Паутина долга

Нить четырнадцатая.

Дом с кривой кровлей по-прежнему взирал на улицу слепыми глазами закрытых ставнями окон, но выглядел безжизненнее, чем прежде. Мимо шли прохожие, торопясь попасть на дневные гуляния или вернуться домой с ночных, чтобы отоспаться, солнечные лучи заставляли иней на камнях мостовой искриться ярче и красочнее драгоценных камней, откуда-то издали доносились музыка и пение, не слишком стройное, но на зависть весёлое, и только игорный дом мрачным склепом стоял в стороне от праздника. Даже привратник у входа, мой старый знакомец, сам того не подозревая, ставший участником представления, не добавлял «Перевалу» привлекательности.

— Проходи, проходи! Игры сегодня не будет.

— Я и не собирался играть. Хочу поговорить с хозяином, только и всего.

Покрытое старыми шрамами лицо выразило недоумение, но потом меня всё же узнали:

— А, это ты... Говорят, тебе в тот день сильно повезло. Не врут?

— Нисколько. Действительно, повезло. И на следующий день тоже. Собственно, я и пришёл, чтобы выказать своё почтение heve Майсу. За его великодушие.

Привратник взглянул на меня с сожалением:

— Ты бы того... Не сегодня.

— Почему?

— Хозяин не в духе. Даже велел закрыть дом до вечера. А то и вечером никого пускать не велит.

— Что-то случилось?

— Кто ж знает? Нас в хозяйские дела не посвящают.

Закрывать игорное заведение в пору, когда на вечно страждущих денег сваливаются самые большие доходы? Странно. Должна быть веская причина. Впрочем, мне-то какое дело? Его дом, пусть творит, что пожелает. А вот всё остальное меня занимает, и весьма. Например, кто и с какими последствиями излечил скорпа.

— Я, пожалуй, войду. Пустишь? У меня и пропуск есть.

Достаю из кармана опаловую пластинку. Привратник косится на неё, потом отводит глаза и вздыхает.

— Не велено. Хотя...

— Хотя?

Люблю, когда люди, почуяв собственную выгоду, не теряют время зря.

— Если поделишься, так и быть, пущу.

— Держи.

Шрамы на угрюмом простоватом лице собираются удивлённо-радостной сеточкой:

— Я как только пристрою эту штуку, сразу деньги отдам! На половину согласен?

Сказать, что готов отдать даром? Не поймёт. А то и хуже: начнёт подозревать в злом умысле. Значит, нужно подыграть должным образом.

— Половину? Не маловато ли? В конце концов, я же её раздобыл, честной игрой, кстати.

Привратник принимает мои слова за приглашение к торгу. Как и было задумано.

— Ещё ж покупателя найти надо! Думаешь, так просто? Чтобы понятливый был, держал язык за зубами, да мог заплатить щедро.

— Трудно найти, говоришь? Может, мне самому попробовать?

— Зачем же самому? — Собеседник сразу идёт на попятный. — Надо же знать, где искать, иначе неровен час, на надзорных напорешься!

— Ну, с надзорными я уже познакомился и, как видишь, живу и здравствую.

— Это верно, — завистливо признает привратник. — Когда патруль тебя уводил, я уж думал: всё, пропал парень. А ты, гляжу, выкрутился. И как смог? У надзорных ведь когти цепкие!

— И с цепкими когтями есть способ управиться. Что же до пропуска... Так и быть, ищи покупателя сам: у меня других дел по горло. Только не забудь про мою долю!

— Как можно?! — Лапища жадного служки прячет опаловую пластинку за пазухой овчинного тулупа. — Ты приходи через пару дней, всё будет!

— А сейчас?

— Что сейчас? — Растерянно таращатся на меня глаза, в которых начинает разгораться огонёк предвкушения дармовой поживы.

— Сейчас-то в дом можно зайти?

— А! Заходи, если не передумал. Хозяин у себя, на втором этаже. Найдёшь дорогу?

