15

Диди напустилась на Келли в первую же минуту, как та появилась в дверях.

– Где ты была? Хью уже звонил тебе раз пять! Ему не терпится узнать, что происходит. Расскажи, Келли?

– Ты присутствовала там. Моего отца обвиняют в убийстве барона Фужера. – Неожиданная резкость, с которой это было сказано, объяснялась необходимостью, как никогда, быть настороже. Тактика оказалась верной: услышав ее тон, Диди моментально прикусила язык.

Келли прошла мимо нее прямо к телефону, стоявшему в изящной викторианской гостиной, и, мысленно сосредоточившись, набрала личный номер Хью. Он ответил со второго звонка, ответил отрывисто, с британской четкостью.

– Привет, Хью. Это Келли.

Делая усилие, чтобы изобразить спокойствие, она тискала телефонный провод и наматывала его на пальцы.

После секунды тяжелого молчания он заговорил голосом чересчур спокойным и уравновешенным.

– Келли, как хорошо, что ты позвонила! Ведь ты понимаешь, что твоя фамилия уже разнеслась по всей стране?

– Я предполагала это.

Профессиональное чутье подсказывало ей, какой это благодатный материал для журналиста, настоящая сенсация – богатый французский барон убит на прославленном винодельческом предприятии отцом популярной телевизионной журналистки. Такой материал может дать толчок чьей-нибудь карьере!

– Предполагала, правда? – Он старался сдержать гнев, но тот неумолимо рвался наружу. – Тогда, может, ты будешь любезна объяснить, в чем, собственно, дело? Этот человек – твой отец? Но я ясно помню, как ты сказала мне, что отец твой умер.

– В свое время солгать было легче, чем сказать правду. – Вряд ли он понял ее.

– Ах, Келли, Келли… – пробормотал Хью с мягким, но все же сердитым упреком. – Пресса еще только начинает обсасывать эту историю. В этом здании полно людей, которые… скажем так, не совсем довольны тем, что увидели и услышали. Он действительно виновен?

– Возможно. Не знаю. – В голове у нее стучало. Она потерла висок.

Послышался смиренный вздох сожаления.

– В этих обстоятельствах самое лучшее тебе будет взять отпуск и на время исчезнуть из программы.

– Нет! – мгновенно и резко запротестовала она.

– Это не предложение, Келли.

– Но мне необходимо работать, Хью, я сойду с ума, если…

– Тогда остается надеяться только на какое-нибудь стихийное бедствие, чтобы это вытеснило твою историю с передних полос, – отрезал он и тут же важно добавил: – Я сделаю все от меня зависящее, но…

Он уже обдумывает, как бы снять ее с программы.

Келли чувствовала это по его голосу. Если это произойдет, это будет означать крах, конец ее карьеры. Она посвятила этому жизнь, это было главным, центром всего. Люди, с которыми она работала – операторы, режиссеры, сценаристы, составлявшие штат программы, – ее семья, ее друзья. А Хью… Она понимала, что он будет раздосадован, даже рассердится, но была уверена, что он защитит, горой встанет за нее, напомнив всем, что грехи отца не есть ее собственные грехи. А вместо этого он вот-вот повернется к ней спиной.

Горло, грудь стянула какая-то отвратительная петля. После всего пережитого она все же чувствует боль предательства и пренебрежения.

Как в тумане слушала она голос Хью.

– Келли, послушай, Диди здесь?

Она слегка повернулась, чтобы удостовериться, что Диди находится рядом – стоит в дверях, под сводчатым входом в гостиную и слушает.

– Да, здесь.

– Мне надо с ней поговорить. Обязательно передай ей все твои наброски и материалы по Джону Тревису. Ей следует его проинтервьюировать. А ты, Келли, будь умницей и исчезни на время. Линда Джеймс все разнюхала и жаждет крови.

Келли передала трубку Диди.

– Он хочет говорить с тобой.

Как только Диди взяла трубку, Келли немедля поднялась по лестнице красного дерева в комнату, которую в такой спешке оставила всего несколько часов назад. Бросив на неубранную кровать свою дорожную сумку, она подошла к окну.

Там за падубами на виноградниках виднелись склоненные фигуры сезонников, снимавших с кустов гроздья. Стояло раннее утро, и впереди был долгий день, поэтому они двигались, экономя силы, чтоб их хватило до вечера. «Не один ли из них и играл вечером на гитаре?» – подумала она. Казалось, с тех пор минула вечность, унеся с собой грезы, пробужденные жарким поцелуем Сэма.

