и струя крови хлынула из меня. Сначала какие-то сгустки, потом тёмная кровь, затем алая, чистая.

Я, схватившись побелевшими руками за край ванны, тяжело и шумно дышал. Мама не знала, как помочь.

В перерывах между схватками я попросил приготовить мне лекарство и спринцовку. Мама быстро ушла, тяжело неся огромный живот.

Мне делалось всё хуже. Я замёрз, крупная дрожь колотила моё худенькое тельце. Сесть бы, но, глядя в окровавленную ванну, с трудом держался на ногах. Всё-таки в тёплой постельке уютней, — мелькнула мысль. Зубы начали стучать.

Вошла мама.

— Что же ты душ не включишь? Как маленькая девочка!

Я смотрел на неё мутными глазами, не понимая, что она говорит, потом прошептал: — Я маленькая девочка.

Мама включила воду, отрегулировала температуру, и, помыв сначала ванну, стала поливать меня горячей водой. Потом я сел в чистую нагретую ванну, и стал оттирать кровь с ног. Посидел ещё немного, глядя на низ живота. Дождался. Струйка алой крови потекла из-под меня. Кажется, на сегодня всё. Мама подала мне спринцовку, я с трудом промыл свою пещерку, с трудом попал свечкой в нужное место и начал выбираться из скользкой ванны.

— Подожди, — сказала мама, — вытрись сначала, а то скользко. Что же тебе так плохо?

У меня в глазах действительно, то темнело, то прояснялось.

Всё-таки я вылез из ванны, надел трусы — боксёры с прокладками, и ушёл на кухню, где мама напоила меня горячим чаем. Сразу стало легче.

Лучше бы не легчало. Вот на этом месте сидел Саша. На этом стуле сидел Толик. Ещё сегодня утром.

Сейчас никто не сидит, и ещё долго не будет сидеть.

Я завыл. Молча, стиснув зубы. Уронил голову на руки и молча, терпел боль в растревоженной кровоточащей душе.

Пришла мама, погладила по голове, присела рядом.

— Больно, Саша?

Я понял, о чём она спрашивает, и покивал головой.

— Ты поплачь, легче будет.

— Не могу, — глухо проговорил я, — целый день пытаюсь.

— Отвести тебя до постели?

— Ты хотела обработать мои раны, — вспомнил я, — всё будет в крови.

Мама сходила за йодом, ватой и пластырем, смазала мне все раны и залепила пластырем.

Дошли до кровати. Папа успел разобрать нары, и даже свалить всё у стены.

Ёкнуло сердечко. Надо оставить, как есть, когда ребята вернуться, всё сколотить опять.

Кровать была застелена, я забрался под одеяло, и провалился в сон.

Мне приснилось, что я — волчонок. Лежу на животе, в луже крови. Из растерзанного бока сочится кровь.

Я прикован цепью к будке. Я знаю, что в будке. Там Память.

Поэтому я не могу уйти. За будкой — Дом. С окном и переплётом в виде буквы Т. В окне горит свет. Я знаю, если свет в окне погаснет, значит, меня больше никто не ждёт. Тогда я перегрызу цепь и уйду. Куда? Сейчас скажу.

Из черноты прибегает Чёрный Щенок. Он подбегает, и начинает вылизывать мою рану. Становится легче, боль приглушается.

Чёрный Щенок необычный, у него в шерсти горят и переливаются искры.

Но это не простые искры. Если приглядеться, это галактики.

Чёрный Щенок зовёт меня с собой, погулять по Мирам.

Я отказываюсь, мне больно, у меня нет сил, меня держит тяжёлая Цепь Памяти. Когда погаснет свет в окошке…

Проснулся я как обычно, в шесть. Несмотря на саднящие раны, я сделал зарядку, правда, без особых нагрузок, потому что открылись раны.

Вспомнил, что вчера не сделал домашние задания. А, спишу.

«У кого ты спишешь?» — спросил внутренний голос.

И будто шилом проткнули сердце. Чёрная пустота заколыхалась, залечила укол. Отдышавшись, сходил, принял душ.

По привычке пошёл на кухню, начал делать завтрак на шестерых.

Душа взорвалась болью. Аж скрючило. Я сидел на корточках, упершись головой в стол, схватившись за живот Ни о чём не думал.

Вошла мама.

— Саша, что? Живот болит?

— Нет, Мама, душа сильно разболелась, а душа в животе, оказывается, — пропыхтел я, силясь подняться. Мама помогла.

— Иди, отдохни, я приготовлю завтрак.

Я не стал спорить, пошёл к себе в комнату. Сейчас я войду, а там спят вповалку ребята. Ощущение было таким ясным, что я поторопился.

В комнате никого не было, даже Юрика. Вой родился внутри меня, и замер в горле. Я забился в угол кровати и уставился в пустоту.

Я остался один.

— Саша, ты идёшь сегодня в школу? Иди завтракать.

Я вздрогнул и дико посмотрел на вошедшего. Тут же расслабился. Мама.

— Тебе надо идти. Скоро конец учебного года, да и нельзя тебе одному.

Там у тебя много друзей, много ребят тебя ждут. Не забывай, ты вожак. Нельзя тебе раскисать, что бы ни произошло.

Если бы ты знала, мама, что произошло.

— Дай руку, Саша. — Я протянул свою ручку. Мама взяла и вытащила меня из угла, повела на завтрак.

— Ты себя хорошо чувствуешь? Может, отпросить? Видела я, как вчера тебя корчило.

— Ничего, мама, мне хоть и тяжело в первый день, зато быстро прихожу в норму. Что теперь отмечать в календарике?

— Так и отметь. Когда-нибудь установится нормальный цикл, а пока следи за собой. Тренировки не отменишь?

— Как же, недельку надо потерпеть.

— Правильно.

В школе меня уже ждали. Никто ни о чём не расспрашивал, половина ребят была на месте происшествия, и наверняка поделилась с остальными.

Только Валя смотрела на меня больными глазами.

