Подземный корабль

16

Страницы из дневника Александра Л., написанные в его кабинете на фоне копии живописного полотна XVIII века “Жители Аркадии приносят гиацинты и асфодели на алтарь богини Забвения”.

…Эдуард Цыган сказал мне: "Саша, если интересно — приходи. И не убегай после торжественной части — будет ужин для узкого круга".

Все-таки он подписал контракт с австрийской медицинской компанией, и в гостинице "Рэдиссон-Славянская" в зале "Pushkin" собрались люди разных степеней важности, чтобы осмыслить это событие и порадоваться ему. Чиновники из Министерства здравоохранения, западные партнеры, владельцы аптечных сетей, да и профессора Хрушина я заметил в зале.

Потом, когда основная масса гостей, шурша полными подарков и пресс-релизов пакетами, двинулась к гардеробу, нас провели в небольшой боковой зал, где официанты торопливо заканчивали накрывать на стол. Приволокли микрофон и утвердили его на синем бархатном полу. Появился Эдуард в смокинге. На почти безукоризненном английском он предложил первый тост. Потом к микрофону вышел плотный дядька, добротное и пожившее его лицо обрамляли пыльные волосы, висевшие до плеч. Я стал размышлять, как тяжело с такой прической в современном мире, но тут же догадался, что ради встречи с нами этот человек надел парик.

И еще он был в розовом костюме и с серебряной розой на груди. Он запел:

Ты стояла в толпе и держала цветы.

Подарю я тебе этот бодрый мотив…

Кирилл Гальцев появился передо мной, от восторга он размахивал руками.

— Ты понял, кто перед нами? Это же Андрис Дальний! Культ! Супер! Мне продавали группу "Блестящие", белок-стрелок. Я говорю: "Да вы что! Кому нужны эти креветки в купальниках, они всех обслуживают!" И тут мне стукнуло: Андрис Дальний! Звезда восьмидесятых поет специально для наших гостей! Он давно не выступал, у него свой мелкий бизнес: театральные костюмы, фигня какая-то. Но есть деньги, от которых нельзя отказаться. Мужик, кстати, не старый, это он выглядит так. Я даже удивился, когда его увидел. Ты смотри, как размордел! Ура-а!!! — вдруг бешено завопил он и зааплодировал, потому что артист закончил песню.

А я мальчишка из соседнего подъезда… —

тут же спел господин Дальний.

Меня взяли под локоть и отвели за VIP-столик.

— Саша, у тебя классно сделана твоя хата. Посоветуй хороший магазин или дизайнера, мне нужна подставка для моего верблюда. Подарок от статусного мужика, я должен показать ему, что пользуюсь его верблюдом. Офисный кожаный верблюд, большой, нужно что-нибудь в арабском стиле.

— Как тебе помочь, даже не знаю, — отвечал я, привычно выкручиваясь. — Мне квартиру оформляла художница, но сейчас она в Штатах.

Подсел Гальцев, из бара он притащил бутылку виски.

— Пионерлагерь, третья смена, по просьбе десятого отряда диск-жокей ставит кассеты с песнями Андриса Дальнего. Сашка, ты меня на сколько младше? На шесть лет? Да ты же другое поколение, для тебя это ничего не значит!..

Мы с тобой плели венки утром у причала… —

отозвался певец. Непременно сейчас будет рифма "качала".

…Прибалтийская волна их на заре качала.

Водка, шампанское, арманьяк, водка, красное вино, херес, водка. Рукопожатия с господами из Австрии, господами с Сахалина. Почему бы и не проводить здесь время, сейчас уже ночь, и дома никто не ждет меня.

В толпе уже образовывались проплешины и промоины, время шло к полуночи. Австрийцы, пьяные, красномордые и корректные, один за другим отбывали прочь. Оставшиеся гости устроились на диванах, поставив бокалы на ковер. Официанты в белых перчатках убирали полуразрушенные, недоеденные клинья тортов. Певец спел песню про войну.

Я бесцельно бродил, меня затащили в бар, там за белым роялем сидел музыкант, он ударял по клавишам тонкими пальцами и смотрел вверх, в стеклянный купол. Потом остатки нашей компании мигрировали в японский ресторан, где прямо у наших каблуков плавали золотые рыбки в бассейне. За пустым столиком сидел человек, с задумчивостью изучавший оба своих кулака. Увидев нас, он поднял голову и, едва поворачивая язык, сообщил:

— Я говорю ему: "Михалыч! Ты забыл свой электорат! Мы все в дерьме!" А он мне говорит: "Замечательная у нас молодежь! Надо что-то менять!"

— Смотри вперед, Митяй! — весело ему объявил Гальцев. — Это повод выпить виски.

