Почта в Никогда-Никогда

Невозможно отрицать тот факт, что каждый поляк знает все и все понимает — разве что он сотрудник справочного бюро железнодорожного, автобусного или авиатранспорта и тогда уже не знает ровно ничего.

Наши земляки в Австралии, которые высоко держат знамя польской нации, тоже в основном знают все. Когда я собирался из Австралии на Новую Гвинею и лихорадочно искал кого-нибудь, кто ввел бы меня в курс дела, рассказал бы об условиях жизни на этом большом острове, имеющем прекрасное и «многообещающее» название «Могила Белого Человека», то поделился своими заботами с одним поляком, с которым случайно познакомился в Мельбурне.

— Новая Гвинея? Все складывается просто великолепно, вам крупно повезло, я сейчас все подробно объясню…

После этого вступления я услышал почти часовую лекцию на тему о Новой Гвинее. Правда, рассказ был не слишком складным, поэтому я робко спросил земляка, когда он в последний раз был на Новой Гвинее. Оказалось, сам-то он там и не был, но когда еще учился в гимназии в Александрове-Куявском, в Польше, то там в седьмом классе господин учитель географии, человек старой школы, рассказывал все подробно…

Спорт — но какой?

Несколькими днями позже меня посадили в ресторане отеля в Брокен-Хилле за один столик с каким-то пожилым и не слишком разговорчивым человеком. Суп был съеден в глубоком молчании, за вторым блюдом мой собеседник разговорился настолько, что попросил передать соль. За компотом мы общими усилиями установили, что на дворе жара, но если ветер прекратится, то зной будет еще сильнее. А за чаем… Вы, наверное, не поверите! Меня бросило в жар от волнения, когда мой собеседник вскользь заметил, что провел на Новой Гвинее четверть века и теперь приехал в Австралию, чтобы прожить остаток своих дней в условиях цивилизации…

Итак, случай свел меня со знатоком острова, о котором еще мало что известно. Я пригласил его в бар, где нерешительно попросил ввести меня в удивительный мир папуасов. Пенсионер задумался на минуту, потом отер с усов остатки пивной пены и решительно произнес:

— Новая Гвинея? Хэй, не думаю, что после столь краткого пребывания на острове я могу считать себя вправе высказываться на эту тему. Однако если вы настаиваете, то мне кажется, я не слишком погрешу против правды, если рискну утверждать…

И здесь начался рассказ, который окончился далеко за полночь…

Мой собеседник не был ни писателем, ни болтуном. Но когда он говорил, медленно, короткими фразами, то уводил меня с собой на далекий остров. Издали доносилась музыка, транзистор бармена сообщал интимные подробности из жизни скаковых кобыл и жеребцов, звенели монеты, брошенные на стойку. А в нашем углу воскресали дни великого «синг-синга» людоедов, ужас перед болезнью под названием «смеющаяся смерть» и история кровавых схваток с десантом солдат японского микадо, которые шли сквозь джунгли «Дорогой Кокода», в направлении Порт-Морсби… Бармен крикнул:

— Джентльмены, время!

Мы стали прощаться, мой консультант заметил:

— Разумеется, я могу ошибаться, у меня, знаете ли, там было полно работы и не слишком много времени, чтобы глазеть по сторонам…

С тех пор я стараюсь очень осторожно высказываться на всевозможные темы. И если вы спросите, какие виды спорта я считаю наиболее австралийскими, то я подумаю. Я знаю точно, что, несмотря на определение, повсеместно распространенное среди самих австралийцев, я не назову спортом конные бега. Конечно, это спорт, но только для коня. Он бегает себе на свежем воздухе: и полезно, и приятно. По по моему скромному мнению, наиболее типичны для Австралии два вида спорта, которые прибыли из-за рубежа и пышно расцвели на австралийской почве.

Бухгалтер Грэхэм Митчелл из Австралии в 1964 году неожиданно получил звание чемпиона мира по знанию Библии, победив в Иерусалиме очень сильную команду Израиля. Но это событие прошло без особого шума на далекой родине новоиспеченного чемпиона.

Австралию занимало тогда другое. Именно в это время отправлялись в восьмимесячное путешествие пропагандисты высокой идеи. Каждые четыре года лучшие из лучших членов некоего союза отправляются в большой мир, чтобы сеять «истину» среди чужих и далеких народов. Они уже побывали в Бангкоке, Рио-де-Жанейро и Нью-Йорке, и вот сорок пять молодых «миссионеров» выезжают в Москву, чтобы там — как они обещали — «заразить русских самой благородной страстью…»

За те четыре года, что прошли со времени последнего «крестового похода», в долгие вечера был разработан план операции обращения. Итак, все начнется с молодежи, которая раньше всех схватывает всевозможные идеи. А потом уже истина сама станет распространяться среди этого способного, смышленого народа. Когда мы явимся туда несколько лет спустя, рассуждали миссионеры, нам уже будет с кем играть!

Эти деятели принадлежат к Australian Old Collegian’s Cricket Association, а их апостольство состоит в обучении основам игры в крикет. Меня несколько раз водили на матчи этой игры как в Австралии, так и в Новой Зеландии. Лучшие проповедники мягко и без угроз втолковывали мне суть этого «Евангелия» от «Святого Крикета». Мистер Алек Хэдли из Мастертона дна вечера занимался со мной теорией, а потом устроил мне в своем клубе экзамен, который я провалил. Мое понимание этой игры кончается гам, где исчезает ее сходство с лаптой и игрой в чижик. Поэтому не ждите от меня изложения ее принципов.

Зато я понял, почему крупнейшие соревнования по крикету получили название «Прах». Сама игра завезена из Англии, сначала в нее играли военные, дислоцированные в Сиднее. При случае, разумеется, не обхоходилось без ставок «по маленькой» — башмаков, масла или рыбы, что было совсем неплохо в трудных условиях жизни молодой колонии. Австралийцы тренировались много десятков лет и наконец составили собственную сборную, направив ее в Англию. Сначала сборную никто не принял всерьез, во всяком случае до того известного исторического события, о котором до сего дня может рассказать со всеми подробностями любой фанатик этого вида спорта.

А именно: после австралийско-английских соревнований в английском журнале «Спортинг таймс» появился в траурной рамке некролог следующего содержания: «Святой памяти Английский Крикет скончался в Овэл дня 29 августа 1882 года, искренне оплакиваемый группой безутешных друзей и знакомых. Тело будет сожжено, а прах перевезен в Австралию».

Семеро братьев Грегори

Вот поэтому-то соревнования и получили название «Прах». В народе живет память о том дне, когда австралийское яичко оказалось умнее английской курицы. С глубоким уважением вспоминают в Австралии имена героев, которые будут жить в песнях…

Взять хотя бы целую династию Грегори. Рыцари без страха и промаха. Сначала был Эдвард Грегори, прославившийся еще в 1826 году. И он родил Дэвида и Уолтера, и Чарльза, и Эдварда II, и Артура, которые играли в сборной Нового Южного Уэльса и родили Фреда и Альберта, также защищавших цвета своего клуба. На этих семи братьях почетный список не кончается. Потому что Эдвард II родил сына по имени Сидней, который играл против Англии больше, чем кто-либо другой во все времена, описанные хроникой; родил он и другого сына — Чарльза, выигравшего 383 очка в матче против Квинсленда. И Чарльз родил сына Джека, который сначала двинулся на войну за короля и отчизну, а потом с небывалым успехом воевал на английских крикетных полях…

Вот, например, спортсмен по фамилии Трампер, который вместе со своей собакой играл против троих соперников и выиграл при ставках 1 : 5. В чем состояло участие песика в этом матче, для меня не совсем ясно. Может быть, он хватал за икры противников хозяина? Мысль неплохая, вместе с хорошим и верным доберманом или бульдогом я готов разогнать сборную Польши но футболу или выиграть чемпионат по теннису в Уимблдоне.

Есть еще один вид спорта, который только пускает глубокие корни в Австралии, поскольку он — приобретение сравнительно недавнее. Впервые его ввел в Австралии, как говорят, в 1954 году актер Питер Лоуфорд, шурин убитого президента Кеннеди.

Поросенок и девушка

Он посвятил австралийцев в тайны прекрасного спорта, состоящего в езде на доске по морской волне. Такая доска весит больше десяти килограммов, обычно имеет двести восемьдесят сантиметров в длину и своим видом напоминает гладильную доску: ее передняя часть заострена, а задняя — тупая. Любители этого спорта, требующего необыкновенно быстрой реакции, храбрости и ловкости, издают собственный журнал «The Surfer»[40]. После острова Оаху на Гавайях Сидней стал вторым мировым центром серфинга, как называется этот вид спорта.

В декабре и январе — самый жаркий период австралийского лета — я старался вырваться на какой-нибудь из многочисленных пляжей Сиднея. Хочу сказать с самого начала, что подавляющее большинство людей приходит туда на ради спорта, а для того, чтобы поваляться на солнце, позагорать и подремать. Поскольку известно, что билет на пляж легко потерять, так как не совсем поyятно, куда его деть, практичные австралийцы дают покупателям билета кусочек шерстяной нитки, которую те привязывают к купальному костюму. Тогда можно выбежать с пляжа за лимонадом или мороженым и без затруднений пройти через контроль обратно. Цвет нитки меняется каждый день, и, таким образом, любителей пройти «зайцем» с ниткой другого цвета немедленно разоблачают на месте.

