Похоть

Глава двенадцатая

Вернувшиеся из Комотини археологи решили, что праздник лучше отложить до выходных, тем более что в субботу прогноз снова пообещал дождь. В итоге Тэйтон в тот же вечер успел проверить результаты анализов, а кроме того, попросил у Берты Винкельман показать ему фреску, отреставрированную доном Карвахалем.

Самого Карвахаля в лаборатории не было, Берта вынула из шкафа упакованную испанцем работу и сняла с неё ворох папиросной бумаги. Хэмилтон с удивлением наблюдал за Арчибальдом Тэйтоном. Он стоял неподвижно и словно заворожённо, по-бычьи наклонив голову вперёд и жёстко сомкнув губы в тонкую линию. Потом покачал головой, пробормотал что-то неразборчивое и потёр лицо ладонью.

В лаборатории появился Дэвид Хейфец. Медик с порога заметил, что именно рассматривает Тэйтон, и тихо чертыхнулся.

— Некоторых, Арчи, так и тянет потрогать языком больной зуб.

— Он — мастер.

— Ты о живописце или о Рамоне?

— О Карвахале.

Хейфец подошёл и стал рядом с Тэйтоном.

— Да, отлично сработано. Он же учился живописи.

Тэйтон хмуро оглядывал фреску. Хэмилтону показалось, что он говорит совсем не о том, что у него на уме. Речь его была натужна, слова слетали с губ с каким-то незримым, но явным усилием.

— Мне как-то в отрочестве приснился сон, — неожиданно проговорил Тэйтон.

Хейфец хмыкнул.

— В отрочестве всем нам снятся золотые сны.

— Нет, — покачал головой Тэйтон, — лет в двенадцать я видел кошмар. За год до этого умер мой старший брат, и мне приснилось, что на Хэллоуин он пришёл ко мне в гости — скелетом. Из его глаз сыпалась земля, серый пепел, он пытался что-то сказать, но рот тоже был забит землёй.

Хейфец вытаращил чёрные глаза на дружка и поёжился.

— Представляю. Ты сильно испугался?

— Нет, я стал помогать ему освободиться от земли, мне казалось, что он должен сказать мне что-то важное. Однако, как только я очистил его рот, я проснулся. Я потом много лет вспоминал этот сон и даже пытался вызвать его снова. Звал брата перед сном, просил прийти. Но Юджин больше не приходил.

— И ты стал археологом? — изумился Хейфец.

— Да, я не боялся смерти или не очень боялся. Скорее, мне нравилось заглядывать ей в глаза и пытаться узнать, что за ней — полный распад, долина теней, Елисейские поля блаженных или иное небо и иная земля. Но не каждый привет с того света радует.

— С того света? — уточнил Хейфец.

— Угу, — уверенно кивнул Тэйтон, указав на фреску. — Для меня вот это — тот свет. По ту сторону добра и зла начинается дурная фантасмагория, и странные уподобления мёртвых теней живым лицам пугают. Скелет не страшен, это остов жизни, но он не притворяется живым. А это — притворяется настоящим, подлинным, делает вид, что дышит, оно блудит, чудовище шестипалое, бессмертное, ненасытимое и неуёмное, прыгает в похотливом изнеможении и яростно крутит в веках своим распутным задом в вечно неутолимом сладострастии. Из века в век, как прорва, как бездонная бочка Данаид…

— Ты, как я погляжу, поэт, — Хейфец чуть иронизировал, но смотрел серьёзно.

— Боже упаси. Ладно, убери это с глаз долой.

Хэмилтона несколько смутил, но куда больше возмутил этот нелепый разговор. Тэйтон не нравился ему, этот холодный бесчувственный человек ничего не понимал в любви, был примитивен и ограничен. Теперь же он показался Стивену ещё и не совсем нормальным.