Она прикрыла веки, не желая поддаваться внезапной и острой до боли потребности найти утешение в чьих-то объятиях, ощутить тепло сильных рук, которые обовьют, успокоят, отдадут частицу своей силы. Так устала она встречать жизненные передряги в одиночку! Но разве не было так всегда с того времени, как умерла мама? Разве жизнь не научила ее, что надеяться можно лишь на себя? Она почувствовала, что глаза ее начинает щипать от слез, и открыла их пошире. Слезами горю не поможешь, жизнь научила ее и этому тоже.

В дверь легко постучали, и затем раздался голос Диди:

– Келли, это я. Можно мне войти?

Келли прогнала остатки жалости к себе и, собрав воедино все свои защитные силы, расправила плечи и быстро отошла от окна.

– Там не заперто.

Едва услышав щелканье замка, она направилась к чемодану и вытащила оттуда толстые папки материалов по Джону Тревису.

– Хью велел отдать это тебе.

Секунду помедлив, Диди взяла материалы.

– Извини меня, Келли. Хью беспокоит судьба программы. От нее зависит работа многих из нас.

– А что значит в сравнении с этим работа одного! И тем не менее это моя работа! И моя карьера!

– Он только хочет, чтобы ты взяла отпуск, Келли. Вся эта история через день-другой может уладиться, и ты опять приступишь к работе. Никто тебя не увольняет.

– Я этого и не допущу, – заявила Келли, перекладывая вещи в чемодане.

– Понимаю, какой это ужас для тебя! – Диди смотрела на нее с жалостью. Келли ненавидела, когда ее жалели. – Что же ты собираешься делать?

В красноречивом жесте Келли передернула плечами.

– Не знаю. Хью хочет, чтобы на время я исчезла.

– И ты послушаешься?

Соблазнительная мысль. Один Господь знает, до чего соблазнительная. «Сколько я себя помню, вечно я пряталась, лгала, лицемерила. И что это мне дало?» И все же она чувствовала себя в ловушке, ощущала смятение, беспокойство и нервное напряжение.

– Если тебе оставаться, так уж лучше не здесь. Сейчас все уверены, что ты отправилась к отцу в тюрьму. – Было ясно, что под всеми Диди подразумевала многочисленные группы журналистов, занятых делом об убийстве. – А едва они узнают, что это не так, они расположатся здесь настоящим лагерем.

Келли это уже и самой приходило в голову.

– Мне нужна машина.

Диди локтем расправила складки юбки, затем, порывшись в кармане, вытащила ключи от машины.

– Куда ты поедешь?

– Не знаю еще, – откровенно сказала Келли. – Пока что мне надо подумать.

Пальцы ее сжимали ключи, и она понимала, что в руке у нее – свобода. Свобода ли?


Ветер дул в бока открытого джипа, теребя выгоревшие кончики русых волос Сэма, принося с собой острый запах вызревающего винограда, смешанный со слабым ароматом моря. Железные ворота главного подъезда в усадьбу Ратледж были закрыты, чтобы туда не проникли репортеры и съемочные группы. Сэм свернул на неприметную дорогу в объезд и наконец-то въехал в усадьбу.

Вконец измотанный бессонной ночью, Сэм направился к дому. Остановив джип, он поднялся на переднее крыльцо. Слева от него наверх устремлялась широкая лестница. Он сразу свернул к ней – поскорей принять душ и хоть несколько часов поспать.

Уже на середине лестницы его остановила миссис Варгас, экономка.

– Мадам у себя в малой гостиной. Она велела, чтобы вы, как вернетесь, сразу же зашли к ней.

Усталый и раздраженный, он хотел было ответить резкостью, но перевел дух и только сказал:

– Передайте ей, что я зайду после того, как приму душ и переоденусь.

Поднявшись по лестнице, он через холл прошел к себе. К его комнате примыкала ванная. Рассеянно, не думая ни о чем, он отправился туда и включил душ. Сверху полилась вода, поначалу ледяная, она постепенно теплела.

Ловкими экономными движениями Сэм сбросил с себя одежду прямо на мозаичный кафельный пол. Попробовал воду. Теперь она была горячей, и он встал под душ, плотно закрыв за собой стеклянную дверцу. Он стоял под неровными водяными струями, подставляя им тело так, чтобы водой уничтожить усталость в мышцах, и вода струилась по его широким плечам, спине и груди, стекая на узкие бедра и крепкие, сильные ноги.