Я понял, что она хотела от меня, и покачал головой:

— нет, Валя, я не был у него, я сам вчера еле пришёл в себя. Мало того, вчера у меня началось…

— Опять так же больно? — спросила Ленка.

— Да, причём в ванной. Мама хотела обработать мне царапины. Еле успел перевалиться в ванну. Так бы там и остался, если бы не мама.

Девочки понимающе повздыхали, мальчики, по крайней мере, большинство, ничего не поняли, но приставать за разъяснениями постеснялись. Как-нибудь, будет настроение, расскажу. Пусть знают.

— Правда, что Саша уехал? — решились у меня спросить. Я кивнул. Больно.

— Саша, можно, я пока буду сидеть с тобой? — попросилась Валюшка.

— Да, Валя, будем вместе бедовать.

— Командир, будем собирать стаю?

— Да, надо распределить обязанности, пока ребята болеют. Володя тоже вывихнул руку.

— Да, мы знаем.

Я даже не стал списывать домашнее задание. Как-то безразлично.

Двойки ставить не стали. Директриса всё узнала от Володи, на меня за это не злилась, жалела меня и гордилась сыном.

После уроков собрались в пионерской комнате. Еле поместились. Мне пришлось сесть на подоконник.

— Ребята, — обратился я к ним, — нам надо улучшить систему управления нашим отрядом, чтобы не получилось так, что отсутствие командира парализует весь отряд. Предлагаю разбиться на пятёрки, выбрать в них звеньевого, и так действовать. Самостоятельно. Естественно, не отрываясь от коллектива. Если ничего важного в городе не происходит, можно даже собираться в ограниченном количестве, советом звеньевых.

— По моим наблюдениям, вы давно дружите группами, общаетесь с самыми лучшими друзьями, так что, мне кажется, это будет не трудно. Если останутся одиночки, их нетрудно будет привлечь в ту или иную группу.

— Вот вам задание. Вы остались без верхушки. Попробуйте обойтись без неё так, чтобы сохранить всё, как есть. А я, пока жив, посмотрю, как у вас это получится. Не смейтесь. Сами видите, вчера меня хотели захватить с непонятной мне целью. Может, хотели обезглавить и разогнать наш отряд, который многим уже поперёк горла, может для другой цели, но мне очень не хочется, чтобы наше движение заглохло. Моя мечта — охватить всех детей города, занять их делом, вытащить их из преступных группировок, которые, в отличие от правительства, понимают, что без детей у них нет будущего. Борьба за детские души теперь ещё больше обострится.

Ребята призадумались.

— Честно говоря, сказал Борька Гуревич, — мы даже не задумывались, что всё настолько серьёзно. Мы думали, это просто наши, детские игры.

— Вы наблюдали когда-нибудь за зверятами? — спросил я, — вам было забавно и смешно, когда котёнок бегает за бумажкой, смешно прыгает и катается по полу. Мало, кто понимает или задумывается, зачем он это делает. На самом деле он так готовится к взрослой жизни, к охоте, нападению, ну, и, естественно, ему надо расходовать энергию. Вы, наверняка, видели, как родители-звери терпеливо сносят все проказы малышей. Потом сами с ними играют. Это не просто игры, это обучение. Они готовят себе смену.

То же самое и у людей. Только взрослые иногда с пренебрежением к нам относятся. Дескать, чем бы дитя ни тешилось… Нам крупно повезло и с нашими неравнодушными тренерами, и с военной базой.

— Нам крупно повезло с тобой, — возразил Борька, и отряд согласно зашумел.

— Если бы меня не поддержали, ничего бы не вышло, — ответил я.

— Мой папа сказал, что без умного организатора ничего никогда не получится, даже если все будут готовы помочь и ещё он сказал, что на тебя.

— Вот только этого не надо! — воскликнул я, останавливая Борьку, — я ещё жив, и, как говорят евреи, не дождётесь!

Все, даже Борька, радостно засмеялись.

— Поэтому, пока у меня на душе скребут не кошки, а настоящие тигры, прошу оказать мне посильную помощь, чтобы работа наша не заглохла, а наоборот, только расширялась и углублялась. Сейчас ещё так некстати привязавшийся недуг не разрешит заниматься борьбой. Разрешите мне удалиться, а вы останьтесь, попробуйте самоорганизоваться, потом подадите мне список, хочется посмотреть, что выйдет в случае чего.

Я слез с подоконника, взял рюкзак и приготовленные литы ватмана размера А3 и карандаши с красками.

Меня проводили сочувственными взглядами. Наверно думали, буду рисовать портрет Саши и вздыхать. К сожалению, у меня получилась бы лишь карикатура.

Дома я, лишь переодевшись в домашнее, начал рисовать.

Рисовал я свой сон. Испортив пару листов ватмана, я всё же сделал, что хотел. Всё получилось похоже, и волчонок, и Чёрный Щенок, даже цепь выглядела, как живая.

Когда рисунок высох, я разгладил его ладонями. Лист ватмана почему-то затвердел, рисунок сделался выпуклым, волчонок посмотрел на меня живыми (моими) тёплыми карими глазами, а Чёрный Пёс высунул свой окровавленный (моей кровью) нос в комнату, глядя настороженными бездонными глазами. Его чёрная шерсть переливалась, искры в шерсти замерцали.

Я взял тяжёлую картину и примерил в простенке над моим столом, напротив двери. Картина повисла, как приклеенная.

Немного полюбовавшись на свой «шедевр», я хотел сесть за домашние задания, но тоска, опять заставившая сердце дать сбой, заставила меня опять забиться в угол кровати. Оттуда не было видно картины, зато было уютно. Я подтянул коленки к груди, и углубился в приятные воспоминания.

Почему-то слаще всего вспоминалось, как я плакал в парке, а Саша вытирал мне лицо своим платком, как маленькому мальчику, и утешал меня, говоря, что я — самое дорогое, что есть у него, и он ни на что и ни на кого меня не променяет. Наверно, променял. Почему он не звонит? Ментальная связь вообще заглохла. А ещё говорят, что она может связывать галактики.