Мы провели там еще два часа, пока, наконец, разговор не иссяк и не распался. Я остался один и зачем-то пошел гулять по отелю. Дошел до закрытого аптечного киоска, в его торце было зеркало, отражавшее витрину сувенирной лавки. Литые из зеленого стекла трехсотдолларовые ежики, вазы в виде разрубленных пополам лиц. И вдруг на их фоне определилась фигура Герасима Линникова. Он стоял засунув руки в карманы: его терпеливый, задумчивый взгляд был нацелен в сторону моего затылка. Нет, этот призрак из прошлого совсем не способен улучшить мое состояние. Сейчас я услышу звук его голоса, и жизнь станет совсем мутной и сложной. Гостиничная лестница, извиваясь, уводила в небо, я направился по предложенному мне пути и появился на втором этаже. Стены были словно разлинованы широкими полосами, но быстро выяснилось, что это — живопись, картины, повешенные рядами, рама к раме. Мои ноги привели меня к одной из них: что-то в виде неправильной трапеции и в темноте смахивает на танк в маскировочной окраске. Но тут же стало ясно, что изображена корова и щедро, размашисто были нанесены пятна на ее боках. Картина художника Прушникова — "Валдайщина. Кормилица вернулась", остатки советской соцреалистической мазни, которую толкают иностранцам. Кормилица смотрела на меня в упор, как смотрят убийцы. Сзади послышались шаги, и кто-то осторожно похлопал меня по плечу.

Еще не оборачиваясь, я понял, что ко мне пришел Линников.

— Ну, думаю, потерял я Сашку, — сказал он, посмотрев на меня настойчиво и тревожно. — Я тебя в начале вечера заметил. Потом ты вдруг раз — и растворился куда-то. Теперь нам нельзя просто так разойтись в разные стороны. Я предлагаю завершить этот вечер в баре.

Я хорошо помнил Клуб традиционных ценностей и подвиги команды, которую этот человек возглавлял. Почти против своей воли, я начал разговаривать с ним высокомерно и грубо. Что до Линникова — в его сознании на всю жизнь отпечаталось, что я человек честный, но придурковатый. Он не мог понять, кто я такой сейчас, и оттого его интонация была одновременно снисходительная и заискивающая. Герасиму никак не удавалось направить наш разговор на нужные рельсы — рельсы эти были кривыми и расходились в разные стороны.

— Как твои дела? — спросил я. — По-прежнему выращиваешь динамичных и консервативных представителей среднего класса?

— Видно, что ты совсем не из этой среды. Так долго одну идею никто не пасет. Твой средний класс — это совсем не модно, это пройденный путь. Актуален такой тренд, что разделение общества на классы, мидл там, топ-мидл, это вообще не российский вариант. Смотри, я начал разрабатывать теорию, по которой Россия сейчас переживает период пострационального мистического этатизма. Там, наверху, люди, есть шанс их увлечь этой идеей.

…Был тот смутный час между ночью и утром, когда продолжаешь говорить и действовать не от избытка энергии, а, наоборот, от крайней усталости. Усталость эта так велика, что нет сил совершить что-то определенное, хотя бы даже сесть в машину и уехать домой спать. Что касалось Герасима, у него была своя цель. Он не мог так просто меня оставить. Он пытался прояснить меня.

Мы снова оказались в баре. Рояль уже захлопнули, музыкант ушел, за стеклами киосков в темноте спали матрешки и деревянные макеты Кремля. К нам, спотыкаясь от усталости, подошла официантка с толстыми светлыми косами, протянула меню. Герасим заказал виски. Я решил выпить две чашки ристретто, одну за другой. Кофе навел некоторый порядок, но гостиница все норовила свернуться в спираль и исчезнуть, оставив только темноту. Также была не очевидна и реальность самого Герасима Линникова. В какой-то момент я почти поверил, что мой сосед — это призрачный подарок от Морфея, от Земфира… как его звали, этого древнего бога, навевавшего на людей сновидения? Я даже слегка удивился, обнаружив, что Линников и вправду сидит сбоку — жив, объемен и по-прежнему хочет чего-то от меня добиться.

Алкоголь свободно и вольно бродил у меня в голове, подобно ветру над широкой степью, но я знал себя — очень скоро это должно пройти. Пока же действительность раскачивалась, как ореховая скорлупка, как лодка… И тут еще мой сосед совершал ошибку. Вместо того чтобы взбодрить меня, он наугад попадал в мой сон.

— Сейчас мы с тобой оказались в одной лодке, — объявил он вдруг. — Я хочу, чтобы ты это понял. Мы вместе, ты и я, мы в данный момент сидим в одной лодке.

Я рассмеялся.

— Герасим, ты не в курсе дела. Мы с тобой сидим в баре. Лодки рядом, на Москве-реке.