Струи воды брызгали на кафельные стенки душевой кабинки; вода вырывалась наружу со свистом, как пар из паровоза. Сжимая в ладони кусок мыла, Сэм тер им плечи и грудь, взбивая мыло в пену, тут же смываемую струящейся водой, оставлявшей тело гладким и блестящим.

Проведя рукой по телу, Сэм поймал себя на том, что думает о Келли, вспоминает, как восприняла она арест отца, обвиненного в убийстве барона, вспоминает, как краска сбежала с ее лица, отчего оно стало таким по-детски беззащитным, как сжались в кулаки ее руки, когда она силилась преодолеть себя и устоять под натиском репортеров. И это было гораздо трогательнее и, можно даже сказать, привлекательнее, чем истерика, чем если бы она с рыданиями бросилась прочь.

Тихонько выругавшись, он поднял лицо к водяным брызгам и закрыл глаза, стараясь больше не думать о ней, но результатом было лишь то, что перед ним возник ее образ; он представил ее себе на сиденье его джипа, чудесные ее волосы, стянутые в этот проклятый узел. Он убрал пальцами волосы со лба, отведя назад мокрые пряди. Вспоминать этот ее узел – все равно что думать о том, что под одеждой у нее кружевное белье.

Он стоял под то затихающими, то усиливающимися струями, и мысли его приобрели совершенно определенное направление. Он пытался убедить себя, что если так долго, как он, спать одному, то возбудить может любая женщина. Но Бог свидетель, как хотелось ему тогда в джипе обнять ее, прижать к себе, утешить.

Но он не посмел. Не посмел, потому что на этом бы все не закончилось. И на поцелуе также, а секс ей тогда и вовсе не был нужен.

Не посмел, потому что никогда еще ни к одному существу на свете не испытывал он такого идиотского чувства – желания защитить, желания столь сильного, что агрессорами виделись все, включая даже его самого. Чувство это было для него совершенно новым, и оно не нравилось ему.

Десять минут спустя Сэм уже входил в малую гостиную, одетый в брюки хаки и хлопчатобумажную рубашку из ткани шамбре, чисто выбритый, посвежевший, с волосами, еще влажными после душа. Кэтрин сидела за утренним завтраком, внешне спокойная и отдохнувшая, каждая прядь ее безукоризненно уложенных волос была на своем месте. Лишь тени под глазами указывали на то, что ночь она провела бессонную.

– Доброе утро! – Сэм прошел к серванту и, отставив в сторону поднос с кофе, налил себе в стакан свежевыжатого апельсинового сока. – Как Натали? – Он выдвинул стул и сел.

Кэтрин отпила глоток кофе и иронически сморщила губы в легкой улыбке.

– Час назад звонил Клей, чтобы задать точно такой же вопрос. – Она наклонила чашку. – Натали еще в постели. Миссис Варгас еще раньше отнесла ей поднос с завтраком, но завтракать она не стала. Подозреваю, что Натали сегодня из комнаты не выйдет.

Из чувства ли вины или в знак траура, но Кэтрин не желала заниматься домыслами. Так же, как и в разговоре с полицейскими, когда они допытывались у нее, почему это вдруг Эмиль прошлым вечером, оставив гостей, устремился на винный завод. Однако кое-какие подозрения у нее были. И кое-какие опасения – также. Но и те, и другие она предпочитала держать при себе.

– Смерть Эмиля, естественно, отменяет все наши договоренности. Может, оно и к лучшему. На наших винах, как и прежде, будет значиться только одна фамилия – фамилия Ратледж, – проговорила Кэтрин. – Самая горькая ирония заключается в том, что даже в такой страшной трагедии есть своя положительная сторона.

– Да, ирония весьма и весьма горькая.

Отпив глоток сока, он продолжал глядеть в стакан, и вид у него был непроницаемый.

Если б только раньше он дал ей понять, как сильно он привязан к имению Ратледж, думала она. Если б это произошло, она бы никогда не обратилась к Эмилю, Эмиль не приехал бы в имение, не было бы никакого званого вечера, и Эмиль остался бы жив. Да, произошла трагедия. Но размышлять о ней не имело смысла, и Кэтрин вернулась к нуждам настоящего момента.

– Полиция не сообщила, когда она собирается снять посты? – спросила она. – Они прочесали уже всю округу, и самым тщательным образом. Несомненно, к этому времени они уже располагают всеми свидетельскими показаниями и снимками места происшествия.

