Перекрёсток двенадцати ветров

Путь домой…

Егор упал не сразу — очевидно, побоялся уронить Ксанку. Он просто встал на колени, поставил ручки носилок на землю, а потом завалился на бок, и Рату показалось, что Егор начинает таять от дождя, растворяться в земле. Он рывком поднял двоюродного брата, несколько раз ударил по щекам. Ксанка смотрела большими глазами. Сашка держал передок носилок один.

Дождь начался утром и шёл — то тихий, то бурный, тёплый, но непрестанный, облака висели над самыми головами. Позавчера и вчера они ели сырое мясо — Рат застрелил кабаргу. Но до этого три дня ничего не было, пока они уходили от реки, зверьё разбежалось от потопа — и приходилось пробавляться зеленью и сыроежками, высыпавшими кое-где. Светка пыталась раздобыть огонь трением… Сегодня утром выяснилось, что мясо уже начало пахнуть — сыро и тепло, слишком сыро и слишком тепло…

— Пусти, я сам, — Егор оттолкнулся. — Я просто споткнулся…

— Держи, — Рат сунул ему двустволку и принял носилки. Плечи загудели. Они несли носилки по очереди, но плечи не успевали отдохнуть и покрылись лопнувшими мозолями в первый же день.

— Ещё не твоя очередь, — хрипло сказал Егор. Лицо у него стало остервенелым.

— Я сильнее, — отозвался Рат. — Пошли, чего стоять…

И они снова пошли. Они шли вдоль Уды, первый день шли вдоль Уды, Рат был в этом уверен, хотя к самому берегу подобраться не удалось — мешали буреломы и завалы. А значит — понемногу приближались к цели.

Втрое медленней, чем он рассчитывал. Ступни почти не ощущались днём, словно деревяшки, пристёгнутые к щиколоткам, зато по ночам они ныли, гудели и чесались от укусов комарья и многочисленных ссадин и порезов. Сил встать просто не было, и Рат поднимался первым, даже не через силу, а вообще непонятно, как. И поднимал остальных. Светка угрюмо молчала, а Ксанка каждое утро плакала, хотя её несли, и закрывала глаза, когда Рат будил мальчишек. Сашка ругался, а однажды ударил Рата. Егор всё делал молча. Они по-прежнему ночевали в шалашах, делать которые с одним складным ножом Сашки, уцелевшим у него в кармане, оказалось в сто раз трудней — а вечером и так всё валилось из рук.

После первых десяти шагов Рату вдруг показалось, что Светка чокнулась. Она вдруг откинула голову и запела — громко и весело:

— Светка, ты чего? — спина Сашки качнулась, он, похоже, подумал об этом же, но его сестра ответила:

— и Рат подхватил:

— и Светка окликнула брата:

— Ну?! Это же ваша песня, подпевай! — и Сашка присоединился:

— и они всё впятером ещё раз пропели:

— Свет, пой ещё! — крикнул Сашка, и она запела, шагая впереди. Рат не знал этой песни, но в ней был припев, красивый и завораживающий:

— и к концу песни Рат обнаружил, что подтягивает себе под нос эти строчки…

Светка пела.

Они шли. И иногда подтягивали.

Впереди шагала девчонка, не столь давно откликавшаяся только на кличку «Синти», дочь офицера, взбалмошная и непредсказуемая особа. За ней, сменяясь, её брат — член милитаристского клуба, казачонок-проводник с пунктиком насчёт самостоятельности и его двоюродный брат, сын нового русского, высокомерный космополит[27], никогда не носивший ни одной вещи дешевле чем за триста долларов, тащили на самодельных носилках девчонку со сломанной ногой, ни разу в жизни не носившую вещей дороже чем за триста рублей.

Они шли босиком, в драных камуфляжах разной степени разукомплектованности и пели, а дождь поливал их, то усиливаясь, то ослабевая.

Это было абсурдно, но не более, чем вся жизнь и история страны, в которой они родились и от которых не могли уйти никуда, даже если кто-то из них громко кричал о том, что хочет этого.

Рат не помнил, как и когда упал. Он пришёл в себя — Сашка волок его, перекинув руку себе на шею, а ружьё — на грудь. Ксанку тащили Светка и Егор.

— Хватит, — сказал Рат и занял место Светки…

…Дождь перестал, когда они остановились на привал. Сил делать шалаш ни у кого не было — они кое-как заползли, накромсав лапника, под здоровенный выворотень сосны и лежали, прижавшись друг к другу. И тогда Рат даже не услышал, а почувствовал, что Егор плачет.

— Ты что? — прошептал он в ухо двоюродному брату.

— Обидно… — Егор дрожал. — Так обидно… теперь, когда я… ты веришь, что я всё понял?

— Да, — сказал Рат.

— Обидно, — повторил Егор. — Мы ведь не дойдём, Рат. Мы не дойдём. И я всё зря…

— Ты не зря. Ты Ксанку спас, — прошептал Рат. И полез прочь из логовища, таща за собой ружьё…

Через час, когда Сашка сумел заставить себя выбраться из оцепенения, он выбрался наружу. Было почти совсем темно, но на раскисшей земле кое-где видны были следы, и Сашка, пойдя по ним, нашёл Рата в полукилометре от их «лагеря» — возле туши убитого выстрелом в глаз изюбря. Распоров горло оленю острым камнем, Рат, обливаясь, пил кровь и плакал навзрыд.

— Я… первый раз… промазал, — у него был жуткий вид, у перемазанного кровью. — Осталось пять…к нарезке… и картечь…

Вдвоём они доволокли тушу к выворотню. Рат заставил всех пить кровь, и они опять ели сырое мясо, а потом жевали черемшу, которую собрала Светка неподалёку на прогалине. Потом — уже в полной темноте — уснули, как умерли, а проснулись почти в полдень следующего дня. Около самого входа возле изюбря дрались несколько лисиц, замерших при виде людей, а потом порскнувших в стороны.

— Останемся тут ещё на сутки, — решил Рат. — Крошна новые сплетём, мясо оставшееся порежем и подвялим хоть немного.

— С обувкой бы что-нибудь придумать, — сказала Светка. Рат покачал головой:

— Без верёвок я ничего не придумаю… Отец умел из крапивы верёвки делать, но тут и крапивы нет, да я и не могу…

— Вчера я думал — сдохну, — признался Сашка. Ответом ему было молчание, красноречиво говорившее, что подобные мысли посещали и остальных. После этого молчания Рат сказал:

— Да мы почти и сдохли.

— Рат, — спросила Светка, — как ты думаешь — мы дойдём?

— Должны, — ответил Рат. — Обязаны, — и повернулся к Егору. — Правда, братишка?

— А как же, — усмехнулся тот, вставая. — Попробую я к реке добраться. Вдруг у нас под боком теплоходы ходят? Или, однако, рыбу-кита морские духи на берег выгнали — большое подспорье бедным чукчам. Однако.

— Иди, — сказал Рат. И добавил: — Однако.