«Может» — сказал кто-то внутри меня. Я не удивился, привык разговаривать со своим внутренним голосом.

— Почему же я его не слышу?

«Частота не та»

— Опять двадцать пять! — вздохнул я, — подскажи тогда, на какой надо вызывать.

«Не буду»

— Не знаешь.

«Знаю, но не буду. Догадаешься сам, тогда мешать не буду.»

— Типа, как в сказке, надо износить пять пар железных башмаков?

«Умненький мальчик».

— Откуда ты знаешь? — вырвалось у меня.

«Твоя душа лежит позади меня. Ты так представил нас, пусть так и будет»

— Ты — Чёрный Щенок?!

«Да, называй меня так».

В комнату вошла мама.

— Ты с кем разговариваешь? — спросила она меня.

— Вон с ним, — мотнул я головой в сторону картины.

— Какая прелесть! — сказала мама, протягивая руку к картине.

— Мама!! не трогай! это опасно! — крикнул я. Мама отдёрнула руку.

— Ты меня напугал.

— Это действительно может быть опасно, — виновато пробурчал я.

Мама села возле меня, обняла. Я доверчиво прильнул к ней.

— Мама, — начал я, — почему вы такие?

— Кто мы?

— Вы, взрослые.

— Ты постоянно мне говоришь, что сам был взрослым. Вот и спроси у себя.

— Мне кажется, я всегда был ребёнком, — вздохнул я, — даже когда был взрослым.

— Почему ты задал мне этот вопрос? — спросила мама, ероша мою отросшую шевелюру.

— Почему вы мучаете детей? даже не чужих, а своих, самых любимых. Вокруг нас крутилось столько мрази: наркодельцы, порностудии, просто бандиты, а Сашу у меня отняли самые дорогие мне люди, которых я уже называл мамой и папой.

Мама глубоко вздохнула:

— Они тоже не принадлежат себе. Им приказали, отказаться они не имеют права, только уволиться. А зачем им увольняться? Чтобы тебе было хорошо? Ты хотел, чтобы они отдали тебе своего сына? А ты о них подумал? Ты о нас подумал? Вот уж… вырастили эгоиста. Подожди немного, приедет он, как только они устроятся на новом месте. Мы созванивались.

Я вскинулся: — А почему он мне не звонит?!

— Он… он болеет. Ты думаешь, тебе одному больно? Его еле откачали. Я же говорю, ты эгоист, — и мама заплакала. Я снова обнял её.

— Ты думаешь, мне легко смотреть, как мой ребёнок сходит потихоньку с ума? Ты думаешь, я не вижу? Мне нельзя сейчас волноваться. И Юрик куда-то исчез.

Я почувствовал укол совести. Пора бы посмотреть, что с мамой, а я погрузился в своё горе, которое, может, и не горе вовсе. Ведь все живы, они где-то есть! Я попытался нащупать связь с Сашей, и даже показалось, что он ответил! Мне стало чуточку легче, и я подключился к маме.

Я увидел. Но не понял, что делать. Потоки Силы. Синие и красные линии, сплетаются и пересекаются. Что это значит? Опустил взгляд вниз. Две крохотные ауры. Я улыбнулся. Два маленьких сердечка, бьются как — то… не знаю, как сказать, неправильно, что ли. Пуповины. Переплелись, но не пережаты. Выше. Это что? Артерии? Почему здесь заполнено, а здесь нет?

И вообще, вся эта мешанина жидкостей, потоков, разноцветья закружило мне голову. Я закрылся.

— Чему ты улыбался? — спросила мама, — видел кого?

— Видел.

— Девочка там есть?

— И девочка тоже.

— Двойня?

— Ты же Близнецы, вот и жди. Подожди мама, я посоветуюсь.

— С кем?!

Я поднял вверх пальчик: тихо!

«Помоги мне».

«Мне некогда. Подключайся к Ноосфере».

«Подключи»

Я понял, что подключен. Это не так, как интернет, здесь ты полностью вливаешься в потоки знания, можно их черпать полной ложкой, растворяться самому. За миллисекунды я был выкачан, все знания скопированы, мне закачаны знания по медицине, и, по-моему, я что-то ещё прихватил. Пока оно улеглось в долговременной памяти. Покопаться бы ещё подольше! Но был безжалостно оттуда выдернут: обмен завершён!

И здесь коммерция! — возмутился я про себя и открыл глаза. Мама не успела даже сделать вдох.

— Сейчас, мамочка! — я снова углубился в изучение её организма, только теперь понимал, что к чему. Более того, знал, как это сделать. Перепутанные потоки Силы. Какого чёрта! Кто переплёл Синие, восходящие, с Красными, нисходящими?! Сижу, расплетаю. Подвздошная артерия… Задавлена. Осторожно, осторожно! Увеличенная матка! Получилось. Входим внутрь. Пуповины. Хорошо, не пережаты, расплетаем, освобождаем.

Открываю глаза. Еле живой. Зато мама порозовела, дышит легко, свободно, улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ и теряю сознание.

— Я не знаю, как ему помочь, Юра отказывается, говорит, что боится того чёрного пса.

— Вызови «скорую» Сделают укол, или капельницу с глюкозой поставят.

— Да, «скорая» у нас частый гость. Надо было хотя бы накормить ребёнка, кто же знал…

С трудом открываю неподъёмные веки. Вечер, что ли? Лежу на своей кровати, рядом мама и папа, беседуют.

— Вот видишь, глаза открыл, а ты волновалась!

— Мальчик мой! Кушать хочешь? — мой желудок зарычал.

— Конечно, хочет! — засмеялся папа.

Мама убежала, колыхая своим огромным животом. Странно, раньше двигалась осторожно.

Прибежала с тарелкой каши. До чего вкусна каша с мясом! Я, давясь, съел всё, вылизал тарелку и попросил ещё. Два дня ничего не ел.

— Я посплю? — попросил я. Мне разрешили. Я разделся и лёг.

Ночью я проснулся. Светила полная луна, заливая комнату сквозь занавески ртутным светом.