Изображая пьяную откровенность, он стал говорить о каком-то нашем общем хозяине, о дележе чьих-то активов… По коридору с тихим ревом пополз агрегат, ощетинившийся круглыми и квадратными щетками, женщина сидела за его рулем — в красном комбинезоне и огромных желтых перчатках. Навстречу ей по коридору шагали два красочных персонажа с бычьими шеями, они синхронно говорили в мобильники.

— Герасим, — сказал я. — Мне здесь надоело. Пойдем отсюда.

— Проблем нет, — отозвался он. — Сейчас на Кутузовский и в "Кастельнуово".

Нас выпустила стеклянная дверь, в одну из секций которой, ради создания красоты, поместили нарядный веник засушенных цветов и листьев. Темная площадь между отелем и Киевским вокзалом лежала перед нами, как картонная коробка, где валяются дешевые старые вещи. Меня всегда удивлял этот бедный быт у стен одного из лучших московских отелей.

— Рассвет скоро будет, — сказал я.

Мой спутник ткнулся взглядом вверх, в темное небо.

— Ты все такой же, — ответил он мне. — Любитель романтики, человек, живущий в своем мире. Рассветы всякие там, алые паруса.

— Сегодня восьмое августа, пять утра. Герасим, ты к Галилею бы хоть относился с уважением, он раз в два года новые теории не создавал.

Вдоль нашего пути, словно вагоны длинного поезда, выстроились коммерческие ларьки. Некоторые были темны, в других можно было запастись в дорогу пивом, одеколоном или пластиковым лазерным пулеметом для войны с марсианами. Оглушительный стеклянный водопад рухнул впереди. На порог продуктового ларька выбралась женщина в косынке — шваброй она осторожно прогоняла на улицу куски стекол. К ней подошел милиционер, вдвоем они начали курить, глядя в глухое холодное небо. Пустынную площадь пересекал бомж, при нем была сумка, он за лямку волок ее по асфальту, как салазки.

Вдалеке, где на рельсах уже стояли пустые составы, я увидел низкий длинный сарай. Свет горел внутри и освещал столики.

— Знаешь, Герасим, в "Кастельнуово" мне ехать лень. Если есть предмет для обсуждения, в этом кабаке и поговорим.

Он посмотрел на меня кротко — так собака выражает готовность выполнить все новые и новые задания, потому что ожидает кусочек мяса. Зачем-то я был очень нужен Герасиму Линникову. Но главное — кажется, он знал про меня что-то, чего не знал и я сам.

— Ночное кафе "Коба", — прочитал он вывеску. — Тут что, проект сталинистов?

— Это русский алфавит. Креативные чувачки Кирилл и Мефодий. Здесь написано — "Сова", лавка работает ночами.

— Ну вот ты и был неправ, еще темнее стало, — сказал Линников, когда мы добрались до "Совы". Я толкнул стеклянную дверь в погнутой, полинявшей железной раме.

Обтесанная колонна шаурмы. У ее подножия, как спящий стражник, сидит кавказец в поварском халате, его голова повязана синим платком, рука держит кухонный нож для вертикальной резки. На заднем плане рядом с раковиной устроился русский человек с каштановой бородой. Он внимательно читает газету.

Мы подошли, кавказец с трудом поднял тяжелые веки, проснулся и встал за прилавок.

— Ужин-завтрак хотите? Шаурма есть. Сенд-ветч есть и сенд-люля есть.

Линников спросил:

— С чем у вас сэндвич?

— Сенд-ветч — лаваш с ветчиной, сенд-люля — лаваш с люля.

Я заказал себе шаурму и чай, Герасим, подумав, повторил мой заказ. У стены зашелестела газета — бородатый человек поднялся, взял стоявшую за его спиной коробку, оттуда за веревочки вытащил два пакетика с чаем и с размаху кинул их в пластиковые стаканчики, будто бросал Муму в прорубь.

— На гарнир порция жареный картофель милости просим — предложил кавказец, покачиваясь от закрывавшей ему глаза усталости.

Я отказался, представив себе масло, в которое нырял этот картофель.

— А мне вы картошечки дайте, — потребовал Герасим встревоженно. Мы сели за столик. Перед нами плюхнули гофрированные картонные тарелки. Линников с большим удовольствием занялся своей картошкой. Потом положил вилку и сказал со спокойным укором — как бабушка внуку, который навещает ее слишком редко:

— Вот ты от меня уклоняешься, а мы с тобой в одной команде, понимаешь? Не уверен даже, что ты об этом знаешь, но ведь у нас с тобой один хозяин.

Мне оставалось только ждать, что он скажет дальше.

— Я тоже работаю у Петра Валерьевича, — вдруг сообщил он и замолчал.

— Очень ценная информация, — откликнулся я. — Смотри, над стойкой висит меню, написано "криветки", и я сейчас понял, почему — ведь они и правда кривые совсем.

— Ты со мной можешь не таиться. Мы же не хотим действовать против нашего руководства. Мы хотим, чтобы наш руководитель заработал больше денег, ведь так? Сашка, не прячься, мне известно, у кого ты работаешь и кто подарил тебе квартиру.