Конечно, найду. Кабинет heve Майса как раз налево от лестницы, в конце коридора, тогда как игорный зал — направо. Поднимаюсь по еле слышно поскрипывающим под толстым ковром ступенькам. Ни одной живой души, даже стенные светильники горят вполсилы: в каждом вместо пятка свечей одна, в лучшем случае, две. Тихо, но тишина совсем не того рода, что приносит покой. Тишина похорон. Словно обитатели дома, сколько бы их ни было, разом решили отойти в мир иной, не позаботившись о найме плакальщиц, и только каменные стены могут скорбеть об ушедших... Неприятное ощущение. И весьма настырное. Накатывается бесцеремонными волнами, заставляя переживать чужие печали. Такое редко случается, но возможно, если... Точно! Если через участок пространства проходит сильная струя Потока: тогда все чувства, испытываемые находящимися в границах участка людьми, многократно усиленные, плывут по течению. Правда, лишь в том случае, если речь идёт о неодарённых или полуодарённых, поскольку маги неспособны пропускать струи через себя. Значит, кто-то из местных живых душ всерьёз опечален. Но кто именно? Неужели... Нет, даже думать не хочу. С близняшками не должно было случиться ничего дурного. В противном случае... Придётся долго и упорно себя прощать, а это занятие отнимает много душевных сил и зачастую оканчивается ничем.

Занавеси на окне были полуспущены, позволяя лишь малой толике дневного света проникать в кабинет, но мягкие сумерки кабинета скрадывали только незначительные детали, оставляя для обозрения главное: хозяина за столом. Точнее, около стола, потому что heve Майс сидел в отодвинутом кресле, положив на сукно столешницы левую руку, а правую прятал в складках домашней мантии. Хм, любопытно: все предыдущие встречи хозяин «Перевала» был безукоризнен в одежде, тем более, находясь в стенах игрового дома, то бишь, на службе. Сейчас же закутан в бесформенный ворох ткани, предпочитаемый к ношению теми, кто ленится следить за собой должным образом... Лицо, обращённое ко мне профилем, кажется принадлежащим на самому Майсу, а по меньшей мере, его отцу: кончик носа словно обвис, губы по-старчески поджаты, подбородок безвольно опущен. Одно слово, дряхлая развалина. Что же так сильно подкосило уверенного в себе и успешного человека?

Прикрываю за собой дверь. Тихий стук и движение воздуха, пустившее в пляс по лучам света пылинки, заставляют хозяина кабинета... нет, не встрепенуться. Тяжело и медленно повернуть голову в мою сторону. Кажется, я даже слышу скрип трущихся друг о друга шейных позвонков. А как только ловлю взгляд круглых светлых глаз, раздаётся сдавленное:

— Вы?..

Изумление. Ужас. Отчаяние. Уныние. В считанные мгновения все эти чувства посещают лицо Майса. И уходят, оставляя хозяйкой скорбь.

Удивление понятно: меня не ожидали видеть живым после всего случившегося. Но лично я бы постарался сразу выяснить, почему тот, кому был подписан смертный приговор, до сих пор топчет ногами землю, и уж ни в коем бы случае не впадал в оцепенение.

— Да. Решил зайти, узнать, как у вас идут дела.

— Дела... — голос сух, как истлевшие осенние листья. — Идут.

Глубокомысленно, но не конкретно.

— За вами был должок. Помните?

Ответный взгляд не позволял усомниться в крепости памяти находящегося передо мной человека. Но и только: ни отказа, ни согласия платить по счетам в светлых глазах не наблюдалось.

— Так вот, я пришёл, чтобы...

— Ришиан больше не служит мне.

Слова падают на дно моего сознания тяжёлыми маслянистыми каплями. «Не служит»? Значит ли это... Невозможно! Только не... Очнувшись, скорп мог исхитриться и убить гаккара, раз уж знаком с его повадками. Но если Риш умерла, то и её сестра находится при смерти. Безвинная и беспомощная... Если Кэр в самом деле забрал жизнь сестёр, у меня будет к нему разговор. Долгий и неприятный. И как только я узнаю все подробности...

— Просите её сами. Или приказывайте, как знаете. Я больше не могу это делать. И не буду.

Стойте! Она жива? Но к чему тогда трагедия?

— Простите, heve, я не совсем понял ваши слова.

— Я освободил от службы Ришиан и её сестру. Разорвал договорённость. Отпустил восвояси.

Странный поступок для человека, считающего каждый сим выгоды. Очень странный. Значит, произошло нечто значительное, смявшее и исковеркавшее прежние представления Майса о жизни и своём месте в ней. Но это личное дело хозяина игрового дома, а мне нужно совсем другое.

— Скажите, где я могу их найти?

— Зачем? — Светлые глаза смотрят в пустоту, на танцующие пылинки.

— Я должен кое-что выяснить и, возможно, сделать.