Я поднялся, отодвинул штору и выглянул в окно. Всё внутри меня радостно задрожало: луна набухла, словно налитая ртутью, приблизилась к Земле, стала объёмной. Я быстро скинул трусики, запрыгнул на стол и распахнул створки. Тёплый ветер охватил моё разгорячённое нагое тело.

Внутри родилось пение. Я запел песню призыва. Где-то в далёком лесу мне ответили. Радостно взвизгнув, я прыгнул… и оказался в сильных руках отца.

— Что, Волчонок, сбежать хотел? — ласково спросил он меня.

Я посмотрел на него и улыбнулся, поуютнее устраиваясь на его руках:

— Подумаешь, побегала бы, да вернулась.

— Там же самцы!

— Сучка не захочет, кобель не вскочит!

— А сучка не хочет? У тебя же течка.

Я задумался: — Папа, а если понести от волка, будучи в шкуре волчицы, как выносить волчонка?

Папа растерялся: — Вот уж никогда не задумывался!

— Ты же местный!

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ты что, не знаком с оборотнями?

— Нет, ты первая.

— Ну и ну. Мне кажется, тогда невозможно превратиться в человека, пока не выносишь, родишь. Ещё и выкормить надо! Нет, лучше не рисковать!

— Я тоже так думаю! — рассмеялся папа, целуя меня в темечко. — Знаю, знаю. Опять скажешь, что я колючий.

— Не понимаю, как тебя мама терпит. Я бы своего сама брила. Дурацкая мода. Колется ведь шея.

— Привык уже. Не так видно, что небрит.

— Папа, ты всю ночь меня будешь на руках носить?

— Буду. Ты же носила Юрика, когда он болел.

— Мне было страшно.

— Думаешь, мне было весело, когда ты прыгнула в окно?

— Но я бы приземлилась на клумбу! На четыре лапы!

— Ты это серьёзно? Третий этаж!

— Абсолютно серьёзно. Был момент… — я огляделся. Ночь утратила своё очарование. Луна убежала в неведомую даль, светила ярко, но совсем по — мирному.

— Теперь не смогу. Ты спугнул волшебство.

— Обещай мне больше так не делать. Захочешь побегать, я тебя выведу. Вот только куплю поводок и ошейник.

Мне на глаза попалась картина. Чёрный Пёс улыбался. Моя душа смотрела серьёзно. Раненый бок сочился кровью. Ошейник и цепь держали волчонка крепко. Не убежишь.

— Папа, я никуда не убегу, правда.

Конечно, никуда я не ушёл.

Ушёл Юрик.

Сначала он попросился на пятидневку, потом ушёл жить к Толику, пока тот в больнице. Возле сына сидел папа. Толика откачивали в реанимации, никого, кроме папы, не пускали. Его напичкали каким-то наркотиком. Когда мы начали штурмовать фотостудию, ему вкололи ещё дозу. Хотели убить.

Папа сказал, что в студии обнаружили тело изуродованного ребёнка. Папа объяснил, что там снимались реалистические порнофильмы с жестоким изнасилованием детей. Я даже взмок.

Если бы я не переселился в это тело и не стал заниматься борьбой, что было бы с Сашей и Толиком?

Страшно подумать!

В школе, придя на тренировку, я узнал от дяди Коли, что Толика перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, и что его можно навестить.

Мне всё равно ещё нельзя было бороться, так что я отправился в больницу.

Надо сказать, я пытался поправить свои жизненные потоки. Почему-то себя лечить было очень трудно. Для этого надо было другое знание. Плохо себя видно, неправильно. Осмотрел свою половую систему. Никакой патологии, всё развивается нормально. Но только развивается, ещё не готова…

Надо, надо сходить к Старой Любезной Мариям. Вот помогу Толику, и схожу. Посмотрим вместе. Кстати, надо бы покушать, а то упаду там в обморок, вот смеху будет!

Развернулся и пошёл домой. Дома была мама, она же в декретном отпуске.

Сегодня был борщ с говядиной. Как я соскучился! Навернув тарелку борща, запил компотом.

Осторожно подумал о Саше, старательно обходя сцену прощания. Душу саднило, кровь сочилась. Больно. Я зашипел сквозь зубы.

— Что, Сашенька?

— Больно, мама.

— Посмотришь ещё меня?

— Садись рядом.

Я положил руки ей на живот и углубился в осмотр.

Вроде всё к лучшему, только надо подправить потоки Силы, распутать вот этот клубок, освободить пуповинки. Осмотрел родовые пути. Странно.

Или так восстановилось, или.

— Что, Саша?

— Если бы я точно не знал, что мы с Юриком твои дети, я бы подумал, что ты не рожала.

Мама покраснела, но ничего не сказала. А мне и не надо было. Мне надо было в больницу к Толику.

Зайдя в супермаркет, я взял фруктов: яблок, апельсин, киви. Когда Толик очнётся, ему надо будет что-то есть, а то одной капельницей сыт не будешь.

В больницу меня еле пустили. Хорошо, палата была на первом этаже.

Я зашёл в палату. Возле кровати сидел Максим Сергеевич, держал Толика за руку и что-то ему рассказывал.

Увидев меня, он хмуро посмотрел и отвернулся. Я хмыкнул. Ещё меня будешь обвинять!

— Максим, выйди! — грубо сказал я.

— Ты что себе позволяешь?! — заскрипел зубами Максим.

— Ты хочешь, чтобы твой сын выздоровел? Тебе нельзя смотреть на то, что здесь будет происходить.

Я вовсе не собирался проводить здесь танцы с бубнами. Мне сейчас неприятно было видеть человека, из-за которого мальчик находился в коме.

Он ещё и меня в этом обвинял!

Снова скрипнув зубами, Максим пошёл к двери.

— И никого не пускай сюда! — крикнул я ему вслед.

Хлопнула дверь, я подключился к Толику.

Поправил ему жизненные Силы, вывел оставшуюся дрянь через катетер. Капельницу и кислород пока оставил. Тело было здоровое, но Толик не просыпался. Он не хотел.

Придётся искать его душу.