Можно часами смотреть, что выделывают серфингсты, ловко используя морские волны и ветер для увлекательного и красивого катания.

Не происходит ничего нового на свете — в том числе и в Австралии. Ведь еще сам капитан Кук писал о «просто необыкновенных трюках» гавайских островитян, которые те проделывают на узких досках. Известно также, что еще в то время регулярно проводились соревнования и вождь племени вручал награду победителю — поросенка и девушку.

Как кататься на доске? Спортсмен несет ее на самый берег моря. Его сопровождают друзья, девушки; они весело прощаются с ним и дают ценные советы на профессиональном жаргоне, который уже возник в этом виде спорта. Доску бросают в воду, серфингст ложится на нее и, подгребая руками, медленно удаляется от берега.

Когда он отплывает метров на сто пятьдесят, наступает самый напряженный момент. Серфннгст поджидает нужную волну, которая вынесет его на берег. На профессиональном жаргоне она называется «roller» [41] в противоположность «dumper»[42], которая не годится для катания. Выбор должен быть мгновенным! Вот подходит волна, серфингст молниеносно поворачивает доску, вскакивает на нее и дает волне подхватить себя! Он стоит на доске на широко расставленных ногах, руки его распростерты, словно у боксера на ринге, отдыхающего перед тем, как снова броситься на противника.

В долю секунды волна не просто направляет его доску к берегу, а несет со скоростью шестьдесят километров в час! Бывают минуты, когда мы совсем не видим спортсмена с пляжа, потому что он мчится между огромными волнами по водяному туннелю, несколько бессмысленно названному «трубой банзай». Наконец серфингст на мелководье, еще момент — и он возвращается на пляж.

В этом спорте много красоты и много радости от ощущения полета. Поклонники серфинга рассказывают, что это чувство можно сравнить лишь с ощущением прыгунов с трамплина, в тот момент когда они летят по воздуху.

Необходимо сразу сказать, что это спорт не для всех. В прибрежных водах Сиднея попадаются очень опасные подводные течения, которые буквально в одно мгновение относят пловца далеко от берега. В этом случае надо броситься поперек течения и плыть изо всех сил, потому что обычно вода здесь движется сравнительно узким потоком. Менее опытные или просто ошеломленные и перепуганные пловцы пытаются плыть не в сторону, а к пляжу, и тогда волна отбрасывает их далеко в океан, что может кончиться трагически. Если же серфингст выбирает вместо округлой, скользящей волны какую-нибудь более строптивую, то она с силой швыряет его в воздух. Спортсмен летит, как из пращи, и должен быть доволен, если отделается ушибами. Удар тяжелой доской по голове почти всегда означает потерю сознания, а на глубине, при большой волне это тем более опасно. Именно так в 1943 году погиб старейший серфингст Дик Кросс, которого захлестнула двадцатиметровая волна.

Впрочем, и те, кто просто плещется в воде рядом с берегом и даже загорает на берегу у самого моря, тоже подвергают себя опасности.

Пляжи австралийских городов охраняются командами спасателей. Это добровольцы, работающие здесь на общественных началах. Желающих обычно больше, чем надо. Условия приема очень строгие, даже хороший пловец не всегда становится спасателем. После сурового экзамена принятые в кандидаты должны пройти специальное обучение по оказанию первой помощи, сигнализации и технике спасания в прибрежных водах. Спасатель работает в группе. Когда он бросается в воду для оказания помощи, за ним тянется шнур, который раскручивает с лебедки другой спасатель, оставшийся на берегу. К шнуру привязан спасательный круг. Тонущий хватается за него, и шнур подтягивают лебедкой. Таким образом, спасатель должен только доставить круг; отпадает необходимость тащить пострадавшего на берег, что очень тяжело при большой океанской волне.

После обучения спасатель сдает последний экзамен и только тогда может надеть специальный костюм. Впрочем, океан сам предоставляет этим людям широкие возможности испытать свои таланты: несчастные случаи довольно часты, а иногда приходит время и для «Великого Испытания», о котором вспоминают потом долгие годы. На пляж в Бонди такое испытание пришло С февраля 1938 года. Жители Сиднея до сих пор называют этот день «Черным Воскресеньем».

Увертюра к трагедии

Уже в субботу гневное море грозило поглотить купающихся в Бонди людей. Только за один час спасателям пришлось вытащить из воды семьдесят четыре пловца, которые из-за больших волн не могли добраться до берега своими силами. Увертюра к трагедии продолжалась и в воскресное утро; много раз принимались спасатели за свою работу — волна все еще была высокой.

Около трех часов дня на пляж пришли на еженедельную тренировку шестьдесят спасателей. Эти молодые люди имеют самые разные профессии и только в выходные дни могут участвовать в соревнованиях по плаванию, которые поддерживают их в хорошей форме. Они стояли у самого берега океана и наблюдали, как лодка их клуба разбрасывает буи по трассе заплыва. В будний день на пляже были только дежурные, и то, что здесь именно в этот день находилось такое количество спасателей, оказалось тем самым добром, без которого не бывает худа. Другим счастливым стечением обстоятельств было распоряжение капитана клуба спасателей, который командовал соревнованиями. Незадолго до трех часов он приказал принести со склада и установить на пляже семь дополнительных лебедок, готовых к действию. Для чего? Он и сам не мог ответить позже на этот вопрос.

Часы на здании клуба пробили три раза, вот-вот начнется заплыв. Но вместо борьбы за первенство между молодыми людьми началась борьба со смертью…

Волна была такая высокая, что никто не купался. Толпы отдыхающих бродили у берега по щиколотку в воде. Более осторожные вообще оставались на берегу, куда не доходили волны. И вдруг совершенно неожиданно три огромные волны обрушились на пляж одна за другой. Отхлынув, они захватили с собой триста человек, которые в мгновение ока очутились в океане.

Просто как пену…

«Людей смыло с пляжа, просто как пену», — рассказывали свидетели трагедии, которые уцелели. На их глазах смытые волнами, охваченные ужасом несчастные тонули, а их крики о помощи заглушал грохот волн, продолжающих биться о берег.

Спасатели, забыв о соревнованиях, бросились на помощь. Около двадцати групп обслуживало стоящие на пляже лебедки, многие бросились в море без всякой страховки, рассчитывая только на собственные силы. Они хватали все, что попадало под руку: пробковые пояса, резиновые матрацы, даже доски для езды по волнам. Лодка, расставлявшая буи, понеслась на место катастрофы, многие ухватились за ее борта и тем самым спасли свою жизнь.

На пляже началась паника. Люди, увидев своих близких в волнах, потеряли голову и стали судорожно крутить лебедки с такой быстротой, что, если бы их не отогнали, они утопили бы и спасаемых и спасателей, которых подтягивали на тросах к берегу. Несколько спасателей оказались на краю гибели, когда тонувшие скопом набросились на них. «Они вцепились мне в руки, а один схватил за шею, и, если бы я не ударил его, мы все бы утонули», — рассказывал позже один из них. Другой добавлял: «Мужчины плакали, как маленькие дети, безумными голосами звали на помощь, зато женщины сохраняли присутствие духа — каждая старалась, как могла, удержаться на поверхности, пока не подойдет помощь».

Кроме специально обученных спасателей на помощь бросились и случайные свидетели несчастья. Один немец спас молодую девушку, вытащив ее за волосы, но сам заплатил жизнью за ее спасение.

Замок из песка

Сигналы аварийных сирен привлекли новые команды спасателей с соседних пляжей. Молодые люди мчались по берегу океана в Бонди. Там они увидели настоящее побоище. Несколько десятков людей без сознания лежали на песке. Борьба за их жизнь продолжалась более полутора часов, в то время как новоприбывшие команды спасателей все еще находились в воде, разыскивая жертвы трех губительных волн.

Измученные борьбой со стихией, люди присели теперь около спасенных из омута людей, пытаясь вернуть им признаки жизни. Маленькая девочка стоит на коленях рядом со спасателем, который делает искусственное дыхание какому-то мужчине.

— Это мой папочка, спасите его, он пошел в море принести воды, он хотел построить мне замок из песка, — громко рыдала девочка.

Он был спасен. Когда отец открыл глаза и начал глубоко дышать, спасатель сам был почти в обмороке. Из трехсот человек, смытых волной, только пятерых не смогли спасти. Они стали жертвами «Черного Воскресенья». Надо признать, что эта спасательная операция — невиданный подвиг. До нынешних дней в «Бонди Сорф Клаб» сохранилась маленькая табличка, на которой написаны имена тех, кто пришел на помощь людям. Среди них Билл Батлер, Джек Кокс и Тэд Митчелл.