— Нет.

Отказ звучит так тихо и бесстрастно, что я не сразу понимаю смысл произнесённого короткого словечка:

— Простите?

Черты постаревшего лица напряглись, возвращая себе утраченную твёрдость:

— Оставьте в покое хоть их!

— В покое? О чём вы говорите?

— Вы уничтожили меня и будущее моей семьи, так пощадите тех, на ком нет вины!

Уничтожил? Что за бред?

— Heve, ваши слова звучат, как...

— Убирайтесь прочь!

Жест Майса, приглашающий меня двигаться в сторону двери, подходил бы под определение «указующий перст», если бы не одно неожиданное обстоятельство. Правая рука хозяина «Перевала» больше не располагала перстами, да и вообще ладонью: из рукава мантии торчал обрубок, обмотанный полосками ткани, пропитавшимися кровью и мазями, призванными остановить течение красной жидкости.

— Что с вами случилось?

— У вас плохо со слухом? Прочь!

— Ваша рука... Что с ней?

Он вздрогнул, дёрнулся, словно хотел снова спрятать обрубок в рукаве, но передумал и положил руку на стол.

— Вы ещё спрашиваете? Какая низость...

Так. Начинаются оскорбления? Прекрасно! По крайней мере, мне удалось вернуть омертвевшую душу к жизни, хотя на короткое время. А потом, как знать? Возможно, она не захочет умирать во второй раз.

— Именно спрашиваю. По вашему тону выходит, что в случившемся виноват я, и мне хотелось бы...

— Да, виноваты! Вы и только вы! Не будь вас, не было бы искушения, перед которым я не устоял!

О, вот в чём дело! Значит, я — демон-искуситель? Лестно, аглис подери. Только неправильно. Никого я не искушал, напротив, старался отговорить, как мог. Наверное, плохо старался.

— Вы не добились покровительства?

Он хохотнул, напомнив мне человека, находящегося в шаге от безумия. То бишь, меня самого лет эдак четырнадцать назад.

— Покровительства?! Я должен быть счастлив, что остался жив! Хотя, лучше бы я умер.

— Кисть отрезали «пастухи»? Те трое?

Светлые глаза затуманило воспоминанием о боли, но, как правило, некоторое время после пережитых страданий каждому из нас хочется излить негодование и злобу в окружающий мир. Майс не стал исключением, приступив к печальному рассказу:

— Да, они. Сразу после того, как вы ушли вместе с патрулём. Меня привели сюда, в мой же кабинет, и прямо на этом столе...

Я пригляделся к сукну. Точно, виднеются пятна. Хорошо, что изначальный цвет ткани был тёмно-вишнёвый, на нём пролитая и засохшая кровь не так заметна.

— Они не торопились. И не говорили ни слова. Только смотрели, пока их слуги резали... А потом бросили отрезанное в камин и сожгли, заставляя меня дышать дымом моей же плоти.

— Но почему рука?

По мне, так проще было сразу отрезать голову и успокоиться. Но видно, у старшин Подворий свои строгие правила.

— Потому что так наказывают воров. А я поступил подобно вору, желая обманным путём заполучить чужое добро, и теперь плачу за содеянное. Утратой всего, что у меня было.

Всего? Не преувеличивает ли он? Конечно, потеря кисти правой руки — не желанное событие, но люди живут и без рук, и без ног, и даже без кое-чего другого.

— Рука, конечно, заново не отрастёт, однако... Стоит ли так над ней горевать?

Светлые глаза снова вспыхнули ярким огнём ненависти:

— Стоит ли горевать? Вы спрашиваете, стоит ли горевать?! Да по вашей милости я теперь лишён права владеть «Перевалом», а мои наследники рискуют и вовсе не получить его в своё пользование! И всё из-за чего? Из-за того, что я лишь хотел обезопасить их будущее...