Я взял его за руку и закрыл глаза.

Я лежу на животе в луже крови. Бок сильно болит. Цепь придавливает к земле. Надо идти к будке.

Завывая от боли, я пополз к будке Памяти. Вот вход.

— Толик! — провыл я в темноту, — выйди, мне тяжело ползать.

Никто не вышел. Я прополз ещё, засунул голову в отверстие. Когда глаза привыкли, увидел в углу вонючей будки жалкого всклокоченного щенка. Очень неопрятного. Шерсть свалялась колтунами.

— Выходи, давай, гоняться ещё за тобой! Видишь, я ранен, заставляешь за тобой ползать. Как не стыдно!

Поджав хвост, душа Толика выбежала из будки Памяти.

— Почему не возвращаешься? — сердито спросил я.

— Мне стыдно…

— Тебе не стыдно, что за тобой ухаживает куча народу, что папа твой сходит с ума? Меня заставил страдать?

— Я не хотел тебя. Почему ты ранен?

— Саша уехал.

— Что?!

— Его папу перевели во Владивосток.

— Вон оно что. Значит, ты тоже туда уедешь. Твой родной город, ты всегда туда стремился. Зачем тогда мне возвращаться?

— Не валяй дурака. Если я здесь и страдаю, значит, не собираюсь никуда уходить. Здесь моё место. Скоро родятся мои братик и сестричка, не могу их бросить.

— У Яны тоже кто-то родится. Я буду лишний.

— У тебя есть мама.

— Я ей нужен? Даже не звонит. Я написал ей открытку ещё на 8 марта. До сих пор ни слуху, ни духу.

— Может, адрес поменяла, может, болеет, в больнице лежит! Надо выяснять, а не отсиживаться по вонючим будкам.

— Я должен тебе рассказать.

— Потом расскажешь. У меня силы на исходе. Всё. Ухожу.

Я очнулся. Сил, действительно, почти не осталось.

Рука у Толика стала тёплая. Сам он во сне улыбался. Я снял трубки у носа, выдернул капельницу. Катетеры пусть сами снимают.

Посмотрел на спящего Толика, улыбнулся и поцеловал его в губы.

«Спящая принцесса наоборот» — подумал я, взял апельсин и сожрал его вместе с кожурой.

Ещё яблоко. Теперь можно и встать, а то в дверь уже кто-то ломится.

— Можно уже! — крикнул я, и в палату влетела медсестра и папа Толика.

— Что здесь происходит? — закричала сестра, кинувшись к больному.

— Тише ты, ребёнка разбудишь! — прикрикнул я. Толик и, правда, как ребёнок, спал, свернувшись клубочком, и улыбался во сне.

— До свиданья, Максим Сергеевич, прости, если что не так.

— Ты кто, Саша, волшебник?

— Что вы, я только учусь!

Домой я вернулся в приподнятом настроении. Толик скоро проснётся, будет с кем погулять, поплакаться в жилетку. Жаль, что плакать не могу.

За меня плачет моя душа.

Дома я навалился на еду, съел борщ, пюре с двумя котлетами, кружку чая с конфетами и сидел, отдуваясь и поглаживая округлившийся животик.

— Что, Саша, как Толик?

— Выздоравливает, — довольно сказал я. — Скоро проснётся, будем вдвоём, опять будем ночевать вместе, всё будет веселее… — комок в горле перехватил дыхание.

— Не надо, Саша.

— Не надо, — хрипло согласился я, — оно само. Пойду, посмотрю, что задавали.

— Может, здесь? Там твоя картина. Жуть какая. Что означает эта аллегория?

— Волчонок — это моя душа, видишь, она истекает кровью, ранена. В будке хранится Память. Там можно найти любую душу. Цепью я прикован к Памяти. За мной — дом с окошком. В нём меня ждут. Там живут самые дорогие мне люди. Пока горит окно, я никуда не смогу уйти.

— А этот, чёрный?

— Это Чёрный Щенок. Я его так назвал, он согласился. Вообще, это моё представление. На самом деле, конечно, всё не так.

— Ты не хочешь рассказать мне о Чёрном Щенке?

— Я мало знаю. Благодаря емуя не вою отболи, если помнишь, у него морда в крови. Это он зализывает мою рану, и мне легче.

— Или пьёт твою кровь?

— Мне от этого легче. Пусть даже и пьёт. При его помощи я вылечил тебя и Толика.

— Ты не боишься забыть всех? Он зализывает твою боль, значит, тебе будет не страшно нас потерять?

— Ты же видишь, как мне больно, даже с его помощью.

— Вижу, сынок. Ты держись.

— Наверно, хорошо, что я два в одном. Когда занимаешься мужскими делами, отвлекаешься от женских переживаний.

— Мама засмеялась: — Какое счастье, что вы у меня есть!

Я чмокнул маму в щёчку и побежал делать уроки. Впрочем, какие уроки, скоро летние каникулы.

Утром я встал, как обычно, рано. Начал делать зарядку. Всё было нормально, пока не забрался на турник. На пятом разе по ногам что-то потекло горячее. Спрыгнул вниз. Пятная пол кровью, побежал в ванную.

Чёрт! С какого перепугу? Рано напрягаюсь? Нечего перетруждать больную тушку. Теперь ещё пол мыть.

Дождавшись, когда стечёт «дурная кровь», промыл раствором, и запечатал тампоном. Не повредить бы мембрану, доказывай потом!

Самый доверчивый мужчина не поверит таким сказкам. По себе знаю:

— У тебя была девушка?

— Была. Один раз.

— У меня был парень. Тоже один раз.

И никаких доказательств не требуется.

А я хочу, чтобы у меня был первый и последний. На всю жизнь. Ещё бы он был рядом. А то уйдёт в свои дурацкие моря, и опять вой на Луну.

На Луне живёт богиня всех волков и собак Акбара, что значит Предвышняя. Видите, она сидит, и поёт песню, раскрыв пасть?

Мне снова захотелось посмотреть на Луну.

