Плещут холодные волны

КОМАНДИР

Мощный форштевень ракетного крейсера резал волну, фонтаном разбрасывая брызги. Корабль, набирая скорость, выходил из бухты. Багровый диск солнца медленна опадал к горизонту. Последний луч, позолотив гладь моря, коснулся ровной, как струна, далекой черты и стал погружаться в пучину. А крейсер уходил все дальше в море. Сгущались сумерки. На ходовом мостике засветились циферблаты многочисленных приборов.

Поставив рукоятки машинного телеграфа на "полный вперед", командир корабля капитан I ранга крепыш среднего роста задумчиво смотрел на остающиеся за кормой огни большого города. Вахтенный офицер — молодой старший лейтенант — взглянул на репитер гирокомпаса и запросил рулевого: "Как на румбе?"

Получив четкий доклад, скомандовал: "Так держать!" Оглянулся на зарево севастопольских огней, о чем-то подумал, вздохнул и задержал взгляд на командире. Тот стоял все в той же позе, весь ушедший в себя.

— Товарищ командир, вы сегодня что-то особенно задумчивы.

Капитан I ранга не ответил. Старший лейтенант понял: командир что-то вспоминает, и мысли его невеселые, не нужно быть надоедливым. Вахта длинная, до заданного района далеко.

Стемнело совсем. За кормой заискрился буран. На южном небе зажглись яркие большие звезды. Крейсер слегка покачивало. Командир сел в кресло, поинтересовался у вахтенного офицера сколько лежать на заданном курсе и, получив ответ: "Три часа пятьдесят семь минут", — помолчал и сказал:

— Знаете о чем я вспомнил?

Старший лейтенант насторожился.

— Наверное, вспомнили горящий Севастополь?

— Да, вы угадали... Вспомнил далекую, почти такую же июльскую ночь. Из Севастополя мы уходили последними. Надо было забрать оставшихся защитников города из района 35-й батареи. Наши сторожевые катера прибыли к рассвету. Налетела фашистская авиация. Бомбежка, пушечно-пулеметный огонь следовали один за другим. Маневрировали, отражали атаки "хейнкелей". Бомбы рвались рядом. А тут загорелись дымовые шашки рядом с бочками бензина. Еще мгновение и мог прогреметь гибельный для катера взрыв. Бросились тушить огонь.

К вечеру, когда стихли атаки, похоронили убитых по морскому обычаю. Стемнело. Опустился туман. Подошли к Херсонесскому мысу. Слышим на берегу шум, крики, выстрелы. Причала не было, швартоваться не к чему. К берегу подходили осторожно. Вдруг у самой кромки его туман рассеялся, и мы увидели на воде плывущих людей. Стали подбирать их. До береговой черты оставалось метров двадцать... Ближе подходить нельзя. В воде по грудь стояли люди. Слышались просьбы: подойдите поближе. Командир мой, старший лейтенант Иванов, на мгновение дал самый малый вперед, и катер уткнулся носом в песок. Как по команде на палубу хлынули люди. Тотчас же все помещения и палуба были заполнены ими.

Командир рванул машинный телеграф: "малый назал". Все три мотора заглохли. Катер прочно сидел на мели. А люди продолжали взбираться на палубу... Командир попросил подходящий к берегу катер стащить его. Завели буксирный трос. Одна попытка, вторая, третья... Катер — ни с места. Увеличили обороты. С большим трудом удалось выйти на чистую воду. Когда подсчитали принятых на борт, их оказалось более ста человек. Для сторожевого катера, на котором вся команда не превышает двадцать человек, это была неимоверная перегрузка. Но что делать? Развернулись, вышли на кромку минного поля, легли курсом на Синоп. Командир решил под покровом ночи отойти подальше от Крымского побережья.

И вот перед глазами у меня — горящие руины Севастополя, многострадального и героического. Сколько отважных моряков среди развалин, под грудами камня и пепла осталось там навсегда!

Мы полагали, что вдали от Крымской земли, в открытом море меньше будет вражеских катеров, самолетов, и мы прорвемся к Кавказскому побережью. Скрылось за кормой зарево над Севастополем. Забрезжил рассвет. И тут сигнальщик доложил:

— Слева сто шестьдесят, угол места 20, самолет!

