Полное собрание поэтических сочинений

Скажите, где в стране ль теней,

Дочь Рима, Флора, перл бесценный?

Архиппа где? Таида с ней,

Сестра-подруга незабвенной?

Где Эхо, чей ответ мгновенный

Живил, когда-то, тихий брег,

С ее красою несравненной?

Увы, где прошлогодний снег?

Где Элоиза, всех мудрей,

Та, за кого был дерзновенный

Пьер Абеляр лишен страстей

И сам ушел в приют священный?

Где та царица, кем, надменной,

Был Буридан, под злобный смех,

В мешке опущен в холод пенный?

Увы, где прошлогодний снег!

Где Бланка, лилии белей,

Чей всех пленил напев сиренный?

Алиса? Биче? Берта? – чей

Призыв был крепче клятвы ленной?

Где Жанна, что познала, пленной,

Костер и смерть за главный грех?

Где все, Владычица вселенной?

Увы, где прошлогодний снег!

О государь! с тоской смиренной

Недель и лет мы встретим бег;

Припев пребудет неизменный:

Увы, где прошлогодний снег!

Скажите мне, в какой стране,

Прекрасная римлянка Флора,

Архипиада… Где оне,

Те сестры прелестью убора;

Где Эхо, гулом разговора

Тревожащая лоно рек,

Чье сердце билось слишком скоро?

Но где же прошлогодний снег!

И Элоиза где, вдвойне

Разумная в теченьи спора?

Служа ей, Абеляр вполне

Познал любовь и боль позора.

Где королева, для которой

Лишили Буридана нег

И в Сену бросили, как вора?

Но где же прошлогодний снег?

Где Бланш, лилея по весне,

Что пела нежно, как Аврора,

Алиса… О, скажите мне,

Где дамы Мэна иль Бигорра?

Где Жанна, воин без укора,

В Руане кончившая век?

О Дева Горного Собора!…

Но где же прошлогодний снег?

О принц, с бегущим веком ссора

Напрасна; жалок человек,

И пусть нам не туманит взора:

«Но где же прошлогодний снег!»

Скажите, где, в какой стране,

Таис, предмет былых мечтаний?

Где Флора, Берта? где оне?

Замолкли звуки их названий,

Как Эхо смолкла, чьих стенаний

Призыв будил уснувший брег.

Была ль краса без увяданий?

Да где ж он, прошлогодний снег?

И где она, скажите мне,

Где Элоиза? К ней – в сутане,

Но страсти все ж горя в огне, –

Слал Абеляр листы посланий…

Где та, любовник чей в тумане

Был брошен в Сену с ложа нег?

(Слыхали вы о Буридане?)

Да где ж он, прошлогодний снег?

Где Бланш, подобная весне?

И где Алис, стройнее лани?

Где та, что отдалась войне

И что потом сожгли в Руане?

Владычица в небесном стане,

Святая Дева, где их век!

Где их уста, глаза, их длани?

Да где ж он, прошлогодний снег?

Принц! грустно смерти платит дани

С припевом вечным человек.

Где скорбь разлук, восторг свиданий?

Да где ж он, прошлогодний снег?

Куда, скажи мне, унеслись

Царицы были и былины –

Елены, Фрины, Мессалины,

Юдифь, Аспазия, Таис?

И нимфа Эхо, чьи напевы

Хранят холмы и берега, –

Где стройный стан ее?

– Но где вы,

Былого талые снега?

Где та, исполненная чар

И красоты и мудрой речи,

За чью любовь позор увечий

Приял страдалец Абеляр?

Где тень французской королевы,

Чьих на заре топил слуга

Ночных любовников?

– Но где вы,

Былого талые снега?

Где все, чью славу вдаль и вширь

Несла и песнь, и битвы кличи, –

Изольда, Бланка, Беатриче,

Семирамида и Эсфирь?

Где прах сожженной рейнской девы,

Утеха битого врага, –

Где Жанна д’Арк? Где все?

– Но где вы,

Былого талые снега?

Принц, не ищи. Восходят севы,

Желтеют, скошены луга;

В одном припеве правда:

– Где вы,

Былого талые снега?

Скажи мне, где они, в какой стране

Таис и Флоры сладостные тени?

И где приявшая конец в огне

Святая девственница – дщерь Лоррени?

Где нимфа Эхо, чей напев весенний

Порой тревожил речки тихий брег,

Чья красота была всех совершенней?

Но где же он – где прошлогодний снег?

Где Берта и Алиса – где оне?

О них мои томительные песни.

Где дама, плакавшая в тишине,

Что Буридана утопила в Сене?

О где оне, подобны легкой пене?

Где Элоиза, из-за коей век

Окончил Пьер под схимой отречений?

Но где же он – где прошлогодний снег?

Я королеву Бланш узрю ль во сне?

По песням равная былой сирене,

Что запевала на морской волне,

В каком краю она – каких пленений?

Еще спрошу о сладостной Елене.

О дева дев, кто их расцвет пресек?

И где оне, владычицы видений?

Но где же он – где прошлогодний снег?

Скажите, где, в какой стране

От нашего сокрыты взора

Гипархия, Таиса, Флора?

Скажите, люди, где оне?

Где Эхо – нимфа, что бывало

Нам гулко вторила в ответ

И шум, и песни повторяла?

Но где снега минувших лет?

Где Элоиза – цвет науки?

Любя ее в былые дни,

Изведал оскопленья муки

Пьер Абеляр из Сен-Дени.

Где королева Иоанна,

Что в Сену бросить Буридана

Дала приказ? – Простыл и след!..

Но где снега минувших лет?

Где Гаренбурга, Беатриса

И Бланка – «Дивный Соловей»?

Где Берта наша и Кларисса –

Владычицы прошедших дней?

А что сказать о бедной Жанне,

Сожженной бриттами в Руане? –

Один припев, один ответ:

«Но где снега минувших лет?»

О принц! Мы можем бесконечно

Искать тех дам простывший след,

К рефрену возвращаясь вечно:

«Но где снега минувших лет?»

Скажи, в каких краях они,

Таис, Алкида — утешенье

Мужей, блиставших в оны дни?

Где Флора, Рима украшенье?

Где Эхо, чьё звучало пенье,

Тревожа дремлющий затон,

Чья красота — как наважденье?..

Но где снега былых времён?

Где Элоиза, объясни,

Та, за кого приял мученья

Пьер Абеляр из Сен-Дени,

Познавший горечь оскопленья?

Где королева, чьим веленьем

Злосчастный Буридан казнён,

Зашит в мешок, утоплен в Сене?..

Но где снега былых времён?

Где Бланка, белизной сродни

Лилее, голосом — сирене?

Алиса, Берта, — где они?

Где Арамбур, чей двор в Майенне?

Где Жанна, дева из Лоррэни,

Чей славный путь был завершён

Костром в Руане? Где их тени?..

Но где снега былых времён?

Принц, красота живёт мгновенье.

Увы, таков судьбы закон!

Звучит рефреном сожаленье:

Но где снега былых времён?..

Скажите, где теперь они?

Где Флора, цветшая над Римом?

И где Таис? В какой тени

С подругой верной – не с любимым?

Где Эхо – та, что к нелюдимым

Потокам вод на берега

За окликом бежала мнимым?

Но где давнишние снега?

А Элоиза? От возни

Твой милый евнухом гонимым

Ушел монахом в Сен-Дени

С немужеством непоправимым.

А королева? В досточтимом

Учителе нашла врага –

И пущен Буридан к налимам.

Но где давнишние снега?

Что с Бертою Большой Ступни?

Где Бланка в блеске нестерпимом?

Они расставить западни

Могли бы чистым серафимам!

Где Жанна? Задохнулась дымом!

Земная слава недолга,

Нужна острастка подсудимым.

Но где давнишние снега?

Над ними, князь, по целым зимам

Вздыхайте здесь у очага

И над припевом повторимым:

Но где давнишние снега?

О, где теперь, в какой стране

Цветешь ты, Флора молодая?

А где Таис, скажите мне,

Аспазии сестра родная?

Где Эхо – та, что не смолкая

Будила реки и луга,

Красою неземной сияя?

Где прошлогодние снега.

Где Элоиза, что вполне

Затмила всех, умом блистая?

Несчастный Абеляр, вдвойне

Ты пострадал… А где другая,

Собой прекрасная, но злая,

Что с Буриданом так строга,

В мешок зашила краснобая?

Где прошлогодние снега.

Где Бланш, что пела о весне,

Бела, как лилия лесная?

Алиса, с нею наравне?

Где Берта? Где красавиц стая?

Где Жанна храбрая, простая,

Чей пепел в страх привел врага?

Скажи, о дева пресвятая!

Где прошлогодние снега.

О принц, их нет! Исчезли тая…

Увы, до смерти два шага! –

Вздохнете вы, припев читая:

Где прошлогодние снега?

Где Флора-римлянка сейчас?

Где рок, красу губящий рьяно,

Архипиаду скрыл от нас?

Ушла Таис в какие страны?

Где Эхо, чей ответ так странно

Звучал в безмолвье рощ и рек?

Где эти девы без изъяна? —

Где ныне прошлогодний снег?

Где Элоиза, с кем был раз

Застигнут Абеляр нежданно,

Из-за чего он и угас

Скопцом-монахом слишком рано?

Где королева, чья охрана

В мешок зашила и навек

Швырнула в Сену Буридана? —

Где ныне прошлогодний снег?

Где Бланш — сирены сладкий глас

И белая лилея стана?

Где Берта, мать того, кто спас

Французский край от басурмана?

Где слава лотарингцев Жанна,

Чьи дни английский кат пресек

В огне костра у стен Руана? —

Где ныне прошлогодний снег

Принц, не придумано аркана,

Чтоб задержать мгновений бег.

К чему ж крушиться постоянно:

"Где ныне прошлогодний снег?"

Скажите, Третий где Каллист,

Кто папой был провозглашен,

Хотя был на руку нечист?

Где герцог молодой Бурбон,

Альфонс, чье царство – Арагон,

Артур, чья родина – Бретань,

И добрый Карл Седьмой, где он?

Но где наш славный Шарлемань?

А где Шотландец, сей папист,

Чей лик был слева воспален

И розов, точно аметист?

Где тот, кому испанский трон

Принадлежал? Как звался он,

Не знаю… Где сбирают дань

Все властелины без корон?

Но где наш славный Шарлемань?

Увы, без толку я речист:

Все исчезает словно сон!

Мы все живем, дрожа как лист,

Но кто от смерти был спасен?

Никто! Взываю, удручен:

Где Ланселот? Куда ни глянь –

Тот умер, этот погребен…

Но где наш славный Шарлемань?

Где Дюгеклен, лихой барон,

Где принц, чья над Овернью длань,

Где храбрый герцог д’Алансон?..

Но где наш славный Шарлемань?

Где днесь Каликст, по счету третий,

Что, папою провозглашен,

Им пробыл с полдесятилетья?

Где добрый герцог де Бурбон,

Альфонс, кем славен Арагон,

И все, кого теперь в помине

Нет меж носителей корон?

Там, где и Карл Великий ныне.

Где Скотт, чьего лица двуцветью —

Багров, как дал, был слева он —

Дивился всяк на белом свете?

Где тот Испанец, с чьих времен

Мавр к подчиненью принужден

(Смолкаю по простой причине:

Забыл я, как он наречен)?

Там, где и Карл Великий ныне.

Мы все идем к последней мете:

Тот жив, а этот погребен.

Еще один вопрос, и впредь я

Не приведу ничьих имен,

А лишь скажу, что жизнь есть сон.

Где Ланчелот, по чьей кончине

Вакантен стал богемский трон?

Там, где и Карл Великий ныне.

Где Дюгеклен, кем был спасен

Наш край от вражьего бесчинья?

Где храбрый герцог д'Алансон?

Там, где и Карл Великий ныне.

А где апостолы святые

С распятьями из янтарей?

Тиары не спасли златые:

За ворот шитых стихарей

Унес их черт, как всех людей,

Как мытари, гниют в гробах,

По горло сыты жизнью сей, –

Развеют ветры смертный прах!

Где днесь величье Византии,

Где мантии ее царей?

Где все властители былые,

Строители монастырей,

Славнейшие из королей,

О ком поют во всех церквах?

Их нет, и не сыскать костей, –

Развеют ветры смертный прах!

Салэн, Дижон, Гренобль – немые

Стоят везде гроба князей,

А завтра скорбно склоним выи

Над трупами их сыновей.

Кто смерти избежал своей?

Тать? Праведник? Купец? Монах?

Никто! Сколь хочешь жри и пей, –

Развеют ветры смертный прах!

Принц, не уйти нам от червей,

Ни ярость не спасет, ни страх,

Ни хитрость: змия будь мудрей, –

Развеют ветры смертный прах.

Где днесь апостолы святые,

Которых древле чтил народ

За сан и ризы золотые?

Когда им наступил черед,

За ворот сгреб их черт, и вот

Тиароносцев отвезли

Туда, где всех забвенье ждет:

Взметает ветер прах с земли.

Где властелины Византии?

Где королей французских род,

В сравненье с коими другие

Владетели корон — не в счет?

Все новые из года в год

Монастыри при них росли,

Но кто теперь их след найдет?

Взметает ветер прах с земли.

Взять хоть Дижон, хоть Доль — любые

Места, каких невпроворот, —

Везде синьоры спят былые,

Сошедшие под вечный свод.

Смельчак, мудрец, злодей, юрод —

В гроб все до одного легли.

Никто сверх срока не живет.

Взметает ветер прах с земли.

Принц, всяк червям на корм пойдет.

Как ни хитри и ни юли,

Ничто от смерти не спасет.

Взметает ветер прах с земли.

Швея Мари, в твои года

Я тоже обольщала всех.

Куда старухе? Никуда.

А у тебя такой успех.

Тащи ты и хрыча и шкета,

Тащи блондина и брюнета,

Тащи и этого и тех.

Ведь быстро песенка допета,

Ты будешь как пустой орех,

Как эта стертая монета.

Колбасница, ты хоть куда,

Колбасный цех, сапожный цех —

Беги туда, беги сюда,

Чтоб сразу всех и без помех

Но не зевай, покуда лето,

Никем старуха не согрета,

Ни ласки ей и ни утех,

Она лежит одна, отпета,

Как без вина прокисший мех,

Как эта стертая монета.

Ты, булочница, молода,

Ты говоришь — тебе не спех,

А прозеваешь — и тогда

Уж ни прорух, и ни прорех,

И ни подарков, ни букета,

Ни ночи жаркой, ни рассвета,

Ни поцелуев, ни потех,

И ни привета, ни ответа,

А позовешь — так смех и грех,

Как эта стертая монета.

Девчонки, мне теперь не смех,

Старуха даром разодета,

Она как прошлогодний снег,

Как эта стертая монета.

Внимай, ткачиха Гийометта,

Хороший я даю совет,

И ты, колбасница Перетта, —

Пока тебе немного лет,

Цени веселый звон монет!

Лови гостей без промедленья!

Пройдут года — увянет цвет:

Монете стертой нет хожденья.

Пляши, цветочница Нинетта,

Пока сама ты, как букет!

Но будет скоро песня спета, —

Закроешь дверь, погасишь свет…

Ведь старость — хуже всяких бед!

Как дряхлый поп без приношенья,

Красавица на склоне лет:

Монете стертой нет хожденья.

Франтиха шляпница Жанетта,

Любым мужчинам шли привет,

И Бланш, башмачнице, про это

Напомни: вам зевать не след!

Не в красоте залог побед,

Лишь скучные — в пренебреженье,

Да нам, старухам, гостя нет:

Монете стертой нет хожденья.

Эй, девки, поняли завет?

Глотаю слезы каждый день я

Затем, что молодости нет:

Монете стертой нет хожденья.