– Я не смог ни с кем переговорить. В полиции, когда я приехал туда, толпилась целая орава журналистов, – пояснил он, потом, помолчав, добавил: – Они перевели Дауэрти в окружную тюрьму.

– Да, я слышала по радио, что ему предъявлено официальное обвинение в убийстве.

Он повернул к ней голову:

– Значит, ты слышала и о Келли тоже. Кэтрин кивнула.

– В сообщении всячески подчеркивалось, что Дауэрти – это отец Келли.

– Она барышня с характером, крепкий орешек. – Он взболтал сок в стакане и глядел теперь на следы его на стекле. – Трудно представить себе, что она его дочь.

– Крепкий орешек, – задумчиво повторила Кэтрин, словно пробуя на вкус слово, так странно звучавшее в ее устах. – Это выражение как нельзя лучше подходит и к Эвану Дауэрти, ее деду. Ум и решительность она, возможно, тоже унаследовала от него. Зеленые глаза, рыжина – и тут я могла бы усмотреть сходство, хотя вряд ли это имеет значение.

– Верно, не имеет.

Ему-то плевать на ее родителей, но он помнит, как опасливо отнеслась к нему она. Ее отец ненавидел всех, кто был связан с имением Ратледж. Неужели и Келли видит в нем своего врага? Черт побери, он хотел бы, чтобы она доверяла ему.

– Я говорила тебе, что прогноз погоды обещает нам в ближайшие два-три дня ливень? – спросила Кэтрин.

– Вот это уж нам сейчас нужно меньше всего! – раздраженно буркнул Сэм.

– К сожалению, вероятность прогноза, как они объявили, семьдесят процентов.

При этом известии Сэм тяжело вздохнул.

– Утром же я соберу бригады и велю проверить, не тесно ли гроздьям и достаточно ли поступает к ним воздуха. Это хоть немного поможет.

– Совершенно согласна с тобой, Джонатан. Сэм, – поправилась она, тут же заметив ошибку. – После дождя на мокрых гроздьях легко заводится плесень, в особенности если дождь сменяется жарой.

Хорошо зная, что делает плесень с урожаем, Сэм резко отодвинулся от стола.

– Лучше я позвоню Мерфи и договорюсь с ним, чтоб вертолеты были наготове.

– Вертолеты! – раздраженно бросила Кэтрин. – А с ними что мы будем делать?

– После дождя матушка-природа может не расщедриться на хороший ветер, чтобы просушить грозди. Вот я и думаю помочь ей, прибегнув к вертолетам.

– Ей-богу, Сэм, – неодобрительно проговорила Кэтрин, – я знаю о твоем давнем увлечении авиацией. Несомненно, это очень захватывающее хобби, но виноградники – не то место, где следует его практиковать.

– К моему увлечению авиацией это не имеет ни малейшего отношения.

– Не считай меня дурой! – Она бросила на него холодный сердитый взгляд. – Если б не это увлечение, глупая мысль использовать вертолеты никогда бы не пришла тебе в голову.

– Ничего глупого тут нет! – Сэм всячески пытался говорить ровным голосом. – Наоборот, мысль эта здравая и вполне логичная. Винты парящих над виноградниками вертолетов, как гигантский веер, будут гнать ветер непосредственно на растения. Должен сообщить так же, что метод этот уже использовался кое-когда в сходных ситуациях, причем доказал свою эффективность, в особенности если листья вокруг гроздьев были предварительно срезаны.

– Может быть. – Но выражение ее лица говорило о том, что он ее не убедил. – Однако мы этого раньше никогда не делали, и я не вижу причины теперь это начинать.

– А я вижу эту причину! – Встав, Сэм отправился к телефону.

– Что ты делаешь? – требовательным голосом спросила Кэтрин, когда он снял трубку.

– Звоню Мерфи. – Он стал набирать номер на кнопочном телефоне.

– Ты не слышал, что я сказала?

– Слышал. – Он поднес трубку к уху.

– И ты намеренно идешь против моей воли! – негодующе воскликнула она.

– Да. Я не собираюсь терять половину урожая из-за плесени, как это произошло несколько лет назад, только потому, что ты не видишь преимуществ нового метода.

Задетая этим открытым вызовом, Кэтрин отреагировала бурно:

– Повесь немедленно трубку, слышишь!

