Poor men's judge

Глава 10

Посыльные добросовестно оповестили всех, до кого не смогли дозвониться из правления. Инструктаж успели провести накануне. Жители четко знали, что с началом боевых действий им следует закрыть двери, опустить или захлопнуть (у кого есть) ставни. Постараться уйти во внутренние помещения, и ни в коем случае, не лезть к окнам любопытствовать. Солдатики, вдруг ставшие старше своих лет, суровыми голосами внушали, что любопытство может погубить.

Юрий Иванович, добросовестно прослушал инструктаж. Расписался в журнале инструктажа. Немного подумал, набил пару лишних магазинов и тщательно проверил свое экспериментальное, штучное во всех смыслах оружие. Накатил сто грамм для успокоения души, и сел дремать в кресло.

У сыновей то ли нервы по молодости лет были крепче, то ли доля здорового пофигизма больше, но они легли спать, как обычно. Разве что, выслушав инструкции, раздеваться не стали, да постелей не разбирали.

Как следует наработавшись за день, парни заснули практически в тот момент, когда их головы коснулись подушек. Таково одно из преимуществ молодости, что тут еще скажешь.

А вот Юрий Иванович о сне не мог и помыслить — слишком уж было тревожно. Несколько раз он даже подумал:

— Скорей бы уж все случилось.

Ожидание, наверное, самое тяжкое времяпрепровождение. Не зря люди, долго боявшиеся ареста, зачастую воспринимают его даже с облегчением. Типа, все, выдохнули: бояться больше не стоит, худшее — произошло.

Ожидание казалось Светличному бесконечным. Мастер, погасив свет, чтобы не привлекать обильно расплодившееся по весне комарье, сидел у распахнутого в ночь окна. Без особого желания курил, спрятав в кулак огонек сигареты. Табачный дым казался то горьким, то слишком безвкусным, но погасив одну сигарету, Юрий Иванович скоро зажигал следующую. В животе то появлялось, то пропадала дрожь и противное, тянущее ощущение.

Ночь длилась, длилась и длилась. Она была бесконечна, секунды тянулись как часы. Время, обычно текущее быстро, звонко, будто ручеек по камушкам, стало вязким, сочилось медленно, как живица из надрубленной сосны. Казалось, его ход вот-вот замедлится совсем, и рассвет никогда не наступит. Казалось, что даже темнота загустела, как сироп и слабый свет луны, так некстати спрятавшейся за тучей, только подчеркивает непроглядность и черноту воцарившейся тьмы.

Не выдержав долгого сидения в темноте, Светличный зажег свет, вновь проверил оружие. Пошел на кухню. Стараясь не греметь посудой, составил пару бутербродов и заварил крепкого до горечи черного чаю. На сервировочном столике перекатил все в гостиную, поудобнее расположился в кресле и попробовал заняться чтением. Толку от такого времяпрепровождения почти не было, глаза скользили по строчкам, не фиксируя смысла написанного. Такое чтение живо напоминало о Ленинской работе "Шаг вперед, два шага назад". Прочитав пару-тройку страниц, Светличный вдруг соображал, что почти не понимает текст, и перелистывал книгу назад. Однако, таким способом Юрию Ивановичу удалось хоть немного отвлечься от застывшего, вязкого течения времени и пронзительного холода в животе.

Момент, когда у дороги, прямо через поле от дома, ухнули сдвоенные взрывы, был воспринят с облегчением. Под внушающий уважение рокот тяжелого пулемета и многоголосый лай автоматных очередей, Юрий Иванович одним коротким движением вставил в оружие магазин. Щелкнул фиксатор и тут же глухо лязгнул затвор.

Сыновей будить не пришлось. Они, похоже, либо спали вполглаза, либо изображали, что спят, честно пытаясь расслабиться и заснуть на самом деле. Пока Юрий Иванович набирал в грудь воздух, они уже встали рядом с ним и тоже взяли в руки оружие.

Ревущее от ярости рыже-черное пламя, разогнало тьму за посадкой. Как же быстро горят машины! Как это, на самом деле страшно, когда из них катятся горящие клубки. Бывшие люди.