— Так кто же?

— Изюмов Петр Валерьевич. Видишь, я обо всем информирован.

Этот клубок надо было разматывать терпеливо. Я ничего не сказал.

— Ты устроился очень хорошо, — продолжил Герасим. — Скажу честно, может быть, в плане карьеры ты меня опередил, но жизнь-то на этом не кончается, тебе и дальше придется с руководством дела перетирать. Нам с тобой надо сотрудничать. Пойми, от этого обязательно будет большая польза. Кто тебе сможет оказать помощь, как не я? Только давай условимся, что мы никогда не начнем работать друг против друга и не будем скрывать информацию.

Я слушал его, не говоря ни слова. Очень скоро мне стало ясно, чего он от меня добивается. "Бывший специалист по традиционным ценностям, — думал я, — ты попал на работу в крупную структуру, где наемных менеджеров держат в страхе и постоянном чувстве вины перед хозяином. К деньгам, к разруливанию процессов ты допущен, но зато каждый день тебя унижают и дают знать свое место. Ты решил, что у нас общий покровитель, но что я обогнал тебя и пользуюсь большей благосклонностью: менеджерам так просто квартиры не раздают. Ты пытаешься прояснить, что реально происходит в бизнесе этого Изюмова. Не для воровства — для этого ты слишком трусливый и умный. Тебе надо выведать у меня, какие ветры дуют, как выстроить линию, чтобы понравиться хозяину".

— Пойми, я много что знаю, — продолжал Краб. — Мне известно, что совсем недавно твоя квартира принадлежала…

Он назвал фамилию, которая мне ничего не говорила.

— А почему ты думаешь, что она больше ему не принадлежит?

— Да потому что теперь там живешь ты! Смотри, я зашел в кабинет к заместителю Петра Валерьевича Изюмова, и на его столе лежала аналитическая справка по тому человеку. Перечень его собственности по России по состоянию на март, с адресами и телефонами, и в самом конце была указана эта хата. У меня есть способность запоминать любую важную информацию, это еще в школе проявилось. Я вспомнил, откуда знаю тот адрес, ты его при мне называл. Тут мне стало понятно, что от его собственности уже оторвали кусок, и Петр Валерьевич отдал его тебе. Честно говорю: не знаю, как ты этого добился. Ну, отлично. Ты живешь в одной из его квартир, а я работаю в штабе, который занимается остальной собственностью. Именно мне поручили обеспечивать пиар-прикрытие всей операции. Большой шум поднимать не стоит, но все равно надо будет разбросать по газетам полтора десятка статей про то, как государство способно потребовать к ответу…

Шаг за шагом я стал понимать, что там у них происходит. Герасим развернул передо мной эту историю, и она предстала как старое батальное полотно, где до многих темных пятен еще не добрались реставраторы, но понятно, кто на кого замахивается копьем и кто падает под копыта. Тот человек, кому принадлежала или принадлежит "Британская империя", ему не повезло, и сейчас у него отбирают собственность. Во главе процесса стоит некий Петр Валерьевич Изюмов. Кто он и чем промышляет? Какой-то крупный чиновник?

— Что-то ты слишком кровожадный, — заметил я. — Наверняка Петр Валерьевич с ним договорится и тебя попрут за ненадобностью.

— Ага, — сказал он с большим удовлетворением, хватил глоток горячего чаю и закашлялся. — Значит, у тебя устаревшие сведения. Сейчас я скажу тебе то, чего почти никто не знает. Знаю только я. Мне, Саша, эту информацию доверили…

Я быстро вспомнил: в Клубе традиционных ценностей Герасим объясняет ученикам и последователям, как устроена жизнь. Он говорил тогда: "Есть разные способы подтвердить свой высокий статус. Можно демонстрировать, что у тебя есть деньги, но это примитивный путь. Куда правильнее — показывать, что ты владеешь информацией. Проявить в деловом разговоре свою осведомленность — круче, чем прикатить на "бентли".

И сейчас, глядя на меня красными от недосыпания глазами, с кривой, как вопросительный знак, картофелиной на пластиковой вилке, он заставлял меня поверить, что располагает информацией, что он — статусный, что с ним надо иметь дело.

— Это не так, Саша. Его песенка спета! Я знаю этих людей, — продолжил он уверенно, трезво и со злобой. — У них полная утрата чувства опасности. Это ельцинское поколение, в девяностые годы они гуляли себе на просторе, вызов в прокуратуру для них — это как эпизод в шахматной игре. Они думают: "Даже если у меня ферзя съедят, все равно я потом встану из-за стола и пойду кофе пить, а в следующем туре отыграюсь". Но не будет никакого следующего тура. Через пару месяцев его пригласят на беседу в один кабинет, он будет задержан как важный свидетель, а ночь проведет в СИЗО уже как обвиняемый. И уезжать из страны поздно. На него поставили сторожок. Он внесен в списки тех, кого задержат при любой попытке пересечь границу.