– Погоди минутку, Мерфи, – произнес Сэм в трубку и, прикрыв ее рукой, спросил: – Кэтрин, это что, приказ? – и посмотрел на нее – спокойно, пристально. – Потому что если и приказ, то я не подчинюсь ему. Моя работа состоит в том, чтобы делать все, что идет на пользу плантациям, а если это сердит тебя, то что поделаешь!

Польза плантациям. Сколько раз в прошлом приходилось ей слышать эти слова! Еще одну долгую секунду не сводила она глаз с Сэма. Потом махнула рукой:

– Вызывай вертолеты, если считаешь нужным. Посмотрим, на что они способны.

Он опять поднес трубку к уху.

– Мерфи, это Сэм Ратледж. Похоже, нам могут понадобиться твои вертолеты.


Колледж, лавка старьевщика, где она покупала почти всю свою одежду, выстроенная из красного кирпича таверна-развалюха, где дневал и ночевал ее отец, рестораны, где она работала судомойкой, потому что для официантки никогда не была достаточно стройной и хорошенькой, – все эти места проплывали сейчас перед Келли. На этот раз она не гнала прочь воспоминаний, а встречала их, мужественно глядя правде в глаза. Она вспоминала, как больно чувствовать себя обделенной, плохо одетой, дурнушкой, которая не пользуется успехом, которой не назначают свиданий, сознавать, что она не такая, как все, стыдясь того, кто она, какая она, стесняясь отца и его поведения, вспоминала все насмешки, язвительные замечания и колкости.

Но существовали еще и городская библиотека, ее полки с книгами, давшими ей столько счастливых часов избавления, редакция газеты, напечатавшей ее статью об истории виноделия в Напа-Вэлли, дом ее учительницы английского языка и ее дружба с Олли. Светлые пятна на общем мрачном фоне ее воспоминаний.

Когда Келли свернула с Главной улицы на Спринг-стрит, она почувствовала себя лучше. Было меньше транспорта. Дорога была прямой и ровной, но ехала она по-прежнему медленно.

Неспешно она проделывала на автомобиле тот путь, что так часто одолевала пешком.

Возле самой окраины располагалось кладбище. Рядом с Келли на сиденье лежали цветы – с десяток роз на длинных стеблях, красных, как рубиново-красное вино местных виноградников, и перевязывала их желтая ленточка. Келли взяла розы и вылезла из машины, оставив ее у кладбищенских ворот. Она могла бы и въехать на кладбище, но ей хотелось последние метры к могиле матери пройти пешком.

Кладбище было таким же старинным, как город, – нагромождение разностильных покореженных памятников, склепов и семейных надгробий. То и дело Келли останавливалась, чтобы прочесть знакомые фамилии, вырезанные на гранитных и мраморных плитах.

Приблизившись к материнской могиле, она замедлила шаг. На земле рядом с табличкой, на которой значилось «Ребекка Эллен Дауэрти», а рядом была надпись «Дорогой жене», в вазе стоял букет, собранный из маргариток, гвоздик и фиалок.

«Он принес их сюда, ведь так?» – Келли злобно покосилась на цветы.

Ее охватил гнев, настолько горячий, пылкий, что она затряслась. Ей захотелось схватить эти цветы, вышвырнуть их прочь из вазы, с глаз долой. Но она не сделала этого. Мама не одобрила бы ее.

Склонившись к могиле, она смиренно положила розы возле самого надгробия.

– Ох, мамочка! – голос ее слегка сорвался. – Как мог он так поступить с нами! Как мог!

И едва вымолвив эти слова, Келли уже знала, что ей делать. Не ради него. Ради мамы и ради нее самой.


Все пространство стен занимали развешенные юридические дипломы в рамочках вместе с фотографией губернатора и изображением государственной печати Калифорнии. Неуклюжий стол был завален желтыми блокнотами, небрежно собранными в стопку толстыми папками, возле черного телефонного аппарата стояла фотография двух миленьких темноволосых девочек в очках. В середине стола громоздился белый бумажный пакет, а рядом на такой же белой бумаге лежал надкусанный бутерброд – на черном хлебе ломтики сыра и ветчины.

Вращающийся конторский стул скрипнул, когда Олли стремительно вскочил при виде Келли, поспешно вытирая руки бумажной салфеткой.

Келли заметила бутерброд и заколебалась – входить или не входить?

– Разве уже обеденное время?

– Я решил пообедать раньше. – Запихнув бутерброд обратно в пакет, он сдвинул еду на край стола – поближе к компьютеру. – Утром не успел позавтракать.

