Плещут холодные волны

ДОЛГ

Солнце опустилось в дальнюю синь моря. Сгущались сумерки. Теплый летний ветерок ласково тянул с берега. Он нес аромат зелени парков, садов. Пламя костра вздрагивало, высвечивая желтоватое лицо моего собеседника, пожилого плотного мужчины, сидящего на камне. Седые волосы его развевались на ветру.

Мы слушаем урчащий рокот прибоя и смотрим в темную даль, где еще недавно яркой полоской сверкал горизонт. В потемневшем небе вспыхнули звезды. В ночи стал слышнее мерный говор моря. Мой собеседник подбросил в костер несколько сухих сучьев, и пламя выхватило из темноты белую отвесную скалу, к которой плотно прижался буйно растущий куст шиповника.

— Ты говоришь, нелегка была наша юность? — задумчиво произносит он, — а я все-таки доволен, что жил именно в те годы, трудные и суровые.

— Другое время было? И люди были другие? — продолжает он на мое замечание об условиях, в которых пришлось мужать молодежи тех лет. — Ну и что же? Человек всегда есть человек и должен им оставаться в лучшем смысле этого слова. Обидно бывает, когда слышишь иногда: "Папаша, ты устарел со своими взглядами". А ведь взгляды на жизнь, на людей, на их поведение в обществе всегда должны быть чистыми. Разве может устареть, например, такое качество человека, как чувство долга, ответственности перед людьми, перед страной и, наконец, перед собственной совестью?

Вон, видишь, скала и шиповник? В штормовую погоду скала защищает его от страшных ударов, и он цветет, наполняет воздух удивительным ароматом, приносит целебные плоды, платя за это скале тем, что не позволяет досужим людям взбираться на вершину ее и нарушать природную красоту и неприступность. Каждый из них тоже своеобразно выполняет свой долг. Они не люди. Человек же...

Он закурил, сверкнув огоньком сигареты, и неторопливо повел рассказ об одном из дней своей далекой боевой юности.

— Воевать я начал с восемнадцати лет в парашютно-десантной части. Был наводчиком миномета. Несколько месяцев мы стояли в обороне под Новгородом. Летом еще ничего, а зимой тяжело — морозы сильные были.

Помню такой случай. Поставил меня командир часовым охранять штаб. Размещался он в небольшой лесной деревушке, в обычной избе, правда, большой, добротной, но от постоянной канонады в окнах ее не осталось ни одного стекла, вместо стекол — фанера, доски, подушки, все, что попало. Стою я на "часах"... Где-то недалеко грохочет артиллерия, рвутся снаряды, мины. Прислушиваюсь. Думаю: перестрелка не обычная, а артподготовка. Понимаю: наступление будет. Где, когда мне — рядовому часовому — неизвестно. Мое дело охранять, я и охраняю... Вижу: в штабе забегали, что-то собирают. Подъехала повозка, погрузили какие-то ящики и уехали. Мне не терпится узнать, в чем дело. Но спросить не могу, по уставу часовому разговаривать не полагается, я знаю это твердо и жду, когда подойдет мой командир и снимет меня с поста. Перед заступлением на пост он строго предупредил: стоять, пока не будет смены или не снимут пост.

И вот я, постукивая застывшими ногами, хожу около штабной избы. Ветер дует, мелкий снег бьет в лицо. По дороге мимо меня прошло подразделение, размещавшееся в деревушке, прошел и мой взвод. Бойцы махнули мне на прощание рукой: неси, мол, службу — и исчезли за поворотом в лесу. Присмотрелся: в деревне никого нет (жители-то давно по лесам разбрелись), и стало мне не по себе. Вспомнил рассказ, прочитанный еще в детстве, как в старину забыли часового сменить, и он долгое время на "часах" простоял, но поста не покинул. Но он-то склад охранял, а у меня изба без окон, холодная, при себе винтовка, два подсумка, две гранаты и все. Неужели в спешке про меня и впрямь забыли?!

Вечереть стало. Низкие темные тучи плывут над лесом. Лес стал страшным, зловещим. Ветер усиливался, поднялась метель. Думаю: а может быть, в штабе осталось что-нибудь, поэтому и пост не сняли? Посмотреть бы надо...

Поднимаюсь на крыльцо. Дверь приоткрыта. Заглядываю: в комнате — стол, две скамейки, пустая кровать и все. Телефона нет, ящиков и сейфов то же, все забрали. Значит, в самом деле про меня забыли. Опять хожу по охранной зоне. Что же делать? Я ведь здесь один пропаду. Но приказ есть приказ. Выполнить его я обязан. Это мой долг.

Взглянул вдоль улицы: мрачные приземистые избушки смотрят на меня черными глазницами разбитых окон. "А вдруг гитлеровцы появятся из леса?" — мелькнула тревожная мысль, и я стал подумывать, где и как удобнее занять оборону.

Сумерки тем временем сгущались. Никогда в жизни, ни до, ни после этого злосчастного дня, я не испытывал такого тоскливого, мучительного одиночества. Но я внушал себе: "Ты должен выполнить долг".

Неожиданно сквозь снежную метель на фоне не совсем еще потемневшего неба из-за холма на окраине деревни появилась фигура человека. Кто? Свой или противник”! Мгновенно занял удобную позицию, дослал патрон в патронник, взял винтовку наизготовку, жду. В такие моменты секунды кажутся часами. Человек куда-то пропал. Напряженно, до боли в глазах всматриваюсь в сумерки, туда, где только что была фигура человека, но... безуспешно.

Вдруг совсем рядом из-за куста выскочил лыжник.

— Курск! — крикнул я не своим голосом пароль.

— Курок, — услышал я в ответ. Это был отзыв, и я по голосу узнал своего командира отделения.

Собеседник мой замолчал. Стемнело совсем. Костер уже погас. Воздух наполнился влагой. Похолодало.

— Пора на отдых, — произнес он, поднялся и, шурша прибрежной галькой, направился к скале, у подножия которой среди кустарника приютилась наша палатка.

Мне спать не хотелось. Я долго еще сидел и думал о своем собеседнике, о чувстве долга перед Отечеством и перед самим собой.