"Занятно, — подумал я. — Еще полчаса назад мне не было известно даже имя хозяина моей квартиры. Сейчас же я знаю о его делах гораздо больше, чем знает он сам".

— Я все время думаю, какой правильный и даже излишне гуманный человек Петр Валерьевич, — продолжил Герасим, строго посмотрев на меня, чтобы я запомнил эти его слова. — Не знаю, известно ли тебе, что он предлагал самые выгодные варианты. Он говорил: "Отчет о твоей компании я буду давать только через два месяца. Еще есть время договориться по-хорошему". Петр Валерьевич предлагал вместе развивать бизнес, подгонять заказчиков из госструктур, он даже решил, что его собственный сын войдет в дело и получит контрольный пакет. Тот сделал вид, что повелся на условия, но вместо этого стал ответный удар готовить. Но так не надо никогда поступать. Плохо будет тому, кто попытается кинуть нашу команду.

— Надо же, — сказал я. — Да, я, конечно, подозревал, что за него серьезно возьмутся, но не думал, что это произойдет так быстро. Не повезло мужику. Я принял к сведению все, что ты хотел сообщить мне. Информация довольно-таки интересная, но сейчас нам пора уходить.

Допив чай на веревочках, мы вышли на площадь, теперь уже залитую солнцем. На нашем пути снова послышался звон — продавщица в розовой косынке продолжала выметать россыпи стекла из своего ларька.

— Посмотри-ка, Герасим, наверх. Вот солнышко. Видишь, какие фокусы я могу устраивать? Если бы не я, тьма в Москве стояла бы до полудня.

Он посмотрел на меня грустно и зло. Линников привык, что все в этом мире должно соответствовать некоему формату, а здесь формат был ему непонятен. Потому он делал одну ошибку за другой. Он рассказал мне слишком много и ничего не получил взамен.

У меня все еще сохранялось чувство, что в голове кто-то бродит и оттуда, изнутри, бьет ногами по моим ушам. Необходимо было что-то этому противопоставить, как-то взбодрить себя, повеселить… И пора заканчивать разговор с Герасимом, ну его к черту, он выжал себя до последней капли. Только надо дать ему по носу, чтобы больше не совался, чтобы этот сюрприз не ждал меня за очередным углом. Люди, подобные ему, любят беседовать о заговорах, о тайных империях, о незримых хозяевах мира…

— Знаешь, твой Петр Валерьевич еще не вершина мироздания, — сообщил я максимально лениво. — Есть некий закрытый клуб… и я к нему причастен, пусть в звании не генерала, а, скажем так, младшего офицера. Ты, надеюсь, читал книгу Бжезинского "Великая шахматная доска"? Тебе ведь ясно, что все в мире происходит не просто так, что есть люди, которые реально стоят за всеми процессами? Изюмов — это человек, о котором могут упомянуть в газетах, а вот о них ты никогда не прочитаешь. Петр Валерьевич умный человек, он адекватно оценивает мощь этой организации. Квартиру, отобранную у того мужика, он подарил мне, чтобы с моей помощью войти с ними в контакт… Ладно, рад был снова встретиться. Думаю, может быть, нам стоит и тебя взять на заметку? Только не проявляй инициативы. Понадобишься — тебя позовут.

Посреди площади, названной площадью Европы, я увидел, как Герасим Линников садится в машину и уезжает. Тогда я поймал такси, двадцать минут спустя был у себя дома, тут же лег спать.

…Наступил полдень, и меня словно крючком выдернули из сна. Теперь непременно надо встретиться с тем человеком. Только аккуратно — чтобы себя не подставить. Риск реально большой, и лучше не думать о нем, не углубляться в размышления. Но и отказаться невозможно — такие компромиссы с совестью не проходят даром. В конце концов, я десять месяцев жил в его квартире. Бояться не надо — все пройдет хорошо, если действовать стерильно и чисто.

Прежде всего надо выяснить, где искать владельца "Британской империи". Я сел к компьютеру, несколько часов провел перед ним, но Интернет выплюнул ничтожную, ничего не решавшую информацию. Упоминания на специализированных сайтах и четыре явно проплаченных интервью в глянцевых экономических журналах.

И еще я узнал, что в конце зимы мой герой преподнес бассейн небольшому российскому городу — сайт провинциальной газеты бережно хранил в своем архиве эту новость.

Он был истинно деловым человеком, этот мой клиент, не тратил время на светские тусовки и политику не хавал. "Лучше бы ты, братец, вкладывал часть своих денег в бестолковые и наивные политические проекты, покупал радиостанции или газеты, создал фонд своего имени. Насколько легче было бы сейчас тебя ловить, у какого-нибудь Сапожникова наверняка оказался бы номер твоего мобильного телефона" — так думал я, перебирая никуда не ведущие ссылки.