Его слова напомнили ей о цели ее прихода. Неожиданно почувствовав неловкость, она отвела взгляд.

– Я не хотела мешать.

– Все в порядке. Честное слово! – Он улыбнулся ободряющей улыбкой, сразу же становясь похожим на того мальчика, с которым она дружила в детстве. – Присаживайся, Лиз! Прости, теперь ты, кажется, Келли, да?

Она села на краешек стула с кожаной спинкой, стоявшего напротив его стола. Это был единственный стул, не заваленный бумагами.

– Я сменила имя официально, девять лет назад.

– Ты потрясающе выглядишь, Келли! Вращающийся стул опять скрипнул под тяжестью его тела.

– Спасибо. Я… – Она искала слова, способные прогнать неловкость. – Ты сразу узнал меня, правда?

– Твой голос. – Он чуть заметно пожал плечами. – Его не спутаешь с другим. Может быть, потому, что когда-то я так привык к нему.

– Да, о чем только мы не говорили в свое время. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Ты не представляешь, как часто я думала о тебе, гадала, где ты, чем занят. Я считала, что ты давно перебрался куда-нибудь. Когда я сегодня увидела тебя возле… – Она замолкла, не докончив фразы. Не время и не место предаваться воспоминаниям или пытаться перебросить мостик через зияющую пропасть лет. – Олли, могу я его увидеть?

– Это можно устроить. – Кивнув, он испытующе взглянул на нее. – Если ты уверена, что действительно хочешь этого.

– Дело не в желаниях. Дело в долге. – Она опустила взгляд на свои сцепленные пальцы, потом подняла голову. – У него есть адвокат?

– Нет. Хотя суд может предоставить ему адвоката.

– Ясно. Но обвиняется-то он в убийстве! – Не в силах более оставаться на месте, Келли резким толчком встала со стула и, скрестив руки на груди, устремилась к окну. – Ему понадобится хороший адвокат, Олли! Я понимаю, что прокурор не совсем подходящая кандидатура для того, чтобы просить его рекомендовать адвоката, но я не знаю, кого еще просить, – сухо сказала она.

Теперь Келли отвернулась от окна и глядела прямо на него. Олли долго молчал, и Келли не знала, чем бы прервать это молчание. Наконец он потянулся за одним из лежавших на столе служебных блокнотов.

– Я дам тебе несколько фамилий. На выбор. – И принялся писать, неуклюже, как пишут левши. Кончив, он вырвал листок и протянул его ей. Келли не сразу подошла, чтобы взять листок.

– Спасибо. – Сложив листок, она сунула его в сумочку.

Он поправил очки на носу.

– Знаешь, я всегда думал, неужели мы больше никогда не встретимся? Но, сказать честно, возможность встречи при подобных обстоятельствах мне в голову не приходила.

– Мне тоже. – Келли погладила сумочку и опять села на стул. – Он сделал какое-нибудь официальное заявление?

– Нет.

– А ты уверен, – начала она, но тут же осеклась и покачала головой. – Должно быть, уверен, иначе не обвинил бы его в убийстве.

– Тебя интересуют факты, Келли? – мягко спросил он. – Свидетель застал его на месте, где произошло убийство, с орудием убийства в руках. Меньше чем в трех метрах от тела валялся бидон с керосином. Бидон был полон. На брюках твоего отца при задержании тоже обнаружили пятно от керосина. В багажнике его машины было найдено еще три бидона. А в кармане все тех же брюк был чек на покупку четырех галлонов керосина. Его обида на владельцев имения Ратледж всем в этих краях достаточно хорошо известна.

Медленно она собирала воедино все эти обрывочные сведения.

– Итак, по-твоему, он приехал с намерением поджечь винодельню. Барон застиг его на месте преступления, поэтому он его и ударил. Значит, это убийство непредумышленное. Все-таки легче.

– Это ты так решила. Не я. – Однако спорить с ее заключением он не стал.

– Понятно. – Келли поудобнее ухватила сумочку. – Когда я могла бы увидеться с ним?

Он секунду смотрел на нее, потом отбросил ручку и откинулся на спинку стула.

– Не влезай ты в это дело! Ничем ты ему не обязана!.. Отойди в сторону.

Она криво усмехнулась, печально-иронически.