Не отвергайте беспричинно

Небесполезного совета

Ты, кошелечница Катрина,

И ты, ткачиха Гийеметта.

Всю ночь ловите до рассвета

Поклонников любого сорта —

Желанны вы лишь в дни расцвета:

На торг нейдут с монетой стертой.

Пусть грубы, скупы, злы мужчины —

Зря, Бланш-башмачница, не сетуй

И с кротостию голубиной

Служи им, шляпница Жаннетта.

Ведь чуть для вас минует лето,

Вы не годны уже ни к черту,

Как клирик, что презрел обеты:

На торг нейдут с монетой стертой.

Чарует не лицо — личина,

Которая на нем надета.

Отнюдь не красоты картинной

Ждет друг от своего предмета,

Но нежности, тепла, привета,

А у старух дыханье сперто,

И потому тепла в них нету.

На торг нейдут с монетой стертой.

Запомните же, девки, это,

Пока не жалки, не мухорты

И песня ваша не допета:

На торг нейдут с монетой стертой.

Люби, покуда бродит хмель,

Гуляй, пируй зимой и летом,

Целуй красоток всех земель,

Но не теряй ума при этом

Влюбленного глупее нету:

Рабом любви был Соломон,

Самсон от чувств невзвидел света, –

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Орфей, печальный менестрель,

Покорный глупому обету,

Сошел, дудя в свою свирель,

В Аид из-за любви к скелету;

Нарцисс – скажу вам по секрету:

Красив он был, да не умен! –

Свалился в пруд и канул в Лету.

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Еще позорней сел на мель

Сарданапал, владыка света:

Он ради женщин колыбель

Качал, девицею одетый;

Давид, желаньем подогретый,

Сверканьем ляжек ослеплен,

Забыл скрижали и заветы, –

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Амнон, избрав поближе цель,

Сестру Тамару для совета

Призвал и, затащив в постель,

Лишил там девственного цвета;

Под звуки сладостных куплетов

Был Иродом Иоанн казнен

Из-за язычницы отпетой, –

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Меня ж трепали, как кудель,

Зад превратили мне в котлету!

Ах, Катерина де Воссель

Со мной сыграла шутку эту.

Хотел призвать ее к ответу,

Но кто слыхал мой плач и стон?

Ноэль? Он куплен за монету.

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Слова, слова! Школяр, ужель

Оставишь ты свою Жанетту?

Скорей в кипящую купель

Нырнёт, подставит грудь стилету

Или, по злобному навету,

Как ведьма, будет он сожжен

За всех блондинок и брюнеток!

Как счастлив тот, кто не влюблен!

Блуди, гуляй, коль хватит сил,

И летом, и зимой студеной,

Но помни, что б ты ни творил:

Нет дурня хуже, чем влюбленный.

Страсть оглупляла Соломона,

Из-за нее ослеп Самсон,

В обман Далилою введенный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Когда певец Орфей ходил

За Эвридикой в ад бездонный,

Его едва не проглотил

Пес Цербер, этим разъяренный.

Нарцисс, самим собой плененный

Красив он был, да неумен, —

Свалился в ключ незамутненный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Сарданапал, что Крит смирил,

Сменить, бабенкой одуренный,

Свой пол по прихоти решил

И прял, по-женски обряженный.

Атласом ляжек распаленный,

Забыл Давид, что должен он

Блюсти Господние законы.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Отец Фамари поручил

Напечь лепешек для Амнона,

И чести тот сестру лишил,

Желанием воспламененный.

На что был Ирод царь смышленый,

А все ж Креститель им казнен

В угоду девке развращенной.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Скажу я про себя: я был

Бит, словно прачкой холст беленый,

За то, что спьяну нагрубил

Катрине де Воссель взбешенной;

Ноэль же, ею приглашенный,

Следил, как, бос и оголен,

Домой бежал я, пристыженный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Но остудить мой плотский пыл

Не смог урок преподнесенный,

И если б даже мне грозил

Костер, как ведьме уличенной,

Грешил бы все ж я беспардонно,

Не веря ни одной из жен:

Они всегда к коварству склонны.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Царица рая и Царица ада,

Владычица и Неба, и Земли,

О Приснодева! Ты лишь мне ограда.

Влачусь в греховном прахе и пыли,

Но мне с высот, Заступница, внемли.

К Тебе, к Тебе, всеславимой, воспетой,

Я из земли юдоли, тьмой одетой,

Взываю – небеса твои узреть

Дай мне, молю, хоть недостойна. С этой

Хочу я верой жить и умереть.

Молитва мне единая отрада.

Меня в свой рай по смерти посели,

И от греховного очисти смрада,

И за меня Ты Сына умоли,

И смерти страх от сердца удали!

Как Феофил, уж с дьявольской отметой,

Прощен Тобою был, о Матерь Света,

Прости так и меня! Дай мне стареть

Безгрешно, да предстану чистой. С этой

Хочу я верой жить и умереть.

Небесного мне дай достигнуть града.

И пусть моих молитв от бед вдали

Горит неугасимая лампада;

Мне место уготовь в том бытии,

В пределах тех, где ангелы Твои

На арфах и на лютнях там, где лето

И где весна, играют песнь привета.

И с этой верой я жила, и впредь,

Старуха неученая, лишь с этой

Хочу я верой жить и умереть.

Великая Заступница, воздеты

И дань моя, и мысль к Тебе. Согреты

Любовью мы Твоей. Покров везде Ты

Любви простерла на весь мир. Стереть

О дай мне пятна с совести. К стране той

Небесной проведи мне душу. С этой

Хочу я верой жить и умереть.

Владычица над небом и землею

И над огнем великим, что в аду,

Я, может быть, и милости не стою,

Но смилуйся: прими, когда приду,

И приюти в святом Твоем саду.

Я грешница, но нет конца, ни краю

Твоей любви, а в ней дорога к раю,

Пусть к Твоему пресветлому двору:

Так писано. Где писано, не знаю –

Так верю я, так, веря, и помру.

И не забудь замолвить слово Сыну,

Что Он вины мне, темной, отпустил.

Как пожалел когда-то Магдалину,

Как Марии Египетской простил

Я слышала с амвона. Теофил,

Растрига-поп, что с бесом шел на Бога. –

У Господа теперь он на пиру.

Все по Твоей мольбе. Ты можешь много.

Ты можешь все: и мать – и недотрога…

Так верю я, так, веря, и помру

Старуха я из бедного квартала.

Неграмотна, живу по старине;

Но ад и рай я знаю, все видала,

Все красками в соборе на стене:

Те – с арфами, а те горят в огне.

Гляжу на тех – дрожу; на этих – рада

Дай радости и мне, спаси от ада

Усталую и горькую сестру,

А если я прошу не так, как надо. –

Так верю я, так, веря, и помру.

Владычица, родимая, касатка,

И Ты, как я: жилось Тебе не сладко.

Любимого рожала не к добру,

Людской беды насытились вы оба;

Ох, тяжко здесь – и боль, и стыд, и злоба.

Но тихо там у вас, за крышкой гроба…

Так верю я, так, веря, и помру.

Небесная царица и земная,

Хранительница преисподних врат

И госпожа заоблачного края,

Прими убогую в Твой райский сад.

Где дети славословят и кадят.

Я, грешная, жила не так, как надо,

Я, нерадивая, прошу пощады,

Грехов изведала я злую сеть,

Но ныне к Деве обращаю взгляды –

Хочу в сей вере жить и умереть.

Ты Сыну своему скажи – темна я,

Чтоб он не оттолкнул меня назад.

Так Магдалину принял Он, прощая,

И так монаха, что грешил стократ,

Продавши черту душу, выпив яд

Всей дьявольской науки и услады,

Простил Он, добрый пастырь злого стада.

Заступница, моли Его и впредь,

Ты лилия невидимого сада.

Хочу в сей вере жить и умереть.

Я женщина убогая, простая.

Читать не знаю я. Меня страшат

На монастырских стенах кущи рая.

Где блещут арфы и под раем ад,

Где черти нечестивцев кипятят.

Сколь радостно в раю, сколь страшно ада

Среди костров, и холода, и глада!

К Тебе должны бежать и восхотеть

Твоих молений и Твоей ограды.

Хочу в сей вере жить и умереть.

Ты, Матерь Божия, – печаль и страда!

Твой Сын оставил ангелов усладу,

За нас Он принял крест, и бич, и плеть.

Таков Он и в Такого верить рада,

Хочу в сей вере жить и умереть.

Владычица небес, властительница ада,

Царица светлая земных полей и вод,

Прими меня к себе – единая награда

Мне, недостойной, быть в кругу Твоих щедрот.

Со светлым сонмом тех, кто к небесах живет;

Да благодать Твоя, о Дева Пресвятая,

Превысит те грехи, в которых здесь жила я!

Без милости Твоей так трудно нам узреть

Блаженство ангелов и в славословья рая…

Вот как хотела бы я жить и умереть!

И Сыну Ты скажи: возлюбленное чадо,

Вот бедный агнец Твой! Пусть грех мой отведет,

Как Магдалине, мне пред ним упасть бы надо,

Как Теофилу, Ты была бы мне оплот –

Недаром Ты могла его избавить от

Возмездья страшного за то, что сила злая

Вступила с ним союз. Храни меня, благая,

Носившая в себе то таинство, что петь

За мессой учат нас, к распятью припадая.

Вот как хотела бы я жить и умереть!

Я женщина, как все, не знаю то, что надо,

И непонятны мне ни грамота, ни счет.

У нас в монастыре изображенье ада

И свежих райских птиц мой бедный взор влечет.

В раю цветут цветы. В аду смола течет.

В раю все весело, в аду лишь мука злая.

О, Дева светлая, отверзи двери рая

Блуждающим во тьме, запутавшимся в сеть.

И день и ночь Тебе молюсь, не уставая,

Вот как хотела бы я жить и умереть!

Вскормила в чреве Ты, о Дева всеблагая,

Исуса нежного, цветок предвечный рая,

И Всемогущий к нам сошел, чтоб претерпеть

От нас мучения. Словам Его внимая,

Надеждой я хочу и жить и умереть!

О Дева Мать, Владычица земная,

Царица неба, первая в раю,

К Твоим ногам смиренно припадаю:

Пусть я грешна, прости рабу Твою!

Прими меня в избранников семью!

Ведь доброта Твоя, о Мать святая,

Так велика, что даже я питаю

Надежду робкую Тебя узреть

Хоть издали! На это уповаю,

И с верой сей мне жить и умереть.

Скажи Христу – Его рабой всегда я

Покорною была, всю жизнь мою.

Пусть буду прощена, как молодая

Блудница, встретив доброго судью,

Как Теофил, кто душеньку свою

Сгубил, несчастный, черту угождая, –

Такого никому не пожелаю!

Но Ты, Мария, можешь всех призреть,

К святым дарам нас, грешных, приобщая,

И с верой сей мне жить и умереть.

Старушка я, убогая, простая,

Не знаю даже букв – не утаю,

Лишь на стенах видала кущи рая

В часовне, где с молитвою стою,

И там же – ад. Гляжу и слезы лью.

В раю – свет Божий, в пекле – тьма густая,

И страшно мне, и я шепчу, вздыхая,

Что мой удел – молиться и терпеть,

Надежды на спасенье не теряя,

И с верой сей мне жить и умереть.

Во чреве Ты носила, Пресвятая,

Иисуса, царству коего нет края;

Любви исполнен, Он сошел из рая

Людей спасти и муки претерпеть,

Очистить нас и умереть, страдая.

Наш Вседержитель благ, я это знаю,

И с верой сей мне жить и умереть.

Царица неба, суши, вод, геенны

Вплоть до ее бездоннейших болот,

Дай место мне, Твоей рабе смиренной,

Меж тех, кому Ты в рай открыла вход.

Хотя моим грехам потерян счет,

Ты смертным столько доброты явила,

Что даже я надежду сохранила

Тебя узреть, дожив свои года, —

Ведь пред Тобой душой я не кривила

И этой верой буду жить всегда.

Скажи Христу, что верность неизменно

Ему блюла я. Пусть же ниспошлет

И мне прощенье Он, благословенный,

Как прощены Египтянка и тот,

Кто продал черту душу и живот.

Мне помоги, чтоб я не совершила

Того, что погубило б Теофила,

Не пожалей Ты грешника тогда.

Завет Господень я не преступила

И этой верой буду жить всегда.

Нища я, дряхла, старостью согбенна,

Неграмотна и, лишь когда идет

Обедня в церкви с росписью настенной,

Смотрю на рай, что свет струит с высот,

И ад, где сонмы грешных пламя жжет.

Рай созерцать мне сладко, ад — постыло,

И я молю, чтоб Ты не попустила,

Владычица, мне угодить туда.

Заступницу в Тебе я с детства чтила

И этой верой буду жить всегда.

Во чреве. Дева, Ты Христа носила,

И Он, чьи вечно царство, власть и сила,

Любовью движим, коей нет мерила,

Людей спасти с небес сойдя сюда,

Обрек себя на муки и могилу.

Наш Бог всеблаг — так я доднесь твердила

И этой верой буду жить всегда.

Пречистая Владычица вселенной,

Земли, небес и ада самого,

Дай место мне, рабе Твоей смиренной,

Меж праведных, что узрят Божество,

Хотя не заслужила я того.

Я верую, Владычица благая,

Что более добра Ты, чем грешна я,

Без этой доброты могу ли сметь

Спасенья ждать? Надежду мне вселяя.

Дай с этой верой жить и умереть.

Что я Твоя и Божья неизменно,

Уверь, царица, Сына Твоего.

Как Он – блуднице, мне прости, презренной,

Твое же милосердье таково,

Что Теофил им спасся, для кого

И сделка с чертом не закрыла рая.

Чтобы, как он, души не продала я,

И ныне сохрани меня, и впредь,

О Матерь Божья, Дева Пресвятая;

Дай с этой верой жить и умереть.

Старухе бедной, дряхлостью согбенной,

Мне, темной, не известно ничего;

В приходской церкви в росписи настенной

Я вижу рай, где свет и торжество,

И ад с ужасным пламенем его:

Боюсь я ада и стремлюся к раю.

Даруй мне свет, Заступница людская,

О чьей защите должно нам радеть,

Исполнясь веры, лености не зная:

Дай с этой верой жить и умереть.

Тобой рожден чудесно, Всеблагая,

Исус, чье царство без конца и края:

Господь, Себя до смертных умаляя,

Сошел с небес, чтоб муки претерпеть,

Младую жизнь за грешных отдавая:

На том стою, так Бога понимаю.

Дай с этой верой жить и умереть.

О нежность, полная жестоких мук,

Вся красота, обманная и злая!

Притворный взгляд, и ласка, и испуг.

Тяжка любовь, и каждый день, пытая,

Меняется и гнет, и нет ей края.

Гордыня! И глазам меня не жаль,

Они смеются, жалости не зная.

Не отягчай, но утоли печаль!

Нет, лучше бы уйти от этих рук.

Не здесь искать мне отдыха и рая.

Неисцелимый взял меня недуг

И сушит, и томит, не упуская.

Большой и малый видят нас: вздыхая,

Я умираю, раненый. Не сталь

Меня сразила, но любовь слепая.

Не отягчай, но утоли печаль!

Придет пора, и ты, мой нежный друг,

Себя увидишь – желтая, сухая.

Прекрасный цвет ланит – завял он вдруг,

И волосы белеют, выпадая.

Скорее пей же эти воды мая!

И приходящего тоской не жаль!

Пока ты свежая и молодая,

Не отягчай, но утоли печаль!

О принц, любовным жалобам внимая,

Ты ясно зришь любови высь и даль,

Тебя прошу – все муки отпуская,

Не отягчай, но утоли печаль!