Я привожу эти имена потому, что полтора года спустя, когда другая волна — вооруженного фашизма — выплеснулась из Третьего рейха на мир, эти спасатели опять, по доброй воле, поспешили на помощь. На этот раз речь шла о спасении не трехсот человек, а миллионов людей. И снова они плыли вместе. Ни один из них не вернулся на пляж в Бонди. Они пали смертью храбрых, защищая свободу, которую узнали на огромных пляжах, в морском просторе, залитом лучами солнца. И наверное, именно так понимали ее…

Другая драма, связанная с песком, разыгралась уже во время моего пребывания в Сиднее. В рассказе об Австралии я избегаю легковесных обобщений, которые всегда представляют ловушку для обозревателя. Мне на хотелось бы походить на репортера из незамысловатого австралийского стишка:

Однако я решаюсь утверждать, что готовность в любой момент прийти на помощь, традиционно укоренившаяся в сознании старых поселенцев Австралии, которые могли рассчитывать только на себя, сейчас передалась широким массам населения городов и поселков. Я думаю, что это соответствует их понятию о братском сообществе…

Рональд Миллс работал барочником. Он присматривал за транспортером, который доставал песок со дна реки и сваливал его в огромную кучу. Вскоре после полудня Миллс влез на эту гору, чтобы поднять какую-то деталь, которая сорвалась с машины и упала на песок. Он был уже почти на самом верху двадцатиметровой горы, как вдруг песок начал сыпаться, завалив рабочего. Синий берет Миллса остался на поверхности, как вешка над местом трагедии.

Джон Уайтхэм, его товарищ по работе, сразу же взобрался на гору и стал руками разгребать песок, освобождая голову засыпанного. Он обеспечил ему доступ воздуха, но предусмотрительно отказался от дальнейших действий на свой страх и риск, так как понимал, что над засыпанным человеком нависло несколько сот тонн песка. Если вся эта масса рухнет вниз, Миллса спасти не удастся. Другой рабочий, оказавшийся на месте происшествия, побежал звонить по телефону. В течение нескольких минут была приведена в действие вся четко организованная спасательная система.

Сначала из близлежащего комиссариата прибыла полицейская машина. Вслед за ней появилась группа, специально обученная и снабженная всеми средствами для оказания помощи в условиях многонаселенного города при несчастных случаях на производстве. Радиостанция прервала передачу концерта и призвала жителей близлежащего района явиться с лопатами на место происшествия. Через четверть часа на помощь Миллсу прибыло несколько сот мужчин из окрестных домов, с соседней стройки подоспело пять бульдозеров, поступивших в распоряжение командования спасательных работ. Все приступили к работе, через громкоговоритель полицейской машины передавались команды. на наиболее высоких точках у места происшествия были установлены рефлекторы на тот случай, если операцию не успеют закончить до темноты. Из машины скорой помощи ко рту пострадавшего подвели резиновый шланг, чтобы в случае необходимости немедленно дать ему кислород.

Каждый неверный шаг угрожал катастрофой. Правда, Миллс находился в нормальном положении, головой вверх, но, когда его хотели уже обвязать веревкой под мышками, стало ясно, что тащить рабочего таким способом из песка нельзя; это вызовет обвал. Люди продолжали осторожно удалять песок, сменяя друг друга. Полицейские с трудом уговорили восьмидесятилетнего старца, который явился с лопатой, оставить эту работу для тех, кто помоложе… Последние слон песка отгребали руками, чтобы не рухнула огромная гора. Наконец после многочасовой работы Миллс был освобожден. Он ослаб, но не получил никаких повреждении. Когда его положили на носилки, Миллс с улыбкой сказал спасателям:

— А что, похоже, мне полагаются сверхурочные…

Сделка в Чарлвилле

Умение прийти друг другу на помощь в момент опасности имеет в повседневной жизни Австралии родную сестру, имя которой — Практичность. В этой стране, где много места и мало людей, всегда умели организовать всякие мелкие на первый взгляд дела, чтобы облегчить жизнь.

Впервые я очутился в Брисбене, столице штата Квинсленд, проездом. Я только переночевал там по пути из Сиднея в Чарлвилл, важный центр овцеводства в глубине страны. Сразу после взлета в Сиднее стюардесса начала разносить жестянки с пивом, а потом попросила в микрофон всех, кто хочет в Брисбене заказать такси, поднять руку. Я был в числе желающих. Каждый из нас получил листок бумаги, на котором надо было написать свою фамилию. Таких листочков оказалось двадцать семь, стюардесса отправилась в кабину пилота, и радист передал в Брисбен эту цифру. Листки сложили в пластиковый мешочек. Как только самолет приземлился, еще до того как подвезли трап, листки были выброшены через иллюминатор.

Администрация аэродрома уже сообщила по телефону в местный таксопарк, что к определенному времени нужны двадцать семь машин. Такси не регистрируют, если в нем нет радиопередатчика и приемника. Поэтому стоянки не нужны. Доставив пассажира в нужное место, водитель такси сообщает на базу по радио, где он находится, его положение отмечают на карте города, после чего таксист ждет дальнейших распоряжении, не тратя бензин на порожние рейсы. К нам на аэродром база направила те машины, которые оказались ближе всего.

Один из водителей поднимает мешочек с листками, выброшенный из самолета, и раздает их товарищам. Водители становятся в ряд у входа, и каждый выкрикивает «своего» пассажира. «Мой» подводит меня к своей машине, я сажусь и отдаю ему багажную квитанцию. Он сам получит чемодан и уложит его в багажник. Затем мы отправляемся в город. Совсем как в кино, правда?

По пути водитель сообщает на базу, что едет в такой-то отель, на месте будет через двадцать минут, пассажир его отпускает. Но я, очарованный такой организацией, предлагаю водителю заехать за мной еще и завтра в шесть утра, чтобы опять отвезти на аэродром, так как я собираюсь продолжить полет в Чарлвилл. Водитель крутит головой: исключено — он работает только до полуночи. Приедет товарищ. Он снова соединяется с базой сообщает, что есть пассажир на такой-то рейс и называет цель путешествия. Зачем? Водитель объясняет: если ночью будет туман и нарушится расписание рейсов, водитель № 116, который должен везти меня на аэродром, сначала позвонит в справочную аэровокзала и убедится, что вылет состоится во время. Иначе зачем будить меня понапрасну?

На рассвете на ночном столике в номере гостиницы звонит телефон. Портье сообщает, что водитель № 116 ждет в холле, через полчаса нам выезжать. Я одеваюсь, пью чай, мой чемодан отправляется в багажник такси. Водитель говорит «доброе утро», и мы выезжаем. По дороге он сообщает, что атмосферные условия хорошие и меня ждет приятный полет.

Меня интересует подоплека такой добросовестности. Шофер объясняет:

— Вы вчера заказали такси на нашей базе. Была договоренность. Вы обязались заплатить — мы обязались доставить вас. Если бы я не приехал вовремя, и мне не помешали бы при этом высшие силы, и не случилось бы серьезной аварии в последний момент, и сложилось бы так, что некем было бы меня подменить, вы могли бы привлечь нас к суду. Вы опоздали на аэродром и не смогли вылететь. Вы пишете в жалобе, что в Чарлвнлле должны были заключить сделку, которая принесла бы вам десять тысяч фунтов прибыли. Вы не смогли прибыть вовремя, мы ввели вас в убытки. Судья наверняка поверит вам, и нашему предприятию пришлось бы платить…

Вы не знаете, кто я такой!

Наверное, со времен первых поселенцев в Австралии сохранилась и непосредственность в общении, которая может показаться на первый взгляд несколько грубоватой. Если австралиец как следует саданет по плечу нового знакомого, это надо понимать как: «Дорогой мой, ты мне пришелся по душе, парень ты хоть куда. Может, рванем еще по одному светлому, а может, пойдем красть лошадей или еще что-нибудь — лишь бы вместе, лишь бы не расставаться с тобой…»

Ведь ото очень молодое общество, хотя за последнее время оно повзрослело. Австралиец-горожанин не носит, как англичанин, черный цилиндр, черное пальто и зонтик-трость, чтобы продемонстрировать свою значительность. Австралиец из буша обходится без серебряных шпор, умопомрачительного седла и очень высокой шляпы, которую носят в Техасе, чтобы покрасоваться. Я встречал людей, хорошо знакомых, вместе попивающих пивцо в кабачке на углу, вместе делающих ставки на лошадей на бегах и посещающих матчи крикета, которые не знают друг друга по фамилии. А зачем? Обычно хозяин дома, совершая ритуал представления, произносит два слова:

— Это Джон, а это Джек!

Оба джентльмена обмениваются рукопожатиями — и они уже знакомы.

В этой стране, там, на другом конце света, решительно не любят людей, которые важничают. Рассказывают историю, как перед закрытием бара, когда все теснятся в очереди у стойки за пивом, вошел какой-то мужчина, бросил монету и потребовал себе кружку. Бармен вежливо заметил, что для этого надо встать в очередь. Прибывший гневно закричал:

— Вы не знаете, кто я такой!

По бармена это не тронуло. Он спокойно обратился к хозяину:

— Шеф, тут тяжелый случай, парень забыл свою фамилию…

Просто безумие

На Леди Лону приятно смотреть. У нее каштанового цвета очень блестящие волосы, тщательно вычесанные щеткой. Она явно нервничает, переступает с ноги на ногу, хотя, чтобы поддержать ее перед предстоящим испытанием, мистер Дэрсн ласково похлопывает ее по мускулистому телу и дает кусочек сахару.