Ночью посмотрю. Папа не купил ещё поводок? Надо поторопить, а то скоро кончится полнолуние.

Я вылез из ванны, вытерся, внимательно осмотрел себя, нет ли где пятен крови, и оделся. И тут вспомнил. Сегодня у меня день рождения. Тринадцать лет.

Сразу упало настроение. Я поплёлся к себе. Когда проходил мимо кровати родителей, папа шепнул, чтобы не разбудить маму:

— С днём рождения, дочка!

— Угу, — буркнул я. И правда, дочка, с тампоном то.

— Что, опять?

— Опять.

Папа с кряхтением встал, прошёл в туалет. Потом, молча, налил в ведро воду и стал мыть пол. Я остолбенел. Первый раз такое вижу.

Но долго смотреть было неудобно, я опять забился в свой угол и стал думать ни о чём. Потом появилась и оформилась мысль. Саша. Больной, страдает, говорят, чуть живой. Сашенька, у тебя даже нет Чёрного Щенка, чтобы облегчить тебе боль. Как же ты держишься? Что говорят мама и папа? Что я злая колдунья? Околдовала их сыночка? Что не отдадут его мне? Почему-то здесь никто не думает, что Саша меня околдовал. Любовь зла. Это болезнь, но какая сладкая! Даже боль.

Папа пришёл и сел рядом.

— Ну что случилось? Вчера ты была веселее.

— Ты сам сейчас видел.

— Ну и что? Первый раз, что ли? Или плохо тебе?

— Ты знаешь, по какому поводу мне плохо.

— Иди ко мне на ручки.

Я послушно перетёк к папе на руки.

— Ух ты! — удивился папа. — Как это ты?

— Нас учат разведчики, — скромно сказал я.

Папа легко поднял меня и понёс из комнаты. Остановился возле картины.

— Что это означает?

— Волчонок — это я. Свет в окошке, это вы с мамой и все, кто меня любит и ждёт, Чёрный Щенок хочет меня увести в Миры, но меня держит на цепи Память о вас. Когда меня забудут, цепь порвётся, и я уйду.

— Ну, это будет не скоро, только после нашей смерти, и то, наши дети будут тебя любить, опять будет, кому тебя ждать. Почему ты так изранен?

— Это моя душа, она срослась с душой Саши, теперь они обе так выглядят, потому что нас разлучили.

— Да, жуткое зрелище. Они болят?

— Ещё как. Всё время.

— Бедная девочка. Что будет, если вас соединить?

— Раны зарастут, и души сольются.

— Что же это будет?

— Я не знаю. Знаю только, что мы будем единым существом.

— Даже не знаю, чем вам помочь.

— Жить в одном городе. Если бы можно было переехать во Владивосток…

Папа хмыкнул: — оттуда все уезжают в Центральную Россию.

Я пожал плечами: — А мне там нравится.

— Сашу обещают привезти на каникулы.

— Дожить бы ещё до них! — Вырвалось у меня.

— Что ты такое говоришь?!

— Очень тяжело, папа, — я устроился на его плече, закрыл глаза.

Папа промолчал, поглаживая меня по голове.

В этот момент прозвенел звонок у входной двери.

— Наверно, к тебе. Откроем? — я кивнул.

Мы открыли дверь, и через порог шагнул Дмитрий Алексеевич и дядя Коля.

— С днём рождения, Принцесса! — рявкнули они, — и впрямь Принцесса, на руках носят.

— В такой праздник можно и поносить. Я отпросился с работы, отпросил дочку в школе, хотя там тоже хотели её поздравить. Но я сказал, что ей нездоровится.

— Ей правда нездоровится? — нахмурился куратор, — во двор она может выйти?

— Я вынесу, — сказал папа.

Мы вышли во двор.

— Саша хотела японскую машину. Получи, Саша!

Я даже засмеялся. Действительно, машина!

Перевязанный розовой ленточкой, на подножке стоял велосипед.

С номером 13. Мой тринадцатый год. Я стёк из папиных рук на землю и подошёл к этому чуду. На раме было написано: «Шурёнок». Я любовно погладил руль, раму, сиденье. Японская модель. Специально для девочек моего возраста. С корзинкой, с фонариком.

— Это мне? — спросил я.

— Тебе! — засмеялся куратор, довольный, что мне понравился подарок. — Прокатись!

Я аккуратно развязал ленточку и сел в седло, даже не подумав, умею ездить, или нет. Наверно, уверенность мне и помогла, я очень красиво прокатился по дворику. Под завистливые взгляды детворы.

— А это — противоугонная система, — протянул он мне тросик с замком и ключом, — я верю, что со двора никто не возьмёт, но в городе ещё не знают, чья это машина.

— Шурёнок! — сказал я, поглаживая надпись.

Дядя Коля широко улыбался, радуясь, что меня удалось развеселить.

— В ресторане «Сосновый Бор» заказан зал, собираются многие знаменитые спортсмены, мы договорились, и сняли ещё несколько столиков, на двадцать человек. На всю стаю Шурёнка. Конечно, приглашаем и вас.

— Ой, не знаю, — сказал папа, — у нас мама на последнем месяце.

— Ну и что, там же будут дети, всё будет пристойно, только шампанское, коньяк, тем более что у детей будет отдельный стол. А тебе, Саша, надо быть обязательно, а то ребята не поймут, зачем их пригласили, и разойдутся по домам.

— Как бы тебе не было паршиво, — добавил он.

Потом они по очереди взяли меня на руки и поцеловали.

Распрощавшись, сели в машину и уехали.

Тут же набежали ребята, которым надо было во вторую смену.

— Вот это велик!

— Прокатиться дашь?

— С днём рождения, Саша! — сказал Тёма.

— Тёма! — сказал я, протягивая ему тросик, — покатайтесь, только не расшибитесь, не выезжайте из двора. Ты старший, отвечаешь за детей! Потом пристегнёшь в подъезде к перилам, ключ занесёшь. К борьбе за справедливое дело будь готов!

— Всегда готов! — Отсалютовал Тёма. Мы уже принимали в скауты с 9 лет.