Стало хорошо видно, что бой шел буквально в трехстах метрах от дома. По причудливо драпированному сумерками и предрассветным туманом полю, в сторону дома зигзагами перемещались плоские, подсвеченные багровым пламенем черные фигурки. Некоторые падали, но продолжающих бег все еще было много. Кроме того, стрелявшие избегали стрелять по окнам.

— Черт, как это все некстати, — грустно констатировал Юрий Иванович. — Но деваться некуда. Когда приходится выбирать между неприятными объяснениями, откуда в доме автоматическое оружие, и возможной гибелью, то, понятно, что на самом деле никакого выбора и нет.

— Огонь! С колена. Проверьте прицел — должен быть на единичке. Все как учил! — с веселой, поднявшейся откуда-то со дна души злостью крикнул Светличный детям, гася свет.

— Умницы, добро берегут, не поленились распахнуть окна, — тепло подумал он о сыновьях, ловя на мушку вырвавшуюся вперед тень.

На этом все мысли и кончились. Темные фигурки уже повалили ветхий заборчик, и уже бежали по огороду. "Трр" — слегка дернулось в руках оружие, и первая тень легла, бессильно переломившись в поясе.

Расстрела — иначе такое не назовешь, Юрий Иванович практически не запомнил. Вот попавшая под майку раскаленная гильза, оставившая мокнувший еще неделю ожог — запомнилась. Кислый запах сгоревшего в доме пороха — более чем. Но все это было уже сильно позже. Когда вернулась привычка запоминать, сопоставлять и анализировать.

Неприятный был, кстати, момент. Уж что-то, а понять, что суть его занятий скрыть уже не получится, и не родившийся бизнес, в который уже было вложено столько труда и денег, благополучно накрылся, Светличный понял мгновенно.

В другое время и в иных обстоятельства так оно бы и было. Но в данном конкретном случае мастер ошибся.

Несмотря на истинно райский климат, плодородные земли и обилие воды, Подгорный Край никогда не был таким уж тихим земным раем. Плодородная земля — лакомый кусок для любого хищника. Потому кровь в этих местах лилась столетиями и почти без пауз.

Последними относительно мирными временами было три десятка лет после Великой войны. Наступили эти благодатные времена не вот, а чуть ли не полтора десятка лет после того, как бесноватый отравился. Да и то, назвать точное время наступления так недолго продлившихся спокойных времен не взялся бы ни один историк. Во всяком случае, в Автономии всегда много значили местные традиции. Круговая порука и закон молчания соблюдались так, что куда там Сицилии. Всегда пропадали люди, с погонами и без оных, всегда процветала контрабанда, существовали плантации и перевалочные базы торговцев наркотиками.

Даже после депортации предателей и пособников в этих местах, скажем так… пошаливали. Проще говоря, Советская власть как таковая, существовала достаточно условно. Нет, когда надо было решить что-то по-крупному, она решала, ибо все знали, что в любой момент, если сильно разозлить, придут, и зачистят снова. Но, если сильно не злить и иногда сдавать властям особо зарывающихся, то можно многое.

Теперь, когда в эти края потихоньку вернули аборигенов, не питавших к русским никаких добрых чувств со времен полоумного имама, напряжение только возросло.

Беспокойство усугублялось тем, что на этом небольшом клочке земли издревле качали и перерабатывали нефть. А там где нефть, там что? Правильно, снова большие деньги и кровь. Тем более, если на небольшом клочке земли — целых десять нефтяных полей и два крупных нефтехимических завода.

Кроме нефти в этих краях были огромные залежи бурого угля, лигнита, кое-каких металлов. Предполагалось, что есть природный газ, но он толком не был разведан. За эти ресурсы драки пока не намечалось, но это лишь потому, что уважаемые люди пока не определились, кто и как. Соответственно, не возникало и конфликта интересов.

Зато уже вовсю бушевали страсти по поводу выморочного имущества, к которому новоявленная племенная аристократия относила все мало-мальски ценное: заводы, фабрики, склады, товарные запасы земледельцев, и даже людей иного вероисповедания и облика, которых заранее учитывали как двуногую скотину.