В субботу и вправду полил дождь. Вся экспедиция, опьянённая удачей, субботний вечер провела в гостиной. Поднимались тосты, звенели стаканы. Винкельман, правда, пил только пиво, зато Бельграно, Лану и Карвахаль налегали на коньяк, хотя француз вскоре исчез невесть куда. Захмелел и Гриффин, пивший, правда, только виски, зато уж в избытке. Хейфец потягивал коктейль собственного приготовления, состоявший из русской водки, ликёра «Куантро» и апельсинового сока. Спиридон Сарианиди прихлёбывал из стакана что-то непонятное местного разлива. Ни Долорес Карвахаль, ни Галатеи не было. Хейфец сказал, что миссис Тэйтон неважно себя чувствует, а Карвахаль сообщил коллегам, что у Долорес болит голова.

Хэмилтон тоже выпил — чтобы расслабиться, и незаметно сильно опьянел. На душе снова стало скверно. Все эти люди были чужды ему, и он незаметно ускользнул к себе. В спальне хотел было раздеться, но остановился, поражённый новой мыслью. А что если Галатея вовсе не приболела? Но где она? Под надзором Тэйтона? Хмель придал ему смелости. Он, пригибаясь, промчался в темноте наверх и, удивлённый, замер.

Дверь на террасу приоткрыта, ночник освещал пустую спальню Тэйтона. Значит, он с Галатеей. Странно, но застать любовницу в постели с мужем ему вовсе не хотелось. Нелепо как-то. Однако странная тишина в спальне насторожила его, и он всё же сделал несколько шагов к окну. Там никого не было, только на постели Галатеи лежала её шляпка, та, в которой она была на раскопе.

Но где же она?

Он торопливо бросился на поиски.

У стены виллы в тёмном арочном углублении на скамье сидели двое, но не в объятиях, а рядом, хоть и порознь. Мужчина тяжело упёр локти в колени и судорожно вонзил пальцы в волосы. Женщина задумчиво вертела что-то в руках, кажется, браслет.

— Ты не должен так говорить. Я буду ждать.

— Это бесчестно с моей стороны.

Голос женщины был твёрд.

— Это мой выбор. Я буду ждать.

Мужчина с шумом выдохнул.

— Хейфец вчера сказал, что летящий в бездну с пути не собьётся. Он прав. Но при падении в бездну самым неприятным оказывается то, что у неё действительно нет дна. Я предпочёл ужасный конец этому ужасу без конца. У меня уже просто нет сил.

— А Дэйв не сказал… — она умолкла.

Мужчина не задал вопроса, точно поняв её без слов.

— Он сказал, что заглядывать в будущее чересчур далеко — недальновидно. А для меня каждый день — Гефсимания, и каждая ночь — Голгофа.

— Не говори так.

Мужчина вдруг резко повернулся к женщине.

— Рамон сказал, что она подходила к тебе на раскопе? Это правда?

В голосе женщины промелькнуло удивление.

— Да, она была в соломенной шляпке и синем платье.

Мужчина пожал плечами.

— Как же так? Хейфец при мне дал ей снотворное…

— Она казалась сонной, но…

— Проклятие. Впрочем, не стоит отчаиваться, — мужчина вздохнул. — Худшее ещё впереди.

— Не говори так.

— Рамон сильно злится?

— Нет, — покачала головой женщина. — Он давно махнул на всё рукой.

— Хоть это радует, — проворчал мужчина и поднялся.

Они появились в круглой лужице фонарного света, и Хэмилтон узнал Арчибальда Тэйтона и Долорес Карвахаль. Стивен вжался в куст, и они прошли мимо.

Хэмилтон проводил их долгим взглядом. От обилия выпитого у него всё ещё кружилась голова, а теперь он почувствовал просто дурноту. Думалось с трудом, но Стивену всё же ни на минуту не показалось, что отношение Тэйтона к сестре Карвахаля было легкомысленным. Напротив, этот тяжёлый человек явно был увлечён тяжело и страстно. Значит, Тэйтон сам изменяет Галатее — с Долорес Карвахаль, при этом запирает несчастную жену и держит её на снотворном!

Страшное прозрение ударило Стивена по глазам и едва не ослепило.