Фальшивая душа – гнилой товар,

Румяна лгут, обманывая взор,

Амур нанес мне гибельный удар,

Неугасим страдания костер.

Сомнения язвят острее шпор!

Ужель в тоске покину этот мир?

Алмазный взгляд смягчит ли мой укор?

Не погуби, спаси того, кто сир!

Мне б сразу погасить в душе пожар,

А я страдал напрасно до сих пор,

Рыдал, любви вымаливая дар…

Теперь же что? Изгнания позор?

Ад ревности? Все, кто на ноги скор,

Сюда смотри: безжалостный кумир

Мне произносит смертный приговор!

Не погуби, спаси того, кто сир!

Весна пройдет, угаснет сердца жар,

Иссохнет плоть, и потускнеет взор.

Любимая, я буду тоже стар,

Любовь и тлен – какой жестокий вздор!

Обоих нас ограбит время-вор,

На кой нам черт тогда бренчанье лир?

Ведь лишь весна струит потоки с гор.

Не погуби, спаси того, кто сир!

О принц влюбленных, добрый мой сеньор,

Пока не кончен жизни краткий пир,

Будь милосерд и рассуди наш спор!

Не погуби, спаси того, кто сир!

Фальшь мне чужда, и я скажу про вас:

Румян и нежен лик, но нрав жесток,

А сердце много тверже, чем алмаз.

На пытку злой Амур, слепой божок,

Случайно нас сведя, меня обрек.

Уж он давно мне гибелью грозит,

А все ж я вам не повторить не мог:

Господь помочь несчастному велит.

Мне б лучше скрыться прочь еще в тот раз,

А я промедлил слишком долгий срок,

Рыдал, молил, но все ж себя не спас,

Так и оставшись здесь у ваших ног.

Ах, как я от позора изнемог!

Пусть мне на помощь стар и млад спешит,

Затем что всем и каждому вдомек:

Господь помочь несчастному велит.

Но жизнь состарит вмиг обоих нас,

И я клянусь, не столь уж день далек,

Когда померкнет пламя ваших глаз

И ваша плоть увянет, как цветок.

Поэтому, пока я в гроб не лег,

Пора и вам усвоить, что гласит

Нам небом заповеданный урок:

Господь помочь несчастному велит.

Не ставить мне мои слова в упрек

Прошу вас, принц, влюбленных друг и щит,

Хотя, признаюсь, в них и скрыт намек:

Господь помочь несчастному велит.

Фальшивость дорого мне ставших чар,

Разящий взгляд, лукавый разговор;

Алмаз, чью твердость весь любовный жар

Не размягчит, для сердца лютый мор:

Смертельный свой я знаю приговор,

Убийца мой, жестокий мой кумир;

А ведь закон известен с давних пор:

Не мучить, но жалеть того, кто сир.

Мне эта страсть – погибель, а не дар;

А как спастись? Беги во весь опор –

Равно неотвратим ее удар:

Так что ж бежать себе же на позор?

Ах, караул! Спасите! Где дозор?

Иль без борьбы покину этот мир?

Заставь, о Жалость, внемля мой укор,

Не мучить, но жалеть того, кто сир!

Всему свой срок, и всякий станет стар:

Извянет, сникнет вешний ваш убор,

И тут-то я, отвергнутый школяр,

Отмщенный, посмеюсь… Но это вздор:

Не только ваш – и мой угаснет взор.

Так празднуйте, пока не кончен пир,

Спешите, злой судьбе наперекор,

Не мучить, но жалеть того, кто сир.

Влюбленный принц, всех любящих сеньор,

Будь не во гнев Вам сказано, мессир,

Господь велит, а с Ним немыслим спор,

Не мучить, но жалеть того, кто сир.

О Смерть, как на душе темно!

Все отняла – тебе все мало!

Теперь возлюбленной не стало,

И я погиб с ней заодно, –

Мне жить без жизни не дано.

Но чем она тебе мешала,

Смерть?

Имели сердце мы одно,

Но ты любимую украла,

И сердце биться перестало,

А без него мне все равно –

Смерть.

Смерть, чем тебе я досадил?

Тебя не удовлетворило,

Что ты меня лишила милой,

А без нее мне жить нет сил,

И хочешь ты, чтоб я почил,

Как та, кого ты погубила,

Смерть.

С ней существом одним я был,

И коль она взята могилой,

Стать прахом время наступило

И мне, кто так тебе постыл,

Смерть.

Ты много потрудился, Ной,

Лозу нас научил сажать,

При сыновьях лежал хмельной.

А Лот, отведав кружек пять,

Не мог попять, где дочь, где мать.

В раю вам скучно без угара,

Так надо вам похлопотать

За душу стряпчего Котара.

Он пил, и редко по одной,

Ведь этот стряпчий вам под стать,

Он в холод пил, и пил он в зной,

Он пил, чтоб лечь, он пил, чтоб встать,

То в яму скок, то под кровать.

О, только вы ему под пару,

Словечко надо вам сказать

За душу стряпчего Котара..

Вот он стоит передо мной,

И синяков не сосчитать,

У вас за голубой стеной

Небось вода и тишь да гладь,

Так надо стряпчего позвать,

Он вам поддаст немного жара,

Уж постарайтесь постоять

За душу стряпчего Котара.

Его на небо надо взять,

И там, но памяти по старой,

С ним вместе бочку опростать

За душу стряпчего Котара.

Отец наш Ной, ты дал нам вина,

Ты, Лот, умел неплохо пить,

Но спьяну – хмель всему причина!

И с дочерьми мог согрешить;

Ты, вздумавший вина просить

У Иисуса в Кане старой, –

Я вас троих хочу молить

За душу доброго Котара.

Он был достойным вашим сыном,

Любого мог он перепить,

Пил из ведра, пил из кувшина,

О кружках что и говорить!

Такому б только жить да жить, –

Увы, он умер от удара.

Прошу вас строго не судить

Пьянчугу доброго Котара.

Бывало, пьяный, как скотина,

Уже не мог он различить,

Где хлев соседский, где перина,

Всех бил, крушил – откуда прыть!

Не знаю, с кем его сравнить?

Из вас любому он под пару,

И вам бы надо в рай пустить

Пьянчугу доброго Котара.

Принц, он всегда просил налить,

Орал: «Сгораю от пожара!»

Но кто мог жажду утолить

Пьянчуги доброго Котара?!

Ной, патриарх, для нас лозу взрастивший,

И Лот, который с дочерьми блудил,

Кровосмешенье спьяну совершивши,

И ты, Архитриклин, что похвалил

Вино, в какое воду претворил

Сын Божий для гостей на свадьбе в дар,

Молитесь, чтобы в ад не ввержен был

Пьянчуга достославный Жан Котар.

С любым из нас тягаться мог почивший

Так много он и так прилежно пил.

Его никто на этом свете живший

По части винопийства не затмил.

Когда б хоть каплю наземь он пролил,

То счел бы это горшею из кар.

Так постарайтесь, чтобы в рай вступил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Как всякий, кружку пенного хвативший,

Он равновесье не всегда хранил

И, в хлев свиной однажды угодивши,

Об стену шишку на лоб посадил.

В любви к питью он образцом служил,

Равнялся на него и млад, и стар.

Да вознесется с миром к Богу Сил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Принц, где б покойный ни был, он вопил:

"Налейте! В глотке у меня пожар!"

Но жажду все ж вовек не утолил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Алой окрашено небо зарей,

Мечется сокол в предчувствии боя,

Брошенный в небо, мчится стрелой,

Ранит голубку и мнет под собою.

Участь нам эту всевластной рукою

Амур уготовал. Ваша звезда,

Знайте, уже не затмится другою,

А поэтому с вами я буду всегда.

Душу мою не отдам я другой,

Если уйдете – расстанусь с душою.

Лавры сплетутся венком надо мной,

Оливы излечат страданье любое;

Разум твердит, что с вами одною

Это возможно будет, когда

Станете вы моей верной женою,

А поэтому с вами я буду всегда.

Если же буду обманут судьбой

Или низвергнут злобой людскою,

Вы своим взглядом и нежной рукой

Развеете тучи, как ветер весною.

В лоне, что было еще целиною,

Посеяв любовь, в ожиданье плода

Я должен беречь вас от града и зноя,

А поэтому с вами я буду всегда.

Принцесса, поверьте! Отныне покоя

От вас вдалеке мне не знать никогда!

Без вас я погибну, измучен тоскою,

А поэтому с вами я буду всегда.

Алеет небо, начался восход,

Мчит сокол к тучам, ходит там кругами,

Без промаха голубку сверху бьет,

Рвануться прочь ей не дает когтями.

Удел такой же нам назначен с вами

Амуром, что дарит блаженство людям,

Задетым хоть слегка его стрелами,

А потому всегда мы вместе будем.

Душа моя да не перестает

Единой целью жить — служеньем даме.

Любовь к ней лавром мне чело увьет,

Оливковыми оплетет ветвями

Ревнивый ум, и сделать нас врагами

Ему уж не удастся, и орудьем

Сближения он станет меж сердцами,

А потому всегда мы вместе будем.

И если непомерный груз забот

Судьба мне взвалит на плечи с годами,

Ваш взор ее удары отведет

Быстрей, чем прах взметается ветрами.

Обязан стать, сравнясь с отцом делами,

Таким, чтоб не могли нас попрекнуть им,

Плод, выращенный нашими трудами,

А потому всегда мы вместе будем.

Принцесса, чувство — все равно что пламя:

Оно тепло дарует нашим грудям,

Чтоб ни случилось в этом мире с нами,

А потому всегда мы вместе будем.

В горячем соусе с приправой мышьяка,

В помоях сальных с падалью червивой,

В свинце кипящем, – чтоб наверняка! –

В кровях нечистых ведьмы похотливой,

С обмывками вонючих ног потливых,

В слюне ехидны, в смертоносных ядах,

В помете птиц, в гнилой воде из кадок,

В янтарной желчи бешеных волков,

Над серным пламенем клокочущего ада

Да сварят языки клеветников!

В бурлящей извести без примеси песка,

В которую свалился кот блудливый,

В струе зловонной черного хорька,

В навозной жиже с гнойною подливой,

В той пене, что роняет мул строптивый,

В болотине, где копошится стадо

Пиявок, жаб и им подобных гадов,

Облезлых крыс, червей и слизняков,

В кромешной тьме среди густого смрада

Да сварят языки клеветников!

В кислотах, в щелочи и едких порошках,

С живой гадюкой в кольчатых извивах,

В крови, что сохнет у цирюлен на лотках,

Как медь, зеленая и черная, как слива,

Когда луна встает в часы прилива,

В смоле, что льется сверху при осадах,

В тазу, где девки делают что надо, –

Кто их знавал, поймет без лишних слов, –

Во мгле, в клубах отравленного чада

Да сварят языки клеветников!

Принц, не пугайся этого парада.

Коль нет котлов – не велика досада:

Довольно будет и ночных горшков,

И там, в дерьме из пакостного зада,

Да сварят языки клеветников!

В растертой сере, в твердом мышьяке,

В свинце, расплавленном как можно жиже,

В селитре, в известковом порошке,

В смоле и саже, разведенных в жиже

Из кала и мочи жидовки рыжей,

В обмывках с ног в разъедах гнойников,

В отскребках с грязных, рваных башмаков,

В крови змеи, чья пасть погибель дарит,

В блевоте лис, волков и барсуков

Пусть языки завистников изжарят!

В мозгу кота, что бился в столбняке,

Беззубый, черный, драный и бесстыжий,

Иль кобеля, что жался в уголке

И в клочья рвал людей, слюною брызжа,

В поту осла, что вечно выл от грыжи,

Взбив оный пот сбивалкой для белков,

В бурде с приправой жаб, червей, жуков,

В которой крысы жадным рылом шарят,

Ища послаще змей и пауков,

Пусть языки завистников изжарят!

В настое на ехидником пупке,

В отраве, что язвит живот и ниже,

В крови, что сушит брадобрей в лотке,

Коль к полнолунью дни катятся ближе,

Зеленой, как порей к столам Парижа,

В гною из мокрых, вздутых желваков

И в смывах с детских мараных портков,

В притирках, коим девки лоно шпарят

(Тот понял, кто ни дня без бардаков),

Пусть языки завистников изжарят.

Принц, коль для этих лакомых кусков

Нет сит у вас, решетец и мешков,

Пусть в тряпки грязные их бросит скаред,

Но прежде в мерзостном дерьме хряков

Пусть языки завистников изжарят.

В смертельной смеси ртути с мышьяком,

В селитре, в кислоте неразведенной,

В свинце, кипящем в чугуне большом,

В дурманящем настое белладонны,

В кровях жидовки, к блудодейству склонной,

В отжимках из застиранных штанов,

В соскребках с грязных ног и башмаков,

В поганой слизи ядовитых тварей,

В моче лисиц, волков и барсуков

Пусть языки завистливые сварят.

В мозгах кота, что ест -и то с трудом,

По старости давно зубов лишенный,

В слюне, что бешеным излита псом,

Иль в пене с морды клячи запаленной,

Иль в жиже из болотины зловонной,

Где не сочтешь пиявок, комаров,

Лягушек, жаб и водяных клопов,

Где крысы пьют, где бедный скот мытарят

Пронзительные жала оводов,

Пусть языки завистливые сварят.

В гнилой крови, цирюльничьим ножом

В прилив при полнолунье отворенной,

Что высыхает в миске под окном

И кажется то черной, то зеленой,

В ошметках плоти, катом изъязвленной,

В вонючих выделеньях гнойников,

В остатках содержимого тазов,

Где площиц, подмываясь, девки шпарят,

Как знает завсегдатай бардаков,

Пусть языки завистливые сварят.

Принц, для столь важной цели из портков

Пяток-другой пахучих катышков

Добыть не поскупится даже скаред,

Но прежде в кале хрюшек и хряков

Пусть языки завистливые сварят.

Монах-толстяк, позевывая сонно

У очага, на мяконькой постели,

Прижал к себе Лаису из Сидона,

Сурьмленую, изнеженную, в теле.

И наблюдал сквозь скважины и щели,

Как, тело к телу, оба нагишом

Смеялись, баловались вечерком,

Как ласки их подогревала влага.

Я понял: скорбь развеять лишь вином.

В довольстве жить – вот истинное благо!

Когда бы Фран-Готье, а с ним Алена

В потехах проводили дни, не ели

Хлеб с луком, по уставам всем закона,

Так бьющим в нос, что устаю я еле!

Что, если бы похлебку в самом деле

Они не приправляли чесноком?

Не придираясь к ним, спрошу я: дом

И мягкий пух не лучше ли оврага?

Уж так ли спать приятно под кустом?

В довольстве жить – вот истинное благо!

Побрезговала б снедью их ворона:

Дуть воду круглый год они умели.

Все пташки – от сих мест до Вавилона, –

Хоть сладко пели б, ни одной недели

В таком житье я не видал бы цели,

А Фран-Готье с Аленой напролом

Резвятся под кустом всю ночь, как днем.

Пусть сладко им, но не по мне их брага.

Хоть хлопотно жить пахарю трудом,

В довольстве жить – вот истинное благо!

Принц, сами посудите вы о том,

Что до меня – вам говорит бродяга.

Я, помню, слышал, будучи юнцом:

В довольстве жить – вот истинное благо!

Толстяк монах, обедом разморенный,

Разлегся на ковре перед огнем,

А рядом с ним блудница, дочь Сидона,

Бела, нежна, уселась нагишом;

Горячим услаждаются вином.

Целуются – и что им кущи рая!

Монах хохочет, рясу задирая…

Сквозь щель на них поглядел я украдкой

И отошел, от зависти сгорая:

Живется сладко лишь среди достатка.