Какой же я тупица. Осёл. Олух. Всё верно: в городской управе Регистр владеющих и распоряжающихся обновляется раз в год, и каждый, кому принадлежит дом для проживания или какое-либо заведение в Нэйвосе, обязан подтверждать свои права путём расписки в очередном приложении к договорённости. Подпись ставится не на простой бумаге, а на зачарованной, несущей магический слепок изначального документа и способной подтвердить либо опровергнуть права владельца. А происходит всё буквально в течение минуты: человек карябает своё имя и прикладывает к листу... часть тела, включённую в слепок. Обычно это и есть правая ладонь. Иногда, впрочем, ради спокойствия и уверенности образец подписи в Регистре заверяют не только рукой, но и ещё чем-нибудь, но это стоит дополнительных денег, разумеется. Майс, судя по всему, пожадничал и обошёлся только ладошкой... Ну и дурак. Сам себе. В моём случае, к примеру, щедрость Сэйдисс не знала границ, и служке, снимающему слепок, пришлось изрядно потрудиться, обследуя меня с головы до ног, так что я могу заверять свою подпись не только руками и ногами, скажем, а и... Представляю себе картинку! Впрочем, теперь отчётливо понимаю: предосторожности лишними не бывают. Если они разумны и своевременны.

— Вы продлевали договорённость на следующий год?

Хозяин «Перевала» дёрнулся, словно мышцы шеи свело судорогой:

— Нет. Я отложил посещение управы на первую ювеку после Зимника.

— Это означает, что...

— Это означает, что через восемь дней я стану нищим.

— Но у вас же имеются наследники. Вы должны были заверить их права в Регистре!

— Они... Слишком молоды. Самый старший ещё в трёх годах от совершеннолетия и права принять «Перевал».

— Но ведь не лишён этого права полностью, верно?

— Что в том проку? — Майс тяжело осел вглубь кресла. — Городская управа назначит распорядителя по своему усмотрению, а зачем ей вести дела с прибылью для будущих владельцев? Игровой дом разорят. И хозяйство, на которое положили жизнь мои родители и я сам, будет уничтожено. Одним-единственным человеком. Сначала я посчитал вас слабым и недалёким, но вы до сих пор живы, хотя должны были умереть, значит, я ошибся...

Не люблю чувствовать себя виноватым, а нечто подобное именно сейчас и происходит. Когда мне начинают что-то ставить в вину, ощетиниваюсь иголками, как ёж, в результате ухитряюсь расцарапать до крови не только всех вокруг, но и себя самого. Как поступить на этот раз? Ранить и без того раздавленного горем человека не хочется. Проглотить обвинение и спокойно уйти, мысленно пожелав Майсу убраться куда подальше? Стоило бы. Я, стало быть, всё разрушил? Какая глупость!

Да, встреча со мной стала искушением для хозяина игрового дома. Да, моя беспечность привела к неприятным последствиям, но прежде всего для меня, следовательно, каждый заплатил по выписанному лично для него счету. И на самом деле я виноват лишь в преследовании выгоды. Своей собственной. Можно было бросить скорпа на произвол судьбы, но тогда у меня возникло бы вдвое, а то и втрое больше забот в будущем. И я сделал шаг с перекрёстка, ступив на вымощенную другими дорогу. Забавно, но Майс не вызывал у меня ни ненависти, ни злобы в истинном значении этих чувств, напротив: в отдельные минуты искренне хотелось помочь. И помог ведь... Едва не сложив свою голову. А теперь выясняется, всё было проделано зря. Даже хуже: моё участие почти сгубило человека. Но вины-то нет! И не было! Он сам вершил свою судьбу. Неумело? Неудачно? Остаётся только развести руками. Я бы и развёл, только болящая грудь не одобряет резкие и размашистые движения.

— Да, вы ошиблись. Но не во мне, а в себе. Ошиблись, потому что не рассказали толком, к кому собираетесь обращаться за помощью. Если бы объяснили...

— Что изменилось бы? — скривились поджатые губы.

— Я, конечно, не имел возможности отказаться от принятых обязательств. Но постарался бы отговорить вас совершать рискованный поступок. Возможно, мне удалось бы лучше подсказать, помочь принять разумное решение, а не идти к победе напролом... Не каждую стену можно пробить, heve. Думаю, теперь вы в этом убедились.

Обречённо-упрямое:

— Я не мог поступить иначе.

— Да-да, помню! Забота о будущем и всё такое... И чем же завершились ваши благие намерения? Полным разгромом. Надеюсь, ваши дети вас простят. Очень надеюсь. Но подозреваю, им будет несладко узнать, что мечты о сытой и обеспеченной жизни придётся исполнять самим, а не за папин счёт.

Морщины, разбегающиеся от уголков глаз постаревшего вдвое всего за один день человека, стали чуть резче:

— Вы хотите сделать мне ещё больнее?