Значит, Тэйтон влюблён в Долорес Карвахаль и задумал избавиться от жены. Хейфец — его сообщник. Вот почему так злился Хейфец, когда заставал его, Стивена, на третьем этаже: просто боялся, что весь их чёрный замысел может выплыть наружу. Они медленно отравляют несчастную Галатею, стремясь отправить её на тот свет. А после её смерти вдовец Тэйтон сможет жениться на Долорес. Всё просто.

Стивен знал таких, как Тэйтон, тяжеловесных спокойных мужчин, и предпочитал никогда не иметь с ними дела. Приключения и смена партнёрш претят их натуре. В каждой барышне такие видят потенциальную жену и окружают её усиленной заботой, они навязчиво внимательны, но абсолютно не умеют флиртовать, не чувствуют настроение женщины, не замечают её кокетства. Эти глупцы уверены, что главное достоинство — возвышенное отношение к женщине и предлагают своим подругам вечную любовь в скучном браке.

Мог ли такой человек постичь душу Галатеи? Мог ли он понять, какую глубину таят её чувственные порывы? Разве мог он осмыслить, что такое страсть свободной души и чего жаждет её трепетное тело? Нет, ему недоступно это понимание, и отсюда — ненависть, деланное презрение и явное пренебрежение.

Но такие люди — тяжелы и серьёзны во всем: и в чувствах, и в намерениях, особенно — в дурных. Если Тэйтон решил хладнокровно избавиться от Галатеи — он сделает это безжалостно и беспощадно, но умело и хладнокровно, сто раз всё тщательно продумав. А если принять во внимание этого дьявола-медика, злоречивого и хитроумного Мефистофеля, постоянно крутящегося рядом, то, что против такого тандема может сделать бедняжка Галатея?

Она бессильна. Разгорячённое воображение Стивена нарисовало ему хрупкие плечи и нежные запястья Галатеи, и невесть откуда на него пахнуло тем, приснопамятным ему ароматом необузданных роз, бесстыже-алых и белоснежных, чьи лепестки падали на шёлк простынь, и стебли, стебли с длинными острыми шипами тоже струили запах поцелуя, поцелуя до крови. Запах снова, истончившись терпкой зеленью и наркотическим мускусным шлейфом, возбудил его и расстроил.

Что она может сделать против таких врагов — умных, сильных, неумолимых? Она — сама нежность и слабость, томная женственность…

Высокий женский голос внезапно разорвал тишину на втором этаже, и перед Хэмилтоном промчался, тяжело дыша, какой-то мужчина. Он впотьмах заскочил к себе в спальню на первом этаже, и Стивен услышал, как в двери дважды щёлкнул замок.

Хэмилтон растерялся. Он не понял, кто кричал, и что случилось, и решил вернуться к себе. Хотелось не торопясь обдумать всё, что он сегодня понял. Улёгшись на постель, Стивен задумался. Мысли его сразу вернулись к Тэйтону и Хейфецу. Надо предупредить Галатею. Она должна знать, что задумал её супруг. Должна. Это не остановит Тэйтона, но Галатея хотя бы будет настороже.

Неожиданно дверная ручка повернулась, дверь неслышно распахнулась и на пороге спальни возникла Галатея, как прекрасное видение божественной гармонии. Волосы её были растрёпаны, глаза горели страстью.

Хэмилтон вскочил, пошатнулся, но она поддержала его и опрокинула на ложе.

И вино застолья стало вином любви, обдав пожаром его чресла. Он слизывал сладкий вкус нектара и горький вкус полыни с её боготворимых уст. Мученье и услада, питьё исцеляющее и одурманивающее, являющее выси рая и адские бездны, хмель забытья и настой всеведения — эта женщина околдовывала его. Сладостное вино её любви было виной его помешательства, но оно же всё и оправдывало…

Она показалось ему как-то особенно уязвимой в своей хрупкой, утончённой красоте, ранимой и такой нежной…

Страстная любовь глотает часы, как секунды. Оставив его, обессиленного, на ложе страсти, она исчезла. Придя в себя, он вспомнил, что не сказал Галатее об угрожавшей ей опасности: её внезапное появление и взрыв чувственности заставили его забыть обо всем.