Оставив детей осваивать технику, мы поднялись домой.

— Мама, нас пригласили в ресторан! Надо идти, нам заказаны столики.

— Куда же я с таким животом?

— Папа подвезёт, или такси закажете.

— А ты петь будешь?

— Боюсь, от моих песен все будут выть вместе со мной.

— Всё равно тебя приятно слушать, даже если ты поёшь волком!

— Ты слышала?

— Тебя не слышал только глухой.

— Мама, давай испечём торт. С меня коржи. Впрочем, я сделаю всё сам.

— Давай испечём! — засмеялась мама.

В это время зазвонил папин телефон.

Папа взял трубку, послушал.

— Да ты что! — воскликнул он радостно.

— Ну вот, Шурёнок, ещё одна радостная весть сегодня. Толик очнулся. Уже встаёт, даже ходит. Ребята твои уже знают, сейчас все соберутся у больницы.

— Папа, съездим?

— Съездим, сынок!

Когда мы приехали к больнице, там уже собралось не меньше половины нашей стаи. Даже Вовчик с рукой на перевязи был здесь. Ребята оживлённо переговаривались с кем-то, кто стоял по ту сторону окна.

Я раздвинул ребят и подошёл поближе. Ребята у окна обернулись и отошли. Мы с Толиком оказались друг напротив друга. Секунду помолчали, и вдруг лицо Толика исказилось гримасой боли, и он повернулся и выбежал из палаты. Ничего не понимая, я перескочил через подоконник, не обратив внимания на его высоту, и бросился в погоню.

Нашёл я его за металлическим шкафом в коридоре.

Он сидел на полу, закрыв голову руками.

— Ты чего? — спросил я его, присаживаясь рядом.

Толик помолчал, потом обречённо посмотрел на меня, и сказал:

— Я обещал тебе всё рассказать.

— Что рассказать?

— Всю правду.

— Какую правду?

— Про фотоателье.

— Мы уже знаем, что там была детская порностудия.

— Значит, взяли их?

— Взяли.

— Теперь слушай про меня.

— Да зачем мне сейчас слушать про тебя. Пойдём отсюда.

— Саша, ты знаешь, как мне хотелось есть?! Папа с друзьями пили водку, сидел у себя в комнатке, и ждал, когда они уснут. Тогда я рылся в помойном ведре, разыскивая объедки. Знаешь, какие вкусные головы копчёной селёдки? Я их съедал целиком, вместе с жабрами! Помнишь, ты чистил селёдку? Меня так и подмывало попросить у тебя голову, которую ты выбросил. Картофельные очистки с кожурой от колбасы тоже нравились. Меня ветром качало, я просто не жаловался. И, когда на улице мне предложили заработать, просто позируя, как я мог отказаться?

Тем более, ничего больше не предлагали, только переодеться в костюмчик, принять соответствующую позу, и тебе дают тыщу, а то и две!

Ты представляешь, какое это богатство! Впервые за долгое время я был сыт.

Потом мне предложили привести друга. Друг у меня был один — ты.

Ты согласился мне помочь, даже бесплатно, ты отдавал все деньги мне.

Дальше — больше. Они предложили сняться в трусиках, в плавочках, в купальниках. А когда они увидели, какой ты, они даже затряслись, выкатили мне сразу 10 тысяч! Если бы я знал!

Потом они предложили нам сняться голышом. Я согласился, ты тоже. Хорошо заплатили. Ты так смеялся, когда они показали тебе фотку с писькой!

В следующий раз нам сначала налили чаю. Я выпил, мне понравилось. Ты выпил, и осоловел.

С тобой могли делать, что хотели. Хотели они, чтобы я тебя… с тобой.

Но я не смог, я кричал и вырывался. Тогда один из них сказал, что, если я не хочу, тогда он сам. И начал раздеваться. Меня держали, а я кричал, пока не охрип. Тогда хозяин сказал, чтобы тебя не трогали, что у него есть заказчик на экзотику, когда будет заказ, они отловят нас, и продадут.

Они поставили тебя в позу, и сфотографировали, потом поставили на колени, засунули в рот огромный банан, и снова сделали снимок.

Никто тебя не насиловал, хозяин сказал, что им нужна девственница, без повреждений.

Я слушал, это всё, как жуткий бред, Это было со мной?

Меня хотели использовать? Я оглянулся, чтобы убедиться, что это не сон.

Рядом стоял Максим, закусивший руку.

— Они отдали нам флешки с фото, и сказали, чтобы мы помалкивали, иначе они выложат эти фото в интернете.

Дома я посмотрел. На этом бы всё и кончилось, но за тобой стал ухаживать Вовчик, и ты с ним стал дружить.

Тогда я совершил подлость.

Я подкинул Вовчику флешку с твоими фотографиями. Я думал, он просто отстанет от тебя, но он начал тебя бить, обзывать всякими словами, ты ничего не понимал, но терпел. Меня не били. Зачем? Я смотрел, и обсыкался. Они смеялись надо мной, а я понимал, что так мне и надо.

У меня были деньги, и я купил себе памперсы.

Кто-то догадался, и один раз меня раздели… я не сопротивлялся.

Вовчик понял, кто сделал подлость по моему поведению, начали надо мной потихоньку измываться, но больней всего мне было видеть, как они бьют тебя. Ребята заставляли смотреть. Замахивались на меня, и я опять был мокрый и дрожащий, пока ты им не отомстил.

Наверно, это всё. Когда ты сказал, что ничего не помнишь, я так обрадовался! Но теперь, когда ты вытащил меня, ты должен знать всё.

Я сидел, как оплёванный. Зачем Толику, моему Толику, ворошить эту грязь? Ведь всё кончилось. В день моего рождения так поступить со мной.

Я с трудом поднялся на ноги. Что-то тело плохо меня слушается.

— Прости нас, Саша, — тихо попросил Максим.

— Пойду, подышу свежим воздухом. Душно, — ответил я, и пошёл на выход.

Выйдя на улицу, совсем потерял контроль над телом и упал на руки подбежавшему отцу. Он посмотрел в мои широко открытые глаза и закричал: — Доктор! Есть тут доктор?!