— Не хочу. Просто предполагаю дальнейшее развитие событий. Мне очень жаль, heve. Жаль, что вы проиграли там, где у вас были все шансы на успех. Но моей вины в вашем поражении нет: я сделал всё полагающееся, чтобы обеспечить вас достойным оружием. Вы не смогли им воспользоваться? Что ж, бывает. Но стыдно винить оружейника в огрехах наставника по фехтованию: каждый должен заниматься своим делом. Прощайте, heve.

Я повернулся и уже успел уныло шагнуть в дверной проём, не надеясь на помощь, когда Майс прошелестел мне вслед:

— В квартале отсюда, Зелённая улица, дом hevary Виалы. Они должны ещё быть там: жильё оплачено до конца следующего месяца.

Я постучал костяшками пальцев в тонкую дверь апартаментов на первом этаже, любезно указанных мне хозяйкой дома:

— Позволите войти? Это Тэйлен. Помните такого?

Тишина не нарушилась шагами или прочими звуками, но спустя вдох появившаяся на пороге Шиан счастливо улыбнулась:

— Конечно, заходите!

Зайду непременно, только сначала улажу возможные разногласия.

— Видите ли... Я не совсем один.

— С вами кто-то пришёл?

— Да.

— Мы рады гостям!

Смотрю через плечо, обтянутое пепельно-серой тканью, в комнату, туда, где на подоконнике привычно примостился гаккар.

— Верится с трудом, а я не хотел бы...

— Хватит выпускать тёплый воздух! Застудишь мне сестру... Заходите все, кто есть.

Я пропустил Хиса, сразу же приступившего к деловитому обнюхиванию платья Шиан, вошёл сам и закрыл дверь.

— Ой, какая собачка! — восхищённо воскликнула красавица, опускаясь на колени и теребя пса за уши. — Риш, посмотри! Правда, хорошенькая?

— Гадость, — коротко описал свои впечатления от зверушки гаккар.

— Ну почему же? — обиделась Шиан. — Он милый! И такой тёплый...

Она сгребла Хиса в охапку, прижимаясь щекой к короткошёрстной шкуре. Ришиан сморщилась, но не стала упрекать сестру, снова переводя взгляд на улицу за окном и при этом высокомерно обращаясь ко мне:

— Зачем пришёл?

Вот те раз. Я похож на человека, чьи поступки не имеют причин? В чужих глазах, возможно, при взгляде на меня обычно и возникает такое впечатление, но не в наступившем же случае!

— Поговорить.

— Есть тема, да?

И ещё какая! Но пожалуй, не буду пересказывать, какое облегчение испытал, когда узнал от hevary Виалы, что её постоялицы живы-здоровы и по счастливому совпадению как раз находятся в доме. От сердца отлегло. В прямом смысле: пока не увидел бледное лицо Шиан, в груди неуклонно то набухал, то опадал комок, мешающий дышать.

— Есть.

Гаккар опёрся затылком о выступ стены в оконном проёме.

— Позволишь угадать, да?

— Если хочешь.

— Пришёл говорить о том маге, да?

— Именно о нём.

— А нечего говорить, — Ришиан посмотрела на меня мутными глазами.

— Разве?

— Ты выполнил свою часть сделки, я — свою. Что-то ещё осталось, да?

Я прислонился к стене у другой стороны оконной рамы.

— Мне нужны сведения, которые в силах дать только ты. Или твоя сестра, смотря кто из вас поделился противоядием со скорпом.

Верхняя губа гаккара насмешливо приподнялась, обнажая зубы в гримасе, меньше всего похожей на улыбку.

— Хитрый, да? Заморочил маленькой голову так, что она готова была умереть, а теперь ещё и недоволен? Пришёл требовать большего, да?

Пристыдила. С полным правом, к тому же обошлась мягче, чем могла бы.

— А если и так? Тебя никто не просил атаковать мага, верно? Но ты набросилась на него и почти убила, а мне он нужен был живым. Жизнь за жизнь — равный обмен, не находишь?

Ришиан издала звук, похожий на смешок, но в исполнении змеи:

— Так вот почему ты вступился за сестрёнку... Всё, как я и говорила, Шиан. Слышишь? Он сам признался.

Близняшка оторвалась от тисканья Хиса и с очень серьёзным и спокойным видом возразила:

— Он не скрывал. Не просил меня. Я сама решила.

— Решила сглупить, — дополнил гаккар. — Ладно, всё закончилось.

— И хотелось бы узнать, чем, — поспешил я напомнить о своих нуждах.