Но теперь мысли об опасности, угрожавшей Галатее, стали навязчивыми. Он попытался уверить себя, что всё это ему могло и показаться, но сердце ныло, а воспоминание о свидании Тэйтона с Долорес Карвахаль, говорило о том, что он, бесспорно, прав в своих подозрениях. Тэйтон любит Долорес, это было бесспорно.

Через полчаса после ухода Галатеи Хэмилтон с трудом поднялся и двинулся вниз по лестнице. Он хотел найти Хейфеца и предупредить, что он всё знает, тогда трусливый жид, Стивен был уверен в этом, не осмелится на подлость. Странно, но идти было трудно: кружилась голова, и шатался пол ногами пол. Его снова сковал хмель, хоть Стивену казалось, что он давно протрезвел. Спотыкаясь и опираясь руками на стену, Хэмилтон спустился на первый этаж. Медицинский кабинет Хейфец оборудовал в крохотном закутке за боковой лестницей, которой редко кто пользовался. Сейчас там явно кто-то был: слышался разговор.

— В дни моего детства эту микстуру принимала тётушка Фима и спала, как убитая. Я сейчас приготовлю.

— Хорошо, спасибо, Дэйв. — Хэмилтон вздрогнул, услышав голос Тэйтона. — Кто там кричал внизу полчаса назад? Берта?

— Нет, я сам не понял, но не она. Я спросил, она удивилась. Карвахаль тоже удивился, говорит, это не Берта, она с ним была, рядом с мужем, когда кто-то завопил на лестнице второго этажа.

— Чёрт знает что. И эта бестия опять пропала. В комнате её нет. — Тэйтон зло рыкнул. — Ладно, приготовишь, налей в ту бутыль и принеси.

Дверь распахнулась, и Тэйтон размашистым шагом двинулся наверх. Хейфец, оставшись в кабинете, что-то торопливо смешивал в большой колбе, потом перелил желтоватый состав в бутыль из-под шотландского виски.

Хэмилтон молча, сжав зубы, следил за негодяем. Но на лестнице снова быстро прошуршали лёгкие шаги, и на пороге кабинета появился Сарианиди.

— Дэйв, вы здесь?

Медик испуганно обернулся.

— Там Рене, надо помочь. Он зашиб ногу о порог, говорит, не сильно…

— Господи, как ты меня напугал, Спирос, — Хейфец покачал головой и взял аптечку. — Сумасшедший дом, ей-богу. Что творится? Пошли.

Они исчезли, а Хэмилтон подбежал к оставленной бутыли, и поспешно, дрожащими руками отлил немного в валявшуюся на подоконнике мензурку, закрыв её первой подвернувшейся пробкой. Руки его сильно тряслись, хоть опьянение уже почти прошло. Чтобы не столкнуться с Хейфецем, он прошёл через гостиную в лабораторию и влил образец в анализатор состава жидкостей. Он ликовал. Теперь у него будет доказательство мерзкого умысла Тэйтона и Хейфеца. Реальная улика.

Анализатор работал быстро, датчик вскоре замигал и выдал результаты замеров. Хэмилтон, массируя болезненно ноющие виски, тупо смотрел на плывущие в его глазах синие буквы на бумажной ленте. «Бензоат натрия 0,2 грамма, бромид натрия 0,2 грамма, вода дистиллированная 200 мл».

Хэмилтон почувствовал себя последним дураком.

Но вскоре он понял, что просто ошибся. Глупо с его стороны думать, что Тэйтон и Хейфец будут действовать столь неосмотрительно. Если Тэйтон действительно решил избавиться от жены, а в этом Хэмилтон ни минуты уже не сомневался, то у него, конечно, хватит ума действовать тоньше. Гораздо тоньше.

Только тут Стивен ощутил, как он устал. На часах была половина первого. За окном лаборатории сияла звёздами южная ночь. Он направился к себе, решив всё обдумать завтра на трезвую голову, но на лестнице снова заметил двоих.