Ах да, прошу извинить меня, я забыл с самого начала упомянуть, что Леди Лона — кобыла, выступающая во втором заезде в двенадцать часов пятьдесят минут на беговой дорожке в Уорвик-Фарм под Сиднеем. Сейчас Леди Лона пойдет на весы, затем На ее спину вспрыгнет жокей, одетый в белую куртку со светло-голубым мальтийским крестом на спине и розовыми рукавами. На голове у него розовая шапочка. Леди Лона будет бороться за свое доброе имя и четыреста шестьдесят пять фунтов награды, включая несколько шиллингов, которые я на нее поставил с небольшой компанией земляков.

Я с ненавистью смотрю на ее соперников. Настоящие клячи все эти Блюм Эгейн, Тинсел, Тейямалко, Кунэмбл, Глен д’Ор, Смок Эвей, Свифт и Мисс. По-моему, они годятся только на бифштексы, не то что Леди Лона! Уже здесь, на месте, я изучил родословную всех лощадей, затем мы обсудили их в компании земляков и поставили на верного скакуна этого дня. Верховодит у нас мистер В., завсегдатай четырех ипподромов, разбросанных вокруг Сиднея.

— На деньги, выигранные на скачках, я ездил на три недели к родственникам в Польшу, — вскользь замечает мистер В.

Затем он отправляется на паддок, чтобы лично присмотреть за четвероногими участниками скачек.

В забегаловке, где стоя потягивают пиво, нельзя кашлянуть, когда из репродуктора, поставленного на стойке бара, доносится голос, в невероятном темпе комментирующий события на дорожке. Вот он умолкает, а завсегдатаи с увлечением обсуждают новости. Жеребцы, мерины, кобылы, жеребята — только о лошадях.

На самой верхней ступени общественной лестницы Австралии стоит жокей. В этом не может быть никаких сомнений. В субботний вечер телевидение передает интервью с маленьким невзрачным человечком. С благоговением слушают жокея, который благодаря лошади достиг огромного богатства.

— Правда ли, что вы зарабатываете больше, чем премьер-министр Австралийского Союза? — задается вопрос.

— Да, это так, — без лишней скромности отвечает герой шпор и кнута.

— Вы считаете, что это правильно?

— Конечно. Я думаю, что, если бы премьер, как я, вкалывал бы каждый день в четыре утра и скакал галопом по грязи, он тоже заслуживал бы надбавки…

Когда в 1962 году австралийский жокей Нэвил Селвуд упал с лошади и разбился насмерть на беговом поле под Парижем, то оказалось, что за двадцать четыре года он заработал целое состояние. Селвуд оставил семье в наследство недурную сумму в двести тысяч австралийских фунтов, то есть около четырехсот пятидесяти тысяч долларов. Интересно отметить, что свою карьеру он начал в качестве конюха с жалованьем в один фунт в неделю…

Жокей Джордж Мур, лучший в Австралии, представляет дело следующим образом: «Меня лично интересует только Джордж Мур, остальные пусть позаботятся о себе сами, это не игра для слабых…» Поклонники таланта Мура называют его «Ватные Пальчики», а враги — «Артистом», потому что он, если случится проиграть, бессильно разводит руками перед зрителями.

Увлечение скачками в Австралии беспредельно. Один геолог, в одиноком домике которого я провел несколько дней, когда приехал на Новую Гвинею, очень огорчился, узнав, что у меня с собой нет радио. Его приемник «забастовал», кончились батарейки, а ему послезавтра непременно надо слушать радио, поэтому он отправляется в поселок Вивак… Решение было твердое. Идти в Вивак означало по крайней море два дня форсированного и небезопасного перехода через джунгли. А услышать он должен был не важное сообщение о войне и мире или вести о погибшем корабле, на борту которого находились его близкие, а результаты скачек на ипподроме во Флемингтоне под Мельбурном.

Только в одном штате Виктория тридцать тысяч человек зарабатывают себе на жизнь на скачках. Четыре тысячи конных состязаний в год устраиваются на территории Австралии. А ведь первые лошади были завезены сюда на судах Первого флота, позднее рысаков привозили из Чили и Южной Африки.

Это безумство началось в 1810 году в Параматте, хотя есть любители, яростно утверждающие, что первые скачки состоялись годом раньше в Хоуксбери-Ривер. Первый букмекер начал «доить» соотечественников в 1882 году. Скачки в известном смысле стали проявленном светской жизни. Наивысшей наградой является Кубок Мельбурна, стоимостью семьсот фунтов плюс денежная премия в двадцать пять тысяч.

А в первые годы наградой был мешок с различными хозяйственными мелочами. «Обычно там было положено и детское приданое для поощрения браков, так как в скачках принимали участие только холостяки и джентльмен ны», — писал хронист времен первых поселенцев…

«Лошадиные» сны

Сейчас и забегах участвуют лошади, выращенные на специальных заводах. Скаковая лошадь — дорогое удовольствие. В 1963 году двухлеток Паго-Паго был продан австралийцами в США за кругленькую сумму в двести тысяч долларов.

А в первые годы лошадей не хватало и скачки проводить было трудно. Однако, жадные до скаковых эмоций, австралийцы и тут нашли выход. Они стали устраивать скачки на коровах. Полтора века назад солидная «Сидней газетт» сообщала: «На прошлой неделе состоялись скачки, участники которых мистер Д. и мистер Б. скакали на своих коровах. Скачки проводились на дистанции восемьсот метров, однако соревнования пришлось прервать на середине трассы, так как мистер Б. был выброшен из седла. Как видно, его скаковая корова оказалась плохо объезжена»…

Обычно люди во сне видят прекрасных женщин, быстроходные машины, дальние страны… Австралийцы же в сновидениях идут на… ипподром.

В 1870 году владельцу пивной города Балларат мистеру Уолтеру Крэгу приснилось, что его лошадь Нимблфут завоевала Кубок Мельбурна, но жокей, скачущий на победительнице, был в трауре… Иеремия Слэк посмеялся над мистером Крэгом и заключил пари против Нимблфута: тысяча фунтов против… трех сигар! И что же вы думаете? За неделю до скачек мистер Крэг скоропостижно скончался, но причине чего его жокей надел траур. Тут уж мистер Иеремия перестал дурачиться и галопом полетел в кассу, чтобы поставить на осмеянную им лошадь. Он выиграл пятьдесят тысяч фунтов и проявил такую порядочность, что отдал вдове Крэга ту тысячу фунтов, которую проиграл покойному…

В 1913 году произошел следующий случай: мистера Фреда Коппеля навестил знакомый полицейский. Стражу общественного порядка приснилось, что забег выиграла лошадь под номером восемь. Он лихорадочно листал бюллетень и наконец установил, что под этим номером пойдет жеребец Позинат. Оба приятеля вместе поставили на лошадь из сна, и мистер Фред выиграл целое состояние — сто тысяч фунтов.

Жульничество за фунт

Крупные суммы, которыми ворочают на скачках, привлекают к ним разных мошенников. Игра стоит свеч: сумма ставок только за один забег на Кубок Мельбурна в 1962 году, ежегодно разыгрывающийся в первый вторник ноября, составляла пять миллионов австралийских фунтов, то есть одиннадцать миллионов американских долларов. Австралийские газеты живут рассказами «из конюшен», они печатают с продолжением лошадиные родословные, жокейскую геральдику и сплетни, услышанные чуть ли не от самих лошадей; они постоянно информируют своих читателей, притом всегда на первой странице, когда женится кто-либо из жокеев или когда состоится случка известного жеребца со знаменитой кобылой. Поз конца пересказываются легенды о пяти кобылах, которые участвовали в скачках всю жизнь и ни разу на проиграли; в народе жива память о тренере Этьене де Местре, воспитавшем этих лошадей, призеров Кубка Мельбурна.

Значительно скромнее сообщения о попытках отдельных наездников любой ценой преуспеть в жизни. Время от времени обнаруживают электрические батарейки, подключенные к шпорам, или шприцы, наполненные сильным возбуждающим средством. Эти предметы, найденные у жокеев скаковых лошадей, возбуждают вполне понятные подозрения. Можно услышать самые разнообразные объяснения. Говорят, что батарейка куплена для фонарика сынишки, который он хочет взять с собой в лагерь, а жидкость в ампуле — для укрепления здоровья жены, и совсем непонятно, каким образом она очутилась в сапоге ее супруга и как раз за несколько минут до начала скачек. Однако такого рода объяснения никого, конечно, не удовлетворяют.