Пришёл доктор, посмотрел на меня и сказал:

— Сильное нервное истощение. У вас дома всё в порядке?

— Конечно, нет, — ответил папа.

Следом вышел папа Толика с бесчувственным Толиком на руках.

Нас обоих положили в одну палату.

Я всё видел и слышал, но мне было всё безразлично. Потом мне стало скучно, и я закрыл глаза.

Чёрный Щенок подбежал ко мне и начал лизать рану. Стало легче.

Я повернул к нему голову и спросил: — ну и что?

— Сейчас пойдём гулять! — сказал он.

— Как это?

— А вот так! — Чёрный Щенок взял, и отделил меня от волчонка на цепи.

Тот остался на месте, а мы — рядом.

— Это как получилось? — удивился я.

— Получилось. Твои связи ослабли. Я отделил от материальной части души волновую. Теперь можно побегать по Мирам.

И мы побежали, гоняясь друг за другом.

Бегали мы по звёздным скоплениям и туманностям, из-под лап разлеталась звёздная пыль, пока не добежали до цветных клубящихся столбов. Я встал, как вкопанный.

— Ты чего? — досадливо спросил меня Чёрный Щенок.

— Красота какая! — восхищённо сказал я.

— А, это. Я уже давно не удивляюсь. Здесь много такого. Кстати, знаешь, что высота столбов — несколько миллионов световых лет?

Побежали дальше!

Так мы и бегали, пока я не проснулся. Открыл глаза и оказался в унылой больничной палате. Мне стало мерзко, и я снова закрыл глаза. Кто-то сидел рядом, и что-то бубнил.

Потом я понял, что папа мне что-то рассказывает. Ночные видения потихоньку развеялись. Я опять слышал и всё видел, но не чувствовал своего тела. Папа говорил, что маму отвезли в роддом на сохранение, и, возможно, дети родятся недоношенными.

Мне было всё равно. Скорее бы уснуть.

Когда я снова заснул, Чёрный Щенок снова меня ждал. На этот раз мы побежали в Галактику, бегали по Млечному Пути.

«Мы катимся на санках по Млечному Пути»

Щенок засмеялся, и появились санки с загнутыми полозьями, похожие на хрустальные. Мы вскочили на них, и помчались, как с горки.

Накатавшись, мы поиграли в догонялки между спиралей, поиграли в прятки. Было очень весело.

Когда я проснулся, в палате была куча народу. Какие-то маленькие люди.

они что-то кричали, махали руками, что-то рассказывали. Что они суетятся?

Никакого смысла в их движениях я не видел, куда интереснее было среди звёзд. Чёрный Щенок показывал такую красоту, что дух захватывало.

Легендарную Конскую голову я разглядывал со всех сторон, причём это было не голография, а реальный космос. Щенок показал мне Ноосферу, рассказал, как к нему подключаться, не отдавая свои знания, то есть бесплатно. Мне пока это было неинтересно, мне было интересней просто бегать и смотреть. Кончилась и эта ночь. Опять сидел папа, что-то говорил, я не слушал, ожидая новой ночи.

На следующую ночь Чёрный Щенок привёл меня к интересному месту.

— Это твой Мир, — сказал он.

— Почему он так выглядит?

— Потому, что мы смотрим на него со стороны. Каждый Мир имеет своё место в Мегамире. Похоже на пузырьки пены. Только каждый пузырёк — бесконечен, как будто пространство Мёбиуса, сколько ни иди в одну сторону, до края не доберёшься, Мир — пузырёк бесконечен. Он наполнен энергией, как колебательный контур. Когда энергия кончается, пузырёк схлопывается, давая место другому миру.

— Сколько живёт пузырёк?

— Если считать по земному, примерно десять миллиардов лет Но, если смотреть отсюда, пена постоянно обновляется. Хочешь внутрь?

Я кивнул.

Мы проникли внутрь пузырька и очутились в бесконечном Мире, наполненном миллиардами Галактик.

— Чем этот Мир отличается от тех, где мы были?

— Почти ничем. Я тебя не водил по непохожим Мирам. Тебе будет неприятно. Когда здесь тебе надоест, можешь заглянуть.

Теперь посмотрим на твою планету.

Мы зависли на окраине Галактики. Крохотная Солнечная Система пряталась, цепляясь за туманный рукав.

Ещё скачок, и мы возле голубой планеты.

— А сейчас посмотрим так:

Планета растянулась светящейся линией, уходящей в бесконечность.

— А теперь так:

Я вдруг увидел дорогу, на дороге мальчика с портфелем.

— Узнаёшь?

— Это же я!

— Да, это ты. Я произвольно выбрал точку соприкосновения. Мы смотрим из Базового Мира. Отсюда видно Время. Отсюда можно уйти в жизнь любого человека, с любого момента, можно прожить всю его жизнь.

— Хочешь, вселю тебя в тебя маленького, и ты проживёшь всю ту жизнь, умрёшь, проживёшь эту, и здесь мы опять встретимся, причём для тебя пройдёт лет семьдесят, а я могу тебя встретить, сделав лишь один шаг Или вынуть тебя из этого потока Времени, когда захочу, или ты захочешь.

— Я пока не готов, мне и так жутко интересно.

— Нам пора, приближается утро в твоём новом мире.

Я проснулся. Папа с бородой, в которой серебрилась седина, сидел у моей кровати, и плакал.

— Что я скажу Саше? — говорил он, не вытирая слёз. — Приедет, а ты в коме! — папа взял мою руку и прижался к ней щекой.

— Что?! Что это! — жутко вскрикнул папа.

Я отдёрнул руку:

— У тебя щека колючая.

— Саша! Саня! Выходили!

Я открыл глаза. Было ещё раннее утро.

— Ну Саша!

Я встал и подошёл к окну. На дворе стояла толпа ребят. Среди них я видел Толика, Вовчика, Валю. Тёму…

— Выходиии! — завопили ребята, — мы проиграли, пока ты болел!