— Кристо, ты говоришь ерунду. С чего мне врать? — голос Долорес Карвахаль звучал гневно. — Я была в саду с Арчибальдом, потом пошла к себе. Ко мне зашёл Рене и спросил о данных по печати из яшмы с изображением льва из микенского раскопа. Хотел сравнить с нынешней находкой. Как только он ушёл, раздался крик. Но кричала, говорю же тебе, не я.

— Я был в это время с Бертой и Винкельманом. Берта тоже не кричала. Я кинулся к твоей комнате, а тебя там не было! Я думал, ты в лаборатории, но там был только Гриффин.

— Правильно, я спустилась посмотреть, кто кричал. Видела… — в её речи проскочила крохотная пауза, — миссис Тэйтон. Но это был не её голос.

— Да, это не она, тембр другой, — спокойно согласился Карвахаль.

— Но и не я, Кристо.

— Последний раз я слышал твой крик, когда я наступил на хвост твоей любимой кошечке, это было десять лет назад, и тембр я забыл, — задумчиво пробормотал Рамон Карвахаль. — Но ни Берта, ни миссис Тэйтон не кричали. А в доме всего три женщины.

— Понимаю, Кристобаль, — уже утомлённо произнесла сестра. — Но если бы я кричала, я бы сказала тебе, что кричала я. С какой бы стати я стала это скрывать?

— Не знаю, сестрица, не знаю…

Долорес махнула рукой и пошла к себе наверх. Рамон Карвахаль, напротив, спустился вниз и растаял в темноте.

Хэмилтон не понял, почему сестра называла Рамона Карвахаля Кристобалем, но это его не озаботило. Он заглянул в кабинет Хейфеца, но тот был закрыт, и врача нигде не было видно. Тут в дом вернулся Карвахаль и столкнулся с Рене Лану. Француз шатался, как пьяный, хромал и то и дело встряхивал головой, точно пытаясь освободиться от дурного видения. Даже в свете фонаря было заметно, что Рене бледен, как стенка. Самым же удивительным было то, что под мышкой француза была мраморная плита, а в правой руке — толстый словарь.

— Иисус Мария, что с тобой, Рене? — Карвахаль внимательно вглядывался в коллегу. — Что-то случилось? Позвонили из дома? Что-то с Николь?

Лану покачал головой, вытер манжетом рукава запотевший лоб и тяжело вздохнул.

— Нет, дома всё в порядке. Я просто устал немного.

Карвахаль задумчиво посмотрел на него и ласково спросил:

— Ты кому врёшь, Рене? — его задушевный тон не позволял обидеться на обвинение во лжи, но голос был твёрд, а взгляд, несмотря на выпитое, проницателен. Он держался на ногах и говорил с такой твёрдостью, точно не пил вовсе.

— С чего это я вру? — тем не менее, горячо возмутился француз. — Говорю, что устал и разнервничался, о порог споткнулся вдобавок, ногу зашиб, вот и всё.

— Ты не из тех, кто нервничает по пустякам, Рене, недаром же выглядишь на десять лет моложе. Что случилось?

Лану развёл руками в стороны.

— А что собственно, могло случиться?

— Это я и пытаюсь понять. Бельграно не открывает дверь, кто-то из дам кричит благим матом на весь дом и не признается, ты похож на больную овцу. Вот я и спрашиваю себя, что, собственно случилось?

Рене Лану окинул Карвахаля утомлённым взглядом.

— Давай завтра днём встретимся и на свежую голову всё обсудим, хорошо? Я отосплюсь, а ты как раз отсиестишься…

— Ладно, — Карвахаль на этот раз оказался сговорчивым, при этом проводил уходящего Лану долгим недоверчивым взглядом.

Стивен дождался, пока уйдёт и Карвахаль, потом прошёл к себе, опустился на постель, которая ещё хранила пряный запах Галатеи, откинул голову на подушку.

Мысли вращались медленно и вязко, в них снова мелькала Галатея, царица любви.