Большие забеги привлекают людей с большими масштабами. Джим Кингсли был исключительно смышленым ребенком, коль скоро уже в начальной школе в родном городе Мейтленде (штат Новый Южный Уэльс) организовал отлично действовавший тотализатор и принимал ставки от детворы. Это было скромное начало, несколько позже Джим поднабрался опыта. Сначала он приобрел двух лошадей, лотом проделал туннели иод весами на ипподромах в Сиднее и Ньюкасле, где бегали его кобылы. С вечера накануне скачек в такой туннель пробирался маленький мальчик, который за скромную плату в один фунт и щедрое снабжение сладостями делал из Джима Кингсли «счастливчика Джима»… Уловка была проста. Когда собирались взвешивать жокея, скакавшего на одной из лошадей жулика, мистер Кингсли условным стуком подавал знак. По этому сигналу мальчик в подкопе подвешивал снизу к весам оловянный балласт. Как знаменитая козочка из сказки выбивала копытцем золотые дукаты, так и Джим, притоптывая по полу, выбивал себе фунты…

Конюшня Фар Лапа

Один раз мистер Кингсли поссорился с кем-то из букмекеров, который позавидовал его постоянному везению. Оба джентльмена сначала перебрасывались словами, а потом сбросили пиджаки и сцепились врукопашную. В пылу боя мистер Кингсли пропустил время и не присутствовал при взвешивании. Сигнала не было, мальчик в туннеле спокойно уписывал лакомства из своих запасов, а жокей получил плохие цифры. Примчался запыхавшийся Кингсли, разыграл сцену возмущения и добился повторного взвешивания. На этот раз сигнал был подан и вес получился какой надо. Однако этот случай заронил подозрения. Туннели были обнаружены. Но прием Кингсли, который на профессиональном жаргоне Австралии называют «облетывать голубка», не был забыт и повторялся еще несколько раз при разных обстоятельствах.

Однако эти темные дела не должны бросать тень на истинно благородных животных. На вечные времена останется героем Фар Лап, родившийся в 1920 году в Новой Зеландии, угасший в Мэнло Парке в Калифорнии 5 апреля 1932 года. Что это был за конь! Наисвятейшие реликвии его заботливо сохраняются. Скелет этой лошади можно видеть в Данидине в родной Новой Зеландии. Его сердце, огромное, как мешок букмекера, находится в Институте анатомии в Канберре. Шкура Фар Лапа, натянутая на искусственный остов, занимает почетное место в Национальном музее в Мельбурне. Стеклянным оком взирает Фар Лап на толпы поклонников, роняющих слезы воспоминаний, и на продавцов цветных открыток, делающих на них недурной бизнес. Владелец пивной напротив Национального музея широко разрекламировал свое заведение, назвав его: «У конюшни Фар Лапа». Удачнее нельзя было и придумать.

Фар Лап (по-сингалезски «Молния») выиграл в общей сложности шестьдесят шесть тысяч семьсот восемьдесят три фунта. Неизвестные злоумышленники еще в Австралии обстреляли его дробью, а жизнь свою он окончил при весьма таинственных обстоятельствах в Калифорнии. Когда весть об этом дошла до Австралии, сразу же были избиты американские матросы, которые в это время находились в порту Сиднея. Весь народ надел траур. Был выпущен фильм о лошади, погубленной завистниками-конкурентами. Народный поэт П. Ф. Коллинз опубликовал в Сиднее элегию в стихах «для увековечения памяти Фар Лапа, самого великого коня в мире»… Из-под пера поэта лились на бумагу слова искреннего волнения:

«Может быть, будущее покажет, каковы были истинные причины этой кончины коня в расцвете сил, и вдобавок ко всему — в стране янки, там где умер Лес Дэрси, чемпион ринга… Может быть, пройдет еще много лет, пока родится другой конь, который сможет сравниться с Фар Лапом, тем, кого нет уже среди пас. А если человек отравил Фар Лапа, то пусть сгниют его кровь и тело, пусть могилу ему выроют на горном склоне, куда никогда не заглядывает солнце…»

Я добавлю только в качестве комментария к этой элегии, что упомянутый в ней вскользь Лес Дэрси был не конем, а всего лишь человеком, австралийским боксером, которого плохо приняли в Соединенных Штатах и который умер там во время турне…

Маневры и скачки

День скачек на Кубок Мельбурна всегда нерабочий. Отели в городе переполнены до предела, администрация не принимает заказов на номера уже за несколько месяцев до скачек. Наверное, не случайно скачки совпадают но времени с маневрами Королевского военного флота Австралии в прибрежных водах вблизи Мельбурна.

В этот день вся страна пребывает в глубоком волнении. Мусульмане не празднуют так своего Рамадана, а французы — День 14 июля…

Невозможно нарушить экстаза последних минут, когда весь огромный континент вслушивается в топот лошадиных копыт, долетающий из Флемингтона. Часты случаи обмороков у репродукторов, передающих вести с ипподрома, иногда дело кончается даже смертью какого-нибудь слишком взволнованного радиослушателя или телезрителя с больным сердцем.

С самого утра по дорогам, ведущим к ипподрому, движутся тысячи автомобилей. Их номера говорят о том, что пассажиры прибыли из самых отдаленных районов Австралии. При здешних расстояниях фанатику скачек приходится жертвовать всем своим отпуском для того, чтобы собственными глазами увидеть великий забег и, вернувшись назад в родной поселок, весь следующий год предаваться воспоминаниям… Полиция с геликоптеров старается руководить лавиной машин, мчащихся во Флемингтон.

А ведь в 1862 году, когда лошадь по кличке Арчер выиграла Кубок Мельбурна, газеты посвятили этому событию заметку всего в десять строк. В следующем году она выиграла десять забегов, и на этот раз о ней написали несколько подробнее.

Чарльз Хоуви проиграл ставку

Чарльз Хоуви — невероятный счастливчик, он выиграл на скачках несколько миллионов долларов, В 1935 году Хоуви считался самым элегантным мужчиной в Сиднее, у него была прекрасная вилла в аристократическом районе города; он посещал лучшие рестораны. И продолжал играть на скачках…

В 1953 году перед сиднейским судом предстал ободранный бродяга, который украл бутылку с молоком из-под двери какого-то дома. Тот же человек был найден двумя годами позже на мусорной свалке. Он был мертв. Этим несчастным оказался Чарльз Хоуви, веривший в свою счастливую звезду. Его похоронили на средства ипподрома…

На скачках случается всякое. Когда мистер В., очень азартный игрок, отошел на минутку, другом мой земляк сказал:

— Да, да, это правда. Он действительно ездил тогда на три недели в Польшу на деньги, выигранные в тотализатор, а один только перелет сколько стоит! Это факт… Он только забыл «похвалиться», сколько раз возвращался с ипподрома в Сидней пешком…

Оказывается, мистер В. всегда прячет в жилетный карман деньги на обратный билет в Сидней — из Уорвик-Фарма добрый час езды по железной дороге. Однако, проиграв все наличные деньги, он идет еще раз попытать счастья на сумму, оставленную на обратную дорогу. И отдает эти деньги в кассу тотализатора, а они переходят к кому-нибудь из джентльменов с тупыми лицами, которые с большими мешками стоят по всему ипподрому. Затем мистер В. наблюдает за поражением своего фаворита и отправляется в Сидней пешком. Когда-то он был унтер-офицером и сохранил еще форму. Мистер В. марширует всю ночь. Утром, придя домой, едва успевает побриться и вымыться, как уже пора бежать на работу.

Кто ты, Матильда?

По созвездию Южный Крест вычисляли свой путь в океане Васко да Гама и многие другие известные моряки. Данте воспел это созвездие в «Божественной Комедии». А сейчас Южный Крест — этот предмет вдохновения поэтов и моряков — перешел на государственный флаг как Австралии, так и Новой Зеландии. Мне кажется, что это единственное созвездие, которое сделало такую удивительную карьеру на земле…

Зато с национальным гимном Австралии все время происходят недоразумения. Гимн Австралии — «God Save the Queen» («Боже, храни Королеву»), хотя в этой же роли выступают иногда и песня, написанная мистером МакКормиком, под названием «Advance Australia Fair» («Иди, Австралия, вперед»). Если гимн рождается не в огне борьбы или революционных событий, а возникает в кабинете композитора по заказу, то, несмотря на свою внушительность, обычно бывает не слишком захватывающим.

Многие австралийцы считают своей истинно национальной песней совсем другое произведение. Когда на Олимпийских играх и Мельбурне побеждал кто-нибудь из представителей страны хозяев, оркестр играл «Боже, храни Королеву», но как только утихали последние звуки гимна, воодушевленные зрители затягивали «Вальсирующую Матильду». Австралийские солдаты пронесли эту песню через две мировые войны, вместе с ними она штурмовала Дарданеллы, шла по полям Фландрии, ее пели под Тобруком и на Крите. Эту песню играют обычно в австралийских портах, когда приходит очередной корабль с эмигрантами из Европы.

Греческие города не спорили так о том, в каком из них родился Гомер, как австралийцы об авторстве мелодии «Вальсирующая Матильда». Одни музыковеды утверждают, что в основе ее лежат шотландские мотивы. Другие усматривают в ней элементы марша английских солдат XVIII века.

Самое интересное заключается в том, что песня эта не воспевает никакой девушки, как можно было бы предположить по ее названию. В ней речь идет об одиноком скитальце, одном из тех, которые пешком пересекали огромные просторы Австралии, иногда подрабатывая, а иногда другими способами добывая себе на пропитание.

Все имущество они носили с собой завернутым в одеяло. Обычно такие одеяла были синие или голубые, отсюда в австралийском словаре слово «blue» означает одеяло, независимо от его цвета. Скиталец мог быть горняком, пастухом или стригалем. Этим людям в разное время давались разные прозвища, по больше всего к ним подходило одно из них — «sundowner»[43], потому что именно к заходу солнца они старались добраться до какого-нибудь жилья, рассчитывая, что там в это время готовится ужин, а если немного помочь по хозяйству, то можно будет и получить еду.