Когда б Готье, с Еленой обрученный,

Был с этой жизнью сладкою знаком,

Он не хвалил бы хлеб непропеченный,

Приправленный вонючим чесноком,

Сменял бы на горшок над камельком

Все цветики и жил бы не скучая!

Ну что милей: шалаш, трава сырая

Иль теплый дом и мягкая кроватка?

Что скажете? Ответ предвосхищаю:

Живется сладко лишь среди достатка.

Лишь воду пить, жевать овес зеленый,

И круглый год не думать о другом?

Все птицы райские, все рощи Вавилона

Мне не заменят самый скромный дом!

Пусть Франк Готье с Еленою вдвоем

Живут в полях, мышей и крыс пугая,

Вольно же им! У них судьба другая.

Мне от сего не кисло и не сладко;

Я, сын Парижа, здесь провозглашаю:

Живется сладко лишь среди достатка!

Принц, ты со мной согласен, полагаю.

Боюсь, что надоели мы порядком,

Но то, что слышал, снова повторяю:

Живется сладко лишь среди достатка.

Каноник-толстопуз на мягком ложе,

Вином горячим подкрепляя силы,

С Сидонией, красоткой белокожей,

Что для удобства вящего и пыла

Все как с себя, так и с дружка стащила,

Любовной забавляются игрой,

Смеются, млеют и пыхтят порой.

На них я в щелку глянул осторожно

И удалился с завистью немой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Гонтье с его Еленою пригожей

Судьба столь щедро, знать, не одарила,

Не то бы лук, чеснок да хлеб, похожий

На глину вкусом, не были им милы.

Что лучше — рвать на тощей ниве жилы

Иль брюхо тешить сытною едой,

Спать с девкой под периной пуховой

Иль под кустом в канаве придорожной?

Надеюсь я, согласны вы со мной:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Кто здесь иль в дальнем Вавилоне может

Счесть, сколько птиц природа наплодила,

Но кров и харч еще ни разу все же

Их пенье никому не заменило.

Пусть, коль обоим бедность не постыла,

Гонтье с Еленой кормятся травой

И крыши нет у них над головой.

Вольно ж им мыслью вдохновляться ложной!

А я свой вывод повторю былой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Принц, в нашем споре сделайтесь судьей,

Хоть истиною мню я непреложной

То, что усвоил с детства разум мой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Идет молва на всех углах

О языках венецианок,

Искусных и болтливых свах,

О говорливости миланок,

О красноречии пизанок

И бойких Рима дочерей…

Но что вся слава итальянок!

Язык Парижа всех острей.

Не умолкает и в церквах

Трескучий говорок испанок,

Есть неуемные в речах

Среди венгерок и гречанок,

Пруссачек, немок и норманнок,

Но далеко им, ей-же-ей,

До наших маленьких служанок!

Язык Парижа всех острей.

Бретонки повергают в страх,

Гасконки хуже тулузанок,

И не найти во всех краях

Косноязычней англичанок,

Что ж говорить мне про датчанок, –

Всех не вместишь в балладе сей –

Про египтянок и турчанок?

Язык Парижа всех острей.

Принц, первый приз – для парижанок:

Они речистостью своей

Заткнут за пояс чужестранок!

Язык Парижа всех острей.

Весь день без умолку болтают

Пьемонтки и венецианки.

Пристрастье к болтовне питают

И корсиканки, и тосканки.

Хоть, говорят, речь египтянки

Всех остроумней, всех плавней, –

Признаться надо вам, смуглянки:

Парижских дам язык длинней.

Упрямо многие считают:

Велеречивей всех – гречанки.

Иные дерзко утверждают,

Что сладкогласней всех – цыганки.

Иль флорентинки, иль турчанки.

Сказать ли вам, чья речь складней?

Как ни болтливы иностранки –

Парижских дам язык длинней.

Пусть красноречием блистают

Швейцарки или англичанки,

Пускай слова гурьбой слетают

С уст ярко-красных персианки,

Иль немки, или сицильянки;

Пускай они звучат нежней

В устах какой-нибудь южанки –

Парижских дам язык длинней.

О принц! Болтливы итальянки,

Но будет все-таки верней

Сказать: верх взяли парижанки,

Парижских дам язык длинней.

Хотя сверх меры, как известно,

Словоохотливы тосканки

И сильный пол дивят всеместно

Болтливостью венецианки,

Пьемонтки, неаполитанки,

Ломбардки, римлянки, то бишь

Любой породы итальянки,

Всех на язык бойчей Париж.

Уменьем лгать в глаза бесчестно

Ошеломляют нас цыганки;

Искусницами в пре словесной

Слывут венгерки, кастильянки,

Да и другие христианки,

Но с кем из них ни говоришь

И в трезвом виде, и по пьянке,

Всех на язык бойчей Париж.

Везде стяжают отзыв лестный

Бретонки, немки, англичанки,

Но их считать отнюдь невместно

Ровнєй парижской горожанке.

Не след гасконке иль шампанке

Тягаться с нею, иль, глядишь,

Им худо выйдет в перебранке:

Всех на язык бойчей Париж.

Принц, красноречье парижанки

Так велико, что не сравнишь

С ним говорливость чужестранки:

Всех на язык бойчей Париж.

Слуга и "кот" толстухи я, но, право,

Меня глупцом за это грех считать:

Столь многим телеса ее по нраву,

Что вряд ли есть другая ей под стать.

Пришли гуляки — мчусь вина достать,

Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,

И жду, пока лишатся гости прыти,

А после молвлю тем, кто пощедрей:

"Довольны девкой? Так не обходите

Притон, который мы содержим с ней".

Но не всегда дела у нас на славу:

Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,

Я видеть не могу свою раззяву,

С нее срываю платье — и топтать.

В ответ же слышу ругань в бога мать

Да визг: "Антихрист! Ты никак в подпитье?"

И тут пишу, прибегнув к мордобитью,

Марго расписку под носом скорей

В том, что не дам на ветер ей пустить я

Притон, который мы содержим с ней.

Но стихла ссора — и пошли забавы.

Меня так начинают щекотать,

И теребить, и тискать для растравы,

Что мертвецу — и то пришлось бы встать.

Потом пора себе и отдых дать,

А утром повторяются событья.

Марго верхом творит обряд соитья

И мчит таким галопом, что, ей-ей,

Грозит со мною вместе раздавить и

Притон, который мы содержим с ней.

В зной и в мороз есть у меня укрытье,

И в нем могу — с блудницей блудник — жить я.

Любовниц новых мне не находите:

Лиса всегда для лиса всех милей.

Отрепье лишь в отрепье и рядите —

Нам с милой в честь бесчестье... Посетите

Притон, который мы содержим с ней.

В какую б дудку ты ни дул,

Будь ты монах или игрок,

Что банк сорвал и улизнул,

Иль молодец с больших дорог,

Писец, взимающий налог.

Иль лжесвидетель лицемерный, –

Где все, что накопить ты смог?

Все, все у девок и в тавернах!

Пой, игрищ раздувай разгул,

В литавры бей, труби в рожок,

Чтоб развеселых фарсов гул

Встряхнул уснувший городок

И каждый деньги приволок!

С колодой карт крапленых, верных

Всех обери! Но где же прок?

Все, все у девок и а тавернах!

Пока в грязи не потонул.

Приобрети земли клочок.

Паши, коси, трудись, как мул.

Когда умом ты недалек!

Но все пропьешь, дай только срок,

Не верю я в мужей примерных, –

И лен, и рожь, и кошелек –

Все, все у девок и в тавернах!

Все, от плаща и до сапог,

Пока не стало дело скверно,

Скорее сам неси в залог!

Все, все у девок и в тавернах.

Кто бы ты ни был — тать полночный,

Метатель меченых костей,

Доносчик, лжесвидетель склочный,

Плут, надувающий людей,

С большой дороги лиходей,

Пусть расстается ваша братья

Легко с добычею своей,

Всє в кабаках на девок тратя.

В урочный час и в неурочный

Ломись в корчму, бесчинствуй, пей,

Пугай округу бранью сочной,

В картежных схватках не робей

И, коль не хватит козырей,

Не медли передернуть кстати,

А выигрыша не жалей,

Всє в кабаках на девок тратя.

Устал ты спать в канаве сточной,

Да и к тому ж не грамотей?

Так разживись землею срочно,

Паши, и борони, и сей,

Но вряд ли спину гнуть на ней

Захочет остальная шатья,

Что шествует по жизни сей,

Всє в кабаках на девок тратя.

Пока вы не в руках властей,

Исподнее, обувку, платье

Спускать старайтесь поскорей,

Всє в кабаках на девок тратя.

На волю я едва живой

Вернулся из сырой темницы,

Где жизни мог легко лишиться,

И коль туда судьбиной злой

Упрятан буду в раз второй,

Едва ль сумею возвратиться

На волю.

Зато мне, если жребий мой

По милости

Творца смягчится,

В раю удастся очутиться,

И возвращусь я хоть душой

На волю.

У солдата в медной каске,

У монаха и у вора,

У бродячего танцора,

Что от троицы до пасхи

Всем показывает пляски,

У лихого горлодера,

Что рассказывает сказки,

У любой бесстыжей маски

Шутовского маскарада —

Я у всех прошу пощады.

У девиц, что без опаски,

Без оттяжки, без зазора

Под мостом иль у забора

Потупляют сразу глазки,

Раздают прохожим ласки,

У любого живодера,

Что свежует по указке,-

Я у всех прошу пощады.

Но доносчиков не надо,

Не у них прошу пощады.

Их проучат очень скоро —

Без другого разговора

Для показки, для острастки,

Топором, чтоб знали, гады,

Чтобы люди были рады,

Топором и без огласки.

Я у всех прошу пощады.

Прошу монахов и бродяг,

Бездомных нищих и попов,

И ротозеев, и гуляк,

Служанок, слуг из кабаков,

Разряженных девиц и вдов,

Хлыщей, готовых голосить

От слишком узких башмаков, –

Я всех прошу меня простить.

Шлюх для прельщения зевак,

Открывших груди до сосков,

Воров, героев ссор и драк,

Фигляров, пьяных простаков,

Шутейных дур и дураков, –

Чтоб никого не позабыть! –

И молодых, и стариков, –

Я всех прошу меня простить.

А вас, предателей, собак,

За холод стен и груз оков,

За хлеб с водой и вечный мрак,

За ночи горькие без снов

Дерьмом попотчевать готов,

Да не могу штаны спустить!

А потому, не тратя слов,

Я всех прошу меня простить.

Но, чтоб отделать этих псов,

Я умоляю не щадить

Ни кулаков, ни каблуков!

И всех прошу меня простить.

Монахов, клириков, ханжей,

Чьи души верой не согреты,

Лентяев, модников-хлыщей,

На коих башмаки надеты

Такие тесные, что света

Невзвидишь в них, с тоски стеня,

А также прочий люд отпетый —

Прошу я всех простить меня.

Распутников любых мастей,

Девиц, чья первая примета —

Уменье не скрывать грудей

От глаз возможного предмета,

И дурней, для которых нету

Важнее дел, чем суетня,

И дур, что только входят в лета, —

Прошу я всех простить меня.

За то же, что на слуг властей,

На псов, несущих в суд изветы,

Дерьмом я ставил бы, ей-ей,

Клеймо коричневого цвета,

Да редко (в этом нет секрета)

Случается со мной дристня —

Уж такова моя планета, —

Прошу я всех простить меня.

И коль свинчатки и кастеты

Пойдут крушить средь бела дня

Бессовестную сволочь эту,

Прошу я всех простить меня.

Вам, братья-целестинцы, вам,

Картезианцы, а равно и

Зевакам, уличным красам

В их платьях узкого покроя,

Страдальцам страсти, носят кои

Ботинки желтые затем,

Чтобы себя измучить вдвое, –

Спасибо всем, спасибо всем.

Красавицам, что кажут нам

Нагие груди, глазки строя.

Поводырям сурков, ворам,

Ночных проказ и драк героям,

Глупецкой братии, что строем,

Свища, с трещотками, кто с чем

Валит на действо шутовское –

Спасибо всем, спасибо всем.

Но не легавым подлым псам,

Что не давали мне покоя

И день и ночь, и тут и там:

Конец их власти надо мною.

Рыгнул бы, пернул им в лицо я,

Да вот лежу, ослаб совсем

И говорю, смирясь с судьбою:

«Спасибо всем, спасибо всем».

Эх, вот бы плеткою, лозою,

Кнутом, дрекольем, чем-ничем

Им всыпать с присказкой такою:

«Спасибо всем, спасибо всем!

Вот и готово завещанье,

Что написал бедняк Вийон.

Теперь сходитесь для прощанья,

Для самых пышных похорон

Под громкий колокольный звон,

Он умер, от любви страдая!

В том гульфиком поклялся он,

Юдоль земную покидая.

Его отправили в изгнанье,

Но что Париж, что Руссильон,

Везде о нем воспоминанья

Остались у девиц и жен.

Нигде не унимался он,

Любой красотке угождая,

И был по-прежнему силен,

Юдоль земную покидая.

Все раздавал без колебанья,

И вот, до нитки разорен,

Скончался, претерпев страданья,

Амура стрелами пронзен

Навылет, – бедный ветрогон!

Но вот вам истина святая:

Он был, как юноша, влюблен,

Юдоль земную покидая.

Принц, ты не будешь удивлен,

Узнав, что, к чаше припадая,

До дна испил ее Вийон,

Юдоль земную покидая.

Итог подводит дням своим

Сим завещанием Вийон.

Придите же проститься с ним,

Заслышав колокольный звон,

Предвестье скромных похорон.

Поклялся он мотней своей,

Что был без памяти влюблен

И при разлуке с жизнью сей.

В изгнание судьею злым

Бедняк уйти был принужден,

Но все ж охотником большим

Остался до девиц и жен:

Ведь что Париж, что Руссильон —

Ты только в ход пускать умей

То, чем мужчина наделен

И при разлуке с жизнью сей.

Свое добро раздав другим,

А сам в лохмотья облачен,

Он бодро шел путем земным,

Хоть стрелы слал ему вдогон

Настолько часто Купидон,

Что наш лихой прелюбодей

Был этим крайне изумлен

И при разлуке с жизнью сей.

Принц, да не будет в грех вменен

Беспутнейшему из людей

Глоток вина, что выпил он

И при разлуке с жизнью сей.

Так завещание, а с ним

И жизнь скончал бедняк Вийон.

Идите же прощаться с ним,

Заслышав поминальный звон,

В багрянец каждый облачен:

Се мученик любви почил.

Мошонкой в том ручался он,

Когда из жизни уходил.

И не солгал, как поглядим:

Ведь, в бессердечную влюблен,

Жестоко будучи гоним

Отсюда аж за Руссильон,

Дорогой не считал ворон,

Но ревностно любви служил

И был лишь ею побежден,

Когда из жизни уходил.

И вот он мертв и недвижим

Лежит в гробу, всего лишен,

Прикрытый рубищем одним.

Стрелой любовною пронзен.

Иной, возможно, изумлен:

Занозу-то терпеть нет сил,

А он был пуще уязвлен,

Когда из жизни уходил.

Принц! Посылая Вам поклон,

Допить он чарку не забыл

С винишком скверным «морийон»,

Когда из жизни уходил.

Голь перекатная, без чести, без ума,

Глупцы обманутые, вы живете

Чем Бог пошлет, да нож, да ночи тьма…

Опомнитесь! Вы ж у себя крадете!

Неужто хочется на эшафоте,

Ломая руки, биться, как в бреду,

Взывая тщетно к Богу и суду?

Кто молодость провел с законом в ссоре,

Потом клянет злосчастную звезду!

Кто сеет зло – пожнет позор и горе.

Зло в вас самих гнездится, как чума.

Мстить некому – в себя же попадете!