– Какой подарок бульварной прессе! «Знаменитая дочь покидает отца, обвиненного в убийстве!» – Келли помолчала, успокоилась. – Но я не потому остаюсь здесь. Если я отойду в сторону, это будет означать, что я такая же, как он. А это неправда.

– Да, ты не такая, – согласился Олли и потянулся к телефону. – Когда ты хочешь видеть отца?

– Никогда. Возможно скорее!

Олли поймал Келли на слове. Пятнадцать минут спустя ее проводили в маленькую каморку без окон, находившуюся в глубине здания. В каморке было душно, пахло потом и табачным перегаром. Усевшись за поцарапанный черный, с металлическими скобками конторский стол, она приготовилась ждать, но ждала недолго.

Минуты не прошло, как охранник в форме ввел в каморку ее отца, а сам остался сторожить у двери. Отец выдвинул из-за стола деревянный стул и сел напротив нее, так что Келли теперь могла хорошенько его рассмотреть.

Ему было не больше шестидесяти, но выглядел он на все семьдесят. Волосы его, некогда темно-рыжие, как и у нее, поредели, и в них проглядывала седина. Зеленые глаза выцвели и слезились, а цвет лица был землисто-бледным, болезненным, хрупкие сосуды испещрили его щеки и нос сетью мелких красных жилок. Он казался меньше, худее, словно усох за все те годы, что она не видела его.

– У тебя сигаретки не найдется, Лиззи-дочка? – Он заерзал на стуле, и она поняла, что больше, чем сигаретку, он хочет виски. Виски для него всегда было первым делом.

Келли молча вытащила из сумочки сигареты, зажгла одну и передала ему, фильтром вперед. Потом закурила сама, сердито, тонкой струйкой выпуская дым.

– Теперь меня зовут Келли, – сказала она надменно.

– Келли – это девичья фамилия мамы. Ребекка Эллен Келли. – Он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то рассеянно-жалкой. – Мне было приятно узнать, что это теперь твое имя. Ты съездила к ней на могилу?

– Да.

– Я отнес ей цветы, как раз вчера отнес.

Она чуть было не крикнула, чтоб он прекратил говорить о маме. Не имеет он права говорить о ней! Но она пришла сюда не для того, чтоб ссориться с ним.

– Я раздобыла имена некоторых адвокатов, – сказала она. – Сегодня же поговорю с ними и выберу того, кто будет представлять в суде тебя.

– Не стоит. – Рука его, когда он стряхивал пепел с сигареты в черную пластмассовую пепельницу на столе, тряслась. – Мне предоставят защитника. А деньги твои понадобятся, когда Ратледжи станут отбирать у меня виноградник. Ни к чему тратить их на адвоката.

– Обвинение нешуточное. На этот раз тебе не отделаться штрафом и несколькими днями тюрьмы.

– Думаешь, я этого не понимаю? – моментально парировал он.

– Я найму адвоката, чтоб защитить тебя. – Келли судорожно затянулась, потом, опустив сигарету, провела пальцем по фильтру – взад-вперед. – Виноградник не поможет, когда ты очутишься в тюрьме, а именно туда тебя и отправят.

Слезящиеся глаза оскорбленно прищурились.

– Думаешь, я это сделал, да? Думаешь, я убил этого барона!

Глаза охранника были устремлены куда-то поверх их голов. Лицо оставалось совершенно бесстрастным, но он, несомненно, слышал каждое их слово.

– Да, да, рассказывай! – холодно бросила она, думая о том, что из-за него рано научилась в детстве бегать. Ведь бегство было наилучшей защитой от его пьяных оскорблений.

– Не делал я этого! – Он пристально вглядывался в ее лицо, потом вдруг внутри его словно что-то надломилось – он опустил голову и провел рукой по голове, ероша редкие свои поседевшие волосы. – Ты мне не веришь. Никто мне не верит. – Он фыркнул. – На это-то она и рассчитывала, будьте уверены. Потому и наговорила в полиции на меня. Засадив меня за решетку, она может быть спокойна, что я не добуду денег и никак не помешаю ей отобрать у меня землю. Я и винограда-то тогда не соберу. Умно все рассчитано, не подкопаешься! – Он покачал головой, и пепел с сигареты посыпался прямо на поцарапанный стол. – Хитрющая, как лиса, а сердце у нее как ледышка! Захотелось ей заполучить назад мою землю. А виновен я или невиновен – ей наплевать.

– Почему же ты побежал, если невиновен?