В его компанию обращаться бесполезно, никогда меня с ним не соединят, не пропустят дальше секретарши. Как его искать — не расскажут: когда-то я работал в структуре, где уволили девочку, которая всего лишь открыла по телефону тайну, что ее шеф по делам уехал в Австрию (причем звонивший был свой человек, партнер фирмы). И у меня уже не будет такой удачи, как в прошлый раз, когда я все-таки сумел прорваться к своему работодателю и помощник его кричал мне: "Хелло, мистер Уилсон"… Кстати, вот, быть может, выход…

В любом случае не стоило звонить прямо из "Британской империи". Я покинул квартиру, оказался на улице и конспирации ради решил приобрести себе второй мобильник. Но по дороге вспомнил, что бывают еще и телефоны-автоматы, купил карточку, набрал номер — тот самый, что еще с осени сохранился у меня в записной книжке.

Девушке, взявшей трубку, я сообщил, что у меня есть новости от господина Уилсона из Великобритании. Сообщение исключительно важное — я могу передать его только лично руководителю холдинга.

Меня попросили остаться на линии, я понял, что сейчас будут консультироваться с шефом. Потом она возникла вновь и сказала, что соединяет меня напрямую.

Еще через секунду я услышал, как человек, с которым я так хотел встретиться, говорит мне: "Слушаю вас. Вы от Тони Уилсона?"

— Меня зовут Александр Л. У меня к вам срочный и очень важный разговор, — начал я, стараясь говорить бесстрастно и сухо. — Господин Уилсон попросил передать вам сугубо конфиденциальную информацию. К сожалению, я не могу предоставить ее по телефону, поэтому очень желательна личная встреча. Реально наша беседа займет не больше десяти минут.

— У Тони проблемы? — спросил он.

— Можно сказать и так, — ответил я.

— Хорошо, жду вас через полтора-два часа. Ресторан "Домик лесника", третий этаж, Каминный зал. Это к западу от Москвы, моя секретарша даст вам адрес.

— Не надо. Мне приходилось там бывать.

В семь вечера я вышел из метро на конечной, окраинной станции. На асфальтовой поляне заканчивался маленький рынок, сидевшие на газетах торговцы предлагали виноград и длинные седые сливы, прибывшие с берегов Сырдарьи. Я принялся ловить машину, но мало кто хотел везти меня за город. Наконец, водитель маршрутки, закончивший смену, открыл мне дверь своей "газели" цвета пыльной, мятой вишни. Я залез в пустой салон, водитель ловко и незаконно перевалил через газон, машина, припадая набок, с необыкновенной для нее скоростью покатила прочь из Москвы. Неплохо, что удалось раздобыть именно такой экипаж, его пассажир не будет никому интересен. Кто я, сидящий внутри? Простой парень, бойфренд посудомойки, ученик поваренка… Скоро начались особняки, которые здесь, под самым боком у города, выросли особенно мощными и развесистыми. Они толпились у МКАД, заглядывая друг другу через головы — каждый из них был похож и на ГУМ, и на Большой театр, и на оптовый магазин кожи в Турции, и на те, из глубокого моего детства, длинные бисквитные пирожные, заасфальтированные бледно-зеленым или желтым кремом. Тот крем был твердым, слоистым, и капельки воды выступали на поверхности, если нажать на них ложкой.

Я все еще вспоминал вкус пирожных, потом посмотрел в окно — вокруг уже махровые сонные елки. Ненадолго их сменили кипарисы в кадках, выставленные у цветочного питомника, и тут же лежали прилагавшиеся к ним скалы с ценниками. Обочина дороги: молодые люди, выбравшиеся из своих машин, запускают петарды в еще светлое, сиреневое, вечернее небо.

Потом явилась двухполосная дорога, под прямым углом она уходила от шоссе, и я велел водителю свернуть. Под синими ветвями пустого леса вдруг обнаружилось большое электронное табло — его установили люди, позаботившиеся о красоте и порядке. Светились цифры, сообщая дату, время и погоду:

88 августа 88 года

20 часов 9999999999999 минут

Температура воздуха + 0

Достойные старые сосны молчали по бокам дороги, она была узкой и петляла, ввинчиваясь в лес. Километра через четыре появился красный шлагбаум и двое охранников рядом. Я велел остановиться, расплатился с шофером и отпустил его. На большом дворе расположились три джипа, "сааб" и "бентли". Хромая рыжая собака бегала вокруг их колес.

Возвышалась крестьянская деревянная изба о трех этажах, витражи с разноцветными стеклами украшали ее крыльцо. При входе сидела молодая женщина с лицом правильным и ясным, она светло улыбнулась мне, будто приветствовала приход новорожденного младенца в этот мир.