Да все мы знаем: этот мир – тюрьма,

Смиренье и добро здесь не в почете,

Но гнать людей, травить, как на охоте,

Срывая с них одежды на ходу,

В чужом ходить, чужую есть еду –

Помилуй Бог! Юнцы такие вскоре

Казненных умножают череду, –

Кто сеет зло – пожнет позор и горе.

К чему же грабить, разорять дома,

Лгать, подличать для прокормленья плоти,

Красть, взламывая амбары, закрома?

Не страшно вам? Единым днем живете!

А что вас ждет? Петля в конечном счете.

Но я скажу вам, как избыть беду:

Вернитесь к Богу, к честному труду,

Тогда излечитесь от смертной хвори,

А иначе – все встретимся в аду!

Кто сеет зло – пожнет позор и горе.

Велел апостол позабыть вражду

И вместе мыкать горе и нужду,

Любить друг друга, попусту не споря,

Лишь в мире счастье, нет его в раздоре.

Об этом не напрасно речь веду, –

Написано злодеям на роду:

Кто сеет зло – пожнет позор и горе!

Глупцы, чей мозг пороком притуплен,

Кто, будучи невинен от рожденья,

Презрел с годами совесть и закон,

Кто стал рабом слепого заблужденья,

Кто следует дорогой преступленья,

Усугубить страшитесь грозный счет

Тех, кто уже взошел на эшафот,

Затем что жил сумняшеся ничтоже.

Со всеми будет так, кто не поймет:

Злоумышлять на ближнего негоже.

Пусть каждый помнит: сам виновен он

В любом своем житейском огорченье.

Да, мир — тюрьма, но это не резон

Утрачивать смиренное терпенье,

До времени бежать из заключенья,

Обкрадывать, глумясь, честной народ,

Жечь, грабить и пускать оружье в ход.

Когда наступит час расплаты позже,

Бог пеням лиходея не вонмет:

Злоумышлять на ближнего негоже.

Что толку лезть всечасно на рожон,

Врать, плутовать, канючить без стесненья,

Дрожать и, даже погружаясь в сон,

Бояться, что не будет пробужденья,

И каждого держать на подозренье?

Итак, скажу: настал и ваш черед

Уразуметь, что пас геенна ждет

И что уняться вам пора бы псе же,

Не то позор падет на весь ваш род.

Злоумышлять на ближнего негоже.

В посланье Павла к римлянам прочтет

И стар, и млад, что он всех нас зовет

Любить друг друга по завету Божью,

Лишь добрые дела на свете множа.

Особо ж в толк пусть человек возьмет:

Никто другого в грех да не введет —

Злоумышлять на ближнего негоже.

Калят железо добела,

Пока горячее – куется;

Пока в чести – звучит хвала,

Впадешь в немилость – брань польется;

Пока ты нужен – все дается,

Ненужен станешь – ничего!

Недаром издавна ведется:

Гусей коптят на Рождество.

Молва, что новая метла,

Метет, пока не обобьется;

Кто пустит в огород козла,

Пускай с капустой расстается;

Повадился кувшин к колодцу –

Поди-ка, удержи его,

Покуда сам не разобьется!

Гусей коптят на Рождество.

Вещь дорога, пока мила;

Куплет хорош, пока поется;

Бутыль нужна, пока цела;

Осада до тех пор ведется,

Покуда крепость не сдается;

Теснят красотку до того,

Пока на страсть не отзовется.

Гусей коптят на Рождество.

Дворняга сытая не зла;

Люб гость, покуда не упьется

И все не сдернет со стола;

Покуда ветер – ива гнется;

Покуда веришь – Бог печется

О благе чада своего;

Последний хорошо смеется…

Гусей коптят на Рождество.

Принц, дурень дурнем остается,

Пока не вразумят его

Иль сам за ум он не возьмется.

Гусей коптят на Рождество.

Коль по воду кувшин ходить

Повадился, и нее он канет;

Коль целый день одно твердить,

Любая басенка наянит;

Плод, вовремя не снятый, вянет:

Кого молва превознесет,

Того уж после всяк помянет;

Кто ищет, тот всегда найдет.

К чему рацеи разводить,

Как дьявол за язык ни тянет,

О том, чего не воротить?

Ножа больнее сплетня ранит;

Божба всегда уста поганит;

Не след хвалиться наперед;

Лесть мудреца и то арканит;

Кто ищет, тот всегда найдет.

На то и туча, чтоб дождить,

Покуда солнце не проглянет;

На то и ладан, чтоб кадить;

Поет не каждый, кто горланит;

В силки на вабик птицу манят;

Час с милым кажется за год;

Пред пилкою бревно болванят;

Кто ищет, тот всегда найдет.

Кто любит Бога — церковь чтит;

Хмельное не бодрит — дурманит;

Деньга деньгу сама родит;

Тот не продаст, кто не обманет;

Охотник кормит псов заране;

Терпенье города берет

И стену всякую таранит;

Кто ищет, тот всегда найдет.

Принц, ввек умен глупец не станет,

Но дурь с себя и он стряхнет,

Коль гром над головою грянет;

Кто ищет, тот всегда найдет.

Я знаю, кто по-щегольски одет,

Я знаю, весел кто и кто не в духе,

Я знаю тьму кромешную и свет,

Я знаю — у монаха крест на брюхе,

Я знаю, как трезвонят завирухи,

Я знаю, врут они, в трубу трубя,

Я знаю, свахи кто, кто повитухи,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю летопись далеких лет,

Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,

Я знаю, что у принца на обед,

Я знаю — богачи в тепле и в сухе,

Я знаю, что они бывают глухи,

Я знаю — нет им дела до тебя,

Я знаю все затрещины, все плюхи,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю, кто работает, кто нет,

Я знаю, как румянятся старухи,

Я знаю много всяческих примет,

Я знаю, как смеются потаскухи,

Я знаю — проведут тебя простухи,

Я знаю — пропадешь с такой, любя,

Я знаю — пропадают с голодухи,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю, как на мед садятся мухи,

Я знаю смерть, что рыщет, все губя,

Я знаю книги, истины и слухи,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю множество примет;

Я знаю, где есть ход запасный;

Я знаю, кто и как одет;

Я знаю, что и чем опасно;

Я знаю, где овраг пропастный;

Я знаю, часты грозы в мае;

Я знаю, где дождит, где ясно;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, есть на все ответ;

Я знаю, где черно, где красно;

Я знаю, что где на обед;

Я знаю, лжем мы ежечасно;

Я знаю, хищна волчья стая;

Я знаю, жалобы напрасны;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю были давних лет;

Я знаю, люди разномастны;

Я знаю, кто богат, кто нет;

Я знаю, кожа чья атласна;

Я знаю, глуп, кто любит страстно;

Я знаю, алчности нет края;

Я знаю, умники несчастны;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, принц, что жизнь ужасна;

Я знаю, на земле нет рая;

Я знаю, смерть над каждым властна;

Я знаю все, себя не зная.

Мы вкус находим только в сене

И отдыхаем средь забот,

Смеемся мы лишь от мучений,

И цену деньгам знает мот.

Кто любит солнце? Только крот.

Лишь праведник глядит лукаво,

Красоткам нравится урод,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Лентяй один не знает лени,

На помощь только враг придет,

И постоянство лишь в измене.

Кто крепко спит, тот стережет,

Дурак нам истину несет,

Труды для нас — одна забава,

Всего на свете горше мед,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Коль трезв, так море по колени,

Хромой скорее всех дойдет,

Фома не ведает сомнений,

Весна за летом настает,

И руки обжигает лед.

О мудреце дурная слава,

Мы море переходим вброд,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Вот истины наоборот:

Лишь подлый душу бережет,

Глупец один рассудит право,

И только шут себя блюдет,

Осел достойней всех поет,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Враг помогает, друг вредит;

Вкус мы находим только в сене;

Бесстыдник тот, кто терпит стыд;

Без равнодушья нет влеченья;

Порука силы — ослабленье;

Бывает мышь страшней, чем слон;

Примета памяти — забвенье;

Не глуп лишь дурень, что влюблен.

Надежен страж, коль крепко спит;

Смех вызывают только пени;

Льстец — тот, кто правду говорит;

Подчас губительно спасенье;

Взлет горше всякого паденья;

Стон тем слышней, чем тише он;

Свет ярче там, где гуще тени;

Не глуп лишь дурень, что влюблен.

От пьяницы водой разит;

Мы зрячи только в ослепленье;

Кто веселится, тот скорбит;

Недуг желанней исцеленья;

Важней здоровья пресыщенье;

Неряхой часто франт пленен;

Победа хуже пораженья;

Не глуп лишь дурень, что влюблен.

В балладе скрыто поученье,

И говорю я в заключенье:

Лень — лучшая подруга рвенья;

Ложь — то, в чем каждый убежден;

Осел — искусник первый в пенье;

Не глуп лишь дурень, что влюблен.

Да встретит огнедышащих зверей,

Как аргонавты у Колхидских гор,

Иль десять лет жрет на лугу пырей,

Как грешный царь Навуходоносор,

Пускай бесславно канет в царство тлена,

Как Илион из-за красы Елены,

И вслед за Прозерпиною уйдет

В страну теней; за гранью адских вод

Пусть, как Дедал, томится в башне, в узах

Иль, как Тантал, безмерно жаждет тот,

Кто посягнет на родину французов?

Пускай торчит сто двадцать долгих дней

Вниз головой, как выпь среди озер,

Иль сгинет между мельничных камней,

Живьем размолот, как святой Виктор,

Или сгниет, как Иов, постепенно,

Как Симон Маг низвергнется в геенну,

Иль, как Иуда, сам себя убьет,

Пусть, как Иону, кит его сожрет,

Пусть в камень превратит его Медуза,

Иль, как Нарцисс, пускай утонет тот,

Кто посягнет на родину французов!

Пусть, Магдалины-грешницы голей.

Влачит везде и всюду свой позор,

Пусть обратится в столп среди полей,

Пусть Феб затмит ему навеки взор,

Пусть не вкусит Венеры дар бесценный,

Пусть золото, добытое изменой,

Расплавят и вольют ему же в рот,

Пусть, туркам проданный, познает рабства гнет,

Бесчестье, кнут и бремя тяжких грузов,

Иль, как Сарданапал, погибнет тот,

Кто посягнет на родину французов!

Принц, пусть Эол могучий унесет

Того, кто края родимый предает,

Позорит святость дружеских союзов,

И навсегда да будет проклят тот,

Кто посягнет на родину французов!

Да встретит огнедышащих быков,

Как встарь Язон, что вел "Арго" в поход,

Иль за грехи семь лет среди скотов

Траву, как Навуходоносор[286], жрет,

Иль станет жертвой пламени и тлена,

Как град Приамов за увоз Елены,

Иль будет жаждой, как Тантал, спален,

Иль, как Дедал, в темницу заточен,

Иль, как Иов, гниет, иль воссылает,

Как Прозерпина, из Аида стон

Тот, кто на край французский умышляет.

Пусть, на кудрях повиснув меж дубов,

Там, как Авессалом[287], конец найдет,

Иль будет много дней стоять готов,

Как выпь, вниз головой в грязи болот,

Иль, продан туркам, вкусит тяжесть плена,

Или, как Симон Волхв[288], пойдет в геенну,

Или, как Магдалина[289], что всех жен

Сперва была распутней, обнажен,

Свой срам к соблазну общему являет,

Иль сгинет, как Нарцисс, в себя влюблен,

Тот, кто на край французский умышляет.

Да будет смолот между жерновов,

Как страстотерпец Виктор[290], иль прервет

Сам раньше срока бег своих годов,

Как от отчаянья Искариот,

Иль золото стяжав ценой измены,

Себе зальет им глотку непременно,

Иль будет безвозвратно отлучен

От благ, какими смертных Аполлон,

Юнона, Марс, Венера оделяют,

Иль, как Сарданапал, испепелен

Тот, кто на край французский умышляет.

Принц, пусть туда, где Главк[291] воздвиг свой трон,

Эолом[292] грозным будет унесен

И тщетно о пощаде умоляет,

Навеки проклят и надежд лишен,

Тот, кто на край французский умышляет.

Жанен л'Авеню,[293]

Сходи-ка ты в баню!

Ко святому дню,

Жанен л'Авеню!

Удиви родню,

Поплещись в лохани,

Жанен л'Авеню,

Сходи-ка ты в баню!

Женен-дурачок[294],

Сходи-ка ты в баню,

Помойся разок,

Женен-дурачок.

Попарься часок,

Поднявшись поране.

Женен-дурачок,

Сходи-ка ты в баню.

Я у ручья томлюсь, палимый жаждой;

Огнем горю, от стужи трепеща,

На родине, где звук и вид мне каждый

Далек и чужд. Лохмотья и парча;

Гол, как червяк, в одежде богача.

В слезах смеюсь. Хочу лучей и грома.

Жду новизны, что мне давно знакома,

И радуюсь, съедаемый тоской.

Я всемогущ, бессильный, как солома;

Я званый гость у всех, для всех изгой.

Я убежден лишь в том, что непонятно,

И только то, что явно, мне темно.

Мне кажется обычным, что превратно;

Сомнительным, что ведомо давно.

Всегда везет – а счастья не дано.

«Настала ночь», – шепчу я на рассвете.

Страшусь упасть, лишь лягу на покой.

Вельможный мот, голодный и скупой,

Наследник царств, которых нет на свете,

Я званый гость у всех, для всех изгой.

Гонюсь за всем, что только взор увидит, –

И не хочу, постыло все вокруг.

Кто доброе мне скажет, тот обидит;

Кто подтолкнет на гибель – лучший друг.

Кто мне солгал, что топь – укромный луг,

Что ворон злой есть лебедь благородный,

Тот будет мне наставник путеводный.

Ложь для меня лишь правды лик другой.

Все видя, слеп. Творю, навек бесплодный.

Я званый гость у всех, для всех изгой.

Принц, это все, конец моей балладе

О неуче под грузом книжной клади,

О барине, родившемся слугой;

А смысл ее? Подайте Христа ради –

Я званый гость у всех, для всех изгой.

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне — страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я Всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я скуп и расточителен во всем.

Я жду и ничего не ожидаю.

Я нищ, и я кичусь своим добром.

Трещит мороз — я вижу розы мая.

Долина слез мне радостнее рая.

Зажгут костер — и дрожь меня берет,

Мне сердце отогреет только лед.

Запомню шутку я и вдруг забуду,

Кому презренье, а кому почет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звезды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр, а сплю я только днем.

Я по земле с опаскою ступаю,

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймет.

Я знаю, что полыни горше мед.

Но как понять, где правда, где причуда?

А сколько истин? Потерял им счет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не знаю, что длиннее — час иль год,

Ручей иль море переходят вброд?

Из рая я уйду, в аду побуду.

Отчаянье мне веру придает.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я у ручья от жажды умираю,

В горячке от озноба колочусь,

На зное я от стужи изнываю,

На родине, как на чужбине, бьюсь.

Гол как сокол, а важен, точно туз,

Смеюсь от слез и бегаю ползком,

Жду без надежды, щедрый скопидом,

И выгода бывает мне невпрок,

И радуюсь, оставшись ни при чем.

Везде я гость, гонимый за порог,

Лишь несусветицу я понимаю,

Но истин очевидных не держусь.

Я доверяю только негодяю,

На слово доброе всегда сержусь.

От выигрышей скоро разорюсь,

В казне своей и грош найду с трудом.

Боюсь упасть, когда лежу ничком,

Я с чистой совестью люблю порок,

И, утро величая вечерком,

Везде я гость, гонимый за порог.

Я беззаботно рук не покладаю –

Урвать кусок, за коим не гонюсь.

Владыка, я ни с чем не совладаю,

И походя наукам предаюсь.