В годы экономической депрессии, которые с удивительной последовательностью повторяются в Австралии, наступали плохие времена и для этих бродяг. Именно в один из таких дней какой-то скиталец сказал хозяйке дома, который попался ему на пути:

— Хозяюшка, дай мне кусочек хлеба, совсем маленький, я хочу только показать его моему желудку.

Так что «Матильда» — это узелок скитальца; танцевать с Матильдой — значит идти по дорогам без конца и без края, с палкой на плече, на конце которой пляшет и подпрыгивает жалкий узелок. Песня, столь дорогая сердцу каждого австралийца, воспевает именно такого скитальца, который уселся под деревом и напевает, дожидаясь, когда в котелке над костром закипит вода…

Средство от людоедов

Надо сказать, что чувство юмора не покидает австралийцев даже в тех обстоятельствах, когда другие народы применяют высокопарный и патетический стиль. Вот что пишет солидная австралийская энциклопедия об очень интересной личности — Луиджи Мария Д’Альбертисе, еще сто лет назад без охраны, вдвоем с одним итальянцем посетившем недоступные районы Новой Гвинеи: «Чтобы разогнать враждебно настроенных туземцев, путешественники обычно давали залп из огнестрельного оружия. Д’Альбертис же распевал арии из опер, что, по мнению обоих путников, было самым действенным средством устрашения…»

Слова «Матильды» вышли из-под пера Эндрью Бартона Петерсона, выступавшего под псевдонимом Банджо, автора множества баллад, основанных на австралийском фольклоре. Петерсона упрекали, правда, в том, что он изображает только светлые стороны жизни в буше, что якобы но замечает, как дым костра разъедает глаза скитальцев, а башмаки их всегда влажны. Поэт отвечал своим оппонентам историей собственной полной приключений жизни, которая сама могла стать темой для баллады. Он был уже известным поэтом, когда в качестве военного корреспондента отправился в Африку во время кампании против буров[44]. Вместе с уланами Нового Южного Уэльса Петерсон скакал по равнинам на коне и был первым корреспондентом, попавшим в Блумфонтейн. Верхом прорывался он через территории, занятые бурами, чтобы добраться до телеграфа.

Был Петерсон и в Китае по время Боксерского восстания[45], и на Филиппинах во время войны с Америкой; когда началась первая мировая война, он снова ушел на фронт в Европу. Во Франции поэт был санитаром, в Египте дослужился до майорского чипа.

«Матильда» появилась на свет в буше. Петерсон, находясь в гостях у семьи Макферсонов, услышал грустную историю скитальца, который украл четырех овец. Преследуемый полицейскими, он бросился в озеро и утонул, чтобы не попасть живым в их руки. Здесь поэт впервые познакомился с лексикой скитальцев буша. До поздней ночи сидел он на веранде и писал стихи…

Голод и гнев

Под Южным Крестом жили люди, унаследовавшие самые пестрые традиции. Они сложились из примитивной демократии старателей, в их основе — голод и гнев ирландских политических заключенных и безработных крестьян, отчаяние эмигрантов из резервации лондонской бедноты, достойная бедность шотландских священников и народных учителей. Этих людей создала страна, такая, какой они застали ее — суровый, жестокий мир, покорить который могли люди, еще более жестокие и сильные, чем он.

Средний австралиец не признает мистики, его трудно втянуть в политические споры. Сэр Роберт Мензис, правда, был выбран премьером, но в народе его называл и «Боб-сырье», потому что соотечественники не могли ему простить, что в самый канун войны с Японией он разрешил экспортировать из Австралии в эту империю железную руду, металлолом и другое стратегическое сырье. А когда в начале нашего столетия скончался Томас Бэнт, премьер-министр штата Виктория, в пивных Мельбурна вспоминали о нем с умилением: «Как хотите, но это был человек… Конечно, говорят, что он не отличался честностью, когда можно было ухватить порядочный куш; говорят, был не дурак выпить и бабник был отчаянный, но в остальном — парень чистый как слеза…»

Премьер-министр штата Новый Южный Уэльс сур Джон Робертсон, который немного шепелявил, захотел купить говорящего попугая. В зоомагазине был большой выбор, но шотландская совесть государственного мужа была ввергнута в смятение высокими ценами, поэтому выбор занял много времени.

— Школьно штоит эта птичка?

— Двадцать фунтов.

— Это шлишком дорого. А та?

— Эту я отдам за восемнадцать.

— А ражговаривает она хорошо?

— Еще бы! Если бы она говорила, как вы, господин премьер, я бы давно свернул ей шею…

Настоящие патриоты

В 1796 году в Сиднее был открыт первый в мире австралийский театр. Все роли исполняли каторжники. В прологе выступил карманник Джордж Баррингтон. Он поклонился зрителям и обратился к ним с речью в стихах:

Горькая ирония этих слов время от времени оставляет след в той красочной драме, которая называется историей Австралии. Трудно было искать у этих каторжников или даже их потомков элементов покорности но отношению к властям. Вместо этого иод Южным Крестом рождалось чувство общности и солидарности в борьбе против насилия. Кандальники вскрывали друг другу вены, чтобы выпить крови товарища во время посвящения в «орден Братства». Присяга была рифмованная, из восьми строф, и она начиналась словами:

Эти слова не были пустой фразой. Верность обязывала. Сохранились дневники Джозефа Холта, генерала ирландских повстанцев, в 1798 году сосланного в Австралию. Он рассказывает, как в 1800 году его привели на процедуру бичевания девятнадцати ирландцев, которые якобы готовили бунт заключенных. Кнутом пытались заставить их признаться, где спрятаны пики и другое оружие. «Следующий узник, которого били кнутом, — писал Холт, — был Падди Галвин, юноша лет двадцати. Его приговорили к тремстам ударам. Первую сотню юноша получил по спине — кнут сорвал все мясо с лопаток. Тогда лекарь приказал следующую сотню отвесить но ягодицам. Там мясо превратилось в такое месиво, что последняя сотня пришлась по икрам. За все время Галвин ни разу не застонал, не старался уклониться от ударов, хотя, впрочем, это было все равно невозможно. Его вновь спросили, где спрятаны пики. Галвин ответил, что не знает, но если бы и знал, то все равно не сказал. Он произнес: «Можете повесить меня, но вы никогда не услышите из моих уст такой музыки, от которой другим пришлось бы плясать на виселице…»

Когда люди станут братьями

Так возникло типично австралийское определение «mate», нечто среднее между понятиями «друг» и «брат». «Я уверен, что социализм, истинный социализм, уничтожит тиранию и приведет к тому, что люди станут братьями», — писал в прошлом столетии Уильям Лейн.

Этот ирландец был необычайно интересной личностью. В Квинсленде благодаря его неиссякаемой энергии и организаторским способностям возникло профсоюзное движение; он первый начал издавать массовый рабочий журнал. Позднее Лейн увлекся идеями утопического социализма; с группой своих последователей он перебрался в Парагвай, где попытался основать колонию Новая Австралия на принципах утопического социализма. Эта попытка окончилась полным провалом.

В романе Уильяма Лейна «Рай человека труда» писатель выводит двух друзей — Билла и Джека, Они вместе скитаются, кочуют, вместе работают, но тут Билл приходит к мысли, что это еще не «mateship», не настоящее «братство»… По его убеждению, у друзей-братьев должно быть все общее, например деньги. Они складывают все своп заработки в одну кассу, в случае надобности один из них может взять столько, сколько ему нужно, не давая никаких объяснений, и каждый может пользоваться всем, если с одним из них случится беда…

Что новенького в Англии?

Солидарность во время опасности была реакцией на насилие. Как заключенные, так и вольные поселенцы сталкивались в Австралии с неслыханным произволом властей. Один губернатор, известный своей честностью, писал, что в этой стране живут либо каторжники, либо те, кто должен ими быть.

Бывали случаи, когда поселенец, укравший часы, приговаривался к наказанию пятьюстами ударами кнутом, что практически означало верную смерть. Полковник Гейлс приказал как-то надеть на шею женщины колодку, утыканную гвоздями, и так водить ее по улицам Хобарта. Губернатор Дэви дал распоряжение избить кнутом свободного поселенца. Когда бедняга начал кричать, что губернатор не имеет на это права, того, очевидно, лишь позабавила такая наивность.

— Я все-таки попробую… — только и сказал он.

В другой раз врач, государственный служащий, приказал бить кнутом ремесленника, позволившего себе невиданную дерзость — потребовать платы за работу. Свидетелям, показания которых не нравились судье, освежали память, отмеривая в перерыве по сто ударов, прямо во дворе здания суда, после чего, вполне «убежденные» подобным аргументом, они говорили все, что нужно…

Мелкие и крупные жалобы разбирались тоже довольно своеобразно. Один поселенец встретил на улицах Хобарта спекулянта, который с помощью всяких махинаций отобрал у него зерно. Поселенец стал громко жаловаться прохожим на бесчестный обман. Поблизости случайно проходил военный комендант, к которому обманщик обратился с жалобой об оскорблении личности. Суд состоялся прямо на улице и продолжался ровно пять минут. Поселенец был приговорен к тремстам ударам, и к приведению приговора в исполнение приступили немедленно. В течение часа двести ударов пали на спину бедняги. Вдруг разнеслась весть, что в порту появился корабль, прибывший из Англии. Палач наскоро отвесил приговоренному еще несколько ударов кнутом, которые должны были символизировать оставшуюся сотню, и побежал к набережной с криком:

— Что новенького в Англии?