— Неужели ты думал, я позволю сестре совершить безумство?

Не отвечаю. Кто может похвастаться знанием тёмных путей чужих душ? Уж точно, не я: и собственной хватает, чтобы лезть куда-то ещё и искать на свою... В общем, искать приключений.

— Я сама всё сделала.

— Не буду спрашивать, как: понимаю, удовольствия это тебе не доставило и не могло доставить... Но что произошло потом?

— Потом? — Ришиан потянулась, выпрямляя спину. — Потом он проснулся.

— И?

Блеклые глаза оценили мой настырный интерес, как недостойный, и гаккар сделал паузу длиннее, чем намеревался, перед тем, как продолжить рассказ.

— И ничего. Не сказал ни слова. Даже не пошевелился.

Потому что увидел тебя, разумеется. И предпочёл не злить убийцу, тем более, не имея достаточного запаса Силы.

— А потом?

— Потом мы ушли.

— Вы были у мага вдвоём?

Ришиан снисходительно улыбнулась:

— Я не оставляю сестру одну надолго.

Пояснений мне уже не требовалось. Конечно, не оставляет. Потому что, вернувшись, может не застать ту живой.

— Он последовал за вами?

— Не знаю. Его воля. Последовал, не последовал... это больше не важно.

— Очень даже важно! Он мог выследить вас и решить уничтожить. Ты наверняка не боишься смерти, а твоя сестра? Её жизнь тебя не заботит?

Красавица поднялась с пола, подошла к гаккару, обняла за широкие прямые плечи и замерла, трогательно зарыв нос в невесомые пряди прозрачных волос. Ришиан на протяжении вдоха нежилась в объятиях сестры, смежив веки, потом бесцветные, но пронзительные глаза снова взглянули на меня:

— Всё больше не важно.

Или мне померещилось, или в этом доме тоже повеяло скорбью, схожей с дыханием «Перевала»?

— Можешь сказать прямо, в чём дело?

— Тебе нужно знать, да? Зачем? Хочешь помочь или...

Хочу убедиться, что не виноват в чужих бедах. Да, именно так. Хватит парня, погибшего из-за моего желания подленько отомстить игровым заведениям. Хватит стражников, убитых, чтобы я мог спастись. Хватит Майса, моими стараниями потерявшего вместе с рукой смысл жизни. Если сейчас выяснится, что и близняшек чем-то обидел именно я, впору начинать замаливать грехи перед алтарями всех богов. По очереди.

— Скажешь?

Ришиан повернула голову к сестре:

— Если он придёт убивать нас, лучше пусть делает это поскорее. Потому что нам некуда идти и нет возможности жить.

— Так не бывает.

Возражаю, и сам понимаю тщетность и нелепость собственных слов. Гаккар придерживается того же мнения, но всё же пускается в объяснения:

— Мы служили в «Перевале». Мы получали жалованье. Мы были защищены от напастей. Моя сестра была защищена. Она красивая, да? Красивая, ты тоже когда увидел её, захотел прикоснуться или...

Да, захотел. Чтобы убедиться: передо мной не видение, а человек из плоти и крови. Но желать Шиан, как женщину... Для меня это равносильно покушению на прекрасную древнюю статую или иной шедевр, вышедший из-под руки знаменитого мастера. Любоваться? Не откажусь. Но взять и разбить... Не так воспитан.

— Многие мужчины хотели её. С юности. Мы всё время бежали прочь, пока... Не встретили здешнего хозяина. Он предложил нам кров и защиту. Целых три года мы жили спокойно, пока... Но появился ты.

Знакомая песенка начинается. Опять я — причина всех несчастий.

— Вчера heve Майс позвал нас и сказал, что больше не может держать у себя на службе. Заплатил жалованье за месяц вперёд и попрощался. Когда закончится плата за дом, нам придётся уйти. Я могу подолгу обходиться без тепла и еды, но Шиан не может. Потому лучше, если нас придут убивать сейчас, пока мы сильны и счастливы вместе.

Действительно, умирать в одиночку от истощения гораздо омерзительнее, чем быть убитым в яростной схватке рядом с дорогим тебе человеком. Но не рано ли начались разговоры о смерти?

— Разве вы не сможете найти новую службу? Шиан возьмут в любое место, где мужчины восхищаются женской красотой, а ты...