И только с тем, как с другом, я вожусь,

Кто мне подменит скакуна одром.

Зову к себе врага и вора в дом,

А правде от меня за ложь попрек.

Все помню, но не толком и добром.

Везде я гость, гонимый за порог.

Принц! Я дружу с людьми особняком,

Законам – друг, но с ними не знаком.

Заклад вернуть уже приходит срок.

Не стал я, много зная, знатоком.

Везде я гость, гонимый за порог.

Близ родника от жажды умираю,

В ознобе бьюсь, в горячечном огне;

В краю своем в изгнанье изнываю,

И холодно вплотную к печи мне.

Я гол, как червь, и в лучшем полотне.

Изверившись, под смех я слезы прячу

И нахожу в отчаянье удачу.

Я весельчак, но радости лишен.

Я, удалец, в бессилье силы трачу:

Ведь мил я всем – и каждым обойден.

Мне ясно то, о чем я сам не знаю,

Загадочно – бесспорное вполне:

Сомненьями я правду подрываю,

Чтоб истина рождалась, как во сне.

Что найдено – теряется вдвойне;

Час утренний я в ночь переиначу;

Боясь упасть с постели, чуть не плачу;

Зажиточный, я в мелочи стеснен;

Наследства жду – к безродности в придачу:

Ведь мил я всем – и каждым обойден.

Беспечнейший, богатства я желаю,

Чтоб от него держаться в стороне;

Любезному не верю краснобаю,

От честного не жду границ брехне;

Дивится друг вороньей белизне,

И лебеди чернеют наудачу.

Я недруга в друзья себе назначу.

Ложь, истина? Их спор не разрешен.

Я помню все – и попусту судачу:

Ведь мил я всем – и каждым обойден.

Добрейший князь, и вас я озадачу:

Совсем не глуп, а ничего не значу,

Бунтующий, к безропотным причтен.

Мне ростовщик покроет недостачу:

Ведь мил я всем – и каждым обойден.

У родника от жажды я стенаю;

Хочу сказать: "Прощай!" — кричу: "Привет!"

Чужбина для меня — страна родная.

Надеюсь там я, где надежды нет;

Хулу нежданно шлю хвале вослед;

Лишь тем одушевляюсь, что мертво;

Смеюсь сквозь слезы бог весть отчего.

Студь жжет меня, жара бросает в дрожь.

Нагой, как червь, я славлю щегольство,

Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

В бесспорное я веры не питаю;

За явь охотно принимаю бред;

Случайность неизбежностью считаю;

Где разрешенье есть, блюду запрет.

Что всем знакомо — для меня секрет.

Хотя мое бесчисленно родство,

Наследства я не жду ни от кого;

С любым играю, не любя картеж;

С крыльца сойдя, боюсь упасть с него,

Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

Транжира я, хоть скупостью страдаю;

Мню тех друзьями, кто чинит мне вред;

Спасаюсь бегством, если побеждаю;

Скорблю о пораженьях в дни побед.

Ворона в белый, лебедь в черный цвет

Окрашены для глаза моего.

Кто груб со мной, тот мне милей всего.

Не различаю правду я и ложь,

С учтивостью мешаю озорство,

Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

Не скрою, милосердный принц, того,

Что, зная все, не знаю ничего,

Живу с людьми и на отшибе все ж,

Пекусь о многом, алчу одного,

Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

Над родником от жажды умираю,

Как жар, горяч – и как щенок, дрожу.

Свой край родной чужбиной называю

И зябну, коль на угольях лежу.

Гол как сокол, а гоголем хожу.

В слезах смеюсь и жду, хоть ждать не след.

Восторг и радость черпаю из бед.

От горя рот растянут до ушей.

Я верх беру, не ведая побед.

Мне всюду рады, все меня взашей.

Сполна лишь зыбкой дымке доверяю

И лишь во тьме предметы разгляжу.

Я только в верных веру и теряю».

И в болтовне ученость нахожу.

Я выигрыш в руках не удержу.

Я ночи жду, коль на востоке свет.

Упасть боюсь, а сам – червям сосед.

Нет ни гроша, хоть слышен звон грошей,

Наследства жду, хоть родственников нет

Мне всюду рады, все меня взашей.

Все трын-трава мне, чаянье питаю

Найти подход к большому платежу.

Я благозвучным вой котов считаю,

Считаю крайне искренним ханжу.

Я только с тем навеки и дружу,

Кто называет черным белый цвет.

Мне тот помог, кем я в ночи раздет.

Мне все едино – ложь ли, правду шей.

На всех плюю, блюду любой совет.

Мне всюду рады, все меня взашей.

О принц, вниманьем вашим я согрет.

Что слышал я? Неведом мне ответ.

Я глух, но лучше всяких сторожей.

Чем я живу? Надежды ярок свет.

Мне всюду рады, все меня взашей.

Над родником от жажды умираю.

Я сам слепой, но в путь других веду.

Не то иззяб, не то в жару сгораю.

На взгляд дурак, а мудрых обойду.

Ленив, а льну к высокому труду.

Таков мой в жизни путь неотвратимый,

В добре и зле Фортуною хранимый.

День выиграю – десять проиграю.

Смеюсь и радуюсь, попав в беду.

В скорбях остатки силы собираю.

Печалясь, часов счастливых жду.

Мне все претит – все манит, как в бреду

В день счастья мается мой ум ранимый,

В добре и зле Фортуною хранимый.

Я говорлив, но надолго смолкаю.

Пуглив, но на испуг нашел узду.

Печали на услады навлекаю.

Я в прах паду, но все ж не пропаду.

Сквозь слезы вижу я мою звезду.

Я здрав – и хворью взят неизлечимой,

В добре и зле Фортуною хранимый.

Принц, я веду у всех вас на виду

Печалей и веселий череду.

Поры ль дождусь, лишь радостью сладимый,

В добре и зле Фортуною хранимый.

Над родником от жажды умираю,

Мне сладко то, что горьким должно быть,

К внушающим вражду любовь питаю,

Враждую с теми, коих след любить,

Хвалю всех тех, которых след хулить,

Я зло охотней, чем добро, приму,

Ищу того, чего искать напрасно,

Не верю в то, что ведомо уму,

Уверен в том, в чем сомневаюсь страстно.

С оскоминой усладу я вкушаю,

Глоток, как море, может утолить,

Я близким удаленное считаю,

Не трону то, что должно надломить,

Насыщен тем, что склонно глад будить,

Я всем богат и ничего нейму,

Забуду то, что помню ежечасно,

К тому, кто дарит волю, рвусь в тюрьму,

Уверен в том, в чем сомневаюсь страстно.

Дурным высокий помысл объявляю,

Бегу от тех, кого мне след просить,

Тянусь не к умнику, а к шалопаю,

Я холоден – но жар горазд хранить,

Вполне здоров – и вдруг начнет тошнить,

Не чту своим, что положил в суму,

Глупца повадка для меня прекрасна,

Чем дорожить мне, в толк я не возьму,

Уверен в том, в чем сомневаюсь страстно.

Принц, все имею – сколько, не пойму,

Влеку к себе, чего желать опасно,

Что прочь гоню, то селится в дому;

Уверен в том, в чем сомневаюсь страстно.

Мария[296], долгожданный дар,

Который ниспослал нам Бог,

Чтоб ныне всяк — и млад, и стар —

Вкусил покой на долгий срок

И миром насладиться мог.

Достойный отпрыск славных лилий,

В тебе нам небеса залог

Дней процветания явили.

Мир всем желанен, всем в охоту:

Бездомному сулит он кров,

Позор — предателю и жмоту,

Стране — управу на врагов,

И у меня не хватит слов,

Чтоб за тебя, залог его,

Дитя, на коем нет грехов,

Восславить Бога своего.

Всех праведных людей опора,

От злых надежная защита,

Единственная дочь синьора,

Чей пращур — Хлодвиг[297] знаменитый,

С восторженностью неприкрытой

Твое рожденье встретил мир.

На радость Франции живи ты,

Затем что принесла ей мир.

Кровь Цезаря в тебе течет,

Ты в страхе Божием зачата.

Ликует бедный наш народ,

Весельем родина объята.

Всем ведомо: затем пришла ты,

Чтобы раздоры прекратить

И тех, кто днесь в железа взяты,

Вновь на свободу отпустить.

Лишь те, чье слабо разуменье,

Кто недалек и простоват,

На волю ропщут Провиденья.

Будь мальчик, — все они твердят, —

Нам было б выгодней стократ.

А я глупцам отвечу так:

К лицу ль учиться льву у львят?

Бог лучше знает, что и как.

Как псалмопевец в старину,

Я восхищаюсь[298] всякий раз,

Чуть на дела Творца взгляну.

Дитя, ты, осчастливив нас,

На свет явилось в добрый час:

Господь, Небесный наш Отец,

Наш край тобой, как манной, спас

И смутам возвестил конец.

Хвалящий нас в лицо — нам враг,

С подобной мыслью я знаком,

Но хоть и говорится так,

Нельзя не поминать добром,

Пусть даже и при нем самом,

Того, чьи благостны дела.

Грешно на них взирать молчком:

Достойному хвалы — хвала!

Креститель — это знает всяк —

Еще тогда, когда с Христом

Не мог увидеться никак,

Всем возвещал уже о Нем.[299]

Андрей[300], едва молва кругом

О Сыне Божием пошла,

Стал у Него учеником.

Достойному хвалы — хвала!

С тобой, подательница благ,

Войдет довольство в каждый дом.

Оденешь ты того, кто наг,

И сжалишься над бедняком.

Да будет взыскана Творцом

Жена, что жизнь тебе дала.

Большого счастья ей во всем.

Достойному хвалы — хвала!

Клянусь я перед ликом Бога:

Мне, как и всем, ты — утешенье.

Едва ли бы я прожил много,

Когда бы не твое рожденье:

Меня сломили бы лишенья,

Нужда до срока б унесла.

Для нас в тебе залог спасенья.

Достойному хвалы — хвала!

Предписывает разум строго

Мне соблюдать повиновенье

Той, чей восход мою тревогу

Рассеял за одно мгновенье.

Забыть былые огорченья

Ты мне столь дивно помогла,

Что днесь мой долг — тебе служенье.

Достойному хвалы — хвала!

Так пусть же твоего порога,

Дитя, мое достигнет пенье,

А ты внемли мне из чертога

И знай: тому, что повторенью

Слов моего благоговенья

Не будет меры и числа,

Посылка эта подтвержденье.

Достойному хвалы — хвала!

Принцесса, без тебя могила

Меня давно б уже взяла,

Но ты мне жить даруешь силы.

Достойному хвалы — хвала!

Все прелести уже сегодня

Со щедростью непревзойденной,

Присущей промыслу Господню,

Даны природой благосклонной

Тебе, наследнице законной

Достоинств рода твоего.

Как тут не вспомнить мысль Катона:[301]

По дереву и плод его.

Осанка, коей равных нет,

И очи, где огонь таится...

Пускай пройдет хоть сорок лет —

Твоя краса не умалится,

А мой язык не утомится

Всегда твердить одно и то ж:

Не зря в народе говорится —

Кем ты рожден, с тем ты и схож.

И в заключение дерзну

Вслед за поэтом я сказать:

К нам племя новое в страну

С небес ниспослано опять,

И не пытайтесь возражать,

Юдифь, Лукреция, Елена:

С моею Дамою равнять

Себя нельзя вам несомненно.

Молюсь я, чтобы Царь Небесным

Дал долгое существованье

Моей владычице прелестной.

Другое же мое желанье —

Служить ее преуспеянью,

Чтоб был ей не в обузу, а

В любом полезен начинанье

Школяр убогий Франсуа.

Высокородный принц и мой синьор,

Могучий отпрыск королевских лилий,

Я, Франсуа Вийон, тот стихотвор,

Которого за труд его лишь били,

Вас письменно молю, чтоб поспешили

Вы снова мне взаймы хоть малость дать

И помогли с нуждою совладать,

А я согласен жизнью поручиться,

Что вас с уплатой не заставлю ждать —

В урочный день заем верну сторицей,

Всего один лишь раз до этих пор

Вы, принц, меня шестью экю снабдили.

Для вас такие деньги — не разор,

Меня же много дней они кормили

После того, как вы их мне ссудили.

Но чуть начнет под осень холодать,

Я в лес вокруг Пате[302] пойду блуждать,

Чтоб желудями вдосталь там разжиться,

И, ухитрясь их с выгодой продать,

В урочный день заем верну сторицей.

Я, если бы ломбардец-живодер

Иль ростовщик иной то разрешили,

Свою бы шкуру им в залог попер —

Так мне мои лишенья досадили.

О Господи, что нищеты постылей?

Ужель я буду вечно голодать

И без гроша в кармане пропадать?

Но коль удача вдруг со мной сдружится,

Я зря не стану время провождать —

В урочный день заем верну сторицей.

Принц, хоть стыжусь я вам надоедать,

Но с чистым сердцем смею утверждать:

Без лишних денег мне не прокормиться.

Не бойтесь же меня ссудить опять —

В урочный день заем верну сторицей.

Так мчитесь же, стихи, в полет

И в полную звучите силу,

Дабы все знали, что в могилу

Меня безденежье сведет.

Ответьте горю моему,

Моей тоске, моей тревоге.

Взгляните: я не на дому,

Не в кабаке, не на дороге

И не в гостях, я здесь — в остроге.

Ответьте, баловни побед

Танцор, искусник и поэт,

Ловкач лихой, фигляр хваленый,

Нарядных дам блестящий цвет,

Оставите ль вы здесь Вийона?

Не спрашивайте почему,

К нему не будьте слишком строги,

Сума кому, тюрьма кому,

Кому роскошные чертоги.

Он здесь валяется, убогий,

Постится, будто дал обет,

Не бок бараний на обед,

Одна вода да хлеб соленый,

И сена на подстилку нет,

Оставите ль вы здесь Вийона?

Скорей сюда, в его тюрьму!

Он умоляет о подмоге,

Вы не подвластны никому,

Вы господа себе и боги.

Смотрите — вытянул он ноги,

В лохмотья жалкие одет.

Умрет — вздохнете вы в ответ

И вспомните про время оно,

Но здесь, средь нищеты и бед,

Оставите ль вы здесь Вийона?

Живей, друзья минувших лет!

Пусть свиньи вам дадут совет.

Ведь, слыша поросенка стоны,

Они за ним бегут вослед.

Оставите ль вы здесь Вийона?

Друзья, прошу я пожалеть[303] того,

Кто страждет больше, чем из вас любой,

Затем что уж давно гноят его

В тюрьме холодной, грязной и сырой,

Куда упрятан он судьбиной злой.

Девчонки, парни, коим черт не брат,

Все, кто плясать, и петь, и прыгать рад,

В ком смелость, живость и проворство есть,

Чьи голоса, как бубенцы, звенят,

Ужель Вийона бросите вы здесь?

Все, кто остроты, шутки, озорство

Пускает в ход с охотою большой,

Хотя и нет в карманах ничего,

Спешите, или вздох последний свой

Испустит он в лохмотьях и босой.

Вам, кто рондо, мотеты, лэ строчат,

Ужели, как и раньше, невдогад,

Что вами друг спасен быть должен днесь,

Не то его скует могильный хлад?

Ужель Вийона бросите вы здесь?

Так навестите ж друга своего

Вы, вольный люд, который над собой

Власть признает лишь Бога одного.

Так сильно узник изнурен нуждой

И пост день изо дня блюдет такой,

Что из нутра стал источать он смрад,

И не вином — водой его поят,

И принуждают хлеб столь черствый есть,

Какого даже крысы не хотят...

Ужель Вийона бросите вы здесь?

Вас, принцы, почитая за ребят,

Со мной друживших много лет подряд,

Меня отсюда я прошу увесть.