Егор Фролов, душа и бессменный хозяин Грибовки, знал местную специфику и расклады как бы не получше любых политологов и аналитиков. Здесь, в этих напоенных солнцем и дыханием свежего ветра местах, прошла жизнь как минимум, четырнадцати поколений Фроловых. И то, что бывший колхоз-миллионер имени 20-летия Октября, ныне агрохолдинг "Рассвет", территориально не относился к Автономии, ничего не меняло. Опыт общения с беспокойными соседями у здешних крестьян за последние полтора века был богатейший.

Во время Отечественной нохчей возненавидели все, от мала до велика. Каковы горцы бывают, когда берут верх, и какими становятся, когда их гнут, здесь многие рассказывали детям в назидание, больно уж много боли оставил за собой Северокавказский легион, присягнувший на верность фюреру. Прошло без малого пятьдесят лет, подросло очередное поколение зверей, которому позволили выбраться на волю, а точнее, натравили на соседей. Но разнообразные зверства бородатых уродов, о которых услышала Грибовка, никого не удивили.

И уж тем более, не удивили они Фролова. Пережив несколько войн, чисток, разнообразные реформы, перестройку в конце-то концов, этот высохший, невысокий человек с выцветшими невыразительными глазами стал носителем бесценного опыта социальной организации и выживания, о размерах и богатстве которого в приличном обществе лучше всего глухо молчать.

Кстати говоря, невыразительный, соперничающий с черепашьим по эмоциональности взгляд, появился у Егора Васильевича далеко не разу после рождения, а был качеством благоприобретенным. В жизни товарища Фролова случался тот еще покер.

Все остальное, то есть высокое звание Героя Труда и ордена, которых Егор Васильевич никогда не носил, непредставимо-большой для обыкновенного обывателя круг знакомств, незримая паутина взаимных обязательств серьезных людей, раскинувшаяся на полстраны — все это стало всего лишь обязательным приложением к личности руководителя, ошибавшегося за свою жизнь считанное число раз.

Попав вместе со страной в очередной переплет, Егор Васильевич обоснованно предполагал возможность беспорядков, но никак не мог рассчитывать на то, что тряпкоголовым, которых надо было уничтожить еще полвека назад, позволят учинить чуть ли не тотальный геноцид. То, что новая власть "пойдет по беспределу", ни в какие рамки не вписывалось. Более того, откровенно противоречило здравому смыслу. Но, тем не менее, "они" решились.

Фролов не без оснований полагал, что способен договориться с кем угодно и о чем угодно. Долгие десятилетия руководства крупнейшим в области колхозом это подтверждали. В течение этих десятилетий приходилось не только исполнять пожелания партии и советской власти, прожить без учета интересов ментов, бандитов и прочих уважаемых людей также было невозможно. Что греха таить, многое приходилось делать.

Для совсем уж пиковых случаев были Васильевича и прикормленные менты, и гуляющие на крепком поводке лихие людишки, нужда в которых обострилась еще перед перестройкой. Тогда вдруг обнаружилось, что гектар пшеничного поля приносит хорошему хозяину от 500 до 800 долларов прибыли. И это только зерно… А ведь было еще многое. И откормочное хозяйство, и молокозавод, и колбасный цех, и мельница. Кому было интересно, прикинули размеры агрохолдинга и заинтересовались.

Тогда отбиться удалось. Хозяйство и его руководитель вылезли из раннеперестроечных передряг с изрядно поцарапанной шкурой, но живые. Теперь все было по-другому. Шансов договориться с "индейцами" не было.

Складывающаяся обстановка со всей очевидностью намекала на тотальный передел имущества и активов. Шансы отбиться и выжить в начинающейся заварухе Егор Васильевич оценивал как призрачные. Тем не менее, уезжать не стал, и не только потому, что это было ему поперек сердца.

Во-первых, если без боя бросить все, к чему прикипел сердцем за последние полвека, то какой смысл вообще жить? Во-вторых, была у Фролова одна давняя мечта…

Стоит сказать, что в подобном же положении находились многие его знакомые, которые, собственно, и составляли костяк старого директорского и депутатского корпуса Автономии. Каждому из них, так же, как и Фролову, было что терять. Некоторые бежали, но большинство все еще оставалось, без преувеличения, надеясь на чудо.