Жертва экзекуции, благодаря счастливому случаю спасенная от смерти, осталась лежать на мостовой в луже собственной крови.

1 июня 1816 года «Хобарт-таун газетт» описывала публичную продажу одной женщины с аукциона ее мужем. Покупатель объяснял, что поскольку она ни молода, ни хороша собой, то стоит не более галлона рома и двадцати овец. «По заинтересованности участников аукциона можно было сделать вывод, что если на рынок поступало бы больше таких предложений, то торговля шла бы весьма оживленно», — писала газета.

Мешочек из шкуры кенгуру

Не окунулся ли я слишком глубоко в историю при моих попытках отыскать ключ к пониманию австралийских обычаев и образа жизни?

Я хочу напомнить, что последний каторжник умер совсем недавно — в 1938 году; он скончался в доме для престарелых в Перте, столице штата Западная Австралия. В Австралию этот человек прибыл в 1864 году не по собственной воле, а как «вынужденный иммигрант», то есть каторжник, привезенный в кандалах. Белое население Новой Каледонии — тоже потомки каторжников, и я сам мог убедиться, что о происхождении здесь не принято говорить. Точно так же и в Австралии до недавнего времени пытались затушевать очевидные факты. Опубликованная в 1929 году официальная история штата Западная Австралия ни одним словом не упоминает о каторжниках, которых завозили туда в массовом порядке.

В 1931 году при сносе старых зданий полиции в Тудиэе в упомянутом штате наткнулись на мешочек из шкуры кенгуру с пачкой писем. Установили, что они были адресованы одному из каторжников. Получил он их от своих родных из Йоркшира. Большинство членов исторического общества, куда были переданы письма, высказалось… за их уничтожение. Началась бурная дискуссия. Особенно яростно защищали своп позиции сторонники тезиса о том, что эта страница истории Австралии должна быть забыта.

Каторжникам не полагалось надгробий; только много позднее, когда наконец отказались от такого рода мести умершим, стали ставить камни, на которых до сих пор можно прочитать надписи, сильно пострадавшие от времени и поросшие мхом: «Тот, кого преследовали несправедливые судьи, сосланный на чужбину…» Дожди целого столетия на могут смыть следов причиненного зла. Из своих могил один мертвецы обвиняют других.

Удовлетворение Кишу

Неприязненное отношение к бывшим каторжникам в последнее время радикально изменилось. Извлекаются из забвения имена тех, кто не был сломлен каторгой, кто строил жизнь на великом материке.

Поклонники таланта Эгона Эрвина Киша, к числу которых принадлежит и ваш слуга, с удовольствием узнают об удивительных последствиях его пребывания в Австралии перед самым началом второй мировой войны. Его живой ум привлекла личность Фрэнсиса Говарда Гринвея, одного из тех людей, которые бродят по свету, соединяя в себе редкие таланты к творчеству с полной неспособностью найти нм практическое применение. Он — каторжник — создал произведения искусства, которые, хотя и были изуродованы грубыми руками тюремщиков в соответствии с их низменными вкусами, сохранили печать величия. Губернатор помиловал Грннвея, но его преемник решил, что держать этого художника и архитектора при себе в качестве свободного человека невыгодно, и уволил его. На этом кончаются официальные свидетельства о жизни Грннвея. Умер он в бедности и был похоронен в безымянной могиле.

Так вот, описывая собор св. Якова в Сиднее, где на мраморных досках увековечены имена выдающихся людей эпохи, Киш утверждал, что архитектором этого собора был не кто иной, как Гринвей, что именно он построил самые высокие здания в Сиднее. По словам Киша, еще сто лет назад Гринвей предложил смелый проект моста для порта; он намеревался возвести его именно в том месте, которое сто лот спустя было признано наилучшим для этой цели. «Как не сказать о той несправедливости, которая была допущена по отношению к создателю великих ценностей, ведь среди бесчисленных мемориальных досок в соборе нет даже доски в его память».

Эрвин Киш был бы удовлетворен, если бы узнал, что его замечания не остались без последствий. Уже после отъезда журналиста был поставлен камень, который возвещал всем и вся: «Памяти Фрэнсиса Гринвея, мастеров и рабочих, построивших храм». Вместе с тем это единственный памятник, поставленный Австралией каторжникам.

Последний рейс «Отаго»

Люди, которые живут на Тасмании, называют огромную Австралию просто материком, а себя — тасманийцами в отличие от австралийцев, то есть жителей этого материка. Остров представляет собой штат Австралийского Союза со столицей в Хобарте.

Определения типа «наибольший — наименьший» всегда порождают во мне неуверенность, но когда говорят, что Тасмания — самый гористый остров в мире, то невольно оглядываешься. И действительно, куда ни посмотришь — горы. Горные склоны сплошь покрыты лесами, бумага из их дерева могла бы, как говорят, удовлетворить потребности издательства на Флит-стрит в течение целого столетия. Однако истинную славу принесли Тасмании ее сади. Океанские корабли, которые заходят почти в центр города Хобарта, по всему миру развозят яблоки из садов Тасмании. Маленький остров засыпает мировые рынки плодами с его яблоневых деревьев. Тасмания поставляет также груши на крупнейшие рынки Европы.

Остров полон историей. Когда я прибыл сюда из Польши в поисках вчерашнего дня, то еще застал жалкий остов парусника «Отаго», ободранный сборщиками металлолома, которые никак не могут прокормить прожорливые доменные печи Японии. А в декабре 1964 года дело уничтожения завершили американцы, забрав оставшиеся пять тонн металла с останков некогда гордого корабля.

Так закончилась поражением многолетняя кампания, которую вел Ежи Мальхарек из Хобарта, имеющая целью сохранить если не весь корабль, то хотя бы отдельные его части. Это грустная история. Парусник «Отаго» когда-то курсировал между Австралией и островом Маврикия. В 1888 году его капитаном был поляк, Теодор Юзеф Конрад Коженевский, всего два года назад ставший подданным Его Королевского Величества. В мировую литературу он вошел как Джозеф Конрад.

На Тасмании, пятая часть которой все еще недостаточно исследована, раньше всех оказался польский путешественник Павел Стшелецкий. Сейчас дерево, в тени которого некогда стоял его лагерь, находится под охраной. Местным поселенцам оно служило почтовым ящиком: в большое дупло бросали почту и соответственно доставали корреспонденцию, принесенную почтальоном.

О раннем периоде истории Тасмании, которую называли сначала Вандименовой Землей, свидетельствуют только постройки. Старое название было отвергнуто, от него веяло ужасом. Островом Сокровищ называли Тасманию романтические певцы. История его омыта кровью и слезами. Стоит побывать на этом острове хотя бы ради того, чтобы увидеть свидетельства жестокостей одних людей по отношению к другим.

Суды и сады

Сохранился реестр приговоров, подписанных 15 марта 1830 года в Мейдсоне, в Великобритании. В этот день трубочист Джеймс Прайс, двадцати двух лет от роду, был обвинен в краже свинцовой трубы стоимостью шесть шиллингов и приговорен к ссылке в Австралию на четырнадцать лет. Поденщик Роджер Катлер приговорен к смерти за кражу пятнадцати фунтов говядины. Джон Прэнтис, пятнадцати лет, за кражу трех коробок пистонов осужден на семь лет ссылки в Австралию. Томас Рейстон, двадцати двух лет, — к смертной казни за кражу коня и воза. Джон Брайтон, двадцати лет, приговорен к смерти за кражу восьми бушелей муки. Джеймс Кэрэй, пятнадцати лет, — к смерти за кражу одного соверена и нескольких предметов. Тиренс Сэлби, рыбак, двадцати трех лет, сослан в Австралию пожизненно за кражу пары башмаков стоимостью пять шиллингов.

Британские суды того времени казнили даже детей. В 1748 году десятилетний Вильям Йорк был повешен, «дабы примерное наказание, которое постигло этого отрока, стало предостережением для других детей». В 1801 году такая же участь постигла тринадцатилетнего Эндрью Бриннинга за кражу со взломом — одной ложки; годом позже в Линее повесили семилетнюю девочку. В 1833 году приговорили к смертной казни девятилетнего мальчика, укравшего из разбитого окна вещь стоимостью в несколько пенсов. «Я обращаю внимание на безмерную опасность, которая может возникнуть, если люди узнают, что это столь ужасное преступление ребенка осталось безнаказанным», — заявил судья, вынесший приговор.

Другой британский суд приговорил к семи годам ссылки в Австралию девятилетнего мальчика по имени Джеймс Линч, укравшего коробочки с игрушками. Аргумент о том, что у ребенка никогда не было ни одной игрушки не подействовал на суд. Джеймс Линч был привезен на тюремном корабле на Тасманию и заключен в знаменитую детскую тюрьму Пуэр Пойнт. Кроме него там находились еще двое детей, мальчик и девочка, семи лет, уличенные в краже хлеба на два пенса.