Пример берите в этом с поросят:

Один захрюкал — прочие примчат.

Ужель Вийона бросите вы здесь?

— Кто это? — Я.- Не понимаю, кто ты?

— Твоя душа. Я не могла стерпеть.

Подумай над собою.- Неохота.

— Взгляни — подобно псу,- где хлеб, где плеть,

Не можешь ты ни жить, ни умереть.

— А отчего? — Тебя безумье охватило.

— Что хочешь ты? — Найди былые силы.

Опомнись, изменись.- Я изменюсь.

— Когда? — Когда-нибудь.- Коль так, мой милый,

Я промолчу.- А я, я обойдусь.

— Тебе уж тридцать лет.- Мне не до счета.

— А что ты сделал? Будь умнее впредь.

Познай! — Познал я все, и оттого-то

Я ничего не знаю. Ты заметь,

Что нелегко отпетому запеть.

— Душа твоя тебя предупредила.

Но кто тебя спасет? Ответь.- Могила.

Когда умру, пожалуй, примирюсь.

— Поторопись.- Ты зря ко мне спешила.

— Я промолчу.- А я, я обойдусь.

— Мне страшно за тебя.- Оставь свои заботы.

— Ты — господин себе.- Куда себя мне деть?

— Вся жизнь — твоя.- Ни четверти, ни сотой.

— Ты в силах изменить.- Есть воск и медь.

— Взлететь ты можешь.- Нет, могу истлеть.

— Ты лучше, чем ты есть.- Оставь кадило.

— Взгляни на небеса.- Зачем? Я отвернусь.

— Ученье есть.-Но ты не научила.

— Я промолчу.- А я, я обойдусь.

— Ты хочешь жить? — Не знаю. Это было.

— Опомнись! — Я не жду, не помню, не боюсь.

— Ты можешь все.- Мне все давно постыло.

— Я промолчу.-А я, я обойдусь.

– Кто там стучится? – Я. – Кто это «я»?

– Я, Сердце скорбное Вийона-бедняка,

Что еле жив без пищи, без питья,

Как старый пес, скулит из уголка.

– Гляжу – такая горечь и тоска!..

– Но отчего? – В страстях не знал предела!

А ты при чем? – Я о тебе скорбело

Всю жизнь. – Отстань! Дай мне поразмышлять…

– И долго? – Жди, чтоб юность пролетела!

– Тогда молчу. – А мне… мне наплевать.

– Чего ты хочешь? – Сытого житья.

– Тебе за тридцать! – Не старик пока…

– И не дитя! Но до сих пор друзья

Тебя влекут к соблазнам кабака.

Что знаешь ты? – Что? Мух от молока

Я отличаю: черное на белом…

– И это все? – А ты чего хотело?

Коль непонятно, повторю опять.

– Погибло ты! – Держусь пока что смело.

– Тогда молчу. – А мне… мне наплевать.

– Мне горько, а тебя болезнь твоя

Измучила. Иного дурака

Безмозглого еще простило б я,

Но не пустая ж у тебя башка!

Иль жизнь тебе такая не тяжка?

Иль мало ты позора претерпело?

Что ж, отвечай! – Тебе-то что за дело?

Все кончится, как буду подыхать.

– Утешило, сколь мудро, сколь умело!

Тогда молчу. – А мне… мне наплевать.

– Мне больно… – Эта боль – судьба моя:

Гнетет Сатурна тяжкая рука

Меня всю жизнь! – Сужденье дурачья!

Всяк сам себе хозяин, жив пока,

И… вспомни Соломона-старика:

Он говорил, что мудрецу всецело

Послушен рок и что не в звездах дело…

– Вранье! Ведь не могу иным я стать,

Как никогда не станет уголь мелом!

– Тогда молчу. – А мне… мне наплевать.

– Ведь жить ты хочешь? – Мне не надоело.

– И ты раскаешься? – Нет, время не приспело.

– Людей шальных оставь! – Во как запело!

– Людей оставь… – А с кем тогда гулять?

– Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!

– Но ведь иного нет для нас удела…

– Тогда молчу. – А мне… мне наплевать.

— Кто там стучит? — Я.- Кто ты? — Сердце я,

Которое живет в груди твоей

И, видя, что без пищи и питья

Ты чахнешь, пса бездомного бедней,

Тебя жалеет что ни год сильней.

— Что я тебе? — Ты вздор несешь страшенны

Ведь мы же нераздельны совершенно.

— Дай мне подумать. Жди. — И долго ль ждать?

— Пока я в возраст не войду степенный.

— Тогда смолкаю я. — А мне плевать.

— Чего ты ищешь? — Легкого житья.

— Лет тридцать прожил ты. К числу детей

Тебя не отнесешь, но блажь твоя

Тебе отстать мешает от друзей.

— Что ты умеешь? — Ничего. Верней,

Мух отличать от молока мгновенно:

Они черны, оно бело и пенно.

— И это все? — Что мне еще сказать?

— Погибнешь ты. — Уж так ли непременно?

— Тогда смолкаю я. — А мне плевать.

— Бедняга ты, признаюсь не тая.

Жить этак может только дуралей,

И будь ты вправду глупая свинья,

Тебя я извинило бы скорей,

Но ты ж других, пожалуй, поумней,

А вот себя бесчестишь откровенно,

Глумясь над общим мненьем дерзновенно.

Ответь же! — Полно попусту болтать.

— Ну, если ты грубишь мне столь надменно,

Тогда смолкаю я. — А мне плевать.

— Кто сбил тебя с пути? — Нужда моя.

Влияние Сатурна с юных дней

Гнетет меня.[304] — Что за галиматья!

Лишь человек кузнец судьбы своей,

И Соломон писал[305] не зря, ей-ей:

"Мудрец влиять способен несомненно

На роль светил небесных в жизни бренной".

— Не ври. Никто другим не волен стать.

— Неужто? — Да, таков закон вселенной.

— Тогда смолкаю я. — А мне плевать.

— Впредь жить ты хочешь лучше?

— Неизменно.

— Изволь же... — Что? — Покаяться смиренно,

Лишь чтение любить самозабвенно,

Людей дурных бежать. — И тосковать?

— Опомнись, тело, иль пойдешь в геенну.

— Не все ль равно, коль я с рожденья тленно?

— Тогда смолкаю я. — А мне плевать.

Эй, Франсуа, ты что там поднял крик?

Да если б я, Фортуна, пожелала,

Ты живо прикусил бы свой язык!

И не таких, как ты, я укрощала,

На свалке их валяется немало,

Сгубил их меч, измена, нищета.

А что за люди! Не тебе чета!

Ты вспомни-ка, мой друг, о том, что было,

Каких мужей сводила я в могилу,

Каких царей лишила я корон,

И замолчи, пока я не вспылила!

Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?

Бывало, гневно отвращала лик

Я от царей, которых возвышала:

Так был оставлен мной Приам-старик,

И Троя грозная бесславно пала;

Так отвернулась я от Ганнибала,

И Карфагена рухнули врата,

Где город был – там смерть и пустота;

И Сципиона я не пощадила,

И Цезаря в сенате поразила,

Помпеи в Египте мною умерщвлен,

Язона я в пучине утопила, –

Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон!

Вот Александр, на что уж был велик,

Звезда ему высокая сияла,

Но принял яд и умер в тот же миг;

Царь Альфазар был свергнут с пьедестала,

С вершины славы, – Так я поступала!

Авессалом надеялся спроста,

Что убежит, – да только прыть не та! –

Я беглеца за волосы схватила;

И Олоферна я же усыпила,

И был Юдифью обезглавлен он…

Так что же ты клянешь меня, мой милый?

Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон!

Знай, Франсуа, когда б имела силу,

Я б и тебя на части искрошила.

Когда б не Бог и не Его закон,

Я б в этом мире только зло творила!

Так не ропщи же на Судьбу, Вийон.

Склоняется все в мире пред Судьбою,

Ты ж, Франсуа, клянешь меня открыто,

Хоть не таким, как ты, бывали мною

За спесь хребты и выи перебиты.

Меня в своих невзгодах не вини ты —

Я все равно тебя не пожалею:

Другим куда как горше и больнее,

А лучше вспомни, скольких смельчаков

Сгубили бедность или тайный ков,

Когда был гнев мой ими навлечен.

Так не произноси поносных слов,

Смирись и жребий свой прими, Вийон.

Из-за меня повержены герои,

Что мною ж были лаврами увиты:

Сражен Приам, властитель крепкой Трои;

Равно сошли в могилу и забыты

И Ганнибал, воитель знаменитый,

Отринутый отчизною своею,

И Сципион[306], расправившийся с нею;

В сенате Цезарь встретил сталь клинков,

Помпей в Египте пал от рук врагов;

В пучине сгинул мореход Язон;

Сам вечный Рим погиб в конце концов.

Смирись и жребий свой прими, Вийон.

Мнил Александр, счастливою звездою

Ведомый к славе, что достиг зенита,

Но сокрушила ядом и его я;

Царь Альфазар[307] и трон, и жизнь, и свиту

Все потерял, лишась моей защиты:

Уж я-то ставить на своем умею.

Подвесила за кудри на суке я

Авессалома меж густых дубов,

Дабы настиг его слуга отцов;

Был Олоферн Юдифью умерщвлен,

Чуть я над ним простерла сна покров.

Смирись и жребий свой прими, Вийон.

Знай, Франсуа, за каждый из грехов

Ты был бы мной разъят на сто кусков,

Когда б не Тот, Кем род ваш искуплен.

Я злом за зло плачу — мой нрав таков.

Смирись и жребий свой прими, Вийон.

Я – Франсуа – чему не рад! –

Увы, ждет смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

Я — Франсуа, парижский хват,

И казни жду, отнюдь не рад,

Что этой шее объяснят,

Сколь тяжек на весу мой зад.

Прохожий, здесь присевший отдохнуть,

Не вздумай нас насмешками колоть.

К нам, бедным, сострадателен ты будь,

Чтобы и к тебе был милостив господь!

Всех восемь нас висит тут; наша плоть,

Которой в мире были мы рабами,

Висит насквозь прогнившими клоками,

И наши кости тлеют понемногу;

Но вместо издевательств злых над нами,

За нас вы помолитесь, братья, Богу!

О брат мой, не отринь моей мольбы!

Пусть осудил закон нас – все равно!

Ты сам ведь знаешь: прихотью судьбы

Не всем благоразумие дано.

И так как мы уж умерли давно,

То нам теперь одни молитвы наши

Могли б помочь избегнуть горькой чаши

И отыскать к Спасителю дорогу.

Мы умерли, но живы души наши:

За них вы помолитесь, братья, Богу!

То мокли мы от мартовских дождей,

Теперь от солнца сухи и черны;

Нас птицы проклевали до костей,

И мы навек покоя лишены:

От ветра мы, как старые штаны,

Без отдыха весь день должны болтаться!

Нам с виселицы нашей не сорваться,

Не подойти нам к вашему порогу,

Вы можете нас больше не бояться…

Молитесь же за братьев ваших Богу!

Вы, после нас живущие, о вы,

Чьи нам сердца чужды и далеки,

Имейте состраданье: мы мертвы.

Друзья при жизни, мы висим, близки

Друг другу и теперь. Одежд куски

В прах обратились. Хрипло умирая,

Молили мы открыть нам двери рая.

Плоть перешла уж в пыль дорожных пудр…

За нас молитесь, руки воздевая,

Молитесь Господу, который благ и мудр.

Лишь ворона здесь крики да совы.

Качаемся по ветру, костяки.

За городом, где вкруг зловещи рвы,

Мы высохли, струимся мы в пески,

Но кой на ком смердят еще клочки.

Простите нас! Пусть Дева Пресвятая

Нас защитит! Летает птичья стая

Вокруг в часы и вечеров и утр.

За нас, на небо сердцем воздетая,

Молитесь Господу, который благ и мудр.

Закон не минул нашей головы;

Погибли мы, преступники, дерзки.

Нас сушит солнце с вечной синевы,

Дожди нас моют с песнею тоски;

И выклеваны очи, и виски

Пробиты клювом, мозг свой источая.

И ветер нас баюкает, качая,

И черепа блестят, как перламутр.

За нас – мы уповали, смерть встречая, –

Молитесь Господу, который благ и мудр.

Спасителя смиренно умоляя

И дьявола молитвой удаляя,

Старик седой иль юный, златокудр,

За нас – насмешкой нас не оскорбляя, –

Молитесь Господу, кой благ и мудр.

О братья смертные, грядущие за нами.

Смягчитесь духом вы и твердыми сердцами

Пред виселицей здесь: был страшен наш конец!

И вам за то воздаст сторицею Творец.

Пять-шесть нас тут висит. И мы питали тело

Когда-то на земле, но вот оно истлело,

Разорвано в клочки живущему на страх.

Уж наша кость гниет и распадется в прах.

Не оскорбляйте же нас шуткой неуместной;

Молитесь, чтоб простил нас грешных Царь Небесный.

Закон нас покарал за наши преступленья,

Но каждому греху есть милость и прощенье.

Взывайте ж к Сыну вы Марии Пресвятой,

Чтоб, кончив жизни путь, мы обрели покой,

Чтоб избежали мы по Милости Господней

И серы, и огня кромешной Преисподней!

Творили на земле мы много темных дел,

Зато жестоким был конечный наш удел

И смерть мучительной, позорной и бесчестной!

Молитесь, чтоб простил нас грешных Царь Небесный.

Мы мокли под дождем, от стужи леденели,

Под солнцем жарились и сохли и чернели,

И стаи воронов, и галок, и ворон

Слетались, каркая, со всех земных сторон.

Клевали нам глаза прожорливые птицы

И рвали бороды и брови и ресницы…

И ветер нас качал: туда, сюда, туда…

Хоть мы и отреклись от честного труда,

Став грозной шайкою, когда-то всем известной,

Молитесь, чтоб простил нас грешных Царь Небесный.

Царящий в небесах, на море и на суше,

О Господи Христе, помилуй наши души!

А вы, живущие, сплетясь толпою тесной,

Молитесь, чтоб простил нас грешных Царь Небесный.

О люди-братья, мы взываем к вам:

Простите нас и дайте нам покой!

За доброту, за жалость к мертвецам

Господь воздаст вам щедрою рукой.

Вот мы висим печальной чередой,

Над нами воронья глумится стая,

Плоть мертвую на части раздирая,

Рвут бороды, пьют гной из наших глаз…

Не смейтесь, на повешенных взирая,

А помолитесь Господу за нас!

Мы – братья ваши, хоть и палачам

Достались мы, обмануты судьбой.

Но ведь никто, – известно это вам? –

Никто из нас не властен над собой!

Мы скоро станем прахом и золой,

Окончена для нас стезя земная,

Нам Бог судья! И к вам, живым, взывая,

Лишь об одном мы просим в этот час:

Не будьте строги, мертвых осуждая,

И помолитесь Господу за нас!

Здесь никогда покоя нет костям:

То хлещет дождь, то сушит солнца зной,

То град сечет, то ветер по ночам

И летом, и зимою, и весной

Качает нас по прихоти шальной

Туда, сюда и стонет, завывая,

Последние клочки одежд срывая,

Скелеты выставляет напоказ…

Страшитесь, люди, это смерть худая!

И помолитесь Господу за нас.

О Господи, открой нам двери рая!

Мы жили на земле, в аду сгорая.

О люди, не до шуток нам сейчас,

Насмешкой мертвецов не оскорбляя,

Молитесь, братья, Господу за нас!

Потомки наши, братия людская,

Не дай вам Бог нас чужаками счесть:

Господь скорее впустит в кущи рая

Того, в ком жалость к нам, беднягам, есть.

Нас пять повешенных, а может, шесть.

А плоть, немало знавшая услад,

Давно обожрана и стала смрад.

Костями стали – станем прах и гнилость.

