Песочные часы

Ласточкины гнезда

Ласточки лепили гнезда под крышей нашего дома и в верхних углах окон. В круглых отверстиях, если высунешь голову из окна, можно увидеть желтые широко разинутые клювы на тоненьких вытянутых шейках. А уж писк стоял вокруг дома! Ласточки-родители стремительно и деловито сновали туда-сюда, совали еду в разинутые клювы и снова улетали за едой. Нас они не боялись. И правильно делали: ласточкины гнезда мы не разоряли. Одно дело вынуть почти оперившегося пятого птенца из плетеного гнезда-корзиночки, лежащего в дупле невысоко над землей, а другое — страшненького, голого, тянущего шею из прочно приклеенного глубокого глиняного сосуда с узким отверстием. Да и зачем их трогать, когда можно и так наблюдать за ними изо дня в день.

И, может быть, оттого, что мы не пытались вмешиваться в их жизнь, птенцы благополучно росли, пищали все громче и требовательнее, головки у них покрылись черным пухом, только вокруг клюва пух был желтый. На крылышках выросли маленькие перышки. Правда, на подоконниках росли горки белых сухих испражнений. Сестра-хозяйка Елена Ивановна кричала:

— Все окна изгадили ваши ласточки, подоконники — смотри, на что похожи! Для того мы тут скребем-моем, чтобы ласточки ваши тут гадили!

Но нам-то это ничуть не мешало, и запаха никакого не было.

Мы хотели подсчитать, сколько раз в день ласточка кормит птенцов, но так и не смогли: у нас был режим: по горну — на зарядку, по горну — на линейку, на завтрак, на прогулку, на речку. Звучала команда: «Строиться!» — и нужно было бежать и становиться по росту, каждое звено отдельно. Звенья соревновались между собой. Каждое старалось набрать побольше баллов, чтобы в конце смены занять первое место. Хорошо убранная палата — балл; звено первым построилось в столовую — балл. А за нарушение правил баллы снимались. Самовольный уход с территории лагеря грозил потерей сразу пяти баллов. Все равно мы правила нарушали, совершали побеги на речку, но старались действовать осторожно, да и вожатые не слишком за нами следили, и вообще, дисциплина была только на первый взгляд строгой. И не так уж плохо было ее соблюдать, например, шагать строем по проселочной дороге на прогулку в лес и петь песню про чибиса:

Иногда Люба и Олечка, пионервожатые, чтобы не распадался строй, командовали — а мы хором подхватывали:

— Раз-два, три-четыре, три-четыре, раз-два! Раз-два, Ленин с нами, три-четыре, Ленин жив! Выше Ленинское знамя, пионерский коллектив!

В лесу мы разбредались по просторной поляне, ловили в ручье головастиков, собирали землянику, гадали на ромашке, секретничали и ждали, когда же, наконец, снова строиться — и на речку.

До речки от поляны полчаса ходьбы. Песчаная отмель, пляжик, окруженный густым ольховым кустарником. Ивы нагибаются чуть ли не до середины речки. Вода чистая, спокойная, прозрачная. У того берега неподвижно лежат на воде листья кувшинок и торчат желтые головки цветов. Мальки стайками пасутся у самого берега.

В тот день было очень жарко, и мы стали упрашивать Любу и Олечку сократить прогулку и поскорее пойти на речку.

— Нам еще по расписанию час гулять! — доказывали Люба и Олечка, которым тоже очень хотелось на речку.

— Ну Любочка, ну Олечка! — умоляли мы. — Ну, жарко же! Ну, пожалуйста, ну пойдемте на речку!

Солнце пекло, от земли шел сухой, горячий запах. Птицы еле щебетали.

В общем, мы недолго уговаривали Любу и Олечку. Под конец они сказали:

— Только Ларисе Борисовне не говорите!

Лариса Борисовна — это была наша старшая воспитательница.

Мы с восторгом заверили, что ни за что не скажем.

…Два часа мы плескались в воде! Выскакивали, вываливались в песке — и снова кидались в воду. И два часа никто не кричал нам: «Первое звено — из воды! Второе звено — из воды! Первое звено — снижу два балла!»

Накупались так, что у некоторых даже губы посинели. Возвращались в лагерь веселые, проголодавшиеся и пели «Чибиса»:

Вошли строем на территорию лагеря, и Славка Степанов, наш горнист, сразу побежал за горном — созывать в столовую.

Побежал — и вдруг остановился. И мы остановились, не веря своим глазам…

Ласточкины гнезда! Они валялись на земле, разбитые, сломанные. Несколько чуть-чуть начавших оперяться птенцов прыгали вдоль стены дома и пищали, широко разевая клювы. Остальные были мертвы. У них только головки успели покрыться пухом, а так они были еще совсем голые.

Взрослые ласточки — их были целые тучи, они, наверно, слетелись со всего света — носились над домом вверх-вниз, как черные самолетики, и отчаянно пищали.

Пух кружился по воздуху.

И среди всего этого разгрома ходили Елена Ивановна с метлой и Лариса Борисовна с лопатой и сгребали в кучу разбитые гнезда и мертвых птичек.

Люба и Олечка заплакали, а вслед за ними и другие девочки.

— Вы зачем гнезда разорили?! — крикнул Мишка Рапопорт. — Это наши ласточки!

Лариса Борисовна только еще быстрее заскребла лопатой по земле. А Елена Ивановна закричала:

— Завтра комиссия приедет с проверкой, увидит подоконники загаженные — кому отвечать? Не тебе, небось, а нам!

— Ну и что же? Мы бы сами убрали! Трудно, что ли? — закричали мы.

— Убрали бы вы, знаем, как вы убираете! Сами гнезда разоряете, пташек губите!..

Лариса Борисовна перебила ее:

— Почему молчит горнист? Степанов, сигналь на обед!

Славка не ответил. Он стоял у стены и дышал в ладони, в которых сидел дрожащий птенец.

Лариса Борисовна приказала:

— Сейчас же строиться — и в столовую. И не будем обсуждать того, чего вы не понимаете.

— А чего тут понимать? — сказал Мишка. — Если бы ваш дом и детей — вот так…

Лариса Борисовна побледнела и несколько раз сжала и разжала зубы так, что на ее худых щеках вверх и вниз заходили желваки. Она сказала только:

— Ах, так!.. — и ушла.

Обедали молча. И никакого «тихого часа» не было. Кто-то измазал углем стенгазету. Кто-то написал на стене дома: «Лариса и Елена — фашистки».

На следующий день приехала комиссия с проверкой — директор театра Николай Мефодьевич и Галина Львовна, Олькина мама. Олька ей все рассказала.

Через два дня Лариса Борисовна уехала, ни с кем не попрощавшись, а вместо нее прислали другую старшую воспитательницу, Ольгу Николаевну.

Ласточки еще много дней кружили над домом, тыкались клювами в темные пятна под крышей и над окнами и пищали, пищали.

Уже никаких следов не осталось на земле — все было аккуратно подметено и посыпано песочком. Окна и подоконники чисто вымыты.

Только ласточки все не улетали, все кружили над нашими окнами и пищали, пищали, словно обвиняли нас в чем-то…