Тюремный комбинат

Пуэр Пойнт был всего лишь небольшой частью огромного тюремного комбината, который полтора века назад возник на полуострове Тасмана. Это была естественная тюрьма. Что бы сказал Абель Тасман, этот энергичный моряк, если бы узнал, какая страшная фирма ваяла его имя!

Узкая полоска суши, соединяющая этот полуостров с Вандименовой Землей, весь год круглосуточно охранялась свирепыми псами, так что ни один человек не мог проскользнуть. Чтобы беглецу-каторжнику не пришло в голову спасаться вплавь, в море вдоль перешейка постоянно бросали мясные отбросы и лили воловью кровь. Это должно было привлечь сюда акул. И действительно, за все время существования каторги ни одному беглецу не удалось выбраться отсюда. На всякий случай был сделан отлично действующий световой телеграф, по которому в течение нескольких минут можно было передать в Хобарт описание внешности преступника, чтобы не дать ему возможности отплыть на корабле, уходящем в Европу.

Сохранились подробные потрясающие показания каторжников (их было около двадцати человек), пытавшихся сбежать с острова. Они не могли выбраться с полуострова, не могли достать пищи и сами отдавались и руки преследователей, потому что смерть от руки палача была для них единственным выходом, чем-то вроде самоубийства за счет государства.

Приговоренных к смертной казни содержали в камерах смертников, под которые были использованы подземелья порохового склада в Порт-Артуре. Узников умерщвляли исключительно в Хобарте, столице острова, куда в 1803–1855 годах было выслано около ста двадцати тысяч мужчин, женщин и детей. Казнь была, пожалуй, единственной «услугой» узникам, в которой им отказывали в «тюремной столице» — Порт-Артуре.

Ссыльные осушали болота, а потом, впрягшись в плуг, вспахивали землю Тасмании. Когда собирали урожай, они без отдыха вращали босыми ногами огромное колесо, приводившее в движение жернова. Оно было так устроено, что узники не могли остановиться ни на одно мгновение. Только стражник мог остановить колесо, в противном случае заключенный терял равновесие и падал с большой высоты.

Тогда его ждала больница, являющаяся всего лишь входной дверью на тот свет. Над зданием больницы возвышались два бюста; они якобы изображали самого губернатора с супругой. Во всяком случае, так казалось тем, кто смотрел на них снизу. Когда много лет спустя бюсты были сняты, выяснилось, что изображение достойной леди скульптор снабдил окладистой бородой…

Сумасшедший дом был тюрьмой для всех тех, кто, по всей вероятности, заболел психическим расстройством еще в родной Англин, но суды в те времена не занимались такими мелочами, как вменяемость обвиняемого. Клиентура росла и на месте: ее поставляли тюремные предприятия комбината.

Мрак и молчание

Проявлялась здесь забота и о нравственности преступников. Библия была в каждой камере, куда запирали на ночь заключенных, занятых тяжелыми работами днем. Однако ее никто не читал, потому что в камерах не было никакого освещения, а днем узники не смели туда входить.

Каторжник Мэзон разработал чертежи собора, вмещающего две тысячи верующих. Затем другие ссыльные возводили высокую колокольню, строили стены. Как пороховой склад представлял собой копию лондонского Тауэра, так и британские соборы должны были иметь своих двойников на далеком острове. Но это здание никогда не служило молящимся, никогда не пели в нем гимнов, не служили обедни. Во время его постройки было совершено два убийства и стены, обагренные кровью, уже никогда не смогли стать святыней…

Сейчас храм превратился и руины. Гид водит по ним экскурсии, прибывшие из Хобарта или с «материка». Они хорошо организованы. В определенный час машина ждет перед зданием гостиницы в Хобарте желающих совершить поездку по живописной местности.

Гид приветствует экскурсантов. Он рассказывает об истории Порт-Артура, пересыпая свое повествование шуточками, которые входят в стоимость экскурсии. Так и хочется спросить у чичероне, сколько стоила бы одна экскурсия без его «лирических» отступлений. Он рассказывает, что духи двух убитых каторжников появляются по ночам в руинах церкви, и предлагает молодым парам прийти сюда после наступления темноты… Смеется до слез над своими анекдотами, захлебывается смехом, когда показывает, как подвешивали заключенных для наказания кнутом и как они стискивали зубы, чтобы не кричать громко. Рассказывает, что узников били часто и сильно. «Некий Догерти, леди и джентльмены, сосланный за бунт против короля, сорок два года не был на свободе ни одной минуты, зато получил в общей сложности три тысячи ударов кнутом! В нем жил строптивый дух. Ничто не могло сломить Догерти. Он был уже глубоким стариком, а все еще бунтовал против тюремной одежды, одна половина которой была коричневой, а другая — желтой». Рассказывая о моде, внедренной тюремной администрацией, гид заливался смехом, к своему собственному удовлетворению.

Живые локомотивы

Неподалеку от Пуэр Пойнта губернатор Бут построил первую в Австралии железную дорогу протяженностью около двадцати километров. По ней курсировали вагоны, приводившиеся в движение узниками. В середине пути живые локомотивы, задохнувшись от бега, менялись, и вагоны с пассажирами и провиантом, а также строевым лесом тянула новая смена.

По даже этим каторжникам завидовали другие, содержащиеся в специальном здании тюрьмы, называемом образцовым.

Оно было построено крестом, по трем сторонам которого тянулись длинные коридоры, где располагались камеры, главным образом одиночки. В четвертой — была часовня. Высокая стена делила внутренний двор на четыре отдельных дворика. В тюрьме строжайше запрещались какие-либо разговоры, обращаться можно было только к стражникам, да и то шепотом. Перед выходом на прогулку узнику надевали на лицо маску, и он проходил в ней по коридору. В воскресенье каждого заключенного приводили в часовню и запирали в клетку, откуда он мог смотреть только перед собой — на амвон и пастора. Всю неделю ждали узники воскресной обедни, потому что им разрешалось петь гимны. Громко взывали они к богу, ни одни священник на имел такой усердной паствы! Целый час работали их голосовые связки, работали на совесть — ведь впереди были дни вынужденного безмолвия.

Но и ад на для всех был одинаков. Строптивых приковывали к стене в одиночках, их никогда на выводили на прогулку, вместо этого приносили в камеру кучу камней для дробления. В свою очередь, им завидовали узники, которые попадали в «немые» камеры.

Здесь можно было кричать и шуметь вволю. Все равно ни один звук на проходил сквозь двойные каменные стены. Это были самые совершенные темницы. Стражник, который раз в день приносил положенный фунт сухого хлеба и кувшин воды («воды никогда на жалели», — заливался смехом гид), проходил через четыре двери, ведущие в камеру. Они были сделаны так, что каждую следующую нельзя было открыть, не заперев предыдущую. Таким образом, ни один луч света на проникал в камеру.

Гид по очереди запирает в камере на короткое время участников экскурсии. Нам хорошо известно, что это ненадолго. Скоро мы выйдем на солнце и глубоко вдохнем чистый воздух, но тьмы каменной поры невозможно выдержать даже несколько минут.

Услуги тюремного комбината завершались на Острове Мертвых, который можно разглядеть в центре небольшого залива сквозь развешанные для сушки сети рыбаков. Экскурсанты смотрят в ту сторону и тотчас направляются в ресторан, где их ждет обед. Ведь они с утра ничего не ели. Гид заверяет, что сейчас в Порт-Артуре можно вкусно пообедать, прежние времена, когда здесь получали только хлеб и воду, миновали! В бывшем сумасшедшем доме устроено нечто вроде дома культуры; пары кружатся в такт музыке там, где некогда метались в безумии люди, чья жизнь была полна горя и страданий. Садисты присматривали за безумными, угасавшими на этом далеком острове, где кандалы — единственное лекарство. Только «девятихвостая кошка» — кнут палача — заменяла «общеукрепляющий курс лечения»…

Экскурсанты подкрепляются в ресторане. Никто не желает посетить Остров Мертвых. Там находилось кладбище каторжников. Даже смерть не делала людей равными. Надгробия полагались только офицерам, солдатам и поселенцам. Те, которых привезли сюда против их воли, в кандалах, лежат в безымянных могилах.

Узник Марк Джеффри — бунтовщик из Ирландии. Сколько с ним было забот, сколько раз с помощью кнута старались направить его по стезе добродетели — все напрасно! Последний комендант, доктор Джон Коувердэйл, в конце концов пошел навстречу просьбе строптивого каторжника и позволил ему поселиться на Острове Мертвых. Бегство было исключено: Джеффри не умел плавать. И вот он стал жить среди мертвецов. Завел домашнюю птицу, возделывал маленький огородик. Людей он видел только тогда, когда в его царство прибывала лодка с гробом — еще одним подданным царства мертвых. Это были короткие визиты. Живые сразу же отправлялись в обратный путь. Похороны были быстрыми, Джеффри всегда имел одну могилу наготове. Он выкопал еще одну в стороне, времени для этого было достаточно. Она предназначалась для него самого.