Это был разведчик. А вслед за ним, как всегда, летели "юнкерсы-87". Они по одному стали пикировать на катер и сбрасывать бомбы. Командир подавал команды на руль, уклоняясь от бомб, маневрировал машинами, круто разворачивая катер то вправо, то влево, сбавляя или резко увеличивая сго скорость. "Юнкерсы" методично после сбрасывания бомб заходили по курсу катера и обрушивали на него пушечно-пулеметный огонь. От близких разрывов бомб в пробоины корпуса хлынула вода.

Вот еще один пикировщик сбросил бомбы. На этот раз наиболее точно. Катер подбросило. Заглохли моторы. Началась борьба за живучесть судна. Матросы заделывали пробоины. Мотористы пытались запустить двигатели. Старший лейтенант Иванов, находясь на мостике, четко и спокойно отдавал команды. Часть верхней команды, особенно из орудийных и пулеметных расчетов, была ранена. Но огонь не прекращался. Раненые оставались в строю, убитых заменяли "пассажиры".

Израсходовав боевой запас, самолеты ушли. Казалось, пронесло. Кое-кто облегченно вздохнул. И вдруг прямо по курсу рвануло сразу несколько бомб, и "юнкерс" с ревом взмыл вверх над самой мачтой катера. Взрывом оторвало всю носовую часть его до самой рубки. Все, кто был в носовом кубрике и на палубе, погибли. Судно окончательно потеряло ход.

— Ну и что же произошло с ним? — нетерпеливо и взволнованно спросил старший лейтенант.

Капитан I ранга посмотрел на собеседника и продолжил:

— Командир катера не растерялся. Его четкие приказания заставили людей поверить, что судно останется на плаву. Завели пластырь. Из брезента быстро соорудили парус, прикрепили его к мачте. Подбитый катер был неуправляем, начавший свежеть северный ветер относил его к турецкому побережью. Оставшиеся в живых начали понемногу успокаиваться. Солнце перевалило за полдень.

— Слышу звук самолетов! — вдруг доложил сигнальщик.

В следующее мгновение все увидели несколько "мессершмиттов", идущих на небольшой высоте прямо на катер. Не имея возможности маневрировать и уклоняться от атаки, катер открыл по противнику сильный огонь из всех оставшихся огневых средств. В этой атаке я был ранен. Но тяжелее всего была гибель командира. Пробитый пулеметной очередью, он, вцепившись в телеграф, некоторое время стоял, пытаясь показать, что ничего не случилось и бой продолжается.

Наступили сумерки. Израненные, измотанные непрерывными атаками вражеской авиации члены экипажа с помощью "пассажиров" боролись с поступающей в трюмы водой. Когда стемнело, погибших похоронили в море, обернув их тела в брезент. Несмотря на усилия людей, вода прибывала, катер все больше и больше оседал в воду. Это была страшная ночь. Для всех она казалась последней в жизни, но ветер неожиданно стих. Начало светать. Мы стояли и ждали очередного расстрела. Вдруг раздался возбужденный голос сигнальщика:

— Тральшик, наш тральщик!

Все взоры устремились туда, куда он показал рукой. На резкой полоске горизонта мы увидели силуэт корабля. Красная ракета — последняя, оставшаяся на ходовом мостике, — взмыла ввысь. Тральщик заметил нас и принял на борт оставшихся в живых шестнадцать человек.

Капитан I ранга надолго замолчал. Старший лейтенант не смел нарушить наступившую тишину. Он видел, как подергивается веко на лице командира, и понимал, сколько же пришлось пережить, перестрадать ужасов минувшей войны его старшему боевому товарищу.

— Ну, а потом что было? — не удержался от вопроса старший лейтенант.

— Потом нас доставили в Туапсе.

— А затем?

— Затем был госпиталь. После него меня направили на учебу. Окончил Высшее военно-морское училище, стал офицером. Попросился на морской охотник. Хотелось стать таким, как мой первый командир. Служил на катере, на тральщике, сторожевике. Еще учился. Стремился выковать в себе все черты настоящего командира, каким был старший лейтенант Иванов. Навсегда в моем сердце он остался примером выдержки, стойкости и находчивости в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях.

...Светало. Корабль подходил к заданному району. Сейчас прозвенят колокола громкого боя, прозвучит сигнал учебной боевой тревоги. Начнутся флотские будни.