— Добрый вечер, я к вам на третий этаж.

— Прошу вас, поднимайтесь, вас проводят.

Лестница круто ведет вверх, по стенам висят гравюры с изображением сцен охоты, в нишах бронзовые фигуры, наверху на площадке — столик антикварного, усадебного типа. Мне вдруг пришло в голову, что дизайн ресторана в точности выражает идеал русского крестьянина образца 1918 года — изба в три раза больше обыкновенной и набитая добычей из барского дома. Ко мне уже стремился метрдотель, к счастью, не успевший разглядеть мой торжественный транспорт. И он узнал меня, этот человек, — у людей его профессии сверхъестественная память на лица.

— Мне надо попасть в Каминный зал, у меня назначена встреча.

Вместе с ним мы прошли сквозь несколько комнат и появились в зале, половину стены которого занимал камин, набитый кусками березы. Под распластанной на стене рысьей шкурой сидел высокий, красивый мужик лет тридцати пяти. Ему составляла компанию офигительная телка: длинная шея, синие глаза, волосы — как коричневый блестящий мех. Я едва не забыл, зачем приехал. И совершенно точно нас с ним раньше сталкивала судьба, на приеме или в ресторане, не помню где, но уверен, что мы уже видели друг друга. Я назвал ему свое имя и напомнил, что час назад он назначил мне встречу. Подняв голову, этот человек стал рассматривать меня с холодным любопытством.

Конечно же, сразу после разговора со мной он позвонил в Соединенное Королевство и выяснил, что господина Энтони Уилсона пока не мучают никакие проблемы. Теперь, должно быть, ему любопытно узнать, кто меня прислал. Конкуренты? Газета? Какой-нибудь творчески мыслящий налоговик? В любом случае, неслыханная наглость — так напрашиваться на встречу.

Он поднялся, отвел меня к окну.

— У вас ровно тридцать секунд, чтобы объяснить, для чего понадобилось это вранье. Раз уж явились сюда, рассказывайте.

— Сначала вы должны узнать, кто я такой. Я ваш сотрудник, вы наняли меня в ноябре. Мебельный салон "Британская империя". Продавец и по совместительству сторож.

— Почему вы все время пытаетесь до меня добраться? — спросил он со злобой. — Зимой мне звонили и, кстати, точно так же прикрывались именем Уилсона. У тебя что, мания? Как ты в таком состоянии работаешь в магазине? Откуда известно про Тони?

Пока мы общались, большая компания вошла в зал и шумно стала размещаться за соседним столом.

— У меня есть информация о Петре Валерьевиче Изюмове, — сказал я отчетливо и негромко. — Я думаю, что она будет полезной для вас. Только лучше поговорить там, где рядом нет людей.

— Хорошо, я готов послушать, — ответил он медленно. — Здесь есть летняя веранда, она на ремонте, но все равно — нас туда проводят. Нина, требуй у них карту десертов и релаксируй. Я скоро вернусь.

В углу заброшенной веранды были свалены бревна, на них успели вырасти глянцевые грибы, блестящие в лунном свете. Официанты приволокли нам стол и два чудовищных тяжелых стула, их спинки выполнены были в виде головы и рук Кощея, эти сооружения тащили, словно павших богатырей, взяв за плечи и за ноги. Торопливо постелили скатерть в виде вышитой дерюжки. Зверек с коричневой полоской на спине, пискнув, пробежал перед нами. Тот человек отдернул ногу.

— Лесная мышь, — зачем-то объяснил я ему. — Она не злая. У нее как раз день начинается.

И после этого я рассказал все, что должен был рассказать, — начиная с того дня, когда я осенью устроился к нему на работу, и до разговора с Линниковым. Он грамотно снимал с меня информацию, задавая уточняющие вопросы. Когда я закончил рассказ, он поднял голову и долго смотрел вверх, на ветки сосны, которые по спирали карабкались по стволу, словно спицы колеса.

— Все, что вы мне сообщили, непроверенная и, скорее всего, абсолютно ложная информация, — спокойно сказал он.

После этого он вытащил из кармана компьютер-наладонник, блокнот и ручку. Я подумал, что ручку он сейчас уронит, и он уронил ее, долго поднимал, хотя она лежала у него под ногами, потом все эти предметы убрал обратно, так ничего не записав. Должно быть, ему хотелось держать себя в руках, но он поставил перед собой невыполнимую задачу. Каждый его жест был неправильным и нелепым.

Я вдруг сообразил, что нахожусь в лесу, рядом со мной человек, которого я сам сделал маловменяемым. Но он вдруг любезно, словно мы были два партнера по переговорам, сообщил:

— Так давайте что-нибудь закажем! Местная карта вин — это песня! Хотя я все-таки предложил бы французский коньяк хорошего миллезима.