– Почему? – Он изумленно вскинул голову. – А что бы ты сделала, если наткнулась на мертвое тело и тут же на тебя начинают орать? Осталась бы и очень уютно себя чувствовала?

– Бежать я бы не стала. Если невиновна, конечно. Он вытер рот тыльной стороной руки и смущенно потупился.

– Да, только я с полицией-то не совсем в ладах, вот я и улепетнул, давай Бог ноги!

Про себя Келли согласилась с тем, что поведение его в данном случае было не менее логично, чем было бы ее собственное.

– О Господи, как во рту-то пересохло. У тебя нет жвачки какой-нибудь? Фруктовой, а? Или леденцов, может быть? Кормят здесь паршиво. – Он с жадностью покосился на ее сумочку. – Ты ведь всегда была сластеной.

– Теперь нет. – Она прикрыла рукой сумочку, вспомнив те дни, когда в карманах и в сумке у нее полно бывало всяких «сникерсов», пакетиков с драже и шоколадных конфет. Просьба его всколыхнула в памяти и то, что охотился за сладостями обычно он с перепоя.

– Ты ведь выпил вчера вечером, да? – Она не догадалась спросить это у Олли, может быть, потому, что внутренний голос ей и без того диктовал ответ.

– Всего две рюмки, – ощетинился он.

– Держу пари, что больше двух рюмок! – Господи, как же она его ненавидела! К горлу так и подступала желчь.

– Ладно, пусть будет больше, спорить не стану. – Дрожащей рукой он загасил окурок. Выглядел он таким старым и слабым, что казалось, сил ему не хватит руку поднять, а не то что нанести смертельный удар. – Я две недели капли в рот не брал. Две недели был трезвый как стеклышко, ей-богу! – О, сколько раз Келли приходилось слышать все эти россказни! – А вчера вечером я очень уж расстроился. Думал, раздобуду денег, чтобы рассчитаться с ней, а дело не выгорело, вот я и…

– И ты напился, – гневно, с омерзением произнесла она, – и до такой степени напился, что, наверно, не припомнишь и половины того, что наделал прошлой ночью. Ты вполне мог убить барона и не запомнить этого, как раньше часто не помнил, что избивал меня.

Она хотела встать из-за стола, но рука его взметнулась, длинные костлявые пальцы с неожиданной силой ухватили ее за плечо. Рефлекторно, повинуясь давней, вновь ожившей в ней привычке, Келли подняла другую руку, загораживая лицо от ожидаемой пощечины. Но он, быстро глянув на охранника, тут же отпустил ее руку и отодвинулся.

– Нет, неправда! – убежденно повторил он. – Вчера так не было! Кое-что я действительно помню как бы в тумане, но барона я не убивал. Такое бы я запомнил.

Если б сказано это было не так тихо, Келли была бы уверена, что говорится это для охранника.

– Уж, конечно, ты не напивался, – с небрежной издевкой бросила она. – Потому и споткнулся, когда бежал!

Он наклонился, приблизив к ней сердитое лицо.

– Да это все бидоны эти чертовы! – В глазах его внезапно заиграл свирепый блеск. – Я ведь что придумал, Лиззи-дочка, чтобы отомстить ей за то, что землю мою украла, я чудную штуку придумал! Представь себе только – все ее драгоценные вина начинают пахнуть керосином! – Он осклабился, потом горестно покачал головой из стороны в сторону. – Если б мне тогда пролезть в погреба, всего и дел-то было, что облить эти ее дубовые бочонки и покропить керосином пробки – и тогда все, все как есть, было бы загублено!

Он не хотел поджигать винодельню. Келли поняла это, план его был куда как коварнее – испортить все вино, хранившееся у Ратледжей в погребах, пустив насмарку урожай и труды многих десятилетий.

– Да как ты посмел! – сухими губами вымолвила она.

При виде такой ее реакции он смущенно насупился и приподнял плечо, как бы обороняясь.

– Она отбирает у меня виноградник и оставляет ни с чем. Вот я и хотел, чтобы она поняла на собственной шкуре, каково это.

Стены словно сомкнулись над ней, духота стала невыносимой. Ей было трудно дышать. Надо выйти. Схватив сумочку, Келли встала и направилась к двери.

– Я ухожу, – обратилась она к охраннику.

– Куда ты? – окликнул ее отец.

– За адвокатом.

– Скажи ему, что я невиновен. Это все из-за вина. Я только за этим пробрался туда. Ты должна мне поверить!

Но как могла она поверить ему? Как?

Загрузка...