Гаккар приписал моим словам один-единственный смысл:

— Дом свиданий? Да, сестрёнку примут там с радостью. Но я не смогу жить, зная, что она каждый день будет отдавать своё тело кому-то для забавы!

— Наймись куда-нибудь сама. Уверен, от гаккара не откажутся ни в покойной управе, ни...

Глаза Ришиан яростно сверкнули:

— Тогда придётся убивать. Ты желаешь мне такой судьбы? Желаешь, чтобы я была убийцей?

— Ты рождена убийцей. Признаешь или нет, но ты создана для того, чтобы нести смерть.

— А меня спросили, хочу ли я этого?

Она выдохнула горечь вопроса мне в лицо, подавшись вперёд, и Шиан мягко потянула её за плечи обратно, прижимая к своей груди:

— Успокойся, Риш... Никто не прикажет тебе убивать. Никогда. Обещаю, я буду делать всё, что потребуется, всё, чтобы ты не вспоминала о тех детях.

— Детях?

Гаккар выгнул спину мучительной дугой, стараясь не разрушать объятий сестры.

— Да, детях... Их было много. Десяток или два, я не считала. Мне некогда было считать. Мне было запрещено думать о чём-либо, кроме того, что они — мои враги. Маги. А маг должен быть только мёртвым.

— Тебя заставляли убивать детей?

Ришиан усмехнулась:

— А где прикажешь брать взрослых? Они сильны и прячутся за стенами заклинаний и охранниками, а гаккара нужно учить. Не слишком долго, но всё же нужно.

Верно. Можно сколько угодно рассказывать и показывать, как действовать, но пока не предоставишь ученику возможность применить знания на практике, урок не будет усвоен. Значит, дети? Вряд ли для обучения гаккара воровали наследников из родов одарённых, скорее, разыскивали незаконных отпрысков, которых маги щедро оставляют после себя, полагая, что смешанная кровь не имеет первородной силы. Чаще всего так и происходит: дитя одарённого и неодаренного неспособно владеть магией. Но что, если встретятся одарённый и полуодарённый? Половинка того, половинка сего — почему они не могут сложиться в единое целое? Конечно, таких «диких» магов на свете немного. Потому, что мало кто из них выживает в младенчестве, и потому, что в обучение их берут неохотно, а простой люд не слишком дружелюбно встречает носителей дара. Забивает камнями, к примеру. А уж если представится случай продать неугодного ребёнка с выгодой для себя... Откуда неизвестный наставник брал для своих уроков материал, понятно. Но с какой целью всё это вообще было затеяно?

Гаккар с рождения испытывает ненависть к магам — так говорит труд heve Лотиса. Но то ли в расчёты Заклинателя, творящего смертоносное чудовище, вкралась ошибка, то ли изначально дурные чувства не присущи ни одному существу на свете. Во второе хочется верить всей душой, но вернее первое: если в материнской утробе росли вместе два ребёнка, они не могли испытывать ненависть, каждое мгновение чувствуя тепло не только матери, но и друг друга. Потому и потребовалось натаскивание на дичь... Мерзко. Не могу не признать: действенно. Но мерзко. Хотя я и сам вряд ли нашёл бы другой способ пробудить чувство, по небрежности Заклинателя уснувшее мёртвым сном. Или же... Нет. Я бы попросту не допустил подобной небрежности. Теперь не допустил. Но тот «я»... О, тот мог сотворить много страшных ошибок, потому что не понимал истинной цены принятых и осуществлённых решений. Не хотел и не умел задумываться над последствиями неверных шагов, пока сам не стал такой же случайной «ошибкой». Пока не...

Появление нового действующего лица в нашем грустном представлении мы почувствовали одновременно: гаккар взвился с подоконника, закрывая собой Шиан, а я загнал обратно стон, вызванный болью от шевельнувшейся в груди печати — вот уж кто по тревоге просыпается совершенно самостоятельно и норовит сделать это в самый неподходящий момент!

Закрытая дверь вздрогнула, но не так, как если бы, вися на петлях, просто была кем-то потревожена, а словно приобрела несвойственную ранее мягкость, почти текучесть. По древесным узорам прошла вполне различимая глазом волна. От нижнего края двери до верхнего. Замерла. Вздохнула, откатываясь назад. И дверные доски осыпались на порог буро-жёлтой трухой, в которую немедленно ступили слегка изношенные, но вполне крепкие сапоги пришлеца, которого, признаюсь, я желал увидеть, но совсем в другом месте и совсем по другому поводу.