Официант поставил два бокала на черные доски стола. Мой подопечный стал греть стекло в ладони, но руки не очень-то его слушались. Он сделал слишком резкое движение, часть жидкости выплеснулась и ушла в щели деревянного пола.

— Вот она, Рублевка, — сказал этот человек. — Даже елки здесь поливают коньяком ХО. Выпьем. "Я пью за землю родных полян, в которой мы все лежим".

— Кто это написал?

— Не помню, — ответил он. — Девушка, с которой я учился в институте, когда-то читала мне эти стихи.

Некоторое время помолчали. Он встал, побродил взад-вперед по веранде, сорвал с дерева лист, разодрал его на мелкие кусочки, растер их между ладонями, выбросил, достал мобильник, набрал номер, но звонить по нему не стал, убрал мобильник, снова сел на стул, боком ко мне и на меня не глядя.

Я не мог найти для себя никакого занятия и только наблюдал. Мне, конечно, очень хотелось сказать ему: "Вот ты считал себя великим и грандиозным, а на самом деле — дурак ты, братец! И лично ты, и вся ваша генерация. Вам была отведена в высшей степени серьезная роль, но вместо этого вы зря потратили драгоценные годы, лишь без толку всех озлобили и повели себя словно дети, накинувшиеся на игрушки. Взаимные склоки, любовь к миллезимам и прочим цацкам, полное равнодушие к тем ста пятидесяти миллионам человек, которые живут вокруг. А теперь из-под вас спокойно, не задумываясь, вынимают бизнес, и сделать здесь уже ничего нельзя".

Но я понимал, конечно, что сейчас не время для этих пламенных монологов. Правильнее было бы донести до его сознания, что он ни в коем случае не должен попадать в тюрьму. Мы обитаем в немаленькой стране, так пусть господин Морохов сумеет потеряться где-нибудь в Сибири или на Урале.

Но теперь хозяин моей квартиры уже полностью овладел собой. К тому же у него появились какие-то свои важные и интересные мысли, и он уже не замечал моего существования.

Повернув голову, обнаружив меня и вспомнив, кто я такой, он сказал:

— Что ж, вы предоставили мне довольно любопытные факты. Если они подтвердятся, я найду, как вас отблагодарить. Рад был познакомиться и поговорить с вами. Искренне желаю вам всяческих успехов.

Мы попрощались, и он вернулся в ресторан к своей девушке. Вот так началась, прошла и завершилась моя встреча с человеком, который когда-то взял меня к себе на работу. Я перескочил через ограду террасы. Оставалось только пешком дойти до шоссе и поймать попутку.

Час спустя я уже сидел в вагоне метро и ехал к себе домой. На одной из остановок послышался стук костыля, и перед нами возник одноногий инвалид в грязном хаки. Он обратился к пассажирам:

— Люди добрые, подайте воевавшему в Афгане, помогите ему встать на ноги!

Напротив меня полная, хорошо одетая блондинка устроилась под боком у здоровенного мужика, вдвоем они пили пиво, и оба уже были довольно косые. Она рассмеялась искренне и радостно, даже руками всплеснула.

— "Встать на ноги!" — закричала она и стала дергать своего спутника за воротник. — Ты слышал — "Встать на ноги!".

Когда нищий проходил мимо, она всунула ему в карман мятую голубую пятидесятирублевку.

— Чудило, как ты встанешь на ноги, если у тебя одна нога? — кричала она ему вслед со счастливым хохотом. — Ты понимаешь, чтобы встать на ноги, надо же, чтобы ног было две!

Высокий плотный мужик рядом с ней улыбался послушно, хоть и не вполне понимал, в чем тут юмор.

По дороге я сидел и обдумывал одну мысль. Продолжал размышлять и уже дома, оказавшись в кресле. Интересно было бы поговорить об этом с Мороховым. Но там, в лесу, он явно не был расположен к умным и долгим беседам, а больше мы с ним, скорее всего, никогда не встретимся.

Много читая в последние месяцы, я добрался до классических книг девятнадцатого века. Так вот — меня сильно удивило, какую странную и особенную роль в русской литературе играл тот, кого мы сейчас называем деловым человеком.

В западной культуре он обычно злодей либо смешной буржуа. У нас же почти всегда — жертва. Так повелось чуть ли не со времен песни о купце Калашникове и продолжалось далее, вплоть до этих приволжских промышленников Горького — разнообразных Железновых и Гордеевых.

Мне неизвестно, отчего это так. Оттого ли, что богатство делает человека более уязвимым и одновременно более значительным? Тем самым он становится привлекательнее как герой, он — словно сложный музыкальный инструмент, на котором интереснее играть, так как у него много возможностей. Или потому, что в стране, где массы граждан выбрали для себя способом жизни вялое бездействие, в самом его существовании есть идея бунта? Или потому, что многие деньги, как и многое знание, приносят много печали? Я не мог найти ответа.