Похоть

Глава двадцатая

Манолис Аманатидис не принимал участия в этой склоке. Она его не касалась. Несчастный Хэмилтон вызывал его жалость, но в натуре следователя было мало сентиментальности. Работа не располагала. Он сразу назвал этого человека неумным, и понял, что не ошибся. Глупец сердится без причины, говорит без нужды, доказывает неизвестно кому — непонятно что, вмешивается в то, что вовсе его не касается, и не умеет различить добра и зла. Можно было добавить — глупец лезет в чужие постели и рискует почём зря. Мальчик всунул ногу в капкан распутницы, а кого это доводило до добра?

Но сам Аманатидис ждал только звонка от Теодоракиса. Если отпечатки совпадут, — дело будет раскрыто. Однако кто же убийца? Он уже не подозревал ни Тэйтона, ни Хейфеца, ни Карвахаля, ни его сестру. Не убивал и Винкельман. Это было несомненно. Его жена тоже явно ни при чём. Этот несчастный Стивен Хэмилтон пока не понял, с кем имел дело, подлинно боготворил эту убитую блудницу. Он не мог её убить. Лоуренс Гриффин? Если так, то причину придётся поискать. Франческо Бельграно? Зачем? Спиридон Сарианиди? С какой стати? Рене Лану? Ради чего?

Аманатидис нервничал. Преступление завело его в тупик, а он не любил тупиков. Нынешняя ситуация была унизительна для него. Он не привык раскрывать преступления по результатам отпечатков пальцев на орудии убийства. Тщательно всё вызнать, сравнить, сопоставить, найти, но чаще — додумать недостающее, и, наконец, положить на плечо преступника тяжёлую руку и произнести сакраментальное: «Именем закона!» — вот что неизменно прельщало его.

Сейчас его немалый ум пробуксовывал. Ему нечего и не у кого было спрашивать. Всё было ясно, но эта ясность, точно завеса, прятала преступление. Но кому нужно было убивать смертельно больную Галатею Тэйтон? Может быть…

Аманатидис задумался.

Может быть, кто-то из них взял на себя роль палача, этакого «разгребателя грязи»? Узнав, что она больна и может при соитии заразить любого, кто-то мог взять на себя «кару блудницы»? Вообразить себя Господом Богом. Такое бывало, и именно такие убийцы — самые твёрдые орешки. И сегодня, сейчас, он сидит здесь среди всех, абсолютно спокойный и безмятежный, стопроцентно уверенный в своей правоте.

Но кто это может быть? По натуре — Макс Винкельман. Гриффин не подойдёт из-за старомодной сентиментальности, Сарианиди — не тот тип, чтобы брать на себя роль Немезиды, Рене Лану не станет вмешиваться в чужие дела. Слишком умный.

Аманатидис не выдержал. Он вышел во внутренний двор, закурил и набрал номер Теодоракиса.

— Что у вас там?

— Тэйтон и Хейфец не подходят. Мы работаем по вашему списку и сначала взяли основных подозреваемых. О! — Теодоракис что-то хмыкнул кому-то, — это не Карвахаль.

— А это точно ли орудие убийства? — с досадой спросил Аманатидис, — а то получиться, что подгоняем пальцы под чужую улику.

Теодоракис не согласился.

— А вот и нет. Георгиос ручается, что удар нанесён именно этим. Совпадает, как паз и засов. Один к одному, и кровь той же группы.

— Вот будет номер, если никто не подойдёт. — Аманатидис помолчал, но всё-таки выдавил из себя, — проверьте Макса Винкельмана. Вне очереди.

— Сейчас, заканчиваем Сарианиди.

— И что, не Спирос ли её замочил?

— Так, точно не он.

Аманатидис сдержанно порадовался.

— Слава Богу, не хотелось бы сажать соплеменника.

Аманатидис ждал анализа Винкельмана. Если его последнее предположение верно, — это он. Но Теодоракис шумно дышал в трубку, явно прихлёбывая кофе, и ничего не говорил. Новые шорохи в трубке. Новое сопение. Наконец Аманатидис услышал:

— Это не Винкельман.

Аманатидис вздохнул. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Кто же это тогда, чёрт возьми?

Через несколько минут мучительных ожиданий подозрение было снято с Долорес Карвахаль. Аманатидис удовлетворённо кивнул. Тут, по крайней мере, он не ошибся.

Ещё одна череда пустых минут, ещё одна выкуренная сигарета.

— Француз тоже ни при чём.

Манолис Аманатидис загасил окурок. Ему кажется, или время действительно остановилось? Он поднял голову к небу. Там, в ясной лазури, плыли и дымились курчавые облака. Откуда-то послышался колокольный звон. Ага, звонят в церкви святой Софии. А чего звонят? Надо не забыть, через неделю Мануил Персиянин, мученик Халкидонский, его именины. Позвать Спироса и друзей, посидеть…

— Алло, господин Аманатидис!

— Да! — Аманатидис так сжал телефон, что побелели костяшки пальцев. — Нашли?

— Нет, — виновато ответил Теодоракис. — Но это не англичанин этот, не Гриффин.

— Хорошо, отрицательный результат — тоже результат, — успокоил он не столько Теодоракиса, сколько самого себя. — Ладно, если что — перезвонишь.

А чего он, собственно-то говоря, волнуется? Тем более что волнение ничему не помогает. Аманатидис вздохнул и закурил третью сигарету. Через несколько минут телефон завибрировал снова. Аманатидис решил сказать, чтобы его беспокоили только тогда, когда отпечатки совпадут, но тут трубка хриплым голосом Вангелоса Теодоракиса сообщила.

— Нашли, шеф.