Но то, что выход — прост, законен и буквально лежит перед носом, Егор Васильевич и подумать не мог. Ну, кто сейчас, в здравом-то уме, помнит постановления РВСР, тем более, не слишком афишируемые даже в те времена?

Лишенный влиятельной родни, авторитета, ресурсов лейтенант вдруг оказался подходящим ядром кристаллизации, вокруг которого можно было вырастить колючий кристалл сил самообороны. И, при случае, списать все ошибки, перегибы и грехи.

— Заранее документы надо было на такой случай готовить, — казнил себя Васильевич. — Да кто же знать мог! Расслабился, понимаешь, столько лет спокойных. Вот и забыл, как на самом деле оно бывает. Хорошо, лейтенант этот вовремя. И прав он, кстати, танцы только начинаются, хотим мы этого, или не хотим. Только того он не знает, что теперь его тоже играть будут.

Несмотря на свою мудрость и житейский опыт, Фролов ошибался. Вояр прекрасно понимал, кто и как будет его разыгрывать, такого юного, наивного и неопытного. Для того, чтобы остаться наивным и доверчивым, у Виктора были слишком хорошие учителя.

— Проще всего, да и разумнее, ни во что не влезать. Через пару месяцев, когда черная дыра будет окончательно сформирована, начнется войсковая операция. Можно и отсидеться. Потом, конечно, тоже времена будут не сахарные, но как-то проживем, — привычно отождествляя себя с людьми, живущими в селе, рассуждал председатель.

Он все-таки пытался найти способ уцелеть в грядущей заварухе, не слишком связывая себя с какой-то из сторон конфликта.

Не получалось. Более того, неожиданно старому, опытному, достаточно прагматичному человеку даже стало немного стыдно. Лейтенант, явно рискнувший погонами, карьерой и, возможно, свободой ради совершенно посторонних людей, не шел из головы.

Фролов прекрасно помнил, как следует поступить. Случались, знаете ли, сходные ситуации на заре существования Советской власти. Не раз случались. И хуже времена бывали, да вот хотя бы, когда предгорья были на волосок от турецкого нашествия, а бандиты откровенно правили краем.

Вот, разве что, подлее времен Егор Васильевич не видел. Для него не было секретом, как и при каких обстоятельствах из Автономии почти полностью бежала Советская власть.

— Впрочем, оно, может быть и к лучшему, — вдруг понял Егор Васильевич. — Если бы нет, пришлось бы с этой слизью договариваться, а теперь…

Он прекрасно понимал, как следует поступать. Первым из многих необходимых шагов было объявление сбежавших вне закона. Первым из многих…

Похожий на старого, выцветшего от возраста филина, Фролов поджимал губы, хрустел пальцами и никак не мог решиться поднять телефонную трубку.

Это всегда сложно — решиться на поступок.

К тому же, раньше, тогда, на Столицу можно было надеяться, а теперь именно она и явилась негласным режиссером полыхнувшего вокруг кровавого безобразия. Следовало крепко подумать.

— Подумать, говоришь, — ехидно отозвался в голове внутренний скептик. — А не стал ли ты часом, похож на премудрого пескаря, а Егор? Понимаю, скорблю, сочувствую. Старость не отменишь, да.

Фролов не только все понимал. Большую часть понятого он проверил на своей шкуре. Было страшно признаваться в любви: а вдруг отвергнут. Было очень страшно подниматься в атаку: могут убить. Всегда страшно сыграть с судьбой: проиграть ей легче, чем выиграть.

Но люди все-таки открываются друг другу, часто без надежды на взаимность. Солдаты поднимается в самоубийственные, последние атаки, зная, что они точно последние. Из любви к ближнему храбрецы попирают ногами и Смерть, и Судьбу. И еще Егор Васильевич помнил своего давнего друга Пашу, совсем не героя и даже не храбреца. И кривую, страдальческую улыбку, с которой раненый Паша ложился на им же взведенную гранату. Иногда у нас действительно нет выбора.

Егор Васильевич, вновь осознавший себя товарищем Фроловым, поднял телефонную трубку. Динамик услужливо отозвался противным длинным гудком.