Кто усмехнется, будет сам не рад.

Молите Бога, чтоб нам все простилось.

Вас просят братья – жалоба простая

Пусть вас проймет, хоть судьи нашу честь

У нас украли. Мы взываем, зная:

Людей с холодной кровью в свете несть.

Простите нас, нам жизни не обресть.

Того, кто был Мариею зачат,

Молите, чтобы горемычных чад

От ада упасла Его всемилость.

Мы мертвые, и души в нас молчат.

Молите Бога, чтоб нам все простилось.

Нас раздувала влага дождевая,

Мы ржавели под солнцем, словно жесть,

Нам бороды рвала воронья стая

И силилась глазницы нам проесть.

Нельзя вовеки нам ни встать, ни сесть –

Качаемся круженью ветра в лад.

Точь-в-точь наперсток, остов наш щербат

Сорочье племя всласть повеселилось.

Не будьте глухи, брата молит брат.

Молите Бога, чтоб нам все простилось.

Исус, водитель человечьих стад,

Ты нас храни, чтоб не попали в ад –

Нам дела с ним иметь не приходилось.

О люди, сбросьте суеты наряд,

Молите Бога, чтоб нам все простилось!

Терпимей будьте, братья люди, к нам,

Что раньше вас прошли земным путем.

Коль явите вы жалость к мертвецам,

В свой срок и вам Господь воздаст добром.

Вот мы висим на рели вшестером,

Плоть отпадает от костей кусками,

Кружится воронье над головами,

И нас по праву судите вы строго,

Но, не смущаясь нашими делами,

О милосердье к нам молите Бога.

Нас не корите тем, что палачам

Мы в руки были отданы судом:

Ведь слишком часто, как известно вам,

Где зло, где благо, мы не сознаем.

Предстали наконец мы пред Творцом,

Чтоб Он Своими возвестил устами

Тем, кто Его закон не чтил годами,

В рай или же в геенну им дорога,

А вы, коль скоро мы в расчете с вами,

О милосердье к нам молите Бога.

Сечет нас ночью дождь по черепам

И солнце зноем обжигает днем,

Сороки очи выклевали нам,

Но мы уснуть не можем вечным сном,

Покудова покой не обретем,

А нас качает взад-вперед ветрами.

Не заноситесь, люди, перед нами,

А за себя восчувствуйте тревогу

И, шествуя не нашими стезями,

О милосердье к нам молите Бога.

Христе, Владыка, правящий мирами,

Не дай, чтоб нас в аду терзало пламя

За то, что в жизни мы грешили много,

А вы, о люди, исходя слезами,

О милосердье к нам молите Бога.

Пять чувств моих, проснитесь: чуткость кожи,

И уши, и глаза, и нос, и рот;

Все члены встрепенитесь в сладкой дрожи:

Высокий Суд хвалы высокой ждет!

Кричите громче, хором и вразброд:

«Хвала Суду! Нас, правда, зря терзали,

Но все-таки в петлю мы не попали!..»

Нет, мало слов! Я все обдумал здраво:

Прославлю речью бедною едва ли

Суд милостивый, и святой, и правый.

Прославь же, сердце, Суд, что мог быть строже,

Излей слезами умиленья мед!

Пусть катятся по исхудалой роже,

Смывая грязь тюремную и пот,

Следы обид, страданий и забот.

Французы, иноземцы – все дрожали,

Взирая на судебные скрижали,

Но в мире справедливей нет державы, –

Здесь многие раз навсегда познали

Суд милостивый, и святой, и правый.

А вы что, зубы? Вам молчать негоже!

Пусть челюсть лязгает и как орган поет

Хвалы Суду, и селезенка тоже,

И печень с легкими вступают в свой черед,

Пусть колоколом вторит им живот,

Все тело грешное, – его вначале

Отмыть бы надо, чтоб не принимали

Меня за кабана в трясине ржавой, –

А впрочем, пусть восхвалит без печали

Суд милостивый, и святой, и правый.

Принц, если б мне три дня отсрочки дали,

Чтоб мне свои в изгнанье подсобрали

Харчей, деньжишек для дорожной справы,

Я б вспоминал, уйдя в чужие дали,

Суд милостивый, и святой, и правый.

Вы, обонянье, осязанье, зренье,

И вкус, и слух — пять чувств моих сполна,

Проснитесь и воздайте восхваленье

Высокому суду, кем смягчена

Та кара, что была нам суждена.

Парламент, хоть язык не в состоянье

Воспеть как след твое благодеянье,

Я славить буду всюду велегласно,

Покуда длю еще существованье,

Суд милосердный, правый, беспристрастный.

Излей же, сердце, слезы умиленья,

Стань той скалой, отколь изведена[309]

Евреям средь пустыни в утешенье

Вода пророком в оны времена,

И что, как вся французская страна,

Сей символ права и Небес даянье,

Оплот и украшенье мирозданья,

Что служит иноземцам ежечасно

Образчиком законопослушанья,

Суд милосердный, правый, беспристрастный.

Немотствовать, уста, грешно в смущенье,

Молчать ты, глотка, тоже не должна.

Не время печься вам о насыщенье —

Да будет ваша песнь везде слышна,

Да заглушит колокола она!

Все естество мое, живот, дыханье

И тело страховидности кабаньей,

Привыкшее в грязи валяться праздно,

Хвалите дружно людям в назиданье

Суд милосердный, правый, беспристрастный.

Принц, мне б три дня отсрочки для прощанья

С друзьями, чтоб у них на пропитанье

Успел достать деньжонок я, злосчастный,

И лихом я не помяну в изгнанье

Суд милосердный, правый, беспристрастный.

Ты что, Гарнье, глядишь так хмуро?

Я прав был, написав прошенье?

Ведь даже зверь, спасая шкуру,

Из сети рвется в исступленье!

А мне такое песнопенье

Пропели, что ни сесть ни встать, –

Святой бы вышел из терпенья!

Скажи-ка, мог ли я молчать?

За то, что в честность верил сдуру,

Я осужден без преступленья.

Ты понимаешь процедуру

Такого судоговоренья?

Раз ты бедняк и, без сомненья,

Капету-мяснику не зять, –

Не жди от судий сожаленья!

Скажи-ка, мог ли я молчать?

Ты думал, раз ношу тонзуру,

Я сдамся без сопротивленья

И голову склоню понуро?

Увы, утратил я смиренье!

Когда судебное решенье

Писец прочел, сломав печать:

«Повесить, мол, без промедленья», –

Скажи-ка, мог ли я молчать?

Принц, если бы молчал, как пень, я,

Давно бы, Клотарю под стать,

Бродил в аду бесплотной тенью, –

Скажи-ка, мог ли я молчать?

Гарнье, ну что тебя гнетет?

Не апелляция моя ли?

Но даже зверь плененный рвет

Сеть, коею его поймали.

Меня же так к стене прижали,

Что удержаться от проклятья

Святой — и тот бы смог едва ли.

Неужто должен был молчать я?

К Капету-мяснику[310] свой род

Мы возводить не помышляли.

Вот пыткам, раз я нищеброд,

Меня в Шатле и подвергали,

И столько дел мне навменяли,

Что образцом лицеприятья

В моих глазах все судья стали.

Неужто должен был молчать я?

Ты мнил, на ум мне не придет

Тем, кто сгубить меня мечтали,

Дать по заслугам укорот?

Не на таковского напали!

Чуть приговор мне прочитали,

Неправый до невероятья,

Решил бороться я и дале.

Неужто должен был молчать я?

Останься нем я, принц, как ждали

Те, кому это было б кстати,

Мой труп давно б уж закопали...

Неужто должен был молчать я?

Да, городишко Паруар[311] фартовый,

Одна беда — невпроворот вязал.

Втихую подберутся — и готово:

На кичу урка поканал,

А там, глядишь, от пайки дуба дал.

Так что нельзя на деле попадаться,

Не то недолго без ушей остаться

И длинный срок вдобавок потянуть.

Сумел украсть — сумей сорваться,

Чтоб часом в петлю не нырнуть.

Коль брать намыливались фрея,[312]

А на лягавых нарвались,

Старайтесь ноги сделать побыстрее,

Иль можно со скамьи подпрыгнуть ввысь.

Но раз с ментами завелись,

Влипайте в кипиш всей гурьбою,

И так как вам ценой любою

С копыт их нужно ковырнуть,

Пусть будет на двоих вас трое,

Чтоб часом в петлю не нырнуть.

А если все-таки сгорели,

Не след играть незнанку вам,

Или просушат нас на рели —

Скпозняк. и днем и ночью там.

Мозги не засиранте псам:

На понт вы не возьмете живодера

Он, сука, нюхом чует вора,

И грех ему не подмахнуть.

Колитесь же без разговора,

Чтоб часом в петлю не нырнуть.

Принц-мазь[313], решил пижона крутануть

И на крупняк костями тряхануть —

Не шейся с тем, кто может кладануть.

И вовремя успей хильнуть,

Чтоб часом в петлю не нырнуть.

Не лезьте на рога, жулье.

Коль гуж намылились сорвать.

Пример с Колена де Кайе

В щекотном деле не хер брать.

Бывало — хай. пора слинять,

Ему: "Атас!" — а он: "Ништяк!" —

Всє псов пытался сблатовать,

А там и тыквой в петлю шмяк.

Шмотье не вздумайте носить,

Которое бы вас стесняло,

Чтоб то, что нужно закосить.

Из-под блошницы не торчало.

На этом Монтиньи сначала

Застукал пакостный дубак,

Затем был признан он кидалой,[314]

А там и тыквой в петлю шмяк.

Братва, идя на скок, не бздите.

Глушите фрайеров смелей,

А погорев, не подводите

Еще не взятых корешей.

Коль их зачастят как шишей,[315]

Им не отмазаться никак:

Ведь урке лишь наезд пришей,

А там и тыквой в петлю шмяк.

Принц деловой[316], мастрячь ворье:

Не лезет на рога блатняк[317] —

Замочишь штымпа за рыжье,[318]

А там и тыквой в петлю шмяк.

На дело, жохи![319]

Ночь без балдохи[320] —

Вот лучшая для нас пора,

Кирнем немножко

Перед дорожкой

И за душник возьмем бобра,

И пусть до самого утра

Тубанит[321] он и бздит в мандраже,

Не смея даже

Провякать: "Стража!" —

Но все-таки не выйдет весь,

Чтоб нам за лоха[322] не подсесть.

Решив с чертями

Тряхнуть костями,

Стригите быдло втихаря,

Марухам в грабки

Справляйте бабки,

Не ботайте по фене[323] зря

И зырьте, нет ли где шныря.

А засветились — двинь тюленя

Без сожаленья

В мурло иль жменю[324]

И когти рви что прыти есть,

Чтоб нам за лоха не подсесть.

А может, лучше

На всякий случай

С блатной житухой завязать?

Ведь наша доля —

Не видеть воли

И из мешка не вылезать.

Или на гопе замерзать.

Но нынче, коль уж подфартило,

Глуши терпилу,[325]

Хоть лишь вполсилы

И лишь пока не гавкнут: "Шесть!"[326]

Чтоб нам за лоха не подсесть.

В пузырь не лезьте,

Все ладом взвесьте,

В наезд по лезвию идите,

Не наследите

И псам не дайте вас заместь,

Чтоб нам за лоха не подсесть.

Коль тряхануть решил костями,

Рассчитывая на крупняк,

Тебе метать их с фрайерами

На лежбище нельзя никак.

Раз ты чесняк[327], а не вахлак,

Зырь, чтоб вокруг все было спок

И не засек тебя цветняк,[328]

Или канать тебе в мешок.

Уж коль моргнут: "Атас! Менты!"

Не жди, чтоб повторили: "Шуба!"[329]

Сгребай шмотье — и лататы,

Пока не поломали зубы

И не дал ты в кичмане[330] дуба:

Живет кандальник краткий срок.

Итак, мухлюй, катала[331], грубо,[332]

Не то канать тебе в мешок.

Тот, кто себя позволил взять, —

Мудак, созревший для глаголи:[333]

Сорвавши гуж, умей слинять,

Не то запляшешь поневоле

На ленте в шесть локтей и боле,

И коль тебе еще чуток

Охота погулять на воле,

Стрємь, чтоб не поканать в мешок.

Принц-мазь, орудуйте костями

Так, чтобы крепкий фрайерок

Не расколол вас с корешами,

Иль поканаете в мешок.

Мухлюя, скок лепя иль тыря,

Попризадумайтесь, жулье,

Чем платит жулик в этом мире

За жульническое житье.

А потому сорвал свое —

И не осли — мотай от псов

Да поскорей столкни шурье,

Чтоб не прихлопнул мухолов.

Коль долго станешь, слам транжиря,

Мудохаться с барыгой ты,

Срисуют враз тебя, фуфыря,

Сгребут и вытряхнут менты,

А сядешь — и тебе кранты.

Поэтому и будь готов

Лечь в дрейф иль сигануть в кусты,

Чтоб не прихлопнул мухолов.

Хиляй с опаской, земко зыря,

Не топает ли сзади хвост,

Или тебе на киче в сыри,

Блюдя семь дней в неделю пост,

Ждать на хомут петлю внахлест

С компанией таких же лбов.

Остерегайся ж, коль не прост,

Чтоб не прихлопнул мухолов.

На хазе, лежбище, хавире,

Принц-коновод[334], учи воров

Шары распяливать пошире,

Чтоб не прихлопнул мухолов.

Блатная бражка, люд фартовый,

Кого на лажу не купить,

Умейте фрайера любого

За жабры иль хомут схватить,

Шмель, полный бабок, закосить

И с ним во что бы то ни стало,

Устроив шухер, понт разбить,

Чтоб не скривить в петле хлебало.

Не дайте и чердак свой клевый

Казенной биркой заклеймить,

Что помогло 6 лягавым снова,

Вас срисовав, вам срок вломить.

Старайтесь с курвами пропить

Все, что от дела перепало, —

Уж лучше трахать, чем копить,

Пока вам не скривят хлебало.

Должны всегда вы быть готовы

Перо иль фомку в ход пустить,

Коль все у вас пошло хреново

И скок без шума не слепить,

Но только помните: шутить

Ворам с мокрухой не пристало,

И если лоха завалить,

Глядишь, скривят и вам хлебало.

Принц, тот, кто шьется с блатарями,

Хоть у него в калгане мало,

Пусть земко стремит за ментами,

Не то в петле скривит хлебало.

Веселый город Паруар, нет спора,

Да только в нем порядочных людей

И колет и метелит вусмерть свора,

Из-за чего немало блатарей

Кандыбет без ушей и без ноздрей.

А значит, стырил бабки и к коблам

Винта нарежь, затем что долго вам,

Жулье, в столице не прокантоваться:

Зарачат и в мешок отправят к псам,

Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

Канайте на сознанку к живодеру,

Как только засундучат вас в кандей.

Зря не темните — и без разговору

Задок-другой скостят вам, ей-же-ей.

На киче с петель не сорвешь дверей,

Туда с собой не притаранишь слам,

Чтобы, подмазав лапу дубакам,

С их помощью невкипиш[335] оборваться,

Но можно в доску отсидеть и там,

Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

На воле же, созвав в ночную пору

На хазу шмар и хевру всех мастей,

Подальше дайте отхилять дозору,

А после выводите корешей,

Бобра берите на гоп-стоп скорей,

Но стрємьте втихаря по сторонам,

Не то удастся сукам и шнырям

На помощь лоху гамузом сбежаться,

И правильно вам врубят по мозгам,

Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

Я вот что, принц-пахан, скажу ворам:

"Ракушечникам[336] всем по их делам

Сполна должно когда-нибудь воздаться —

Терпеть им столб позорный, дыбу, срам,

Коль не попустит Бог с пенькой спознаться".