— Ну, черт возьми, не тяни!

— Картинка странная, на ней отпечатки трёх человек, но самые чёткие сверху, причём в нужной нам позиции, однозначно принадлежат Стивену Хэмилтону.

Аманатидиса было нелегко удивить, но у подчинённого это получилось.

— Что? — он едва не поперхнулся. — Как это? Этот щенок… он убил её?

— Абсолютно точно. Георгиос уверен стопроцентно.

— Быстро приезжал сюда с уликой вместе.

Аманатидис растерянно развёл руками и глубоко задумался. Этот мальчишка сумел одурачить его? Но как? Единственный повод для убийства у этого юнца, — если он узнал, что эта бестия заразила его. Но он, судя по его поведению, понятия не имел о болезни Галатеи Тэйтон. Зачем же он её убил? Этот Стивен явно пытался навести его подозрения на Тэйтона и Хейфеца, притом что, обвиняя их, сам втянул себя в это дело и оказался замаран по самые уши. Промолчи он, кто бы и о чём догадался? Свидетельствовать против Хэмилтона мог только сам Хэмилтон, что он и сделал.

Несколько минут Аманатидис вспоминал первую встречу с этим юнцом, припомнил, как тот следил за ним, пытаясь подслушать его разговор с врачом, как нервно разговаривал, как обвинял мужа и врача убитой. Логика отсутствовала. Снова позвонил Теодоракис. Они подъехали. Аманатидис отшвырнул погасший окурок, промахнувшись мимо урны, но поднимать его не стал и направился в гостиную. При его появлении все встали, по его лицу поняв, что их ждут важные новости.

— Мы нашли человека, который разбил голову миссис Тэйтон, — он поднял глаза на всех, но взгляд его фиксировал только одного человека — Стивена Хэмилтона.

Лоуренс Гриффин побледнел и закусил губу. Арчи Тэйтон был спокоен, а Макс Винкельман казался исполненным нетерпения, но скорее желая оказаться на раскопе, чем любопытствуя. Зато Франческо Бельграно слушал с явным интересом, Рене Лану тоже был откровенно заинтригован, Рамон Карвахаль безучастно слушал, чуть склонив голову на бок, Долорес Карвахаль повисла на руке брата, а Спиридон Сарианиди потирал руки и странно чмокал губами. Дэвид Хейфец подался вперёд и не скрывал интереса, а Берта Винкельман вертела в руках пинцет. Удивительно, что Стивен Хэмилтон тоже пожирал Аманатидис воспалённым взглядом и с трясущимися руками ждал сообщения об убийце.

Аманатидис дождался пока в дом вошёл Вангелос Теодоракис с полицейскими.

— Предъявите орудие убийства.

При полном молчании публики Теодоракис извлёк из пакета бутылку шотландского виски. Она не была пуста. Содержимого было две трети бутыли.

— Будь я проклят, — растерялся Арчибальд Тэйтон. — Это моё виски. Я привёз ящик.

— Совершенно правильно, и ваши отпечатки тут есть, — кивнул полицейский. — Есть и ещё одни, — он повернулся к Лоуренсу Гриффину. — ваши.

— Бог мой, я налил себе несколько глотков, но…

— Ваши оправдания никому не нужны, — заверил его Аманатидис.

— Нашли мы и отпечатки кухарки Мелетии Завилопуло. Но поверх их всех были ваши отпечатки, молодой человек, — Теодоракис повернулся к Стивену Хэмилтону.

Хэмилтон растерянно оглянулся и пожал плечами.

— Я… голова болела, я накануне немного перебрал. Я взял бутылку и отнёс к себе. Выпил немного, но мне стало ещё хуже, — пожаловался он и умолк, явно считая, что сказал всё.

— А почему ваши отпечатки расположены на горле бутылки, да ещё вверх ногами? Почему вы держали бутылку за горло?

— Я не держал… — уверенно сказал Хэмилтон и вдруг, побледнев, умолк, вспомнив.

…Тэйтон тогда на лестнице препирался с Хейфецем, они обсуждали Галатею, Хейфец ещё разозлил его, сказав, что супруга Тэйтона совершенно невыносима, но это её единственный недостаток. Его, Хэмилтона, просто затрясло от злости. Он вошёл к себе. Взял бутылку виски, но пить не хотелось. Беспомощность его и бедняжки Галатеи перед этими негодяями, явно замыслившими что-то недоброе, обозлила. Он в ярости выбросил бутылку в окно и понёсся в лабораторию.

Воспоминание обожгло его.

— Да, я выбросил бутылку в окно, — кивнул он. — Просто был не в себе.

Аманатидис подошёл ближе.

— Какое окно?

— В своей спальне на втором этаже.

Аманатидис уже понял.

— Ваши окна выходят в сад над обрывом?

— Да… — внезапно Хэмилтон всё понял и побледнел. — Господи, там внизу… Я… попал…

— Ну, да. Она вышла туда после возвращения с раскопа, не заходя в гостиную, поэтому Мелетия и не видела её. Она уединилась там, чтобы предаться…. м-м-м… свойственным ей забавам, и тут вы случайно разбили ей голову выброшенной из окна бутылкой. Потом бутылка соскользнула вниз с обрыва в речное русло и упала на песчаную отмель.

Аманатидис воспрял духом. Он оказался вовсе не дураком, просто нелепый несчастным случай притворился преступлением. Никто в управлении не возразит, успокоился он. Зачем искать повод для обвинения этого несчастного? Ему не так много лет отпущено на свете, пусть же проведёт их на воле. И Аманатидис с радостью сообщил Стивену Хэмилтону и всем присутствующим, что дела возбуждать он не будет.

Какой в том был бы прок?